Страница:
близких, ни друзей, ни родного города!" - пронеслось у него в голове. Он
представил, как его завернутого в шуршащую фольгу молчаливые угрюмые солдаты
грузят в кузов машины.
"Вот дурак, чего в институте не училось! Теперь приключений на свою
жопу выше крыши!" - думал Андрей.
В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил
без особого труда. Учебой там себя дюже не утруждал, так как науки ему
всегда давались легко. Да, вот, лень-матушка сгубила. Вместо, того, чтобы
ездить регулярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в
постельке, поболтаться по тусовкам, погонять музыку на полную катушку.
Бедные соседи, как еще не оглохли. И вот подошла пора сдачи зачетов и
экзаменов. Тут-то все и началось! Преподаватели будто сговорились, все, как
один. Тем, кто аккуратно посещал лекции и лабораторные, экзамены и зачеты
поставили, можно сказать, "автоматом". А с тех, кто прогуливал и отлынивал
от занятий, драли три шкуры. Андрей тоже попал в тот "черный список". Тут не
помогли, ни его цепкий изворотливый ум, ни последние две недели перед
экзаменами, которые он усиленно готовился. Педагоги постарались отыграться
за неуважение к их труду. Сессия для него прошла с плачевными результатами.
Вышибли его с треском с первого курса за несданные "хвосты". Не успел он
прийти в себя после игнания из "храма науки", как принесли повестку в
"доблестную армию".
"Еще утром, когда тащились по туманной горной дороге на эту, будь она
проклята, зачистку в селение Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувствие,
что сегодняшний день скверно кончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили
в засаду! До дембеля всего-то, ничего! Кот наплакал! И на тебе!"
- Суки!! Гады!! - застонал от бессилья, расстроенный парень. Зверея,
вцепился зубами в засаленный рукав. - Мразь, черножопая!! Сволочи!!
Своло...!
Неожиданно с боку вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив всех
брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок и словно каленым железом прожгло
чуть ниже "броника", чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как что-то горячее
заполняет пах.
- А-а! А-а! - Андрей выпустил АКМ и сполз вниз, не зная, куда деваться
от нестерпимой режущей боли. Его пальцы судорожно скребли землю, между ними
выдавливалась как крем от торта, липкая почва, вперемежку с опавшими
листьями. Рядом, кто-то дико кричал. Подняв голову, он увидел как,
развернувшись к нему, матерясь, прапорщик Стефаныч меняет "рожок". У его ног
на четвереньках в луже, уткнувшись окровавленным лицом в землю, притулился
кто-то из сержантов. То ли Афонин, то ли Елагин. Из-за хрипящего сержанта
куда-то мимо Андрея смотрели неподвижные обезумевшие глаза рядового
Свистунова, "душок" сжался в комок и что-то шептал побелевшими губами. В
красном покрытом цыпками кулаке с разбитыми костяшками он сжимал маленькую
потертую иконку на шнурке. По замурзанным щекам, оставляя борозды, текли
слезы.
- Пи...дюлей, захотел?! Бери автомат, сука!! В лобешник дать?! -
накинулся на "молодого" снайпер Володя Кныш, грубо пихая того сапогом в зад
и замахиваясь прикладом разбитой "эсвэдэшки".
- Ахмеды, мать вашу, всю оптику изуродовали, мерзавцы! - отчаянно
ругался он, не обращая никакого внимания на стрельбу и грохот вокруг.
Слева дружно огрызнулись пулеметными очередями "собры". Сквозь гул
донеслось знакомое стрекотание "вертушек". Над колонной пронеслись Ми-8 из
группы огневой поддержки, развернувшись, они вдарили "нурсами" по серым
вершинам.
- Степан! Живем! - крикнул весь прокопченный старший лейтенант Колосков
с дымящимся ПКМом, подползая к "бээмпешке".
- Савла, убили! - проорал ему в ответ "собр" Исаев, высовываясь из-под
"звездочки". Он был весь ободран и грязен как трубочист. При взрыве его
выбросило из кузова, и он неудачно упал лицом в месиво разбитой дороги,
сломав при этом два пальца на правой руке. Безымянный и мизинец наполовину
ушли внутрь ладони, теперь вместо них были какие-то жалкие, желтые от курева
обрубки. Ухватив торчащие фаланги, Степан рывком вернул их на место. Но
пальцы в разбитых суставах уже не слушались. Кисть опухла и превратилась в
маленькую мягкую подушку. Не обращая на это внимания, "собровец" короткими
жалящими очередями сдерживал огневые точки противника.
- Брата, не видел?!
- Виталий с Тимохиным по кювету в хвост подались, с фланга хотят
"нохчей" обойти!
"Вертушки" дали залп ракетами и прошлись по зарослям плотным огнем из
пулеметов. Когда один из них, отстрелявшись, выходил из атаки на вираж; в
пике входил другой, накрывая "воинов аллаха" очередным залпом, не давая тем
прийти в себя. "Ведущий" развернулся боком; и по укрывшимся боевикам, сея
смерть, ударил закрепленный на растяжках в дверном проеме АГС-17. Веер
разрывов прошелся по кустам и деревьям, за которыми укрылись нападавшие,
выкашивая все живое вокруг. Второй Ми-8МТ, барражируя в стороне, обнаружил
новую цель и саданул ракетами по замаскированным в низине двум "нивам"; одну
тут же разнесло в куски, белая же с водителем кувыркнулась вверх колесами и
вспыхнула как сухой соломенный сноп...
Мрачный Сафронов с "акаэсом" в руке в перемазанном сыром камуфляже
обходил разгромленную колонну. Потери были значительные: сгорели два
"урала", подорвался на радиоуправляемом фугасе тральщик (головной БМП с
"катками"), чадил покореженный БТР, из которого чумазые бойцы спешно
извлекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело.
Перед "уралом" в колее у пробитого горящего ската накрытый потрепанным
бронежилетом в луже крови покоился безголовый "двухсотый", младший сержант
Мамонов. В кювете с раздробленными ногами, вниз лицом - ""собровец""
Савельев. Видно он пытался из последних сил отползти от горящей машины,
прячась за стелющейся гарью, когда его настигла снайперская пуля, попавшая
ему в спину.
- Раненых и "двухсотых" на борт! В темпе, сынки! В темпе!
Ми-8 приземлился в метрах двухстах за поворотом прямо на дорогу, более
подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым дымом,
под ногами на полу звякали, шуршали сотни стреляных гильз.
- Андрюха, потерпи, старик! Уже близко! - Старшина Баканов, задыхаясь,
успокаивал Секирина, которого на брезенте с трудом тащили к вертолету.
Заляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой глине.
У Андрея при каждом их шаге темнело в глазах, все внутри переворачивалось,
разрывалось на части. Словно бритвой осколком ему располосовало бушлат и
распороло брюшину. Если бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы
наружу. Его наспех запеленали, обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли
к вертолету.
- Братцы! Братцы, смольнуть, дайте! - прохрипел он из последних сил. -
Помираю...
- Ты, чего, Секира, удумал? Я те, помру! Пачку-то живо начищу! -
пригрозил сержант Головко.
Черномазый как негр пулеметчик Ромка Самурский в разорванной на груди
"разгрузке", прикурив, сунул "примину" в его потрескавшиеся на бледном лице
губы. Но Андрей потерял сознание, голова свесилась на бок, окурок выпал изо
рта и, упав, затлел на воротнике бушлата. Он уже не слышал: ни гулко
громыхающих солдатских сапог в грузовом отсеке Ми-8, когда загружали
"двухсотых" и раненых; ни четырехэтажного мата бортмеханика, обнаружившего
свежие пробоины в обшивке фюзеляжа; ни протяжных стонов майора Геращенко,
раненого в бедро; ни гудящего рокота винтокрылой машины.
Пришел в себя он уже в госпитале на операционном столе, когда ему
вводили в полость живота дренажные трубки. Ему повезло: внутренности
оказались целы. Осколок лихо резанул ему поперек живот, по счастливой
случайности не задев внутренних органов. Андрей лежал под капельницей
совершенно обнаженный, "в чем мать родила", и чувствовал себя, явно, не в
"своей тарелке". Вокруг сновали и возились с ним две молоденькие медсестры,
одна светленькая с длинными волосами, другая - темненькая с короткой
стрижкой и курносым носиком в зеленой операционной пижаме.
- Прикройте парня, а то замерзнет! Вон, уже гусиной кожей покрылся!
Нечего, мужскими прелестями любоваться, бестыжие! Налюбуетесь еще! -
прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.
Андрея прикрыли простыней.
- Ну, как дела, Самурай! - спросил он, улыбаясь, склонившись над ним.
- Почему, Самурай? - не понял Андрей.
- Ну, как же, Окаяма-сан, тебя же с "харакири" доставили! С распоротым
брюхом, кишки все снаружи были. Теперь ты у нас Самурай. Крепко тебе
повезло, приятель! Считай, в рубашке родился! Если б не сальник, "край" тебе
паря!
- Какой еще сальник? Что это такое? - прошептал парень.
- Это, мой дорогой, такая жировая стенка, которая несет защитную
функцию, прикрывает собой кишечник. Вот он то и спас тебя. Конечно, мы его
немного укоротили без твоего согласия. Подрезали поврежденные части.
Подлатали, одним словом.
На третий день Андрея из реанимационного отделения медсестры привезли
на "каталке" в палату, где было ему приготовлено местечно у окна.
"Здравствуйте, дорогие мои, мама, папа и Танюшка! Пишу вам из
госпиталя. Простите, что так долго не писал. Не хотел расстраивать вас, что
в Чечню отправили. Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь. У меня
все хорошо, все цело. И руки и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу, но
ничего страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На днях обещали снять швы.
Доктор говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать.
В апреле буду, наверняка, уже дома. В палате кроме меня еще пятеро раненых.
Двое ребят-саперов из Грозного, десантник, два омоновца и кинолог наш,
Виталька Приданцев. Все они в отличие от меня с тяжелыми ранениями. У
Витальки левую кисть гранатой оторвало. Коля и Андрей, подорвались на
фугасе, когда разминировали дорогу у блокпоста в Старопромысловском районе в
Грозном. Десантнику Димке Короткову в горах пуля попала в грудь, пробив
бронежилет; очнулся он в сугробе и всю ночь полз, пока его наши не
подобрали. Обмороженные пальцы на ногах ему ампутировали. Он хорохорится,
хотя ему не лучше других. Сержанты Сашок и Павел из челябинского ОМОНа
попали в засаду на Аргунской дороге. Одного здорово посекло осколками.
Другого - придавило подбитым бэтээром, раздробило кости. Лежит весь
закованный в гипсовый панцирь, да еще и шутит по этому поводу. Говорит, что
стал похож на мумию египетского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это
главврач Евгений Львович его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня
кличка - Самурай, из-за шрама на животе. Есть в отделении еще трое
"гладиаторов" из соседней палаты, бродят по коридору с торчащими навесу
загипсованными руками. Пацаны в палате отличные. С ними не соскучишься. Вот
только с Виталькой проблемы. Совсем ему плохо. Депрессия у него жуткая.
Боимся за него, как бы чего с собой не сотворил. Ни с кем не разговаривает,
целыми днями, молча, лежит, отвернувшись к стене. Его никто не трогает.
Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он
весь заходится от рыданий.
Виталю сегодня ночью приснился сон, все Карая звал. Это овчарка его.
Утром проснулся, а вместо левой руки - культя. Страшная истерика с ним
приключилась. Не знали, что и делать. Сидит на койке, слезы рекой льются,
мычит что-то, что есть силы колотит здоровой рукой по спинке кровати.
Вызвали медсестру. Прибежала Таня, обняла его, прижала крепко его голову к
груди. Стоит перед ним, что-то шепчет ему тихо, целует в макушку,
вздрагивающие плечи и спину поглаживает. Когда он притих, бедолага, увела
его на перевязку. Потом я покурить вышел, смотрю, они в конце коридора у
окна на банкетке рядышком, прижавшись, сидят. А светлые волосы у Татьяны в
солнечных лучах серебром отливают. Словно какой-то волшебный светящийся
ореол вокруг ее головы как у святой. У нас все поголовно в нее влюблены.
Привела Витальку, глядим на него, совершенно другой человек перед нами.
Преобразился весь. Вечером накололи его транквилизаторами, вот теперь лежит,
сопит в отключке. Таня, сестричка, говорит, что главврач уже вызвал из
Саратова его родителей.
Мама, позвони Вовкиной матери и передай, что у него все хорошо. Через
месяц приедет. Он в ПВД находится, там спокойнее..."
Андрей опустил онемевшую руку с шариковой ручкой и устало прикрыл
глаза. Почувствовал, как пульсируя, горячая кровь волной побежала по венам,
как пальцы охватило приятное покалывание.
- Под Элистанжи блокировали отряд какого-то Абу, то ли Джафара, то ли
Бакара, из наемников, - донеслось до него откуда-то издалека. Это
воспоминаниями с ребятами делился Димка.
