Щемелинин Константин Сергеевич. "Я"

   — Он хотел броситься к тебе, и я отправил его назад, в его время, — объяснил я.
   — Это хорошо, а то от его вони я чуть было не сошла с ума, — искусственно улыбнулась женщина, попытавшись этой улыбкой скрыть всю гамму своих противоречивых чувств.
   Но я видел ее мысли, ее страх и ее сомнения: «В его время? Это что, значит он был не из нашего времени? А из какого? По виду похоже, что из прошлого. Но это невозможно! А как я оказалась здесь?! Это ведь тоже невозможно! Что же мне делать? И как мне вести себя дальше? Боже, как страшно! Хоть бы кто-нибудь помог мне… Что же будет со мной дальше?!»
   — Не преувеличивай, — ответил я, — он был всего лишь грязен, как свинья, и не более того.
   Мы помолчали. Моя гостья стала понемногу осваиваться, она уже не так сильно боялась меня.
   — А как я здесь очутилась? — наконец, задала она этот давно ожидаемый мною вопрос.
   — Я же бог. Кстати, посмотри на часы.
   Она посмотрела на часы, стоящие на полке, а затем удивленно сказала:
   — Это же позавчера. Я что — нахожусь в позавчера?
   — Конечно. И к тому же в другом месте, — сказа я и успокоил ее, — но ты не бойся меня — ты в моей власти, как и всякий другой человек, независимо от времени и места, в котором он находится, — передо мной или же где-нибудь еще, поэтому расслабься и не жди ничего плохого.
   Мы вновь замолчали. Моя собеседница напряженно раздумывала. Она то и дело смотрела то на часы, то в окно, то на меня. Послышался шум воды.
   — Что такое? — встрепенулась она.
   — Пойдем, посмотрим, — ответил я.
   Это наверняка хозяйка дома зачем-то открыла воду. Мы пошли на звук: прошли через комнату мимо аквариума с рыбками, вышли в коридор, свернули в ванную и увидели женщину — она стояла перд зеркалом и напряженно смотрела в него, облокотившись на раковину, в которую с шумом лилась вода.
   — Что с ней случилось? — спросила моя спутница.
   — Ничего, — ответил я, — она просто удивилась.
   — Так, значит, это правда: ты — бог, — повернувшись к нам, промолвила хозяйка дома, а затем продолжала, — и значит тот твой гость действительно из прошлого…
   — Конечно, из прошлого — и я сейчас вам обеим все подробно объясню.
   Для меня, и таких как я, ничто не гибнет безвозвратно. Вы обе только что видели человека, который умер тысячи лет назад, но вы видели его сейчас живым.
   Вы знаете, что каждый объект имеет свое месторасположение как в пространстве, так и во времени. Вы, люди, не можете путешествовать во времени, и поэтому прошлое для вас безвозвратно утеряно; но вы можете перемещаться в пространстве, и поэтому то, что вы не ощущаете сегодня, но можете ощутить позже, не умерло для вас — открытое будущее дает вам возможность перемещения в пространстве.
   Вы встречаетесь и расходитесь и снова встречаетесь друг с другом. Когда вы расстаетесь, вы не думаете о смерти — вы думаете о будущей встрече, которая произойдет из-за течения времени в будущее и вашего перемещения в пространстве. Точно так же и со временем — я могу переместиться в прошлое и встретиться там с тем, кто уже давным-давно умер для настоящего. Я могу также перемещать во времени и вас — людей и любые другие объекты. То, что для кого-нибудь является прошлым или будущим, а может быть и настоящим, то для меня является исключительно настоящим, в пределах которого я могу перемещать любые предметы.
   Помните, люди, что в каждый момент времени вы фиксируетесь в пространстве, и эта точка пространства-времени отныне ваша, и, чтобы ни случилось в будущем, это место и это время принадлежат вам, принадлежат навсегда!
   Возможность путешествия во времени органично присутствует во мне, как результат моего внутреннего строения, моей внутренней логики. Так же и в вас существует возможность дышать, ходить, говорить, как результат вашего строения, вашей внутренней логики. Но я не бог, не тот сверхъестественный бог, которого вы придумали себе сами: я — почти Властелин Миров, реальный, настоящий и живой.
   — Какие у тебя дальнейшие планы относительно нас? — спросила одна из них.
