Страница:
— Может не сработать и без посторонней психохимии. Если в коре головного мозга есть очаговые процессы…
— Не умничай, Серов. Кто мне вкручивал, что этот мышонок запищит от одного вида моих клыков? Короче, не будем усложнять. На тебе — сын медсестры. Выясни, какие шестеренки были задействованы и кто их крутанул. Желательно, к утру.
— Сделаю.
— Ну, лады. А за Коновым мы сами присмотрим.
— С его стороны есть какие-нибудь движения?
— Какие там движения! Уехал из больницы рано — и прямиком в областной Главк. Общался со следаками. Вернулся домой, никуда не заезжая… Хотя, мы сейчас спросим.
Полковник Лебедев снял с пояса трубку:
— Это «примул». Что нового?.. Так… Продолжайте наблюдение. Отбой… Ничего, — сказал он капитану. — Конов весь вечер сидит дома, никто к нему не приходил, никаких телефонных звонков. Телевизор смотрит.
— Товарищ полковник, он очухался, — кликнул боец, занимавшийся пленным.
Офицеры подошли к телу и присели на корточки. Глаза у психа были закрыты, но веки подрагивали.
— Вечный, — позвал полковник.
— Где? — шепотом отозвался тот.
— Не юродствуй, мышонок. Ты понимаешь, что если ничего нам не скажешь, тебя убьют?
Вечный приоткрыл один глаз и попытался улыбнуться.
— Я видел… ваши лица… плюс запомнил место… сами показали, ваше… благородие.
— И что?
— Вы знали с самого начала… что меня убьете… и я знал…
— Если знал, зачем позволил себя мучить? — изумился полковник. — Наплел бы с три короба, мы ж все равно проверить не смогли бы.
— Я вам… правду говорил… и плюс к тому…
— Что — плюс?
— Пожить чуть-чуть… хотелось…
Полковник Лебедев встал. Капитан тоже встал.
— Тебе есть еще что сказать, Вечный? Хоть что-нибудь?
Пленник закрыл глаз.
Полковник недолго подождал и распорядился:
— Унесите и закопайте.
— Живьем? — деловито уточнил бритоголовый «пиджак».
— Мы что, звери? Сначала кончите, само собой. На свежем воздухе. «Точку» мне не загадьте.
Он пошел к дверце в воротах.
— Я! — вызвался капитан Серов. — Я кончу!
В глазах офицера вновь разгорелось пламя. Шляпа по-прежнему лежала на верстаке.
— Ну, развлекись, если хочешь. Сними стресс…
Через несколько минут минивэн начальника исчез в ночи.
Темные фигуры вытащили тело из гаражных ворот и поволокли его прочь от станции, освещая себе путь фонариками.
Потом со стороны леса раздались три характерных хлопка. Похоже, «макарыч» бьет, определил бы знаток. К счастью, никого поблизости не оказалось: ни знатоков, ни дилетантов.
Потом в землю вонзились лопаты… потом фонарики тронулись в обратный путь… и наконец — все стоявшие возле «точки» машины разъехались…
Место погребения не нашли. Да и мудрено это — ни холмика, ни крестика; разве что бродячие собаки раскопали бы.
Не раскопали.
А душа мученика вернулась домой, в больничные корпуса «кащенки», — влилась в многотысячную семью призраков, обитавших в этом странном месте. Душа мученика впервые была действительно свободна…
Среда, поздний вечер. ЭКСТРЕМАЛЬНЫЙ СЕКС
Среда, поздний вечер. КРАСНОЕ НА ТЕМНОМ
Среда, почти ночь. ТАБЛЕТКИ ОТ СТРАХА
— Не умничай, Серов. Кто мне вкручивал, что этот мышонок запищит от одного вида моих клыков? Короче, не будем усложнять. На тебе — сын медсестры. Выясни, какие шестеренки были задействованы и кто их крутанул. Желательно, к утру.
— Сделаю.
— Ну, лады. А за Коновым мы сами присмотрим.
— С его стороны есть какие-нибудь движения?
— Какие там движения! Уехал из больницы рано — и прямиком в областной Главк. Общался со следаками. Вернулся домой, никуда не заезжая… Хотя, мы сейчас спросим.
Полковник Лебедев снял с пояса трубку:
— Это «примул». Что нового?.. Так… Продолжайте наблюдение. Отбой… Ничего, — сказал он капитану. — Конов весь вечер сидит дома, никто к нему не приходил, никаких телефонных звонков. Телевизор смотрит.
— Товарищ полковник, он очухался, — кликнул боец, занимавшийся пленным.
Офицеры подошли к телу и присели на корточки. Глаза у психа были закрыты, но веки подрагивали.
— Вечный, — позвал полковник.
— Где? — шепотом отозвался тот.
— Не юродствуй, мышонок. Ты понимаешь, что если ничего нам не скажешь, тебя убьют?
Вечный приоткрыл один глаз и попытался улыбнуться.
— Я видел… ваши лица… плюс запомнил место… сами показали, ваше… благородие.
— И что?
— Вы знали с самого начала… что меня убьете… и я знал…
— Если знал, зачем позволил себя мучить? — изумился полковник. — Наплел бы с три короба, мы ж все равно проверить не смогли бы.
— Я вам… правду говорил… и плюс к тому…
— Что — плюс?
— Пожить чуть-чуть… хотелось…
Полковник Лебедев встал. Капитан тоже встал.
— Тебе есть еще что сказать, Вечный? Хоть что-нибудь?
Пленник закрыл глаз.
Полковник недолго подождал и распорядился:
— Унесите и закопайте.
— Живьем? — деловито уточнил бритоголовый «пиджак».
— Мы что, звери? Сначала кончите, само собой. На свежем воздухе. «Точку» мне не загадьте.
Он пошел к дверце в воротах.
— Я! — вызвался капитан Серов. — Я кончу!
В глазах офицера вновь разгорелось пламя. Шляпа по-прежнему лежала на верстаке.
— Ну, развлекись, если хочешь. Сними стресс…
Через несколько минут минивэн начальника исчез в ночи.
Темные фигуры вытащили тело из гаражных ворот и поволокли его прочь от станции, освещая себе путь фонариками.
Потом со стороны леса раздались три характерных хлопка. Похоже, «макарыч» бьет, определил бы знаток. К счастью, никого поблизости не оказалось: ни знатоков, ни дилетантов.
Потом в землю вонзились лопаты… потом фонарики тронулись в обратный путь… и наконец — все стоявшие возле «точки» машины разъехались…
Место погребения не нашли. Да и мудрено это — ни холмика, ни крестика; разве что бродячие собаки раскопали бы.
Не раскопали.