- В лощине боевики накрыли минометным огнем "вэвэшный" батальон,
который с фланга на них здорово напирал. Прижали "вованов" шквальным огнем к
земле, голову не поднять. Бля, мечутся, тыкаются как слепые котята. Вопят,
помощи просят. "Батя" нас вперед бросил, на выручку БОНа. Тут "вертушки"
налетели. Видимость херовая. Туман. Лупят куда ни попадя, "огневая
поддержка" по-нашему называется. Того и гляди, зацепят своих. Потом "сушки"
появились, бомбить стали. Комбат матюгами их кроет по рации, на чем свет
стоит, а они дубасят, дубасят...
За чем он его купил, Колосков и сам толком не знал. Вот, вдруг,
захотелось и купил. Шлея под хвост попала. Захотелось боевых товарищей
сфотографировать, себя запечатлеть во всей красе. Хотя ему этот поляроид и
фотки на хрен и не нужны были. Отвалил тому чеченцу на рынке полкуска за
фотик и четыре комплекта бумаги. Пощелкал своих парней-собровцев, потом
подвернувшихся "вованов": капитана Дудакова, "старлея" Тимохина с сержантом
Афониным, Витальку Приданцева с кобелем Караем, чуть позже вслед за ними
примчался запыхавшийся земляк, рядовой Эдик Пашутин. Оказывается у него был
в тот день день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него
и потратили. Двадцать годков стукнуло Академику, как никак! Потом, смеясь,
долго рассматривали цветные снимки.
Через пару дней старший лейтенант Колосков должен был отправляться за
снаряжением, почтой и продуктами в "родные пенаты". Соседи, омоновцы из
Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.
Раненого в ногу майора Святова сопровождал капитан, Иса Сатаев. Чеченец
Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад перевез на
жительство в Орск. Иса боялся за жену и ребенка. Многих его родственников
убили дудаевцы. Старший брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал чеченским
ОМОНом. Погиб спустя год, проезжая ночью мимо блокпоста под Дуба-Юртом. Он
не остановился на предупредительные выстрелы и его "уазик" буквально
изрешетили пулями свои же.
Выехали засветло вместе с колонной, направляющейся в Хасавюрт. За
Хасавюртом сержант Иван Капало выжимал из "Уаза" все на что тот был
способен. Несколько раз их останавливали на постах ГАИ, особенное внимание
было приковано к их пассажирам, орским омоновцам, вероятно, из-за чеченца
Исы, который явно не вписывался в их компанию, ни фамилией, ни своим
кавказским обличием. Лицо кавказской национальности у проверяющих вызывало
соответствующее отношение. Миновали Оренбург, от которого на Орск вели две
дороги: либо по автотрассе на Казахстан, либо по южной дороге через
Беляевку. Дорога на нее была не такой комфортной, как первая, но другого
пути у них не было. Им надо было заехать в райцентр, где проживали родители
сержанта Афонина. Передать им фотографии и весточку от сына. В Беляевке
притормозили у магазина, спросили у бабок торгующих семечками, как найти их.
Оказалось недалеко, совсем рядом, на соседней улице. Иван лихо подкатил к
дому. Перед домом с голубыми резными ставнями аккуратный палисадничек,
огороженный невысоким забором из сетки "рабица". Вылезли из машины, кости
размять. Колосков подошел к калитке, громко постучал. За забором неистово
залаял мохнатый низенький "бобик", хвост "баранкой", типичный "двортерьер".
На крылечко нерешительно вышла женщина в пуховом платке, наброшенном на
плечи.
Окинула взглядом стоящих чуть поодаль у машины военных. Ее большие
серые глаза с щемящей тревогой перебегали с одного лица на другое. Она с
испугом уставилась на Ису, на его смуглую физиономию с крючковатым носом. И
побледнев, судорожно ухватилась пальцами за косяк.
- Афонины здесь проживают? - обратился к ней старший лейтенант.
Побледневшая женщина , молча, кивнула.
- Да, вы не пугайтесь, мамаша! Мы вам письмо и фотографии от сына
привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.
Из-за женщины показался встревоженный муж. Плотный лысеющий мужчина в
клетчатой рубашке.
- Мариванна! Да успокойтесь, вы, наконец! Жив, здоров, ваш Федор!
- Еще здоровее стал! - добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой
и грибами за обе щеки. - Вот такой стал!
- Федя, сыночек, - тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь в
маленькие цветные фотографии. - Похудел родной, изменился.
- Возмужал! Там все меняются! - откликнулся, морщась, майор, вытянув
больную ногу.
- Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!
- На войне быстро взрослеют! - вновь отозвался раскрасневшийся Святов.
- Паша, принеси пуфик и подушку.
У натопленной "голландки" возлежал, нахохлившись и распушив усы,
жирнющий рыжий кот. Он, закрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание и
вздохи хозяйки, изредка поглядывая через узкие щелки глаз на незнакомых
гостей.
- Ну, и котяра у вас! Невозмутимый как бонза! Как кличут, сего
господина?
- Марсик! Лентяй первостатейный, каких свет не видывал! Это его Федя
еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.
- Марсик! Марсик! Ну, Марс же! - безуспешно попытался Иван привлечь
внимание кота. - Вот гад, нажрался сметаны и ноль внимания! Эх, жаль не я
твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих окрестностях бы
переловил!
- Вот так вам удобнее будет, кладите ногу на пуфик, - сказал
появившийся хозяин, устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую
подушку за спину майора.
- Да, вы, не стесняйтесь, милые, ешьте! Паша подрежь еще соленых
огурчиков.
- Ну, мужики, еще по одной! - сказал муж, разливая по рюмкам водку.
- А я-то перепугалась! Как услышала, у калитки машина резко
остановилась, так у меня сердце и кольнуло. Думала, с Федечкой, что-то
случилось. А когда вас увидела, - она посмотрела на Ису. - Простите, со мной
вообще плохо стало.
Через пару часов стали прощаться. Мария Ивановна приготовила им в
дорогу большой пакет со всякой снедью. Пока Иса провожал майора в уборную,
расположенную в глубине двора, Колосков поведал ей о жизненных перипетиях
капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой выспрашивать у
вернувшегося чеченца о его семье. Появился, куда-то запропастившийся, Павел
Семенович с огромной картонной коробкой в руках, от которой исходил
специфический аромат.
- Ребята, вот тут в коробке вяленная рыбка, сам ловил!
- Они с Федюшкой у меня заядлые рыбаки! - улыбнулась Мария Ивановна,
кутаясь в платок.