   Из-за своей резкости и властности я чувствовал себя немного виноватым перед ними, поэтому заглянул в их души и успокоил их, а потом решил сделать им подарок, поэтому предложил отправиться в экзотическое путешествие:
   — Я отправляюсь на Халу. Если вы хотите, то я могу всех вас взять с собой.
   Они знали, что Хала — это планета с опасными животными, и что туда обычно ездят на охоту, поэтому отказались.
   — Что там делать на Хале? — сказала гостья. — Там слишком опасно.
   — Лучше бы ты не трогал мою дверь! — с вызовом, вскинув вверх голову, произнесла хозяйка дома.
   — Я могу легко починить ее, — ответил я, — пойдем, посмотришь.
   Мы вернулись к поврежденной двери, но на ней не было ни единой царапины.
   — Как тебе все это удалось?! — изумилась хозяйка.
   — А что тут случилось? — спросила вторая женщина. — Я ничего не понимаю.
   — Когда она, — я кивнул на хозйяку, — захотела, чтобы я продемонстрировал свое могущество, я превратил свою руку в тигриную лапу и с ее помощью расцарапал эту дверь, — я увидел, как гостья с недоумением посмотрела на мои вполне обычные руки, но ничего не сказала, а я, тем временем, продолжил. — Теперь я устранил повреждение: в прошлом за мгновение до того, как я ударил дверь, я сделал ее копию, после чего вернулся в настоящее и заменил расцарапанную дверь на другую, на созданную ранее копию, — вот и все.
   — Так значит, это копия, — разочарованно протянула собеседница и погладила рукой гладкую поверхность дерева.
   — Копию я обычно делаю таким образом, — продолжил объяснять я, — сначала фиксирую объект во времени, а затем — в пространстве, после чего объект копируется в пространстве. В результате в один и тот же момент времени получаются два или более равнозначных объекта, находящихся в разных частях пространства, поэтому получившаяся копия ничем не хуже оригинала. Можешь считать, что когда я расцарапал дверь, то повредил копию, а оригинал появился только сейчас.
   — Сложно ты объясняешь, — промолвила хозяйка, — но я рада тому, что дверь не стала выглядеть хуже.
   — Хуже быть не должно и поэтому не будет. Однако, мое предложение относительно путешествия остается в силе: я предлагаю вам обеим побыть халанками, побродить по планете и увидеть мир Халы таким, каким он есть на самом деле.
   — Хала — это планета такая? — спросила одна из них то, что прекрасно знала сама.
   «Им надо немного подумать», — понял я, поэтому не стал ускорять события и подтвердил:
   — Планета, а на ней целый чудесный мир.
   Они согласились через несколько минут, согласились из любопытства, соблазненные словом «чудесный». Женщины не ставили никаких условий и не расспрашивали о том, что нам предстоит делать там; видимо они предполагали узнать это по дороге, но, к их удивлению, оказалось, что дорога занимает меньше доли мгновения.

Глава 12.
Бело-голубые кони Халы.

   Мы стояли втроем под невысоким деревом, неподалеку от нас росли две группы невысоких кустов, а дальше, до самого горизонта, расстилалась бесконечная зеленая степь с яркими полосами цветов, растущих в тех ложбинах, в которых чаще всего застаивается вода после дождя. Покрытое серыми рваными тучами небо над нашими головами светилось изнутри светом спрятавшегося за облаками солнца этого мира — солнца Халы. Мы были одеты в красивые спортивные костюмы, однако обуви у нас на ногах не было.
   Едва осмотревшись, обе женщины засыпали меня вопросами и о когтях на пальцах ног, и об ударных буграх, и о шестом пальце на руке. Я объяснил им, что мы не люди, а халане, поэтому-то и выглядим соответственно. Они спросили меня о невероятных цветах и оттенках, видимых нами, о странных звуках и неведомых запахах. Я объяснил им, что теперь мы видим, кроме обычных красок, также в инфракрасной и ультрафиолетовой области, еще мы можем слышать те звуки, которые недоступны человеческому уху; ну а нюх у нас теперь лучше, чем у земной собаки.
   Когда я объяснял им все это, во мне росло и крепло странное чувство, что это уже было со мной раньше. Сначала Хозяева Миров показывали мне мир Халы, а я был гостем в нем; я все спрашивал их и спрашивал, и все удивлялся и удивлялся — теперь же я сам показываю своим гостям все тот же мир Халы, и они задают мне те же самые вопросы и удивляются тому же, чему раньше удивлялся и я. Это спираль развития — я сделал полный виток и теперь нахожусь в том же месте, но на более высоком уровне.