А душа мученика вернулась домой, в больничные корпуса «кащенки», — влилась в многотысячную семью призраков, обитавших в этом странном месте. Душа мученика впервые была действительно свободна…
Среда, поздний вечер. ЭКСТРЕМАЛЬНЫЙ СЕКС
В дверь заколотили, когда Лютик, оторвавшись на минуту от полураздетого женского тела, занялся собой.
Собственно, он в темпе приспускал штаны. Лифчик с Марины он снимать не стал, — точно так же, как не собирался снимать с себя тельняшку. Зачем тратить время на бессмыслицу? Любят другими частями тела, он знал это точно — как настоящий механик. Ведь любовь — чисто механический процесс: работа силы трения. Если б ему сказали, что есть чудаки, которые любят головой, он долго и потрясенно пытался бы вообразить себе это чудовищное извращение.
Итак, Марина лежала почти полностью раздетая (в одном лифчике); Лютик, приподнявшись над ней, сражался со своими спортивными штанами, действуя одной рукой. Штаны трогательно пузырились в коленях, но настоящей любви это помешать не могло. Именно тогда Зойка и обнаружила, что ее не пускают в сарай. Парочка заперлась! Для чего? Что за идиотский вопрос!
— Кобель! — завыла она. — И ты, сука! Убью!
Дверь содрогнулась.
— Куда? — схватил Лютик Марину. — Лежи!
— Так ведь…
— Да пусть! Даже интереснее!
Его стеклянные глаза на секунду прояснились, и в них полыхнул нехороший огонь.
— Этот… как его… экскрементальный секс, во!
Марина захохотала. В дверь били чем-то тяжелым.
— Слушай, я так не могу… — сказала она.
— Ты, главное, кричи громче, когда кайф словишь. Пусть слышит, бестия… Словишь, словишь, гарантирую… у меня все бабы ловят…
— Это неприлично.
— Черт, да помоги же мне их снять!
Тренировки у мужика застряли. Наверное, за что-то зацепились. Марина совсем зашлась смехом.
Настала тишина. Неужели Зойка смирилась? Да никогда! Пауза длилась не больше минуты — от удара, потрясшего дверь, заходил ходуном уже весь сарай. Это был УДАР. Странно загремело железом.
— Тележкой бьет, — озабоченно сказал Лютик. Он принялся возвращать штаны на место. — Сейчас, погодь… все будет путем…
Новый удар! Лопата, державшая дверь, отлетела метра на два. Зойка с победным воплем ворвалась в павшую крепость и ринулась к топчану, подхватив инструмент по пути. Она атаковала с марша, приложив Лютика лопатой по спине. Совковая, между прочим, этак и убить недолго.
Лютик, впрочем, выжил. Отпустив Марину, он угрожающе поднялся.
— Ты чего? Сука… по хребту, падла…
И тут же получил тычок в грудь, от которого упал, споткнувшись об угол топчана.
Он не успокоился:
— Ну, я сейчас…
Его грузная фигура медленно восставала над столом — чтобы получить удар совком уже наотмашь. Только тогда Лютик окончательно скопытился и затих где-то в углу.
Марина, пока шла эта короткая битва, скатилась с чужого ложа, торопясь одеться. Вытащила трусы из брюк… Нет, не успеть. Обувь, хотя бы обувь!..
Сапоги она надела. А темпераментная южанка, покончив с сожителем, уже бросилась на его полюбовницу.
— Ну, ты и паскудина!
Марина вскочила, плюнув на одежду. Зойка отбросила лопату и попыталась вцепиться сопернице в лицо. Марина перехватила ее руки.
— Слушай, я не при чем!
— Да я те за него… Я рожу твою поганую…
Опять приходилось драться за свою жизнь. И опять — в момент, когда совершенно этого не ждешь. И опять она ни в чем не виновата. Когда же это кончится?.. Странная была драка — детская возня да и только. Женщины обычно не бьют и не совершают бросков (если специально не обучены) — стараются оцарапать, ткнуть куда-нибудь, укусить в конце концов. Ничего этого не было. Соперницы крутились по сараю, отпихивая друг друга, пыхтя и меряясь взглядами. Одна — голая, но в лифчике; вторая — в уличной одежде, включая ватник. Пьеса абсурда… Наконец Зойке удалось вывернуть свои руки — так, что Марина, не удержав равновесия, упала на стул. Зойка, ни мгновения не медля, с неожиданной силой и сноровкой затолкала этот стул вместе с Мариной в нишу между стеллажом и холодильником — и задвинула ее там массивным обеденным столом.
На пол посыпалась еда и посуда. Банка с косорыловкой тоже чуть было не опрокинулась, но победительница схватила ее — и любовно поставила на место.
Борьба закончилась.
Зойка сняла с гвоздика кухонный тесак и нашла Марину взглядом. Плохой это был взгляд, примеривающийся. И огроме?нный нож в ее руке хмельно плясал, готовый к употреблению.
— Сейчас вам… трибунал будет!
Однако вид у Марины был настолько затравленный, настолько несчастный, что сердце южанки смягчилось. Зойка была их тех женщин, которые вспыльчивы и готовы на все… особенно по пьяни… но при этом отходчивы — когда чуть протрезвеют.
Она села на топчан, держа нож на виду у гостьи. Вдруг заглянула под стол и спросила:
— Так какого размера у тебя колеса?
Козел Эдик насмешливо блеял по ту сторону двери…
Зойка утерла подолом кровь с лица Лютика. Взяв за волосы, изучающее посмотрела на него.
— Ну что, наигрался? Котик мой…
Голова Лютика бессильно упала на грудь.
— Ну, отдохни, отдохни…
Пока хозяйка занималась своим мужиком, она милостиво разрешила Марине одеться. Сгребла, не глядя, все ее тряпки в охапку — и кинула на стол перед гостьей. Конвертик затерялся в скомканном свитере и футболке. Одеваться сидя, да еще зажатой между столом и стеной, было неудобно, но хозяйка постоянно приглядывала за Мариной, очень выразительно показывая нож.
Обиходив сожителя, Зойка встала. Последний разок посмотрела на сопящее тело… и пнула его — ногой в полосатых носках и полукедах.
Некоторое время она слонялась по сараю, не расставаясь с ножом. Затем махом подсела к Марине. Глаза ее сверкали, грудь бурно колыхалась. Все-таки не просто ей было — избыть в себе ярое бешенство.
— Слушай, я, правда… — начала Марина.
— Не виноватая, да? — осведомилась Зойка со злым сарказмом. Она подалась вперед, навалившись пышной грудью на стол. — Да он на тебя смотрит — уже вина!
Она резко двинула ножом в сторону Марины. Та вскрикнула и отшатнулась, чувствительно стукнувшись затылком. Зойка довольно усмехнулась:
— А он мой! Ясно? Мой!
Для пущего эффекта она с размаху воткнула нож в стол. Попала в узкий стык между досками. Лезвие почти полностью ушло в столешницу.
