Страница:
Он задохнулся, как человек, увидевший вдруг на земле ценную монету, и, как тот человек, первым делом наступающий на монету ногой, чтобы никто не заметил, Орфео решил пока утаить свое открытие. Вскоре, выбрав подходящее время и настроение, он откроет ей злосчастную связь, протянувшуюся между его и ее прошлым. Пока же станет наблюдать, как разворачивается ее судьба в настоящем. Зная, что пришлось пережить этой женщине, он с новой силой дивился и восхищался ею.
Полусонный Джакопоне приподнялся на соломенном ложе и подполз к передку повозки. Амата махнула остальным двигаться вперед. Как только они оказались в виду стен, на укреплениях стало больше стражей. Амата обводила стены глазами, будто отыскивала среди воинов знакомые лица. Вскоре их окликнули, приказывая назвать себя и свое дело.
– Разве Клето Монти больше не сторожит ворота? – крикнула в ответ Амата.
– Не знаю такого, – отозвались со стены.
– Восемь лет как умер, госпожа, – вмешался другой голос. – Убит при нападении на замок.
– Я не знала, – прошептала она так тихо, что слышать могли только спутники.
Плечи ее на миг поникли, но девушка снова обратилась к страже в полный голос:
– Амата ди Буонконте и Джакопо дей Бенедетти да Тоди ищут гостеприимства дяди, графа Гвидо ди Капитанио!
– Самозванцы! – крикнули с ворот. – Амата ди Буонконте погибла при том же налете. А сиор Джакопо сошел с ума и покончил с собой после смерти своей благородной супруги.
При этих словах Джакопоне вскинул голову и прогремел:
– Поди приведи ее дядю, безмозглый дурень. Или ты ослеп, идиот, что принял нас за призраков?
Слезы вдруг подступили к глазам Орфео, смотревшего, как страж скрылся за парапетом. Хотелось смеяться, хотелось плакать – от радости и горя за Амату и ее кузена. Он поправил на голове шлем и опустил забрало, чтобы скрыть свои чувства от спутников.
Несколько минут прошло в молчании – обе стороны неподвижно ждали. Затем Орфео услышал за стеной шумную суматоху, пронзительные женские восклицания, и среди них – низкий мужской голос, выкрикивавший, кажется, приказы всем одновременно. Ворота внезапно распахнулись, и голос прокричал:
– Где она?
Амата соскользнула лошади и стояла, обняв ее рукой за шею.
– Меня здесь примут, дядя? – спросила она огромного медведя, вывалившегося из ворот ей навстречу.
Несколько длинных шагов – и он подхватывает ее на могучие руки. Лошадка отскочила в сторону, и Амата ткнулась носом в нечесаную седую бороду. Дядя наконец поставил ее на землю и ухватил за плечи, отстранив на вытянутую руку.
– Амата, милая девочка! Мы месяцами искали тебя повсюду, но ты словно сквозь землю провалилась. И никто из выживших не мог назвать разбойников.
– Меня много лет держали пленницей в коммуне Ассизи. Это долгая и не слишком веселая история. Но теперь я здесь и свободна.
Граф Гвидо взял ее за руки и покачал головой.
– А я оплакивал тебя так же, как родную мою Ванну. Мы ведь и ее потеряли через год примерно после тебя.
– Сиор Джакопо мне рассказал. Мне так жаль вас. Граф оглянулся, словно только теперь заметил караван.
Взгляд его перелетал от лица к лицу, и Орфео снова поднял забрало. Наконец рыжевато-карие глаза остановились на худом, пепельно-бледном лице кающегося.
– Сиор Джакопо? – ужаснулся граф. – Во что ты превратился!
– Это еще хорошо, – Джакопо умудрился выдавить усмешку. – Я повидал ад, но теперь вернулся оттуда.
– Самое время заколоть тучного тельца, – крикнул граф, обернувшись к стоявшей в воротах челяди. – Хозяин вернулся, готовьте пир!
Он перехватил поводья кобылки и, обхватив девушку свободной рукой, повлек ее в замок. Плечи ее вздрогнули, и Амата наконец расплакалась.
Орфео, спешившись, пошел за ними. До него долетали обрывки разговора.
– Я не была уверена...
– Ба! Бонифацио – жирная навозная лепешка. Мы все знали...
После каких-то ее слов граф Гвидо резко остановился и взглянул в заплаканное лицо девушки. Сказал очень отчетливо:
– Каждый день, когда он наказывал тебя, был для твоего отца пыткой. Он поступал, как считал необходимым, но это разбило ему сердце. Ты для него была драгоценнейшим в мире сокровищем, и он не знал, что делать, когда Бонифацио осквернил его алмаз. Это дядю своего он не мог простить.
Амата снова оперлась на его руку и спрятала лицо у него на плече. Взглянув поверх ее головы и заметив Орфео, граф поморщился и повелительно махнул рукой.
– Отведи лошадей в конюшню, парень. Нечего подслушивать хозяйские разговоры.
– Но... – начал было возражать Орфео.
Амата должна была объяснить, что он близкий друг, а не просто наемный охранник, но девушка даже головы не повернула. Теперь Орфео заметил, что повозку уже отвели в сторону и слуга провожает Джакопо в большой зал. Орфео взял поводья кобылки и отступил за повозку. Граф свистнул тоненькой светловолосой малышке лет семи или восьми на вид:
– Иди-ка сюда, Терезина. Вот дедушка тебя удивит!
Джакопоне вытянулся на широкой постели своего тестя, перед камином в большом зале крепости. От тепла и усталости после тряски в повозке его клонило в сон.
В этом самом зале они впервые встретились с Ванной. Кающийся прикрыл глаза, вспоминая, какой она была в тот день: в простом зеленом платье, в прикрывающей волосы мантилье. Она почти не поднимала на него глаз, стояла потупившись, пока он обращался к ее родителям, обсуждая условия брачного контракта. Скромная сельская девушка вовсе не походила на развязных дам, с которыми он встречался в Тоди. Ей недоставало светского лоска, и это, пожалуй, даже привлекало жениха: придется пообтесать ее, прежде чем представить обществу. Зато природная красота, должным образом поданная, в обрамлении драгоценностей, станет притягательным магнитом и опорой в его карьере. Купцы станут стекаться в его дом со всего города, ради одного только удовольствия поцеловать ее юную ручку, пусть даже слишком загорелую. Ванна non vanitas[61]. Он бы понял это, останься она в живых. Мог понять и тогда, если бы постиг истину, с которой она жила повседневно. Почему только гибельная случайность открыла ему глаза? Он натянул на голову тяжелую перину Гвидо, пропахшую потом старого немытого воина. Стал молиться: «Когда же, о Господи, ты отпустишь меня? Когда я смогу увидеть ее сияющую душу и молить о прощении?»
