Щербаков Александр. Щенки и псы Войны

могу я!
- Они же кромсать как мясники нас будут, как тех пацанов на блокпосту,
- прошептал побелевшими губами Витька Дудник с простреленной на вылет
грудью.
- Век себе не простишь.
- У меня всего семь патронов осталось для "духов"!
Наконец Веденеев, решившись, поднял "калаш".
- Простите ребята! - он пытался не смотреть товарищам в серые лица.
- Куда стрелять? - спросил он Полякова.
- Ленчик, в голову. Погоди секунду. Я сейчас, - всхлипнул Сергей.
- Все! Давай! Прощайте, ребята! Там свидимся! - он закрыл глаза, ожидая
выстрела.
Веденев, отвернувшись, приставил к виску товарища ствол.
- Пацаны! Не смотрите! - закричал он, побагровев.
- Нет!! Не могу! Хоть убейте! Не могу! Вот, держи "эфку"! Для себя
берег! - он из-за пазухи достал гранату и вложил в шершавую ладонь Полякова.
- Спасибо, Леня, - тот слабеющими пальцами сжал "лимонку".
- Спасибо!! - страшным смехом в исступлении заорал Веденеев, мотая
головой и дубася мерзлую землю кулаком.
Успокоившись, он подтащил двух раненых поближе к Сергею.
- Вот так вам вместе лучше будет, ребята! Чеку сорвать? Или сам
сможешь?
- Не знаю, Ленчик. Сил, боюсь, может не хватить.
- Ладно! Я сам! Как приблизятся пидоры! Держи рычаг сколько сможешь,
браток!
Рядовой Веденеев в упор короткой очередью уложил двух боевиков, которые
вдруг словно чертики возникли как из-под земли над окопчиком. И тут же
переломился, словно соломинка, срезанный из ПКМа. "Духи" уже у окопчика.
Рванула "эфка". Двое боевиков с воплями повалились на грязный снег.
Остальные, отпрянув вниз, залегли. В окоп полетели гранаты.
Неожиданно сбоку от "духов" из сырого тумана возник старший лейтенант
Каретников с разодранной до уха щекой и "калашом" в руках.
- Получай! Суки-и! - кричал он в ярости, расходуя на врагов последний
"рожок". Боевики быстро пришли в себя и открыли по нему яростный огонь. И
потом долго кромсали ножами его сильное живучее тело.
Боеприпасы кончились. Враг знает об этом и уже внаглую, в полный рост,
прет вверх с воплями: "Аллах Акбар!". Капитан Бакатин склонился к
израненному Розанову и обнял его, прижался к колючей небритой щеке:
- Ну, Антоныч, прощай! Покажем вахам, кузькину мать! Запомнят, кто
такие десантники!
Расстреляв последние патроны в ближних боевиков, он со штыком на
перевес врезался в группу растерявшихся боевиков. За ним устремились в
рукопашную все кто уцелел. Со всех сторон слышны дикие крики, стоны,
проклятия, матерщина.
- Бляди-и!!
- А-а! А-а!
- Падлы!! Падлы-ы!
- А-а! А-а! Скоты!!
- Е ..ный в рот! Бей!!
- Ребята-а!! Помогите! Ребя...!
- Дави гадов!
- Давай! Ах, ты, сука!
- Серега! Серега!! Слева!!
- Ублюдки! Дерьмо-о!!
Сержант Саньков, орудуя автоматом как дубиной, отчаянно вклинился в
ряды боевиков.
- Суки-и! Сволочи!! - дико орал в исступлении он, яростно отбиваясь и
обрушивая "калаш" на головы врагов. Наемники в упор расстреливали израненных
бойцов. Рядовые Коренев и Лежиков из последних сил попытались отползти к
обрыву, но боевики, ругаясь и плюясь, открыли бешеную стрельбу по солдатам.
Некоторые из них начали в упор расстреливать уже мертвых десантников в лицо.
Один из них с обнаженным кривым ножом измывался над убитыми. Другой сгребал
горсти стреляных гильз и швырял их в лицо убитого старшего лейтенанта
Каретникова. При этом зло кричал, брызгая слюной:
- На, жри, собака!


