Страница:
Нужно веселиться, ибо твое будущее покрыто мраком — может быть оно будет в тысячу раз хуже, чем твое настоящее, которое кажется тебе плохим.
Радуй себя сам, ибо другие не будут стараться радовать тебя.
Тот, кто смеется, духовно сильнее того, кто ходит по жизни с серьезным лицом.
Порадуйся вместе с конкурентом — и его успех станет твоим успехом, позавидуй конкуренту — и его успех станет твоей неудачей.
Конечно, можно завидовать более удачливому, чем ты, и стремиться умалить его заслуги, а то и просто подставить подножку, но помни:
«Уничтожь победителя — и его победа станет еще больше, а твое поражение все равно останется точно таким же поражением, каким и было раньше».
…А еще я понял смерть. Пока смерть подвластна тебе, ты никому не подвластен[5].
Так почему же ты, человек, отторгаешь смерть? Ведь все мы смертны, и я, наверное, тоже.
Живи в мире со своей смертью, человек.
Твоя смерть всегда с тобой, ибо существует право, по которому мы можем отнять у человека жизнь, но нет такого права, по которому мы могли бы отнять у него смерть.[6]
Посмотри на меня — я уже дважды умирал, и после каждой своей смерти становился другим, но я — не человек, а некто больший, чем человек. Ты же — человек, поэтому когда ты умрешь, тогда ты умрешь только для окружающих, однако ты можешь остаться жить в памяти потомков. Жизнь — коротка, но слава может быть вечной,[7] и это утверждение истинно!
…Я был таким же, как и раньше, когда еще я не ступил на этот путь; и так же, как тогда, я относился к незнакомому человеку: сначала, в первый момент знакомства, в душе я не верил ни единому его слову, однако доверял полученной от него информации (конечно же, если на то время у меня не было проверенных данных, которые противоречили бы ей). В таком случае я вполне мог действовать согласно полученной от него информации или же сослаться на его мнение. Если же он меня обманывал (случайно или же преднамеренно), то я не огорчался, ведь внутренне я все равно ему не верил! Ни для него, ни для меня это не будет иметь никаких последствий, а он вряд ли обогатится духовно или материально из-за такой мелочи, как обман. Но если по прошествии длительного промежутка времени после регулярного общения оказывается, что мой партнер, в основном, говорит не обманывая, а лишь ошибаясь, и делает то, что пообещал, тогда следует вывод, что ему можно доверять, и он является настоящим другом — и если вдруг он все же решится на сознательный обман, то это уже называется предательством, которое огорчает и за которое можно (если только судьба даст в руки шанс), можно и отомстить, и отомстить жестоко. Я подчеркиваю — только если судьба сама даст в руки шанс — нельзя мстить ради мести, ибо этим опустошается твоя собственная душа; если судьба не дает тебе такого шанса, это не значит, что она не даст его кому-либо другому (кто предал один раз — предаст и второй, а значит, врагов у него будет больше, чем «друзей», которые лишь называют себя его «друзьями», а на самом деле они — лютые волки) или даст его тебе, но даст позже.
Но лучше не мстить — лучше всего просто забыть и идти дальше своей дорогой — меряй все своей смертью, и тогда поймешь, на какие никчемные мелочи тратится жизнь, твоя единственная и неповторимая жизнь.
Лучшая месть — забвение, она похоронит врага в прахе его ничтожества.[8]
Вчера и сегодня… Ты вчера сделал что-либо, а сегодня оказалось, что сделанное тобою вчера — плохо и тебе не нужно, потому что ты рассчитывал получить не тот результат, который получил, а другой, лучший. Ты можешь упрекнуть себя за сделанную тобой ошибку, можешь упрекать себя еще многие дни и годы, но, во-первых, от упреков самому себе ничего не изменится, и во-вторых, нужно не упрекать, а делать правильные выводы: то, что ты сделал вчера — это хорошо, ведь ты сделал это на основе имеющейся у тебя информации на вчера, и в том, что ситуация к сегодняшнему дню изменилась — не твоя вина; ты можешь упрекать себя только в том, что «на вчера» ты собрал недостаточное количество информации и не спрогнозировал изменение всей ситуации в целом (но это очень сложно — предсказывать будущее, и многие регулярно терпят крах в этом). Если же ты «на вчера» собрал всю информацию, которую только мог собрать (ведь твои возможности не безграничны!), то ты не можешь упрекать сам себя ни в чем — ты сделал все правильно!
Живи спокойно и не терзай себя прошедшим днем!
Но люди — сложные создания, а их поведение —еще сложнее, поэтому, чем глубже я узнавал человека, тем больше понимал, насколько он сложен. Человеческий характер складывается из различных, часто противоречивых качеств: какие-то из них в данном обществе признаются положительными, а какие-то — отрицательными. Чем больше в одном человеке чего-то хорошего, тем меньше дурного, но это не всегда так.
Люди могут вести себя по-разному в одинаковых ситуациях, и этим они принципиально отличаются от машин.
К тому же — недостатки людей плавно переходят в их достоинства и наоборот.
…Когда я был еще человеком, мне не нравилась толпа: я старался находиться вне ее — не в группе, а рядом, чтобы между мной и ними было свободное пространство; и с течением времени эта моя отчужденность от «стада» выросла еще больше — теперь я чувствовал дискомфорт, находясь даже неподалеку от группы людей, поэтому я уходил от толп и плотных групп, предпочитая отстраненное одиночество.
Толпа — это стадо, идущее за вожаком.
Я — не ведомый, но я и не ведущий — я сам по себе: мой путь — это именно мой путь, на котором мне не нужны ни провожатые, ни последователи.
…Правда, когда я шел с кем-нибудь на контакт, тогда я действительно шел на него: подходил к кому-либо и вел беседу с выбранным мной человеком, однако я редко допускал обратное, —навязывание чужой инициативы меня раздражало. Я не против того, чтобы меня кто-либо убедил в чем-нибудь, но я не думаю, что первый попавшийся достоин хотя бы одного моего слова, поэтому я был очень разборчив в знакомствах, в общении, а самое главное, в обещаниях, ибо я могу выполнить практически все, а нарушать данное мной слово мне было противно, как будто я переступаю через себя, через свою основу — совесть. Эта моя гордыня имеет под собой ту основу, которую мало кто имел из людей за все историческое время, — право на нее, я полагаю, имели только мои предшественники — те, кто раньше прошел путь аналогичный моему, и поэтому я согласен, что излишнее высокомерие человека к человеку (как и самолюбование) вредно.