Вдруг он услышал какие-то шепотки. Голос, громче других, пробурчал:
– Иди же. Не укусит он тебя.
И явился херувим. Он осторожно приподнял перину, открыв лицо и грудь больного. Джакопо почувствовал, как крошечная холодная ручка коснулась его руки. Он открыл один глаз. Косой вечерний луч осветил кудрявую головку, тонкое плечо под белой туникой, золотой поясок. У детского лица были губы и подбородок той самой Ванны, о которой он только что мечтал, и кающийся всей душой приветствовал знамение.
– Значит, время пришло? – спросил он. – Ты явился, чтобы забрать меня?
Херувим, как птичка, запрыгнул на край кровати. Его серьезные глаза вглядывались в лицо кающегося. Тот пошевелил бровями, то морща, то разглаживая обтянувшую лоб кожу. Щекотка от упавшей на лоб пряди уверила его, что он живехонек.
– Дедушка Гвидо говорит, ты мой папа. Джакопоне повел глазами. Его тесть и Амата стояли в дверях.
– Тебе больно? – спросила девочка. – Дедушка говорит, ты много лет болел, потому и не мог ко мне прийти.
Джакопоне взял пальцами маленькую ручку.
– Скажи, как тебя зовут, детка.
– Тереза ди Джакопо. Все меня называют Терезина.
– Чудесное имя.
Он не выпускал ее руку, а мысли устремились назад сквозь дымку лет. Он снова увидел разбитое тело Ванны, перенесенное в их спальню, служанку, комкающую в руках передник, няньку, заливающуюся слезами и прижимающую к груди bambina. Он едва замечал ее присутствие в доме, так заботливо Ванна и нянька оберегали его от всякого беспокойства. Младенцу тогда было не больше двух месяцев.
Он разжал пальцы, но девочка не спешила убрать руку с его ладони.
– Последний раз, когда я тебя видел, ты была не больше моей руки, – проговорил он. – А теперь смотри какая большая.
Он повернулся к Гвидо, который тоже подошел к его кровати.
– Награди тебя Бог, тесть. Ты хорошо опекал ее.
– До сегодняшнего дня у меня никого, кроме нее, не было. Она для меня – словно дар небес, – смущенно проворчал медведь и сел рядом с девочкой. Кровать прогнулась под его тяжестью. Он погладил пальцами ее кудряшки. – Смотри, у тебя даже волосы такие же, как у него, – сказал он внучке, – хотя лицом ты похожа на мать.
– И слава Богу, – засмеялся Джакопоне.
– Твой смех малость заржавел, – покачал головой Гвидо. – У меня есть отличное вино для смазки.
Встав, граф Гвидо подхватил Терезу с кровати.
– Надо хорошо позаботиться о твоем папе и откормить его, чтобы он мог с тобой играть, – сказал он. – Теперь пусть отдохнет. У вас еще хватит времени познакомиться.
Злоба выедала печень Калисто ди Симоне. Его люди провалили дело: перстень братству не вернули, да еще выпустили молодого Бернардоне из города. Мало того, чирьи с шеи разошлись вниз по спине, так что он даже в кресле устроиться не мог.
Он лежал на животе поперек стола, и служанка прокалывала нарывы, прикладывая к ним припарки, чтобы вытянуть гной. Одна припарка оказалась слишком горячей: Калисто взвыл от боли и махнул кулаком, попав женщине в живот.
– Ты нарочно!
Задыхаясь от боли, служанка все же сумела пролепетать:
– Нет, синьор, клянусь вам. Жизнью клянусь, это не повторится.
Она, всхлипывая, поспешила к котлу с водой, зажимая одной рукой живот.
– Хочешь жить, смотри, чтоб не повторялось.
Высокий тощий мужчина вбежал в комнату и поклонился синьору. Грязь на сапогах, поножах и плаще говорила, что человек скакал во весь опор. Калисто скривил рот:
– Опять ты здесь, Бруно? Я думал, ты сбежал от меня на край света.
Вошедший усмехнулся. Он не служанка, чтобы дрожать перед разгневанным синьором.
– Я выслеживал Орфео Бернардоне и знаю, где он скрывается.
– Тогда что же ты не прикончил его? Где кольцо? Мне нужно дело, а не слова!
Бруно плюхнулся на скамейку и ножом стал соскребать грязь с сапог, сбрасывая на пол липкие комья. Даже не потрудившись поднять голову, он пояснил:
– Одному не справиться. Он залег в замке на границе с коммуной Тоди. Кольдимеццо называется.
Калисто приподнялся на локте.
– Знаю! Это мы оттуда притащили суку Амату. Бернардоне, когда приходил, расспрашивал о ней.
Он потер искалеченный палец и спросил:
– Что ему делать в Кольдимеццо? Мы с отцом оставили там одни развалины.
– Не довели дело до конца. Там снова живут. Вестник провел ножом по подошве, счищая остатки грязи, и сунул клинок за пояс.
Калисто перекатился на бок, сверкнул глазами на затаившуюся в тени женщину.
– Убери с меня эти чертовы тряпки.
Служанка подлетела к столу, кончиками пальцев стала снимать припарки. Калисто с удовольствием заметил, как она вытягивает руки, стараясь держаться подальше от его кулаков. Когда служанка закончила, он сел и сунул руки в рукава рубахи, разразившись замысловатым проклятием. Прошел через комнату, пристегнул меч.
Бруно бесстрастно наблюдал, как его господин ежится и поводит плечами. Лицо Калисто перекосилось от боли. Он прищурился, и злоба блеснула в черных зрачках.
– Всякое дело надо доводить до конца, – сказал он. – Собирай моих рыцарей, пусть приготовятся к походу. Завтра будем в Кольдимеццо. На этот раз не оставим камня на камне – и никого живого.
– Люди будут рады. Они заскучали от безделья.
Бруно начал подниматься, когда кулак хозяина врезался ему в грудь, опрокинув за скамью. Наемник ударился головой о каменную стену, и струйка крови пролилась из уха. Поднимаясь, он одной рукой зажимал рану, другой нащупывал кинжал. Но синьор уже держал в руке меч, и конец его был нацелен в горло Бруно.
– Это за то, что в прошлый раз упустил Бернардоне. Смотри, не подведи меня снова, не то будет хуже.
33
Полусонный Джакопоне приподнялся на соломенном ложе и подполз к передку повозки. Амата махнула остальным двигаться вперед. Как только они оказались в виду стен, на укреплениях стало больше стражей. Амата обводила стены глазами, будто отыскивала среди воинов знакомые лица. Вскоре их окликнули, приказывая назвать себя и свое дело.