Боевиков было около десяти. Непривычно резала слух их гортанная речь.
Одни добивали раненых. Другие тщательно шмонали убитых: с мертвого капитана
стащили бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с ефрейтора Мелехова
новенькие "берцы", которые он несколько дней назад выменял на что-то ценное
в Ханкале на складе. Один из молодых боевиков с сияющим лицом тряс
снайперской винтовкой Кирилкина.
Из окопчика с трудом поднялся раненый Матвеев. Удар приклада пришелся в
лицо. Из разбитых носа и губ на подбородок ручьем хлынула кровь. Солдат
повалился на колени.
- Ахмед! Ахмед! Али! Идите, смотрите, как я буду резать барашка! -
крикнул невысокий коренастый боевик с рыжеватой бородой, извлекая из ножен
кинжал. Его цепкие черные глаза, словно когти, жестко впились Матвеева,
который, склонившись и надрывно кашляя, сидел у его ног и отплевывался
кровью. Подошли остальные посмотреть, как приятель будет убивать "уруса".
- Давай, Тахир, свежуй! Ты у нас мастер!
Неожиданно десантник поднял к ним разбитое лицо и дико засмеялся
беззубым ртом. Только сейчас они увидели на его раскрытой ладони, играющую
ребрышками на свету, гранату Ф-1. Но было уже поздно. Раздался взрыв,
разметавший духов.


Приподнял голову залитый кровью рядовой Димка Коротков, он пришел в
себя и смутно различал приближающихся врагов. Наемники добивали раненых.
Рядом раздался выстрел, чей-то короткий вскрик. К Короткову подошел боевик с
обмороженными щеками в афганке на голове. Постоял над ним, озирая все
вокруг, наклонился и кинжалом срезал с шеи "смертник", потом долго возился,
снимая с десантника отсыревшие "берцы". Смолкли голоса и выстрелы.
Опускались сумерки. Димка с трудом перевернулся и медленно пополз в сторону
лощины.
Через несколько метров он наткнулся на убитого десантника с
перерезанным горлом, лицо обезображено, грудь в крови. Ошарашенный Коротков
пополз дальше. Потом наткнулся на Ваню Тимофеева, также всего безжалостно
исколотого кинжалами. Брюшная полость у него была набита стреляными
гильзами. Вокруг разбросаны смятые письма и внутренности...
Очнулся Димка утром, когда над ним склонились ребята из 4-ой роты, и
капитан Сутягин подняв его окоченевшего с земли, прижал к своей груди:
- Жив, курилка!

Я вернусь, мама!

- Коротков! 27-й!
- Я! - Димка выдохнул облако теплого дыхания в морозный воздух.
Поеживаясь от утреннего холодного морозца, он стоял в третьем ряду 6-го
отряда заведения ЯК-22/3. Рядом с ним переминались с ноги на ногу такие же,
как он, одетые в темные ватники с номерами на груди унылые "зэки".
Наконец-то поверка окончилась. Отряды по команде повернулись и под лай
овчарок мимо смотровых вышек загромыхали кирзачами вдоль бараков в столовую.


* * *



- А я, когда срочную служил, - делился воспоминаниями сержант Андреев.
- Был у нас инструктор, капитан Ларионов, вон Сомик его прекрасно помнит. -
Андреев кивает на старшего сержанта Самсонова.
- Как не помнить, он мне по башке как-то, так настучал, что до сих пор
звон стоит, - отозвался Самсонов.
- Звали мы его Лариком, - продолжил сержант. - Прыжков на счету Ларика
было, как бы не соврать, тысячи три точно. Любил он перед нами салагами,
перед сопливыми, повыпендриваться. Во время прыжков демонстрировал такую
штуку. Открывал парашют и обрезал стропы, затем открывал запасной и
благополучно приземлялся перед нами во всей красе.
- Я как сейчас тот день помню, да и остальные тоже, кто тогда служил.
День был заебательский. Лето в разгаре. Тепло. Ромашки цветут. Прыгнули.
