Щёголев Александр. Жесть

   — Я ничего не понимаю, — подал он голос, — Что это за люди были — там, на участке?
   — Убийцы, — кратко ответила Марина.
   — Чего они хотели?
   — По вам стреляли, а вы не поняли…
   — Почему вы меня заперли?
   — Это все потом.
   — А теперь, значит, спасаете?
   — И тогда спасала.
   — И что мы теперь будем делать? Дом сгорел, я опять лишен последнего. Почему? Зачем вы меня заперли?
   У Марины не было ответов. Он продолжал:
   — И главное. Я… я убил человека.
   Он подпер голову локтем и с тоской посмотрел на Марину.
   Вдали цвело такое многообразие звуков, которого вчера в этих местах не было и не могло быть. Кто-то где-то перекрикивался; шумели моторы — мотоциклы, мопеды, автомобили… и стреляли, повсюду стреляли — чаще одиночными, но иногда очередями.
   — Не думай сейчас об этом… Пошли, они еще близко. Надо уходить.
   — Постойте… — резко сказал он. — Они — это ведь и вы. Вы же из милиции.
   — Нет.
   — Да что нет — бандиты ясно сказали…
   В глазах у него сверкнуло. Он понял, наконец понял — какой дикий заговор был сплетен вокруг него! На языке медицины это называется бредовым озарением…
   — Мне надо было оставаться с теми, кто на вас напал. Они хотели меня кому-то отдать… кто-то меня ищет, кроме милиции… С ними бы я — договорился. Это они — моя компания. А с вами я не договорюсь никогда…
   Он вынул нож.
   Марина вскочила, собираясь бежать. Он сжал её руку с неожиданной силой.
   — Это была только иллюзия — все эти стихи… ваши глаза… Как я не учуял вашу породу? Вы — мои судьи и мои палачи — я же сам вас придумал… Я видел ваш страх и придумал вам оправдания… Я придумал вашу симпатию и ваше желание мне помочь…
   Марина дернула руку, пытаясь вырваться.
   — Сидите тихо или я убью вас, — без выражения предупредил он. — Прямо сейчас. И вы станете неизбежной жертвой.
   Сумасшедшая ярость вдруг охватила ее.
   — Убью, убью! — прошипела она. — Заладил! Ты можешь просто послушать или умеешь только языком молоть? Если хочешь знать, меня вчера и сегодня могли убить раз десять… не могли, а должны были! Что меня спасало — до сих пор не понимаю! И все ради тебя, ч-чудака в перьях… А ментов, к твоему сведению, драться учат! Даже баб. Позволила бы я этим уродам так со мной обращаться? Да сразу бы отобрала у Берии пушку — он только и делал, что подставлялся…
   Маньяк выслушал с таким выражением лица, словно прислушивался к чему-то еще — к чему-то, чего она не слышит. Очень странное впечатление.
   — «Чудака»… По-моему, вы хотели употребить другое слово, — сказал он серьезно.
   — Кто из нас знаток словесности? А я — простая журналистка. Вот мое удостоверение, убедись, — свободной рукой она вытряхнула сумочку прямо на землю. — Смотри! — нашла, сунула корочку ему под нос.
   Среди прочего выпала и папка с документами, развалившись при падении. Фотографии, ксерокопии — все наружу… Маньяк смотрел на это богатство, как завороженный. Протянул руку, чтобы взять, — и отдернул, как обжегся.
   — Вот именно — это все про тебя! Я собиралась писать о тебе статью! — кричала Марина шепотом. — Ты — мой герой! Но ты сбежал! Я тебя искала, да, но что тут необычного? Человека, который мне помог тебя найти, убили — тоже из-за тебя… Ну так убей меня, если ничего в жизни тебе больше не доставляет удовольствия! Изгони из меня бесов, которых ты придумываешь прямо на ходу…
   Он отпустил ее руку и сел.
