Щемелинин Константин Сергеевич. "Я"

   Опыт работы с пространственно-временным преобразователем, который я приобрел в строительной организации, мне очень пригодился и при работе с основным оружием, и при прыжках, а опыт бесчисленных схваток в мире Халы приучил меня к правильному ведению боя: я старался всегда сохранять ясность мыслей и способность здраво рассуждать, старался всегда контролировать ярость и страх, не допуская безудержной паники, злости и ненависти; я вел бой спокойно, заботясь о собственной защите, в меру агрессивно, плотно, разнообразно и безжалостно сначала к противнику, а уже потом к себе. У меня довольно удачно получалось ведение боя на разных дистанциях основным оружием, а также хорошо выходили точные кинжальные удары антиматерией.
   А потом пришло время выпускного экзамена — он представлял собой недельное сражение с инструкторским кораблем, во время которого обе стороны должны по полной программе использовать главное оружие, то есть не намечать точку своего удара несущим лучом, а стрелять основным лучом. Таким образом, во время этого испытания обе стороны имеют реальный шанс погибнуть, и эта возможность делает экзамен исключительно серьезным. Ограничений никаких — тестирующий корабль атакует испытуемого агрессивно и безжалостно, как в настоящем сражении, и тот отвечает ему тем же! Экипаж крейсера-экзаменатора состоит из опытный бойцов, испытанных во многих поединках, — экипаж же курсантского корабля также опытен и стоек, но им руководит не настоящий командир, а будущий, и это является единственным их отличием друг от друга, а в целом, в техническом плане, оба звездолета абсолютно однотипны.
   Сражение начинается на расстоянии порядка 14-16 световых часов, и, по условиям экзамена, крейсера начинают постепенно сближаться до тех пор, пока примерно через неделю (сроки задаются приближенно — все происходит как в настоящем бою — они могут быть от трех суток до десяти) корабли не сблизятся вплотную и не начнут поражать друг друга антиматерией. Поединок антиматерией уже не столь рискован, как битва основным оружием: дело в том, что обоим звездолетам запрещено использовать всю мощность излучателя, — ведь это не настоящий бой, а всего лишь очень ответственный экзамен, поэтому условные противники стреляют минимально возможным потоком антиматерии, который при попадании будет полностью поглощен броней «вражеского» звездолета и не вызовет никаких повреждений, — но это в теории, а на практике некоторое количество антинейтронов всегда попадает внутрь, поэтому никто не хочет попасть под удар. И хотя говорят, что внутрь корабля проникает настолько малое их количество, что они не причинят никакого вреда здоровью космонавтов, но все же лучше обойтись без излишнего риска, не правда ли?
   Поединок можно прекратить в любой момент по желанию одной из сторон или же по приказанию с кораблей слежения: если бой складывается явно не в пользу курсанта, то его прекращают, не доводя дело до трагедии, которая никому не нужна; также, если экзаменуемый устал и не чувствует в себе сил для дальнейшего продолжения сражения, то он сообщает свое желание на наблюдательные корабли, и битва досрочно заканчивается. Кроме того, если одному из кораблей удалось произвести попадание близкое к накрытию, то есть такое попадание, после которого экипаж пораженного корабля лежит без сознания, оглушенный тяжелым ударом гравитации, так вот второго, добивающего, выстрела быть не должно: в противном случае это называется убийством, и виновные отдаются под трибунал. Редко, очень редко, но бывает и так, что курсант пропускает удар, и псевдозвезда формируется на его корабле, впоследствии взрываясь и размалывая его в излучение и пыль, — это очень неприятный случай, после которого многие идут под трибунал, а затем некоторых из них сажают в тюрьму, ну а кого просто лишают погон: почему вы допустили неподготовленного бойца к такому серьезному экзамену и почему вы не прекратили его досрочно — вот главные вопросы, которые военные следователи задают всем причастным к этой трагедии. Выпускной экзамен очень тяжел и рискован, но это экзамен, а не война!