Столь же сознательно, как и толпы, я избегал рукопожатий — они были неприятны мне — эти касания чужих рук, символизирующие открытость и чистоту намерений, со временем стали чужды мне: я стал закрыт, закрыт психически и морально, а намерения мои могли быть какими угодно — от благородных и добрых, до жестоких и разрушительных. Чужие руки — мытые-немытые, чистые-потные, всякие разные — зачем они мне нужны? Рукопожатие с другом, с надежным и верным товарищем, которых у меня и было-то немного (а я думаю, что их столько же — их не может быть много по определению — и у всех остальных людей) — возможно и даже благотворно как для меня, так и для него, поэтому друзей я не чуждался, а вел себя с ними точно также, как и вел себя до начала своего пути.
…А время шло, и я чувствовал, будто что-то теряю. Ощущение потери не покидало меня. Все, что я делал, я делал без цели. Я впустую тратил время, и оно уходило от меня безвозвратно. Не для того мне были даны такие колоссальные возможности, чтобы просто менять миры, свой облик да любовниц, не для того…
Время, как и жизнь, — купить нельзя — можно только потерять.
Самое важное в моей жизни — время… — и я был морально готов платить бесчисленными триллионами людских жизней за одну секунду своего существования, но платить было не за что… — каждый умирает в одиночку! — да, я слишком далеко ушел от мира людей — обратно дороги уже давно нет, ну и пусть — я смело смотрю вперед, а не со страхом оборачиваюсь назад!
…А потом со мной произошел очень важный случай. Как-то раз мы с тигром путешествовали во времена средневековья. Была осень — красно-желтые листья расцвечивали леса и поляны во все оттенки огненного цвета, воздух был чист и светел; улетали птицы, жалобно курлыкали журавли, еще стояли последние деньки бабьего лета — и на душе было так хорошо! Ночь следовала за днем, безоблачная, с чистыми сверкающими звездами, а затем приходил восход, и нежаркое солнце вставало над горизонтом.
Мы с тигром сытно пообедали и легли отдохнуть: я выбрал место достаточно далеко от дороги, чтобы нас не увидели люди, — мы спрятались за холмом, поэтому могли лениво слушать, как скрипят телеги и вялые возгласы усталых путников замирают где-то вдали. Желтеющая трава шелестела, и шелест ее был какой-то жестковатый — это засыхающие стебли и листья ее терлись друг о друга. Летом, когда трава была еще зеленой, она шелестела гораздо мягче и нежнее, и жаркое солнце вместе с этим шелестом так расслабляло все тело, как не могла расслабить эта трава — трава осени, бодрящая и светлая. Пахло нагретой зеленью и свежестью близких осенний дождей.
Тигр спал на боку, я же — на спине, положив свою голову ему на живот. Зверь был теплый — теплей, чем подушка, — он был живой, и его живот мерно поднимался и опускался в такт его дыханию. Внезапный резкий лай собак разбудил нас, я поднял голову и прислушался. Неожиданно, лай стал приближаться к нам, я отчетливо услышал стук копыт скачущих лошадей, и мне это не понравилось. Тигр хотел вскочить, но я мысленно успокоил его, и он только повернулся на живот, однако кончик его хвоста все же возбужденно забился по траве; я же просто сел и, повернувшись лицом к источнику звуков, принялся ждать дальнейшего развития событий.
Мы вскоре увидели их — несколько собак мчались впереди группы, состоящей из двух десятков всадников. Судя по одежде, это были рыцари с оруженосцами, они все были вооружены и настроены весьма решительно, но, увидев нас, смутились и отозвали собак, а затем, уже не спеша, подъехали к нам поближе. На мой взгляд, взгляд человека звездной эпохи, их одежда была дурно пахнущей и грязной, а железное оружие — примитивным и грубо сработанным.
Их предводитель обратился к нам с вопросом, скорее всего, он спрашивал меня, кто я такой и откуда пришел, но в моей душе не было интереса к разговору — я слишком глубоко познал людей. Меня это удивило — такого ощущения у меня еще не было ни разу. Я мог бы легко выучить их язык и ответить, я мог бы послушать, о чем они будут говорить со мной дальше, но любопытства ко всему этому уже не было, как не было и чувства опасности — какую опасность они могут представлять мне? Мне?! — да никакой!
Я обнаружил, что мне безразличны их слова и их мнения, их мечты и желания, но не потому, что они меня чем-то не устраивают, а потому, что теперь это такое мое внутреннее состояние. Мне надоели люди, я устал от них, я — не один из них: я — другой.
Он еще что-то говорил, а я смотрел на него равнодушно, как на вещь, и он понял это. Всадники, конечно же, могли попытаться сделать что-либо со мной, но их останавливала неизвестность — явно ручной зверь, который не водится в этой местности, моя одежда — одежда современного человека, которую невозможно найти у местных ткачей в их лавках, и мое спокойствие, скорее всего, базирующееся на неоспоримом превосходстве. Нутром да и умом, наверное, тоже, они понимали, что мы не боимся их, что наша уверенность в своих силах должна быть на чем-то основана, и, следовательно, если на нас напасть, мы можем быть опасны для них — а так оно и было!
Они постояли еще немного, их собаки все так же злобно гавкали, буквально захлебываясь от лая, но в контакт мы не вступали, и они ушли восвояси. Я понимал, что они вернутся сюда, что они вернутся с еще большей силой, чем у них есть сейчас, вернутся со священниками (ибо заподозрят колдовство), но это будет потом; а сейчас они уходят, и пропасть между мной и людьми не сокращается — я чужой для них, и чем больше силы во мне, тем дальше я от людей.
И когда придут они сюда снова, чтобы встретить меня, я оставлю им только воспоминания о предыдущей встрече — ветер не удержишь в клетке! — и ясное понимание того, что чудо ушло, что чудо не состоялось, хотя оно было так близко, что можно было прикоснуться к нему руками. Ночь придет за днем, день придет за ночью, будут люди, но меня с ними уже не будет, и нет печали в сердце моем — время пришло, пришло время расставаться с людьми навсегда.
У меня с людьми разные дороги, и вот они разошлись. У людей есть люди, а что есть у меня? — так… робкие потуги на власть над Вселенной.
