Щербаков Александр. Щенки и псы Войны

говорит, презервативы фрицевские нашли.
- Что, прям целехонькие? - спросил первогодок Привалов, зардевшись.
- Говорит, почти как новенькие!
- В упаковочке!
- У моей матери двоюродный брат живет в Питере, - продолжал Эдик. - И у
него садовый участок находится в как раз на том месте, где проходила линия
обороны Ленинграда, где когда-то шли жестокие бои. Так он, пока дачу
обустраивал, не один десяток ведер с осколками от мин и снарядов собрал. Вся
земля там нашпигована ржавым металлом. А когда стал копать, наткнулся на
останки нашего бойца и рядом с ними на "ганса". Похоронил их обоих, только в
разных углах участка. А бляху немецкого солдата отдал в местный музей, там
обещали связаться с немцами, чтобы выяснить, кто был погибший. Может быть
родственники еще живы.
- Показывали как-то по телику военное кладбище в Германии, как там
немцы ухаживают за могилами наших солдат, советских солдат. Вроде бы, даже
сколько-то марок выделяется на уход за каждой могилой, - отозвался сержант
Афонин.
- А у нас, что на мертвого насрать, что на живого! - вставил пулеметчик
Пашка Никонов, поджав под себя голые мозолистые пятки.
- Сейчас хоть жетоны, а в Отечественную солдаты специальные
текстолитовые капсулы носили с бумажками внутри, в которые личные данные
записывали, - сказал Эдик Пашутин. - Влага попала, и все, хана. Сколько их
до сих пор, безымянных, по полям и лесам находят.
- Академик, откуда ты все знаешь? - откликнулся рядовой Свистунов.
- Книжки читать надо, глухомань моя, Свисток! - отрезал Эдик. - Небось,
кроме "Айболита" и "Муму" ничего и не листал за свою сознательную жизнь? Да
и то, наверное, только в школе.
- Академик, а ты, как в армию-то загремел? - спросил Пашутина Виталька
Приданцев, извлекая, торчащую из нагрудного кармана, алюминиевую ложку с
нацарапанной надписью "Ищи сука мясо". Поковыряв в банке, кинолог вывалил
остатки тушонки в котелок Карая.
- С такой светлой башкой, как у тебя, в университете преподавать, -
поддержал Витальку Привалов. - А не здесь вместе с нами груши околачивать.
- Кинули в институте, суки! Маманя из кожи лезла, чтобы меня учиться
пристроить. Большие бабки за репетиторов платила, на каких только
подготовительных курсах не учился. Одним словом, сдал вступительные экзамены
на все пятерки.
- Ну, даешь! Молодца! Дай пять! - в восхищении сказал сержант Афонин,
протягивая Эдику лопаточкой ладонь .
- Представляете, мужики, мое удивление, когда я в конце августа не
нашел себя в списках студентов. Пошли разбираться. Оказалось, надо было в
приемную комиссию сдать документы-подлинники. А я, сдал не подлинный
аттестат, а копию. Потому что, у нас задержали выпускной вечер. И вместо
аттестата я отвез в институт копию и забыл про это. Одним словом, меня не
зачислили. Наверное, протащили сынка или дочку какого-нибудь толстосума.
Пошли разбираться к ректору. Тот, эдакая жирная морда, заявляет, что поезд
ушел, так как уже выпущен приказ. Мест нет. Ничего уже не попишешь.
- Ну и сволочь! - вырвалось невольно у Стефаныча.
- Могу, говорит, только зачислить вашего сына на заочное отделение.
После зимней сессии, когда произойдет отсев, переведет меня на дневное.
Делать нечего, согласились. А тут как тут повесточка в доблестную нашу
армию. Вот так меня кинули ректоры, проректоры. Теперь, вот здесь, с вами
лясы точу.
- Ну и суки же! Похлеще боевиков будут! За такое мало кастрировать!


Карай, вытянув вперед лапы, положил на них свою морду и, навострив уши,
вслушивался в разговор военных. Взаимоотношения с военнослужащими у него
были замечательные. Только двух он недолюбливал: ненавистного Мирошкина,
проводника Гоби и мрачного "собра" Трофимова, от которого веяло смертью,
хотя к Караю тот относился доброжелательно и даже частенько делился пайком.
