Щёголев Александр. Жесть

   — Всем. Валек, прокрути-ка песенку назад, уж больно душевная.
   Марина облизнулась на сигареты, но брать не стала.
   Повисла тяжелая пауза. Валентин занимался магнитофоном. Зойка потянулась:
   — Ну и какой разговор?
   — Для разгона — самый обычный, — улыбнулся Берия. — Но ласковый твой, я гляжу, обледенел крепко…
   — Обл Яденел он, а не обледенел, — помрачнела Зойка. — Приходи лучше завтра.
   Какое-то время молчали. Нарушил молчание Валентин — сказал, подвигав глазами и скулами:
   — Но и к тебе, Зоя, есть вопрос.
   Зойка перевела на него взгляд.
   — Гостья твоя… — начал он.
   Она не дала ему закончить реплику:
   — А это подруга моя! С детсада. Добрая баба. Артистка…
   — И поэтому вы ее так задвинули?
   — Да никак не задвинули! Дурачились просто!
   Валентин откинулся на стуле:
   — Ах, вот что…
   Все понял. Также все поняла и Марина — не спасет ее никакая Зойка.
   — Вы, гражданочка, давно здесь? — поинтересовался Берия, сверля Марину чекистским взглядом.
   — Чего пристал? — встряла Зойка. — Всегда по жизни вместе!
   — С Закумарья значит, с самого?
   Он посмотрел пристально Марине в глаза. Так цепко, что она не смогла отвести взгляд. Валентин в это время демонстративно закрыл Зойке рот.
   — Что? — растерялась Марина.
   — А то. Мы насчет вас другие данные имеем.
   — Вот так-то, — с гордостью за товарища сказал Валентин. — Врача не обманешь.
   Берия снял с плеча дамскую сумочку и кинул ее Марине:
   — Я так понимаю, ваша. Проверьте, все ли на месте. Не хотите? Ладно, спасибо за доверие. Мы ничего не взяли, да и нечего там у вас брать. Мобильник разве что… так он с дохлым аккумулятором и без зарядки… Мы это отобрали у одних знакомых вам отморозков. А нашли вас, если это интересно, потому, что некий «хмырь», как выразились отморозки, зачем-то искал Банановую улицу. Так что все просто…
   — Убивать, кстати, нехорошо, — добавил Валентин. — За что ты их так?
   — Кого?
   Громила оскалился:
   — «Кого»! Я в восторге! Чтобы баба… в одиночку… нет, ну прикол же!
   — Топить трупы тоже нехорошо, — сказала Марина дерзко.
   И сама испугалась.
   Мужчины переглянулись. Валентин встал и похлопал Берию по плечу.
   — Пойдем-ка, Лаврентий. В сральник вместе сходим.
   — Пойдем, брат, пойдем…
   Валентин намотал Зойкины волосы себе на руку и оттянул ее голову назад:
   — А ты — посиди пока. Покарауль подругу…
   «Я боюсь жить! Наверное, я трус», — сознался магнитофон, подытоживая все сказанное…
 
   …Мысли ее метались. Вот ведь попала. Опять! Опять! Опять! Банда отморозков на мотоциклах… Черный всадник… Козел… Еще один похотливый козел — по имени Лютик… Его чокнутая баба с тесаком… Теперь — простые нормальные убийцы, которые лишнего зла не сделают, неисправный мобильник зря не возьмут…
   Когда же это закончится?
   Как выбраться из фильма ужасов, режиссер которого то ли в отпуск уехал, то ли в психушку попал?
   Есть способ, шепнул кто-то Марине. Проглоти все таблетки из своей сумочки, запей несколькими стаканами сивухи, — и подожди немного. Все закончится — легко и приятно…
   — Жлобы, — срывающимся голосом сказала Зойка. — Помыкают нами… Сволочи! Тачки пригоняют, Лютик их разбирает, все делает. Руки у него золотые… А платят — гроши… На том и играют, гниды, что он в розыске…
   Она была в невменяемом состоянии. Смотрела на Марину — и не видела ее.
   — А я презираю их! Презираю!