– Разве Клето Монти больше не сторожит ворота? – крикнула в ответ Амата.
– Не знаю такого, – отозвались со стены.
– Восемь лет как умер, госпожа, – вмешался другой голос. – Убит при нападении на замок.
– Я не знала, – прошептала она так тихо, что слышать могли только спутники.
Плечи ее на миг поникли, но девушка снова обратилась к страже в полный голос:
– Амата ди Буонконте и Джакопо дей Бенедетти да Тоди ищут гостеприимства дяди, графа Гвидо ди Капитанио!
– Самозванцы! – крикнули с ворот. – Амата ди Буонконте погибла при том же налете. А сиор Джакопо сошел с ума и покончил с собой после смерти своей благородной супруги.
При этих словах Джакопоне вскинул голову и прогремел:
– Поди приведи ее дядю, безмозглый дурень. Или ты ослеп, идиот, что принял нас за призраков?
Слезы вдруг подступили к глазам Орфео, смотревшего, как страж скрылся за парапетом. Хотелось смеяться, хотелось плакать – от радости и горя за Амату и ее кузена. Он поправил на голове шлем и опустил забрало, чтобы скрыть свои чувства от спутников.
Несколько минут прошло в молчании – обе стороны неподвижно ждали. Затем Орфео услышал за стеной шумную суматоху, пронзительные женские восклицания, и среди них – низкий мужской голос, выкрикивавший, кажется, приказы всем одновременно. Ворота внезапно распахнулись, и голос прокричал:
– Где она?
Амата соскользнула лошади и стояла, обняв ее рукой за шею.
– Меня здесь примут, дядя? – спросила она огромного медведя, вывалившегося из ворот ей навстречу.
Несколько длинных шагов – и он подхватывает ее на могучие руки. Лошадка отскочила в сторону, и Амата ткнулась носом в нечесаную седую бороду. Дядя наконец поставил ее на землю и ухватил за плечи, отстранив на вытянутую руку.
– Амата, милая девочка! Мы месяцами искали тебя повсюду, но ты словно сквозь землю провалилась. И никто из выживших не мог назвать разбойников.
– Меня много лет держали пленницей в коммуне Ассизи. Это долгая и не слишком веселая история. Но теперь я здесь и свободна.
Граф Гвидо взял ее за руки и покачал головой.
– А я оплакивал тебя так же, как родную мою Ванну. Мы ведь и ее потеряли через год примерно после тебя.
– Сиор Джакопо мне рассказал. Мне так жаль вас. Граф оглянулся, словно только теперь заметил караван.
Взгляд его перелетал от лица к лицу, и Орфео снова поднял забрало. Наконец рыжевато-карие глаза остановились на худом, пепельно-бледном лице кающегося.
– Сиор Джакопо? – ужаснулся граф. – Во что ты превратился!
– Это еще хорошо, – Джакопо умудрился выдавить усмешку. – Я повидал ад, но теперь вернулся оттуда.
– Самое время заколоть тучного тельца, – крикнул граф, обернувшись к стоявшей в воротах челяди. – Хозяин вернулся, готовьте пир!
Он перехватил поводья кобылки и, обхватив девушку свободной рукой, повлек ее в замок. Плечи ее вздрогнули, и Амата наконец расплакалась.
Орфео, спешившись, пошел за ними. До него долетали обрывки разговора.
– Я не была уверена...
– Ба! Бонифацио – жирная навозная лепешка. Мы все знали...
После каких-то ее слов граф Гвидо резко остановился и взглянул в заплаканное лицо девушки. Сказал очень отчетливо:
– Каждый день, когда он наказывал тебя, был для твоего отца пыткой. Он поступал, как считал необходимым, но это разбило ему сердце. Ты для него была драгоценнейшим в мире сокровищем, и он не знал, что делать, когда Бонифацио осквернил его алмаз. Это дядю своего он не мог простить.
Амата снова оперлась на его руку и спрятала лицо у него на плече. Взглянув поверх ее головы и заметив Орфео, граф поморщился и повелительно махнул рукой.
– Отведи лошадей в конюшню, парень. Нечего подслушивать хозяйские разговоры.
– Но... – начал было возражать Орфео.
Амата должна была объяснить, что он близкий друг, а не просто наемный охранник, но девушка даже головы не повернула. Теперь Орфео заметил, что повозку уже отвели в сторону и слуга провожает Джакопо в большой зал. Орфео взял поводья кобылки и отступил за повозку. Граф свистнул тоненькой светловолосой малышке лет семи или восьми на вид:
– Иди-ка сюда, Терезина. Вот дедушка тебя удивит!
Джакопоне вытянулся на широкой постели своего тестя, перед камином в большом зале крепости. От тепла и усталости после тряски в повозке его клонило в сон.
В этом самом зале они впервые встретились с Ванной. Кающийся прикрыл глаза, вспоминая, какой она была в тот день: в простом зеленом платье, в прикрывающей волосы мантилье. Она почти не поднимала на него глаз, стояла потупившись, пока он обращался к ее родителям, обсуждая условия брачного контракта. Скромная сельская девушка вовсе не походила на развязных дам, с которыми он встречался в Тоди. Ей недоставало светского лоска, и это, пожалуй, даже привлекало жениха: придется пообтесать ее, прежде чем представить обществу. Зато природная красота, должным образом поданная, в обрамлении драгоценностей, станет притягательным магнитом и опорой в его карьере. Купцы станут стекаться в его дом со всего города, ради одного только удовольствия поцеловать ее юную ручку, пусть даже слишком загорелую. Ванна non vanitas[61]. Он бы понял это, останься она в живых. Мог понять и тогда, если бы постиг истину, с которой она жила повседневно. Почему только гибельная случайность открыла ему глаза? Он натянул на голову тяжелую перину Гвидо, пропахшую потом старого немытого воина. Стал молиться: «Когда же, о Господи, ты отпустишь меня? Когда я смогу увидеть ее сияющую душу и молить о прощении?»
Вдруг он услышал какие-то шепотки. Голос, громче других, пробурчал:
– Иди же. Не укусит он тебя.
И явился херувим. Он осторожно приподнял перину, открыв лицо и грудь больного. Джакопо почувствовал, как крошечная холодная ручка коснулась его руки. Он открыл один глаз. Косой вечерний луч осветил кудрявую головку, тонкое плечо под белой туникой, золотой поясок. У детского лица были губы и подбородок той самой Ванны, о которой он только что мечтал, и кающийся всей душой приветствовал знамение.
– Значит, время пришло? – спросил он. – Ты явился, чтобы забрать меня?