   Во время самого сражения выпускная комиссия, для лучшего обзора и контроля находящаяся на нескольких расположенных по всему полю боя звездолетах, постоянно отслеживает ход поединка и после его окончания выставляет курсанту оценки. Я и еще несколько выпускников стали одними из лучших по результатам экзамена, поэтому мы сразу же получили должности командиров кораблей и соответствующие этому звания, а те из нас, кто немногим хуже справился с заданием, стали первыми и вторыми пилотами.
   …Итак, мне присвоили воинское звание — я стал офицером, — и отныне я стал настоящим воином, защитником Отечества. Мне дали корабль, на котором было установлено большое количество новейшей аппаратуры, и обычный, то есть средний по качеству экипаж (а по-настоящему классный я еще не заслужил, тем более, что время еще было, и путем последующих настойчивых тренировок я надеялся повысить профессионализм своих подчиненных, улучшив уровень нашего взаимопонимания и, как следствие, взаимодействия в бою). В целом, это был отличный современный крейсер, многие из солдат его экипажа были людьми опытными, настоящими профессионалами своего дела. Я оказался одним из самых младших по возрасту на корабле, но, тем не менее, именно я, как командир, со временем должен буду стать настоящим космическим волком и как первое лицо на вверенном мне звездном крейсере, получил право использовать парализатор.
   Парализатор — это ручное оружие нервно-паралитического действия, находящееся на корабле в специальном сейфе в двух экземплярах. Назначение парализатора — поддерживать воинскую дисциплину — убить парализатором невозможно — им можно только временно обездвижить и оглушить человека. Применять это оружие имеет право лицо, имеющее самое высокое звание на космолете, то есть в обычных случаях — командир.
   Солдат, не выполнивший приказ вышестоящего командования или же совершивший иной, запрещенный уставом проступок, по возвращении на базу попадает под трибунал, поэтому для возможного «успокоения» нарушителя в условиях открытого космоса и используется парализатор. Во время боя бывает всякое — вполне возможно, что боец, который вел себя неподобающим образом и против которого был применен парализатор, отдохнув некоторое время под присмотром доктора, снова вернется в строй и своим доблестным поведением искупит свою вину; таких случаев в звездном флоте было предостаточно, и поэтому вполне вероятно, что этому воину трибунал вынесет не карательный приговор, а оправдательный, или же направит его на принудительное обследование с последующим лечением. Правда, трибунал может вынести любой, вплоть до смертного, приговор, но эта возможность существует только для военного времени. Когда-то давным-давно вместо парализаторов на кораблях было настоящее огнестрельное, а потом и пневматическое оружие, но в современной космической войне убивать одного из членов экипажа только из-за того, что он не выдержал нечеловеческих нагрузок и сходит (а, возможно, и уже сошел) с ума — глупо: с сумасшедшими и с лицами, которые нуждаются в лечении, не воюют — их просто изолируют до конца полета, а на земле их судьбу решит медкомиссия и, возможно, трибунал.
   Мой корабль базировался на военном космодроме, находящимся на одной из планет обычной населенной системы. Теперь, мы, военные, перестали жить столь оторванно от гражданских людей, как те долгие месяцы обучения на военной планетарной системе, однако несмотря на это, мы все также продолжали оттачивать свое воинское мастерство, в то время как напряжение в мире не спадало.
   Однажды, когда я шел по улице, ко мне обратился один человек — я сразу узнал его сердцем еще до того как он заговорил — это был мой «отец». Он сказал:
   — Завтра у тебя будет не учебный вылет — завтра ты отправишься на войну.
   От этих слов у меня в душе что-то перевернулось. Страх, боль и неизвестность — все смешалось в единое целое — война пришла…
   Я задумался — людей поблизости не было, поэтому мы могли разговаривать совершенно спокойно, но о чем было говорить? Все и так ясно — война начинается. «Отец» ушел, а у меня осталось меньше суток до вылета, чтобы побыть в мире, чтобы спокойно поразмыслить, чтобы понять себя, чтобы сделать еще что-то важное, на что всегда не хватало времени…
   Война, война… — война — это война.
   Мир кончился — пришло время убивать и умирать.
   Сказать слово «война» легко — а понять всю ее глубину сложно.
   Война, война… — все что было раньше — это прошлое, война — это страшное настоящее, которое угрожающей неизвестностью стоит на пути к будущему.