- Спасибо, Пал Семеныч, к пиву в самый раз будет! До свидания,
Мариванна! Не печальтесь, все будет хорошо!
- С богом сынки! Приезжайте к нам летом! Рыбалка у нас отменная! Мы с
Федором такие места вам покажем!
- Спасибо за хлеб-соль!
- И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! - плакала у калитки мать
сержанта. - Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!
В Орске распрощались с раненым майором и чеченцем Исой и покатили
дальше. В родной город въехали на следующий день под вечер. Уже горели на
улицах фонари.
- Иван, давай сразу заедем к Пашутиным, фотку передадим! А потом уж с
чистой совестью отдыхать!
Колосков достал из нагрудного кармана фотографии и стал на коленях их
перебирать, остановился на последней, пашутинской.
- Смешной! Лопоухий какой-то! - отозвался Капало, мельком взглянув на
фотокарточку.
- Это для тебя он лопоухий! А для матери краше нет!
Поколесили изрядно по микрорайону, пока нашли нужный дом, который
притулился в глубине квартала. Колосков поднялся на третий этаж, позвонил
несколько раз. Никто не открыл. На лестничную площадку выглянула любопытная
соседка, маленькая сухонькая старушонка. Тихо прошамкала беззубым ртом, что
Пашутины уехали к родственникам в деревню и будут только завтра, с
любопытством изучая военного через толстые мутные линзы очков с
перевязанными марлей дужками.
Колосков остановился у сестры, на радость племянникам. Домой после
разрыва с бывшей женой не тянуло. Ему постелили в комнате у мальчишек. После
ванны и возни с сорванцами он тут же отключился, провалившись в глубокий
сон. На следующий день утром с докладом явился к Протасову, подробно во всех
деталях доложил об обстановке в "горячей точке". А вечером они с Михалычем
посидели, выпили, поговорили за жизнь. Подполковник дал ему на отдых неделю,
а потом с письмами родных и машиной продуктов обратно в Чечню.
Проведал лежащего в госпитале Балашова Славика. Осколки извлекли. Дела
его пошли на поправку, хотя главврач сказал однозначно, что на дальнейшей
службе тому можно поставить крест.
- Cлав, как же тебя угораздило, а? - сокрушался Игорь, осторожно держа
в своих сильных руках его искалеченную руку.
- Да, я и сам не знаю. В пылу боя, разве думаешь об этом. Какая там к
черту осторожность, Квазик! Случайно на них нарвались. Их было четверо. По
всему видать, наемники со стажем. Мы сходу атаковали, завалили одного. Если
б не Вадик, то я бы точно поднял тот проклятый рюкзак, под которым "эмэска"
лежала, без всяких там раздумий. Пацана, вот жалко, ему еще девятнадцати не
было! Меня собой прикрыл! А то бы точно труба!
На третий день Игорь вместе сестрой сходил в церковь, поставил свечи за
здравие оставшихся там ребят.
На четвертый заглянул к Саше Алексееву. Дверь открыла мать Саши, Раиса
Дмитриевна. Всплеснув от неожиданности руками, радостно обняла Колоскова,
расцеловала.
- Слава богу, живой и здоровый?
- Через четыре дня обратно, тетя Рая! Как говорится, покой нам только
снится!
- Гоша, да когда же этому будет конец? - спросила она, кухонным
полотенцем утирая навернувшиеся на глаза слезы. Отвернувшись от него и в
отчаянии махнув рукой, расстроенная удалилась на кухню.
У Алексеева был гость, какой-то бородатый парень в потертых джинсах и
черном с аппликацией свитере, что-то увлеченно рисующий на тетрадном листе.
Саша очень обрадовался нежданному появлению Игоря. Представил их друг другу.
Незнакомца звали Леонидом, он бывший преподаватель художественного училища,
по профессии скульптор. В настоящее время вольный художник, занимается малой
пластикой, отливкой из бронзы. У него много заказов от "новых русских" на
изготовление каминных часов и некоторых эксклюзивных вещей.
- Лень, покажи! - обратился к нему Алексеев.
Леонид, придвинув поближе кожаный кофр, стоящий в ногах, извлек из него
завернутый в плотную бумагу предмет. Развернул сверток и извлек небольшую
бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати
пяти сантиметров. Это была стоящая на цыпочках стройная обнаженная девушка с
поднятыми руками, перед ней была оконная рама, будто она сладко
потягивается, встречая ранний рассвет.
- Квазик, ведь, правда, красиво! - спросил Саша, обращаясь к Колоскову.
- Классно! - вырвалось в восхищении у Игоря. - Изящная работка, ничего
не скажешь!
- Лень, Ареса ему еще покажи!
- А кто такой Арес?
- Это бог войны, ну одним словом, как Марс!
- Аа..., - понимающе протянул Колосков.
Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял собой
бегущего греческого воина в доспехах и шлеме с обнаженным коротким мечом.
- Вот тоже хочу заняться малой пластикой, как и Леонид. Тоже отливать
фигурки. Задумок у меня море, фантазия, слава богу, пока работает, -
возбужденно говорил Саша, при этом глаза его светились. - Правда, это дело
не простое, но на первых порах Леня обещал помочь советом и материалами. А
там посмотрим, может что-нибудь из этого и выйдет. Стоящие работы малой
пластики хорошо ценятся, так что, Квазик, пора из нищеты выбираться, нечего
на несчастную пенсию перебиваться.
Игорь искренне был рад за друга, что тот обрел душевное спокойствие,
нашел себя в любимой работе, не опустил обреченно руки, поддавшись депрессии
после тяжелого ранения.
- Сейчас я тебе свою последнюю работу покажу! Ахнешь! - Саша лихо
развернулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату...
На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так и не передал фото
рядового Пашутина. После вчерашней встречи с сослуживцами, проведенной в
баре, тупо побаливала голова. На автобусной остановке в ларьке купил пару
банок "Балтики", когда доехал до микрорайона, вроде полегчало. Поднялся на
знакомый этаж, на лестничной площадке с хмурыми лицами, молча, курили трое
мужчин. Дверь в квартиру была почему-то приоткрыта. Из нее вышли, тихо
разговаривая две, женщины, одна из них утирала заплаканные глаза.
- Извините, мне бы Пашутиных, - спросил Игорь, обращаясь к одной из
них.
- Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?
- Нет, я служу с их сыном.
- С Эдиком?
- Да! Я фотографию им привез от него.
- Какую фотографию? Его же в Чечне убили!
- Как убили? - опешил Колосков.