   — Простите… Эти приступы. Я теряю связь с реальностью… Зуд этот проклятый, «ломка»… вам не понять, но… столько смертей! Я этого не выдержу…
   Марина решилась. Давно было пора, давно! Она вытащила из-под футболки конверт с надписью «Старшо?му».
   — Это письмо, наверное, вам, — сказала она. — Я очень соболезную, но вашего брата тоже убили. Позавчера. Ночью.
   Маньяк с недоумением покрутил конверт в руках.
   — У меня нет брата… кажется… А кто такой «Старшо?й»?
   — Я полагаю — вы. Фамилия Львовский вам ничего не говорит? По моим сведениям, это ваш брат… а фамилию вы сменили еще до того, как у него начался психоз.
   — Я менял фамилию? — Маньяк ожесточенно потер лоб ладонью. — Марина, я ничего не помню… может, у меня и был брат… я же ничего, ничего не помню! — сказал он с отчаянием. — Все в голове так перемешалось…
   — Вскрывайте, — приказала она. — У меня нет такого права. Это я знаю точно.
   — А у меня?
   — А вы ни в чем не уверены.
   — А почему вы опять перешли на «вы»?
   Марина молча ждала. Он дрожащими пальцами распотрошил конверт. Вытащил сложенную вчетверо бумажку. Прочитал, пожал плечами, и передал ей:
   — Бред какой-то.
   Она взяла, испытывая сложные чувства… Хорошо, что письмо написано шариковой ручкой, иначе бы текст после купания мог не сохраниться, мельком подумала она…
 
   «СТАРШОЙ!
   Сия эпистола открывает тебе одну неприглядную семейную тайну. Но ты, я полагаю, будешь просто очарован. Вскрылось оное обстоятельство в ТОТ ДЕНЬ. Да-да, именно в самый разгар праздника, в котором ты имел счастье НЕ участвовать. Наша с тобой мамуля перед последним полетом успела крикнуть мне, что твой настоящий отец — вовсе не этот идиот, и что меня она решилась завести только после того, как ты родился и вырос здоровым. Ну, ты понимаешь, о каком здоровье речь. Кто твой отец, я, честное рыцарское слово, не знаю, но тебе важно другое, правда? Главное, что это не наш любимый идиот. Всегда ты был везунчиком, за что я и люблю тебя, скотина.
   И, пожалуйста, прости меня, что я сообщаю тебе эту новость не первой свежести так поздно. Просто очень плохо было страдать в одиночестве.
   Консеквентно твой:
   Храбрый Лев, он же Тупой Доцент.
   P. S. Танцуй!»
 
   — Консеквентно… — прочитала она с отвращением. — Ну, и что это означает?
   — В переводе с латыни — «последовательно», — откликнулся маньяк.
   — Да я не о том, блин… я — вообще… Тебе это письмо точно ни о чем не говорит?
   Он посмотрел жалобно, как голодный пудель.
   — Это важно, да? Я попробую вспомнить… А вы расскажете, что про меня выяснили? — он обвел рукой рассыпавшиеся документы.
   Врет? — подумала Марина. Но зачем? Что особенного, если у него есть… вернее, был брат? Или вправду не было никакого брата?
   Или все-таки — ваньку валяет?
   — Обязательно расскажу. А сейчас надо вставать… давай, давай, поднимаем задницы! — она помогла ему. — Привал окончен.
   …Домик на Банановой, между тем, горел, как хороший факел. Когда беглецы продолжили путь, пламя с домика уже перекинулось на березу. С березы — на сарай и на соседний участок. На соседнем участке дом стоял хоть и деревянный, но с надстроенным вторым этажом. Бывшие хоромы, ныне пришедшие в полную негодность. Настоящий подарок для вошедшего во вкус пожара…
   Сбывалась мечта идиота. Очищение огнем, о котором столько говорил Берия, началось.
 
   …Бежали, не покидая границ лесополосы.
   Впрочем, не бежали (какой, на хрен, бег), а просто шагали. Мужчина еле волочил ноги, с трудом поспевая за молодой женщиной. Редколесье сменялось чащобами, которые они обходили. Замёрзшая за ночь трава оттаивала, напитывая землю противной сыростью.