   Она зарыдала. Схватила Марину за руку, отпустила, подлила себе еще. Выпила одним глотком. Уткнулась лбом в стол…
   — Сожгла-а-а… Разменяла я жизнь свою-у-у… А ехала в Питер — артисткой мечтала стать…
   Это была пьяная истерика. Марина машинально гладила Зойку по волосам и думала… Ясно теперь, куда исчезают автовладельцы, по крайней мере, на Киевском шоссе. Одни негодяи отнимают машины и топят водителей, другой негодяй с золотыми руками — расчленяет трофеи на запчасти. Удастся ли рассказать об этом Илье? Автовладельцы — Илюшина тема… Что же делать? Выпить таблетки — и все кончится, думала она. Все кончится…
   Таблетки.
   Это идея… Черт, хорошая идея!
   Свободную руку Марина сунула в сумочку. Долго искала флакон с транквилизатором, подаренный ей Федором Сергеевичем, — обмирая от страха, что лекарство потеряно…
   Нашла!
   Остался пустяк — приготовить отраву.
   — Песни хотела петь… — не говорила, а выла Зойка. — Танцы танцева-а-ать… «Денег нет, зато есть — пригородный блю-у-уз…»
   Марина ощутила неожиданное сострадание.
   — Зато любовь встретила, — сказала она. — Настоящую большую любовь, как в кино…
   ( Осторожно, мучительно медленно ее рука с флаконом ползла по столу.)
   — Артистки, знаешь, какие несчастные? — убаюкивала она пьяную дуру первыми пришедшими на ум словами.
   ( Еще немного… самую чуть…)
   — Артистки всегда одинокие… Потерянные…
   ( Последнее змеиное движение — и весь запас сибазона булькнул в банку.)
   — Злые…
   ( Готово!)
   Зойка оторвала голову от стола.
   — Это с тобой злые, — трезво отозвалась она. — С тобой все такие злые. Ты сама — злая! — Взгляд ее приобрел вдруг осмысленность. — Ты лучше с ними иди — так нам всем сподручней, — она выразительно кивнула в сторону двери. — Ты не бойся, они тоже злые… Тебе хорошо с ними будет…
   Две женщины долго смотрели друг на друга.
   — Уходи, — сказала Зойка, как отрезала. — Токмо дай сначала сапожк Ипомерить.
   …Там было около тридцати таблеток, мысленно прикидывала Марина. На полтора литра. Хватит ли? Должно хватить… О том, что возможна передозировка и потеря бандитами сердечной деятельности, она не знала. А если бы знала — наплевала бы…
   Шумно хлопнула дверь. Зверье вернулось.

Среда, почти ночь. ИГРА В ПРЯТКИ

   Мусор он отправился выносить вовсе не потому, что ведро наполнилось. Просто это был единственный способ выйти на улицу, не вызывая подозрений и совершенно ненужных движений с ИХ стороны.
   Федор Сергеевич хотел осмотреться, прежде чем строить какие-либо планы.
   Планы побега из собственной квартиры.
   Он вышел, как был — в шлепанцах. Только кепку надел: холодно было не по-осеннему. Его старушка «Вольвочка» стояла, где и полагалось — возле подъезда, в улочке — «кармане», параллельной проспекту. (Дом тянулся вдоль оживленной магистрали.) «Вольво» была одной из многих машин, оставленных хозяевами на ночь. Федор Сергеевич посмотрел налево, зафиксировал кратким взглядом весь ряд автомобилей, и медленно побрел направо, к перекрестку. Мусорные баки размещались в торце «кораблика». Несколько секунд он анализировал увиденную картинку. Похоже, все машины были пусты, во всяком случае, он не заметил никого в салонах… впрочем, в неверном свете фонарей можно ошибиться. С другой стороны, подавляющее большинство стоявших возле дома машин были ему знакомы, да и места стоянок негласно закреплены за автовладельцами: попробуй встань на чужое место — вони не оберешься. Нужна ли ИМ вонь? Вряд ли…
   Сначала он услышал характерный бубнеж рации, который вдруг обрубился. Он прошлепал мимо «Жигулей-десятки», внутри которой молча курили два молодых человека, пуская дым в раскрытые окна, и старательно делали вид, что абориген с ведром им решительно не интересен. Федор Сергеевич усмехнулся: попались, конспираторы!