Я даже не могу еще создать из ничего мертвую материю, а из мертвой материи — разум, но все это будет у меня впереди — так обещал мне мой «отец». Уже сегодня я могу использовать в самом широком смысле этого слова любого человека, когда бы он ни жил или будет жить, и независимо от того, когда он умер или же умрет.
Любая женщина из любой эпохи будет моей, стоит мне только пожелать этого! Она будет рада общению со мной, в том числе и интимному, или потому, что я буду выглядеть перед ней так, как она этого больше всего желает, и говорить ей то, что она от меня ждет; или потому, что я могу изменить ее сознание в нужную мне сторону до такой степени, что она будет считать меня единственным, неповторимым и долгожданным — самой большой любовью во всей своей жизни — и я уже сколько раз успешно делал это раньше!
Но все это умение являться всего лишь частью моего могущества, которое распространяется на все живые существа и неживые объекты в пределах Галактики и дальше на протяжении тысяч световых лет; и это все мое могущество является всего лишь малой толикой того могущества, которым обладает мой «отец» и которым, возможно, впоследствии буду обладать и я.
Теперь я понял, почему путь, который мне нужно преодолеть — это, прежде всего, путь внутри меня самого. Не стать Хозяином Миров фактически, если не станешь Хозяином Миров внутри себя самого. Стать сверхчеловеком мне было достаточно легко, потому что я все же оставался человеком, однако Повелитель Миров — не человек. Как найти этот мост (или же его нужно создать?), чтобы преодолеть эту пропасть? Тогда я не знал этого, и это незнание приводило меня в отчаяние. Мне нужно постичь Властелина Миров, при этом все еще оставаясь человеком, — а это так же трудно, как искать то, чего нет.
Ощущение потери у меня усиливалось с течением времени, и вместе с тем росло отчаяние. Надежды были, как миражи в пустыне, — они колебались где-то вдалеке, недостижимые и призрачные. И все же меня не покидала уверенность в том, что главное находится внутри меня, в моей душе, а значит, ничего еще не потеряно, хотя я не скрывал сам перед собой того факта, что в настоящий момент я пока не готов осуществлять, вернее, реализовывать абсолютную власть над каким-нибудь миром и нести за это полную ответственность перед своей совестью.
С течением времени, пытаясь постигнуть устройство нашей Вселенной (к другой у меня тогда еще не было доступа), я все больше и больше укреплялся в мысли о том, что у нее есть одно очень важное свойство — ее ресурсы делятся на две части. Первая часть ресурсов — это то, что может быть использовано живой или же неживой материей Вселенной, а другая часть — это то, что Властелины Миров оставили исключительно для собственного использования. Неживая материя не может осознанно использовать эти ресурсы первой части — она лишь черпает из этого источника свои свойства: звезда для своего существования использует энергию ядерных реакций, а потому может излучать энергию в окружающее ее пространство; вода обладает текучестью и поэтому может образовать водопад, а камень из—за своей твердости может сформировать горы. Живая материя использует эти ресурсы в произвольном порядке, а разум — еще и осознанно: рыба может плыть прямо, может плыть вверх, а может — вниз; носорог может сидеть, бежать, лежать, смотреть по сторонам или щипать траву; человек каменного века может взять в руки топор или копье, а человек промышленного века уже может управлять машиной. Но носорог не может самостоятельно взлететь в воздух, и рыба не может своими силами покинуть планету и устремиться к звездам: полет — не для носорога, а космос — не для рыб. Для человека тоже есть аналогичные ограничения, но он преодолевает их, используя машины и разные придуманные им самим приспособления; потом перед человеком возникают все новые и новые трудности, и он преодолевает их, создавая все новые и новые устройства, и кажется, что человек, или в широком смысле, — разум вообще, может разрешить любую проблему — если не сейчас, то с течением времени, однако это не так — Вселенная создана не человеком, а потому большой самонадеянностью было бы утверждать, что для появившегося в ней разума она полностью познаваема. То, что Хозяин этой Вселенной оставил исключительно для своего пользования, то так и останется исключительно для его пользования — и оно принципиально неиспользуемо живой и неживой материей, а также непознаваемо для любого разума развившегося в этой Вселенной — это и есть вторая часть ресурсов Вселенной. Простая аналогия: рыбки в аквариуме — они не могут самостоятельно переплыть в другой аквариум, потому что это право владелец оставил за собой. Мое могущество и мои уникальные способности своими корнями уходят именно к этим ресурсам, созданным и выделенным Господином этого Мира для себя, и которыми он поделился со мной, а люди и другие разумные цивилизации могут использовать только то, что разрешено им законами Вселенной.
…Так и жил я, размышляя, и ум мой метался в поисках ответа и не находил его.
Как мне дальше жить? — я не знал этого.
Кто я и что мне надо делать? — этого я тоже не знал.
«Кто я?» — это самый важный вопрос для человека или для любого другого разумного существа; ответив на это вопрос, нужно попытаться ответить и на второй: «Что я должен делать?», а затем осуществить необходимое. Не ответив для себя на два этих вопроса, человек не станет полностью человеком — не ответив на них, и я тоже не стану настоящим Властелином Миров.
…Ночь охлаждает горячую голову, спокойствие приходит в истерзанный мыслями разум, и он во сне расцветает пышным цветком истины…
Однажды мне приснился сон… Та ночь была беспокойная и душная. Теплый вечер почти не принес прохлады после жаркого дня. Я выпил много воды и лег спать. Она уже уснула, а я тихонько ворочался в кровати, боясь ее разбудить.
…Я увидел себя в черном-пречерном лесу, хотя, правильнее будет сказать не увидел, а ощутил, ибо глаза мои практически ничего не видели. Лес был пустынный — ни шороха, ни звука. Тишина аж звенела в ушах.
Я посмотрел на небо и не увидел там совсем ничего — не было ни звезд, ни луны — вообще ничего. Черный мрак неба сливался с черным мраком леса. Удивительно, но мне было совсем не страшно. Все окружающее казалось мене знакомым, как будто где-то раньше оно попадалось мне на пути и не вызывало каких-либо негативных ощущений.