Летим. Под куполами мотаемся. Ларик за нами. Ножом чирк по стропам. Нас
обогнал. Потом стал открывать запасной, да неудачно. И мешком грохнулся об
землю. Подбегаем. Готов. Не шевелится. Рукой тронули, а он весь задрожал как
студень. То ли замешкался, когда парашют открывал, то ли, говорят, веточка в
парашют при укладке попала. Рисковый был парень, скажу я вам. После этого
случая в дивизию понаехало начальство, всякие комиссии. Понавтыкали всем по
самую сурепицу. Долго не прыгали. Да и не хотелось.
Вдруг спящий в углу Ерохин заворочался, заскрипел зубами и заорал во
сне:
- Суки! Патроны где?
- Смотри! Сергучо, развоевался! Прям рейнджер какой-то, - усмехнулся
Прибылов, оборачиваясь к спящему.
В палатку ввалились, давясь от смеха, рядовые Зеленцов и Сиянов.
- Ну, у тебя и шуточки, Жека! За такие приколы могут и пачку начистить!
- Что за приколы!- оживились, сидящие у печки, бойцы. - Ну-ка, давай
колись!
- Представляете, что этот гусь учудил? - заговорил Зеленцов, кивая на
товарища. - Поймал Витьку Коренева у сортира, и сообщил тому, что на него
Анохин представление написал на орден Мужества. Тот и забыл за чем в
сортир-то шел, сразу помчался к ротному допытываться.
- Ну, теперь Женьшень тебе шею точно свернет, как пить дать! - отозвал
пророческим голосом Олег Горошко.
- Все это ерунда, братцы! - начал живо делиться воспоминаниями рядовой
Сиянов.
- Самый коронный прикол был пару лет назад. Пришла мне повесточка в
армию. Ну, маманя в слезы, естественно, забегала по знакомым. Отмазала,
одним словом, дали отсрочку на год. Думала, что я в институт поступлю. Пошел
вечером на танцы, показал всем повестку. И в голову пришла идейка девчонок
разыграть. Поделился мыслью с друзьями. Те поддержали меня. В то время у
меня приятель в местной части служил. Сделал фотку в его форме, написал из
"армии" письма девчатам, что служу в элитном сверхсекретном батальоне. Чтобы
армейский треугольник на конверте пропечатали, велел ему через
недельку-другую писульки бросить в части в почтовый ящик. Устроили мне
торжественные проводы. Организовали прощальный стол. Крепко выпили. Девчонки
в слезы. Обниматься лезут с горя. Еле отбился. Утром же уехал в столицу, в
отпуск. Помотался пару недель, вернулся обратно. И стал, как и прежде ходить
на завод. А тут у одного из приятелей был день рождения, тут я и заявился в
самом разгаре торжества. После этого девчонки со мной почти месяц не
разговаривали. Обиделись, дурехи.
- А я бы, на месте этих дурех, тебе за такие проделки кое-что оторвал,
- вставил погрустневший Андрюха Романцов. Ему так и не удалось проститься с
любимой девушкой. Так уж сложились обстоятельства. Она уехала на недельку, к
родственникам на юбилей, а его в это время отправили с другой командой
призывников, где была не хватка.
- Дай-ка Мишкину гитару! - Прибылов, широко зевая, присел на койку.
Передали гитару. Прибылов что-то тихо забренчал, мурлыча себе под нос. Со
слухом у него было явно не все в порядке.
- Сыграй что-нибудь душевное, Игорек! - попросил Горошко, укладывая
сверху на буржуйку пару красных кирпичей.
- Чего он может сыграть? Во поле береза стояла?
- Вот Мишка Тихонов играл, так играл!
- Эх, такого парня потеряли! - сокрушается расстроенный Иванкин,
откидываясь всем телом на койку.
Младший сержант Тимофеев открыл дверцу печки и подбросил порцию дров. В
печке стало весело потрескивать, она ожила, загудела!
С наружи палатки раздался шум. В нее ввалились гурьбой человек
двенадцать солдат с капитаном Розановым. С ними незнакомый мужчина в
темно-синем жеванном пуховике в очках с кожаным кофром через плечо.