   Наблюдательный пост номер один.
   Все было закономерно. ОНИ не могли не напрячься, когда объект покинул квартиру, ОНИ видели, что погас свет, слышали, как хлопнула входная дверь. Должны были зашевелиться, включить рации и мобильники… Довключались.
   Любопытно, под каким псевдонимом я у них числюсь, подумал психиатр весело и зло. «Профессор?» Или, может, «доктор»?
   Впрочем, вот и номер два!
   Вторая машина была припаркована на другой стороне проспекта. Невзрачный пыльный автофургон ветеринарной службы — с матовыми окошками, сквозь которые так удобно вести видеонаблюдение. Внутри, очевидно, разнообразная аппаратура. Типичный автомобиль — «матка», а если точнее — координирующий центр на колесах…
   Здание выходило торцом на Т-образный перекресток. Опорожняя мусорное ведро, Федор Сергеевич обнаружил третью машину. «Срисовал», выражаясь их же поганым языком. Это была еще одна «Жигули-десятка», и стояла она сразу за углом. В задачу данного поста, вероятно, входил контроль перекрестка.
   Короче говоря, ОНИ были готовы сопровождать поднадзорную «Вольво», в каком бы направлении объекту не вздумалось поехать.
   Все оказалось до смешного просто…
   «Пехоту» Федор Сергеевич не заметил, но это уже ничего не значило. Были пешие или не было их — неважно. План действия полностью сложился, оставалось только дождаться утра…
   Ждите, волчата! — послал он мысленный сигнал.
 
   — …«Примул ^[19]», это «эргастул ^[20]-один»! — докладывал по связи старший группы. — «Кепка» только что покидала дом… Нет, сразу вернулся… Мусор выносил… Да, в такое время… Не знаю, чего ему приспичило… Не спиться старикану… Даже шлепанцы не снял… Есть самим не спать!!!
   Когда объект, поименованный как «Кепка», разбирал и укладывал ружье в тубус, а затем рассовывал патроны по карманам куртки, — в это самое время успокоившаяся «эргастула» перебрасывалась шутками и готовилась к долгой, скучной ночи.

Четверг, ночь. ПЕЙ ДО ДНА

   От звука хлопнувшей двери проснулся Лютик. Осмотрелся осовело, дополз до стола и сел рядом с Зойкой, по-хозяйски облапив ее. Нашел взглядом Валентина.
   — Чего поздно так? Ямы?
   — У нас, Лютик, ям не бывает, — веско ответил тот. — У нас по жизни дорога гладкая, ты понял?
   — А жизнь шалит, а волюшка играет, — пропел Берия.
   — Чего за железо пригнали?
   — Ну, ты деловой, когда проснешься, — сказал Берия насмешливо. — Может, по стопарю для создания душевной близости?
   — По стопарю можно…
   Лютик разлил всем. Взгляд его был мутен, но рука тверда.
   Лаврентий поднял кружку, заменяющую бокал.
   — Что же… За либеральность законодательной и правовой политики. И за право гражданина бороться.
   Чокнулись.
   Марина попыталась пропустить, скривив гримаску, которую так хорошо знали в редакции, но здесь номер не прошел. Валентин одним движением пересел к ней, вернул в ее руку стакан и поднял вместе со своим.
   — Не отставай, красавица. Гуляем сегодня…
   От его блудливой улыбочки хотелось стошнить. Он смотрел на нее слишком откровенно, чтобы это можно было принять за простое проявление внимания. Он предвкушал. Он уже видел, он уже смаковал что-то, невидимое другим… Черт, и этот тоже, подумала Марина. Ну, прямо вам собачья свадьба…
   Как ни странно, все происходящее вокруг Марины не осталось не замеченным. Лютик глянул исподлобья и заерзал.
   — Мы пьем? — громко осведомился Берия.
   Деваться некуда, пришлось пить.