- Вчера приходили с военкомата и сообщили им о гибели сына. Сегодня
представил, как его завернутого в шуршащую фольгу молчаливые угрюмые солдаты
грузят в кузов машины.
"Вот дурак, чего в институте не училось! Теперь приключений на свою
жопу выше крыши!" - думал Андрей.
В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил
без особого труда. Учебой там себя дюже не утруждал, так как науки ему
всегда давались легко. Да, вот, лень-матушка сгубила. Вместо, того, чтобы
ездить регулярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в
постельке, поболтаться по тусовкам, погонять музыку на полную катушку.
Бедные соседи, как еще не оглохли. И вот подошла пора сдачи зачетов и
экзаменов. Тут-то все и началось! Преподаватели будто сговорились, все, как
один. Тем, кто аккуратно посещал лекции и лабораторные, экзамены и зачеты
поставили, можно сказать, "автоматом". А с тех, кто прогуливал и отлынивал
от занятий, драли три шкуры. Андрей тоже попал в тот "черный список". Тут не
помогли, ни его цепкий изворотливый ум, ни последние две недели перед
экзаменами, которые он усиленно готовился. Педагоги постарались отыграться
за неуважение к их труду. Сессия для него прошла с плачевными результатами.
Вышибли его с треском с первого курса за несданные "хвосты". Не успел он
прийти в себя после игнания из "храма науки", как принесли повестку в
"доблестную армию".
"Еще утром, когда тащились по туманной горной дороге на эту, будь она
проклята, зачистку в селение Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувствие,
что сегодняшний день скверно кончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили
в засаду! До дембеля всего-то, ничего! Кот наплакал! И на тебе!"
- Суки!! Гады!! - застонал от бессилья, расстроенный парень. Зверея,
вцепился зубами в засаленный рукав. - Мразь, черножопая!! Сволочи!!
Своло...!
Неожиданно с боку вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив всех
брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок и словно каленым железом прожгло
чуть ниже "броника", чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как что-то горячее
заполняет пах.
- А-а! А-а! - Андрей выпустил АКМ и сполз вниз, не зная, куда деваться
от нестерпимой режущей боли. Его пальцы судорожно скребли землю, между ними
выдавливалась как крем от торта, липкая почва, вперемежку с опавшими
листьями. Рядом, кто-то дико кричал. Подняв голову, он увидел как,
развернувшись к нему, матерясь, прапорщик Стефаныч меняет "рожок". У его ног
на четвереньках в луже, уткнувшись окровавленным лицом в землю, притулился
кто-то из сержантов. То ли Афонин, то ли Елагин. Из-за хрипящего сержанта
куда-то мимо Андрея смотрели неподвижные обезумевшие глаза рядового
Свистунова, "душок" сжался в комок и что-то шептал побелевшими губами. В
красном покрытом цыпками кулаке с разбитыми костяшками он сжимал маленькую
потертую иконку на шнурке. По замурзанным щекам, оставляя борозды, текли
слезы.
- Пи...дюлей, захотел?! Бери автомат, сука!! В лобешник дать?! -
накинулся на "молодого" снайпер Володя Кныш, грубо пихая того сапогом в зад
и замахиваясь прикладом разбитой "эсвэдэшки".
- Ахмеды, мать вашу, всю оптику изуродовали, мерзавцы! - отчаянно
ругался он, не обращая никакого внимания на стрельбу и грохот вокруг.
Слева дружно огрызнулись пулеметными очередями "собры". Сквозь гул
донеслось знакомое стрекотание "вертушек". Над колонной пронеслись Ми-8 из
группы огневой поддержки, развернувшись, они вдарили "нурсами" по серым
вершинам.
- Степан! Живем! - крикнул весь прокопченный старший лейтенант Колосков
с дымящимся ПКМом, подползая к "бээмпешке".
- Савла, убили! - проорал ему в ответ "собр" Исаев, высовываясь из-под
"звездочки". Он был весь ободран и грязен как трубочист. При взрыве его
выбросило из кузова, и он неудачно упал лицом в месиво разбитой дороги,
сломав при этом два пальца на правой руке. Безымянный и мизинец наполовину
ушли внутрь ладони, теперь вместо них были какие-то жалкие, желтые от курева
обрубки. Ухватив торчащие фаланги, Степан рывком вернул их на место. Но
пальцы в разбитых суставах уже не слушались. Кисть опухла и превратилась в
маленькую мягкую подушку. Не обращая на это внимания, "собровец" короткими
жалящими очередями сдерживал огневые точки противника.
- Брата, не видел?!
- Виталий с Тимохиным по кювету в хвост подались, с фланга хотят
"нохчей" обойти!
"Вертушки" дали залп ракетами и прошлись по зарослям плотным огнем из
пулеметов. Когда один из них, отстрелявшись, выходил из атаки на вираж; в
пике входил другой, накрывая "воинов аллаха" очередным залпом, не давая тем
прийти в себя. "Ведущий" развернулся боком; и по укрывшимся боевикам, сея
смерть, ударил закрепленный на растяжках в дверном проеме АГС-17. Веер
разрывов прошелся по кустам и деревьям, за которыми укрылись нападавшие,
выкашивая все живое вокруг. Второй Ми-8МТ, барражируя в стороне, обнаружил
новую цель и саданул ракетами по замаскированным в низине двум "нивам"; одну
тут же разнесло в куски, белая же с водителем кувыркнулась вверх колесами и
вспыхнула как сухой соломенный сноп...
Мрачный Сафронов с "акаэсом" в руке в перемазанном сыром камуфляже
обходил разгромленную колонну. Потери были значительные: сгорели два
"урала", подорвался на радиоуправляемом фугасе тральщик (головной БМП с
"катками"), чадил покореженный БТР, из которого чумазые бойцы спешно
извлекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело.
Перед "уралом" в колее у пробитого горящего ската накрытый потрепанным
бронежилетом в луже крови покоился безголовый "двухсотый", младший сержант
Мамонов. В кювете с раздробленными ногами, вниз лицом - ""собровец""
Савельев. Видно он пытался из последних сил отползти от горящей машины,
прячась за стелющейся гарью, когда его настигла снайперская пуля, попавшая
ему в спину.
- Раненых и "двухсотых" на борт! В темпе, сынки! В темпе!
Ми-8 приземлился в метрах двухстах за поворотом прямо на дорогу, более
подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым дымом,
под ногами на полу звякали, шуршали сотни стреляных гильз.
- Андрюха, потерпи, старик! Уже близко! - Старшина Баканов, задыхаясь,
успокаивал Секирина, которого на брезенте с трудом тащили к вертолету.
Заляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой глине.
У Андрея при каждом их шаге темнело в глазах, все внутри переворачивалось,
разрывалось на части. Словно бритвой осколком ему располосовало бушлат и
распороло брюшину. Если бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы
наружу. Его наспех запеленали, обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли
к вертолету.
- Братцы! Братцы, смольнуть, дайте! - прохрипел он из последних сил. -
Помираю...
- Ты, чего, Секира, удумал? Я те, помру! Пачку-то живо начищу! -
пригрозил сержант Головко.
Черномазый как негр пулеметчик Ромка Самурский в разорванной на груди
"разгрузке", прикурив, сунул "примину" в его потрескавшиеся на бледном лице
губы. Но Андрей потерял сознание, голова свесилась на бок, окурок выпал изо
рта и, упав, затлел на воротнике бушлата. Он уже не слышал: ни гулко
громыхающих солдатских сапог в грузовом отсеке Ми-8, когда загружали
"двухсотых" и раненых; ни четырехэтажного мата бортмеханика, обнаружившего
свежие пробоины в обшивке фюзеляжа; ни протяжных стонов майора Геращенко,
раненого в бедро; ни гудящего рокота винтокрылой машины.
Пришел в себя он уже в госпитале на операционном столе, когда ему
вводили в полость живота дренажные трубки. Ему повезло: внутренности
оказались целы. Осколок лихо резанул ему поперек живот, по счастливой
случайности не задев внутренних органов. Андрей лежал под капельницей
совершенно обнаженный, "в чем мать родила", и чувствовал себя, явно, не в
"своей тарелке". Вокруг сновали и возились с ним две молоденькие медсестры,
одна светленькая с длинными волосами, другая - темненькая с короткой
стрижкой и курносым носиком в зеленой операционной пижаме.
- Прикройте парня, а то замерзнет! Вон, уже гусиной кожей покрылся!
Нечего, мужскими прелестями любоваться, бестыжие! Налюбуетесь еще! -
прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.
Андрея прикрыли простыней.
- Ну, как дела, Самурай! - спросил он, улыбаясь, склонившись над ним.
- Почему, Самурай? - не понял Андрей.
- Ну, как же, Окаяма-сан, тебя же с "харакири" доставили! С распоротым
брюхом, кишки все снаружи были. Теперь ты у нас Самурай. Крепко тебе
повезло, приятель! Считай, в рубашке родился! Если б не сальник, "край" тебе
паря!
- Какой еще сальник? Что это такое? - прошептал парень.
- Это, мой дорогой, такая жировая стенка, которая несет защитную
функцию, прикрывает собой кишечник. Вот он то и спас тебя. Конечно, мы его
немного укоротили без твоего согласия. Подрезали поврежденные части.
Подлатали, одним словом.
На третий день Андрея из реанимационного отделения медсестры привезли
на "каталке" в палату, где было ему приготовлено местечно у окна.
"Здравствуйте, дорогие мои, мама, папа и Танюшка! Пишу вам из
госпиталя. Простите, что так долго не писал. Не хотел расстраивать вас, что
в Чечню отправили. Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь. У меня
все хорошо, все цело. И руки и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу, но
ничего страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На днях обещали снять швы.
Доктор говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать.
В апреле буду, наверняка, уже дома. В палате кроме меня еще пятеро раненых.
Двое ребят-саперов из Грозного, десантник, два омоновца и кинолог наш,
Виталька Приданцев. Все они в отличие от меня с тяжелыми ранениями. У
Витальки левую кисть гранатой оторвало. Коля и Андрей, подорвались на
фугасе, когда разминировали дорогу у блокпоста в Старопромысловском районе в
Грозном. Десантнику Димке Короткову в горах пуля попала в грудь, пробив
бронежилет; очнулся он в сугробе и всю ночь полз, пока его наши не
подобрали. Обмороженные пальцы на ногах ему ампутировали. Он хорохорится,
хотя ему не лучше других. Сержанты Сашок и Павел из челябинского ОМОНа
попали в засаду на Аргунской дороге. Одного здорово посекло осколками.
Другого - придавило подбитым бэтээром, раздробило кости. Лежит весь
закованный в гипсовый панцирь, да еще и шутит по этому поводу. Говорит, что
стал похож на мумию египетского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это
главврач Евгений Львович его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня
кличка - Самурай, из-за шрама на животе. Есть в отделении еще трое
"гладиаторов" из соседней палаты, бродят по коридору с торчащими навесу
загипсованными руками. Пацаны в палате отличные. С ними не соскучишься. Вот
только с Виталькой проблемы. Совсем ему плохо. Депрессия у него жуткая.
Боимся за него, как бы чего с собой не сотворил. Ни с кем не разговаривает,
целыми днями, молча, лежит, отвернувшись к стене. Его никто не трогает.
Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он
весь заходится от рыданий.
Виталю сегодня ночью приснился сон, все Карая звал. Это овчарка его.
Утром проснулся, а вместо левой руки - культя. Страшная истерика с ним
приключилась. Не знали, что и делать. Сидит на койке, слезы рекой льются,
мычит что-то, что есть силы колотит здоровой рукой по спинке кровати.
Вызвали медсестру. Прибежала Таня, обняла его, прижала крепко его голову к
груди. Стоит перед ним, что-то шепчет ему тихо, целует в макушку,
вздрагивающие плечи и спину поглаживает. Когда он притих, бедолага, увела
его на перевязку. Потом я покурить вышел, смотрю, они в конце коридора у
окна на банкетке рядышком, прижавшись, сидят. А светлые волосы у Татьяны в
солнечных лучах серебром отливают. Словно какой-то волшебный светящийся
ореол вокруг ее головы как у святой. У нас все поголовно в нее влюблены.
Привела Витальку, глядим на него, совершенно другой человек перед нами.
Преобразился весь. Вечером накололи его транквилизаторами, вот теперь лежит,
сопит в отключке. Таня, сестричка, говорит, что главврач уже вызвал из
Саратова его родителей.
Мама, позвони Вовкиной матери и передай, что у него все хорошо. Через
месяц приедет. Он в ПВД находится, там спокойнее..."
Андрей опустил онемевшую руку с шариковой ручкой и устало прикрыл
глаза. Почувствовал, как пульсируя, горячая кровь волной побежала по венам,
как пальцы охватило приятное покалывание.
- Под Элистанжи блокировали отряд какого-то Абу, то ли Джафара, то ли
Бакара, из наемников, - донеслось до него откуда-то издалека. Это
воспоминаниями с ребятами делился Димка.