В лесу можно было ориентироваться. Бледный свет, как туман, пронизывал все существо леса, сам он был недвижим, хотя воздух в нем все-таки двигался. На мне была какая-то одежда, а на поясе висел меч. Что это за одежда, понять было невозможно, но движений она не стесняла. Меча я не видел, но ощущал на поясе одностороннюю тяжесть, и что-то твердое плотно лежало на ноге. У меня было по шесть пальцев на руках. Я был почти уверен, что найду ударные бугры, и не ошибся, — положив пальцы левой руки на сжатый кулак правой, я почувствовал их. Задумавшись, я несколько раз провел пальцами между буграми, и подушечки пальцев раз за разом скользили по твердым склонам бугров. Итак, я — халанин…
Я пошел прямо, куда глаза глядят. Идти было легко, хотя ориентироваться на местности было невозможно. Сколько и куда я прошел, я не знал. Вскоре передо мной забрезжил свет, и я пошел на него.
Там горел костер, а возле него сидели люди. Судя по их лицам, они были родственниками: седой старик с белой бородой, его сын и внук, совсем еще мальчишка. Они ели хлеб, пили воду и разговаривали. Они были люди — я ясно видел это по их пятипалым рукам и неловкими замедленными движениям. Меня они не видели — я стоял в тени деревьев на краю поляны, в центре которой горел их костер.
Я смотрел на них и чувствовал страх и ненависть. Страх перед тем, что должно было произойти, а ненависть… То была органическая ненависть, ненависть одного разума, направленная на другой. Я не мог примириться с существованием людей, а они — с моим. Ни я, ни они не были виноваты в этом; мы — дети своих миров, Земли и Халы, а наши миры ужиться вместе не должны и не могут.
Я знал, что должен убить их всех. Не было ни слова «хочу», ни слова «могу» — было только одно слово — «должен». Я знал, что все уже решено заранее, в том числе и исход нашей схватки, и решено не нами. За мной стоял мир Халы, за ними — мир Земли. ДОЛГ звал меня на бой, долг был выше моей жизни и моей смерти, был выше всех моих желаний.
Волны жестокости омывали мое сердце, разгоняя страх и последние колебания. Я был жесток, прежде всего, к самому себе, к своей жизни, которую бросал в горнило войны, а уж потом — к противнику. Я вышел на свет. Ко мне на встречу поднялся сын деда, и у него на поясе висел меч.
— Мне нужен весь ваш хлеб и вся ваша вода, — сказал я
Я подвел итог всему тому, что было раньше. Я прекрасно понимал цену своих требований — это была цена их жизней и их будущего вместе с прошлым; согласись они со мной — их ждала голодная смерть, в случае же открытой схватки они имели шанс победить. Я был в точно таком же положении — в случае моего поражения они не стали бы щадить ни меня, ни того, что стояло за мной. Мы достали мечи, и красный свет костра бросал кровавые отблески на их лезвия. Я молился в никуда, прекрасно зная, что все это бесполезно.
Настоящее — это итог прошлого и начало будущего; так и стояли мы в настоящем, и ждали чего-то.
Со звоном мы скрестили мечи. Я держал меч не в первый раз в своей жизни, но был уверен в том, что исход нашей битвы уже предрешен заранее, и он совершенно не зависит от умения владеть мечом, а зависит от чего-то другого, более важного, глобального и таинственного.
Бой был краток — я упал с раной в живот, зная, что проиграл и что жить мне осталось совсем недолго. Я сделал все, что мог. Мой противник приготовился добить меня, но боль в животе стала такой нестерпимой, что я проснулся.
Слишком много воды было выпито мной вечером — надо идти в туалет. Я сходил туда, но не лег спать, а подошел к окну. Светили звезды. Я знал, что нашел разгадку. Мой сон — это ответ на все вопросы.
Костер — это звезда, лес — это космос, а наша битва на мечах — это война разумных цивилизаций, война без проигравших, ибо проигрыш означает смерть. Да, самое страшное, что может случиться в жизни цивилизации — это битва с другой цивилизацией. Халане и земляне бились — они выполняли программу, заложенную в них своими мирами, — и они выполнили ее!
Я понял главное для себя: Хозяин Миров должен иметь такую психологическую устойчивость, чтобы просто наблюдать за естественной борьбой разумных цивилизаций и не вмешиваться. Но Владыка Вселенных может не вмешиваться в такую войну только в том случае, если его собственные привязанности и интересы будут очень далеки от всего этого — люди же не вмешиваются, например, в борьбу между бродячими муравьями и оседлыми, потому что результат ее им безразличен. Кто из муравьев победит? Да какая им, людям, от этого разница? Совсем никакой! Так и здесь — спираль развития разума приводит к Хозяину Миров, к настоящему Господину Вселенных, для которого разумные цивилизации с их проблемами то же, что для людей — муравьи. Природа мудра, и нельзя забывать об этом.
Той ночью я так и не заснул, все стоял у окна, смотрел на звезды и думал. А потом наступило утро, и она проснулась. Мы вместе позавтракали, а затем женщина стала собираться на работу. Она подошла к двери и сказала мне:
— До свидания.
— Прощай — отныне наши дороги расходятся!
— Как! Так сразу?! — удивилась она. — Ведь все было так хорошо, и вдруг теперь это?! Мы еще столько не сказали друг другу, столько не сделали…
— Будь я человеком, я бы согласился с тобой — наши отношения действительно развиваются по восходящей линии, и мы действительно многое не успели к сегодняшнему дню, но я уже давно не человек, и в этом заключается мой тяжкий крест. Наше расставание сегодня неизбежно.
Она не ответила. Я увидел, как слезы стали наворачиваться ей на глаза — неизбежность легла на ее плечи невыносимо тяжким грузом. Я причинил ей несправедливую боль, но не мог иначе.
Я увидел смятение в ее сердце и слезы в ее прекрасных глазах, когда она бросилась передо мной на колени.
— Молю тебя, не оставь нас своей милостью! Будь снисходительным! За себя прошу и еще…
Просьбы и просьбы — чуть только человек найдет кого-нибудь сильнее себя, так сразу же просит его. Придется по-настоящему объяснить все, оборвав ее просьбу на полуслове:
— Ты просишь меня, а я спрашиваю тебя, как практически вселенский разум спрашивает человека: «Зачем ты пришел ко мне? Хочешь ли ты познать непознаваемое или же только лишь прикоснуться к великому? Но за чем бы ты ни пришел ко мне, знай же, что между мной и тобой — пропасть, и я стою на одной стороне ее, а ты — на другой, и я стою спиной к тебе!» А потому, смертная, молись своим богам — не мне!