   И закрутило, завертело… Марина поплыла практически сразу. Сарай рассыпался на части, голоса отдалились и стали раздражающе звонкими. Готовила для других, а первой попала сама…
   — За нашу королеву! — провозгласил кто-то. Кто?
   Похоже, компания еще выпила — без нее.
   Из осколков собралось нечто, похожее на людей. Приблизилось лицо… в пенсне, в кепке… кружка в отставленной руке…
   — Решили мы, мадам, в гостёчки вам предложить заглянуть, — торжественно сказал Берия. — Будете нашей королевой!
   Марина икнула.
   — Г…Гертрудой… королевой датской…
   — Гертруда — задрыга и шлюха. Отбрасываем этот образ с негодованием.
   — Тогда Ж…Жанной… д-д-д… Арк…
   — Жанна — святая… Смело… Так каков ваш ответ, мадам?
   — Я м-мадемуазел-ль…
   — Достойно сказано…
   В фокус вплыл Валентин:
   — Ты, малышка, лучше не спорь, нах…
   Берия придержал его, заставляя замолчать.
   — У вас есть возражения… мадемуазель?
   — Возражения — пережиток перестройки и гласности, — сказала Марина. — Лаврик, я вас люблю. Вы такой плоский.
   — Валя, наливай!
   — Уже.
   — За любовь!
   Берия встал, жестом заставляя подняться остальных. Поддержал его лишь Лютик.
   — За идеалы! — дополнил Берия свой же тост.
   — За возражения… — пробормотала Марина.
   Два мужика стояли друг напротив друга, разделенные лишь столом. Взгляды их крепко сцепились — не разорвать. Они оба явно «улетали» — как и все вокруг. Из темных глубин выползало прошлое, перемешиваясь с настоящим, внося в мозги опасную путаницу. Что-то такое было у них в прошлом… что-то глубоко припрятанное…
   — За нашу и вашу свободу, — сказал Берия со значением и нехорошо усмехнулся. Подозрительно заглянул в кружку, выпил, крякнул и сел на место.
   Лютик вылакал свое пойло молча. Грохнул стакан о доски. Садиться не стал: уперся кулаками в стол.
   — Ты… В моем доме — о свободе? Не сходи с катушек, четырехглазый. А ты, — ткнул он пальцем в Валентина. — Ты, это… грабли подбери.
   Валентин сидел максимально близко от Марины, ласкал ее шею одной рукой (во второй была кружка) и шептал, что обожает зверь-баб, умеющих дыбать по зенкам, и что его любимый фильм — «Бони и Клайд».
   Берия укоризненно покачал головой:
   — Я, уважаемый гражданин, никогда самообладания не теряю. Как истинный поэт своих чувств…
   — Да ты говно, а не поэт… Клоп… вертишь меня на капусту…
   Лютика заметно мотало. Берию — тоже.
   — Ты сядь, сядь, гражданин Лютик. Ты человек труда. И мастер — класса высокого… Хай-класса ты мастер… Поэтому все тебе прощаю. Ты только сядь…
   Валентин хотел налить Марине в стакан, промахнулся и не заметил этого.
   — А что такое «дыбать по зенкам»? — спросила она.
   — Чисто бабский прикол, — оскалился громила. — Выдавливать каблуками глаза у раненых и связанных. Не пробовала?
   — Пока нет.
   — Попробуешь, малышка…
   —И баб моих не трожь! — Лютик повысил обороты. — А тебе сказано — убери от девки грабли! — бешено посмотрел он на Валентина.
   — А то что? — заинтересовался тот.
   Зойка тщетно пыталась усадить своего мужика.
   — Люблю я тебя, — вздохнул Берия. — И жалею… Я вообще люблю простой народ ручного труда. Что касается якобы твоих баб… Зою Федоровну, друг дорогой, тоже очень я уважаю, люблю и жалею.
   Лютик выпил еще. Один. Ни с кем не чокаясь и никому не предлагая.
   — Да это она тебя жалеет! Ты глянуть на нее боишься! Куда тебе — бабу такую? Она ж тебя разорвет… Коли я не разорву…
   Берия был просто в восторге:
   — Да что вы говорите, подержите мой арбуз!