- Диман, имей совесть! Ладно, мы без баб изнываем, скоро на стенку
начнем бросаться, - обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч. - Но Караю за
что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за
что такая монашеская доля? Он так у нас импотентом запросто может стать.
Воздержание-то, оно ведь никому не на пользу. Вон, на Свистка посмотри, до
чего оно доводит.
-- Пусть только сунется к Гоби, я ему навтыкаю, ребра-то в миг
пересчитаю! - проворчал Мирошкин.
- Это он с Караем поквитаться хочет за то, что тот его на экзамене,
тогда изрядно потрепал, - вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.
- Я до армии на заводе работал, - начал делиться воспоминаниями Свят
Чернышов. - На вступительных экзаменах пролетел, пошел работать, надо же
матери помогать. И был у нас в бригаде маленький щуплый мужичонка, Пал
Андреич Жарков. Ветеран войны. Как-то день Победы справляли коллективом. Он
явился с медалями на груди. Как сейчас помню, была у него "За взятие Вены".
Подсчитали, сколько же ему было в войну и не поймем, в чем дело. Какой он к
черту ветеран? По годкам не тянет на звание ветерана, с какой стороны не
возьми! Стали его пытать. И выяснилось, что он был сыном полка. Тринадцать
лет ему было, когда его родители под бомбежкой погибли. Прибился к нашим
солдатам, пожалели пацана-сироту. Служил санитаром, на собаках вывозил
раненых бойцов с поля боя. Рассказывал, были у них тележки такие, типа
носилок с колесиками, запрягали собак в них и транспортировали тяжелораненых
в тыл. Интересный был мужик, Андреич, жаль умер рано. Много чего
рассказывал. Собак любил до безумия.
- Мать рассказывала как-то про свое детство, была у них немецкая
овчарка, - вновь заговорил Виталька Приданцев, разматвая сырые вонючие
портянки. - Родила щенков, двоих оставили. Один из братьев в нее уродился,
лобастый такой и злой. Его потом на цепь посадили, а другой непонятно в
кого. Нос длинный как у лисы, а уши лопухи висячие как у охотничьей. Такой
проныра и прохиндей был. Все в дом таскал, что плохо лежало. Как-то домой
приволок, неизвестно откуда, мясорубку. А прославился после одного
интересного случая. Приклеился как банный лист к их квартиранту, молодому
офицерику, всюду ходил за ним попятам. Тот на службу, и он с ним, тот на
свидание к девушке, и он тут как тут. И вот однажды вечером, заявляется
домой с крынкой сметаны, а чуть позже возвращается жених. И выясняется,
будучи в гостях у его невесты наш кобелек в ожидании друга крутился,
крутился и присмотрел, что в сенях стоит крынка со сметаной. И не будь
дурак, смекитил, что дома со сметаной напряженка.
- У нас тоже! - пробурчал, почесывая меж лопатками, грустный Привалов.
- На другой день молодому человеку пришлось идти извиняться за этого
плута.
- Ценная собаченция была! Надо тоже Карая обучить этим повадкам, чтобы
нам тоже что-нибудь с кухни таскал, - размечтался сержант Афонин.
- Нечего боевого пса портить! Если б не он, давно бы червей кормили!
- А у наших соседей был боксер. Тоби его величали. Рыжий, круглый как
бочонок. Ему частенько ветеринара вызывали, потому что он на прогулке во
дворе на землю падал. Ожирением страдал, бедолага. Вот боюсь, как бы наш
Карай тоже не растолстел. Бегать, почти не бегает. Разленился в конец. Все
на броне раскатывает. Собак надо гонять как сидорову козу, чтобы не теряли
спортивную форму, они ведь как люди, и ожирение, и инфаркты у них те же
случаются.
- Растолстеешь тут с вами, верно, Караюшка? - улыбнулся в пшеничные усы
Стефаныч. - Нет, чтобы мясца подбросить из пайка! Жмотитесь, козлы!
- Толку от вашего Карая, как от козла молока! - лениво брякнул Мирошкин
из своего угла.