Радуй себя сам, ибо другие не будут стараться радовать тебя.
Тот, кто смеется, духовно сильнее того, кто ходит по жизни с серьезным лицом.
Порадуйся вместе с конкурентом — и его успех станет твоим успехом, позавидуй конкуренту — и его успех станет твоей неудачей.
Конечно, можно завидовать более удачливому, чем ты, и стремиться умалить его заслуги, а то и просто подставить подножку, но помни:
«Уничтожь победителя — и его победа станет еще больше, а твое поражение все равно останется точно таким же поражением, каким и было раньше».
…А еще я понял смерть. Пока смерть подвластна тебе, ты никому не подвластен[5].
Так почему же ты, человек, отторгаешь смерть? Ведь все мы смертны, и я, наверное, тоже.
Живи в мире со своей смертью, человек.
Твоя смерть всегда с тобой, ибо существует право, по которому мы можем отнять у человека жизнь, но нет такого права, по которому мы могли бы отнять у него смерть.[6]
Посмотри на меня — я уже дважды умирал, и после каждой своей смерти становился другим, но я — не человек, а некто больший, чем человек. Ты же — человек, поэтому когда ты умрешь, тогда ты умрешь только для окружающих, однако ты можешь остаться жить в памяти потомков. Жизнь — коротка, но слава может быть вечной,[7] и это утверждение истинно!
…Я был таким же, как и раньше, когда еще я не ступил на этот путь; и так же, как тогда, я относился к незнакомому человеку: сначала, в первый момент знакомства, в душе я не верил ни единому его слову, однако доверял полученной от него информации (конечно же, если на то время у меня не было проверенных данных, которые противоречили бы ей). В таком случае я вполне мог действовать согласно полученной от него информации или же сослаться на его мнение. Если же он меня обманывал (случайно или же преднамеренно), то я не огорчался, ведь внутренне я все равно ему не верил! Ни для него, ни для меня это не будет иметь никаких последствий, а он вряд ли обогатится духовно или материально из-за такой мелочи, как обман. Но если по прошествии длительного промежутка времени после регулярного общения оказывается, что мой партнер, в основном, говорит не обманывая, а лишь ошибаясь, и делает то, что пообещал, тогда следует вывод, что ему можно доверять, и он является настоящим другом — и если вдруг он все же решится на сознательный обман, то это уже называется предательством, которое огорчает и за которое можно (если только судьба даст в руки шанс), можно и отомстить, и отомстить жестоко. Я подчеркиваю — только если судьба сама даст в руки шанс — нельзя мстить ради мести, ибо этим опустошается твоя собственная душа; если судьба не дает тебе такого шанса, это не значит, что она не даст его кому-либо другому (кто предал один раз — предаст и второй, а значит, врагов у него будет больше, чем «друзей», которые лишь называют себя его «друзьями», а на самом деле они — лютые волки) или даст его тебе, но даст позже.
Но лучше не мстить — лучше всего просто забыть и идти дальше своей дорогой — меряй все своей смертью, и тогда поймешь, на какие никчемные мелочи тратится жизнь, твоя единственная и неповторимая жизнь.
Лучшая месть — забвение, она похоронит врага в прахе его ничтожества.[8]
Вчера и сегодня… Ты вчера сделал что-либо, а сегодня оказалось, что сделанное тобою вчера — плохо и тебе не нужно, потому что ты рассчитывал получить не тот результат, который получил, а другой, лучший. Ты можешь упрекнуть себя за сделанную тобой ошибку, можешь упрекать себя еще многие дни и годы, но, во-первых, от упреков самому себе ничего не изменится, и во-вторых, нужно не упрекать, а делать правильные выводы: то, что ты сделал вчера — это хорошо, ведь ты сделал это на основе имеющейся у тебя информации на вчера, и в том, что ситуация к сегодняшнему дню изменилась — не твоя вина; ты можешь упрекать себя только в том, что «на вчера» ты собрал недостаточное количество информации и не спрогнозировал изменение всей ситуации в целом (но это очень сложно — предсказывать будущее, и многие регулярно терпят крах в этом). Если же ты «на вчера» собрал всю информацию, которую только мог собрать (ведь твои возможности не безграничны!), то ты не можешь упрекать сам себя ни в чем — ты сделал все правильно!
Живи спокойно и не терзай себя прошедшим днем!
Но люди — сложные создания, а их поведение —еще сложнее, поэтому, чем глубже я узнавал человека, тем больше понимал, насколько он сложен. Человеческий характер складывается из различных, часто противоречивых качеств: какие-то из них в данном обществе признаются положительными, а какие-то — отрицательными. Чем больше в одном человеке чего-то хорошего, тем меньше дурного, но это не всегда так.
Люди могут вести себя по-разному в одинаковых ситуациях, и этим они принципиально отличаются от машин.
К тому же — недостатки людей плавно переходят в их достоинства и наоборот.
…Когда я был еще человеком, мне не нравилась толпа: я старался находиться вне ее — не в группе, а рядом, чтобы между мной и ними было свободное пространство; и с течением времени эта моя отчужденность от «стада» выросла еще больше — теперь я чувствовал дискомфорт, находясь даже неподалеку от группы людей, поэтому я уходил от толп и плотных групп, предпочитая отстраненное одиночество.
Толпа — это стадо, идущее за вожаком.
Я — не ведомый, но я и не ведущий — я сам по себе: мой путь — это именно мой путь, на котором мне не нужны ни провожатые, ни последователи.
…Правда, когда я шел с кем-нибудь на контакт, тогда я действительно шел на него: подходил к кому-либо и вел беседу с выбранным мной человеком, однако я редко допускал обратное, —навязывание чужой инициативы меня раздражало. Я не против того, чтобы меня кто-либо убедил в чем-нибудь, но я не думаю, что первый попавшийся достоин хотя бы одного моего слова, поэтому я был очень разборчив в знакомствах, в общении, а самое главное, в обещаниях, ибо я могу выполнить практически все, а нарушать данное мной слово мне было противно, как будто я переступаю через себя, через свою основу — совесть. Эта моя гордыня имеет под собой ту основу, которую мало кто имел из людей за все историческое время, — право на нее, я полагаю, имели только мои предшественники — те, кто раньше прошел путь аналогичный моему, и поэтому я согласен, что излишнее высокомерие человека к человеку (как и самолюбование) вредно.