Марина тяжело вздохнула.
— Да твой, конечно, твой. Я то здесь при чем?
— Никому его не отдам!
— Да и хорошо… Очень хорошо, когда люди любят друг друга…
— Никому!!!
— Я ж у тебя его и не прошу.
— Еще б ты попросила!
Южная женщина опять схватилась за нож. Но лезвие прочно засело в щели. Марина, пользуясь моментом, попыталась было привстать, сдвинуть преграду… нет, не прошел номер. Попытка побега была замечена и пресечена: Зойка грубо толкнула ее свободной рукой в грудь.
— Сядь и не рыпайся!
Зойка схватилась за рукоятку обеими руками, работая всем корпусом.
— А кувыркалась с ним! И хохотала, и верещала… думаешь, я не слышала? Как сладко! Еще бы — он жарко кроет!
— Да не было ничего! — закричала Марина.
— Не было… Как припрешь вас — не готовы отвечать?!
Нож вырвался из стола. Зойку по инерции отбросило назад. Она замерла. С ножом, зажатым в высоко поднятых руках — подобно жрице перед ритуальным жертвоприношением.
Марина забегала глазами вокруг. Как, как защититься? На столе — кастрюля, керосиновая лампа, банка с сивухой… Не до чего не дотянуться…
— Слушай, я готова ответить. Но… правда — было бы за что!
Зойка покачивалась. Глаза ее были налиты кровью, пышные губы играли багрянцем. Она произнесла со слезой:
— Вот и то-то оно… Готовы они ответить! А много ты любила, медуза?
Марина опустила взгляд.
— Пять раз. Насчет шестого не знаю… не уверена…
Предательская слеза тоже сломала ее голос. Врать перед лицом смерти? Зачем?
Обескураженная абсолютной искренностью, а еще более — чужой тоской, вдруг вырвавшейся на волю, Зойка расслабилась и опустила нож. Посмотрела на соперницу уже без гнева — просто со злым пренебрежением:
— Не уверена она… Пять раз — значит ни одного! Моль ты холодная! У тебя ж глаза белые… Кому тебя надо?
Марина кивнула. Все правильно, никому она не нужна. Зойка кинула нож на стол — на другой конец, — и в сердцах плеснула себе самогона.
— Фу! Мараться только… На тебя, на голую, смотреть-то противно было. Мутная, как это пойло… тощая, как цыпленок… вот и берут тебя — токмо под водку.
Кто бы мычал, подумала Марина, однако снова кивнула.
Зойка-то была в теле — крепкая, как хорошо пропеченная булка. Жаль, без единой изюминки. Даже без дохлого таракана, который сошел бы за изюминку… Она уткнулась в стакан, посидела так некоторое время, потом взглянула на Марину не то чтобы трезвым, но вполне ясным взглядом:
— Ладно, сильно бухой он… На всех лезет, даже на таких… Прощаю тебя.
…Лютик с тупым рычанием заворочался, задел ногами садовый инвентарь (лязгнула упавшая тяпка), — и снова замер. Зойка налила Марине тоже — чтобы не отставала.
— Давай, еще по одной — и спать.
— Да я посижу. Как рассветет — пойду, наверное…
— Давай, давай, прими. Положу тебя там вон… Куда ты пойдешь? Сейчас не надо ходить, плохое время. Отоспимся — вместе все пойдем. А то еще на таких шатунов нарвешься…
— На шатунов?
— Всякие по ночам шастают. Больше, правда, блатота мелкая… А вот Терминатор наскочит — мало не покажется. А он как раз под утро больше лютует.
Марина посмотрела непонимающе. Зойка объяснила:
— Прызрак бродит… Терминатор… Вроде демона…
— Мне кажется, я его видела, — сказала Марина.
— Чего ты видела? — вскинулась Зойка.
— Ну, такой — большой, черный, на лошади…
— Ну и чего?
— Да я не знаю, он мимо проезжал. Я спряталась.
Зойка непроизвольно содрогнулась.
— Вот это повезло! Кто его встречает — мало чего рассказать может… Ревут белугами… — на всякий случай она выпила еще.
Марина смотрела на нее зачарованно. Какое-то время молчали. Стало вдруг жутковато — обеим.
— А ты, вообще, здесь хорошо все знаешь? — спросила Марина.
— Да мы вот, как и ты — забрели… ночку, понимаешь, скоротать… вот, уже третий месяц вылезти не можем. Лютик с Севера приехал, я с Юга. А как встретились — так и закружило нас пургой судьбы… — она разлила еще.
— Я Банановую улицу искала. Это ведь где-то рядом?
— А, вон туда, — Зойка махнула рукой. — Метров двести.
— Длинная улица?
— Домов двадцать. Где жить можно — всего пара-тройка. Только…
— Что — только?
— Один занят. Второй от краю. Туда иногда хозяин наезжает… а сегодня какой-то тип вломился… люди говорят — странный. Взгляд был, как у загнанного волка. Не люблю я волков, навидалась их — во как! И целый день из той хаты звуки — будто рубят чего… или кого… Но ты не боись, хату мы тебе подыщем…
Под журчание нетрезвых речей Марину все сильнее клонило в сон. Бороться было невозможно. «…На Лабрадорской есть хата, сами думали туда въехать. Бери, не жалко. Ты нормальная. Вокруг так мало нормальных…» Сарай потихоньку начал крутиться… а не настал ли, наконец, удобный момент, когда можно попросить, чтобы меня выпустили из этого медвежьего угла, подумала Марина… хотя, зачем? Здесь тепло… мягкая подушка под щекой… подходит Павел, гладит ее по голове и говорит: «Что ж ты меня не узнала, козочка, я же твой Вадим…»
Тревожное блеянье Эдика вернуло ее к реальности. Она оторвала голову от стола.
Из-за двери слышались музыка и гогот. Потом дверь, жалко скрипнув, распахнулась…
Вошли два мужика. Те самые, что прятали покойника в пруду. Берия и Валя.
Собственно, он в темпе приспускал штаны. Лифчик с Марины он снимать не стал, — точно так же, как не собирался снимать с себя тельняшку. Зачем тратить время на бессмыслицу? Любят другими частями тела, он знал это точно — как настоящий механик. Ведь любовь — чисто механический процесс: работа силы трения. Если б ему сказали, что есть чудаки, которые любят головой, он долго и потрясенно пытался бы вообразить себе это чудовищное извращение.
Итак, Марина лежала почти полностью раздетая (в одном лифчике); Лютик, приподнявшись над ней, сражался со своими спортивными штанами, действуя одной рукой. Штаны трогательно пузырились в коленях, но настоящей любви это помешать не могло. Именно тогда Зойка и обнаружила, что ее не пускают в сарай. Парочка заперлась! Для чего? Что за идиотский вопрос!