Херувим, как птичка, запрыгнул на край кровати. Его серьезные глаза вглядывались в лицо кающегося. Тот пошевелил бровями, то морща, то разглаживая обтянувшую лоб кожу. Щекотка от упавшей на лоб пряди уверила его, что он живехонек.
– Дедушка Гвидо говорит, ты мой папа. Джакопоне повел глазами. Его тесть и Амата стояли в дверях.
– Тебе больно? – спросила девочка. – Дедушка говорит, ты много лет болел, потому и не мог ко мне прийти.
Джакопоне взял пальцами маленькую ручку.
– Скажи, как тебя зовут, детка.
– Тереза ди Джакопо. Все меня называют Терезина.
– Чудесное имя.
Он не выпускал ее руку, а мысли устремились назад сквозь дымку лет. Он снова увидел разбитое тело Ванны, перенесенное в их спальню, служанку, комкающую в руках передник, няньку, заливающуюся слезами и прижимающую к груди bambina. Он едва замечал ее присутствие в доме, так заботливо Ванна и нянька оберегали его от всякого беспокойства. Младенцу тогда было не больше двух месяцев.
Он разжал пальцы, но девочка не спешила убрать руку с его ладони.
– Последний раз, когда я тебя видел, ты была не больше моей руки, – проговорил он. – А теперь смотри какая большая.
Он повернулся к Гвидо, который тоже подошел к его кровати.
– Награди тебя Бог, тесть. Ты хорошо опекал ее.
– До сегодняшнего дня у меня никого, кроме нее, не было. Она для меня – словно дар небес, – смущенно проворчал медведь и сел рядом с девочкой. Кровать прогнулась под его тяжестью. Он погладил пальцами ее кудряшки. – Смотри, у тебя даже волосы такие же, как у него, – сказал он внучке, – хотя лицом ты похожа на мать.
– И слава Богу, – засмеялся Джакопоне.
– Твой смех малость заржавел, – покачал головой Гвидо. – У меня есть отличное вино для смазки.
Встав, граф Гвидо подхватил Терезу с кровати.
– Надо хорошо позаботиться о твоем папе и откормить его, чтобы он мог с тобой играть, – сказал он. – Теперь пусть отдохнет. У вас еще хватит времени познакомиться.
Злоба выедала печень Калисто ди Симоне. Его люди провалили дело: перстень братству не вернули, да еще выпустили молодого Бернардоне из города. Мало того, чирьи с шеи разошлись вниз по спине, так что он даже в кресле устроиться не мог.
Он лежал на животе поперек стола, и служанка прокалывала нарывы, прикладывая к ним припарки, чтобы вытянуть гной. Одна припарка оказалась слишком горячей: Калисто взвыл от боли и махнул кулаком, попав женщине в живот.
– Ты нарочно!
Задыхаясь от боли, служанка все же сумела пролепетать:
– Нет, синьор, клянусь вам. Жизнью клянусь, это не повторится.
Она, всхлипывая, поспешила к котлу с водой, зажимая одной рукой живот.
– Хочешь жить, смотри, чтоб не повторялось.
Высокий тощий мужчина вбежал в комнату и поклонился синьору. Грязь на сапогах, поножах и плаще говорила, что человек скакал во весь опор. Калисто скривил рот:
– Опять ты здесь, Бруно? Я думал, ты сбежал от меня на край света.
Вошедший усмехнулся. Он не служанка, чтобы дрожать перед разгневанным синьором.
– Я выслеживал Орфео Бернардоне и знаю, где он скрывается.
– Тогда что же ты не прикончил его? Где кольцо? Мне нужно дело, а не слова!
Бруно плюхнулся на скамейку и ножом стал соскребать грязь с сапог, сбрасывая на пол липкие комья. Даже не потрудившись поднять голову, он пояснил:
– Одному не справиться. Он залег в замке на границе с коммуной Тоди. Кольдимеццо называется.
Калисто приподнялся на локте.
– Знаю! Это мы оттуда притащили суку Амату. Бернардоне, когда приходил, расспрашивал о ней.
Он потер искалеченный палец и спросил:
– Что ему делать в Кольдимеццо? Мы с отцом оставили там одни развалины.
– Не довели дело до конца. Там снова живут. Вестник провел ножом по подошве, счищая остатки грязи, и сунул клинок за пояс.
Калисто перекатился на бок, сверкнул глазами на затаившуюся в тени женщину.
– Убери с меня эти чертовы тряпки.
Служанка подлетела к столу, кончиками пальцев стала снимать припарки. Калисто с удовольствием заметил, как она вытягивает руки, стараясь держаться подальше от его кулаков. Когда служанка закончила, он сел и сунул руки в рукава рубахи, разразившись замысловатым проклятием. Прошел через комнату, пристегнул меч.
Бруно бесстрастно наблюдал, как его господин ежится и поводит плечами. Лицо Калисто перекосилось от боли. Он прищурился, и злоба блеснула в черных зрачках.
– Всякое дело надо доводить до конца, – сказал он. – Собирай моих рыцарей, пусть приготовятся к походу. Завтра будем в Кольдимеццо. На этот раз не оставим камня на камне – и никого живого.
– Люди будут рады. Они заскучали от безделья.
Бруно начал подниматься, когда кулак хозяина врезался ему в грудь, опрокинув за скамью. Наемник ударился головой о каменную стену, и струйка крови пролилась из уха. Поднимаясь, он одной рукой зажимал рану, другой нащупывал кинжал. Но синьор уже держал в руке меч, и конец его был нацелен в горло Бруно.
– Это за то, что в прошлый раз упустил Бернардоне. Смотри, не подведи меня снова, не то будет хуже.
33
«Не знаешь, чего и ждать», – размышлял Орфео, выходя по призыву Аматы из помещения для слуг. Ее невнимание со времени прибытия иначе как «ледяным» и не назовешь. Подходя к кухне, молодой человек напоминал себе, что еще ничего не знает об этой женщине и ее настроениях. Впрочем, Амата встретила его приветливо.
– Прошу прощения, что оставила вас, сиор Бернардоне. Возвращение в родной дом после стольких лет разлуки заставило меня совсем забыть о вежливости. Я подумала, что хорошо бы на час-другой скрыться от домашней суеты. Надеюсь, вы меня извините и примете это как залог мира.
Слуга, стоявший поодаль, держал корзинку для завтрака и свернутое покрывало.
– Принимаю с радостью, – поклонился Орфео, – и надеюсь никогда не вызывать вашего неудовольствия. Неделя такой холодности убьет меня.
Амата рассмеялась.