   Готов ли я к сражениям? Ответ на этот вопрос я тогда еще не знал, хотя, впрочем, какая разница? Готов или же не готов… — это результат моих тренировок в прошлом, а его не изменишь, поэтому оно не должно мучить меня! Готов или же не готов… — это важный вопрос, но еще важнее, чтобы мне повезло, ибо я не хочу умирать!
   Я не хочу умирать — а кто хочет? Никто; никто не хочет, но кому-нибудь в любом случае придется.
   Настоящий бой — это не то, что показывает камера в фильме и совсем не то, о чем ты читаешь в книге, сидя дома в кресле: можно найти массу великолепно точных слов для описания сражения, можно без прикрас воссоздать бой и заснять его, но это все равно будет не то, ибо произведения искусства, во-первых, не создают полного эффекта присутствия, и во-вторых, «сжимают» собственное время войны для достижения приемлемого уровня восприятия зрителем, читателем или же слушателем, а время — это такая категория, которая может совершенно по-другому изменить восприятие: одно дело прочитать слова «обстрел длился целый день» или же увидеть как на экране взорвутся два-три снаряда, — и совсем другое — самому просидеть немытым весь этот день в блиндаже с тяжелой каской на голове под грохот разрывающихся снарядов, бомб и мин на вздрагивающих ящиках, в пыли и грязи, с полупустой флягой воды и почерствевшей буханкой хлеба в вещмешке; просидеть в спертом воздухе, в постоянной готовности схватить оружие и выскочить наружу навстречу наступающему противнику, в то время как в глубине сознания постоянно крутится мысль «а спасет ли меня укрытие, когда в него попадет вражеский снаряд»; и этот длинный день не один — перед ним была череда таких же дней и ночей, наполненных страхом и смертью, грохотом и огнем, гарью, вонью и грязью… — и именно этим отличается изображение реальности от настоящей реальности, когда в дело вступает всемогущее время!
   …Вечерело. Я шел по улице, как вдруг увидел, что в одном доме происходит какое-то радостное событие — множество по-праздничному одетых людей находилось перед ним, играла музыка; лица гостей были веселы и оживлены — им было хорошо.
   У ворот стояла охрана, не пропуская за забор никого из посторонних, но, воспользовавшись своей властью над душами людей, я туда вошел. Меня никто не приглашал сюда, но охранники сами впустили меня, после чего я перезнакомился со множеством гостей, и каждый из них нашел во мне своего лучшего друга — вот что значит власть над душами людей — никакого насилия — все происходит просто идеально!
   Вышел я оттуда не один, а с девушкой, с которой познакомился в доме. Сначала мы пошли в казино, где игральные кости и карты беспрекословно повиновались моим мысленным приказам; потом мы отправились в ювелирный магазин и там, посреди ночи, я накупил для нее драгоценностей на весь свой выигрыш (а выиграл я немало!), после чего мы направились в ресторан, где и закончили эту последнюю мирную ночь.
   Мирный вечер, мирная ночь — последний мирный закат перед войной…
   Она была в восторге и изумлении, когда мы под утро вернулись обратно. Гости восхищенно толпились вокруг нас, рассматривая и оценивая колье, браслеты и сережки девушки; они негромко обменивались замечаниями по поводу моего столь неожиданно дорогого подарка и строили далеко идущие планы относительно нас, но все они ошибались — и гости, и моя подруга — это не было что-то значительное, а так… — легкий штрих в жизни художника. Присутствующие стали вежливо навязывать мне обмен номерами видеофонов, чтобы потом можно было бы звонить друг другу, и я, чтобы не омрачать этот вечер отказами, шел навстречу их желаниям, однако свой номер я давал неправильный — к чему мне все эти знакомства, все эти мелочи! — а тем временем тоска все сильнее и сильнее сжимала мое сердце, и я понял, что пора заканчивать эту комедию.
   — Прощайте навсегда, — сказал я им всем и ушел. А сам подумал: — Ветер не удержишь в клетке!
