Семченко Николай. Что движет солнце и светила

   - Отойду-ка я на минутку, - сказала Люба Иснючке. - Пойду посмотрю, чем Дашка торгует. Что-то не видать отсюда...
   - Не ходи! Прикрыла Дашка свою лавочку, - оживилась заскучавшая было Иснючка. - Домой, видно, убежала. С перепугу.
   - А чего?
   - Учительницу Светлану Николаевну знаешь? Косенькую такую, ту, что за Мишкой-ментом замужем была...
   - А, вредная такая, ехидная? - вспомнила Люба. - Мишка-то её бросил. Видно, не выдержал: шибко умная!
   - Ну так вот, она Дашку-то разоблачила! - с торжеством сказала Иснючка. - Взяла вчера у неё два окорочка. Потянули на килограмм. Светлана Николаевна ещё удивилась: " Правильные ли весы у вас, Дарья? Что-то не так..." Ну, Дашка прямо оскорбилась: " Да неужто я обманщица? Вот, смотрите: гири в порядке, и все справки имеются..." А сегодня эта учительница положила окорочка размораживаться. И что ты думаешь, из них вытекло полкастрюли воды...
   - Да что ты?!
   - Светлана Николаевна заинтересовалась таким чудом, - продолжала Иснючка. - Взяла безмен, взвесила окорочка: всего семьсот граммов! А триста - значит, вода. Что за притча? Думала она думала и додумалась-таки!
   - А что думать? Дашка их, наверное, водой полила да заморозила, предположила Люба.
   - Нет, в том-то и дело, что аккуратненькие, ладные, толстенькие, фыркнула Иснючка. - А весь фокус в чём? Дашка-курятница укладывала под кожу окорочков кубики льда! Учительница уж её стыдила-стыдила, кричала, что зря поставила на выпускном экзамене тройку - пожалела бестолочь, а эта неблагодарная, мол, никакого добра не помнит...
   - Я б со стыда умерла, - сказала Люба. - Как Дашка теперь на народ покажется?
   - Это мы с тобой такие честные, - поддакнула Иснючка. - А другим стыд не дым, глаз не выест. Уж попомни моё слово: курятница найдёт, что сбрехать...
   Тут их болтовню прервал мужчина в шубе из коричневого искусственного меха. Он протянул Иснючке измятую четвертинку газетной бумаги:
   - Сударыня, не покажете ли мне газету, из которой вы кульки под семечки делаете?
   - А что случилось? - испугалась Иснючка. - Газета как газета. "Комсомольская правда" называется.
   - Да смотрите, что тут написано: депутаты, которых мы с вами в Госдуму избрали, любят кушать сыр "Дамталер", шейку ла Манча, аше на сковородке, севрюгу жареную с оливками, - мужчина, подслеповато щурясь, читал замысловатые названия почти по слогам. - Самое дорогое блюдо стоит всего пятнадцать рублей! А я тут зашёл в местную столовую, так за постный борщ десятку выложил.
   - Никогда и не слыхивала таких диковинных названий, - растерялась Иснючка. - Надо же: аша на сковородке. А что это такое?
   - Не знаю, - пожала плечами Люба. - Только если они эту ашу да севрюгу, считай, задарма жрут, то понятно, почему прямо на глазах жиреют и тремя подбородками обзаводятся.
   Иснючка тем временем нашла газету. В ней были напечатаны три меню: что едят в российском "Белом доме", в Госдуме и Совете Федерации. Мужчина прямо вцепился в этот листок:
   - Нет, сударыни, вы поглядите, какие цены: семнадцать копеек, двадцать девять копеек, восемьдесят копеек - за порцию, ая-яй-ай! Это из какой, интересно, жизни? У них там кризис в стране, наверное, только по телевизору видят...
   - Вот морды позорные! - поддержала его Иснючка. - Слава тебе, Господи, я на эти выборы не хожу...
   - И зря, сударыня, не ходите, - откликнулся мужчина. - Если вы не выбираете, то другие за вас выбирают. Разве не понятно?
   - Да что толку на эти выборы ходить? - встряла Люба. - Кого ни выбери, они через месяц-другой другими людьми становятся. Как ни включишь телевизор, видишь: то косточки друг другу перемывают, то придумывают законы, чтоб самим лучше жить, то чемоданы компроматов собирают. А этому Зюганову чем в стране хуже, тем лучше, прямо от счастья весь светится!
   - Во-во! В стране бардак, а у них морды красные, - поддакнула Иснючка. - Никому не верю!
   - Это вы, сударыня, зря, - сказал мужчина, старательно сворачивая газету. - Надо возвращаться к старой России, к той, что до октябрьского переворота была. Мы её не навсегда потеряли...