– Есть здесь полянка, где я играла девочкой, – сказала она. – Недалеко от стен, но скрыта за деревьями.
Она поражалась, как ровно звучит ее голос. Орфео разыгрывает галантного шута, ничего не подозревает. Тем глупее – позволить увлечению так ослепить себя.
У ворот она поймала взгляд Орфео и указала глазами на корзинку в руках слуги. Торговец понимающе кивнул.
– Grazie mille, – сказал он, забирая корзинку, – дальше я сам понесу вещи хозяйки.
Он ухмыльнулся во весь рот, воспрянув духом, как только снова уверился в ее добром расположении.
Девушка почти не говорила с Орфео по дороге к лесу, а на его болтовню отвечала короткими улыбками. Она долго готовилась к этому дню и ничему не позволит подточить ее твердость. Пусть не надеется растрогать ее своими шуточками.
Полянка, которую она вспомнила, за восемь лет съежилась, заросла по краям кустами. Но, судя по притоптанной траве и по тропинке, которая все так же вела к ней от замка, люди здесь бывали. Амата молила Бога, чтобы сегодня никто сюда не зашел; бросала взгляды по сторонам и напрягала слух, боясь поймать звуки чужих голосов или шорох травы под ногами. Птичьи крики, гудение пчел, шепот молодых листьев на ветру – больше ничто не нарушало тишину.
Бернардоне, развеселившись, упорно пытался завязать разговор – будто мало ему было плодов, хлеба, сыра и кувшина вина – первого из двух, запасенных Аматой. Пожалуй, надо держаться приветливей – девушка вовсе не собиралась выдавать себя раньше времени. А может, торговец, оказавшись с ней наедине, почувствовал необычное для него стеснение. Несколько раз лицо его вдруг становилось серьезным, словно облачко набегало на солнце. Но, что бы ни тяготило его мысли, он не позволял мрачности прорваться и тут же снова принимался безудержно любезничать. Святая Мария, уж не собрался ли он, воспользовавшись уединением, сделать ей предложение? Амата вздрогнула от отвращения. Сейчас она видела в нем только ненавистного врага своей семьи.
Может, он хочет сперва допить второй кувшин, рассчитывая найти в вине отвагу? Она бы предпочла, чтобы врага сморило прежде, чем он вздумает поверять ей душу. Слушая веселый рассказ о том, как он проезжал здесь мальчишкой, Амата не забыла долить вина в его кубок. Поставив кувшин, обезоруживающе улыбнулась и нащупала привязанные к предплечью ножны. Хотелось бы знать, какими заклинаниями сопровождали свои жертвоприношения иудейские жрецы. Она бы сейчас повторила их про себя. «Пей же, сын Люцифера, – мысленно торопила Амата, – пей, и уравняем чаши весов».
Она никогда еще не убивала обдуманно и хладнокровно. Воспоминание о сражении с монахами под Губбио не помогало. Тот удар был нанесен без мысли, в борьбе за жизнь. Если бы она не ударила первой, он бы вышиб ей мозги своей дубиной. А сейчас она собиралась перерезать беззащитное человеческое горло во сне, как кухарка отрубает голову петуху. Или как Юдифь обезглавила Олоферна, губителя ее народа, пока он спал, утомленный ее объятиями. Амата уже решила, что, сделав свое дело, искренне помолится над телом Орфео. Он ведь не злодей, как Симоне делла Рок-ка, просто ему не повезло с родней. А потом затащит труп в лес, где от него помогут избавиться дикие звери, а дяде скажет, что негодяй обокрал ее и сбежал... проклятье, этого она не предусмотрела. Надо было захватить украшение или дорогую безделушку – сначала, конечно, показавшись с ней в замке, чтобы свидетели запомнили.
Пока Орфео пил, солнце миновало зенит, и с западного края поляны потянулись короткие тени. Торговец зевнул и раскинулся на покрывале. Веки у него наконец отяжелели, теплый ветерок навевал сон.
На шее блеснула золотая цепь – должно быть, с распятием, но и крест его теперь не защитит. Амата напряглась, подобралась. Надо кончать! Всего один миг – и все: она осуществит свою вендетту и будет свободна жить дальше. Девушка осторожно вздохнула, чтобы унять дрожь, и выдвинула клинок из ножен.
Взрыв смеха на тропе застал ее врасплох. Она поспешно спрятала нож в складках юбки. Стайка детей с Терезой во главе вприпрыжку выбежали на поляну.
– Вот она где! Я тебя нашла! – воскликнула Терезина, шлепнувшись в траву у ног Аматы.
Орфео сел, протирая глаза и мотая спросонья головой. Дети прислуги вслед за маленькой предводительницей расселись вокруг.
– Кузина Амата, расскажи сказку, – попросила девочка.
– Сказку с принцами и принцессами, – подхватила другая.
Амата все еще не могла отдышаться от испуга. Она прижала ладонь к груди, сдерживая трепещущее сердце.
– Я расскажу сказку, – сонно сказал Орфео.
Он вытянул из рукава платок и завязал его на своем мизинце.
– Это принц, – пояснил он детям и обратился к девушке: – Нам понадобится и ваш платок, мадонна.
Амата вспомнила о пустых ножнах, привязанных к руке.
– Я... забыла платок, – неловко отговорилась она.
– У меня есть, – с важностью заявила Терезина. Тряпица оказалась грязновата, однако Орфео принял ее с изящным поклоном. Он заставил Амату поднять вверх мизинец и завязал платок юбочкой.
– А вот и принцесса. Распрямив ей мизинец, он начал:
– Однажды юный принц отправился с отцом и братьями в далекую страну. – Его рука с растопыренными пальцами качалась перед детьми. – В один прекрасный день они проезжали мимо замка, и принц увидел на башне прекрасную маленькую принцессу, его ровесницу. Принц сделал для нее куколку – точь-в-точь такую, как эта.
Орфео приподнял руку Аматы над своей и, глядя в глаза девушке, наклонил палец с платком.
Амата отвела глаза. Что же это он делает? И давно ли понял, кто она? Не это ли собирался ей сказать?
Тем временем Орфео продолжал грустным голосом, постукивая указательным пальцем о палец Аматы.
– Однако их отцы поссорились, и принц с семьей уехал прочь, так и не заговорив с принцессой.
– Ох! – дружно вздохнули дети.
– Отец принца был очень сердит на отца принцессы. Вернувшись домой, он нанял злого рыцаря, чтобы тот напал на замок. Рыцарь убил папу и маму принцессы, а ее саму увез в свою темную крепость. – Орфео свободной рукой обхватил «принцессу» и медленно притянул к себе. – Злой рыцарь держал ее в рабстве много лет, пока она не выросла настоящей красавицей. Принц между тем так опечалился и так рассердился на своего отца, что убежал из дома и уплыл в Страну Обетованную. Однажды, много лет спустя, уже взрослым мужчиной, он повстречался с самим папой, и папа сказал ему: «Ты должен вернуться домой, юный принц, и исправить то, что сотворил твой отец».
