Он посигналил, молодежь расступилась, отошла к сугробам. По одному, как в почетном карауле, парни и девушки выстроились у обочины.
Почти возле каждого домика стоял трактор, как в прежнее время стояли кони. Гусеницы скрывались под снегом, и Жене думалось, что заметенным тракторам сейчас холодно и сиротливо. Им трудно молчать, пережидать долгую зиму, непогоду, хочется им взреветь, засиять огнями и рвануться вперед...
В «Изобильный» прибыли ночью и сразу — в больницу, в одинокий дом на краю поселка.
Операция тянулась долго и завершилась благополучно. Женя убирала инструментарий и устало думала, что в жизни все гораздо сложнее, чем в самых интересных книгах. Неизвестно, что ждет тебя завтра, послезавтра, через месяц или через год, с кем тебя столкнет судьба, а с кем придется расстаться. И самое интересное — это, конечно, встречи. Неожиданные, с разными людьми. Когда-то летом она сделала прививку Николаеву, и ей в голову тогда не могло прийти, что они встретятся потом снова и даже гулять будут ночью по снежному полю.
После операции, уже в полночь, совхозная медсестра, молодая, пухленькая, хлопотливая украинка в короне черных кос, обвитых марлей, как чалмой, повела Грачева, Женю и Малинку к себе на квартиру.
Домовничал ее муж Ваня, молодой шустрый парень, похожий на полярного летчика: в верблюжьем свитере и толстых пестрых унтах. Ваня возился с сынишкой лет двух. Несмотря на поздний час, мальчонка не ложился спать, ждал маму. Когда гости вошли, он с визгом бросился к матери, а Ваня, потирая руки, захлопотал возле стола.
— Вот и встретим Новый год, вот и встретим в хорошей компании! — приговаривал он, ставя на стол деревянную долбленую тарелку с хлебом, бутылки, пустые тарелки.
— Марийка, плюнь ты на дежурство! — уговаривал он жену, не обращая внимания на начальство. — Гульнем!
Марийка стояла у порога не раздеваясь, обрывала мужа: «Пенициллин надо колоть, камфору и вообще — дежурство», — а сама постреливала глазами в сторону Леонида Петровича. Она ушла, и Женя осталась встречать Новый год с четырьмя мужчинами — тремя взрослыми и одним маленьким.
Ваня запросто, обращаясь на ты, потребовал, чтобы Женя ему помогала. Усадил всех за стол вкруговую, поставил перед каждым посуду для питья — одну алюминиевую кружку и три стеклянных банки из-под компота — и начал разливать.
— Будешь? — спросил он Женю, приподняв бутыль над кружкой.
— Гостей не спрашивают! Тоже мне, хозяин.
Леонид Петрович пить отказался. Ваня с Малинкой скоро осушили бутыль, наполнили ее снова и запели «Дывлюсь я на небо». Ваня все порывался от широты душевной дать пригубить сынишке, но Леонид Петрович стучал пальцем по столу. Женя с горящими щеками несколько раз поздравила хирурга с Новым годом, с новым счастьем.
Ваня вскоре захмелел слегка и, никого не слушая, громко начал рассказывать о себе. Объявил, что он, как всякий настоящий белорус, любит картошку — барабулю и говорит «трапка», «бруки». Приехал сюда с первым эшелоном. В вагоне влюблялись, играли свадьбы. На конечной станции стояли суток пять, ждали, кто заберет к себе. Наконец приехал Ткач. — «Есть трактористы?» — «Сколько угодно!» — «Поехали в наш совхоз». — «А трактора есть?» — «Есть». — «Сколько?» — «Да штук пятьдесят, шестьдесят, на всех хватит».
Неплохо, думаем, нас сто тридцать парней, примерно по два человека на тракторе, как и полагается, можно работать со сменщиком.
«А река есть, можно рыбу ловить?» — «Есть, будем ловить и уху варить». — «А лесок, хоть небольшой, есть?» — «Да какой разговор, все есть, даже грибы. Поехали!»