   — Они нас потеряли… — сказала Марина. — Вот так — лесом, лесом… потихонечку… Сейчас, главное, из садоводств выбраться.
   — Да это не лес, одно подобие.
   — Лес или подобие, а к настоящему лесу, надеюсь, выведет. Лишь бы собак не успели пустить.
   — Собакам след брать не с чего, там же все сгорело.
   По обе стороны тянулись дома, изредка мелькавшие в просветах, и не было им конца…
   — Ты просил, чтобы я с тобой откровенно поговорила, — опасливо начала Марина. — И я вот все думаю — если ты так любил своих учеников, зачем на занятиях Клуба заставлял их черт знает что выделывать? — Она решила зайти со стороны гимназии — это казалось безопаснее, чем сразу про обезглавленные трупы и про изнасилованную девочку. — Ну правда, только не обижайся. Иногда смахивает на изощренное издевательство…
   Таким образом, репортер приступил к работе, не смог больше терпеть. Азарт победил здравый смысл…
   — Да какое издевательство! — вспыхнул учитель. — Еще скажите — унижал детей! Все, что я делал, описано в литературе, имеющейся в открытом доступе. И каждое упражнение имело свой смысл.
   — А материнская забота о яйце? Смысл — подвинуть человека умом?
   — Смысл — научить ответственности. Для начала — за это конкретное яйцо.
   — Ну, хорошо. Ты развивал личность. Брал для примера известных людей, рассказывал об их великих делах…
   — Больше — об их нелегких судьбах.
   — …но почему по большей части о военных, о полководцах? Я, признаюсь, ненавижу армию в принципе. Любую — что нашу, что американскую.
   — Вы что, собираетесь повторять все бредни, которые на меня навешали? «Пропаганда милитаризма», да? Я ставил в пример маршала Жукова — как человека, способного к невероятной самоконцентрации и умевшего, как никто, разбираться в сложнейших ситуациях… и что тут криминального? Его жестокость пусть оправдывают другие.
   — Ты рассказывал также о священниках…
   — А, понимаю. Рассказы о мучениках, об Александре Мене, зарубленном топором какого-то фанатика, это религиозная пропаганда.
   — Ну хорошо, хорошо… — Марина подняла руки вверх, сдаваясь. Отвлекающие маневры закончились. Она наконец подошла к тому, ради чего затеяла эту дискуссию. — Поясни мне, пожалуйста, про Точку Перехода. Как ты готовил детей ( зачем, зачем готовил?!) к переходу в иной мир.
   — Опять они все переврали, — устало сказал учитель. — Точка Перехода — это только рабочая формулировка, придуманная мной же. Специально для подростков, чтоб поняли. И чтоб не пропустили момент катарсиса ^[27], когда человек меняется, когда понимает, что теперь он другой. Очень интересный момент! Вот, представим, человек все тот же, тот же, тот же… как застывший морозный узор на стекле. И вдруг что-то происходит — срыв, слезы, — и в следующий миг он другой. Узор подтаял, стекло очистилось. Был заносчив — перестал быть заносчивым, был забитым, стеснительным — стал раскрепощенным, открытым.
   — А при чем здесь смерть?
   — Смерть всегда при чем, Марина. Если хочешь попасть в Рай — в старости, разумеется, прожив долгую жизнь, — готовься к этому с юности. Такова и мораль, и цель занятий в Клубе… была…
   Что-то подвигалось в ее мозгах. Что-то смещалось… оттаивало, как морозный узор на стекле. Не приближалась ли она сама к Точке Перехода?
   Редколесье стало совсем уж разреженным. Мужчина прислонился к березе и, шумно дыша ртом, обнял ее.
   — Я не могу больше…
   Марина остановилась, прихватив соседнюю березу.
   — Я тоже… Но сейчас нельзя останавливаться…
   Минуту-другую они не разговаривали, прижавшись щеками к прохладной бересте.