— Кобель! — завыла она. — И ты, сука! Убью!
Дверь содрогнулась.
— Куда? — схватил Лютик Марину. — Лежи!
— Так ведь…
— Да пусть! Даже интереснее!
Его стеклянные глаза на секунду прояснились, и в них полыхнул нехороший огонь.
— Этот… как его… экскрементальный секс, во!
Марина захохотала. В дверь били чем-то тяжелым.
— Слушай, я так не могу… — сказала она.
— Ты, главное, кричи громче, когда кайф словишь. Пусть слышит, бестия… Словишь, словишь, гарантирую… у меня все бабы ловят…
— Это неприлично.
— Черт, да помоги же мне их снять!
Тренировки у мужика застряли. Наверное, за что-то зацепились. Марина совсем зашлась смехом.
Настала тишина. Неужели Зойка смирилась? Да никогда! Пауза длилась не больше минуты — от удара, потрясшего дверь, заходил ходуном уже весь сарай. Это был УДАР. Странно загремело железом.
— Тележкой бьет, — озабоченно сказал Лютик. Он принялся возвращать штаны на место. — Сейчас, погодь… все будет путем…
Новый удар! Лопата, державшая дверь, отлетела метра на два. Зойка с победным воплем ворвалась в павшую крепость и ринулась к топчану, подхватив инструмент по пути. Она атаковала с марша, приложив Лютика лопатой по спине. Совковая, между прочим, этак и убить недолго.
Лютик, впрочем, выжил. Отпустив Марину, он угрожающе поднялся.
— Ты чего? Сука… по хребту, падла…
И тут же получил тычок в грудь, от которого упал, споткнувшись об угол топчана.
Он не успокоился:
— Ну, я сейчас…
Его грузная фигура медленно восставала над столом — чтобы получить удар совком уже наотмашь. Только тогда Лютик окончательно скопытился и затих где-то в углу.
Марина, пока шла эта короткая битва, скатилась с чужого ложа, торопясь одеться. Вытащила трусы из брюк… Нет, не успеть. Обувь, хотя бы обувь!..
Сапоги она надела. А темпераментная южанка, покончив с сожителем, уже бросилась на его полюбовницу.
— Ну, ты и паскудина!
Марина вскочила, плюнув на одежду. Зойка отбросила лопату и попыталась вцепиться сопернице в лицо. Марина перехватила ее руки.
— Слушай, я не при чем!
— Да я те за него… Я рожу твою поганую…
Опять приходилось драться за свою жизнь. И опять — в момент, когда совершенно этого не ждешь. И опять она ни в чем не виновата. Когда же это кончится?.. Странная была драка — детская возня да и только. Женщины обычно не бьют и не совершают бросков (если специально не обучены) — стараются оцарапать, ткнуть куда-нибудь, укусить в конце концов. Ничего этого не было. Соперницы крутились по сараю, отпихивая друг друга, пыхтя и меряясь взглядами. Одна — голая, но в лифчике; вторая — в уличной одежде, включая ватник. Пьеса абсурда… Наконец Зойке удалось вывернуть свои руки — так, что Марина, не удержав равновесия, упала на стул. Зойка, ни мгновения не медля, с неожиданной силой и сноровкой затолкала этот стул вместе с Мариной в нишу между стеллажом и холодильником — и задвинула ее там массивным обеденным столом.
На пол посыпалась еда и посуда. Банка с косорыловкой тоже чуть было не опрокинулась, но победительница схватила ее — и любовно поставила на место.
Борьба закончилась.
Зойка сняла с гвоздика кухонный тесак и нашла Марину взглядом. Плохой это был взгляд, примеривающийся. И огроме?нный нож в ее руке хмельно плясал, готовый к употреблению.
— Сейчас вам… трибунал будет!
Однако вид у Марины был настолько затравленный, настолько несчастный, что сердце южанки смягчилось. Зойка была их тех женщин, которые вспыльчивы и готовы на все… особенно по пьяни… но при этом отходчивы — когда чуть протрезвеют.
Она села на топчан, держа нож на виду у гостьи. Вдруг заглянула под стол и спросила:
— Так какого размера у тебя колеса?
Козел Эдик насмешливо блеял по ту сторону двери…
Зойка утерла подолом кровь с лица Лютика. Взяв за волосы, изучающее посмотрела на него.
— Ну что, наигрался? Котик мой…
Голова Лютика бессильно упала на грудь.
— Ну, отдохни, отдохни…
Пока хозяйка занималась своим мужиком, она милостиво разрешила Марине одеться. Сгребла, не глядя, все ее тряпки в охапку — и кинула на стол перед гостьей. Конвертик затерялся в скомканном свитере и футболке. Одеваться сидя, да еще зажатой между столом и стеной, было неудобно, но хозяйка постоянно приглядывала за Мариной, очень выразительно показывая нож.
Обиходив сожителя, Зойка встала. Последний разок посмотрела на сопящее тело… и пнула его — ногой в полосатых носках и полукедах.
Некоторое время она слонялась по сараю, не расставаясь с ножом. Затем махом подсела к Марине. Глаза ее сверкали, грудь бурно колыхалась. Все-таки не просто ей было — избыть в себе ярое бешенство.
— Слушай, я, правда… — начала Марина.
— Не виноватая, да? — осведомилась Зойка со злым сарказмом. Она подалась вперед, навалившись пышной грудью на стол. — Да он на тебя смотрит — уже вина!
Она резко двинула ножом в сторону Марины. Та вскрикнула и отшатнулась, чувствительно стукнувшись затылком. Зойка довольно усмехнулась:
— А он мой! Ясно? Мой!
Для пущего эффекта она с размаху воткнула нож в стол. Попала в узкий стык между досками. Лезвие почти полностью ушло в столешницу.
Марина тяжело вздохнула.
— Да твой, конечно, твой. Я то здесь при чем?
— Никому его не отдам!
— Да и хорошо… Очень хорошо, когда люди любят друг друга…
— Никому!!!
— Я ж у тебя его и не прошу.
— Еще б ты попросила!
Южная женщина опять схватилась за нож. Но лезвие прочно засело в щели. Марина, пользуясь моментом, попыталась было привстать, сдвинуть преграду… нет, не прошел номер. Попытка побега была замечена и пресечена: Зойка грубо толкнула ее свободной рукой в грудь.
— Сядь и не рыпайся!
Зойка схватилась за рукоятку обеими руками, работая всем корпусом.
— А кувыркалась с ним! И хохотала, и верещала… думаешь, я не слышала? Как сладко! Еще бы — он жарко кроет!
— Да не было ничего! — закричала Марина.
— Не было… Как припрешь вас — не готовы отвечать?!
Нож вырвался из стола. Зойку по инерции отбросило назад. Она замерла. С ножом, зажатым в высоко поднятых руках — подобно жрице перед ритуальным жертвоприношением.