   Я вышел на улицу и стер все записанные ранее номера видеофонов этих по-своему хороших, обычных людей; надо мной раскинулось звездное небо, полное ярких планет и астероидов, а где-то там, далеко-далеко, как мне казалось, в другом тысячелетии, в совершенно другом и чуждом мне мире, веселые люди в ярко освещенном доме оживленно обсуждали мой внезапный резкий уход и не понимали меня. Они не понимали мой поступок… — а меня назавтра ждал холодный бесконечный космос, и мне предстояло там сражаться, умирать и убивать…
   Ночь проходила, вся светло-желтая от отраженного света небесных тел, накладывающих на все вокруг печать волшебства; уже занялся серый рассвет, а я все гулял и гулял по улицам. Беззвучный утренний мир наполнял душу ощущением какого-то смутного ожидания, которое разрешится вместе с солнцем; я был почти спокоен и только лишь периодически попадая под черные тени деревьев, начинал ощущать неясное беспокойство от их мрачного величия.
   Что ждет меня дальше? Что делать мне и как мне жить дальше?
   Я не хочу войны, не хочу смерти, не хочу всего этого ужаса, но так надо… Так должно быть — и так будет…
   Ночь прошла, и настал день. Золотое солнце согрело землю своими лучами, и перед моим внутренним взором стали появляться видения…
   Я увидел группу мужчин, одетых в грязные рваные шкуры и держащих в руках копья, луки и каменные топоры. Они стояли тесной группой и чего-то ждали.
   Чуть поодаль от них шли римские легионеры; они шли спокойным, вольным шагом, и солнце блестело у них на доспехах и остриях копий.
   А еще я видел закованных в броню рыцарей средневековья, сидящих на конях, накрытых попонами. Яркие геральдические символы и гербы рыцарских родов делали эту группу похожей на грозный маскарад. Знамена, вымпелы и плащи слегка колыхались при езде. Забрала у рыцарей были открыты, они неторопливо ехали, изредка переговариваясь друг с другом, а рядом шли их слуги.
   А потом я увидел степь, всю пыльную от колонны танков. С лязгом и грохотом, поднимая за собой клубы пыли, эти стальные чудовища двигались вперед, куда-то к неведомой мне цели, а пехотинцы в касках и с автоматами в руках сидели, вернее, пытались усидеть на их жесткой подпрыгивающей броне.
   …Перед боем, я смотрел на последние минуты, долгие последние минуты и часы перед боем, в который шли люди разных эпох…
   Я видел, как механики суетились возле остроносых реактивных самолетов, кабины которых их были пусты — пилотам еще не пришло время садиться; а вот здесь, неподалеку, и они сами — в комбинезонах, в шлемах, о чем-то обмениваются мнениями.
   А вот и безжизненная поверхность Луны, и пусковые шахты боевых кораблей, безмолвные и безразличные. В подземельях шахт кипит работа — корабли готовятся к старту, — но на поверхности все спокойно, пока что еще все спокойно…
   А затем, над своей головой, я увидел, как в свете солнца, бросая на землю черную тень, медленно-медленно, очень медленно, начал появляться современный космический крейсер. Он появлялся постепенно, метр за метром, и, казалось, что ему никогда не будет конца. Звездолет был слишком огромен для этого утра, слишком чужд этому светлому радостному миру — он был совершенно ни к месту — эта машина разрушения, это исполинское порождение тяжелой индустрии, это овеществленное воплощение человеческой мысли, направленной на разрушение, — этот неуязвимый, быстрый и могучий одинокий космический монстр.
   Корабль появлялся медленно, подавляя своими размерами и неторопливостью появления; он появлялся бесшумно и оттого еще более жутко, ибо такой гигант, по идее, должен был издавать хоть бы какие-нибудь звуки, но он не издавал их. Я видел только однородный монолитный и округлый корпус, скрывающий в себе что-то непонятное и поэтому страшное, а звездолет все появлялся и появлялся; он появлялся настолько долго, что у меня успело сложиться впечатление, будто бы он выходит из пространственного туннеля, только почему-то очень медленно — слишком медленно, поэтому когда, наконец, корабль появился весь, полностью, блистая в лучах утреннего солнца, то он казался просто невероятным — но он был!
   Я смотрел на крейсер эпохи звездных войн и понимал, что время войны пришло: ее еще нет, но она неизбежна и уже начинает подчинять себе людей, их мысли и поступки.