   — Красиво стоим, — сказал учитель. — Шукшину бы понравилось… И Есенину… царство им небесное…
   Она оторвалась от дерева и потянула маньяка за собой:
   — Пожалуйста…
   Он покорно пошел, но, сделав несколько шагов, зашатался.
   — Правда, я не могу больше… Кружится голова… И слабость, дикая слабость…
   Добравшись до ближайшего пня, он буквально упал на него.
   Над лесополосой — точно над их головами, — пролетел вертолёт. Несколько секунд мелькал за ветками — и скрылся.
   — Они ищут нас, — произнес маньяк, глядя в небо. — Но они нас не видят. Мы уже мертвецы… Кажется, я говорил — мы давно в Аду…
   Голос его неуловимо изменился — прибавилось монотонности, убавилось эмоций. Похоже, начинался очередной приступ.
   — Послушайте, — терпеливо сказала Марина. — Все не так. Мы на земле. Это просто дикое стечение обстоятельств…
   — Замолчите! Замолчи!.. Когда Ад начинался, тоже было стечение обстоятельств…
   Пауза. Мужчина и женщина, дрожа, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Маньяк вытащил нож и попытался встать с пня… Марина отшатнулась.
   — Если я отпущу вас — мне конец, — буднично сообщил он. — И очень быстро… Но я не дам себя остановить, я пройду до конца… Круг за Кругом… Это — закон Ада…
   Послышался шорох. Очень мягко, очень нежно раздвинулись кусты… Сначала показалась собачья голова. Затем появилась и сама собака — огромная кавказская овчарка.
   Марина узнала зверя. Ночью он показался ей черным; сейчас был обычным, серым. Пес Терминатора.
   Она непроизвольно схватила мужчину за руку. Тот ответил пожатием: спокойно, мол. И посмотрел снизу вверх. В глазах вновь был разум.
   Пес отреагировал недвусмысленным рычанием. Шевельнуться было невозможно: зверь отслеживал каждое движение; казалось, даже мысли читал — страшно скалился, стоило лишь подумать о бегстве.
   За спиной слышалось отчетливое цоканье копыт. Тяжелая конская поступь приближалась, однако оглянуться пес не давал — рычал и вздыбливал шерсть, показывая готовность броситься в любой момент. Наконец лошадь остановилась, фыркая пленникам в затылки.
   — Не надо дёргаться, — предупредил спокойный голос. — Он не тронет без моей команды…

Четверг, утро. ИЗГОЙ, БРОДЯГА, ИДИОТ…

   — Не разбудил? — спросил Конов.
   — Уже вставал, — позевывая, ответил мастер. — Семь часов, епонский мат… Стряслось чего, Сергеич?
   — На поребрик наскочил. Какой бампер, видишь? Передние опоры бы проверить. Да еще выхлопным трактом сел, реветь начинает…
   — Загоняй.
   Мастер открыл средние ворота (вместительный был гараж, на три въезда с ямами); «Вольво» вкатилась внутрь.
   Автомастерская при учебном комбинате славилась — в узких кругах, естественно. Знающие люди ремонтировались только здесь. Только свои и только по рекомендации. Человек, который хозяйничал в этой норе, был не просто мастером производственного обучения. Настоящим Мастером. С большой буквы. Он работал здесь и частенько жил, когда семья надоедала, — как, например, сейчас.
   — У меня две просьбы, — сказал Федор Сергеевич.
   — Да хоть три.
   — Ночь была тяжелая, почти не спал… Можно я посижу у тебя в тепле? Кое-какие дела доделать надо. Это очень срочно, домой некогда ехать.
   — Пошли, я тебе класс открою.
   — И еще. Смогу я взять одну из твоих тачек, пока ты мою делаешь? Устроит любая, хоть «Запорожец».
   Мастер засмеялся.
   — Да пожалуйста, Сергеич, для тебя — все, что хочешь. Но «Запорожца», извини, дать не могу. «Форд» пойдет? Видел — перед воротами?
   — Слушай, ты меня так выручил… — Федор Сергеевич извлек бумажник.