Приехали... На весь совхоз пять тракторов, и те уже обеспечены. Ни речки тебе, ни лесочка, степь да степь кругом. Жили в палатках. Летом полезешь в чемодан, а оттуда змея: ш-ш-ш. Паника на всю бригаду, кто лопату хватает, кто что. Столовая под открытым небом, кашу едим, а на зубах песок хрусь-хрусь! Потом магазин открылся, часы лежали на виду, костюмы висели, — воровства никакого. Никто не охранял, шпана, какая была, разбежалась, остались мы, как братья, в одной семье. Зимой во время вьюги налетит шквал — и нет крыши на магазине. Покупатель выбегает, лезет в свой «ДТ-54» — и вдогонку. В первый урожай по шесть тысяч зарабатывали. Прицепов не было, так за машиной по две пароконных брички таскали.
Затем Ваня рассказал самую последнюю новость. Сегодня ребята из совхоза «Красивинский» звонили по телефону в Нью-Йорк, решили поздравить Поля Робсона и сообщить ему, что его именем названа новая улица в совхозном поселке. Сначала дозвонились до области, потом до Москвы, и вот ответила Америка.
«Квартиру Поля Робсона!» — «Назовите номер телефона».
Ребята, конечно, не знали, какой у него телефон, в Нью-Йорке отказались искать, и Америка отключилась. Тогда девушки, московские телефонистки, взялись за дело, сумели выяснить телефон Поля Робсона и снова связались с Нью-Йорком. Дома застали всю семью Робсона, его детей и внуков. Тракторист Колесник поздравил певца с Новым годом и сообщил ему про улицу. Благодарил Робсон, благодарила его супруга. Робсон спел на прощанье «Ноченьку».
— Вот такая она, целина, — заключил Ваня. — По всей планете известная.
Женя представила себе, как невидимые волны несут рокочущие звуки над всей землей: «Ах ты, ноченька, ночь осенняя...»
Леонид Петрович слушал рассеянно. Малинка хлопал себя по коленам, хохотал невпопад и не сводил глаз с Жени. Спать улеглись поздно. Ваня в последний раз подбросил угля в печь, пошуровал кочергой, сделал шаг назад и плюнул на черную облицовку.
— Шипит, — удовлетворенно отметил он. — Молодец Костюк, хорошие печки ставит.
Новый год... Еще один оборот земли, медленный и неумолимый. Ровно в двенадцать Земля как будто приостановится на миг и спросит: а что сделано вами, дорогой товарищ, в прошлом году?..
Проснулась Женя раньше всех, и долго лежала, прислушиваясь к шороху вьюги.
Вчера, перед самым отъездом сюда, она стояла возле окна и смотрела на здание райкома. Входили и выходили, люди, разные — деловитые, веселые и мрачные, знакомые и незнакомые. Останавливались перед подъездом машины. Здесь всегда людно: и утром, и в полдень, и вечером, вне всяких часов приема...
За спиной Жени прошел Малинка, пронес биксы в машину. Он осторожно покосился на Женю: чего ради она стоит у окна, раздумывает: ехать — не ехать? Сейчас выйдет Леонид Петрович, негромко скажет: «Поехали, Женя».
Она подошла к телефону и сняла трубку.
Там, в кабинете за широким окном, сидит Николаев, давно для нее не строгий, совсем не грозный, но Жене все-таки боязно к нему обращаться. После того вечера он почему-то больше не зашел к ним ни разу. Он всегда занят, его постоянно окружают разные люди, его все окружают. Кроме нее...
— Первого секретаря райкома Николаева. Из больницы... Да, срочно,
В трубке тихие снежные шорохи. Женя услышала его чужой деловой, официальный голос: «Слушаю».
— Здравствуйте, это Женя говорит.
— Здравствуйте, здравствуйте...
Ну хоть бы маленькую какую-нибудь причину выдумать! Какую-нибудь крохотную!..
Он непростительно долго молчал, как видно, в кабинете сидели люди.
— Я уезжаю на операцию... Поздравляю вас с наступающим Новым годом, желаю большого-большого счастья!
— Когда едете? — перебил Николаев.
— Сейчас. Машина возле крыльца.
— Подождите меня, Женя. Я иду.
Женя вышла на крыльцо. Малинка уже сидел в машине. Грачев стоял возле дверцы.
— Садитесь, Женя.
— Я сейчас, Леонид Петрович, сейчас... Одну минуточку!
Быстро подошел Николаев. Грачев поздоровался и хотел было шагнуть к нему, но замешкался, отряхнул снег с пальто и неловко, боком полез в машину.
— Не простудитесь, Женя. Надо полушубок застегнуть. Можно? — Николаев поправил ей воротник и застегнул его на крючки. — Так будет теплее.
Этот его жест взволновал обоих.