   Видения еще стояли перед моими глазами, но они все как-то перемешались между собой: среди остроносых самолетов бродили люди в шкурах, римские легионеры сидели на броне танков, над конными степняками в овчинах пролетали современные корабли, а в глубоких коридорах вокруг пусковых шахт на Луне бродили солдаты в касках и с автоматами — и, что примечательно, все эти люди совершенно не обращали внимания на то, что творилось вокруг них: они были замкнуты в мире своего времени, а на другие объекты чужих эпох смотрели, как сквозь стекло.
   Я смотрел на все это и одновременно смотрел внутрь своей души — в самую ее мрачную глубину, туда, где, живущий под моим неустанным вниманием, находится мой демон… — и сейчас он смотрит вместе со мной на людей войны, и мы понимаем, что его время приходит…
   Мой демон — это часть меня, как и я в целом, в какой-то мере часть его. Он тоже спокойный и уравновешенный, как и я, рациональный и достаточно умный — но он все-таки демон, сильный, уверенный в своей жестокости и решимости идти до конца, волевой, агрессивный, кровожадный и радующийся чужой смерти. Его ярость холодная и обжигающая, как лед, разумная и оттого целенаправленная и очень разрушительная. Он безжалостен и быстр, когда реализует свою безжалостность. Делать смерть и сохранять свою жизнь — вот его стихия. Его сила исходит из глубин веков, из далекого дикого животного прошлого человечества, когда первые люди еще мало чем отличались от зверей. Война — его время; агрессия, трусость и злоба — это его чувства, тупое бессмысленное времяпрепровождение и неистребимая тяга к наслаждению — вот его цели, но я — человек в целом — главнее, и могу не только отслеживать его поведение, но и управлять им! В каждом человеке живет свой демон, и как люди бывают разные, так и их демоны тоже разные. Человек — это жизнь, это цивилизация и культура, а его демон — это смерть, разрушение и дикость — так и идут они по времени бок о бок, всегда и везде: и в зной, и в холод; и на Земле, и между звезд.
   Но во время войны все же следует давать больше воли своему демону, ибо только таким способом можно будет продлить свое существование, однако много свободы давать ему все равно нельзя: война между народами и государствами значительно отличается от сражения двух людоедских племен на заре времен — современность одновременно более добра и человечна, а также гораздо более безжалостна, нежели прошлое! В моих словах нет противоречия — некоторые современные конфликты разрешаются довольно «мягкими» методами, в других же — противоборствующие стороны звереют и теряют человеческое лицо. А демоны людских душ присутствуют везде — только в одних случаях они находятся в подавленном, подконтрольном состоянии, и дела их почти не заметны, однако в других — они практически на свободе, и поступки их режут глаз и совесть не только современников, но и их далеких потомков.
   Я смотрел на своего демона и думал про себя: «Нет, ты всегда будешь под моей пятой; я буду использовать тебя чуть-чуть, самую малость, и только в случае крайней необходимости, а потом обратно втаптывать в грязь — там твое место!»
   …Видения оставили меня, я пришел в себя от них, сориентировался в городе и пошел на базу. В скором времени я добрался туда и, пройдя медицинскую комиссию, появился на своем корабле. Там уже находилось несколько человек, а еще через полчаса ожидания весь экипаж был в сборе. Мы провели все необходимые предполетные действия и сообщили о своей готовности. Все, кроме меня, думали, что мы отправляемся в обычный учебный полет, поэтому настроение у большинства из нас было довольно приподнятое, а я мучился раздумьями, почти неосознанно выполняя свою работу.
   После обеда — последнего предвоенного обеда на этом корабле! — нам разрешили старт, и звездолет медленно оторвался от земли космодрома. Рядом с нами, впереди и позади нас, поднимались ввысь все новые и новые крейсера. Вести корабль было очень легко — антигравитационные батареи работали четко и без сбоев; нам никто не мешал, и мы не мешали никому.