   Глаза Лютика почернели.
   — Завалю и в землю зарою!!! Зудец тебе, Лаврентий! — наклонившись вперед, он взял Берию за воротник, вытащил из-за стола и потянул на себя. Загремела посуда.
   — Ну, так… — сказал Валентин, отрываясь от Марины. Он вскочил и толкнул Лютика. Гигант улетел на ту половину сарая, где была мастерская, свалив попутно все, что смог зацепить своим телом. Берия осел на пол, как мешок.
   И тут в Зойке пробудилась волчица. Она тоже вскочила — со звериным рыком, — схватила нетвердой рукой горящую керосиновую лампу и замахнулась на Валентина. Ее шатало и кидало — с довольно большой амплитудой. Замах был вялым. Впрочем, и Валентина уносило прямо на глазах: сконцентрировавшись, он перехватил руку с лампой, и два бойца застыли в шатком равновесии.
   Берия взобрался на стул и грянул:
   — За очищающий огонь! За молнию зла!
   Он успел налить себе и выпить.
   Марина, пока про нее забыли, пыталась отодвинуть от себя стол или хотя бы просто сдвинуть его с места. Ничего не получалось.
   — Не сметь, — погрозил ей Берия пальцем. — От меня не уйдешь… Будешь моей…
   …Ее крутило все сильней. Надпочечники вбрасывали в кровь убойные дозы адреналина и норадреналина, помогая мозгу удержать реальность, а в результате рождались глюки… Картинки шли наплывами. На дощатом столе в грязном сарае Илья с Викушей занимались любовью — их искаженные сладострастием лица плясали прямо перед Мариной. Викуша орала, как недорезанная свинья… Александр яростно дрался с полковником Лебедевым за право заменить Илью. Полковник бросил Александра через голову, тот врезался в обогреватель; вспышка — и нет соперника… Вот полковник перекусывает Илье горло — садовым секатором. Хлещет кровь, тело валится под стол, Викуша хохочет… Вот из обогревателя, прямо их раскаленных спиралей, вылезает Александр — голый, багрово-красный, с копытами вместо ступней. Он обливает полковника самогоном из бутыли и поджигает… В дверь сарая, никем не замеченный, давно уже проник Федор Сергеевич. Пока мужчины разбираются друг с другом, он подкрадывается к столу и принимается серпом отпиливать Викуше голову; она извивается и визжит, а над ними, расправив кожистые крылья, парит багрово-красный Александр и смеется, смеется… Из глубины сарая, как зомби, надвигается Лютик с топором…
   Стоп! А вот это уже была реальность. Мир вернулся. Лютик, выбравшись из-под остова иномарки, озирал помещение шальным взглядом, потом сделал несколько шатких шагов и остановился. Без топора. Топор — это были глюки…
   — Ты — мне… о свободе?.. — изумился он.
   Зойка все боролась с Валентином: кричала, разумеется, она, а вовсе не Викуша. Керосиновая лампа в руках взбесившейся бабы сдерживала мужчину, не позволяя ничего толком предпринять. Оно и понятно: случайно уронишь — беда. Зловещие тени прыгали по сараю… Банка с косорыловкой была уже разбита, в воздухе остро пахло сивухой. Берия тупо смотрел на пол, беззвучно шевеля губами…
   — Ненавижу вас! — надсаживалась Зойка.
   — Уймись, подстилка! — ревел Валентин.
   При чем здесь Федор Сергеевич, отрешенно думала Марина. Разве он резал кому-нибудь головы серпом? А пилой?.. Глюки жили в ней собственной жизнью, переплетаясь с реальностью… И вдруг она очнулась.
   Что же я сижу?
   Безумие, смешанное с разумом в нужной пропорции, — сильное средство. Совершенно новый уровень возможностей. Завопив, отчаянно забившись в своем закутке, Марина наконец сообразила: зачем мне отодвигать этот проклятый стол?
   Извиваясь, как стриптизерша на подиуме, она сползла по стулу вниз, под стол, упала на пол, проползла какой-то жалкий метр…
   — Сидеть, сука! — обернулся Валентин.