— Вы давно не заходите в наш домик...
— Обязательно зайду, Женя. Я хочу о многом поговорить с вами. Возвращайтесь скорее!
Машина нетерпеливо фыркала.
Это было вчера, в прошлом году...
В семь утра кто-то постучал в окно. Ваня накинул полушубок, вышел и вскоре вернулся вместе с пожилым казахом в тулупе колоколом, в малахае, заметеленном, косматом от снега. Через локоть у него висел кнут.
— Новым годом, новым щастим! — проговорил вошедший.
— Вы — дед Мороз! — воскликнула Женя.
— Я — колхоз Амангельды. Доктыр здесь?
— Здесь, здесь, — первым ответил Малинка, глядя на Женю, довольный, что поездка затягивается.
— У нас шалавек балной. Звонил Камышный, сказал, доктыр сюда пошел. Я лошадь брал, встречать ехал. Буран! Машина не идет, трактор не идет, самолет не идет. Лошадь — всегда идет. Кошма есть, тулуп есть. Шалавек балной. Дженьщина...
Завтракали наспех. Ваня без настроения, с больной головой после вчерашнего.
Прибежал радист, худой чубатый парень в демисезонном пальтишке.
— Здесь врачи из Камышного? Секретарь райкома запрашивает, как дела, все ли благополучно.
Леонид Петрович молча посмотрел на Женю и улыбнулся.
«Ах, лукавый, ах, коварный Леонид Петрович!» — вспыхнула Женя и спросила громко, твердо:
— У нас все в порядке, товарищ хирург?
Он рассмеялся:
— Так и передайте: у нас все в порядке.
Радист убежал.
«Наступил новый день, и снова требуют нас, медиков, — возбужденно думала Женя. — И ведь нашли же нас! И Николаев разыскал, и аксакал из совхоза Амангельды. Раннее утро, праздник, а медикам опять странствия. Как у Чехова: «Мы идем, мы идем, мы идем... Вы в тепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в метель, по глубокому снегу... Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей и вашей... У-у-у! Мы идем, мы идем, мы идем...»
Женя представила, как Николаев поднялся засветло, там, у себя в холостяцкой квартире, и первым делом начал звонить сюда...
От счастья, от умиления жизнью она впервые назвала Малинку по имени:
— Миша, а тебе хочется ехать дальше?
— Пурга. Кому в такую погоду хочется? — рассудительно отозвался парень, но голос Жени был так неожиданно ласков, что Малинка — была не была! — решил признаться: — С вами хоть на край света, хоть в огонь и в воду.
И Женя в эту минуту любила его и верила в его преданность. Сейчас она готова была любить всех, может быть, только для того, чтобы среди всех ей легче было представить одного, главного...
Ей показалось, новая поездка не слишком-то обрадовала Грачева. Когда Малинка разговорился с Ваней, Женя полушепотом сказала хирургу:
— Я вам что-то скажу, Леонид Петрович. Только дайте слово, что вы мне поверите.
— Мне кажется, я вам всегда верил.
— Она же до смерти любит вас, Леонид Петрович! Тогда, в изоляторе, она каждый день выспрашивала у меня, чем вы питаетесь, как себя Сашка ведет. Просила, чтобы я вспомнила все подробности.
Леонид Петрович слушал, хмуря брови.
Малинка шумно ел вермишель. Ваня сопел и ожесточенно тер лоб.
— Ну, что ты, Ваня, приуныл? —с неожиданной бодростью сказал Грачев. — Давай-ка, налей нам на дорожку! Для сугреву, как говорят шоферы. Верно, Малинка?
Грачев выпил и энергичным движением поднялся из-за стола.
— Ну, что ж, друзья, едем? Пробьемся сегодня во что бы то ни стало.
Пурга была злее вчерашней. Шагах в двадцати от дома виднелись сани. Сивая лошадь, покрытая попоной, стояла понурив голову и не поднимая белесых век. Сани были малюсенькие, без облучка, ветер выл в дуге, хлестал в лицо, вынуждал отворачиваться.
— Я поеду один! — прокричал Леонид Петрович. — Один поеду, Женя! — повторил он, пригибаясь к ее лицу и голосом перекрывая ветер. — Ждите меня здесь!..
В маленьких санях втроем не поместиться. Там, в совхозе, есть неплохой фельдшер. Если придется делать операцию, он станет к инструментарию вместо сестры.