Столь же сознательно, как и толпы, я избегал рукопожатий — они были неприятны мне — эти касания чужих рук, символизирующие открытость и чистоту намерений, со временем стали чужды мне: я стал закрыт, закрыт психически и морально, а намерения мои могли быть какими угодно — от благородных и добрых, до жестоких и разрушительных. Чужие руки — мытые-немытые, чистые-потные, всякие разные — зачем они мне нужны? Рукопожатие с другом, с надежным и верным товарищем, которых у меня и было-то немного (а я думаю, что их столько же — их не может быть много по определению — и у всех остальных людей) — возможно и даже благотворно как для меня, так и для него, поэтому друзей я не чуждался, а вел себя с ними точно также, как и вел себя до начала своего пути.
…А время шло, и я чувствовал, будто что-то теряю. Ощущение потери не покидало меня. Все, что я делал, я делал без цели. Я впустую тратил время, и оно уходило от меня безвозвратно. Не для того мне были даны такие колоссальные возможности, чтобы просто менять миры, свой облик да любовниц, не для того…
Время, как и жизнь, — купить нельзя — можно только потерять.
Самое важное в моей жизни — время… — и я был морально готов платить бесчисленными триллионами людских жизней за одну секунду своего существования, но платить было не за что… — каждый умирает в одиночку! — да, я слишком далеко ушел от мира людей — обратно дороги уже давно нет, ну и пусть — я смело смотрю вперед, а не со страхом оборачиваюсь назад!
…А потом со мной произошел очень важный случай. Как-то раз мы с тигром путешествовали во времена средневековья. Была осень — красно-желтые листья расцвечивали леса и поляны во все оттенки огненного цвета, воздух был чист и светел; улетали птицы, жалобно курлыкали журавли, еще стояли последние деньки бабьего лета — и на душе было так хорошо! Ночь следовала за днем, безоблачная, с чистыми сверкающими звездами, а затем приходил восход, и нежаркое солнце вставало над горизонтом.
Мы с тигром сытно пообедали и легли отдохнуть: я выбрал место достаточно далеко от дороги, чтобы нас не увидели люди, — мы спрятались за холмом, поэтому могли лениво слушать, как скрипят телеги и вялые возгласы усталых путников замирают где-то вдали. Желтеющая трава шелестела, и шелест ее был какой-то жестковатый — это засыхающие стебли и листья ее терлись друг о друга. Летом, когда трава была еще зеленой, она шелестела гораздо мягче и нежнее, и жаркое солнце вместе с этим шелестом так расслабляло все тело, как не могла расслабить эта трава — трава осени, бодрящая и светлая. Пахло нагретой зеленью и свежестью близких осенний дождей.
Тигр спал на боку, я же — на спине, положив свою голову ему на живот. Зверь был теплый — теплей, чем подушка, — он был живой, и его живот мерно поднимался и опускался в такт его дыханию. Внезапный резкий лай собак разбудил нас, я поднял голову и прислушался. Неожиданно, лай стал приближаться к нам, я отчетливо услышал стук копыт скачущих лошадей, и мне это не понравилось. Тигр хотел вскочить, но я мысленно успокоил его, и он только повернулся на живот, однако кончик его хвоста все же возбужденно забился по траве; я же просто сел и, повернувшись лицом к источнику звуков, принялся ждать дальнейшего развития событий.
Мы вскоре увидели их — несколько собак мчались впереди группы, состоящей из двух десятков всадников. Судя по одежде, это были рыцари с оруженосцами, они все были вооружены и настроены весьма решительно, но, увидев нас, смутились и отозвали собак, а затем, уже не спеша, подъехали к нам поближе. На мой взгляд, взгляд человека звездной эпохи, их одежда была дурно пахнущей и грязной, а железное оружие — примитивным и грубо сработанным.
Их предводитель обратился к нам с вопросом, скорее всего, он спрашивал меня, кто я такой и откуда пришел, но в моей душе не было интереса к разговору — я слишком глубоко познал людей. Меня это удивило — такого ощущения у меня еще не было ни разу. Я мог бы легко выучить их язык и ответить, я мог бы послушать, о чем они будут говорить со мной дальше, но любопытства ко всему этому уже не было, как не было и чувства опасности — какую опасность они могут представлять мне? Мне?! — да никакой!
Я обнаружил, что мне безразличны их слова и их мнения, их мечты и желания, но не потому, что они меня чем-то не устраивают, а потому, что теперь это такое мое внутреннее состояние. Мне надоели люди, я устал от них, я — не один из них: я — другой.
Он еще что-то говорил, а я смотрел на него равнодушно, как на вещь, и он понял это. Всадники, конечно же, могли попытаться сделать что-либо со мной, но их останавливала неизвестность — явно ручной зверь, который не водится в этой местности, моя одежда — одежда современного человека, которую невозможно найти у местных ткачей в их лавках, и мое спокойствие, скорее всего, базирующееся на неоспоримом превосходстве. Нутром да и умом, наверное, тоже, они понимали, что мы не боимся их, что наша уверенность в своих силах должна быть на чем-то основана, и, следовательно, если на нас напасть, мы можем быть опасны для них — а так оно и было!
Они постояли еще немного, их собаки все так же злобно гавкали, буквально захлебываясь от лая, но в контакт мы не вступали, и они ушли восвояси. Я понимал, что они вернутся сюда, что они вернутся с еще большей силой, чем у них есть сейчас, вернутся со священниками (ибо заподозрят колдовство), но это будет потом; а сейчас они уходят, и пропасть между мной и людьми не сокращается — я чужой для них, и чем больше силы во мне, тем дальше я от людей.
И когда придут они сюда снова, чтобы встретить меня, я оставлю им только воспоминания о предыдущей встрече — ветер не удержишь в клетке! — и ясное понимание того, что чудо ушло, что чудо не состоялось, хотя оно было так близко, что можно было прикоснуться к нему руками. Ночь придет за днем, день придет за ночью, будут люди, но меня с ними уже не будет, и нет печали в сердце моем — время пришло, пришло время расставаться с людьми навсегда.
У меня с людьми разные дороги, и вот они разошлись. У людей есть люди, а что есть у меня? — так… робкие потуги на власть над Вселенной.