Марина забегала глазами вокруг. Как, как защититься? На столе — кастрюля, керосиновая лампа, банка с сивухой… Не до чего не дотянуться…
— Слушай, я готова ответить. Но… правда — было бы за что!
Зойка покачивалась. Глаза ее были налиты кровью, пышные губы играли багрянцем. Она произнесла со слезой:
— Вот и то-то оно… Готовы они ответить! А много ты любила, медуза?
Марина опустила взгляд.
— Пять раз. Насчет шестого не знаю… не уверена…
Предательская слеза тоже сломала ее голос. Врать перед лицом смерти? Зачем?
Обескураженная абсолютной искренностью, а еще более — чужой тоской, вдруг вырвавшейся на волю, Зойка расслабилась и опустила нож. Посмотрела на соперницу уже без гнева — просто со злым пренебрежением:
— Не уверена она… Пять раз — значит ни одного! Моль ты холодная! У тебя ж глаза белые… Кому тебя надо?
Марина кивнула. Все правильно, никому она не нужна. Зойка кинула нож на стол — на другой конец, — и в сердцах плеснула себе самогона.
— Фу! Мараться только… На тебя, на голую, смотреть-то противно было. Мутная, как это пойло… тощая, как цыпленок… вот и берут тебя — токмо под водку.
Кто бы мычал, подумала Марина, однако снова кивнула.
Зойка-то была в теле — крепкая, как хорошо пропеченная булка. Жаль, без единой изюминки. Даже без дохлого таракана, который сошел бы за изюминку… Она уткнулась в стакан, посидела так некоторое время, потом взглянула на Марину не то чтобы трезвым, но вполне ясным взглядом:
— Ладно, сильно бухой он… На всех лезет, даже на таких… Прощаю тебя.
…Лютик с тупым рычанием заворочался, задел ногами садовый инвентарь (лязгнула упавшая тяпка), — и снова замер. Зойка налила Марине тоже — чтобы не отставала.
— Давай, еще по одной — и спать.
— Да я посижу. Как рассветет — пойду, наверное…
— Давай, давай, прими. Положу тебя там вон… Куда ты пойдешь? Сейчас не надо ходить, плохое время. Отоспимся — вместе все пойдем. А то еще на таких шатунов нарвешься…
— На шатунов?
— Всякие по ночам шастают. Больше, правда, блатота мелкая… А вот Терминатор наскочит — мало не покажется. А он как раз под утро больше лютует.
Марина посмотрела непонимающе. Зойка объяснила:
— Прызрак бродит… Терминатор… Вроде демона…
— Мне кажется, я его видела, — сказала Марина.
— Чего ты видела? — вскинулась Зойка.
— Ну, такой — большой, черный, на лошади…
— Ну и чего?
— Да я не знаю, он мимо проезжал. Я спряталась.
Зойка непроизвольно содрогнулась.
— Вот это повезло! Кто его встречает — мало чего рассказать может… Ревут белугами… — на всякий случай она выпила еще.
Марина смотрела на нее зачарованно. Какое-то время молчали. Стало вдруг жутковато — обеим.
— А ты, вообще, здесь хорошо все знаешь? — спросила Марина.
— Да мы вот, как и ты — забрели… ночку, понимаешь, скоротать… вот, уже третий месяц вылезти не можем. Лютик с Севера приехал, я с Юга. А как встретились — так и закружило нас пургой судьбы… — она разлила еще.
— Я Банановую улицу искала. Это ведь где-то рядом?
— А, вон туда, — Зойка махнула рукой. — Метров двести.
— Длинная улица?
— Домов двадцать. Где жить можно — всего пара-тройка. Только…
— Что — только?
— Один занят. Второй от краю. Туда иногда хозяин наезжает… а сегодня какой-то тип вломился… люди говорят — странный. Взгляд был, как у загнанного волка. Не люблю я волков, навидалась их — во как! И целый день из той хаты звуки — будто рубят чего… или кого… Но ты не боись, хату мы тебе подыщем…
Под журчание нетрезвых речей Марину все сильнее клонило в сон. Бороться было невозможно. «…На Лабрадорской есть хата, сами думали туда въехать. Бери, не жалко. Ты нормальная. Вокруг так мало нормальных…» Сарай потихоньку начал крутиться… а не настал ли, наконец, удобный момент, когда можно попросить, чтобы меня выпустили из этого медвежьего угла, подумала Марина… хотя, зачем? Здесь тепло… мягкая подушка под щекой… подходит Павел, гладит ее по голове и говорит: «Что ж ты меня не узнала, козочка, я же твой Вадим…»
Тревожное блеянье Эдика вернуло ее к реальности. Она оторвала голову от стола.
Из-за двери слышались музыка и гогот. Потом дверь, жалко скрипнув, распахнулась…
Вошли два мужика. Те самые, что прятали покойника в пруду. Берия и Валя.
Среда, поздний вечер. КРАСНОЕ НА ТЕМНОМ
Ответственный сотрудник местного филиала «Комсомольской правды», он же преуспевающий журналист, он же просто Илюша (для своих) — шел домой.
Черная ветровка с капюшоном, черная вельветовая рубашка, черные джинсы и кроссовки… Он любил черные тона, видел в них нечто большее, чем просто цвет. Причисляя себя к Темным — то ли людям, то ли сущностям, — он втайне надеялся, что становится день ото дня сильнее. Развлекая себя чтением популярных Угрюмова и Лакуненко с их явным и скрытым демонизмом (на серьезные книги не хватало решимости), он все ждал и ждал чего-то, — от жизни, от фортуны, от Хозяйки-Тьмы, в конце концов! А ведь умный и взрослый человек, тридцатник стукнул, должен бы понимать, что за все придется платить — даже за самую малость.
Как, например, сегодня.
…Трудный выдался день. Не потому, что «стучать» на друзей и коллег, в общем, напрягает (а кто сказал, что деньги зарабатываются без напряга?); и не потому, что Илья профессионально взялся за статью про Алексея Львовского, порученную ему шефом, для чего объездил в поисках информации кучу государственных учреждений. Просто целый день его преследовало несуразное ощущение нереальности происходящего. К счастью, эти чуть пугающие приступы были краткими. Чувство, что все в мире понарошку, стискивало его мозг, — и отступало после нескольких секунд крайне утомительной борьбы с самим собой.
Даже гонорар, вынутый из обычно прижимистого Фраермана, отчего-то добавлял тревоги, хотя, казалось бы, все должно было быть наоборот…
Кстати, о деньгах. Доллары были при нем, и это обстоятельство саднило в памяти, как заноза. Не любил он носить с собой большие суммы, да еще в валюте.
