Щёголев Александр. Жесть

   Сквозь тьму, исчезая и появляясь, стремительно приближались два ослепительно-белых пятна. Фары! Шум автомобиля!
   Спрятаться! — лишь подумала она, а рефлексы уже все сделали за нее. Вот здоровенный тополь, сваленный почти под корень ударом молнии; вот торчащий из земли огрызок, оставшийся от дерева… Прыгнуть, присесть на корточки, осторожно выглянуть…
   Машина, заложив лихой вираж, влетела на берег пруда. Мерзко завизжали тормоза. С грохотом обрушилась одна из кабинок для переодевания, снесенная лобовым ударом. Водитель явно куражился.
   Это был свадебный «Мерседес» — с кольцами, с ленточками, с непременной надписью на заднем стекле «Just married ^[16]». Из раскрывшихся дверей вырвалась оглушительная музыка — разудалый блатной рэп:
 

 
Не вынесла душа напряга,
Гнилых базаров и понтов.
Конкретно кипишнул бродяга,
Попер, как трактор… и готов! ^[17]
 

 
   Вылезли двое. Высокий и средний.
   — Ну чего, мудло, приобрел навык вождения? — спросил средний.
   — Ты достебёшься… Давай, отправляем ее.
   Средний довольно ухнул — засмеялся. И тут же посерьезнел:
   — Музыку выруби. Терминатора приманим.
   Певец успел продекламировать с надрывом:
 

 
Но есть еще, козлы, правилка воровская,
За все, как с гадов, спросят с вас…
 

 
   И колонки заткнулись.
   Водитель с пассажиром открыли багажник и выгрузили…
   ( Черт, подумала Марина. Опять видение? Ну не бывает так — за один день, за один вечер! Столько жути, столько бреда и абсурда…)
   …женщину — в белом платье невесты. Деловито бросили ее на песок…
   Не женщину. Просто труп. В свете, падающем из салона (плюс габаритные огни), невозможно было ошибиться на сей счет. Кружевное платье то ли разорвано, то ли распорото, — от декольте донизу. И все в грязи. На шее — удавка из фаты…
   Марина глядела на невесту, закрыв рот руками.
   Тот из убийц, что повыше, был одет весьма экстравагантно: потертые джинсы дополнял блестящий черный пиджак с фалдами (верхняя часть от фрачной пары). Очевидно, это все, что осталось от жениха… куда ж они его-то дели?
   — Живем, Берия! — сказал высокий, роясь в багажнике. — У них тут аккумулятор старый… Помоги-ка.
   — Аккумулятор мы утилизуем, Валя, — отозвался средний. — Давай запаску.
   — Запаски мало. Раздуется баба — вытащит ее на поверхность. Как тот, помнишь? Ну, черножопый на «пятёрке»…
   Фантомы, называющие друг друга Валей и Берией, взялись за работу. Прикрутили к телу женщины аккумулятор, пропустив проволоку под мышками, подтащили изрядно потяжелевший груз к воде, раскачали и бросили.
   Громкий всплеск — и дело сделано.
   Лунное зеркало пошло волнами.
   Берия снял старомодную кепку (оказалось, он обрит наголо), поправил очки и торжественно начал:
   — Покойся с миром… И знай, что жизнь твоя легла на грунт не напрасно… И пусть тебе не суждено было понять простую вещь…
   Очки агрессивно посверкивали, отражая Луну. Напарник натянул кепку ему обратно на бритую бошку и почти силком потащил к машине:
   — Амба! На базу. Там речь свою толкнешь…
   Уехали.
   Марина села на влажную траву, прислонившись спиной к мертвому дереву, и долго смеялась, не в силах остановиться…
 