Женя осталась с Малинкой. По любому бездорожью лошадь выберется к жилью. Лошадь не трактор, который чуть не погубил Сергея Хлынова...
Малинка осторожно тронул Женю за плечо.
— Пойдемте в хату.
Он зашагал впереди, расправив плечи, прикрывая собой Женю от ветра.
— А в Алма-Ате скоро лето. Яблоки пойдут, апорт. Едешь на велосипеде, — бах, а оно тебя по спине!
Женя не слушала. Она думала: «Я хочу о многом поговорить с вами. Приезжайте скорее...» Леонид Петрович любит жену... Мы поставили Малинку на ноги. Новый год... Милая глубинка — посвист белой метели, звонкая синь утихшего простора, вкусный дымок над поселком, и мы, его надежные обитатели... «Я хочу о многом поговорить с вами». Она представила ясные глаза Николаева и вспомнила: «Нет исхода вьюгам певучим, нет заката очам твоим звездным».
Нет исхода. И нет заката!
Она шагнула в снег, к дому. Ветер опалил щеки. Он нес надежду, знобящий восторг, и Жене казалось: не слезы, а светлые льдинки скатываются из-под ее ресниц.
1958
СОДЕРЖАНИЕ
Лишними не будут. Повесть 3
Трое в машине. Повесть 74
Снега метельные. Роман 133
ИБ619
Иван Павлович Щеголихин
СНЕГА МЕТЕЛЬНЫЕ
Роман и повести
Редактор Н. Муханова
Художник Г. Сидоров
Художест. редактор А. Смагулов
Технич. редактор П. Вальчук
Корректор Е. Шкловская
Сдано в набор 17/II 1977 г. Подписано к печати 18/V 1977 г.
Бумага тип. № 1. Формат 84х108 1/ 32= 11,5 п. л. — 19,32 усл. п. л. (20,35 уч.-изд. л.).
УГ07982. Тираж 100000 экз. Цена 1 руб. 44 коп.
Издательство «Жазушы», 480091. г. Алма-Ата, проспект Коммунистический. 105.
Заказ № 182. Фабрика книги производственного объединения
полиграфических предприятий «Кiтап» Государственного комитета
Совета Министров КазССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли,
480046, г. Алма-Ата пр. Гагарина, 93.
Почти возле каждого домика стоял трактор, как в прежнее время стояли кони. Гусеницы скрывались под снегом, и Жене думалось, что заметенным тракторам сейчас холодно и сиротливо. Им трудно молчать, пережидать долгую зиму, непогоду, хочется им взреветь, засиять огнями и рвануться вперед...
В «Изобильный» прибыли ночью и сразу — в больницу, в одинокий дом на краю поселка.
Операция тянулась долго и завершилась благополучно. Женя убирала инструментарий и устало думала, что в жизни все гораздо сложнее, чем в самых интересных книгах. Неизвестно, что ждет тебя завтра, послезавтра, через месяц или через год, с кем тебя столкнет судьба, а с кем придется расстаться. И самое интересное — это, конечно, встречи. Неожиданные, с разными людьми. Когда-то летом она сделала прививку Николаеву, и ей в голову тогда не могло прийти, что они встретятся потом снова и даже гулять будут ночью по снежному полю.
После операции, уже в полночь, совхозная медсестра, молодая, пухленькая, хлопотливая украинка в короне черных кос, обвитых марлей, как чалмой, повела Грачева, Женю и Малинку к себе на квартиру.
Домовничал ее муж Ваня, молодой шустрый парень, похожий на полярного летчика: в верблюжьем свитере и толстых пестрых унтах. Ваня возился с сынишкой лет двух. Несмотря на поздний час, мальчонка не ложился спать, ждал маму. Когда гости вошли, он с визгом бросился к матери, а Ваня, потирая руки, захлопотал возле стола.
— Вот и встретим Новый год, вот и встретим в хорошей компании! — приговаривал он, ставя на стол деревянную долбленую тарелку с хлебом, бутылки, пустые тарелки.
— Марийка, плюнь ты на дежурство! — уговаривал он жену, не обращая внимания на начальство. — Гульнем!
Марийка стояла у порога не раздеваясь, обрывала мужа: «Пенициллин надо колоть, камфору и вообще — дежурство», — а сама постреливала глазами в сторону Леонида Петровича. Она ушла, и Женя осталась встречать Новый год с четырьмя мужчинами — тремя взрослыми и одним маленьким.