   Марина, распрямившись, подхватила свою сумочку. Берия собрал глаза к носу и царственно изрек:
   — Не будешь моей — сотру тебя… в пыль лагерную…
   Валентин сумел изловчиться и дал Марине пинка. Сволочь… Стены сарая рванулись ей навстречу — и обрушились, подмяв под собой.
   Короткий провал в памяти.
   …Попала она головой в поленицу. Хорошо, ничего не повредила. Встала на четвереньки… Лютик, изрыгая медвежий рык, уже занимал центр сарая и размахивал огромным колуном. Все-таки топор попал ему в руки, не соврали глюки! Зойка пряталась за его спиной. Валентин, двигаясь на полусогнутых, выбирал момент для броска. Куда дели лампу, Марина не видела. Обоих мужиков жутко шатало; собственно, какими силами они на ногах держались, было непонятно… Что-то сейчас будет, поняла она, и поползла — по стеночке, по стеночке, — к двери.
   Могучий топор летал по сараю совершенно хаотически. Что за дух вселился в Лютика? Кричали все, включая Берию и козла на улице. Впрочем, все это было неважно, важна была только дверь… И вдруг крики удивительным образом синхронизировались, превратившись в один общий вопль. Марина на миг повернула голову. Валентин атаковал Лютика… Топор врезался в обогреватель, разнеся в крошку термостойкую керамику… Раскаленные спирали выпрыгнули… Лампа погасла, что-то загрохотало в темноте, и тут же — вспыхнул самогон на полу…
   Морозный воздух ударил Марине в лицо.
   Последнее, что она увидела в свете разгорающегося пожара, — как валится с поленьев разобранная иномарка…
 
   Полоумный Эдик пытался подцепить ее рогами, но, к счастью, он был привязан. Хрястнуть бы тебя чем-нибудь, подумала беглянка. Нет, я не бью животных… Калитка, где здесь у них калитка?!
   Выход на дорогу она нашла не иначе, как чудом. Сразу побежала в нужную сторону и ни разу — ни разу! — не упала и даже не споткнулась. Впрочем, побежала — громко сказано… Поспешила в меру своих возможностей, подстегиваемая тем, что творилось сзади.
   А сзади были хрипы, крики и стоны. Чьи то силуэты выползали наружу, бессвязно матерясь. Плясали языки пламени. От сарая отваливались бревна, стены с треском шатались. С грохотом упала часть крыши… Марина в это время была уже далеко. Не осталось в ней ни страха, ни запредельной усталости, ни любви, ни ненависти. Одна мысль ее держала — не потерять бы сознание.
   Дойти бы…
   Куда?
   Похоже, это Пальмовая улица. Значит — по ней. Целых двести метров — это, как до Луны. Хотя, Луна — вот же она, совсем рядом, только руку протяни… Огромный серебряный диск весело качался — вместе с Мариной… Э, нет, погрозила она Луне, не обманешь! Это меня кидает с одной сторону дороги на другую, а ты — на своем месте. Наши пути разошлись — отныне и навсегда.
   Холод стоял совсем не осенний. А дорога была длинна… ох, длинна… После десятка виртуозно выполненных зигзагов, Марина схватилась за подвернувшуюся березку. Ее изнурительно и долго рвало. Казалось бы, должно стать легче… Однако тяжелым прессом наваливался сон, и почти не осталось стимулов ему сопротивляться. Психотропы плюс алкоголь. Адское сочетание. Багрово-красная постель, Александр с кожистыми крыльями, психиатр с окровавленным серпом… Марина застонала и оттолкнулась от дерева.
   Каблук сломан… Земля ускользает из-под ног… Голова огромная, как аэростат, а воздух в нее все накачивают и накачивают… Небо скомкалось и сплющило остатки разума… Ужасно хочется в туалет… Далеко ли ты уйдешь, героиня?
   С туалетом — все просто: вот он, прямо на дороге. От кого прятаться? Марина спустила брюки и присела. Облегчение было настолько ярким, настолько счастливым, что смысл жизни, казалось, был достигнут. Нестерпимо захотелось отползти от появившейся лужи и прилечь… впрочем, можно и не отползать…
   Нет, рано, рано! Марина взяла рукой себя за шиворот и встала.