   Надо было идти, и она шла. Звуки окружали ее, не позволяя расслабиться. Где-то пьяно орали… а может — пели? Где-то опять стреляли — далеко, не страшно. Временами чудился лошадиный топот…
   Истошный женский вскрик нарушил хрупкое равновесие.
   В этом крике не было ни разума, ни слов. Наступившая следом тишина упала на мир, как гигантская подушка, придушив на секунду все прочие звуки. Марина присела, панически озираясь. Откуда кричали? И почему?
   Крик ударил снова:
   — А-а-а-а…
   И тут же — в ответ:
   — Сука! Отлезь от него, сука! Вурдалак!
   Глухой удар — и снова вопли:
   — Убил… Убил… Убил…
   Пьяная бомжиха, подумала Марина, вставая. Бытовые разборки… или криминально-бытовые… меня это совершенно не касается, думала она, сотрясаемая жестокой дрожью.
   Ничего вокруг ее больше не касалось. Она брела, повторяя, как безумная: «Господа, вы звери… Вы звери, господа».
   А иногда почему-то — «Злые вы, уйду я от вас…»
   Нелегко быть в фильме ужасов не актером, а персонажем. Особенно, если точно знаешь, что никакой это не фильм.
   …Улочка пошла вверх. Преодолевая подъем, Марина подняла взгляд — и обмерла.
   На бугре, в свете недоброй луны, возникла жуткая рогатая фигура.
   Закономерный финал…

Среда, вечер. РЕСТАВРАЦИОННЫЕ РАБОТЫ

   Что такое «зип», знает каждый, кто когда-нибудь занимался мало-мальским ремонтом техники. Это комплект запасных частей и деталей. Но как дословно расшифровывается сия аббревиатура (которую, кстати, правильнее писать, как «ЗИП»), откуда вообще взялось это слово и что оно означало изначально, — не известно подавляющему большинству инженеров и мастеров. Кто-то утверждает, что это «Запасной Инвентарь и Приспособления», кто-то — что «Запасные Инструменты и Приборы». Правы они все. Однажды возникнув и пройдя через многие десятилетия, сокращение вошло в привычку, приобрело универсальность, но утратило самостоятельность. Зипом называли как набор сменяемых блоков на судах и самолетах, так и пакетик с прокладками, прилагаемый к кухонному крану. А также, в частности, запасные элементы всех основных ружейных механизмов…
   Примерно об этом размышлял умелец, превращавший двустволку фирмы «Браунинг» из муляжа с отсутствующей боевой частью в полноценный боевой инструмент.
   Проницательный читатель, возможно, уже догадался, кто был тот солидный мужчина, который заявился сегодня днем в Следственное управление и уломал тамошнего начальника отдать ему орудие преступления.
   Ружье собирал Федор Сергеевич Конов — доктор медицинских наук, профессор Медицинского университета, главный врач психиатрической больницы им Кащенко…
   …Зип к антикварному ружью был не просто богат, а исчерпывающее полон. Молодой капитан Львовский, прадед Алексея Львовского, который более полувека назад притащил с войны это великолепное оружие, не погнушался взять и комплект запасных деталей штучной работы, любовно подобранных покойным немцем. Да и наследники не подкачали: запаслись за минувшие годы всем, что только можно было заказать у знакомых работяг (на заводах и в мастерских).
   Замочный механизм был практически в сборе, его оставалось только вмонтировать в пазы ствольной коробки. Имелся в наличии и спусковой механизм (т.е. спусковой крючок, действовавший на оба ствола, рычаг с осью и все пружины). То же — с предохранительным и запирающим механизмами. И крепежа было в избытке. Короче, никаких проблем.
   Из разложенных на промасленной тряпке штуковин можно было снарядить не одну, а по меньшей мере две боевые части…
 