- Это почему же?
- Ни одного фугаса за всю командировку не отыскал! Бестолковый кобель.
Сколько учили, и все бестолку. Правильно Коробков говорил, что его место в
дворовой будке на цепи. Гоби только за первые два месяца десятка четыре
обнаружила, не меньше!
- Ты, чего мелешь, хромоногий дристун? - вскипел возмущенный Виталька
Приданцев. - Забыл, как с полными вонючими штанами, месяц тому назад, ползал
и скулил под забором и соплями умывался. Кто, тогда всех из той вонючей жопы
вытащил? Кто, "чеха" того волосатого с пулеметом завалил? Ты, что ли? Бздел
вместе со всеми, небось думал, хана пришла?
- Верно! Если б не Карай, не грелись бы сейчас у печурки и лясы не
точили! Нечего на него бочку катить, он не минно-розыскная собака, а
ликвидатор огневых точек. И заслуг у него не меньше чем у твоей сучки, -
вступился за кобеля сержант Кныш.
- Да, это был полнейший геморрой! Ускреблись, тогда просто чудом! -
вставил прапорщик Стефаныч, переворачиваясь на другой бок, вытягивая
онемевшую руку и шевеля пальцами.
- И вообще для собак отдельная палатка должна быть. Чтобы не нюхали тут
вонючие грязные портянки.
- Да засранные штаны Димана Мирошкина! - весело откликнулся Пашка
Никонов.
- И дерьмовое курево наше им тоже не на пользу. Запросто чутье на нет
можно посадить, - добавил Пашутин.
- Надо держать либо только кобелей, либо только сук. Из-за течки
последних псы с ума сходят. Места не находят. Какой от них после этого прок?
- Это точно, бегают как чумные! Какая с ними работа?
Неожиданно Пашка Никонов громко протяжно пукнул на всю палатку.
"Вэвэшники" все дружно захохотали.
- Эдик! Эдик! А ты говоришь, портянками! - захлебываясь от смеха,
заговорил Свят. - Да тут сам от газовой атаки коньки отбросишь, чего уж от
псины-то ждать!
- Придется собакам в противогазах бегать! Либо от нас, неисправимых
пердунов, переселяться в персональную палатку! - констатировал Пашутин.
- Вы, чего ржете, козлы? Карай иногда тоже так подпустит, хоть нос
прищепкой зажимай! - откликнулся Пашка. - У меня от его пуканья прям астма
начинается!
- Пашуня, с кем поведешься!
- Не хера на кобеля стрелки переводить!
- Ну ты, Паша, стрельнул! Будто из гаубицы саданул! У меня до сих пор в
ушах звон стоит!
- Так не долго и контузию заработать!
- Собакам даже пищу горячую нельзя давать, можно нюх заварить. Ну, а
вонь саляры и бензина для них - вообще полный п...дец, - вернул всех к
прерванной теме Виталь.
- Так нечего им тогда на броне с кинологами раскатывать. Пусть своими
ножками, ноженьками топают, раз нежности такие. Нечего с ними цацкаться и
церемониться.
- Церемониться? Цацкаться? - возмущенный Приданцев обернулся к
Привалову. - А ты знаешь, дубина стоеросовая, что одна собака десятка
саперов стоит! Они, что могут? Щупом потыкать да с миноискателем пройтись,
металл какой-нибудь найти. А мины сейчас какие? В пластмассовых корпусах.
Много ты их обнаружишь? То-то, же! А минно-розыскная собака она и тротил
учует, и краску заводскую маркировочную, и еще в придачу запах свежекопаной
земли. Да не просто так, а за несколько десятков метров! В кого впервую
очередь стреляют? В собаку! Потому, что от нее боевикам больше урона, чем от
самого матерого вояки.
Лежащий Карай поднял голову и, почувствовав нервозность хозяина по его
тону, коротко угрожающе гавкнул.


В палатку с бачками ввалились, чертыхаясь на чем свет стоит, замерзшие
Привалов и Свистунов.
- Когда же тепло-то будет, холод прям собачий! Зуб на зуб не попадает!
- Ветер продирает до самых костей! - пожаловался с румянцем во всю щеку
Привалов.