Ваня запросто, обращаясь на ты, потребовал, чтобы Женя ему помогала. Усадил всех за стол вкруговую, поставил перед каждым посуду для питья — одну алюминиевую кружку и три стеклянных банки из-под компота — и начал разливать.
— Будешь? — спросил он Женю, приподняв бутыль над кружкой.
— Гостей не спрашивают! Тоже мне, хозяин.
Леонид Петрович пить отказался. Ваня с Малинкой скоро осушили бутыль, наполнили ее снова и запели «Дывлюсь я на небо». Ваня все порывался от широты душевной дать пригубить сынишке, но Леонид Петрович стучал пальцем по столу. Женя с горящими щеками несколько раз поздравила хирурга с Новым годом, с новым счастьем.
Ваня вскоре захмелел слегка и, никого не слушая, громко начал рассказывать о себе. Объявил, что он, как всякий настоящий белорус, любит картошку — барабулю и говорит «трапка», «бруки». Приехал сюда с первым эшелоном. В вагоне влюблялись, играли свадьбы. На конечной станции стояли суток пять, ждали, кто заберет к себе. Наконец приехал Ткач. — «Есть трактористы?» — «Сколько угодно!» — «Поехали в наш совхоз». — «А трактора есть?» — «Есть». — «Сколько?» — «Да штук пятьдесят, шестьдесят, на всех хватит».
Неплохо, думаем, нас сто тридцать парней, примерно по два человека на тракторе, как и полагается, можно работать со сменщиком.
«А река есть, можно рыбу ловить?» — «Есть, будем ловить и уху варить». — «А лесок, хоть небольшой, есть?» — «Да какой разговор, все есть, даже грибы. Поехали!»
Приехали... На весь совхоз пять тракторов, и те уже обеспечены. Ни речки тебе, ни лесочка, степь да степь кругом. Жили в палатках. Летом полезешь в чемодан, а оттуда змея: ш-ш-ш. Паника на всю бригаду, кто лопату хватает, кто что. Столовая под открытым небом, кашу едим, а на зубах песок хрусь-хрусь! Потом магазин открылся, часы лежали на виду, костюмы висели, — воровства никакого. Никто не охранял, шпана, какая была, разбежалась, остались мы, как братья, в одной семье. Зимой во время вьюги налетит шквал — и нет крыши на магазине. Покупатель выбегает, лезет в свой «ДТ-54» — и вдогонку. В первый урожай по шесть тысяч зарабатывали. Прицепов не было, так за машиной по две пароконных брички таскали.
Затем Ваня рассказал самую последнюю новость. Сегодня ребята из совхоза «Красивинский» звонили по телефону в Нью-Йорк, решили поздравить Поля Робсона и сообщить ему, что его именем названа новая улица в совхозном поселке. Сначала дозвонились до области, потом до Москвы, и вот ответила Америка.
«Квартиру Поля Робсона!» — «Назовите номер телефона».
Ребята, конечно, не знали, какой у него телефон, в Нью-Йорке отказались искать, и Америка отключилась. Тогда девушки, московские телефонистки, взялись за дело, сумели выяснить телефон Поля Робсона и снова связались с Нью-Йорком. Дома застали всю семью Робсона, его детей и внуков. Тракторист Колесник поздравил певца с Новым годом и сообщил ему про улицу. Благодарил Робсон, благодарила его супруга. Робсон спел на прощанье «Ноченьку».
— Вот такая она, целина, — заключил Ваня. — По всей планете известная.
Женя представила себе, как невидимые волны несут рокочущие звуки над всей землей: «Ах ты, ноченька, ночь осенняя...»
Леонид Петрович слушал рассеянно. Малинка хлопал себя по коленам, хохотал невпопад и не сводил глаз с Жени. Спать улеглись поздно. Ваня в последний раз подбросил угля в печь, пошуровал кочергой, сделал шаг назад и плюнул на черную облицовку.
— Шипит, — удовлетворенно отметил он. — Молодец Костюк, хорошие печки ставит.
Новый год... Еще один оборот земли, медленный и неумолимый. Ровно в двенадцать Земля как будто приостановится на миг и спросит: а что сделано вами, дорогой товарищ, в прошлом году?..
Проснулась Женя раньше всех, и долго лежала, прислушиваясь к шороху вьюги.