   …Федор Сергеевич работал в комнате, за столом. Подстелил клеенку, сверху — тряпку. Комната в квартире была одна. Обитал главврач больницы в малогабаритной квартире, без излишеств; не квартира, а нора. Скорбное пристанище совершенно одинокого существа, которому ничего в жизни больше не осталось.
   Ничего, кроме мести…
   Только не строй из себя героя, одернул он себя. Жил негодяем, и помрешь негодяем.
   Включенный телевизор то трещал без умолку, рассказывая о событиях окружающего мира, то громко музицировал. Федор Сергеевич не вникал, не слушал. Телевизор был нужен, только чтобы заглушить характерные звуки, сопровождавшие сборку оружия. И шторы были задернуты, чтобы никто не мог подсмотреть, каким подозрительным делом занимается уважаемый человек.
   Он знал, что за ним следят, и что квартира под наблюдением. Это было столь же очевидно, как и то, что аминазин снимает психомоторное возбуждение, а инсулинокоматозная терапия противопоказана пожилым людям. Впрочем, Федор Сергеевич даже не пытался искать «клопов», смысла не было. Во-первых, всех не найдешь, во-вторых, насторожишь невидимых стражей…
   Он закончил сборку. Закрыл стволы. Потом открыл их, повернул вниз вокруг осевого болта, открывая доступ к патронникам. Боевые пружины при этом оказались нагнетенными, а курки встали боевыми взводами на шептала. Он вставил использованные гильзы и вновь закрыл стволы, отведя пальцем рычаг запирающего механизма — чтобы избежать характерного щелчка. Дважды нажал на спусковой крючок… Все работало, как надо.
   Теперь — боеприпасы.
   Психиатр снял с антресолей плоскую картонную коробку, внутри которой лежали коробки поменьше. Охотничьи запасы. Патроны с дробью и картечью он отставил, не задумываясь, — не то ему было нужно, не то… Порывшись в этом маленьком арсенале, он нашел то. Коробки с пулевыми зарядами. Турбинные пули системы Майера — лучшее, что придумано на сегодняшний день для гладкоствольных ружей. Не тратил попусту, берёг… Для чего берег? Наверное, для этого дня…
   Все-таки хотелось быть героем.
   А если не быть им, то почувствовать — хоть на минутку.
   — На волков иду, — бормотал Федор Сергеевич, проверяя, как входят патроны в патронник. — На медведей…

Среда, поздний вечер. БАНАНОВАЯ РЕСПУБЛИКА

   Темная рогатая тварь неспешно направилась к ней.
   Как в кошмарном сне…
   Марина оцепенела. Сердце рвалось из груди. Ей бы рвануть назад — не сообразила. Молитву бы прочитать да перекреститься… так ведь не знала ни одной молитвы, даже «Отче наш…», а креститься ее никто не учил. Попыталась закричать — горло перехватило… Тварь остановилась, потрясла рогами. И тут Марину прорвало:
   — А! — сказала она слабым голосом, похожим на плач. — А! А! А!
   Ответ пришел незамедлительно.
   — Ме-е-е…
   Козел! Всего лишь козел…
   Марина шумно выдохнула. Вот уж точно — у страха глаза велики, особенно, если страх иррациональный… Козел затрусил навстречу женщине.
   — Ме-е-е!
   Они встретились на перекрестке.
   От основной дороги вбок уходила тощая улочка.