Я даже не могу еще создать из ничего мертвую материю, а из мертвой материи — разум, но все это будет у меня впереди — так обещал мне мой «отец». Уже сегодня я могу использовать в самом широком смысле этого слова любого человека, когда бы он ни жил или будет жить, и независимо от того, когда он умер или же умрет.
Любая женщина из любой эпохи будет моей, стоит мне только пожелать этого! Она будет рада общению со мной, в том числе и интимному, или потому, что я буду выглядеть перед ней так, как она этого больше всего желает, и говорить ей то, что она от меня ждет; или потому, что я могу изменить ее сознание в нужную мне сторону до такой степени, что она будет считать меня единственным, неповторимым и долгожданным — самой большой любовью во всей своей жизни — и я уже сколько раз успешно делал это раньше!
Но все это умение являться всего лишь частью моего могущества, которое распространяется на все живые существа и неживые объекты в пределах Галактики и дальше на протяжении тысяч световых лет; и это все мое могущество является всего лишь малой толикой того могущества, которым обладает мой «отец» и которым, возможно, впоследствии буду обладать и я.
Теперь я понял, почему путь, который мне нужно преодолеть — это, прежде всего, путь внутри меня самого. Не стать Хозяином Миров фактически, если не станешь Хозяином Миров внутри себя самого. Стать сверхчеловеком мне было достаточно легко, потому что я все же оставался человеком, однако Повелитель Миров — не человек. Как найти этот мост (или же его нужно создать?), чтобы преодолеть эту пропасть? Тогда я не знал этого, и это незнание приводило меня в отчаяние. Мне нужно постичь Властелина Миров, при этом все еще оставаясь человеком, — а это так же трудно, как искать то, чего нет.
Ощущение потери у меня усиливалось с течением времени, и вместе с тем росло отчаяние. Надежды были, как миражи в пустыне, — они колебались где-то вдалеке, недостижимые и призрачные. И все же меня не покидала уверенность в том, что главное находится внутри меня, в моей душе, а значит, ничего еще не потеряно, хотя я не скрывал сам перед собой того факта, что в настоящий момент я пока не готов осуществлять, вернее, реализовывать абсолютную власть над каким-нибудь миром и нести за это полную ответственность перед своей совестью.
С течением времени, пытаясь постигнуть устройство нашей Вселенной (к другой у меня тогда еще не было доступа), я все больше и больше укреплялся в мысли о том, что у нее есть одно очень важное свойство — ее ресурсы делятся на две части. Первая часть ресурсов — это то, что может быть использовано живой или же неживой материей Вселенной, а другая часть — это то, что Властелины Миров оставили исключительно для собственного использования. Неживая материя не может осознанно использовать эти ресурсы первой части — она лишь черпает из этого источника свои свойства: звезда для своего существования использует энергию ядерных реакций, а потому может излучать энергию в окружающее ее пространство; вода обладает текучестью и поэтому может образовать водопад, а камень из—за своей твердости может сформировать горы. Живая материя использует эти ресурсы в произвольном порядке, а разум — еще и осознанно: рыба может плыть прямо, может плыть вверх, а может — вниз; носорог может сидеть, бежать, лежать, смотреть по сторонам или щипать траву; человек каменного века может взять в руки топор или копье, а человек промышленного века уже может управлять машиной. Но носорог не может самостоятельно взлететь в воздух, и рыба не может своими силами покинуть планету и устремиться к звездам: полет — не для носорога, а космос — не для рыб. Для человека тоже есть аналогичные ограничения, но он преодолевает их, используя машины и разные придуманные им самим приспособления; потом перед человеком возникают все новые и новые трудности, и он преодолевает их, создавая все новые и новые устройства, и кажется, что человек, или в широком смысле, — разум вообще, может разрешить любую проблему — если не сейчас, то с течением времени, однако это не так — Вселенная создана не человеком, а потому большой самонадеянностью было бы утверждать, что для появившегося в ней разума она полностью познаваема. То, что Хозяин этой Вселенной оставил исключительно для своего пользования, то так и останется исключительно для его пользования — и оно принципиально неиспользуемо живой и неживой материей, а также непознаваемо для любого разума развившегося в этой Вселенной — это и есть вторая часть ресурсов Вселенной. Простая аналогия: рыбки в аквариуме — они не могут самостоятельно переплыть в другой аквариум, потому что это право владелец оставил за собой. Мое могущество и мои уникальные способности своими корнями уходят именно к этим ресурсам, созданным и выделенным Господином этого Мира для себя, и которыми он поделился со мной, а люди и другие разумные цивилизации могут использовать только то, что разрешено им законами Вселенной.
…Так и жил я, размышляя, и ум мой метался в поисках ответа и не находил его.
Как мне дальше жить? — я не знал этого.
Кто я и что мне надо делать? — этого я тоже не знал.
«Кто я?» — это самый важный вопрос для человека или для любого другого разумного существа; ответив на это вопрос, нужно попытаться ответить и на второй: «Что я должен делать?», а затем осуществить необходимое. Не ответив для себя на два этих вопроса, человек не станет полностью человеком — не ответив на них, и я тоже не стану настоящим Властелином Миров.
…Ночь охлаждает горячую голову, спокойствие приходит в истерзанный мыслями разум, и он во сне расцветает пышным цветком истины…
Однажды мне приснился сон… Та ночь была беспокойная и душная. Теплый вечер почти не принес прохлады после жаркого дня. Я выпил много воды и лег спать. Она уже уснула, а я тихонько ворочался в кровати, боясь ее разбудить.
…Я увидел себя в черном-пречерном лесу, хотя, правильнее будет сказать не увидел, а ощутил, ибо глаза мои практически ничего не видели. Лес был пустынный — ни шороха, ни звука. Тишина аж звенела в ушах.
Я посмотрел на небо и не увидел там совсем ничего — не было ни звезд, ни луны — вообще ничего. Черный мрак неба сливался с черным мраком леса. Удивительно, но мне было совсем не страшно. Все окружающее казалось мене знакомым, как будто где-то раньше оно попадалось мне на пути и не вызывало каких-либо негативных ощущений.