   Звездолет покидал атмосферу планеты… Что ждет меня дальше? — кто знает…
   Корабли разлетались по разным направлениям — у каждого из них было свое полетное задание — мы должны будем сгруппироваться в дивизии и флоты позже, когда наберем необходимую скорость. Мы вышли за пределы атмосферы, я включил главный двигатель, и корабль заскользил все быстрее и быстрее, как резвый жеребенок, который радуется свежему умытому дождем утру и получает наслаждение от самого процесса бега. Звездолет разгонялся и разгонялся, стремясь к недостижимому пределу, — к скорости света в вакууме, — совершенно не меняя своего положения относительно окружавших нас далеких неподвижных светил, но ощутимо удаляясь от плоскости планет.
   Потом мы первый раз прыгнули — и звездные дали раскрыли нам свои объятия. Неизмеримая бесконечность мира вступила в свои права — теперь мы будем измерять ее в световых величинах: в секундах, часах и годах; а наши земные представления о расстояниях остались там же, где остались метры и километры, где остались минуты ходьбы и часы полета на автомобиле, — остались на планетах… Корабль стал песчинкой в невообразимо огромном мире, и несмотря на свою великолепную скорость, мне казалось, что он стоит на месте. Только оторвавшись от родной земли, начинаешь понимать, но понимать не разумом, а самим сердцем, что мир велик, и велик настолько, что у человечества еще нет слов чтобы описать его размеры, ибо «пробежать километр» для любого человека гораздо тяжелее, нежели «преодолеть тысячу световых лет». «Пробежать километр» — это перемещение шаг за шагом, это напряжение мышц, это пот, это прерывистое дыхание, это долгое время; а «преодолеть тысячу световых лет» — это неподвижность в противоперегрузочном кресле, это показания приборов, это цифры и графики на экранах, это отсутствие долгого физического напряжения, это всего лишь минута-другая прыжка, — и больше ничего. Человек может сердцем понять космос только в одном случае: когда его корабль или будет поражен противником, или же просто сломается, и тогда людям придется лететь к ближайшему обитаемому миру в течение долгих десятков лет — только так и никак иначе! — и для этих несчастных световые годы расстояний станут годами их собственной жизни в замкнутом пространстве железной тюрьмы, и безумие покажется им наградой, и расстояние вновь неразрывно сплетется со временем, восстанавливая свой первоначальный планетарный смысл; и разум вместе с духом и телом должны будут противостоять тому, чему можно противостоять лишь недолго — самому бесконечному и безразличному времени, текущему из ниоткуда в никуда, которое не отвечает ни на вопрос, ни на крик души, которое бесстрастно и равнодушно смотрит на радость и на горе, на везение и на неудачу, на жизнь и на смерть, и на прочее — на все, подвластное ему, ибо время — это подлинный господин мира.
   …А наш корабль все также медленно скользил между звезд. Прошлое стало воспоминанием, будущее существовало только лишь в виде надежд, и только одна реальность — настоящее, осталась с нами; и этот корабль, скользящий в пустоте, и мы в нем, и оружие наше, и вечность впереди и позади нас…
   В течение последующих двух дней мы совершили несколько прыжков и вышли в предписанный нам район. Здесь собирался наш флот; корабли маневрировали, стараясь занять каждый свое место, а неподалеку от нас темное пылевое облако блестело бледно-желтым отраженным светом ближайшей яркой голубовато-белой звезды, до которой было шесть световых лет пути.
   Флот выстроился, корабли упорядочили свои скорости и положения относительно друг друга, поэтому, отключив двигатели, двигались теперь без ускорения, по инерции. Структура дивизий была в полном порядке, и мы стали ждать. В таком состоянии мы могли находиться довольно долго; а бездонная звездная ночь окружала нас, обволакивая и укрывая, но мы не видели ее, скрытые от ее бесконечности надежной броней наших кораблей.
   Делать было совершенно нечего — лишь одна десятая часть экипажа была непосредственно занята, а остальные были свободны. Антигравитационная батарея была выключена еще перед первым прыжком, главный двигатель был выключен недавно, оружие мы и не включали… — проще перечислить те системы крейсера, которые работали. У астронавтов была масса свободного времени, и каждый тратил его на то, на что хотел: карты, шашки, кино, музыка и прочие развлечения почти полностью завладели командами звездолетов. Так продолжалось почти две недели…