   Мастер поморщился:
   — Убери, успеется.
   — Мне так спокойнее. Возьми. Возьми, я говорю!
   Несколько купюр перешли из рук в руки.
   — А что так много? — удивился мастер, пересчитав деньги.
   — Потом сдачу дашь, если захочешь. А вообще, в честь праздника.
   — Какого?
   — Открытие охотничьего сезона.
   — Погоди… разве сегодня?
   — У меня — сегодня.
   Федор Сергеевич вытащил из своей машины сумку и ружье.
   — Загадки загадываете, сэр. Ладно, пойдем в класс…
   Он дождался, пока мастер выйдет, только тогда достал из сумки взятые с собой видеокамеру и диктофон. То, чем он собирался заняться, дома было невыполнимо. Учитывая прослушку — просто исключено. Достал также распечатку, сделанную вчерашним вечером. Текст он набирал на домашнем компьютере, но файл стер — грамотно уничтожил, с помощью специальной программы, — на случай, если ОНИ притащат с собой ведомственного хакера.
   В том, что квартиру подвергнут обыску, Федор Сергеевич не сомневался.
   И видеокамера, и диктофон были кассетными, самыми обычными, — цифровая техника здесь не годилась. Он включил оба прибора на запись и принялся ровным голосом рассказывать…
   Мастер заглянул — и встал в дверях, слегка прибалдевший.
   — Епонский мат! Блокбастер снимаешь?
   — Яму рою, — сказал Федор Сергеевич. — Медвежью. Шел бы ты… от греха. Спросят потом: что, мол, знаешь? — а ты честно ничего не знаешь.
   Хозяин мастерской поиграл желваками.
   — Я не боюсь, Сергеич, когда меня спрашивают. Если у тебя неприятности — только мигни, я ребят вызвоню…
   — Спасибо тебе, — сказал Федор Сергеевич. — От души. Правда. Но это моя охота.
   Оставшись один, он снял паузу и продолжил запись…
 
   Был добропорядочным гражданином — стал изгоем, думал он.
   Был известным врачом-психиатром — стал идиотом, при упоминании которого крутят пальцем у виска.
   Был человеком, имеющим дом и работу — стал бродягой…
   …До открытия банка оставалось еще больше часа, и Федор Сергеевич использовал это время с толком. Спальный район на Юго-востоке, где он обретался, был из совсем новых, — каких-то десять-пятнадцать минут езды на машине, и ты уже за городской чертой. Он без труда нашел укромный лесок, еще не ставший ни лесопарком, ни строительной площадкой, углубился метров на триста и на набрел на вполне симпатичный овражек. Там и занялся пристрелкой оружия. Закрепил между чахлыми деревцами два листа миллиметровки (формата A1), отошел метров на 60 и принялся их дырявить. Стрелял, сидя с упора. Пятнадцати пробоин хватило, чтобы определить среднюю точку попадания, а также величину отклонения по вертикали и горизонтали от точки прицеливания.
   Очередное дело было сделано.
   Тогда Федор Сергеевич погнал чужой «Форд» в центр, в банк «РУССКАЯ ИДЕЯ». Крупный был банк, серьезный. В одной из тамошних ячеек главный врач хранил все то, что называл своей страховкой. Пришло время превратить страховку в снаряд, думал он. Пришло время…
   Он был давним и уважаемым клиентом. Он без проблем внес в договор с банком необходимые изменения, добавил в закладку видеокассету, записанную нынешним утром, — и поставил галочку в мысленном списке дел.