В лесу можно было ориентироваться. Бледный свет, как туман, пронизывал все существо леса, сам он был недвижим, хотя воздух в нем все-таки двигался. На мне была какая-то одежда, а на поясе висел меч. Что это за одежда, понять было невозможно, но движений она не стесняла. Меча я не видел, но ощущал на поясе одностороннюю тяжесть, и что-то твердое плотно лежало на ноге. У меня было по шесть пальцев на руках. Я был почти уверен, что найду ударные бугры, и не ошибся, — положив пальцы левой руки на сжатый кулак правой, я почувствовал их. Задумавшись, я несколько раз провел пальцами между буграми, и подушечки пальцев раз за разом скользили по твердым склонам бугров. Итак, я — халанин…
Я пошел прямо, куда глаза глядят. Идти было легко, хотя ориентироваться на местности было невозможно. Сколько и куда я прошел, я не знал. Вскоре передо мной забрезжил свет, и я пошел на него.
Там горел костер, а возле него сидели люди. Судя по их лицам, они были родственниками: седой старик с белой бородой, его сын и внук, совсем еще мальчишка. Они ели хлеб, пили воду и разговаривали. Они были люди — я ясно видел это по их пятипалым рукам и неловкими замедленными движениям. Меня они не видели — я стоял в тени деревьев на краю поляны, в центре которой горел их костер.
Я смотрел на них и чувствовал страх и ненависть. Страх перед тем, что должно было произойти, а ненависть… То была органическая ненависть, ненависть одного разума, направленная на другой. Я не мог примириться с существованием людей, а они — с моим. Ни я, ни они не были виноваты в этом; мы — дети своих миров, Земли и Халы, а наши миры ужиться вместе не должны и не могут.
Я знал, что должен убить их всех. Не было ни слова «хочу», ни слова «могу» — было только одно слово — «должен». Я знал, что все уже решено заранее, в том числе и исход нашей схватки, и решено не нами. За мной стоял мир Халы, за ними — мир Земли. ДОЛГ звал меня на бой, долг был выше моей жизни и моей смерти, был выше всех моих желаний.
Волны жестокости омывали мое сердце, разгоняя страх и последние колебания. Я был жесток, прежде всего, к самому себе, к своей жизни, которую бросал в горнило войны, а уж потом — к противнику. Я вышел на свет. Ко мне на встречу поднялся сын деда, и у него на поясе висел меч.
— Мне нужен весь ваш хлеб и вся ваша вода, — сказал я
Я подвел итог всему тому, что было раньше. Я прекрасно понимал цену своих требований — это была цена их жизней и их будущего вместе с прошлым; согласись они со мной — их ждала голодная смерть, в случае же открытой схватки они имели шанс победить. Я был в точно таком же положении — в случае моего поражения они не стали бы щадить ни меня, ни того, что стояло за мной. Мы достали мечи, и красный свет костра бросал кровавые отблески на их лезвия. Я молился в никуда, прекрасно зная, что все это бесполезно.
Настоящее — это итог прошлого и начало будущего; так и стояли мы в настоящем, и ждали чего-то.
Со звоном мы скрестили мечи. Я держал меч не в первый раз в своей жизни, но был уверен в том, что исход нашей битвы уже предрешен заранее, и он совершенно не зависит от умения владеть мечом, а зависит от чего-то другого, более важного, глобального и таинственного.
Бой был краток — я упал с раной в живот, зная, что проиграл и что жить мне осталось совсем недолго. Я сделал все, что мог. Мой противник приготовился добить меня, но боль в животе стала такой нестерпимой, что я проснулся.
Слишком много воды было выпито мной вечером — надо идти в туалет. Я сходил туда, но не лег спать, а подошел к окну. Светили звезды. Я знал, что нашел разгадку. Мой сон — это ответ на все вопросы.
Костер — это звезда, лес — это космос, а наша битва на мечах — это война разумных цивилизаций, война без проигравших, ибо проигрыш означает смерть. Да, самое страшное, что может случиться в жизни цивилизации — это битва с другой цивилизацией. Халане и земляне бились — они выполняли программу, заложенную в них своими мирами, — и они выполнили ее!
Я понял главное для себя: Хозяин Миров должен иметь такую психологическую устойчивость, чтобы просто наблюдать за естественной борьбой разумных цивилизаций и не вмешиваться. Но Владыка Вселенных может не вмешиваться в такую войну только в том случае, если его собственные привязанности и интересы будут очень далеки от всего этого — люди же не вмешиваются, например, в борьбу между бродячими муравьями и оседлыми, потому что результат ее им безразличен. Кто из муравьев победит? Да какая им, людям, от этого разница? Совсем никакой! Так и здесь — спираль развития разума приводит к Хозяину Миров, к настоящему Господину Вселенных, для которого разумные цивилизации с их проблемами то же, что для людей — муравьи. Природа мудра, и нельзя забывать об этом.
Той ночью я так и не заснул, все стоял у окна, смотрел на звезды и думал. А потом наступило утро, и она проснулась. Мы вместе позавтракали, а затем женщина стала собираться на работу. Она подошла к двери и сказала мне:
— До свидания.
— Прощай — отныне наши дороги расходятся!
— Как! Так сразу?! — удивилась она. — Ведь все было так хорошо, и вдруг теперь это?! Мы еще столько не сказали друг другу, столько не сделали…
— Будь я человеком, я бы согласился с тобой — наши отношения действительно развиваются по восходящей линии, и мы действительно многое не успели к сегодняшнему дню, но я уже давно не человек, и в этом заключается мой тяжкий крест. Наше расставание сегодня неизбежно.
Она не ответила. Я увидел, как слезы стали наворачиваться ей на глаза — неизбежность легла на ее плечи невыносимо тяжким грузом. Я причинил ей несправедливую боль, но не мог иначе.
Я увидел смятение в ее сердце и слезы в ее прекрасных глазах, когда она бросилась передо мной на колени.
— Молю тебя, не оставь нас своей милостью! Будь снисходительным! За себя прошу и еще…
Просьбы и просьбы — чуть только человек найдет кого-нибудь сильнее себя, так сразу же просит его. Придется по-настоящему объяснить все, оборвав ее просьбу на полуслове:
— Ты просишь меня, а я спрашиваю тебя, как практически вселенский разум спрашивает человека: «Зачем ты пришел ко мне? Хочешь ли ты познать непознаваемое или же только лишь прикоснуться к великому? Но за чем бы ты ни пришел ко мне, знай же, что между мной и тобой — пропасть, и я стою на одной стороне ее, а ты — на другой, и я стою спиной к тебе!» А потому, смертная, молись своим богам — не мне!