   - Э, газетку-то верните, - заволновалась Иснючка. - Мне кульки под семечки из чего-то вертеть надо.
   - Может, продадите? - мужчина просительно заглянул Иснючке в глаза и полез в измохратившийся карман шубейки. - Мы в вашем районе организуем партию демократических свобод, будем с народом встречаться, а этот газетный материал пригодится для бесед...
   - Нет, ничего не знаю! - вдруг посуровела Иснючка. - Я этих газет набрала в киоске на почте. Их там списывают и продают как макулатуру. Вот и идите туда, может, что-нибудь осталось...
   - А сами-то вы, сударыня, читаете газеты? - зачем-то поинтересовался представитель демократической партии.
   - Делать мне больше нечего! - презрительно фыркнула Иснючка. - Все они брешут!
   Мужчина вздохнул, осуждающе покачал головой и, ни слова больше не говоря, побрёл прочь.
   - Ишь, какой! Демократ, итить твою мать! - выругалась Иснючка. Пропаганду решил на моей газете строить. Умный какой! А мне семечки во что сыпать?
   Люба её не слушала. Она смотрела на Володю, который, широко улыбаясь, шёл к ней.
   12.
   - Ну что, братан? Не надумал домой возвращаться? - спросил Олег Баринов.
   С ним Александр столкнулся всё в том же гастрономе, где его одноклассник, похоже, прописался: как ни зайдёшь - обязательно столкнёшься с ним нос к носу.
   В гастрономе открыли кафетерий на городской манер. Может, и слишком громкое название для трёх круглых столиков на высоких металлических ножках, настолько высоких, что какому-нибудь низкорослому мужичонке круг столешницы подходил под самый нос и, чтобы взять свой стакан, он, как балерина, становился на цыпочки. Никакого кофе и чая тут отродясь не подавали, из напитков водились лишь перекисший томатный сок да минеральная вода, зато в изобилии были различные вина и водка.
   Спиртное разливала дебелая, крепко накрашенная Верка. Не смотря на то, что она была косоглазой и рябой, подвыпившие мужички так и липли к ней, надеясь, что их подхалимский флирт будет хоть как-то возблагодарён - ну, например, Верка расщедрится и плеснёт в стакан лишку. " Ну-ну, убери клешни! - басом прерывала она душевные излияния. - Я те счас как плесну в рожу-то, будешь знать!"
   Александр забежал сюда по привычке. Накануне, как обычно, хорошо посидели с Ларисой, и голова сейчас просто разламывалась. Больше ста пятидесяти граммов он позволить себе не мог: предстояло ночное дежурство в ларьке, громко именуемом ночным магазином.
   -Иди ко мне! - замахал руками Олег. - А то одному скучно ...
   Александр принял из Веркиных рук стопку водки и, стараясь её не расплескать, осторожно приблизился к столу, на котором среди колбасной кожуры, яичной скорлупы и кусков хлеба, в иссиня-красной лужице вина стояла стеклянная вазочка с веткой сосны, а рядом - картонная тарелочка с ноздреватым сыром, малюсенькими бутербродиками с красной икрой, печеночным паштетом и копченой колбасой. Отдельно лежал длинный и сморщенный, как огурец-желтяк, заскорузлый жареный пирожок.
   - Закусывай! - Олег кивнул на тарелочку. - Не пей на пустой желудок! Верка ещё бутеров наделает...
   Обычно безденежный, он, заговорщицки подмигнув Сане, чокнулся с ним своей рюмкой и, когда они, хором крякнув, выпили, подтолкнул его к прилавку вино-водочного отдела:
   - Долг платежом красен. Ты меня угощал - теперь я тебя. Да что ты уставился, как баран на новые ворота? "Бабки" у меня есть, - он похлопал по карману, - бери, что тебе глянется. Может, вот эту, "Кристалл", возьмём, а?
   На него не произвело особого впечатления заявление Александра: дескать, вообще-то зашёл в магазин за сигаретами, а потом, извини, - прямиком на службу: устроился наконец-то сторожем в коммерческий киоск возле бензозаправки. И опаздывать никак нельзя: ночная продавшица загрипповала, а та, что с утра торговала, на вторую смену остаться не может - ей надо дочку из садика забрать. Это мог бы, конечно, и муж сделать, но он, как на грех, застрял в Хабаровске: ждёт на железнодорожной станции контейнер. Так что, братан Олежка, как-нибудь в другой раз.
   - Во, катит! Ништяк! - воскликнул Олег. - Ты, выходит, в том киоске нынче полный хозяин? Так и давай там посидим!