   — Подожди-ка… подожди… — сказала Марина животному, подойдя ко врытому в землю столбу, оставшемуся от линии электропередач. К столбу была прибита жестяная табличка — с надписью, выполненной белой нитрокраской. Табличка проржавела и пошла винтом, однако надпись можно было разобрать. Луна светила ровно и ярко — вечный фонарь, который никогда не подведет. «Пальмовая», — прочитала Марина…
   Пальмовая улица. Значит, следующая — Коралловая. Их пересекает Гибралтарская и Лабрадорская — там, в глубине. А еще дальше к Пальмовой примыкает Банановая. Вот такие островки местной экзотики… Почти дошла, подумала Марина, не испытав ничего. И что дальше? Зачем я искала эту их Банановую улицу?
   Потому что Павел сюда хотел… Да, но кто он мне — Павел?..
   Накопившаяся усталость, похоже, выходила за пределы допустимого.
   Козел ткнулся ей в зад. Марина повернулась, присела на корточки:
   — У… Хороший… Красавец какой… Угостить бы тебя чем-нибудь…
   Животное было абсолютно согласно со всем сказанным, что и выразило в чувственном блеянии.
   — Но — нет ничего… Извини, друг. Так что… Давай, давай… Беги отсюда.
   Она встала и пошла по Пальмовой улице. Такой исход беседы козла явно не удовлетворил. Он догнал Марину и нетерпеливо поддел ее рогами.
   — Домой! — сказала она. — Домой!
   И продолжила путь. Козел долго смотрел на удалявшуюся женщину, о чем-то напряженно размышляя. Повернул набок морду и опять промекал — на сей раз с явной обидой. Марина обернулась. Козел рыл копытом землю… и вдруг побежал — быстро разгоняясь, выставив рога в боевую позицию.
   Она тоже побежала. Он догнал и наподдал ей — так, что она споткнулась и упала на четвереньки. Он ждал, воинственно наклонив голову. Она схватила первое, что попало под руку (полено! как кстати!) — и швырнула в сбрендившее животное. Не попала, увы… Стальной прут не сохранила, дура, — как бы сейчас пригодился…
   И все-таки козел дал Марине несколько секунд форы, позволив ей встать и побежать дальше — а может, просто готовил себе плацдарм для нового разбега? — так или иначе, она поняла, что дела плохи. С дороги надо уходить. Куда? Да куда угодно!
   Она свернула в первую попавшуюся калитку, пробежала по участку, оглянулась. Темная рогатая фигура трусила следом. Марина перебежала на следующий участок и уперлась в забор, сделанный из вкопанных в землю труб с насаженными сверху пивными банками. Попыталась перелезть — сорвалась.
   Козел уже не блеял, а трубил.
   Она метнулась вбок, ища калитку — не нашла, снова уперлась в забор, на этот раз в виде сетки, натянутой между столбами. Полезла через него. Сломала каблук об столб, прокляв всё и вся. Сетка просела и позволила Марине перевалиться на ту сторону…
   Она упала на куст одичавшей малины, оцарапав вдобавок руки и лицо. Рукава куртки были разодраны. Болел копчик. Таков был итог жестокой схватки.
   До чего же глупо.
   Козел сзади бесновался, хрипел и бил рогами в сетку.
   Ей хотелось смеяться. Однако она заплакала…
 