- Ура! Мужики! С телевидения приехали!
- Снимать нас будете?
Все зашевелились, повскакивали с нар.
- Ну, кто хочет с домом поговорить? С родными!
- Я хочу! Дайте мне! - закричал отчаянно из-за спин Прибылов.
- И мне дайте!
- И мне!
- Я тоже хочу позвонить!
- Чур, я за Игорьком! - доносится со всех сторон.
- Погодите! Ох...ели совсем от счастья!
- Романцов, куда прешь? Сдай назад!
- Дайте сначала командиру! Пусть сначала товарищ капитан поговорит!
- Да, я потом, пацаны! Успею! Говорите! Мало времени! Товарищ журналист
ненадолго к нам!
- Ткаченко! Какой номер?
- Код называй, быстрее!
- Чего телишься!
- Братцы, да и не помню! Какой код у моих!
- Следующий!
- Так, мужики, спокойно! Не галдите! Кто из вас знает полный номер?
- Я знаю! Дайте мне! - вновь заорал, просовывая голову, Игорь Прибылов.
- 095-45-42-56!
Журналист присел на койку и, улыбаясь, набил пальцем на мобильнике
номер. Передал телефон солдату.
Все замерли в ожидании. Тишина. Только слышны длинные гудки да сопение
простуженного Садыкова. Кто-то снимает трубку. Слышится женский
взволнованный голос.
- Алло! Алло! Да, слушаю! Говорите! Алло! Говорите же!
Но Игорек молчит как партизан. Вдруг из глаз его ручьем потекли слезы,
а обветренное лицо его сморщилось и стало похожим на мятый гнилой помидор.
- Отвечай же! Чего молчишь, балда? - загалдели наперебой солдаты.
Но заплаканный Прибылов сунул мобильник в руки журналисту и выбежал без
бушлата из палатки.
- Игорь! Прибылов! Гоша! Куда ты! - закричали ему вслед.


Прибылов, утирая слезы красным кулаком, покрытым цыпками, очнулся в
дальнем конце лагеря, где на возвышении у "ЗУшки" в бронежилетах на посту
маячили рядовые Денис Панюшкин и Антон Духанин. Игорь укрылся от посторонних
глаз за бетонным блоком. Вытер глаза обтрепанным рукавом. Достал из-за
пазухи две фанерки, скрепленные проволокой. Развернул. Там лежали письма из
дома. Стал их медленно перебирать. Вот это, самое грязное и затертое -
первое. Это второе... Это последнее. Пришло два дня назад. Он бережно
развернул его...


В это время в палатке стоял настоящий гвалт. Всем не терпелось
позвонить домой, услышать родные голоса.
- Тихо! Кому говорю! Кто по колгану захотел? - угрожающе шипел и зыркал
черными глазами на всех сержант Андреев.
Военнослужащие по очереди звонили домой.
- Алло! Алло! - кричал капитан Розанов. - Ирина! Ирок, милый! Это я!
Как вы там? Как дети? Настуська не болеет? Да, у меня все хорошо! Не
волнуйся! Мать не звонила? Ей не говори! Уже скоро! Да! Да! Хорошо! Передам!
Целую! Пока!
Телефон у Горошко.
- Алло! Пап! Ты, что ли? Это я, Олег! Где мама? В магазин ушла? С
Танюшкой? Эх! Все нормально! Да! Через пару месяцев ждите! Ну, давай! Ага!
На койку рядом с журналистом присаживается следующий.
- Мам! Слышишь меня? Узнала? У нас спокойно! Не волнуйся! Жив, здоров!
Даже поправился! Ну, ладно! Мам, пока! Всем привет! Ребята ждут! Да! Да! До
свидания! - говорит Ромка Лежиков.
- Мама, привет! Твой сын, Антошка! Да! Да, мам! Хорошо! Не волнуйся, у
нас тут спокойно! Бабушка как? Ага! Ага! Муська окотилась?Да, ну! Сколько?