   Я говорил с ними, удивлялся вместе с ними, а в душе у меня была легкая грусть. Щемящее чувство тоски сжало мое сердце, и комок подкатил к горлу — хотелось плакать. О, Хала, прекрасная Хала, я снова с тобой, но теперь уже не как гость, а как твой господин!
   Я отошел от собеседниц и положил руку на ствол дерева. Он был шершавый и неровный. Я гладил его и грустил о прошедших временах, смотрел на дерево и не видел его. Солнце бросало золотые блики мне на руку, и от этого становилось еще печальнее. Ах, Хала, Хала… Почему ты не Земля?
   У меня в душе два мира — мир Земли, где я вырос, и мир Халы, где я перестал быть человеком.
   Я вдохнул полную грудь воздуха — резкий запах фтора защекотал мне ноздри — в нем я различил привкус фторида кислорода, он был слабый, но он тоже бодрил. Всех этих запахов не было в мире Земли, а здесь они были… Земля похожа на Халу, как черно-белый рисунок похож на цветную картину, — и все же я любил оба эти мира, и мне хватало любви в сердце как для Земли, так и для Халы.
   Но постепенно Хала делала свое дело: горячий озон входил в мою грудь и растекался живительными соками по всему телу, растворяя грусть и печаль, — и они уходили от меня; они оставили свой след в моей душе и ушли тихо и оттого незаметно — прекрасная Хала вновь вступила в свои права.
   — Кстати, а знаете ли вы, что ваша одежда проживет здесь недолго? — обратился я к своим спутницам.
   — А в чем же дело? — удивились они.
   — Костюмы-то наши родом из мира Земли, а здесь, на Хале, такая агрессивная атмосфера…
   — И что же будет? — забеспокоились женщины.
   — Да «сгорят» они, рассыпятся в прах; но я думаю, что к тому времени, когда это произойдет, вы уже привыкните к жизни здесь и сможете легко перейти на местную одежду из шкур и, по желанию, из листьев.
   — А с нами ничего не произойдет?
   — Что же с нами может произойти? — ответил я им. — Ничего не произойдет — ведь мы — халане, это — наш мир и мы приспособлены к жизни в нем.
   Мы помолчали.
   — А здесь есть люди? — поинтересовалась одна из них.
   — Конечно, есть. Пойдем, посмотрим.
   Встреча с людьми входила в мои планы, поэтому место нашего появления в мире Халы было расположено неподалеку от людей. Мы двинулись через степь, прошли через гряду холмов и вышли к речной долине. Солнце уже начинало клониться к вечеру, но день был еще силен — краски на нашей одежде уже поблекли, но не намного — атмосфера планеты уже принялась за свою работу. Мы перешли реку, прошли через колючий кустарник с красными ягодами и поднялись на холм.
   Перед нами расстилалась большая поляна. Ее ограничивали деревья, растущие перед нами, а с трех других сторон ее границей служили кусты. Мы спрятались под кустом с длинными синими листьями так, чтобы работавшие на поляне люди не заметили нас. Эти кусты были высокие, они росли между двумя деревьями, поднимая свои аспидно-черные ветви прямо внутрь их кроны, образуя надежный забор.
   А людей было шестеро. Они были одеты в блестящие скафандры и среди цветущих трав выглядели инопланетянами — а они и были ими!
   Пришельцы прибыли сюда на двух машинах. Одна из них была небольшая, четырехместная, выкрашенная в красный цвет, другая же была огромным серебристым грузовозом. Люди уже частично разгрузили его и приступили к установке привезенных им конструкций. Там было несколько среднего размера домиков со шлюзами и еще какие-то непонятные блоки. Транспортные роботы помогали людям монтировать конструкции и оборудование, а два охранных робота медленно перемещались вдоль границы поляны. Стражи наверняка заметили нас, но мы не предпринимали попыток проникнуть к людям, поэтому они и не тронули нас. Скорее всего, роботы считали нас какими-то обычными, в меру любопытными представителями местной фауны. Они уничтожили бы нас, попытайся мы перейти заданную людьми невидимую границу, окружавшую лагерь, ну а за границей мы (так как в их представлении мы были животными) могли вести себя как нам было угодно.