Дети круглыми глазами уставились на папу, которого изображал большой палец Орфео.
– И вот принц поплыл на родину, – продолжал тот. – Он проследил принцессу до замка рыцаря, однако, добравшись туда, узнал, что она бежала! – Ладонь Орфео разжалась, выпустив палец Аматы. – «Она в монастыре», – угрюмо проворчал рыцарь и в тот же вечер подослал своих людей убить принца, чтобы он не нашел принцессы. Но волей судьбы убийцы вместо принца убили его лучшего друга.
Голос Орфео прервался и рука задрожала. Дети переглянулись и снова уставились на рассказчика.
Увидев, что он с трудом сдерживает чувства, Амата подхватила нить рассказа.
– Принц отправился к знакомой даме рассказать о своей потере. Она же попросила его охранять ее в пути к родному дому, который стоял далеко от города, и принц согласился. И знаете что? – Амата помолчала, оглядывая детские лица. – Когда они приехали, ее домом оказался тот самый замок, где он впервые увидел принцессу.
Орфео успел овладеть собой и своим голосом.
– Принц тогда понял, что дама – не кто иная, как принцесса, которую он искал столько лет.
И он поставил обвязанный платком мизинец рядом с пальчиком Аматы.
– И он просил ее руки, и они жили счастливо? – с надеждой подсказала Терезина.
Орфео обвел глазами круг замерших в ожидании лиц, потом вопросительно оглянулся на Амату. Она покачала головой:
– Это ваша сказка.
– Не сразу, – ответил наконец торговец. – Сперва он хотел искупить преступление своего отца. Он молил принцессу сделать его своим рыцарем, желая совершить для нее подвиг. Но это уже другая история, и я расскажу ее в другой раз.
– Расскажи сейчас, – заныла Терезина.
– Сейчас мне надо поговорить с твоей кузиной, – строго сказал Орфео. – Наедине.
Дети неохотно поднялись.
– Идите, посмотрите, что найдется в лесу. Только далеко не заходите.
– Не бойся, мы не потеряемся. Мы здесь всегда играем. Когда дети скрылись, Амата откинулась на покрывало, закрыв глаза. Никогда еще она не была в таком смятении. Одеяло под ней натянулось – Орфео подвинулся, склонился к ней. Когда его губы коснулись щеки Аматы, в уголках ее глаз собрались слезы. Но открывать их и смотреть на него она не желала. Обхватила его правой рукой за шею и притянула к себе, нашаривая левой рукоять кинжала. Бернардоне, Бернардоне! Имя адскими барабанами грохотало у нее в ушах. Она стиснула рукоять и подняла кинжал, но рука дрожала так, что оружие выскользнуло из пальцев, ударило Орфео по плечу и, не причинив вреда, упало на покрывало.
Орфео взглянул на нож и на слезы, струившиеся по щекам Аматы. Прижал ладонь к ее щеке:
– Я не враг вам, мадонна. Вашим врагом был мой отец. И Симоне делла Рокка. Его сын Калисто рад будет увидеть мертвыми нас обоих. Но я здесь, чтобы помочь вам, если сумею.
Он взглянул ей в глаза, и на лице его отразилась глубокая грусть.
– Я люблю тебя, Аматина.
Его взгляд растопил остатки ненависти, точившей сердце Аматы. Девушка обхватила его обеими руками и прижала к себе.
– Чего же ты хочешь от меня? – шепнула она.
Его губы скользнули к самой щеке, так что теплое дыхание согрело мочку уха.
– Стоит ли говорить, когда дети так близко?
Орфео поднял голову и чуть отстранился, уголки губ дрогнули в улыбке, но тут же он снова стал серьезным.
– Я ведь не шутя говорил о подвиге, – сказал он. – Мне хочется хоть в малой мере возместить зло, которое моя семья причинила твоей. И кажется, я знаю, как это сделать.
– Да?
– «Принц» ведь в самом деле встретился с папой и провел с ним много недель. И папа обещал наградить его за службу, исполнив любое желание, какое будет в его силах.
Разговор принимал интересный оборот. Амата склонила голову, ожидая, куда он приведет.
– Ты однажды рассказывала про отшельника, с которым подружилась, – продолжал Орфео. – Генерал ордена держит его в тюрьме, да? Если граф Гвидо сможет выделить несколько человек, чтоб охранять тебя на обратном пути, я сейчас же помчусь в Рим и попрошу папу помиловать твоего монаха. Беда в том, что ехать надо не откладывая. Григорий скоро отбывает в Лион на свой Вселенский собор.
И снова его взгляд проник ей в самую душу.
– В ответ я прошу лишь об одном, Аматина. Обещай, что не станешь принимать женихов, пока я не вернусь с помилованием.
Теплое спокойствие разлилось у нее в груди, во всем теле – не только от его слов, но и оттого, что мстить больше не надо. Она взяла его сильные, мозолистые руки, припомнив, что он и гребцом успел побыть. Интересный мужчина, во многих отношениях.
– Это честное предложение, – отозвалась она, – и законное требование.
Она поднесла его руку к губам.
– Не уподобляйся древнему поэту, чье имя носишь. Тебе не нужно оглядываться, проверяя, иду ли я за тобой. Даю слово: твоя Эвридика последует за тобой всегда, по самой темной дороге, в самом шумном переулке, пока ты не вернешься домой. И, обещаю, вернувшись с папским помилованием, ты получишь справедливую награду за свои труды.
Она приподнялась на локтях, склонилась к нему и поцеловала в губы.
– А вот залог моей верности и терпения.
Они вышли из-под сени деревьев, направляясь через расчищенное пространство к замку. Амата думала, как гордился бы фра Конрад ее самообладанием. Наедине с удивительно романтичным мужчиной, пробудившим в ней пылкие чувства и влюбленным в нее, она вела себя с величайшей скромностью и ни на минуту не забыла о приличиях. Она сама себе дивилась, хотя Орфео тоже проявил рыцарскую скромность. Кажется, в доме донны Джакомы она, сама того не заметив, стала взрослой.
– Прошу прощения, что оставила вас, сиор Бернардоне. Возвращение в родной дом после стольких лет разлуки заставило меня совсем забыть о вежливости. Я подумала, что хорошо бы на час-другой скрыться от домашней суеты. Надеюсь, вы меня извините и примете это как залог мира.