   …Со скрипом отворилась дверь сарая. В полосе света возник дюжий мужик — в тельняшке и с топором в руке.
   Пошел к Марине. Его заметно мотало.
   Она напряглась, спешно продумывая варианты своих действий: все-таки топор…
   — Чего шумите? — неприветливо бросил мужик.
   Марина не ответила. Поскорее выбралась из малинника — на четвереньках.
   — А ну, спокойно! Не рыпайся, топором забью.
   — Я не рыпаюсь, — сказала Марина, тяжело дыша.
   Она встала на колени. Абориген, нависавший над ней, был небрит и определенно нетрезв. И здоров, ох, здоров… От таких экземпляров многие бабы просто млеют.
   — Чего ж ты здесь скачешь впотьмах, матрешка? В дом пошли.
   Он сграбастал Марину за куртку и поволок к сараю. Оттуда вывалилась женщина — неопрятная, тоже нетрезвая, однако ж не успевшая еще пропить молодость и сексапильность.
   — Чего там, Эдик вернулся?
   — Ага. Вон твой Эдик — рога точит, зверюга. И бабу к нам привел…
   Он втолкнул Марину внутрь.
 
   …И ничего страшного. Люди как люди. Не интеллектуалы, конечно, не посетители светских раутов и клубных вечеринок, не голубая кровь и белая кость, а тот самый народ, что населяет одну шестую часть суши… И почему, собственно, бездомные? В настоящее время их дом — вот это. Выживают, как могут. Не колесят по дачным угодьям на «моцылях», выискивая очередную жертву, не отнимают чужие машины, избавляясь темными вечерами от трупов, — уже за это их можно уважать. Выпивают? Ну, так самое время, конец очередного дня…
   В этом сарае и жили, и работали. Топчан, стол, нехитрая мебель — сгруппировались на одной половине, а вполне оборудованная мастерская — на другой. На подпорках из поленьев стоял скелет автомобиля, которым явно занимались: ремонтировали, вероятно. Были разбросаны крылья, дверцы, еще какое-то железо. На промасленной тряпке были разложены детали двигателя. На верстаке — аккуратно разложены инструменты. Имелось даже сварочное оборудование: трансформатор, держатель, электроды, маска.
   Мужика звали Лютик. Что это означало, Марина не интересовалась. Лютик и Лютик. Вряд ли, название цветочка, скорее, краткий психологический портрет… в том смысле, что «лютый, но совсем ручной»… Мастер на все руки («Меха?нер», — скромно сказал он о себе). Более всего Марину поразило присутствие в сарае электричества: вовсю жарил обогреватель — мощный калорифер со снятым кожухом. На раскаленные спирали, намотанные на керамические изоляторы, даже смотреть было боязно, не то что приближаться. Маринино восхищение Лютик принял, как должное: «А, фигня… воткнулся на просеке. Там линию демонтировать не будут…» Под потолком болталась лампочка, но она не горела («Сдохла, — прокомментировал мужик. — Ничё, привезут».) Свет давала керосиновая лампа на столе… и правильно, так уютнее.
   Женщину звали Зойка. Ничего примечательного в ней, кроме нарождавшейся хронической синюшности, не было. Пепельно-черные волосы и смуглая кожа говорили о том, что родом она, скорее всего, с южных широт.
   Оказалось, Марина поспела как раз к ужину.
   — Угощайся, матрешка, — разрешил хозяин, развалясь по-барски на стуле.
   — Колбаса… — сказала она, сглотнув слюну. — Хлебушек…
   Холод уползал из тела, сменяясь другим сильным чувством — голодом.
   — Колбаса-то? Ну да… тоже привозят… добры молодцы.
   — У, ты, зайчишка какая, — умилилась Зойка, глядя, как Марина уминает бутерброд.
   — Ты поди с Эдиком разберись! — толкнул Лютик свою подругу. — Чего орет? — он неопределенно показал на дверь и смачно хохотнул. — Р-рогатый!
   — Подожди, она ж продрогла вся. Ты…это… давай, примем что ли, — от души предложила Зойка Марине. — Прими, согреешься.
   Лютик нахмурился.
   — Я сказал — иди. Друг твой там с ума сходит.
   Женщина протянула Марине полстакана мутной желтоватой жидкости. Жидкость хранилась в трехлитровой банке, и там она казалась не желтоватой, а зеленоватой. Особенности стекла, вероятно… игры света… преломление лучей… Марина с ужасом смотрела на стакан. Это — пить?