А тут еще мысли, мысли…
Очень Илью заинтриговал его разговор с Фраерманом, и особенно — странное поручение этого куратора в шляпе. Телефонный звонок Марине и то вранье, которое пришлось вывалить в трубку, подействовало, увы, не только на Марину. Взыграл в Илье репортер (казалось бы, давно умерший), и принялся он копать, прекрасно понимая, что не нельзя этого делать… Короче, информация, которую Илья собрал про спятившего преподавателя Политеха, всё переворачивала, буквально всю картину событий — и в Орехове, и в «кащенке».
Почему-то он ощущал себя подлецом — вот уж совсем ненужный сбой в психике. Хотелось немедленно поделиться своими открытиями — если не с читателями (чего ему не простят), то хотя бы… хотя бы… впрочем, с какой стати?
Ему поручили подготовить материал про драму в загородном доме — ТОЛЬКО ПРО ЭТО. Что он честно и делает… и пошли вы все на!..
Нет, не было комфорта в темной душе преуспевающего журналиста.
Александр — вот кто по-настоящему Темный, с завистью подумал Илья. Этот не станет рефлексировать, если встанет жесткий выбор между личным спокойствием и профессиональным долгом.
Фраерман… про эту тварь в шляпе вообще не хочется думать — кто оно и чтооно.
«Я им обоим что-нибудь должен? — спросил себя Илья. — Я брал у них и не отдал?..»
Он остановился. До его подъезда оставалось метров тридцать — вдоль бесконечного дома — «кораблика»… Холодная ярость росла в груди, превращаясь в ледяную глыбу. Илья медленно достал мобильный телефон ( что же я делаю, идиот!!!), нашел номер Марины и вдавил кнопку вызова…
«АППАРАТ АБОНЕНТА ВЫКЛЮЧЕН ИЛИ НАХОДИТСЯ ВНЕ ЗОНЫ ДЕЙСТВИЯ СЕТИ».
Попытка вернуть себе уважение провалилась. Ярость возросла на порядок, глыба всплыла в мозгу и вот-вот грозила перевернуться. «Вечно она выключает трубку, когда не надо! — Илья психанул, пнул ногой скамейку. — Нервная натура, черт ее дери!»
Секунду поколебавшись, он принялся набирать SMS-сообщение. Утром Марина включит мобильник, азартно предвкушал он, тут и получит бомбу на свой жидкокристаллический экранчик… Сообщение было коротким — голая суть. Однако эта недотрога, эта язва в юбке — оценит…
Чего бы от нее потребовать взамен, развеселился Илья, завершая отправку. Час интимной близости — на диванчике шефа? Романтическую ночь при свечах?
Бомба благополучно ушла в эфир.
….Уже возле подъезда ему попались на пути двое. В дешевых нейлоновых куртках (дурацкого фиолетового цвета), в спортивных штанах. Он бы не обратил внимания на этих низкосортных индивидов, если б его не окликнули:
— Илья Олегович?
— Ну? — сказал он.
Один так и стоял перед ним, а второй совершенно неуловимым образом оказался сзади. Словно телепортировался. Илья растерянно оглянулся. Больше на дорожке никого не было.
Грабители!
— Передашь Ленскому привет от Нигилиста, — сказал тот, что спереди. — Если когда-нить приснишься ему.
— Что за Ленский? — взвизгнула жертва в панике.
— Владимир Ленский, деревня. Кстати, и тебе тоже поклон от Нигилиста…
— Подождите, подождите, — заторопился Илья, начиная понимать. — У меня есть деньги, возьмите, я сам отдам! Сам!
Дрожащими руками он вытащил пачку долларов.
— Тридцать тетрадрахм, — ухмыльнулся грабитель.
— Это баксы!
— Ага, Иуда из Кириафа не брезгует и баксами.
Реальность опять расползалась — в который раз за сегодняшний день. Реальность сместилась к краям, оставив в центре плоские яркие кляксы.
Все было понарошку!
— Подождите, подождите…
Ударил тот, который сзади. Узкое длинное лезвие вошло журналисту под левую лопатку и моментально вышло — как ужалило.
Илья остолбенел, беззвучно двигая губами. Пытался что-то произнести, но помешали кровавые слюни и кровавые сопли. Кровь заляпала ветровку. Доллары выпали из ослабевших пальцев…
Падающее тело нежно подхватили, оттащили на газон, уложили на землю. Затем умирающему журналисту разжали рот пошире и вогнали туда нож — по рукоятку. Острие вышло из затылка, пришпилив голову к опавшей листве, — точно жука в гербарии.
Выпученные глаза остекленели…
Убийцы работали споро и слаженно. Один снимал часы, второй опустошал карманы. Собрали с дорожки доллары. Протерли рукоятку ножа.
— Подбросить бы Ленскому его сраные баксы, да еще с запиской… — вслух помечтал самый разговорчивый из них.
Нет, нельзя было. Местный игемон, известный под кличкой «Нигилист», повелел, чтоб никакой политики, чтоб нападение выглядело, как чистая уголовщина. С другой стороны, эта падаль и не тянула на Иуду из Кириафа, не тот масштаб предательства, мягко говоря.
…Через пару-другую минут две поджарые тени бежали трусцой — прочь от места преступления. На проспекте их ждала машина: они с ходу нырнули в салон, — и нет никого.
Илья остался лежать. Нож торчал изо рта — на память ментам. Стильные черные одежды были безнадежно испачканы красным.
Тьма поглотила своего незадачливого поклонника — с тем же равнодушием, с каким поглощает всех прочих ничтожеств, полагающих себя избранными.
Черная ветровка с капюшоном, черная вельветовая рубашка, черные джинсы и кроссовки… Он любил черные тона, видел в них нечто большее, чем просто цвет. Причисляя себя к Темным — то ли людям, то ли сущностям, — он втайне надеялся, что становится день ото дня сильнее. Развлекая себя чтением популярных Угрюмова и Лакуненко с их явным и скрытым демонизмом (на серьезные книги не хватало решимости), он все ждал и ждал чего-то, — от жизни, от фортуны, от Хозяйки-Тьмы, в конце концов! А ведь умный и взрослый человек, тридцатник стукнул, должен бы понимать, что за все придется платить — даже за самую малость.
Как, например, сегодня.
…Трудный выдался день. Не потому, что «стучать» на друзей и коллег, в общем, напрягает (а кто сказал, что деньги зарабатываются без напряга?); и не потому, что Илья профессионально взялся за статью про Алексея Львовского, порученную ему шефом, для чего объездил в поисках информации кучу государственных учреждений. Просто целый день его преследовало несуразное ощущение нереальности происходящего. К счастью, эти чуть пугающие приступы были краткими. Чувство, что все в мире понарошку, стискивало его мозг, — и отступало после нескольких секунд крайне утомительной борьбы с самим собой.