Ни фига себе! Ну дает, котяра! Не плачь! Ждите с победой! Эх, жаль батя на
работе! Лену увидишь, передавай привет! Обнимаю! Пока, мам! До встречи! Не
плачь! Слышишь!
- Алло! Алло! Алло! Настюха! Предки далеко?! Да! Да! В Чечне! Где мне
еще быть! Зови быстрей! А то тут очередь! Мама! Мама! Да, я! Я! Здоров как
бык! Не переживай! Не волнуйся! Я вернусь, мама! Всем привет! Да! Конечно!
Ну, пока, мамулечка! Целую всех!
- Мама, здравствуй! Кто? Пашка, твой! Не узнала? Как там у вас? Все
хорошо! Алешка где? Во дворе? Дерзит? Ну, ничего! Передай, приеду, поговорю
с ним! Я ему "вахаббитку" привезу! Это белая шапочка такая! В окопе нашел!
Пока, мам! Целую всех! Девчонкам привет!
Офицер и журналист покинули палатку. Солдаты со счастливыми лицами
молча разошлись по своим местам. Каждый думал о своем.
- Даже не верится! - начал Самсонов.
- Не говори! Прогресс, одним словом! - отозвался Димка Коротков. - Как
раньше жили, не представляю!
- Вот так и жили!
- Жгли лучину!
- На перекладных ездили!
- Месяцами!
- Поговорил, и на душе теперь тепло! Чудеса! - говорит Андреев, -
Словно дома побывал. Полтора года не слышал голоса матери! Сестренка замуж
выскочила! Чертовка! Не могла брата дождаться из армии.
- Ну да, бабцы, они быстро взрослеют. Оглянуться не успеешь, а они уже
с сиськами! - вставил сержант Бубенцов, колдуя у печки.
- Вроде вчера еще пигалицей по двору носилась! - продолжает Андреев.
- А кто жених-то? - поинтересовался Горошко, накрывшись бушлатом.
- Да, какой-то студентишка! Видел их как-то пару раз вместе! Очкарик!
Дохляк, одним словом! В одной группе учатся! Она говорит, что ее Володя
шибко умный!
- Шибко умные они такие. Пока мы здесь за всех отдуваемся, они тем
временем девок охмуряют, - проворчал из своего угла сержант Рубцов.
- Рубец, а ты чего не позвонил?
- Больно надо!
- Мужики, он, ей-богу, какой-то долбанутый последнее время. Вчера взял
все письма в печку запулил!
- Правильно сделал! Все бабы - бляди! - высказался однозначно Коренев.
- Ну, это ты зря, Женьшень! Всех под одну гребенку!
- Ты, что, Руба очумел, что ли? Зачем письма-то сжег? -
полюбопытствовал Андреев, оборачиваясь к, зарывшемуся в спальник, Рубцову.
- Последнее он даже не читал! - откликнулся Коротков.
- Отстаньте, козлы! - буркнул Рубцов и перевернулся на другой бок.
- Игорька жалко! Так и не поговорил с матерью! - сказал сержант Бурков,
со стоном стягивая сапог.
- Да, расстроился, пацан!
- Расстерялся!
- Любой бы растерялся! Все так неожиданно! - сказал Максим Шестопал.
- Как бы чего не учудил! Фаридка! Сходи, поищи его! - сказал Андеев.
Фарид Ахтямов нехотя поднялся и отправился на поиски Прибылова.
Димка Коротков тихо забренчал на гитаре, с трудом подбирая аккорды.


Через несколько дней, на горном перевале в жестоком бою пуля, пробив
пластину бронежилета, угодила Димке в грудь. Когда он очнулся, то услышал
чьи-то гортанные голоса и выстрелы. Добивали раненых. Кто-то подошел к нему.
Он чувствовал, что его рассматривают. Потом почувствовал над собой хриплое
дыхание наклонившегося врага и ждал развязки, рокового выстрела. Но "чех",
потоптавшись около него, поддел лезвием кинжала шнурок с жетоном и срезал с
шеи "смертник". Потом долго возился, стягивая с Димки отсыревшие берцы.
Стрелять в залитого кровью десантника не стал.