- В лощине боевики накрыли минометным огнем "вэвэшный" батальон,
который с фланга на них здорово напирал. Прижали "вованов" шквальным огнем к
земле, голову не поднять. Бля, мечутся, тыкаются как слепые котята. Вопят,
помощи просят. "Батя" нас вперед бросил, на выручку БОНа. Тут "вертушки"
налетели. Видимость херовая. Туман. Лупят куда ни попадя, "огневая
поддержка" по-нашему называется. Того и гляди, зацепят своих. Потом "сушки"
появились, бомбить стали. Комбат матюгами их кроет по рации, на чем свет
стоит, а они дубасят, дубасят...
За чем он его купил, Колосков и сам толком не знал. Вот, вдруг,
захотелось и купил. Шлея под хвост попала. Захотелось боевых товарищей
сфотографировать, себя запечатлеть во всей красе. Хотя ему этот поляроид и
фотки на хрен и не нужны были. Отвалил тому чеченцу на рынке полкуска за
фотик и четыре комплекта бумаги. Пощелкал своих парней-собровцев, потом
подвернувшихся "вованов": капитана Дудакова, "старлея" Тимохина с сержантом
Афониным, Витальку Приданцева с кобелем Караем, чуть позже вслед за ними
примчался запыхавшийся земляк, рядовой Эдик Пашутин. Оказывается у него был
в тот день день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него
и потратили. Двадцать годков стукнуло Академику, как никак! Потом, смеясь,
долго рассматривали цветные снимки.
Через пару дней старший лейтенант Колосков должен был отправляться за
снаряжением, почтой и продуктами в "родные пенаты". Соседи, омоновцы из
Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.
Раненого в ногу майора Святова сопровождал капитан, Иса Сатаев. Чеченец
Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад перевез на
жительство в Орск. Иса боялся за жену и ребенка. Многих его родственников
убили дудаевцы. Старший брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал чеченским
ОМОНом. Погиб спустя год, проезжая ночью мимо блокпоста под Дуба-Юртом. Он
не остановился на предупредительные выстрелы и его "уазик" буквально
изрешетили пулями свои же.
Выехали засветло вместе с колонной, направляющейся в Хасавюрт. За
Хасавюртом сержант Иван Капало выжимал из "Уаза" все на что тот был
способен. Несколько раз их останавливали на постах ГАИ, особенное внимание
было приковано к их пассажирам, орским омоновцам, вероятно, из-за чеченца
Исы, который явно не вписывался в их компанию, ни фамилией, ни своим
кавказским обличием. Лицо кавказской национальности у проверяющих вызывало
соответствующее отношение. Миновали Оренбург, от которого на Орск вели две
дороги: либо по автотрассе на Казахстан, либо по южной дороге через
Беляевку. Дорога на нее была не такой комфортной, как первая, но другого
пути у них не было. Им надо было заехать в райцентр, где проживали родители
сержанта Афонина. Передать им фотографии и весточку от сына. В Беляевке
притормозили у магазина, спросили у бабок торгующих семечками, как найти их.
Оказалось недалеко, совсем рядом, на соседней улице. Иван лихо подкатил к
дому. Перед домом с голубыми резными ставнями аккуратный палисадничек,
огороженный невысоким забором из сетки "рабица". Вылезли из машины, кости
размять. Колосков подошел к калитке, громко постучал. За забором неистово
залаял мохнатый низенький "бобик", хвост "баранкой", типичный "двортерьер".
На крылечко нерешительно вышла женщина в пуховом платке, наброшенном на
плечи.
Окинула взглядом стоящих чуть поодаль у машины военных. Ее большие
серые глаза с щемящей тревогой перебегали с одного лица на другое. Она с
испугом уставилась на Ису, на его смуглую физиономию с крючковатым носом. И
побледнев, судорожно ухватилась пальцами за косяк.
- Афонины здесь проживают? - обратился к ней старший лейтенант.
Побледневшая женщина , молча, кивнула.
- Да, вы не пугайтесь, мамаша! Мы вам письмо и фотографии от сына
привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.
Из-за женщины показался встревоженный муж. Плотный лысеющий мужчина в
клетчатой рубашке.
- Мариванна! Да успокойтесь, вы, наконец! Жив, здоров, ваш Федор!
- Еще здоровее стал! - добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой
и грибами за обе щеки. - Вот такой стал!
- Федя, сыночек, - тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь в
маленькие цветные фотографии. - Похудел родной, изменился.
- Возмужал! Там все меняются! - откликнулся, морщась, майор, вытянув
больную ногу.
- Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!
- На войне быстро взрослеют! - вновь отозвался раскрасневшийся Святов.
- Паша, принеси пуфик и подушку.
У натопленной "голландки" возлежал, нахохлившись и распушив усы,
жирнющий рыжий кот. Он, закрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание и
вздохи хозяйки, изредка поглядывая через узкие щелки глаз на незнакомых
гостей.
- Ну, и котяра у вас! Невозмутимый как бонза! Как кличут, сего
господина?
- Марсик! Лентяй первостатейный, каких свет не видывал! Это его Федя
еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.
- Марсик! Марсик! Ну, Марс же! - безуспешно попытался Иван привлечь
внимание кота. - Вот гад, нажрался сметаны и ноль внимания! Эх, жаль не я
твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих окрестностях бы
переловил!
- Вот так вам удобнее будет, кладите ногу на пуфик, - сказал
появившийся хозяин, устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую
подушку за спину майора.
- Да, вы, не стесняйтесь, милые, ешьте! Паша подрежь еще соленых
огурчиков.
- Ну, мужики, еще по одной! - сказал муж, разливая по рюмкам водку.
- А я-то перепугалась! Как услышала, у калитки машина резко
остановилась, так у меня сердце и кольнуло. Думала, с Федечкой, что-то
случилось. А когда вас увидела, - она посмотрела на Ису. - Простите, со мной
вообще плохо стало.
Через пару часов стали прощаться. Мария Ивановна приготовила им в
дорогу большой пакет со всякой снедью. Пока Иса провожал майора в уборную,
расположенную в глубине двора, Колосков поведал ей о жизненных перипетиях
капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой выспрашивать у
вернувшегося чеченца о его семье. Появился, куда-то запропастившийся, Павел
Семенович с огромной картонной коробкой в руках, от которой исходил
специфический аромат.
- Ребята, вот тут в коробке вяленная рыбка, сам ловил!
- Они с Федюшкой у меня заядлые рыбаки! - улыбнулась Мария Ивановна,
кутаясь в платок.