Слуга, стоявший поодаль, держал корзинку для завтрака и свернутое покрывало.
– Принимаю с радостью, – поклонился Орфео, – и надеюсь никогда не вызывать вашего неудовольствия. Неделя такой холодности убьет меня.
Амата рассмеялась.
– Есть здесь полянка, где я играла девочкой, – сказала она. – Недалеко от стен, но скрыта за деревьями.
Она поражалась, как ровно звучит ее голос. Орфео разыгрывает галантного шута, ничего не подозревает. Тем глупее – позволить увлечению так ослепить себя.
У ворот она поймала взгляд Орфео и указала глазами на корзинку в руках слуги. Торговец понимающе кивнул.
– Grazie mille, – сказал он, забирая корзинку, – дальше я сам понесу вещи хозяйки.
Он ухмыльнулся во весь рот, воспрянув духом, как только снова уверился в ее добром расположении.
Девушка почти не говорила с Орфео по дороге к лесу, а на его болтовню отвечала короткими улыбками. Она долго готовилась к этому дню и ничему не позволит подточить ее твердость. Пусть не надеется растрогать ее своими шуточками.
Полянка, которую она вспомнила, за восемь лет съежилась, заросла по краям кустами. Но, судя по притоптанной траве и по тропинке, которая все так же вела к ней от замка, люди здесь бывали. Амата молила Бога, чтобы сегодня никто сюда не зашел; бросала взгляды по сторонам и напрягала слух, боясь поймать звуки чужих голосов или шорох травы под ногами. Птичьи крики, гудение пчел, шепот молодых листьев на ветру – больше ничто не нарушало тишину.
Бернардоне, развеселившись, упорно пытался завязать разговор – будто мало ему было плодов, хлеба, сыра и кувшина вина – первого из двух, запасенных Аматой. Пожалуй, надо держаться приветливей – девушка вовсе не собиралась выдавать себя раньше времени. А может, торговец, оказавшись с ней наедине, почувствовал необычное для него стеснение. Несколько раз лицо его вдруг становилось серьезным, словно облачко набегало на солнце. Но, что бы ни тяготило его мысли, он не позволял мрачности прорваться и тут же снова принимался безудержно любезничать. Святая Мария, уж не собрался ли он, воспользовавшись уединением, сделать ей предложение? Амата вздрогнула от отвращения. Сейчас она видела в нем только ненавистного врага своей семьи.
Может, он хочет сперва допить второй кувшин, рассчитывая найти в вине отвагу? Она бы предпочла, чтобы врага сморило прежде, чем он вздумает поверять ей душу. Слушая веселый рассказ о том, как он проезжал здесь мальчишкой, Амата не забыла долить вина в его кубок. Поставив кувшин, обезоруживающе улыбнулась и нащупала привязанные к предплечью ножны. Хотелось бы знать, какими заклинаниями сопровождали свои жертвоприношения иудейские жрецы. Она бы сейчас повторила их про себя. «Пей же, сын Люцифера, – мысленно торопила Амата, – пей, и уравняем чаши весов».
Она никогда еще не убивала обдуманно и хладнокровно. Воспоминание о сражении с монахами под Губбио не помогало. Тот удар был нанесен без мысли, в борьбе за жизнь. Если бы она не ударила первой, он бы вышиб ей мозги своей дубиной. А сейчас она собиралась перерезать беззащитное человеческое горло во сне, как кухарка отрубает голову петуху. Или как Юдифь обезглавила Олоферна, губителя ее народа, пока он спал, утомленный ее объятиями. Амата уже решила, что, сделав свое дело, искренне помолится над телом Орфео. Он ведь не злодей, как Симоне делла Рок-ка, просто ему не повезло с родней. А потом затащит труп в лес, где от него помогут избавиться дикие звери, а дяде скажет, что негодяй обокрал ее и сбежал... проклятье, этого она не предусмотрела. Надо было захватить украшение или дорогую безделушку – сначала, конечно, показавшись с ней в замке, чтобы свидетели запомнили.
Пока Орфео пил, солнце миновало зенит, и с западного края поляны потянулись короткие тени. Торговец зевнул и раскинулся на покрывале. Веки у него наконец отяжелели, теплый ветерок навевал сон.
На шее блеснула золотая цепь – должно быть, с распятием, но и крест его теперь не защитит. Амата напряглась, подобралась. Надо кончать! Всего один миг – и все: она осуществит свою вендетту и будет свободна жить дальше. Девушка осторожно вздохнула, чтобы унять дрожь, и выдвинула клинок из ножен.
Взрыв смеха на тропе застал ее врасплох. Она поспешно спрятала нож в складках юбки. Стайка детей с Терезой во главе вприпрыжку выбежали на поляну.
– Вот она где! Я тебя нашла! – воскликнула Терезина, шлепнувшись в траву у ног Аматы.
Орфео сел, протирая глаза и мотая спросонья головой. Дети прислуги вслед за маленькой предводительницей расселись вокруг.
– Кузина Амата, расскажи сказку, – попросила девочка.
– Сказку с принцами и принцессами, – подхватила другая.
Амата все еще не могла отдышаться от испуга. Она прижала ладонь к груди, сдерживая трепещущее сердце.
– Я расскажу сказку, – сонно сказал Орфео.
Он вытянул из рукава платок и завязал его на своем мизинце.
– Это принц, – пояснил он детям и обратился к девушке: – Нам понадобится и ваш платок, мадонна.
Амата вспомнила о пустых ножнах, привязанных к руке.
– Я... забыла платок, – неловко отговорилась она.
– У меня есть, – с важностью заявила Терезина. Тряпица оказалась грязновата, однако Орфео принял ее с изящным поклоном. Он заставил Амату поднять вверх мизинец и завязал платок юбочкой.
– А вот и принцесса. Распрямив ей мизинец, он начал:
– Однажды юный принц отправился с отцом и братьями в далекую страну. – Его рука с растопыренными пальцами качалась перед детьми. – В один прекрасный день они проезжали мимо замка, и принц увидел на башне прекрасную маленькую принцессу, его ровесницу. Принц сделал для нее куколку – точь-в-точь такую, как эта.
Орфео приподнял руку Аматы над своей и, глядя в глаза девушке, наклонил палец с платком.
Амата отвела глаза. Что же это он делает? И давно ли понял, кто она? Не это ли собирался ей сказать?
Тем временем Орфео продолжал грустным голосом, постукивая указательным пальцем о палец Аматы.
– Однако их отцы поссорились, и принц с семьей уехал прочь, так и не заговорив с принцессой.
– Ох! – дружно вздохнули дети.