   Я спрятался сам и спрятал своих спутниц не от роботов, а от людей — ведь если бы люди увидели нас, то они наверняка проявили бы к нам излишне сильный интерес, попытавшись поймать нас или убить, чтобы потом можно было бы исследовать этот новый человекоподобный халанский вид.
   А пока мы просто лежали и смотрели на людей, изредка обмениваясь замечаниями. Я знал, что люди делают здесь временный лагерь, и сообщил об этом своим дамам. Задумавшись, я вскоре прекратил разговор с ними, поэтому мои спутницы стали общаться только друг с другом.
   Я смотрел на людей глазами халанина. Они, люди, были совершенно чуждыми для этого мира. Скафандры, медленные и неуклюжие движения, их боязнь свежего воздуха Халы — да, конечно, они были чужаками. Люди пришли сюда из мира Земли, пришли непрошеные и нежданные. Здесь, на планете Хала, было много препятствий, которые затрудняли их работу, но не было ничего, что могло бы их остановить. Человек привык справляться с трудностями, с большими и с маленькими, поэтому он справляется и справится с проблемами и этого мира тоже.
   Я смотрел и на людей, и одновременно внутрь себя и видел, как раздражение на непрошеных пришельцев растет у меня в груди. Я лежал на траве, без скафандра, дышал воздухом моей Родины — я был частью этого мира, а они — нет. Пришельцы мешали мне, причем мешали сильно. Я был не столько против их деятельности, сколько был против их самих.
   Люди пришли в мой мир, пришли не как враждебная сила, но все-таки пришли, как представители чужого (а значит, враждебного) мира; и, соответственно, сами они стали врагами моего мира, то есть стали моими врагами. Они не мешают мне жить, мне мешает само их наличие. Они должны или умереть, или безвозвратно уйти — только в этом случае я, быть может, не буду так сильно ненавидеть их.
   Я, халанин, ненавижу людей за то, что они есть. Если бы они узнали о моем существовании, то также ненавидели бы меня за то, что я есть. Это называется органическая ненависть — ненависть миров, ненависть разумных цивилизаций друг к другу.
   Ярость поднималась во мне тяжелыми красно-черными волнами, она жгла мне душу и заливала мозг. Будь я прирожденным халанином, а не тем, кем являюсь сейчас, то я бы приложил все свои силы для того, чтобы убить этих людей, — при этом риск самому погибнуть для меня был не столь уж и важным. Но я был почти Хозяином Миров, а еще раньше я был человеком, — именно поэтому, несмотря на бушующую во мне ярость, я сохранил ясный ум, способность рассуждать и контроль над собой.
   Органическая ненависть — страшная вещь. Что бы ни делал объект такой ненависти, он не в силах прекратить ее — и, чтобы ни делал его противник, он тоже не в силах прекратить ее. Смерть, и только она одна, может прекратить эту ненависть, и это по-настоящему страшно.
   Земляне и халане — две цивилизации, испытывающие друг к другу органическую ненависть, обусловленную колоссальными различиями обоих миров, — и в этом случае от отдельной личности не зависит ничего!
   Что бы ни делал разумный индивидуум, на каком бы уровне культурного развития он ни стоял, какими бы знаниями он бы ни обладал — все равно — он не может ни регулировать силу, ни управлять направлением своей органической ненависти; он может только исполнить свой долг — это повеление мира, откуда он родом — он должен осуществить программу, заложенную в нем его биологической конституцией.
   Разумная цивилизация неразрывно связана со своим миром, и из-за глобальных противоречий между мирами возникает органическая ненависть между цивилизациями. Органическая ненависть требует одного: «Любой ценой убей чужого!», и это не пустые слова. Для разума нет ничего более ужасного и величественного, чем война разумных цивилизаций, чем смертельная схватка разумов без проигравшего, ибо проигрыш означает тотальное уничтожение. Тогда, на Хале, я постиг эту истину и понял, насколько это действительно важно.
   Земля и Хала — такие разные и одновременно такие похожие миры!
   А моя злость на людей осталась со мной, с халанином.
   А моя злость на халан осталась со мной, с человеком.
   И мой полет над проблемами этих миров остался со мной, с почти Хозяином Миров. Нас было трое — и в моей душе мы все жили в мире.
   …Мы долго смотрели на людей, и когда, наконец, мне это надоело, мы ушли. Мы прошли сквозь кустарник в сторону от людей, и вышли в открытую лесостепь. Заночевали мы прямо посреди равнины, чувствуя себя защищенными от хищников своими острыми чувствами и мощными ударными буграми. На ужин я накопал съедобных кореньев, набрал ягод и сочных мясистых листьев.