   — И ты прими, — распорядилась Зойка, разливая самогон еще на два стакана, Лютику и себе. — И я приму… Ну? Со свиданьицем.
   Лютик и Зойка чокнулись и выпили. Так легко это у них вышло, что Марина тоже решилась.
   Залпом, подумала она. Иначе не выдержу, соскочу. Залпом…
   И это был нокаут!
   Мир помутнел. Вдруг стало нечем дышать. Глаза наполнились слезами. Марина вскочила, опрокинув стул, сделала несколько беспорядочных шажков — к столу, к двери, — то ли хромая, то ли шатаясь… Лютик подхватил гостью за плечо. В руке ее оказался огрызок репы, а в центр расфокусировавшейся картинки вплыла Зойка:
   — Погрызи, погрызи!.. Конечно, не в то горло с непривычки… Ничего — сейчас впитается. Отпустит…
   Марина жадно куснула.
   — Я и говорю, — торжествующе грянул Лютик. — Косорыловка! Черти, траванут нас когда-нибудь.
   И правда, отпустило. Марина, сделав еще пару шагов, привалилась к кухонному стеллажу, разглядывая зажатый в кулаке турнепс (откуда взялся? а репа где?). Овощ подозрительно напоминал фаллос. Она хихикнула.
   — Чего хромаешь-то? — добродушно спросила Зойка. — Больная?
   — Каблук сломался.
   Зойка наконец обратила внимание на Маринины сапоги. Глаза ее засияли. Зависть, восторг — всё было в ее взгляде, но, главное, пожалуй, — вожделение.
   — Во, досада-то… А колеса — видные. Чинятся, поди…
   Она даже на корточки присела и, не сдержавшись, погладила нежную кожу.
   Хочу!!! — читалось на ее лице.
   Хочу — и возьму…
   — Размер какой?
   — Семь с половиной, — автоматически ответила Марина, не задумываясь о подтексте вопроса. Сие не удивительно, потому как она только что встретилась взглядом с Лютиком. Тот, покачиваясь, неотрывно смотрел на Марину — влажно и очень по-домашнему. В его глазах светилось еще большее «хочу», чем у Зои, щупавшей чужие сапоги.
   — Это чё за размер такой? Ты по-русски скажи.
   — Ну, вы заладили, — рявкнул Лютик. Не сдержав нетерпения, он поднял Зойку за шиворот и развернул к себе: — Иди с козлом разберись, ну, ты! Сколько раз повторять? Колеса ей…
   — Да чего ты, чего…
   — А то уйдет совсем! Не нужна скотина?
   Зойка с явной неохотой натянула ватник. Блуждающим взглядом окинула помещение. Решительно разлила еще по полстакана:
   — Ну, давайте — стременную. А то… холод там…
   Выпили стременную. То есть, пили Зойка с Лютиком, а Марина лишь крутила стакан в руках. Грохнув посуду на стол, Лютик выпихнул Зойку на улицу:
   — Шагай, шагай, быстрее вернешься…
   Он подпер дверь лопатой, подергал за ручку для верности, и вернулся к Марине.
   — Чего не пьешь?
   Не дожидаясь ответа, он силой влил в нее убойное пойло.
   И все поплыло… Огонь керосиновой лампы, нестерпимо красные спирали обогревателя… Жаркий, пропитанный сивухой воздух… Фантасмагорические тени на стенах… Не сарай это был, а преисподняя!
   Ад…
   Косорыловка чертова! Мужики — твари!
   Лютик, взревев, как медведь, завалил Марину на топчан и начал сдирать с нее одежду: свитерок, футболку. Конверт, подумала она. Письмо Львовского… Она прохрипела:
   — Слушай, оставь меня.
   — Ты чё? Она там с козлом… А ты моя будешь… козочка.
   — Войдет.
   — Я ж дверь подпер, чуня… Эх, полюбил же я тебя…
   Бороться — не было сил. Всё, конец. Аут, ноль, минус… Конвертик благополучно затерялся: упал на пол вместе с футболкой, — хоть это утешало.
   Ну и ладно, подумала Марина, когда Лютик принялся стаскивать с нее сначала сапоги, потом и брюки — вместе с трусиками. Пусть так! Никакой любви. Никакой симпатии и никаких чувств. И никакого удовольствия — какое, к чертям собачьим, в Аду удовольствие?!
   Лучше омерзительный, похотливый «механер», одноразовый, как «тампакс», чем единственный в мире мужчина, которого ты обречена закопать…