   Нотариальную контору Федор Сергеевич нашел поблизости от банка. Ему нужно было срочно оформить завещание. Обходительный нотариус предложил, если клиент пожелает, свою помощь (за отдельную плату), и Федор Сергеевич, серьезно поразмыслив, согласился. Юридическая безупречность документов, которые он готовил, перевешивала все остальное, включая возможность утечки информации… Глаза нотариуса по ходу этого, казалось бы, заурядного процесса все больше лезли на лоб. Должностное лицо не могло справиться с удивлением, хоть и помалкивало — как истинный профессионал. Человек ведь увидел, кем его клиент работает и где… Такая ситуация не понравились Федору Сергеевичу. Уходя, он на всякий случай сказал хозяину конторы, что если тот хоть словечко кому-то скажет — к его лавочке будет подогнана машина с парой опаснейших психов, которых запустят внутрь; а следователь потом получит объяснение, что пациенты вырвались от санитаров и сбежали. Психов, разумеется, поймают, жаль только, будет уже поздно…
   Завещание было составлено в трех экземплярах. Федор Сергеевич вернулся в банк и оставил там один экземпляр. Второй — поручил отослать некой женщине с ребенком. Третий — увез с собой.
   Только после всего этого он позволил себе включить мобильный телефон. Раньше не включал, поскольку опасался (и не без оснований), что его местонахождение, а также передвижения по городу станут известны.
   Сначала позвонил в больницу и предупредил, что не придет на работу, — заболел.
   Затем попытался разыскать Марину, последовательно позвонив ей на трубку, домой и в редакцию. Трубка была отключена, домашний телефон не отвечал, а в редакции сообщили, что Марина исчезла — со вчерашнего дня о ней ни слуху, ни духу.
   Тогда Федор Сергеевич совершил несколько других звонков — и выяснил наконец, что в городе происходит…

Часть 4. Выписка

Четверг, утро. ТЕРМИНАТОР

   …Он поразительно напоминал ей Первого. Вожатого-инструктора из детского лагеря, утонувшего в водах озера Красивое ( высохни оно до дна). Самое сладкое и одновременно самое горькое воспоминание. Слаще и горче, чем даже память о Вадиме. Наверное, потому, что годков ей тогда было всего пятнадцать… а значит — и психотравма глубже. Психотравма, несовместимая с рассудком…
   Нет, напоминал не лицом. Лицо Терминатора было спрятано под куском фланели с вырезами для глаз и рта (на затылке эту простенькую маску держали две пары завязок). Было в этом мужике что-то неуловимое — в голосе, в манере говорить, в манере двигаться. Была в нем стать. И еще — фигура атлета. А также, что особенно важно, внутренняя культура… Нашла время, дура! — твердила себе Марина. Нашла время сходить с ума! И ничего не могла с собой поделать.
   На душе было светло…
   — Все хорошо, девушка, — сказал Терминатор. — Можете больше ничего не бояться. Я вам плохого не сделаю.
   — Мне кажется, когда хотят сделать хорошее, не прячут лицо.
   Марина ехала на лошади — впервые в жизни. Как аттракцион — если забыть о том, что было, и не думать о том, что будет. Она поначалу отказывалась, просила вместо себя посадить учителя, который был вымотан так, что смотреть жалко. Терминатор только плечами ( плечищами!) пожал. Руки маньяка он привязал к седлу, а сам повел лошадь за узду. Нож, разумеется, отобрал…
   — Я не прячу лицо. У меня его просто нет, чтоб было понятно… Но в остальном — я не призрак, не бойтесь. Я здесь… просто сторож, — он протянул Марине свой дробовик. — Возьми. Это тебя успокоит…
   Вдоль лесополосы густыми клочьями висел туман, скрывая от любопытных глаз странную процессию. Впрочем, ехали недолго.
   — Вот мы и дома, — сказал сторож, обращаясь больше к животным, чем к людям.
   Домом оказался старый троллейбус без колёс, стоящий на обломках бетонных свай. Рядом — сарайчик для коня и огромная собачья будка. Раскиданы пожарные бочки, тазы и прочий мусор. На стене троллейбуса устроено что-то вроде доски объявлений. Похоже, этот диковинный объект выполнял функции правления садоводства, — за полным отсутствием каких-либо иных органов власти.
   Заведя коня в сарай и посадив пса на цепь, хозяин пригласил гостей внутрь. Цепляя маньяка к единственному сохранившемуся поручню, он с нескрываемым презрением поинтересовался?