   После заката солнце оставило этот мир, и звезды вступили на черное небо — пришла ночь. Нас не тревожили опасные ночные звери — они были далеко, и лишь только изредка громкие звуки будили нас в серебристо-черной тишине — то были ночные птицы и разные мелкие степные существа, которые жили своей жизнью со своими тревогами и радостями, мелкими и крупными удачами и поражениями, а до нас долетали только отзвуки ее, этой неприметной ночной жизни.
   Встало солнце, разгоняя ночную прохладу, и легкий утренний ветерок зашелестел в траве. Хала просыпалась — до нас уже донесся откуда-то из далекого далека приглушенный рев какого-то хищного монстра. Я насобирал на завтрак съедобных плодов, и мы плотно поели. Солнце поднималось все выше и выше, а мы лежали и, отдыхая, лениво переговаривались после вкусной еды. Наконец, я отдохнул и решил осуществить давно задуманную идею.
   — Вставайте, сейчас будет самое лучшее время в вашей жизни, — сказал я, — ее пик.
   — А что сейчас будет? — спросили меня женщины, поднимаясь и отряхиваясь.
   — Кони, просто кони.
   Я приказал трем коням прибыть ко мне, и они поскакали к нам. Лошади были совершенно дикие, они только недавно узнали о моем существовании, но, тем не менее, не могли противиться моим мысленным приказаниям. Так я и буду управлять ими на протяжении всей поездки — молча, качественно и выверено, ибо я вижу их самочувствие, и поэтому мои команды будут вполне согласованы с ним, а значит, и результат моих распоряжений будет хороший.
   Мы ждали их недолго. Из тени деревьев прямо к нам выскочили три бело-голубых коня. Они были белые, чисто белые, без единого темного пятнышка. Как белые облака скользили они к нам из разноцветного мира! Когда они двигались, на белой шкуре у них в такт движениям бежали голубоватые отблески, похожие на голубые волны в безбрежном белом океане. И грива у этих лошадей тоже была белая, и она тоже отбрасывала голубое сияние.
   Прекрасные кони! Кони — светлая мечта детства! Именно на таких конях ездят герои сказок, и блеск их голубых волн уносит детское сердце в далекую и прекрасную страну счастья. Кони добра, белые кони Халы, бежали к нам, и их гривы трепетали по ветру как флаги. При виде таких чудесных созданий ребенок тянет свои ручки к их лебединым шеям, и малыш весь улыбается, освещая мир своим счастьем. Ожившая мечта радостного детства — бело-голубые кони Халы — воплощение красоты и доброты этого мира! Белые кони бежали к нам, а когда добежали, то остановились и смотрели на нас своими большими, по-человечески добрыми и умными глазами.
   — Да они в тысячу раз лучше, чем в фильмах! — с восхищением сказала одна из моих спутниц. — Они просто прелестны!
   — Да, это лошади богов, — добавила вторая.
   Я подошел к коням и стал надевать на них седла. Я стоял спиной к своим спутницам и сердцем чувствовал их удивленные взгляды — они поразились моей манере брать нужные мне вещи прямо из воздуха.
   — Мы будем на них кататься? — спросили меня.
   — Кататься… — можно сказать и так, — ответил я и продолжил рассуждать вслух, — но все же я думаю, что в нашем языке — языке людей, трудно будет найти верное слово для описания того, что с нами произойдет в дальнейшем. Прогулка с препятствиями… — быть может, но, скорее всего нечто большее, чем просто прогулка. Мой вам совет: смотрите по сторонам, но не забывайте смотреть внутрь себя и слишком сильно не пугайтесь — только в этом случае вы сможете попытаться постигнуть мир и себя в этом мире.
   Я надел седла и сказал:
   — Садитесь.
   — А где же уздечка? — удивились они.
   — Она вам не нужна, — пояснил я им. — Изредка вы можете держаться за гриву, а в основном просто сидите. Вы не люди — вам это удастся легко. Поехали.