- Хватит гундеть, - сердито оборвал его старший прапорщик Стефаныч.
- Вахам, думаешь, слаще? - высунув нос из спальника, вяло отозвался
рядовой Секирин.
- А им-то что? Коврики расстелят, на коленях помолятся своему аллаху, и
похорошеет сразу! - брякнул, потягиваясь и сладко позевывая, проснувшийся,
круглолицый как хомяк, прапорщик Филимонов.
- Ну, а тебе, Витек, что мешает? Тоже помолись, только лоб не разбей,
тоже мне, умник выискался! - буркнул Стефаныч.
- Не приученс! Пионеры мы! В бога не верим!
- Вот отсюда и все наши беды! Что безбожники мы!
- Да, народ одичал, грубый стал, злой! Ни в бога, ни в черта не верит!
- Надо же, что натворили, гады! Союз развалили! Россию распродали!
Народ обнищал!
- Это все коммунисты виноваты. Постреляли весь цвет нации, всю
интеллигенцию извели под корень, да веру у народа отняли. Одних только
священников в "гулагах" загубили десятки тысяч. Откуда вере-то быть? -
отозвался Эдик Пашутин.
- А с чеченами все намного проще! - откликнулся Стефаныч, поудобнее
устраиваясь на нарах.
- Это почему же? - полюбопытствовал Прибылов, держа красные ладони над
буржуйкой.
- У них менталитет иной, в отличие от нашего.
- Это еще как?
- А вот так! Соображалка иначе работает. Ты, вот к примеру, что
сделаешь, если твоя баба тебе рога наставит. В лучшем случае, обзовешь
блядью да пошлешь подальше вместе с ее хахалем.
- А в худшем? - полюбопытствовал контрактник Головко из спальника.
- А в худшем - морду набьешь! А чечен на твоем месте зарежет их обоих,
чтобы позор свой смыть кровью.
- Это точно, у джигитов, у них так!
- Им кровищу пустить, что два пальца обоссать!
- Вот еще, чтобы я из-за всякой шалавы срок мотал и на нарах
кантовался! Увольте, сэр! - буркнул возмущенный Головко.
- Вот, видишь, начинаешь рассусоливать, а у него другого просто понятия
по этому поводу не может быть. Кинжалом вжик! И точка!
- Знаете, что меня больше всего поражает? Как у них старших и стариков
почитают! Позавидуешь!
- А у нас, что не уважают старших?
- У нас уважают? Ты вот, например, сидишь на завалинке в своей
Пристебаловке и семечки лузгаешь, а мимо дед Мазай со своими серыми зайцами,
кряхтя, с клюкой ползет. Ты и усом не пошевелишь, чтобы встать,
поздоровкаться, о здоровье поинтересоваться и место ему, дряхлому, убогому
уступить. Глядишь, еще и пердуном его обзовешь старым.
- Ну, уж скажешь тоже! - фыркнул обиженно Привалов.
- У них же, с детства приучают почитать старших и во всем слушаться их.
- Оно и видно, как почитают стариков. Вон, в Автурах неделю тому назад
старейшину грохнули!
- Что ж, встречаются и у них сволочи и поддонки!
- А у нас как воспитывают? Носятся как с торбой расписной, сюсюкают.
Сюси-пуси, как бы не устал, как бы не споткнулся. Конфетки, шоколадки ему в
ротик, лучшие сладенькие кусочки. Чуть пискнет, хочу этого, хочу того,
родители из кожи лезут, из штанов готовы выпрыгнуть, чтобы угодить любимому
дитяти. А потом вырастает эдакий дебил, у которого никакого понятия о
доброте и любви в помине в сердце нет. И начинает из пожилых родителей жилы
тянуть и нервы трепать. Знаю, таких сволочей, готовы с матерей последнее
вытрясти, чтобы глотки ненасытные залить. Пропивают их жалкие пенсии, да еще
и руку на них поднимают, гаденыши.
Донеслись одиночные выстрелы из "макарова". Карай, подняв голову,
настороженно навострил уши, выжидающе взглянул на Витальку.
- Кто там еще палит, мать вашу? - проворчал Филимонов.
- Да, это - "собры"! - отозвался Привалов. - Савельев с Квазимодо по
берегу бродят, от скуки рыбу стреляют!
- Чего стрелять! Глушить надо!
- Какая сейчас может быть рыба?
- Тут рыба? - присвистнул Головко. - Одна мелюзга!.
- Ну, не скажи! Я вчера вот такого оковалка видел! - Эдик Пашутин
развел руками.
- Во сне, что ли? - засмеялся старший прапорщик. - Откуда здесь такие?
- Вот и я поразился! Речушка-то, перепрыгнуть можно!
- На жареху или ушицу, я думаю, при желании можно настрелять.
- Летом может и есть рыбешка. А сейчас холодно, вся, наверняка, на
глубину ушла. Хер, что увидишь.
- Эх, помню, ездил с майором Парфеновым на рыбалку под Оренбург на
Урал, - начал Стефаныч. - Вот там, настоящая рыбалка. Петрович-то большой
любитель рыбной ловли. Хлебом его не корми, только дай со спиннингом
позабавиться. Там озерков до этой самой матери. Река весной разливается и
заливает все впадины и овражки вокруг. Там в любой луже можно рыбу ловить.
Едем на "уазике", смотрим, мужик по большой луже бродит с железной бочкой
без дна. Спрашиваю, с приветом, что ли, чего это он там забыл. Может с
головой не все в порядке? Петрович отвечает, как что, рыбу ловит. Муть
подымает со дна и бочкой накрывает сверху, потом нашаривает рукой рыбу,
которая в бочке оказалась. Приехали на место. На чистое озерко под Гирьялом.
Раков до черта. Петрович вывалил свои снасти. Я прям, ахнул! Чего только у
него там не было! Одних только спиннингов, штук семь-восемь, а блесен тьма
тьмущая, сотни четыре не меньше наберется. Мы-то народ простецкий, все
больше бредишком, либо мордочками. Дал мне спиннинг попроще, чтобы я не
особенно мучился. Кидаю, толку никакого, одни зацепы! А он таскает одну, за
одной! Все щучки как на подбор. Я же только успеваю блесна менять!
Присобачил блесну поздоровее, чтобы дальше летела. Кинул, а она у меня
оторвалась и улетела. А кончик лески с узелком назад прилетел как пуля да
как меня долбанет в шею! Вот сюда, где сонная артерия. Хорошо не в глаз! Я
от удара чуть сознание не потерял! На этом в тот день рыбалка для меня и
закончилась. Домой приезжаю, там новая неприятность. Жена не в духе. Руки в
боки и спрашивает: "Что это у тебя? Откуда?" Объясняю так, мол и так. Блесна
оторвалась. Не верит. В зеркало, говорит, глянь. Посмотрел в зеркало, а на
шее - пятно, будто от засоса...


Карай, помахивая хвостом, наблюдал, как военные раскладывали на земле
захваченные трофеи. Здесь были и четырехсотграммовые тротиловые шашки и
гранаты с ребрышками и три фугаса. Старший прапорщик Стефаныч извлек из
второго рюкзака металлическую трубу с прицелом. Почему-то эту зеленую трубу,
из которой вырывается огненная стрела, старший лейтенант Колосков называл
"шмелем", "шмеликом". Чудак! Но, он то, Карай, прекрасно знает, какие они,
шмелики. Они такие маленькие мохнатые и гудят совсем не так, когда летают
над цветами.
Карай, тихо скуля, из стороны в сторону беспокойно заметался на длинном
поводке. Гоби нигде не было. У стены школы сержант Кныш и Виталька Приданцев
перевязывали бинтом его давнего врага, проводника овчарки - Мирошкина. У
солдата все мелко тряслось, и руки, и голова. Кобель настойчиво втягивал
носом воздух, но кроме запаха крови, гари и тротила ничего не чуял. На
крыльце на бронежилете неподвижно лежало, окруженное бойцами, бездыханное
тело капитана Дудакова. Овчарка знала, что наступит завтра, и она больше
никогда уже не увидит этого сердитого шумного вояку; как и остальных,
которые тоже когда-то, вот также лежали с каменными отрешенными лицами и
потом навсегда исчезали из ее жизни.
Поодаль молчаливо стояла небольшая группа местных жителей. Карай
кидался, злобно лаял на них, свирепо щерил свои желтые клыки, охраняя у
облезлой стены школы трупы боевиков. Подлетела уляпанная грязью "бэшка", с
которой соскочил майор Сафронов. Его в силу своего собачьего характера Карай
уважал, он чувствовал в том скрытую силу, которая проскальзывала и в
требовательном голосе и в независимом поведении, видел, как все
беприкословно слушались майора. Сафронов, не обращая внимания на лающего
Карая, прямиком направился к понурым солдатам, курившим у крыльца. Вдруг
заорав, он стал яростно трясти Степана Исаева, вцепившись тому в
"разгрузку". Отпустив "собровца", подошел к убитому капитану. Долго стоял
над ним с обнаженной головой. Карай снова заскулил, с надеждой втягивая
запахи. Потом подъехал "Урал" с изрешеченной осколками кабиной, на который
погрузили убитых и всего трясущегося ненавистного ему долговязого Мирошкина,
и больше кобель недруга своего никогда не встречал. Гоби тоже.


- Совсем паршиво, - сказал Виталька Приданцев, сдерживая рвущегося с
поводка Карая. Они находились на большой открытой веранде. Тут же были
сержант Елагин, Трофимов по прозвищу "Конфуций" из СОБРа и двое раненых
десантников. Один из них довольно серьезно ранен осколком в ногу около паха.
Другой получил ранение в лицо, в щеку. Где-то рядом на соседней улице шла
интенсивная перестрелка. Слышались длинные автоматные очереди, перекрываемые
гулкими выстрелами "бэтээра". Когда Конфуций попытался выглянуть из-за угла,
очередь из ПКМа исковыряла все вокруг, спугнув носившихся по двору
обезумевших кур. Одна их которых, кудахча, сперепугу вспорхнула на веранду,
где нашли убежище бойцы. Рябая курица, осторожно ступая, вертела головой,
окидывая непрошенных гостей подозрительным взглядом.
- Душманская морда! - зло выругался лейтенант Трофимов, сплюнув. - И
гранату не бросить, не с руки! И "вогов" нет! Зараза!
- Как он? - кивая на десантника, спросил он у Елагина.
- Херово! - сказал сержант тихо, вытирая о побеленную стену
окровавленные пальцы. - Дрянная рана! Как смог перетянул! Срочно надо мужика
эвакуировать! Большая кровопотеря!
- Аа! Аа! Бляди! - страшным голосом заорал от боли раненый, отворачивая
искаженное гримасой обоженное лицо. В дальнем углу, опустив голову,
облокотившись на перила, харкал, не переставая кровью, второй. Пулей или
осколком десантнику прошило щеку навылет, задев нижнюю челюсть и язык.
- Спускай кобеля! Вашу мать! - захрипел лежащий. Витальку бил озноб.
Карай это чувствовал. Состояние вожатого предавалось собаке. Она нервничала,
злобно скаля клыки. Из пятерых только Конфуций не суетился.
По серому небу, ползли рваные свинцовые тучи. Наконец-то, они
разродились. Заморосил редкий мелкий дождь. Трофимов сделал еще одну попытку
выглянуть из-за укрытия. Опять длинная очередь заставила "собровца"
отпрянуть назад.
- Выскочить не успею, срежет сука.
- Как в мышеловке сидим, бля!
- Давай Карая! Пока какая-нибудь блядь из "граника" не долбанула по
веранде. Камня на камне не останется!
Виталька, отстегнув карабин, с трудом удерживал за ошейник рвущегося
кобеля, который буквально тащил его за собой из укрытия.
- Пускай! - крикнул Конфуций, когда вражеский пулеметчик, укрывшийся за
дорогой, сделал паузу.
Как Карай пролетел опасное расстояние до врага, он не помнил. Сиганув
через забор из сетки-рабицы, он вцепился в пулеметчика, который, укрывшись
за саманным сараем, в это время пристегивал к ПКМу "короб". Разъяренный пес
сбил "чеха" с ног и остервенело рвал на части...


Ревущую уляпанную БМП подбрасывало на ухабах, мотало из стороны в
сторону по разбитой вдрызг дороге; и она неустанно клевала носом, натужно
попыхивая вонючим дымом. Карай, Приданцев и сержант Головко возлежали на
замурзанном полосатом матраце, разостланном на броне рядом с пушкой. Сзади,
упираясь уделанными гряью сапогами в притороченное бревно, уткнувшись
обветренными отрешенными лицами в отсыревшие поднятые воротники, сиротливо
притулились фигуры Секирина, Привалова и Самурского. Колонна с плановой
"зачистки" возвращалась домой. Карай, навострив уши, смотрел блестящими
черными глазами, то на серый безжизненный лес по краям дороги, то на
маячивший перед "бээмпешкой" урчащий "Урал", который то и дело юзил по
жидкой грязной дороге. Кобель, изредка поворачивая голову к Приданцеву,
тыкался холодным влажным носом в рукавицу кинолога. Он чувствовал, что они
возвращаются домой, на базу. Но, не знал, что до базы он так и не доедет,
как и ласковый "собр" Савельев, как и несколько "вованов", устроившихся на
броне идущих следом "бэшек". Что, через пару минут, вон за тем поворотом,
колонну ждет огненный смерч.

Самурай

Виталька Приданцев с широко открытыми глазами на обоженном лице
безучастно смотрел в пустоту и монотонно мычал. Лейтенант Капустин,
перевернув его на спину, трофейным кавказским кинжалом вспорол
окровавленный, обгоревший рукав бушлата и наложил ему жгут чуть выше локтя.
- Укол, давай! Да, быстрей же! Чего телишься! - прикрикнул он на
прапорщика Филимонова, который, прижимаясь всем телом к опорному катку,
трясущимися руками копался в сумке. У него под ободранным "шнобилем" как у
кота во время драки в разные стороны топорщились рыжеватые усы, и
подергивалась щека.
- Перевяжи культю! Да как следует! И отсюда никуда! Понял? Носа из-за
"коробочки" не высовывайте!
- А ты, куда?
- Я попытаюсь до "бэтра" добраться! Почему молчат, паразиты!
- Хана, Паша! Всем хана! - твердили дрожащие губы прапорщика, ставшие
похожими на вареники.
- Не бзди, Филимонов! Прорвемся, бля!
- Куда, Паша?! Обложили как волков! Со всех сторон! Всем п...дец!
- Не каркай, Филя! До "вертухов" продержаться бы! - прокричал под
грохот гранат, визг и звяканье осколков о броню Капустин на ухо
распластавшемуся прапорщику.
Чуть поодаль от БМП валялся сильно опаленный труп кобеля, Карая, с
разорванным в клочья брюхом. Сбоку с "бэтээра" как-то нервно с паузами
заработал КПВТ, вслепую наугад прощупывая свинцом окружающие холмы. Яростный
огонь "духов" вновь прошелся по центру колонны, где находились "уралы".
Пулеметные трассы хаотично ковыряли грязь, с остервенением вгрызались в
обочины, неистово молотили по броне, разбивали фары и лобовые стекла в
искрящуюся труху, безжалостно кромсали борта и крылья, пытаясь достать
смертоносным жалом укрывшихся бойцов. То здесь, то там с гулом рвались
"воги". Вокруг все горело, тряслось и громыхало. Пылала зигзагами
разлившаяся солярка, коптили скаты, едкий черный дым от которых клочьями
стелился над заблокированной колонной. Часть "чистильщиков", отстреливаясь,
залегла за бронетехникой и "уралами", другая нашла спасение в кювете.
Рядовой Секирин, как и многие, лежал в придорожной канаве наполовину в
мерзкой жиже, прикрыв голову автоматом, прижавшись щекой к рыжей, похожей на
дерьмо, глине. Андрей сопел как загнанная лошадь. В голове стоял сплошной
звон, неистово стучало сердце, выпрыгивая из груди. Под ногами хлюпала
холодная вода. Комья грязи, осколки и пули со свистом проносились над
головой.
"Неужели, все! Амба! Неужели, никогда больше не увидит: ни Светки, ни