– Отец принца был очень сердит на отца принцессы. Вернувшись домой, он нанял злого рыцаря, чтобы тот напал на замок. Рыцарь убил папу и маму принцессы, а ее саму увез в свою темную крепость. – Орфео свободной рукой обхватил «принцессу» и медленно притянул к себе. – Злой рыцарь держал ее в рабстве много лет, пока она не выросла настоящей красавицей. Принц между тем так опечалился и так рассердился на своего отца, что убежал из дома и уплыл в Страну Обетованную. Однажды, много лет спустя, уже взрослым мужчиной, он повстречался с самим папой, и папа сказал ему: «Ты должен вернуться домой, юный принц, и исправить то, что сотворил твой отец».
Дети круглыми глазами уставились на папу, которого изображал большой палец Орфео.
– И вот принц поплыл на родину, – продолжал тот. – Он проследил принцессу до замка рыцаря, однако, добравшись туда, узнал, что она бежала! – Ладонь Орфео разжалась, выпустив палец Аматы. – «Она в монастыре», – угрюмо проворчал рыцарь и в тот же вечер подослал своих людей убить принца, чтобы он не нашел принцессы. Но волей судьбы убийцы вместо принца убили его лучшего друга.
Голос Орфео прервался и рука задрожала. Дети переглянулись и снова уставились на рассказчика.
Увидев, что он с трудом сдерживает чувства, Амата подхватила нить рассказа.
– Принц отправился к знакомой даме рассказать о своей потере. Она же попросила его охранять ее в пути к родному дому, который стоял далеко от города, и принц согласился. И знаете что? – Амата помолчала, оглядывая детские лица. – Когда они приехали, ее домом оказался тот самый замок, где он впервые увидел принцессу.
Орфео успел овладеть собой и своим голосом.
– Принц тогда понял, что дама – не кто иная, как принцесса, которую он искал столько лет.
И он поставил обвязанный платком мизинец рядом с пальчиком Аматы.
– И он просил ее руки, и они жили счастливо? – с надеждой подсказала Терезина.
Орфео обвел глазами круг замерших в ожидании лиц, потом вопросительно оглянулся на Амату. Она покачала головой:
– Это ваша сказка.
– Не сразу, – ответил наконец торговец. – Сперва он хотел искупить преступление своего отца. Он молил принцессу сделать его своим рыцарем, желая совершить для нее подвиг. Но это уже другая история, и я расскажу ее в другой раз.
– Расскажи сейчас, – заныла Терезина.
– Сейчас мне надо поговорить с твоей кузиной, – строго сказал Орфео. – Наедине.
Дети неохотно поднялись.
– Идите, посмотрите, что найдется в лесу. Только далеко не заходите.
– Не бойся, мы не потеряемся. Мы здесь всегда играем. Когда дети скрылись, Амата откинулась на покрывало, закрыв глаза. Никогда еще она не была в таком смятении. Одеяло под ней натянулось – Орфео подвинулся, склонился к ней. Когда его губы коснулись щеки Аматы, в уголках ее глаз собрались слезы. Но открывать их и смотреть на него она не желала. Обхватила его правой рукой за шею и притянула к себе, нашаривая левой рукоять кинжала. Бернардоне, Бернардоне! Имя адскими барабанами грохотало у нее в ушах. Она стиснула рукоять и подняла кинжал, но рука дрожала так, что оружие выскользнуло из пальцев, ударило Орфео по плечу и, не причинив вреда, упало на покрывало.
Орфео взглянул на нож и на слезы, струившиеся по щекам Аматы. Прижал ладонь к ее щеке:
– Я не враг вам, мадонна. Вашим врагом был мой отец. И Симоне делла Рокка. Его сын Калисто рад будет увидеть мертвыми нас обоих. Но я здесь, чтобы помочь вам, если сумею.
Он взглянул ей в глаза, и на лице его отразилась глубокая грусть.
– Я люблю тебя, Аматина.
Его взгляд растопил остатки ненависти, точившей сердце Аматы. Девушка обхватила его обеими руками и прижала к себе.
– Чего же ты хочешь от меня? – шепнула она.
Его губы скользнули к самой щеке, так что теплое дыхание согрело мочку уха.
– Стоит ли говорить, когда дети так близко?
Орфео поднял голову и чуть отстранился, уголки губ дрогнули в улыбке, но тут же он снова стал серьезным.
– Я ведь не шутя говорил о подвиге, – сказал он. – Мне хочется хоть в малой мере возместить зло, которое моя семья причинила твоей. И кажется, я знаю, как это сделать.
– Да?
– «Принц» ведь в самом деле встретился с папой и провел с ним много недель. И папа обещал наградить его за службу, исполнив любое желание, какое будет в его силах.
Разговор принимал интересный оборот. Амата склонила голову, ожидая, куда он приведет.
– Ты однажды рассказывала про отшельника, с которым подружилась, – продолжал Орфео. – Генерал ордена держит его в тюрьме, да? Если граф Гвидо сможет выделить несколько человек, чтоб охранять тебя на обратном пути, я сейчас же помчусь в Рим и попрошу папу помиловать твоего монаха. Беда в том, что ехать надо не откладывая. Григорий скоро отбывает в Лион на свой Вселенский собор.
И снова его взгляд проник ей в самую душу.
– В ответ я прошу лишь об одном, Аматина. Обещай, что не станешь принимать женихов, пока я не вернусь с помилованием.
Теплое спокойствие разлилось у нее в груди, во всем теле – не только от его слов, но и оттого, что мстить больше не надо. Она взяла его сильные, мозолистые руки, припомнив, что он и гребцом успел побыть. Интересный мужчина, во многих отношениях.
– Это честное предложение, – отозвалась она, – и законное требование.
Она поднесла его руку к губам.
– Не уподобляйся древнему поэту, чье имя носишь. Тебе не нужно оглядываться, проверяя, иду ли я за тобой. Даю слово: твоя Эвридика последует за тобой всегда, по самой темной дороге, в самом шумном переулке, пока ты не вернешься домой. И, обещаю, вернувшись с папским помилованием, ты получишь справедливую награду за свои труды.
Она приподнялась на локтях, склонилась к нему и поцеловала в губы.
– А вот залог моей верности и терпения.
Они вышли из-под сени деревьев, направляясь через расчищенное пространство к замку. Амата думала, как гордился бы фра Конрад ее самообладанием. Наедине с удивительно романтичным мужчиной, пробудившим в ней пылкие чувства и влюбленным в нее, она вела себя с величайшей скромностью и ни на минуту не забыла о приличиях. Она сама себе дивилась, хотя Орфео тоже проявил рыцарскую скромность. Кажется, в доме донны Джакомы она, сама того не заметив, стала взрослой.