   Мы сели на коней и пустились в путь. Лошадки сначала бежали легко, делая примерно сто километров в час. Мы мчались по степи широкой группой, веером, а не след в след. Я постарался устроиться поудобнее и освоиться с ритмичными толчками при скачке. Прошло немного времени, а я с моими спутницами уже смотрели на окружающие нас пейзажи, почти не отвлекаясь на то, чтобы удержаться в седле. Мы не разговаривали: на скаку это было затруднительно — можно было прикусить губу или язык, и, к тому же, мешала тряска и пыль. Постепенно мы все погрузились в раздумья, которые время от времени прерывались встречей с чем-нибудь интересным. На душе было хорошо, а со временем становилось все лучше и лучше: глупые мелкие проблемы уходили прочь — осталась только дорога, и мы на ней. Вокруг нас расстилалась лесостепь — типичный пейзаж из разноцветных трав и кустарников, а также небольших групп деревьев.
   Наши кони стали бежать еще быстрее. Ветер стал жестким и хлестким, а сама скачка лошадей — более направленной и сосредоточенной — мы двигались со скоростью более двухсот пятидесяти километров в час. Кони все скакали и скакали, не чувствуя усталости.
   Я решил, что нам пора познать этих дивных коней поближе, и приказал лошадям двигаться еще быстрее. Ноги животных замелькали в траве, спины лошадей стали похожи на ожившие камни, воздух стал твердым, хоть ножом режь. Пейзаж мчался назад с фантастической быстротой, сидеть стало очень неуютно — мы делали свыше четырехсот километров в час. На такой скорости пятидесяти — и стометровые прыжки казались чем-то обыденным; речки, кусты и ложбины пролетали под нами в буквальном смысле этого слова — а чем же еще, как не небольшим полетом можно назвать стометровый прыжок?!
   Я не стал загонять коней — и они уменьшили скорость своего бега до крейсерской — примерно до трехсот километров в час. Солнце поднималось к зениту, становилось все теплее и теплее. Лошади иногда притормаживали возле речек и ручьев, быстро пили воду, а затем вновь мчались все дальше и дальше. Кони пили часто, но понемногу.
   Пришел полдень — яростные лучи солнца горячили кровь, доводя ее до бешеного кипения. Лошади тоже почувствовали ее, поэтому мчались к темнеющим вдали лесам, делая почти четыреста километров в час. Жаркое и яркое послеполуденное время! Весь мир полыхал в лучах солнца, и Хала, блистая в его лучах, казалась еще прекрасней, чем на рассвете.
   Все живое двигалось, притом двигалось резко и быстро. Мы мчались вперед, а нас провожали взгляды различных зверей: высоких и низких, с рогами и без, разноцветных и однотонных, двуногих, четырехногих и многоногих. Их было много, и все они были такие разные: мирные травоядные животные провожали нашу группу с интересом и тревогой, но, увидев, что нас никто не преследует, успокаивались; хищные взгляды тоже внимательно осматривали нашу группу — обладатели могучих клыков, крепких когтей и сокрушительных рогов смотрели на нас, оценивая наши силы. Но кони мчались настолько мощно и уверенно, что плотоядным зверям становилось ясно: кони пышут силой и здоровьем, они — не больные и поэтому не являются их потенциальной добычей.
   Вскоре впереди нас в разрывах кустарника блеснула гладь широкой реки. Присутствие этой большой реки чувствовалось уже давно — воздух становился все влажнее, достаточно сильно смягчая полуденный жар. Над рекой висел легкий туман; тот берег, по которому мы приближались к воде, был значительно выше противоположного, более полого берега, поэтому наши лошади и решились на прыжок.
   Мы вылетели к обрыву и увидели переливчатое, похожее на радугу образование, играющее красками над белесым туманом, а тем временем, кони разогнались почти до четырехсот пятидесяти километров в час и великолепным километровым прыжком пролетели над водой! Такому прыжку позавидовали бы сами боги! Это не Земля, это — Хала: голубая вода в отблесках солнца и белые кони, как невесомые белые птицы, летящие над ней. Мы не останавливались, а мчались все дальше и дальше. Душа цвела и пела — было дивно!
   Кони не чувствовали усталости, и мы, их наездники, тоже. Они привыкли к нам, а мы привыкли к ним. Белые лошади Халы бежали со своей обычной скоростью, и красное солнце сбоку от них освещало облака в теплые краски заката. Деревья становились все выше и выше, их кроны смыкались, тропа сужалась, и вот мы уже мчались по лесу, теперь уже один за другим. Розовыми красками догорал день — в лесу он догорал быстрее, чем в степи, но мы все равно двигались вперед. Я взглянул на себя — моя одежда, как и на спутницах, потемнела и побурела — воздух Халы сжигал ткань прямо на мне.