Димке повезло: не стали добивать. Сочли за мертвого. Когда вокруг
стихли голоса и надвинулись сумерки, он медленно пополз в сторону лощины.
Перед глазами стояли разноцветные и черные круги. Он терял сознание. Когда
приходил в себя, полз дальше, кашляя кровью. На следующий день его
обессиленного подобрало отделение саперов, прочесывающих местность. Через
пару месяцев его "комиссовали" и он вернулся домой. Он часто словно во сне
видел тот зимний день, когда для него эта странная проклятая война
закончилась.


Как-то принесли приглашение от военкомата. Приглашали на встречу
участников войн в городской кинотеатр. Думал, что разговор пойдет о
реабилитации, о льготах. Оказалось, местная администрация провела очередное
мероприятие для галочки. Собрала стареньких ветеранов, "афганцев" да молодых
парней, вернувшихся из Чечни. Преемственность поколений, так сказать,
показать. Делились воспоминаниями словоохотливые седенькие ветераны ВОВ.
Были: чай с печеньем, небольшой концерт. Вспоминать свою войну Димке не
хотелось. Да и Ромке Самурскому, его другу, что полгода оттрубил в Чечне,
тоже. Была гнетущая тоска. Выйдя из кинотеатра, он и Ромка прямиком
отправились в ближайший бар на углу.
Ромка был какой-то пришибленный, сам не свой. В последнее время с ним
что-то творилось странное.
- Гляжу иной раз на седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит.
Покоя не дает. А ведь, многие из вас, дорогие ветераны и пороха-то и не
нюхали вовсе. Кто стрелял да лагеря с репрессированными охранял? Ведь в
частях НКВД до черта служило в те времена. И ни одна сука ведь не
призналась, что мол, да служил, мол охранял, мол приводил приговор в
исполнение. Ни один не покаялся. Такое впечатление, что это были
инопланетяне. В один миг вдруг, бац! И растворились. Исчезли. Как будто их и
не было в помине.
- Ром, не трави душу, хер с ними, - вяло отозвался Димка, разливая по
стаканам водку. - Там за все спросится! От ответа ни кто не отвертится!
- Капитан Осокин, наш ротный, как-то про своего деда рассказывал.
Говорит, дедок поддал прилично после парада на девятое мая, расчувствовался,
разоткровеничался, стал плакаться в жилетку, что двух наших солдат положил
из "дегтяря". Рассказывает, что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят
в окопе, мандраж всех бьет. И тут, вдруг слева кто-то прет, ну и дал
очередь, не раздумывая. А это, оказывается, наши в наступление пошли. Ну и
двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!
- Такое на войне сплошь и рядом! - Димка подвинул тарелку с
бутербродами. - Всякое бывает в пылу боя.
- Теперь, бедный дедок всю жизнь страдает.
- Еще бы! Такой груз на душе лежит.
- Не забыть ему этого никогда, такое не забывается, - сказал бледный
Роман.
- Я тоже не могу забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с
животом набитым гильзами, - поделился своими переживаниями Коротков. - Вот
стоит перед глазами. Ничего не могу с собой поделать. Вот только глаза
закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.
Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана затертое письмо.
- Вот все, что от него осталось. Подобрал, когда полз. Как память
берегу. Хотел матери передать, да успел: умерла тетя Валя. Месяц лишь
протянула после известия о гибели сына.
Он бережно развернул ветхий тетрадный листок в клеточку с оборванным
бурым краем и стал читать:
" огая мамочка! Наконец-то выдалась свободная минутка написать тебе
письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно".
- Спокойно. Если не считать, что каждую ночь обстреливали, - буркнул
Димка и продолжил чтение.
"Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же помнишь,
как у нас с тобой конфликт из-за моей девушки произошел. Теперь ты ее
знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад, что ты
подружилась с Иришкой. С нетерпеньем считаю дни, через 18 - долгожданный
дембель. Сегодняшний я уже зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и
обниму вас обеих. Вы у меня замечательные.