   Двести метров до перекрестка. Нет, уже гораздо меньше… сколько? Не проскочить бы… Третий поворот. Второй дом от края… Вон тот? Или вот этот?
   Опять Марину рвало. Сон смешивался с реальностью. Кто-то где-то выл… или что-то выло… где-то летал вертолет — гул доносился издалека и одновременно отовсюду… кто-то кого-то резал, и кровь лилась в стакан… и вдруг послышались гитарные переборы — настолько чистые и настолько нелепые в этой круговерти бреда, что Марина остановилась, вцепившись в очередную березку.
   Здесь было несколько березок. Она посмотрела наверх. Темные стволы уходили в бесконечность и там сходились в одну точку.
   Звуки гитары не иссякали. Кто-то играл знаменитую Канцону да Милано — с душой играл, пусть и не без огрехов… а ведь Франческо да Милано — один любимых композиторов ее Четвертого… покойного Трезорова, застреленного в серпуховской гостинице… Или это лютня была, а звуки шли непосредственно из Рая… может, сам Трезоров играл — специально для нее?
   Марина заплакала, прижавшись к березке щекой. От радости — не от горя…
   Блаженство охватило ее. Деревья закрутились в хороводе — точно, как в знаменитой сцене из фильма «Летят журавли» Она сползла вниз по стволу. Она перевернулась и заглянула в небо — как в бездну. Бездна внимательно посмотрела на нее и шепнула: «Прыгай…»
   …К обессилевшей, теряющей сознание женщине, давно присматривалась, а теперь уже подбиралась стая бродячих собак. Они не лаяли, не бегали, не суетились. Они окружали березу, набираясь все большей уверенности.
   — Пёсики, не трогайте меня, — попросила Марина. — Я репортер. Я такая же, как вы. Я бродячая сука, которую все пинают и кормят объедками…
   Где-то хлопнула дверь.
   Марина закрыла глаза и прыгнула в бездну…

Четверг, ночь. МЕЛОДИЯ ЭТОЙ НОЧИ

   Он проснулся, как от звука будильника — неожиданно и сразу. Некоторое время он лежал, размышляя, что же его разбудило. Наверное, просто таблетки закончили действовать. Организм привык к регулярным вторжениям, организм покорился… и кроме того, снаружи что-то происходило.
   «Будильник», — с наслаждением повторил человек слово, пришедшее из прошлой жизни. Один из многих предметов повседневности, о значимости которых нормальные люди никогда не задумываются, хотя именно эти предметы изо дня в день подтверждают их нормальность.
   Была еще ночь. Человек посидел некоторое время в темноте, прислушиваясь к себе. Настоящего зуда пока не было, но проклятый комочек уже перекатывался между солнечным сплетением и горлом, постепенно превращаясь в ком… который затем пустит щупальца по всему телу, а затем — прыгнет в мозг…
   На улице и впрямь что-то было не в порядке. Человеку не нужно было выходить из дому, чтобы почувствовать это. Во-первых, в паре сотен метров на юго-юго-запад горела какая-то постройка. Запах дыма проникал сквозь щели в окнах. Надеюсь, пожар потушат, безразлично подумал человек, или хотя бы огонь никуда не перекинется. Пожар в садоводствах — это жуткая стихия. И во-вторых, кто-то брел по улице, — кто-то, кому плохо… К счастью, его это не касалось.
   Он знал, с чего нужно начать эту ночь. Скорее — пока его опять не торкнуло и не тюкнуло… Встал. Не зажигая свет, снял со шкафа гитару. Нежно провел рукой по ее изгибам, лаская деревянный корпус. Уверенным движением положил инструмент себе на колено. Тронул струны, пробуя звук. Гитара, естественно, была расстроена… Он подкрутил колки, настраиваясь. Он обладал музыкальным слухом, близким к абсолютному; во всяком случае, не спутал бы чистое «ми» с «ми бемоль». И если бы не любил он так литературу — стал бы учить детей музыке, это точно.