Вчера, перед самым отъездом сюда, она стояла возле окна и смотрела на здание райкома. Входили и выходили, люди, разные — деловитые, веселые и мрачные, знакомые и незнакомые. Останавливались перед подъездом машины. Здесь всегда людно: и утром, и в полдень, и вечером, вне всяких часов приема...
За спиной Жени прошел Малинка, пронес биксы в машину. Он осторожно покосился на Женю: чего ради она стоит у окна, раздумывает: ехать — не ехать? Сейчас выйдет Леонид Петрович, негромко скажет: «Поехали, Женя».
Она подошла к телефону и сняла трубку.
Там, в кабинете за широким окном, сидит Николаев, давно для нее не строгий, совсем не грозный, но Жене все-таки боязно к нему обращаться. После того вечера он почему-то больше не зашел к ним ни разу. Он всегда занят, его постоянно окружают разные люди, его все окружают. Кроме нее...
— Первого секретаря райкома Николаева. Из больницы... Да, срочно,
В трубке тихие снежные шорохи. Женя услышала его чужой деловой, официальный голос: «Слушаю».
— Здравствуйте, это Женя говорит.
— Здравствуйте, здравствуйте...
Ну хоть бы маленькую какую-нибудь причину выдумать! Какую-нибудь крохотную!..
Он непростительно долго молчал, как видно, в кабинете сидели люди.
— Я уезжаю на операцию... Поздравляю вас с наступающим Новым годом, желаю большого-большого счастья!
— Когда едете? — перебил Николаев.
— Сейчас. Машина возле крыльца.
— Подождите меня, Женя. Я иду.
Женя вышла на крыльцо. Малинка уже сидел в машине. Грачев стоял возле дверцы.
— Садитесь, Женя.
— Я сейчас, Леонид Петрович, сейчас... Одну минуточку!
Быстро подошел Николаев. Грачев поздоровался и хотел было шагнуть к нему, но замешкался, отряхнул снег с пальто и неловко, боком полез в машину.
— Не простудитесь, Женя. Надо полушубок застегнуть. Можно? — Николаев поправил ей воротник и застегнул его на крючки. — Так будет теплее.
Этот его жест взволновал обоих.
— Вы давно не заходите в наш домик...
— Обязательно зайду, Женя. Я хочу о многом поговорить с вами. Возвращайтесь скорее!
Машина нетерпеливо фыркала.
Это было вчера, в прошлом году...
В семь утра кто-то постучал в окно. Ваня накинул полушубок, вышел и вскоре вернулся вместе с пожилым казахом в тулупе колоколом, в малахае, заметеленном, косматом от снега. Через локоть у него висел кнут.
— Новым годом, новым щастим! — проговорил вошедший.
— Вы — дед Мороз! — воскликнула Женя.
— Я — колхоз Амангельды. Доктыр здесь?
— Здесь, здесь, — первым ответил Малинка, глядя на Женю, довольный, что поездка затягивается.
— У нас шалавек балной. Звонил Камышный, сказал, доктыр сюда пошел. Я лошадь брал, встречать ехал. Буран! Машина не идет, трактор не идет, самолет не идет. Лошадь — всегда идет. Кошма есть, тулуп есть. Шалавек балной. Дженьщина...
Завтракали наспех. Ваня без настроения, с больной головой после вчерашнего.
Прибежал радист, худой чубатый парень в демисезонном пальтишке.
— Здесь врачи из Камышного? Секретарь райкома запрашивает, как дела, все ли благополучно.
Леонид Петрович молча посмотрел на Женю и улыбнулся.
«Ах, лукавый, ах, коварный Леонид Петрович!» — вспыхнула Женя и спросила громко, твердо:
— У нас все в порядке, товарищ хирург?
Он рассмеялся:
— Так и передайте: у нас все в порядке.
Радист убежал.
«Наступил новый день, и снова требуют нас, медиков, — возбужденно думала Женя. — И ведь нашли же нас! И Николаев разыскал, и аксакал из совхоза Амангельды. Раннее утро, праздник, а медикам опять странствия. Как у Чехова: «Мы идем, мы идем, мы идем... Вы в тепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в метель, по глубокому снегу... Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей и вашей... У-у-у! Мы идем, мы идем, мы идем...»
Женя представила, как Николаев поднялся засветло, там, у себя в холостяцкой квартире, и первым делом начал звонить сюда...
От счастья, от умиления жизнью она впервые назвала Малинку по имени:
— Миша, а тебе хочется ехать дальше?