   - Не, хозяин запрещает посторонних пускать, - заотнекивался Александр, хотя сам был не прочь принять на грудь. - Я бы со всей душой, но Алиса заложит...
   - Продавщица-то? Так она меня и не увидит. Я подожду, пока она свалит...
   - А вдруг её мужик с контейнером приедет? Он ведь мой хозяин. Какие-то продукты в том контейнере привезёт.
   - Во чудак! - присвистнул Олег. - Попрётся он на ночь глядя из Хабаровска! Оказаться там без поводка, да не оторваться, ну что ты!
   Долго уговаривать Александра ему не пришлось. И Алиски- продавшицы они зря опасались. Ничего не зная о двух бутылках "Кристалла", с которыми Олег засел в придорожном дощатом туалете - больше схорониться было негде, она показала сторожу на прилавок:
   - Это тебе: две банки пива, чипсы, пакетик фисташек. Не скучай! И, пожалуйста, никому не открывай дверь, говори только через окошечко, понял?
   - Да ладно, - отмахнулся Александр. - У нас тут не Чикаго!
   - Ну да! - вздёрнулась Алиса. - Если свои не шалят, то чужие уроют. Это просто счастье, что Бог нас ещё милует...
   - Да не Бог, а бензоколонка, - сказал Александр. - Там народ всегда есть. И пост ГИБДД тоже спасает: вон он, отсюда видать.
   - Гаишникам дверь тоже не открывай, - наказала Алиса. - Скажи, что мы на профилактике или тараканов с мышами травим, в общем - до утра на замке. И ничего не смей трогать. Я тут всё пересчитала, понял?
   - Обижаешь...
   - Ну, я в том смысле, чтоб ты никому ничего не продавал, а то мало ли: дорога рядом, шоферам вечно то сигарет, то воды, то жрачки какой-нибудь надо, - смутившись, поправилась Алиса. - Ну а если что, то револьвер на месте. Ну, я помчалась!
   Револьвером Алиса называла громоздкий и неудобный в обращении газовый пистолет. Его не применяли пока ни разу, но Александру и его сменщику вменялось в обязанность регулярно протирать и чистить эту имитацию грозного оружия.
   Только Алиса свернула в первый проулок, как в окно постучал Олег. По-быстрому соорудив стол, они нетерпеливо заглотили по первой, самой радостной и ласковой рюмашке. Оба предвкушали хорошую выпивку. Как-никак по бутылке водки на каждого!
   Не будь этого питья, поселковские мужики, наверное, совсем бы отучились разговаривать по душам. Обычно немногословные, задерганные работой, семейными проблемами, всеми этими нежданными-негаданными кризисами, они ненадолго расслаблялись, оттаивали в своих компаниях за стопарём водки или вина. Злодейка с наклейкой удивительно быстро расстёгивала пуговицы, снимала пиджаки, и дурак становился похож на умного, а умный - либо вообще воспарял в небеса гением, либо все вдруг видели: дурак дураком! Но, впрочем, кто умный, кто дурак - это нынче стало как-то совсем непонятно, никто ни на кого не похож и в то же время все как будто одинаковые, и в глазах - огонь, страсть, вдохновенье, а пристально взглянешь: ба! всё больше пустоты и отсутствия всякого смысла: кажется, что ни вытвори - не сморгнут: " Божья роса!" - скажут, и даже не утрутся. Но тем не менее поначалу-то каждый значительным и умным себя считает, и тех, кто этого не видит, осаживают гневной поселковой присказкой: "Каждая мышка просится на вышку!"
   У Александра с Олегом и первая, и вторая стопки пошли под неизменный аккомпанемент:
   - У, курва! Хороша!
   - Забористо пошла! А шпротики-то, шпротики - самый смак!
   Потом, наговорившись ни о чём: погоде, вчерашнем снеге, различиях разных видов водок и способах опохмелок, Олег первым перешёл к серьёзной беседе:
   - Ты это... брось!
   - А чего? - Александр испуганно отставил стакан, куда собрался плеснуть из бутылки.
   - Брось дурью маяться. Понял?
   - О чём ты?
   - Не-е, ты всегда считал себя умней других. Ну, чё придуриваешься-то? Брось, говорю, и всё!
   - Да что бросить-то?
   - Ладно, давай для ясности ещё по одной опрокинем, - махнул рукой Олег и разлил остатки водки по стаканам: первому - Александру, потом - себе, причём, у него получилось больше.
   - Ух, ты! - скривил виноватую ухмылку Олег. - Малость не рассчитал...