Даже гонорар, вынутый из обычно прижимистого Фраермана, отчего-то добавлял тревоги, хотя, казалось бы, все должно было быть наоборот…
Кстати, о деньгах. Доллары были при нем, и это обстоятельство саднило в памяти, как заноза. Не любил он носить с собой большие суммы, да еще в валюте.
А тут еще мысли, мысли…
Очень Илью заинтриговал его разговор с Фраерманом, и особенно — странное поручение этого куратора в шляпе. Телефонный звонок Марине и то вранье, которое пришлось вывалить в трубку, подействовало, увы, не только на Марину. Взыграл в Илье репортер (казалось бы, давно умерший), и принялся он копать, прекрасно понимая, что не нельзя этого делать… Короче, информация, которую Илья собрал про спятившего преподавателя Политеха, всё переворачивала, буквально всю картину событий — и в Орехове, и в «кащенке».
Почему-то он ощущал себя подлецом — вот уж совсем ненужный сбой в психике. Хотелось немедленно поделиться своими открытиями — если не с читателями (чего ему не простят), то хотя бы… хотя бы… впрочем, с какой стати?
Ему поручили подготовить материал про драму в загородном доме — ТОЛЬКО ПРО ЭТО. Что он честно и делает… и пошли вы все на!..
Нет, не было комфорта в темной душе преуспевающего журналиста.
Александр — вот кто по-настоящему Темный, с завистью подумал Илья. Этот не станет рефлексировать, если встанет жесткий выбор между личным спокойствием и профессиональным долгом.
Фраерман… про эту тварь в шляпе вообще не хочется думать — кто оно и чтооно.
«Я им обоим что-нибудь должен? — спросил себя Илья. — Я брал у них и не отдал?..»
Он остановился. До его подъезда оставалось метров тридцать — вдоль бесконечного дома — «кораблика»… Холодная ярость росла в груди, превращаясь в ледяную глыбу. Илья медленно достал мобильный телефон ( что же я делаю, идиот!!!), нашел номер Марины и вдавил кнопку вызова…
«АППАРАТ АБОНЕНТА ВЫКЛЮЧЕН ИЛИ НАХОДИТСЯ ВНЕ ЗОНЫ ДЕЙСТВИЯ СЕТИ».
Попытка вернуть себе уважение провалилась. Ярость возросла на порядок, глыба всплыла в мозгу и вот-вот грозила перевернуться. «Вечно она выключает трубку, когда не надо! — Илья психанул, пнул ногой скамейку. — Нервная натура, черт ее дери!»
Секунду поколебавшись, он принялся набирать SMS-сообщение. Утром Марина включит мобильник, азартно предвкушал он, тут и получит бомбу на свой жидкокристаллический экранчик… Сообщение было коротким — голая суть. Однако эта недотрога, эта язва в юбке — оценит…
Чего бы от нее потребовать взамен, развеселился Илья, завершая отправку. Час интимной близости — на диванчике шефа? Романтическую ночь при свечах?
Бомба благополучно ушла в эфир.
….Уже возле подъезда ему попались на пути двое. В дешевых нейлоновых куртках (дурацкого фиолетового цвета), в спортивных штанах. Он бы не обратил внимания на этих низкосортных индивидов, если б его не окликнули:
— Илья Олегович?
— Ну? — сказал он.
Один так и стоял перед ним, а второй совершенно неуловимым образом оказался сзади. Словно телепортировался. Илья растерянно оглянулся. Больше на дорожке никого не было.
Грабители!
— Передашь Ленскому привет от Нигилиста, — сказал тот, что спереди. — Если когда-нить приснишься ему.
— Что за Ленский? — взвизгнула жертва в панике.
— Владимир Ленский, деревня. Кстати, и тебе тоже поклон от Нигилиста…
— Подождите, подождите, — заторопился Илья, начиная понимать. — У меня есть деньги, возьмите, я сам отдам! Сам!
Дрожащими руками он вытащил пачку долларов.
— Тридцать тетрадрахм, — ухмыльнулся грабитель.
— Это баксы!
— Ага, Иуда из Кириафа не брезгует и баксами.
Реальность опять расползалась — в который раз за сегодняшний день. Реальность сместилась к краям, оставив в центре плоские яркие кляксы.
Все было понарошку!
— Подождите, подождите…
Ударил тот, который сзади. Узкое длинное лезвие вошло журналисту под левую лопатку и моментально вышло — как ужалило.
Илья остолбенел, беззвучно двигая губами. Пытался что-то произнести, но помешали кровавые слюни и кровавые сопли. Кровь заляпала ветровку. Доллары выпали из ослабевших пальцев…
Падающее тело нежно подхватили, оттащили на газон, уложили на землю. Затем умирающему журналисту разжали рот пошире и вогнали туда нож — по рукоятку. Острие вышло из затылка, пришпилив голову к опавшей листве, — точно жука в гербарии.
Выпученные глаза остекленели…
Убийцы работали споро и слаженно. Один снимал часы, второй опустошал карманы. Собрали с дорожки доллары. Протерли рукоятку ножа.
— Подбросить бы Ленскому его сраные баксы, да еще с запиской… — вслух помечтал самый разговорчивый из них.
Нет, нельзя было. Местный игемон, известный под кличкой «Нигилист», повелел, чтоб никакой политики, чтоб нападение выглядело, как чистая уголовщина. С другой стороны, эта падаль и не тянула на Иуду из Кириафа, не тот масштаб предательства, мягко говоря.
…Через пару-другую минут две поджарые тени бежали трусцой — прочь от места преступления. На проспекте их ждала машина: они с ходу нырнули в салон, — и нет никого.
Илья остался лежать. Нож торчал изо рта — на память ментам. Стильные черные одежды были безнадежно испачканы красным.
Тьма поглотила своего незадачливого поклонника — с тем же равнодушием, с каким поглощает всех прочих ничтожеств, полагающих себя избранными.
Среда, почти ночь. ТАБЛЕТКИ ОТ СТРАХА
Магнитофон на плече у громилы по имени Валя весело наяривал:
Берия вошел в сарай ритмично, словно танцевальные па совершал. Он был меломан и эстет, хоть и зарабатывал на жизнь отнюдь не красивыми делами.
— Ба! — воскликнул он. — Волшебная сила искусства! Валечка уже на кухне… самогон на столе — вижу… магнитофон орет… а спит у нас кто? Хозяин дома? Не пора ли его будить или это моветон? А, хозяйка?
Зойка бесновато озиралась:
— Не запылились… Шатуны чертовы…
Валя молча сгрузил магнитофон к стеночке. В руке у него остался только большой электрический фонарь.
— Добрейший вечерочек, братья и сестры, — дурашливо объявил Берия. — Глянь-ка, Валя, достойно гуляют люди!