- Спасибо, Пал Семеныч, к пиву в самый раз будет! До свидания,
Мариванна! Не печальтесь, все будет хорошо!
- С богом сынки! Приезжайте к нам летом! Рыбалка у нас отменная! Мы с
Федором такие места вам покажем!
- Спасибо за хлеб-соль!
- И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! - плакала у калитки мать
сержанта. - Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!
В Орске распрощались с раненым майором и чеченцем Исой и покатили
дальше. В родной город въехали на следующий день под вечер. Уже горели на
улицах фонари.
- Иван, давай сразу заедем к Пашутиным, фотку передадим! А потом уж с
чистой совестью отдыхать!
Колосков достал из нагрудного кармана фотографии и стал на коленях их
перебирать, остановился на последней, пашутинской.
- Смешной! Лопоухий какой-то! - отозвался Капало, мельком взглянув на
фотокарточку.
- Это для тебя он лопоухий! А для матери краше нет!
Поколесили изрядно по микрорайону, пока нашли нужный дом, который
притулился в глубине квартала. Колосков поднялся на третий этаж, позвонил
несколько раз. Никто не открыл. На лестничную площадку выглянула любопытная
соседка, маленькая сухонькая старушонка. Тихо прошамкала беззубым ртом, что
Пашутины уехали к родственникам в деревню и будут только завтра, с
любопытством изучая военного через толстые мутные линзы очков с
перевязанными марлей дужками.
Колосков остановился у сестры, на радость племянникам. Домой после
разрыва с бывшей женой не тянуло. Ему постелили в комнате у мальчишек. После
ванны и возни с сорванцами он тут же отключился, провалившись в глубокий
сон. На следующий день утром с докладом явился к Протасову, подробно во всех
деталях доложил об обстановке в "горячей точке". А вечером они с Михалычем
посидели, выпили, поговорили за жизнь. Подполковник дал ему на отдых неделю,
а потом с письмами родных и машиной продуктов обратно в Чечню.
Проведал лежащего в госпитале Балашова Славика. Осколки извлекли. Дела
его пошли на поправку, хотя главврач сказал однозначно, что на дальнейшей
службе тому можно поставить крест.
- Cлав, как же тебя угораздило, а? - сокрушался Игорь, осторожно держа
в своих сильных руках его искалеченную руку.
- Да, я и сам не знаю. В пылу боя, разве думаешь об этом. Какая там к
черту осторожность, Квазик! Случайно на них нарвались. Их было четверо. По
всему видать, наемники со стажем. Мы сходу атаковали, завалили одного. Если
б не Вадик, то я бы точно поднял тот проклятый рюкзак, под которым "эмэска"
лежала, без всяких там раздумий. Пацана, вот жалко, ему еще девятнадцати не
было! Меня собой прикрыл! А то бы точно труба!
На третий день Игорь вместе сестрой сходил в церковь, поставил свечи за
здравие оставшихся там ребят.
На четвертый заглянул к Саше Алексееву. Дверь открыла мать Саши, Раиса
Дмитриевна. Всплеснув от неожиданности руками, радостно обняла Колоскова,
расцеловала.
- Слава богу, живой и здоровый?
- Через четыре дня обратно, тетя Рая! Как говорится, покой нам только
снится!
- Гоша, да когда же этому будет конец? - спросила она, кухонным
полотенцем утирая навернувшиеся на глаза слезы. Отвернувшись от него и в
отчаянии махнув рукой, расстроенная удалилась на кухню.
У Алексеева был гость, какой-то бородатый парень в потертых джинсах и
черном с аппликацией свитере, что-то увлеченно рисующий на тетрадном листе.
Саша очень обрадовался нежданному появлению Игоря. Представил их друг другу.
Незнакомца звали Леонидом, он бывший преподаватель художественного училища,
по профессии скульптор. В настоящее время вольный художник, занимается малой
пластикой, отливкой из бронзы. У него много заказов от "новых русских" на
изготовление каминных часов и некоторых эксклюзивных вещей.
- Лень, покажи! - обратился к нему Алексеев.
Леонид, придвинув поближе кожаный кофр, стоящий в ногах, извлек из него
завернутый в плотную бумагу предмет. Развернул сверток и извлек небольшую
бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати
пяти сантиметров. Это была стоящая на цыпочках стройная обнаженная девушка с
поднятыми руками, перед ней была оконная рама, будто она сладко
потягивается, встречая ранний рассвет.
- Квазик, ведь, правда, красиво! - спросил Саша, обращаясь к Колоскову.
- Классно! - вырвалось в восхищении у Игоря. - Изящная работка, ничего
не скажешь!
- Лень, Ареса ему еще покажи!
- А кто такой Арес?
- Это бог войны, ну одним словом, как Марс!
- Аа..., - понимающе протянул Колосков.
Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял собой
бегущего греческого воина в доспехах и шлеме с обнаженным коротким мечом.
- Вот тоже хочу заняться малой пластикой, как и Леонид. Тоже отливать
фигурки. Задумок у меня море, фантазия, слава богу, пока работает, -
возбужденно говорил Саша, при этом глаза его светились. - Правда, это дело
не простое, но на первых порах Леня обещал помочь советом и материалами. А
там посмотрим, может что-нибудь из этого и выйдет. Стоящие работы малой
пластики хорошо ценятся, так что, Квазик, пора из нищеты выбираться, нечего
на несчастную пенсию перебиваться.
Игорь искренне был рад за друга, что тот обрел душевное спокойствие,
нашел себя в любимой работе, не опустил обреченно руки, поддавшись депрессии
после тяжелого ранения.
- Сейчас я тебе свою последнюю работу покажу! Ахнешь! - Саша лихо
развернулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату...
На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так и не передал фото
рядового Пашутина. После вчерашней встречи с сослуживцами, проведенной в
баре, тупо побаливала голова. На автобусной остановке в ларьке купил пару
банок "Балтики", когда доехал до микрорайона, вроде полегчало. Поднялся на
знакомый этаж, на лестничной площадке с хмурыми лицами, молча, курили трое
мужчин. Дверь в квартиру была почему-то приоткрыта. Из нее вышли, тихо
разговаривая две, женщины, одна из них утирала заплаканные глаза.
- Извините, мне бы Пашутиных, - спросил Игорь, обращаясь к одной из
них.
- Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?
- Нет, я служу с их сыном.
- С Эдиком?
- Да! Я фотографию им привез от него.
- Какую фотографию? Его же в Чечне убили!
- Как убили? - опешил Колосков.
- Вчера приходили с военкомата и сообщили им о гибели сына. Сегодня