— Пурга. Кому в такую погоду хочется? — рассудительно отозвался парень, но голос Жени был так неожиданно ласков, что Малинка — была не была! — решил признаться: — С вами хоть на край света, хоть в огонь и в воду.
И Женя в эту минуту любила его и верила в его преданность. Сейчас она готова была любить всех, может быть, только для того, чтобы среди всех ей легче было представить одного, главного...
Ей показалось, новая поездка не слишком-то обрадовала Грачева. Когда Малинка разговорился с Ваней, Женя полушепотом сказала хирургу:
— Я вам что-то скажу, Леонид Петрович. Только дайте слово, что вы мне поверите.
— Мне кажется, я вам всегда верил.
— Она же до смерти любит вас, Леонид Петрович! Тогда, в изоляторе, она каждый день выспрашивала у меня, чем вы питаетесь, как себя Сашка ведет. Просила, чтобы я вспомнила все подробности.
Леонид Петрович слушал, хмуря брови.
Малинка шумно ел вермишель. Ваня сопел и ожесточенно тер лоб.
— Ну, что ты, Ваня, приуныл? —с неожиданной бодростью сказал Грачев. — Давай-ка, налей нам на дорожку! Для сугреву, как говорят шоферы. Верно, Малинка?
Грачев выпил и энергичным движением поднялся из-за стола.
— Ну, что ж, друзья, едем? Пробьемся сегодня во что бы то ни стало.
Пурга была злее вчерашней. Шагах в двадцати от дома виднелись сани. Сивая лошадь, покрытая попоной, стояла понурив голову и не поднимая белесых век. Сани были малюсенькие, без облучка, ветер выл в дуге, хлестал в лицо, вынуждал отворачиваться.
— Я поеду один! — прокричал Леонид Петрович. — Один поеду, Женя! — повторил он, пригибаясь к ее лицу и голосом перекрывая ветер. — Ждите меня здесь!..
В маленьких санях втроем не поместиться. Там, в совхозе, есть неплохой фельдшер. Если придется делать операцию, он станет к инструментарию вместо сестры.
Женя осталась с Малинкой. По любому бездорожью лошадь выберется к жилью. Лошадь не трактор, который чуть не погубил Сергея Хлынова...
Малинка осторожно тронул Женю за плечо.
— Пойдемте в хату.
Он зашагал впереди, расправив плечи, прикрывая собой Женю от ветра.
— А в Алма-Ате скоро лето. Яблоки пойдут, апорт. Едешь на велосипеде, — бах, а оно тебя по спине!
Женя не слушала. Она думала: «Я хочу о многом поговорить с вами. Приезжайте скорее...» Леонид Петрович любит жену... Мы поставили Малинку на ноги. Новый год... Милая глубинка — посвист белой метели, звонкая синь утихшего простора, вкусный дымок над поселком, и мы, его надежные обитатели... «Я хочу о многом поговорить с вами». Она представила ясные глаза Николаева и вспомнила: «Нет исхода вьюгам певучим, нет заката очам твоим звездным».
Нет исхода. И нет заката!
Она шагнула в снег, к дому. Ветер опалил щеки. Он нес надежду, знобящий восторг, и Жене казалось: не слезы, а светлые льдинки скатываются из-под ее ресниц.
1958
СОДЕРЖАНИЕ
Лишними не будут. Повесть 3
Трое в машине. Повесть 74
Снега метельные. Роман 133
ИБ619
Иван Павлович Щеголихин
СНЕГА МЕТЕЛЬНЫЕ
Роман и повести
Редактор Н. Муханова
Художник Г. Сидоров
Художест. редактор А. Смагулов
Технич. редактор П. Вальчук
Корректор Е. Шкловская
Сдано в набор 17/II 1977 г. Подписано к печати 18/V 1977 г.
Бумага тип. № 1. Формат 84х108 1/ 32= 11,5 п. л. — 19,32 усл. п. л. (20,35 уч.-изд. л.).
УГ07982. Тираж 100000 экз. Цена 1 руб. 44 коп.
Издательство «Жазушы», 480091. г. Алма-Ата, проспект Коммунистический. 105.
Заказ № 182. Фабрика книги производственного объединения
полиграфических предприятий «Кiтап» Государственного комитета
Совета Министров КазССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли,
480046, г. Алма-Ата пр. Гагарина, 93.