Он сделал широкий жест, объемлющий и храпящего Лютика, и Зойку с Мариной, находящихся в легком ступоре. Он — натурально! — чем-то смахивал на Лаврентия Павловича: очки, больше похожие на пенсне, плюс кепка, да и росточек его — не сравнить с Валей или тем же Лютиком.
— Гостью, смотри-ка, принимают, — толкнул он товарища.
— Красавицу, — одобрительно подтвердил тот и направил на женщин луч своего фонаря.
Зойка отвернулась, глядя застывшим взором в одну точку. Марина заслонилась рукой, морщась. Ее, откровенно говоря, здорово подташнивало.
— И квасят, — сказал Берия с завистью. — Ох, квасят…
— Золотые слова, — поклонился он магнитофону.
Некоторое время «шатуны» пристально разглядывали всю честную компанию. Обратили внимание на то, в каком положении находится гостья. Берия, поигрывая плечами, вальяжно прошелся по сараю. И вдруг Марина заметила у него на плече… свою сумочку!
— Что хозяйка, к столу не пригласишь? — бросил он. — Посидим туда-сюда, глядь, и вечерок скоротаем…
Зойка не отреагировала.
— Чего-то слабо рады нам здесь, — огорчился Валя.
— Но мы все равно присядем. Потому как разговор есть… даже два разговора!
Оба уселись за стол, взяв со стеллажа пару жестяных кружек.
— Лаврентий, — представился один Марине.
— Валентин, — не отстал второй.
С большим достоинством они это сделали. Ну, прямо интеллигенты в десятом поколении.
— Марина, — сказала гостья, решив после сумочки ничему не удивляться. — Лаврентий — грозное имя. Лаврентий Берия…
— Пф-ф! — человек изумился. — Предупреждали меня… Ну, в общем… фамилия у меня другая, но если вам нравится, можете меня и так называть. Польщен буду.
Валентин разлил всем косорыловки. Поднял свою кружку — готовый чокнуться с кем угодно, лишь бы немедленно выпить. Но Лаврентий остановил его руку:
— Есть тост. За радость, братья и сестры! Без нее жизнь — не жизнь…
поставил магнитофон окончательный диагноз и ненадолго затих.
Гениально, подумала Марина. Курить и вправду опять захотелось, да сигарет нету… И жить не просто страшно, а панически страшно… особенно, когда тебе не двадцать, а полный тридцатник…
— Я правильно говорю, русалочка? — Берия покосился на нее бесноватым глазом.
— Русалки — это миф, — парировала она.
— А кто осенью в ручьях купается?
Крыть Марине было нечем. Берия с ходу выпил, отставив локоть под прямым углом. Марина, не раздумывая, выпила тоже. Остальные присоединились. Берия крякнул, закурил сигарету «Парламент», кинул пачку на стол:
Я сижу в сортире и читаю «Роллинг стоун»,
Веничка на кухне разливает самогон,
Вера спит на чердаке, хотя орет магнитофон,
Ее давно пора будить, но это будет моветон… [18]
Берия вошел в сарай ритмично, словно танцевальные па совершал. Он был меломан и эстет, хоть и зарабатывал на жизнь отнюдь не красивыми делами.
— Ба! — воскликнул он. — Волшебная сила искусства! Валечка уже на кухне… самогон на столе — вижу… магнитофон орет… а спит у нас кто? Хозяин дома? Не пора ли его будить или это моветон? А, хозяйка?
Зойка бесновато озиралась:
— Не запылились… Шатуны чертовы…
Валя молча сгрузил магнитофон к стеночке. В руке у него остался только большой электрический фонарь.
Я боюсь спать. Наверное, я трус.
Денег нет, зато есть — пригородный блюз…
— Добрейший вечерочек, братья и сестры, — дурашливо объявил Берия. — Глянь-ка, Валя, достойно гуляют люди!
Он сделал широкий жест, объемлющий и храпящего Лютика, и Зойку с Мариной, находящихся в легком ступоре. Он — натурально! — чем-то смахивал на Лаврентия Павловича: очки, больше похожие на пенсне, плюс кепка, да и росточек его — не сравнить с Валей или тем же Лютиком.
— Гостью, смотри-ка, принимают, — толкнул он товарища.
— Красавицу, — одобрительно подтвердил тот и направил на женщин луч своего фонаря.
Зойка отвернулась, глядя застывшим взором в одну точку. Марина заслонилась рукой, морщась. Ее, откровенно говоря, здорово подташнивало.
— И квасят, — сказал Берия с завистью. — Ох, квасят…
Я боюсь пить. Наверное, я трус.
Денег нет, зато есть — пригородный блюз…
— Золотые слова, — поклонился он магнитофону.
Некоторое время «шатуны» пристально разглядывали всю честную компанию. Обратили внимание на то, в каком положении находится гостья. Берия, поигрывая плечами, вальяжно прошелся по сараю. И вдруг Марина заметила у него на плече… свою сумочку!
— Что хозяйка, к столу не пригласишь? — бросил он. — Посидим туда-сюда, глядь, и вечерок скоротаем…
Зойка не отреагировала.
— Чего-то слабо рады нам здесь, — огорчился Валя.
— Но мы все равно присядем. Потому как разговор есть… даже два разговора!
Оба уселись за стол, взяв со стеллажа пару жестяных кружек.
— Лаврентий, — представился один Марине.
— Валентин, — не отстал второй.
С большим достоинством они это сделали. Ну, прямо интеллигенты в десятом поколении.
— Марина, — сказала гостья, решив после сумочки ничему не удивляться. — Лаврентий — грозное имя. Лаврентий Берия…
— Пф-ф! — человек изумился. — Предупреждали меня… Ну, в общем… фамилия у меня другая, но если вам нравится, можете меня и так называть. Польщен буду.
Валентин разлил всем косорыловки. Поднял свою кружку — готовый чокнуться с кем угодно, лишь бы немедленно выпить. Но Лаврентий остановил его руку:
— Есть тост. За радость, братья и сестры! Без нее жизнь — не жизнь…
Двадцать лет — как бред.
Двадцать бед — один ответ.
Хочется курить, но не осталось папирос…
Я боюсь жить. Наверное, я трус.
Денег нет, зато есть пригородный блюз… —
поставил магнитофон окончательный диагноз и ненадолго затих.
Гениально, подумала Марина. Курить и вправду опять захотелось, да сигарет нету… И жить не просто страшно, а панически страшно… особенно, когда тебе не двадцать, а полный тридцатник…
— Я правильно говорю, русалочка? — Берия покосился на нее бесноватым глазом.
— Русалки — это миф, — парировала она.
— А кто осенью в ручьях купается?
Крыть Марине было нечем. Берия с ходу выпил, отставив локоть под прямым углом. Марина, не раздумывая, выпила тоже. Остальные присоединились. Берия крякнул, закурил сигарету «Парламент», кинул пачку на стол: