Страница:
механизатором в совхозе работал. Уже подростком во всю гонял на мотоцикле,
шоферил, помогал отцу и брату на комбайне по время уборочной. Они
деревенские все такие, с измальства к настоящему мужскому труду приучены, не
то, что мы, городские. Технику Гуськов знал, как свои пять пальцев. Мог с
завязанными глазами ее разобрать и собрать. По шуму двигателя запросто
определял любые неполадки.
- Значит, в снайперах теперь! А я вот гайки да болты кручу! - кивнул он
на свои замурзанные с черными поломанными ногтями руки и замасленную
спецовку. - "Бэхи" да "бэтры" ремонтирую, на ноги ставлю.
- Остолопы! Сколько еще вам, говнюкам, повторять! Свалились на мою
голову! - донеслось до них из-за палаток.
- Это комвзвода Захаров, "черпаков" усиленно воспитывает! Неделю назад
"дембелей" сменили. Бесплатное кино. Как там у вас в батальоне?
- Полный п...дец! Каждую ночь, заразы, обстреливают. Как-то подсчитал
ради интереса, девять раз сволочи ночью побеспокоили.
- Наших, кого-нибудь, видел?
- Саня Карапуз отвоевался, увезли под Новый год с ранеными, ухо ему
отстрелили. Башка вся забинтована, стала на футбольный мяч похожа. Хоть
автографы на ней пиши. "Русский Марселец" сейчас в госпитале, ноги
отморозил, совсем у него плохи дела. Гангрена. У Паши, после одной из
"зачисток", напрочь "крыша поехала", теперь на кухне хлеборезом. "Дядя
Федор", Фарид Хабибуллин погиб. Помнишь, бугай у нас был, борец из
Нижнекамска. Ну, которому все по херу было. Ну, который на всех положил! Так
в горах с ним случай был: утром пришли менять; пулемет торчит из сугроба, а
самого нет. Потом откопали из-под снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и
спальник. Сгорел он в "бээмпэшке" под Герзель-Аулом. Мясорубка была та еще.
Серега, "Мастер", теперь со мной в паре, на днях ефрейторскую "соплю"
получил.
Приятель с каким-то особым благоговением потрогал Валеркину
"эсвэдэшку".
- Замочил кого-нибудь?
- Как видишь, зарубок нет!
- Что так? Мазанул?
- Смеешься? Да, я со ста метров тебе без оптики пятак сделаю! Был один
случай пару недель назад, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и
не смог бы тогда. Думаешь, что вот так запросто, можно человека грохнуть!
Одно дело, когда стреляешь и не видишь его, в кустах там или в темноте, а
другое, когда он у тебя на "мушке".
- У Джека Лондона рассказ есть про одного мужика, который отлично
стрелял. Как-то ночью разорались кошки под окнами гостиницы, где он жил. Он,
не выдержав их дикого концерта, открыл окно и два раза выстрелил в темноту
на звуки. Утром нашли два окоченевших кошачих трупа. Потом он нанялся на
корабль, который отправлялся на Соломоновы острова вербовать туземцев для
работы на плантациях. И во время вербовки эти папуасы, бля, подлым образом
перерезав команду, завладели судном. Он же, вооружившись винчестерами и
прихватив несколько патронташей, забрался на мачту и стал оттуда
отстреливать чернокожих. В панике те стали бросаться в воду и плыть к
острову. Перебив всех на палубе, он перестрелял всех, находящихся в воде. Ни
один не добрался до берега.
- Здорово! Крутой, видно, мужик был!
- В том то и дело, что нет. Тюфяк тюфяком, такой бестолковый, что
дальше некуда. Абсолютно ничего не умел, только хорошо стрелять.
- Вот, что я тебе скажу! Лучшие стрелки - это бабы! О Павличенко,
знаменитой снайперше, слышал? Которая 300 фрицев отправила груши в раю
околачивать. Ей американцы подарили именной "кольт", который сейчас в музее
Вооруженных сил в Москве находится. Симпатичная игрушка, скажу тебе!
- Нет, не слышал! Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник ей в
Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто
на лето ездили...
Их оживленную беседу прервало появление капитана Карасика. Он был
мрачнее тучи. Его красное обветренное лицо приобрело багровый цвет; серые
глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь!
- Мудачье! Мразь, тыловая!
Тяжело плюхнувшись на сидение, скомандовал:
- Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут!
Таким Валерка еще его никогда не видел. Ведь Карасик - душа батальона,
добрейший малый, правда, с чудинкой. Утром встает чуть свет, выходит из
палатки, в чем мать родила, с полчаса перебрасывает с плеча на плечо
трофейную двухпудовую гирю и обливается из ведра ледяною водой. У нас
мурашки по всему телу от одного его вида. Клубами пар от его широкой спины
поднимается, а он только посмеивается, громко покрякиваает да еще и
подмигивает нам, съежившимся от холода и сырости.
Обратно ехали одни. Над головой просвистели две "сушки" и удалились в
сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы.
- Отбомбились! - сказал Селифонов.
- По лагерям боевиков садят!
- Милое дело, - отозвался капитан Карасик. - Не надо грязь месить, по
горам на брюхе ползать! Одел комбинезончик с иголочки, слетал, сделал дело и
назад к бабе под бочок в теплую постельку! Чего я дурак, тогда в
Черниговское не пошел? Однокашник, Витька Еременко, туда поступал. Звал с
собой. Где-то летает теперь, сукин сын. Так, нет же! Захотелось романтики.
Насмотрелся фильмов всяких. Типа " В зоне особо внимания", "Афганский
излом"...
Вдоль дороги, то здесь, то там, нашла последнее пристанище разбитая,
сгоревшая бронетехника. В одном месте, похоже, заваруха была та еще, не дай
бог в такую попасть! За поворотом, в ложбинке, целое кладбище искореженного
железа. На обочинах дороги в станицах во всю торговали самопальным бензином,
батареи канистр и пятилитровых банок сверкали на солнце всеми цветами
радуги. Бензин шел на ура, другого здесь не было. "Уазик" мчался, пыля,
местами юлил, объезжая рытвины и колдобины. Виртуозно вертя баранку, Вовка с
неизменной сигаретой в зубах, без удержу матюкался, когда их побрасывало на
ухабах.
- Чего гонишь как сумашедший? Шумахер, тоже мне, выискался, так недолго
и в ящик сыграть! - выразил недовольство рядовой Селифонов, пригибая
ушибленную голову.
- Не дрова везешь! - с раздражением добавил Крестовский. - Всю задницу
отшибло! Живого места нет!
- Если будем вот так ползти, еще быстрее туда загремим! - зло отозвался
хмурый капитан Карасик, сидящий на переднем сидении, держа на коленях
автомат. Валерка, выглядывая из-за бритой головы капитана, наблюдал за
вьющейся дорогой. В голову лезли всякие мысли о доме, о Светке, о "первом
своем чехе", которого чуть не завалил неделю назад...
"Туман рассеивался. Стал виден родник, который Валерка выбрал как цель.
Он осторожно заворочался, пытаясь размять онемевшее тело. В маскировочной
"шаманской" хламиде, в своих лохмотьях он был похож на лешего. Отстегнув
фляжку, глотнул противной вонючей воды. Вдруг, краем глаза заметил какое-то
движение у родника. Там кто-то двигался. Валерка, отложив фляжку в сторону,
взглянул в прицел. У родника неподвижно стоял, озираясь и прислушиваясь,
вооруженный автоматом невысокий коренастый "чех". С рыжеватой бородой,
горбоносый, в расшитой тюбетейке с кистью. Потом он присел, и зачерпнув
ладонями воду, стал пить. Валерка тихонько подвел риски прицела на голову
врага и стал ждать, когда тот выпрямится, чтобы бить наверняка, точно в
грудь. Горбоносый не подозревал, что там, в темных зарослях затаилась
Смерть, что теперь его жизнь висит на волоске. Одно движение согнутого
указательного пальца снайпера и его душа отлетит в рай. Валерка весь вспотел
от напряжения, сердце ритмично стукало, громкие удары его отдавались эхом в
голове. Неожиданно "чех" двинулся вдоль ручья. Снайпер потерял свою цель и
взглянул поверх прицела. Навстречу боевику по тропинке быстрым шагом
приближался мальчишка лет десяти с большой спортивной сумкой через плечо.
Они обнялись, "черный" ласково потрепал пацана по взъерошенным волосам. Они
разговаривали минут десять. Мальчишка что-то оживленно рассказывал, смеясь и
размахивая руками, словно мельница. Потом "горбоносый" с сумкой исчез в
кустарнике.
Разочарованный Валерка оглянулся на "Мастера", Серега мирно спал,
свернувшись калачиком и укрывшись с головой. Напарник достался ему отличный.
Пацан, что надо! Кандидат в мастера спорта по стрельбе. Очень интересный
собеседник, с ним не соскучишься. В ихнюю часть попал за месяц до отправки
на Кавказ, перевели в связи с сокращением внутренних войск из Пензы. А до
этого он успел сменить несколько частей. Куда только его судьба не
забрасывала. Два раза в бегах был из-за дедовщины. Тихий такой с виду,
молчаливый, с задумчивыми глазами, а иногда так взовьется, что держись. На
"маковке" шрам длиной с палец, это ему в Ангарске в "учебке" пряжкой чуть
черепок не раскроили. Рассказывал как-то, как его "менты" в поезде взяли.
Удрал из части, где его "деды-мудаки" достали. Паспорт, благо, у него с
собой был. Добирался через Москву, форма в пакете. Ну, тут его и "кинули"
сразу на пороге "белокаменной". Какой-то пройдоха-таксист слупил с него все
деньги, осталось только на билет. Сел в свой родной поезд, успокоился. Да,
не тут-то было. Проводница, стерва горластая, прицепилась к нему как репей,
бери постель, орет. А у него ни копейки за душой, ну и, послал ее подальше.
Она, не долго думая, привела из соседнего вагона наряд "ментов". Те,
проверив документы, стали его "шмонать" и обнаружили в спортивной сумке
камуфляж. Утром, когда поезд подошел к знакомому перрону, его сдали в
комендатуру. И очутился он вместо теплой ванны на гарнизонной гауптвахте.
Потом военная прокуратура, новый округ, новая часть..."
Вдруг запыленное лобовое стекло треснуло и рассыпалось, обдав их
сверкающей крошкой словно слезами. Грохота выстрелов он уже не слышал.
Неуправляемая ни кем машина на полной скорости, резко свернув в кювет,
закувыркалась. И, безжалостно сминая, ломая на своем пути кусты и молодые
деревца, влетела вверх колесами в посадку.
Очнулся он под раскидистым деревом с крепко стянутыми проволокой руками
и ногами. Сильно болела голова, прямо раскалывалась, тошнило. Глаза были как
ватные, еле ворочались. Раскрытый рот перетягивала скрученная в жгут и
завязанная на затылке тряпка, от которой несло бензином. Первое, что он
увидел: это пожухлую траву, на которой расплывчатыми пятнами белели его
рассыпанные письма. На ближнем листке чернели, написанные неровным прыгающим
почерком слова: "... Дорогая мама, не беспокойся за меня, я скоро
вернусь..."
Он услышал чьи-то грузные шаги, и почувствовал, как ослабли путы на
ногах. Его ухватили за одежду и резким рывком усадили на землю, приткнув
спиной к дереву. Перед собой он увидел заросшее бородой лицо боевика лет
тридцатипяти, который внимательно сверлил Валерку взглядом блестящих как
вишня прищуренных глаз. Из-под берета оливкового цвета на плечи ниспадали
пряди длинных волос. Камуфлированный бушлат перепоясан патронташем с
"вогами". На плече дулом вниз висел "калаш" с "подствольником". Из
нагрудного кармана торчала, поблескивая антенной, поцарапанная миниатюрная
рация. К ним, прихрамывая, подошел другой. Валерка чуть не вскрикнул, его он
сразу узнал. Это был тот самый горбоносый "чех" с рыжеватой бородой,
которого он держал на прицеле у родника. Лицо боевика портил свежий
уродливый шрам под правым глазом. Ястребиные глаза чеченца зло впились,
словно шипы в лицо пленника.
Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых парней вытаскивали
из рюкзаков и, молча, раскладывали на разостланном брезенте боеприпасы:
тротиловые шашки, электродетонаторы, магазины, несколько выстрелов к
гранатомету, ворох "вогов"... Чуть поодаль, у кустов, топтался черный
мохнатый ишак со светлыми обводами вокруг глаз, застенчиво моргая длинными
ресницами, и что-то жевал, иногда нервно встряхивая мордой и поводя ушами.
Точно такой же ишак был у них в части: ребята привезли из одной из
командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кухни на подсобное
хозяйство.
Вдруг "Патлатый" и горбоносый бурно заспорили. "Со шрамом" все время
возбужденно размахивал руками и неугомонно тараторил, брызгая слюной, речь
шла, как Валерка понял, о каком-то Мусе. "Патлатый" зло возражал ему,
наступая на того. Но, "меченный" вновь визгливо заорал, поминая опять Мусу,
на что "черный", потеряв видно терпенье, в сердцах плюнул и крепко выругался
по-русски матом.
Валерка замычал и смежил веки от нестерпимой боли, которая пронзила
разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок.
Последнее, что он увидел, когда, задрав ему голову, полоснули по горлу,
были ястребиные глаза и холодное голубое небо с медленно плывущими
кучерявыми облаками.
Последнее, что он почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей
волной залило ему грудь...
Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела.
Валерку Крестовского нашли на следующий день около полудня, благодаря
овчарке Гоби, взявшей след. В трех километрах от подбитой машины. В
небольшой рощице близ селения Хашки-Мохк обнаружили его изуродованное тело
со скрученными проволокой руками.
Когда вышли к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил группу,
дал команду рассредоточиться. Дальше он двинулся с Мирошкиным и овчаркой.
Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику
увести собаку, капитан внимательно оглядел поляну и медленно приблизился к
убитому. Присев на колено, долго и тщательно обследовал труп и все вокруг.
Даже Дудаков, предостаточно повидавший на своем веку, от увиденного
содрогнулся.
Стриженная голова солдата с разбитым лбом была запрокинута назад, лицо
и грудь в запекшейся крови, на горле от уха до уха зияла страшная рана, из
которой выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка с тельняшкой
были вспороты от низа до верха вместе с животом, похоже, одним сильным
движением кинжала. Брюшная полость набита сухими листьями и прелой травой,
окровавленные клочья которой торчали во все стороны. Глаза из-под
полуприкрытых век как бы наблюдали за происходящим вокруг и словно
жаловались: "вот видите, что они со мной, подлюки, сделали". По поляне были
разбросаны измятые письма, тут же валялись две сброшюрованные фанерки, в
которых у Валерки хранились весточки из дома, от матери и друзей; рядом с
трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дудаков,
неспеша, обошел убитого и прилег с другой стороны, прижавшись щекой к
мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело.
Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным.
- Сволочи! Зверье, бля! - зло сплюнул он.
- Гадом, буду! Наверняка, подарочек состряпали, гниды! Нутром чую, эту
дрянь! - разминая пальцами отсыревшую сигарету, поделился он своими мыслями.
- Что делать-то будем, Дмитрич?
- Что делать? Что делать? - огрызнулся тот, присаживаясь рядом со всеми
на холодную пожухлую траву, закуривая. - Вытягивать! Что делать?
- Саперов будем ждать или сами рискнем?
- Хер их дождешься, саперов-то! Припухнешь ждать! - отозвался радист
Гусев, освобождаясь от лямок рации.
- У них и без нас хватает подобного дерьма!
- Не дай бог, если "лягуха" или "монка"! Тогда точно полный п..здец! -
сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая красные пальцы об траву.
- Ты че, Контрабас, какая "монка"? Охренел, совсем? Чтобы ее под
Валерку запихнуть, надо ямку, знаешь какую, будь здоров, выкопать. Да, и
какой дурак будет "монку" на нас тратить. На нас и "фени" за глаза хватит, -
возразил с усмешкой Гусев.
- А я бы на их месте и фугасика для нас не пожалел, - буркнул угрюмый
лейтенант Трофимов.
- Ну, чего сидим? Пашуня, давай свою веревку! - обернулся лейтенант
Колосков ("Квазик") к рядовому Привалову, который сидел, нахохлившись как
курица, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушлата.
- Попытаемся вытянуть пацана.
Привалов, покопавшись в сидоре, извлек веревку.
- Коротковата, бля!
- Хер такой вытянешь, Квазик!
- Нарастить можно! - откликнулся Привалов.
- Чем?
- Ремнями!
- Поводок с Гоби можно снять!
- Да, уйми ты своего пса! - разозлился капитан, обращаясь к кинологу
Димке Мирошкину и настойчиво отпихивая от себя собаку. Гоби возбужденно
крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени.
- Гусев, передай майору Сафронову. Что нашли, - сказал Дудаков, потирая
в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и чуть помедлив, добавил. -
Двухсотый.
- Ну, чего тянем кота за хвост? - спросил Колосков, вставая. Его
крепкая статная фигура напоминала молодого сильного тигра, в каждом его
движении чувствовалась неуемная мужская сила. Он был похож на сжатую
пружину, которая в любой момент может расправиться и обрушиться всей своей
мощью.
- Погоди, Александр, надо все обмозговать! Спешить тут нельзя. -
Дудаков поднял на него свое усталое лицо с воспаленными глазами. - Черт его
знает, что там под ним! Может так накрыть, что мало не покажется! Сон мне
сегодня нехороший приснился, парни. Танюшка, дочурка моя шестилетняя,
приснилась под утро. Забралась на табуретку, чтобы достать с верхней полки в
стенке игрушку, ну и оступилась, упала. Больно упала. Лежит, плачет. Я
подбежал, поднял ее с пола. Успокаиваю, значит, в ушибленный лобик целую. А
она сквозь слезы и говорит: " Пап, мне не так больно как жалко колечко". И
показывает мне свое колечко серебряное, которое ей бабушка на день рождения
подарила. Которое она на пальчике носила. Смотрю: тоненькое колечко треснуло
как чайная сушка на три части. Я говорю: " Не плачь, Танюша, ничего
страшного не случилось, починю я его". А она мне в ответ: "Нет, папуля, его
уже не починить". Вот, братцы, такой сон...
- Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то.
- В том то и дело.
- А я никогда снов не вижу, - отозвался, хлопая белесыми как у теленка
ресницами, белобрысый с большими голубыми глазами Мирошкин.
- Счастливчик! Век бы их не видеть! - буркнул немногословный Трофимов.
Отбросив окурок, он поднялся, молча, взял из рук Привалова веревку и
направился к Крестовскому.
- Алексей! Куда тебя черт несет? - крикнул раздраженно тезке вслед
Дудаков.
Все прильнули к земле, провожая взглядами "собровца". Тот постоял
некоторое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно
рассматривая, потом осторожно стал продевать веревку между телом и локтем
убитого.
- Чего он там возится? - недовольно пробубнил пухлыми губами, ерзая,
окоченевший Привалов.
- Не видишь? Письма собирает, - отозвался рядовой Чернышов, по прозвищу
"Танцор", наблюдая за Трофимовым.
- Честно скажу, не нравится он мне, этот хмырь, Конфуций. Какой-то
еб..нутый, ей богу. "Крыша" у него, явно, поехала. Вечно хмурый, злой как
цепной пес, слова из него доброго не вытянешь, не улыбнется никогда, словно
монумент какой. Прям Чингачгук, ей богу! - пожаловался первогодок Привалов.
- Сам ты монумент! Чингачгук херов! Мастер за троих жрать и балаболить,
- вставил "контрактник" Головко, лежа на спине, уставившись серыми глазами
на медленно плывущие холодные облака.
- Если бы не он, ты и Чаха давно червей кормили! - добавил Чернышов.
- Да, Святка, тут ты как всегда прав. Мы тогда с Чахой влетели
капитально, считай, уже там были, в райских кущах. У боженьки за пазухой. У
меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как
вспомню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас
с Чахлым в том переулке в капусту. Вернусь домой, обязательно свечку
Трофимову за здравие поставлю.
- Будешь тут еб..нутым. После плена, - вдруг глухо отозвался старший
лейтенант Колосков. - Алексей же в 96-ом в плен попал, четыре месяца у
"чехов" в санатории под Гехи-Чу прохлаждался. Насмотрелся, как всякая мразь
наших ребят режет, кромсает. Однокашника, с которым призывался, у него на
глазах замучили, всего изполосовали. А ему пальцы и ребра переломали да нос
впридачу. Видал, он у него набок заруливает. Повезло парню, случай
представился - обменяли, а то бы - каюк. Он весь седой и обмороженный оттуда
вернулся. Думаешь, сколько ему?
- Ну, выглядит на сорок.
- Сорок? А двадцать пять, не хошь?
- Хватит заливать-то!
- Он чуть постарше тебя! Вот потянуло его, горемыку, обратно сюда. В
это, будь оно трижды проклято, дерьмо. Нет его душе теперь покоя. Вернулся
за своих ребят мстить. Жестоко мстить. Я его прекрасно понимаю. Из ада
парень вырвался. Считай с того света.
- Я и не знал.
- Помнишь, как он тому захваченному заросшему "ваху", не раздумывая,
всадил полрожка. Узнал суку, хотя, сколько времени утекло. Еле тогда
оттащили от палача. Трясло его весь день как малярийного.
Через некоторое время с бледным лицом и потемневшими мертвыми глазами
вернулся Трофимов, молча сунул медный крестик, мятые испачканные письма и
конверты в руку Дудакову. Тот, с треском отодрав клапан на липучке, запихал
все в карман "разгрузки". Все молчали, стараясь, не смотреть друг на друга.
Говорить не хотелось. На душе было погано.
- Ненавижу! Ненавижу! - вдруг пробормотал Трофимов, скрипнув зубами.
Квазик, поплевывая, жевал соломинку, Привалов усердно ковырял ножом на
сапоге засохшую глину. Гусев протирал обтрепанной руковицей облупленный
корпус рации, Димка успокаивал овчарку...
- Так, вы трое, тянете веревку! Как только перевернете его, сразу
мордой - в землю! Понятно! Хватит с меня трупов! - нарушил тишину капитан
Дудаков. - Остальные остаются здесь, головы не высовывать! Мирошкин, суку
уложи, чтобы не вертелась тут, а то уши с хвостом в миг снесет к чертовой
матери.
- Зачем переворачивать-то? Можно и так вытянуть, - сказал Гусев.
- Вытянешь, пожалуй, старую каргу с косой! - вставил Головко.
- Были уже такие умники, вытянули на свою голову. Мину! Привязана была!
Притащили вместе с трупом, прям себе под нос!
- П..здить мы мастера! - обернувшись, усмехнулся радист.
- Не веришь? У Ромки или Стефаныча спроси, они тех пацанов помогали в
"вертушку" загружать, - вдруг взвился Головко.
- Заткнись! - грубо оборвал его Колосков.
- Черныш! Бля, уснул, что ли? - он, вставая, ткнул кулаком Свята в
плечо. - Бери лопатку! Пошли!
Чернышов, Колосков и Трофимов вышли на поляну, остановились перед
мертвым снайпером, чувствуя за спиной напряженные взгляды товарищей. Пока
"собровцы" отпарывали куски от принесенного брезента и скручивали жгуты,
чтобы удлинить веревку; Свят старался не смотреть на Крестовского и в их
сторону. Ему было не хорошо, мутило. Дрожал подбородок, наворачивались
слезы. Ему было жалко и себя, и убитого Валерку, у которого еще в жизни даже
любимой девушки-то не было. И тех пацанов, что погибли, и тех, что коптят в
этой гребанной долбанной Ичкерии. Он отвернулся от "собровцев" и вытер
рукавом влажные глаза. Его затуманенный взгляд блуждал по голым кустам, по
серым деревьям, по увядшей траве, по затоптанным сухим листьям и почему-то
каждый раз, вновь возвращался и натыкался на замурзанные Валеркины "берцы".
Особенно, на левый ботинок, в ребристом рисунке треснувшей поперек подошвы
которого впрессовавался окурок.
- Квазик, совсем не нравится мне это, - вдруг сказал Трофимов, поднимая
с земли обрывок промасленной бумаги и остатки изоленты. - Явно взрывчаткой
попахивает.
- На ишаке везли, вишь истоптано, следы кругом и дерьмо ослиное. -
"Квазик" кивнул на край поляны. - Наверное, с раненным не захотели возиться.
- Вот и кончили, гады, - добавил Конфуций.
- Ну, ты, мечтатель, чего стоишь как памятник! - раздраженный лейтенант
обернулся к Чернышову. - Копай окопчик, Танцор, вон за теми кустами!
- Да, пошустрее, и поглубже! Сонная тетеря!
Солдат чертыхался, врубаясь саперной лопаткой в твердую почву за редким
кустарником. Изрядно промучившись с дерном и корнями, принялся за
затвердевшую глину.
- Что-то мелковата, - высказался подошедший Трофимов, оценивая вырытую
на скорую руку ячейку. - Дай-ка сюда лопатку! Смотри!
Лейтенант, поковырявшись, расширил углубление и старательно выложил из
дерна что-то типа бруствера.
- Ну, парни, пора! - сказал Колосков, расправляя веревку. - Тянем по
моей команде! Не рвем, а именно тянем! Как только он завалится, сразу
зарывайся кротом в землю! Ты, понял. Черныш? Главное, не дрейфь, все будет
спок!
- А если он не перевернется? - спросил Чернышов и облизнул
потрескавшиеся губы.
- Будем кантовать, как есть, - буркнул Трофимов.
- Куда он денется? - хмыкнул "Квазик", вытаскивая из ножен и втыкая
сбоку от трупа свой трофейный штык от древней "токаревской самозарядки",
который он экспроприировал во время зачистки. - Вот так-то лучше будет.
Упрется в рукоятку и завалится как миленький.
- Ну-ка, Танцор, подвиньсь! Чего рассопелся как паровоз? - старший
лейтенант криво усмехнулся, устраиваясь рядом с солдатом. - Очко, поди,
заиграло? Не боись, и не в таких переделках бывали! Верно, Конфуций? А лучше
вали-ка к Дудакову, справимся и без сопливых, вдвоем.
Начал накрапывать мелкий дождь, переходящий в изморось. Тяжелое
свинцовое небо с темными рваными облаками, несущимися над ними, не
предвещало ничего хорошего.
- Похоже, закончились солнечные морозные деньки, - сказал, провожая
взглядом удаляющуюся фигуру Чернышова, Трофимов. - Снова слякоть, опять
будем месить чертову грязь.
Квазимодо, приподнявшись на локте, по-разбойничьи свистнул бойцам,
укрывшимся в ложбинке.
- Дмитрич!! Все залегли!!
Веревка натянулась как струна. Негнущийся Крестовский вздрогнул,
сдвинулся, нехотя приподнялся и с запрокинутой головой плюхнулся на живот.
Через несколько секунд ухнуло, заложив перепонки, словно в уши напихали
шоферил, помогал отцу и брату на комбайне по время уборочной. Они
деревенские все такие, с измальства к настоящему мужскому труду приучены, не
то, что мы, городские. Технику Гуськов знал, как свои пять пальцев. Мог с
завязанными глазами ее разобрать и собрать. По шуму двигателя запросто
определял любые неполадки.
- Значит, в снайперах теперь! А я вот гайки да болты кручу! - кивнул он
на свои замурзанные с черными поломанными ногтями руки и замасленную
спецовку. - "Бэхи" да "бэтры" ремонтирую, на ноги ставлю.
- Остолопы! Сколько еще вам, говнюкам, повторять! Свалились на мою
голову! - донеслось до них из-за палаток.
- Это комвзвода Захаров, "черпаков" усиленно воспитывает! Неделю назад
"дембелей" сменили. Бесплатное кино. Как там у вас в батальоне?
- Полный п...дец! Каждую ночь, заразы, обстреливают. Как-то подсчитал
ради интереса, девять раз сволочи ночью побеспокоили.
- Наших, кого-нибудь, видел?
- Саня Карапуз отвоевался, увезли под Новый год с ранеными, ухо ему
отстрелили. Башка вся забинтована, стала на футбольный мяч похожа. Хоть
автографы на ней пиши. "Русский Марселец" сейчас в госпитале, ноги
отморозил, совсем у него плохи дела. Гангрена. У Паши, после одной из
"зачисток", напрочь "крыша поехала", теперь на кухне хлеборезом. "Дядя
Федор", Фарид Хабибуллин погиб. Помнишь, бугай у нас был, борец из
Нижнекамска. Ну, которому все по херу было. Ну, который на всех положил! Так
в горах с ним случай был: утром пришли менять; пулемет торчит из сугроба, а
самого нет. Потом откопали из-под снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и
спальник. Сгорел он в "бээмпэшке" под Герзель-Аулом. Мясорубка была та еще.
Серега, "Мастер", теперь со мной в паре, на днях ефрейторскую "соплю"
получил.
Приятель с каким-то особым благоговением потрогал Валеркину
"эсвэдэшку".
- Замочил кого-нибудь?
- Как видишь, зарубок нет!
- Что так? Мазанул?
- Смеешься? Да, я со ста метров тебе без оптики пятак сделаю! Был один
случай пару недель назад, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и
не смог бы тогда. Думаешь, что вот так запросто, можно человека грохнуть!
Одно дело, когда стреляешь и не видишь его, в кустах там или в темноте, а
другое, когда он у тебя на "мушке".
- У Джека Лондона рассказ есть про одного мужика, который отлично
стрелял. Как-то ночью разорались кошки под окнами гостиницы, где он жил. Он,
не выдержав их дикого концерта, открыл окно и два раза выстрелил в темноту
на звуки. Утром нашли два окоченевших кошачих трупа. Потом он нанялся на
корабль, который отправлялся на Соломоновы острова вербовать туземцев для
работы на плантациях. И во время вербовки эти папуасы, бля, подлым образом
перерезав команду, завладели судном. Он же, вооружившись винчестерами и
прихватив несколько патронташей, забрался на мачту и стал оттуда
отстреливать чернокожих. В панике те стали бросаться в воду и плыть к
острову. Перебив всех на палубе, он перестрелял всех, находящихся в воде. Ни
один не добрался до берега.
- Здорово! Крутой, видно, мужик был!
- В том то и дело, что нет. Тюфяк тюфяком, такой бестолковый, что
дальше некуда. Абсолютно ничего не умел, только хорошо стрелять.
- Вот, что я тебе скажу! Лучшие стрелки - это бабы! О Павличенко,
знаменитой снайперше, слышал? Которая 300 фрицев отправила груши в раю
околачивать. Ей американцы подарили именной "кольт", который сейчас в музее
Вооруженных сил в Москве находится. Симпатичная игрушка, скажу тебе!
- Нет, не слышал! Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник ей в
Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто
на лето ездили...
Их оживленную беседу прервало появление капитана Карасика. Он был
мрачнее тучи. Его красное обветренное лицо приобрело багровый цвет; серые
глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь!
- Мудачье! Мразь, тыловая!
Тяжело плюхнувшись на сидение, скомандовал:
- Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут!
Таким Валерка еще его никогда не видел. Ведь Карасик - душа батальона,
добрейший малый, правда, с чудинкой. Утром встает чуть свет, выходит из
палатки, в чем мать родила, с полчаса перебрасывает с плеча на плечо
трофейную двухпудовую гирю и обливается из ведра ледяною водой. У нас
мурашки по всему телу от одного его вида. Клубами пар от его широкой спины
поднимается, а он только посмеивается, громко покрякиваает да еще и
подмигивает нам, съежившимся от холода и сырости.
Обратно ехали одни. Над головой просвистели две "сушки" и удалились в
сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы.
- Отбомбились! - сказал Селифонов.
- По лагерям боевиков садят!
- Милое дело, - отозвался капитан Карасик. - Не надо грязь месить, по
горам на брюхе ползать! Одел комбинезончик с иголочки, слетал, сделал дело и
назад к бабе под бочок в теплую постельку! Чего я дурак, тогда в
Черниговское не пошел? Однокашник, Витька Еременко, туда поступал. Звал с
собой. Где-то летает теперь, сукин сын. Так, нет же! Захотелось романтики.
Насмотрелся фильмов всяких. Типа " В зоне особо внимания", "Афганский
излом"...
Вдоль дороги, то здесь, то там, нашла последнее пристанище разбитая,
сгоревшая бронетехника. В одном месте, похоже, заваруха была та еще, не дай
бог в такую попасть! За поворотом, в ложбинке, целое кладбище искореженного
железа. На обочинах дороги в станицах во всю торговали самопальным бензином,
батареи канистр и пятилитровых банок сверкали на солнце всеми цветами
радуги. Бензин шел на ура, другого здесь не было. "Уазик" мчался, пыля,
местами юлил, объезжая рытвины и колдобины. Виртуозно вертя баранку, Вовка с
неизменной сигаретой в зубах, без удержу матюкался, когда их побрасывало на
ухабах.
- Чего гонишь как сумашедший? Шумахер, тоже мне, выискался, так недолго
и в ящик сыграть! - выразил недовольство рядовой Селифонов, пригибая
ушибленную голову.
- Не дрова везешь! - с раздражением добавил Крестовский. - Всю задницу
отшибло! Живого места нет!
- Если будем вот так ползти, еще быстрее туда загремим! - зло отозвался
хмурый капитан Карасик, сидящий на переднем сидении, держа на коленях
автомат. Валерка, выглядывая из-за бритой головы капитана, наблюдал за
вьющейся дорогой. В голову лезли всякие мысли о доме, о Светке, о "первом
своем чехе", которого чуть не завалил неделю назад...
"Туман рассеивался. Стал виден родник, который Валерка выбрал как цель.
Он осторожно заворочался, пытаясь размять онемевшее тело. В маскировочной
"шаманской" хламиде, в своих лохмотьях он был похож на лешего. Отстегнув
фляжку, глотнул противной вонючей воды. Вдруг, краем глаза заметил какое-то
движение у родника. Там кто-то двигался. Валерка, отложив фляжку в сторону,
взглянул в прицел. У родника неподвижно стоял, озираясь и прислушиваясь,
вооруженный автоматом невысокий коренастый "чех". С рыжеватой бородой,
горбоносый, в расшитой тюбетейке с кистью. Потом он присел, и зачерпнув
ладонями воду, стал пить. Валерка тихонько подвел риски прицела на голову
врага и стал ждать, когда тот выпрямится, чтобы бить наверняка, точно в
грудь. Горбоносый не подозревал, что там, в темных зарослях затаилась
Смерть, что теперь его жизнь висит на волоске. Одно движение согнутого
указательного пальца снайпера и его душа отлетит в рай. Валерка весь вспотел
от напряжения, сердце ритмично стукало, громкие удары его отдавались эхом в
голове. Неожиданно "чех" двинулся вдоль ручья. Снайпер потерял свою цель и
взглянул поверх прицела. Навстречу боевику по тропинке быстрым шагом
приближался мальчишка лет десяти с большой спортивной сумкой через плечо.
Они обнялись, "черный" ласково потрепал пацана по взъерошенным волосам. Они
разговаривали минут десять. Мальчишка что-то оживленно рассказывал, смеясь и
размахивая руками, словно мельница. Потом "горбоносый" с сумкой исчез в
кустарнике.
Разочарованный Валерка оглянулся на "Мастера", Серега мирно спал,
свернувшись калачиком и укрывшись с головой. Напарник достался ему отличный.
Пацан, что надо! Кандидат в мастера спорта по стрельбе. Очень интересный
собеседник, с ним не соскучишься. В ихнюю часть попал за месяц до отправки
на Кавказ, перевели в связи с сокращением внутренних войск из Пензы. А до
этого он успел сменить несколько частей. Куда только его судьба не
забрасывала. Два раза в бегах был из-за дедовщины. Тихий такой с виду,
молчаливый, с задумчивыми глазами, а иногда так взовьется, что держись. На
"маковке" шрам длиной с палец, это ему в Ангарске в "учебке" пряжкой чуть
черепок не раскроили. Рассказывал как-то, как его "менты" в поезде взяли.
Удрал из части, где его "деды-мудаки" достали. Паспорт, благо, у него с
собой был. Добирался через Москву, форма в пакете. Ну, тут его и "кинули"
сразу на пороге "белокаменной". Какой-то пройдоха-таксист слупил с него все
деньги, осталось только на билет. Сел в свой родной поезд, успокоился. Да,
не тут-то было. Проводница, стерва горластая, прицепилась к нему как репей,
бери постель, орет. А у него ни копейки за душой, ну и, послал ее подальше.
Она, не долго думая, привела из соседнего вагона наряд "ментов". Те,
проверив документы, стали его "шмонать" и обнаружили в спортивной сумке
камуфляж. Утром, когда поезд подошел к знакомому перрону, его сдали в
комендатуру. И очутился он вместо теплой ванны на гарнизонной гауптвахте.
Потом военная прокуратура, новый округ, новая часть..."
Вдруг запыленное лобовое стекло треснуло и рассыпалось, обдав их
сверкающей крошкой словно слезами. Грохота выстрелов он уже не слышал.
Неуправляемая ни кем машина на полной скорости, резко свернув в кювет,
закувыркалась. И, безжалостно сминая, ломая на своем пути кусты и молодые
деревца, влетела вверх колесами в посадку.
Очнулся он под раскидистым деревом с крепко стянутыми проволокой руками
и ногами. Сильно болела голова, прямо раскалывалась, тошнило. Глаза были как
ватные, еле ворочались. Раскрытый рот перетягивала скрученная в жгут и
завязанная на затылке тряпка, от которой несло бензином. Первое, что он
увидел: это пожухлую траву, на которой расплывчатыми пятнами белели его
рассыпанные письма. На ближнем листке чернели, написанные неровным прыгающим
почерком слова: "... Дорогая мама, не беспокойся за меня, я скоро
вернусь..."
Он услышал чьи-то грузные шаги, и почувствовал, как ослабли путы на
ногах. Его ухватили за одежду и резким рывком усадили на землю, приткнув
спиной к дереву. Перед собой он увидел заросшее бородой лицо боевика лет
тридцатипяти, который внимательно сверлил Валерку взглядом блестящих как
вишня прищуренных глаз. Из-под берета оливкового цвета на плечи ниспадали
пряди длинных волос. Камуфлированный бушлат перепоясан патронташем с
"вогами". На плече дулом вниз висел "калаш" с "подствольником". Из
нагрудного кармана торчала, поблескивая антенной, поцарапанная миниатюрная
рация. К ним, прихрамывая, подошел другой. Валерка чуть не вскрикнул, его он
сразу узнал. Это был тот самый горбоносый "чех" с рыжеватой бородой,
которого он держал на прицеле у родника. Лицо боевика портил свежий
уродливый шрам под правым глазом. Ястребиные глаза чеченца зло впились,
словно шипы в лицо пленника.
Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых парней вытаскивали
из рюкзаков и, молча, раскладывали на разостланном брезенте боеприпасы:
тротиловые шашки, электродетонаторы, магазины, несколько выстрелов к
гранатомету, ворох "вогов"... Чуть поодаль, у кустов, топтался черный
мохнатый ишак со светлыми обводами вокруг глаз, застенчиво моргая длинными
ресницами, и что-то жевал, иногда нервно встряхивая мордой и поводя ушами.
Точно такой же ишак был у них в части: ребята привезли из одной из
командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кухни на подсобное
хозяйство.
Вдруг "Патлатый" и горбоносый бурно заспорили. "Со шрамом" все время
возбужденно размахивал руками и неугомонно тараторил, брызгая слюной, речь
шла, как Валерка понял, о каком-то Мусе. "Патлатый" зло возражал ему,
наступая на того. Но, "меченный" вновь визгливо заорал, поминая опять Мусу,
на что "черный", потеряв видно терпенье, в сердцах плюнул и крепко выругался
по-русски матом.
Валерка замычал и смежил веки от нестерпимой боли, которая пронзила
разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок.
Последнее, что он увидел, когда, задрав ему голову, полоснули по горлу,
были ястребиные глаза и холодное голубое небо с медленно плывущими
кучерявыми облаками.
Последнее, что он почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей
волной залило ему грудь...
Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела.
Валерку Крестовского нашли на следующий день около полудня, благодаря
овчарке Гоби, взявшей след. В трех километрах от подбитой машины. В
небольшой рощице близ селения Хашки-Мохк обнаружили его изуродованное тело
со скрученными проволокой руками.
Когда вышли к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил группу,
дал команду рассредоточиться. Дальше он двинулся с Мирошкиным и овчаркой.
Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику
увести собаку, капитан внимательно оглядел поляну и медленно приблизился к
убитому. Присев на колено, долго и тщательно обследовал труп и все вокруг.
Даже Дудаков, предостаточно повидавший на своем веку, от увиденного
содрогнулся.
Стриженная голова солдата с разбитым лбом была запрокинута назад, лицо
и грудь в запекшейся крови, на горле от уха до уха зияла страшная рана, из
которой выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка с тельняшкой
были вспороты от низа до верха вместе с животом, похоже, одним сильным
движением кинжала. Брюшная полость набита сухими листьями и прелой травой,
окровавленные клочья которой торчали во все стороны. Глаза из-под
полуприкрытых век как бы наблюдали за происходящим вокруг и словно
жаловались: "вот видите, что они со мной, подлюки, сделали". По поляне были
разбросаны измятые письма, тут же валялись две сброшюрованные фанерки, в
которых у Валерки хранились весточки из дома, от матери и друзей; рядом с
трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дудаков,
неспеша, обошел убитого и прилег с другой стороны, прижавшись щекой к
мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело.
Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным.
- Сволочи! Зверье, бля! - зло сплюнул он.
- Гадом, буду! Наверняка, подарочек состряпали, гниды! Нутром чую, эту
дрянь! - разминая пальцами отсыревшую сигарету, поделился он своими мыслями.
- Что делать-то будем, Дмитрич?
- Что делать? Что делать? - огрызнулся тот, присаживаясь рядом со всеми
на холодную пожухлую траву, закуривая. - Вытягивать! Что делать?
- Саперов будем ждать или сами рискнем?
- Хер их дождешься, саперов-то! Припухнешь ждать! - отозвался радист
Гусев, освобождаясь от лямок рации.
- У них и без нас хватает подобного дерьма!
- Не дай бог, если "лягуха" или "монка"! Тогда точно полный п..здец! -
сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая красные пальцы об траву.
- Ты че, Контрабас, какая "монка"? Охренел, совсем? Чтобы ее под
Валерку запихнуть, надо ямку, знаешь какую, будь здоров, выкопать. Да, и
какой дурак будет "монку" на нас тратить. На нас и "фени" за глаза хватит, -
возразил с усмешкой Гусев.
- А я бы на их месте и фугасика для нас не пожалел, - буркнул угрюмый
лейтенант Трофимов.
- Ну, чего сидим? Пашуня, давай свою веревку! - обернулся лейтенант
Колосков ("Квазик") к рядовому Привалову, который сидел, нахохлившись как
курица, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушлата.
- Попытаемся вытянуть пацана.
Привалов, покопавшись в сидоре, извлек веревку.
- Коротковата, бля!
- Хер такой вытянешь, Квазик!
- Нарастить можно! - откликнулся Привалов.
- Чем?
- Ремнями!
- Поводок с Гоби можно снять!
- Да, уйми ты своего пса! - разозлился капитан, обращаясь к кинологу
Димке Мирошкину и настойчиво отпихивая от себя собаку. Гоби возбужденно
крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени.
- Гусев, передай майору Сафронову. Что нашли, - сказал Дудаков, потирая
в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и чуть помедлив, добавил. -
Двухсотый.
- Ну, чего тянем кота за хвост? - спросил Колосков, вставая. Его
крепкая статная фигура напоминала молодого сильного тигра, в каждом его
движении чувствовалась неуемная мужская сила. Он был похож на сжатую
пружину, которая в любой момент может расправиться и обрушиться всей своей
мощью.
- Погоди, Александр, надо все обмозговать! Спешить тут нельзя. -
Дудаков поднял на него свое усталое лицо с воспаленными глазами. - Черт его
знает, что там под ним! Может так накрыть, что мало не покажется! Сон мне
сегодня нехороший приснился, парни. Танюшка, дочурка моя шестилетняя,
приснилась под утро. Забралась на табуретку, чтобы достать с верхней полки в
стенке игрушку, ну и оступилась, упала. Больно упала. Лежит, плачет. Я
подбежал, поднял ее с пола. Успокаиваю, значит, в ушибленный лобик целую. А
она сквозь слезы и говорит: " Пап, мне не так больно как жалко колечко". И
показывает мне свое колечко серебряное, которое ей бабушка на день рождения
подарила. Которое она на пальчике носила. Смотрю: тоненькое колечко треснуло
как чайная сушка на три части. Я говорю: " Не плачь, Танюша, ничего
страшного не случилось, починю я его". А она мне в ответ: "Нет, папуля, его
уже не починить". Вот, братцы, такой сон...
- Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то.
- В том то и дело.
- А я никогда снов не вижу, - отозвался, хлопая белесыми как у теленка
ресницами, белобрысый с большими голубыми глазами Мирошкин.
- Счастливчик! Век бы их не видеть! - буркнул немногословный Трофимов.
Отбросив окурок, он поднялся, молча, взял из рук Привалова веревку и
направился к Крестовскому.
- Алексей! Куда тебя черт несет? - крикнул раздраженно тезке вслед
Дудаков.
Все прильнули к земле, провожая взглядами "собровца". Тот постоял
некоторое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно
рассматривая, потом осторожно стал продевать веревку между телом и локтем
убитого.
- Чего он там возится? - недовольно пробубнил пухлыми губами, ерзая,
окоченевший Привалов.
- Не видишь? Письма собирает, - отозвался рядовой Чернышов, по прозвищу
"Танцор", наблюдая за Трофимовым.
- Честно скажу, не нравится он мне, этот хмырь, Конфуций. Какой-то
еб..нутый, ей богу. "Крыша" у него, явно, поехала. Вечно хмурый, злой как
цепной пес, слова из него доброго не вытянешь, не улыбнется никогда, словно
монумент какой. Прям Чингачгук, ей богу! - пожаловался первогодок Привалов.
- Сам ты монумент! Чингачгук херов! Мастер за троих жрать и балаболить,
- вставил "контрактник" Головко, лежа на спине, уставившись серыми глазами
на медленно плывущие холодные облака.
- Если бы не он, ты и Чаха давно червей кормили! - добавил Чернышов.
- Да, Святка, тут ты как всегда прав. Мы тогда с Чахой влетели
капитально, считай, уже там были, в райских кущах. У боженьки за пазухой. У
меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как
вспомню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас
с Чахлым в том переулке в капусту. Вернусь домой, обязательно свечку
Трофимову за здравие поставлю.
- Будешь тут еб..нутым. После плена, - вдруг глухо отозвался старший
лейтенант Колосков. - Алексей же в 96-ом в плен попал, четыре месяца у
"чехов" в санатории под Гехи-Чу прохлаждался. Насмотрелся, как всякая мразь
наших ребят режет, кромсает. Однокашника, с которым призывался, у него на
глазах замучили, всего изполосовали. А ему пальцы и ребра переломали да нос
впридачу. Видал, он у него набок заруливает. Повезло парню, случай
представился - обменяли, а то бы - каюк. Он весь седой и обмороженный оттуда
вернулся. Думаешь, сколько ему?
- Ну, выглядит на сорок.
- Сорок? А двадцать пять, не хошь?
- Хватит заливать-то!
- Он чуть постарше тебя! Вот потянуло его, горемыку, обратно сюда. В
это, будь оно трижды проклято, дерьмо. Нет его душе теперь покоя. Вернулся
за своих ребят мстить. Жестоко мстить. Я его прекрасно понимаю. Из ада
парень вырвался. Считай с того света.
- Я и не знал.
- Помнишь, как он тому захваченному заросшему "ваху", не раздумывая,
всадил полрожка. Узнал суку, хотя, сколько времени утекло. Еле тогда
оттащили от палача. Трясло его весь день как малярийного.
Через некоторое время с бледным лицом и потемневшими мертвыми глазами
вернулся Трофимов, молча сунул медный крестик, мятые испачканные письма и
конверты в руку Дудакову. Тот, с треском отодрав клапан на липучке, запихал
все в карман "разгрузки". Все молчали, стараясь, не смотреть друг на друга.
Говорить не хотелось. На душе было погано.
- Ненавижу! Ненавижу! - вдруг пробормотал Трофимов, скрипнув зубами.
Квазик, поплевывая, жевал соломинку, Привалов усердно ковырял ножом на
сапоге засохшую глину. Гусев протирал обтрепанной руковицей облупленный
корпус рации, Димка успокаивал овчарку...
- Так, вы трое, тянете веревку! Как только перевернете его, сразу
мордой - в землю! Понятно! Хватит с меня трупов! - нарушил тишину капитан
Дудаков. - Остальные остаются здесь, головы не высовывать! Мирошкин, суку
уложи, чтобы не вертелась тут, а то уши с хвостом в миг снесет к чертовой
матери.
- Зачем переворачивать-то? Можно и так вытянуть, - сказал Гусев.
- Вытянешь, пожалуй, старую каргу с косой! - вставил Головко.
- Были уже такие умники, вытянули на свою голову. Мину! Привязана была!
Притащили вместе с трупом, прям себе под нос!
- П..здить мы мастера! - обернувшись, усмехнулся радист.
- Не веришь? У Ромки или Стефаныча спроси, они тех пацанов помогали в
"вертушку" загружать, - вдруг взвился Головко.
- Заткнись! - грубо оборвал его Колосков.
- Черныш! Бля, уснул, что ли? - он, вставая, ткнул кулаком Свята в
плечо. - Бери лопатку! Пошли!
Чернышов, Колосков и Трофимов вышли на поляну, остановились перед
мертвым снайпером, чувствуя за спиной напряженные взгляды товарищей. Пока
"собровцы" отпарывали куски от принесенного брезента и скручивали жгуты,
чтобы удлинить веревку; Свят старался не смотреть на Крестовского и в их
сторону. Ему было не хорошо, мутило. Дрожал подбородок, наворачивались
слезы. Ему было жалко и себя, и убитого Валерку, у которого еще в жизни даже
любимой девушки-то не было. И тех пацанов, что погибли, и тех, что коптят в
этой гребанной долбанной Ичкерии. Он отвернулся от "собровцев" и вытер
рукавом влажные глаза. Его затуманенный взгляд блуждал по голым кустам, по
серым деревьям, по увядшей траве, по затоптанным сухим листьям и почему-то
каждый раз, вновь возвращался и натыкался на замурзанные Валеркины "берцы".
Особенно, на левый ботинок, в ребристом рисунке треснувшей поперек подошвы
которого впрессовавался окурок.
- Квазик, совсем не нравится мне это, - вдруг сказал Трофимов, поднимая
с земли обрывок промасленной бумаги и остатки изоленты. - Явно взрывчаткой
попахивает.
- На ишаке везли, вишь истоптано, следы кругом и дерьмо ослиное. -
"Квазик" кивнул на край поляны. - Наверное, с раненным не захотели возиться.
- Вот и кончили, гады, - добавил Конфуций.
- Ну, ты, мечтатель, чего стоишь как памятник! - раздраженный лейтенант
обернулся к Чернышову. - Копай окопчик, Танцор, вон за теми кустами!
- Да, пошустрее, и поглубже! Сонная тетеря!
Солдат чертыхался, врубаясь саперной лопаткой в твердую почву за редким
кустарником. Изрядно промучившись с дерном и корнями, принялся за
затвердевшую глину.
- Что-то мелковата, - высказался подошедший Трофимов, оценивая вырытую
на скорую руку ячейку. - Дай-ка сюда лопатку! Смотри!
Лейтенант, поковырявшись, расширил углубление и старательно выложил из
дерна что-то типа бруствера.
- Ну, парни, пора! - сказал Колосков, расправляя веревку. - Тянем по
моей команде! Не рвем, а именно тянем! Как только он завалится, сразу
зарывайся кротом в землю! Ты, понял. Черныш? Главное, не дрейфь, все будет
спок!
- А если он не перевернется? - спросил Чернышов и облизнул
потрескавшиеся губы.
- Будем кантовать, как есть, - буркнул Трофимов.
- Куда он денется? - хмыкнул "Квазик", вытаскивая из ножен и втыкая
сбоку от трупа свой трофейный штык от древней "токаревской самозарядки",
который он экспроприировал во время зачистки. - Вот так-то лучше будет.
Упрется в рукоятку и завалится как миленький.
- Ну-ка, Танцор, подвиньсь! Чего рассопелся как паровоз? - старший
лейтенант криво усмехнулся, устраиваясь рядом с солдатом. - Очко, поди,
заиграло? Не боись, и не в таких переделках бывали! Верно, Конфуций? А лучше
вали-ка к Дудакову, справимся и без сопливых, вдвоем.
Начал накрапывать мелкий дождь, переходящий в изморось. Тяжелое
свинцовое небо с темными рваными облаками, несущимися над ними, не
предвещало ничего хорошего.
- Похоже, закончились солнечные морозные деньки, - сказал, провожая
взглядом удаляющуюся фигуру Чернышова, Трофимов. - Снова слякоть, опять
будем месить чертову грязь.
Квазимодо, приподнявшись на локте, по-разбойничьи свистнул бойцам,
укрывшимся в ложбинке.
- Дмитрич!! Все залегли!!
Веревка натянулась как струна. Негнущийся Крестовский вздрогнул,
сдвинулся, нехотя приподнялся и с запрокинутой головой плюхнулся на живот.
Через несколько секунд ухнуло, заложив перепонки, словно в уши напихали