Я здесь, мамулечка, многое передумал за это время и твердо решил, что
когда вернусь, буду поступать в литературный институт. Да и ребята советуют,
им нравятся истории, которые я сочиняю".
- Это точно! Сочинял он здорово. Истории у него классные выходили, -
сказал Димка.
"Ну, а если не поступлю, пойду в пед. Буду, как и ты, учителем
литературы. За эти полтора года я столько увидел, что очень хочется все это
написать.
Вчера я получил от тебя, наконец-то, долгожданное письмо. Из Ханкалы
привез почту Саша Малецкий, из-за маленького роста, у нас его все кличут
Мальком. Он сирота, его родители погибли в автокатастрофе, и он до
четырнадцати лет вместе с сестренкой жили у бабушки. И вот уже 4 года -
воспитанник нашего полка. Макс, Максим Шестопал, из-под Рязани, из села
Константиново, где поэт Есенин родился. Самый, наверное, заводной из нас.
Любит поприкалываться. Розыгрыши - это его конек. А поет и пляшет, прямо как
заправский артист. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам, спящего
после ночного дежурства, Короткова. Вчера у Макса день рождения был. Он и
Вадик учудили, купили в селе пару банок с компотом. А по дороге они
разбились, и Макс теперь ко всему приклеивается своими штанами. Смех, да и
только.
- Только не разбились, а снайпер, сука, подстрелил. Взял бы чуть выше и
тогда хана Максу, - сказал Димка.
" Есть у нас и "Папашка", Коля Севастьянов, только серьезнее парня я
еще не встречал. Улыбается и смеется он редко. Он самый старший из нас.
Женат. Дочке уже скоро годик."
- Мировой парень был! - вставил Димка. - Убили его сразу, в самом
начале боя, как только напоролись на "чехов". Его и сержанта Буркова.
"Паша Морозов из Петровска. Не знаю, где это, но есть такой город.
Днепропетровск знаю, а Петровск нет. Пашка на гражданке увлекался
реконструкцией костюма русского воина 11-го века. Делал кольчуги, шлемы,
ковал мечи. Интересный пацан. Валерка Кирилкин, наш снайпер тоже оттуда.
Обожает свою винтовку, ни кому не разрешает к ней прикасаться. Он часто
разговаривает во сне, все мать зовет. Мы этого ему не говорим, скрываем. Вот
и сейчас тоже, он что-то болтает во сне. Сержант Рубцов сейчас спит. С
караула сменился. Он грустный последнее время: его девушка не дождалась,
замуж вышла. Страшно переживает. Видел у него фотокарточку. Красивая. Не
порвал. Бережет. А письма почему-то сжег."
- Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой бляди под пули Руба
полез, - вновь вздохнул Димка.
" Радист Вадик Ткаченко постоянно с чеченцами по рации болтает.
Буквально вчера они вышли на нашу волну, и давай нас ругать на чем свет
стоит. Дурачье.
"А самый добрый из всех, это - Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он
с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху
отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник, наоборот. Характер
прижимистый, кулацкий. Черезчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в
палатку. Андрюшка Романцов, бывший студент. Отчислили его из вуза: зимнюю
сессию завалил. Учит меня играть на гитаре. Правда, простенькие аккорды, но
уже кое-что получается.
Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые
совсем еще ребята. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро..."
- Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.
Димка закурил новую сигарету.
- На прошлой неделе ходил в военкомат. Сидит подполковник, эдакий
мордоворот с пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком за километр от него
попахивает. Говорю, так и так, хочу мол, остаться служить в Вооруженных
силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Какая может
быть служба. Ты же инвалид. Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые.
Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой,
отвечает, сопля недоношенная. Я - сопля, кричу гаду. А ты это видел? Рву на
себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на
груди заштопанную. Это видел! Крыса тыловая! Как он понес! Как он понес,
если б ты только видел. Стал красным как варенный рак, глаза квадратные
выпучил, того и гляди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгнул. Губы и щеки
трясутся. Пасть свою раззявил гад, орет как резанный.
Да, пошел ты в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска
взяла, прям, настоящий кафар, хоть в петлю лезь. Никому мы здесь не нужны,