   — Ну что, не любишь, значица, баб? — Он подвинул пленнику табурет. — Суки они, да? И ты отыграться на них решил?
   Глаза его глядели сквозь прорези маски воспаленно и зло. Маньяк изнуренно сел, даже не думая над ответом.
   — Чего молчишь?
   — А что ты хочешь услышать? — тоскливо сказал маньяк. — Ты ж меня уже придумал… Уже понял, оценил и бирку повесил…
   Терминатор покачал головой:
   — А глаза — добрые, добрые! Сейчас лечить меня начнешь, душу заблудшую на место ставить.
   — Не начну… Не бойся…
   — Чего мне бояться? Вот посажу тебя на цепь. А надоешь — псу отдам…
   Марина, пока шел этот психологический поединок, более похожий на разговор двух безумцев, с интересом осматривалась. Стёкла сохранились только в двух окнах, остальные были заварены листами железа. Оно и понятно, зимой здесь запросто дуба дашь. Кабина вмята (очевидно, троллейбус побывал в аварии), вместо лобового стекла — тоже наваренное железо. В кабине устроено что-то вроде кладовки — во всяком случае, именно туда Терминатор бросил нож маньяка… Вообще, салон был обставлен предельно скромно, без излишеств. Все до единого кресла вынесены, вместо них присутствовали стол и пара стульев. И то, и другое явно утащено из заштатной заводской столовой. Стол — четыре ноги и столешница, — повидал жизнь без прикрас, судя по выцарапанным надписям. Еще здесь была откидная койка, как в поезде. Правильное решение, учитывая дефицит пространства. Был верстак и ящик с инструментами, был дизель и генератор переменного тока…
   Самый конец троллейбуса скрывала большая занавеска. Интересно, что грозный сторож там прячет?
   — На цепь тебя, — повторил хозяин. — Думаешь, не заслужил?
   — Заслужил, — согласился маньяк. — Конечно, заслужил.
   Они с Мариной тревожно переглянулись.
   — Слушай, если можно, не надо его мучить, — попросила она. — Давай не будем самосуд устраивать. Человек и так всю жизнь — как на цепи.
   Терминатор бесцеремонно разглядывал его, как хирург разглядывает интересный рентгеновский снимок. Затем гулко выставил на стол большую бутыль:
   — Ректификат. В графине — вода… И что, по-твоему, это дает ему право людей резать?
   — Но ведь тебе же можно было? — вдруг сказал пленник.
   Терминатор замер — окостенел от такой наглости.
   — Там, на войне… — продолжал маньяк с тоской — А ведь знал, что расплата неминуемо придет…
   Терминатор сидел абсолютно неподвижно. Озабоченный, похоже, только тем, чтобы прямо сейчас не прибить гниду.
   — Я… — вымучил он. — Я воевал… Честно… И с мужчинами!
   — Скажи еще, знаешь — за что.
   — Вот только не надо этих интеллигентских соплей типа «что мы там делали»! Вы там ничего не делали, вы только и умеете пользоваться тем, что за вас делают другие! Тебе рассказать, что эти «воины» с русскими вытворяли, пока мы не пришли? Слово «геноцид» слыхал?
   — Удобное оправдание…
   — Мне оправдываться не в чем, тля! — рявкнул Терминатор, сжав кулаки. — Я защищал свою землю, на которой мы четыреста лет живем. «За что воевал», блин… Англосаксы все свои войны ведут за тридевять земель, и ничего, чистенькие. А Кавказ — наш, как и Одесса, кстати, как Крым и вся Новороссия, прозываемая нынче южной Украиной… Ну, чего вылупился?
   — Я и правда в твоих горах не был, спорить не буду… И все-таки в душе у тебя смута, парень… жалко тебя…
   — Ты не борзей. Не твое это дело, — ветеран наконец успокоился. — Откуда вынюхал про меня? Кто трепанул?
   — Вынюхал… Именно что вынюхал… Ты пахнешь смертью, как маляр скипидаром. Ты таскаешь за собой плачущие души, как воздушные шарики на ниточках…