Среда, поздний вечер. ВЕЧНЫЙ И БРЕННЫЙ

   — Ваше высокоблагородие… — прохрипел Вечный. — Закон сохранения импульса — это твердыня механики… Вам не удастся его нарушить… Не все законы можно нарушить, выше высокобродь…
   Полковник Лебедев, хакнув, ударил его монтировкой по ребрам. Что-то, ломаясь, хрустнуло; оказывается, там еще было чему ломаться. Висящее на «браслетах» тело качнулось. Изуродованный рот вновь задвигался:
   — Зачем же лично… Система устойчивого равновесия возвращается в исходное положение… А вы опять время не засекли… Эксперимент впустую…
   — Вы уверены, что он психически нормален? — бросил полковник в воздух.
   — В больнице все считали его нормальным, — отозвался капитан ФСБ Серов. — Включая Конова. За это ручаюсь. А как на самом деле…
   — Норма — это всего лишь средняя величина… — прокомментировал пленник. — Возможны отклонения… по интеллекту… по офицерской чести… вот, как у господина Фраермана…
   Офицеры выслушали его с каменными лицами.
   …Допрос проводили на станции техобслуживания — наглухо закрытой, естественно. Это была ближайшая к больнице «точка». Внешнее освещение отключили. Вокруг объекта — пустырь и лес; кричи, не кричи, никто не услышит.
   Пленник почему-то не кричал.
   Его подвесили на подъемнике — за одну руку, при помощи наручников. Вторую руку сломали, когда еще пытались говорить с ним не очень жестко. Тогда же раздробили пальцы на руках и на ногах.
   Он был раздет. Он весь был фиолетово-синий, и синел все больше, — вряд ли от холода, на станции было тепло.
   — Может, он боли не чувствует, — предположил кто-то из «пиджаков». — Я слышал, есть такой синдром.
   — Ага, может, он еще и кайф ловит, — съязвил полковник Лебедев и в сердцах швырнул монтировку в яму. — Ну что ты геройствуешь? — сказал он Вечному. — Никто тебя не видит, не слышит, не оценит.
   — Вы-то слышите… Вы оценивате…
   — Уже оценили. На примитивные вопросы не знаешь ответов. Учитель, называется.
   — Я… ученик…
   — Хорошо, давай по новой. Кто твой учитель? Конов?
   — Учат не люди… а силы…
   — В каких ты отношениях с Коновым?
   — В здоровых… подай, принеси…
   — Это он поручил тебе напоить спецотделение?
   — Федор Сергеич… у него не такое острое… чувство юмора…
   — Тогда кто?
   — Я сам…
   — Только не надо лепить мне про день рождения, мы это уже проверили.
   — Оттопырился… по полной… смешно…
   — Где взял спирт?
   — Украл где-то… не помню…
   — Кто вытащил сына медсестры из армии? Конов?
   — Федор Сергеич… благими делами… не грешит…
   — Тогда кто?
   — Давно было, ваше высокобродь… дымкой подернулось…
   — Тьфу, опять по кругу! — сказал полковник. Замахнулся, посмотрел на свой кулак и передумал бить.
   Подошел капитан Серов — с большой струбциной в руке.
   —Попробуем? — спросил он.
   — Валяйте.
   В глазах капитана горел огонь. Шляпа его лежала на верстаке, открыв на всеобщее обозрение реденькие рыжеватые волосы.
   Он все сделал лично: всунул коленный сустав пленника в струбцину и принялся медленно закручивать винт. Сухо затрещало — как хворост в костре.
   — Кто организовал побег?! — взорвался воплем офицер ФСБ.
   Приятно было посмотреть, как виртуозно он вошел в раж.
   Однако результат был нулевым. Не издав ни звука, Вечный потерял сознание…
 
   — …Так и не ясно — замешан Конов, не замешан? — сказал полковник Лебедев. — Что думаешь, капитан?
   — Думаю, Вечный действовал по приказу Конова. Во всяком случае, освободить сына медсестры от армии мог только главврач, если смотреть реально.
   — А на хрена?
   — Чтобы его порученец заблаговременно втерся в доверие к медсестре.
   — Версия, похожая на правду… Но все равно — мотива нет. Конов что, уже три месяца назад замыслил эту комбинацию? В мае? Да наш клиент только в апреле поступил к нему! Не очевидно, капитан.
   — А у кого в этой богадельне есть мотив? Они там все психи, все до единого. Может, у главврача тоже… это… в голове замкнуло.
   — Скорее, замкнуло как раз у Вечного. Очень хочется надеяться. Потому что если главврач такие коленца танцует… ты хоть понимаешь, что это значит?
   Несколько секунд висела трагическая пауза. Офицеры, не сговариваясь, посмотрели на пленника, — вероятно, среагировали на слово «коленца». Того уже положили на бетонный пол и сняли струбцину с сустава.
   Капитан Серов предложил:
   — Заказать «правдодел»? Через полчасика привезут.
   — Боюсь, только добро переведем. Черт его знает, какая там психохимия у него в крови.