   Это "ух ты!" Александра злило. Почти всегда в компании находился доброволец по разливу спиртного в "тару". И делал он это, как всякий мастер, виртуозно: по первому кругу наполнял все стаканы как по мерке - ни капли лишней. Второй круг тоже выдерживал норму. Но зато в третий раз с его точным глазомером что-то случалось: у всех - одинаково, а у него в стакане больше. "Ух, ты!" - виноватился виночерпий и разводил руками. Если компания была, как говорится, своя в доску, то самый авторитетный мужик брал стакан хитреца и отливал из него каждому по капельке - ради порядка и справедливости.
   Александр, однако, смолчал. Как-никак, водка дармовая, да и ещё одна бутылка стояла непочатой.
   - Ну, ты это... бросай! - возобновил Олег разговор.
   - Объясни, что.
   - Будто не знаешь. Жить так бросай. Люба из-за тебя вся измучилась. А Лариска - это блажь, пройдёт. С кем не бывает?
   - Легко тебе сказать: бро-о-сай, - передразнил Александр. - Женщина не сигарета: докурил и бросил...
   - А, значит, Лариска для тебя - женщина, а Любка - кто ж тогда? взвился Олег. - Она, получается, "бычок": бросил и плюнул!
   - Не трогай ты меня, а? - попросил Александр. - И по Любаше - веришь, нет? - тоскую, и Лару бросить уже не могу. Да что тебе рассказывать? Сам знаешь: я ведь от Ларисы уже уходил, так меня домой тянуло, будто магнитом, и всё вроде бы хорошо, а уж Люба-то рада была, господи! Но наваливалась тоска, в груди - вот тут, где сердце - тяжесть, и будто кошки скребутся... Эх, ничего ты, Олежек, не понимаешь!
   - Да уж! Куда мне до тебя, полового гиганта! - громко рассмеялся Олег и стукнул по столу кулаком. - Как тебя от этих баб ещё не тошнит? Я вот как ушёл от своей, так слово себе дал: их, мокрощёлок, не пускать в душу, нечего им там гадить! Нужна баба: оттараканю - и скачками прочь! А тебя, дурака, сразу две бабы держат, и хорошо бы - за яйца, а то ведь - за сердце ухватились, как бы до инфаркта не довели... Сам виноват. Давай ещё выпьем!
   Олег вновь стал холостяком лет пять назад, когда посёлку стала не нужна передвижная механизированная колонна, где он был прорабом. Всё строительство свернули, а бывшие знатные бетонщики, каменщики, крановщики и маляры разбрелись кто куда. Олегова жена, привыкшая жить на широкую ногу, не желала затягивать поясок потуже и ела своего мужа поедом, а того на работу никуда не брали, а если и брали, то предлагали слесарить, столярничать или вовсе мешки с крупой-сахаром из вагонов выгружать, причём, за сущие гроши. Терпел он, терпел зудёж своей ненаглядной, но однажды вышел из дома и больше не вернулся. Случайные заработки его вполне устраивали, а холостяцкая жизнь даже давала некоторые преимущества: в отличие от других мужиков он ни перед кем ни за что не отчитывался, а голова если от чего и болела, так от чрезмерно выпитого накануне.
   - Знаешь, брат, уж если ты без баб никак не можешь, то старайся хотя бы не ломать им жизнь, - сказал Олег, утирая рот после выпивки тыльной стороной ладони. - Они, конечно, суки, но среди них порой встречаются хорошие люди...
   - Что-то я тебя не пойму: то ты против баб, то за них - горой...
   - Против баб - да! - Олег поднял указательный палец. - Но есть ещё и настоящие жен... нет, не женщины, а дамы. Знаешь, чем они отличаются? Бабы, никого не стесняясь, перемоют косточки всем своим близким, перескажут самые невероятные сплетни и, выставляясь одна перед другой, будут пускать мужикам пыль в глаза: каждая - и умница, и красавица, и рукодельница, и кулинарка, и сама святость, хоть сразу на икону помещай! Но стоит посторонним удалиться, как они и мат загнут, и с облегчением пукнут, и почешут где хотят, тьфу! А настоящая дама никогда себе такого не позволит, и ей скучно о ком-то сплетничать, и когда она садится обедать в полном одиночестве, то обязательно красиво сервирует стол и уж, конечно, не хлебает суп прямо из кастрюльки. Ты понял?
   - Понял, - ответил Александр, чтобы только Олег от него отвязался. Логику его размышлений он никак не мог уловить. Впрочем, когда два мужика общаются за бутылкой водки, их разговор бывает порой ещё экзотичней и непонятней.
   - Врёшь, не понял! - Олег уронил голову на прилавок, служивший им столом, и тоскливо повторил: Ничего ты не понял...
   - Объясни, что я не понял! - рассердился Александр. - Мечтая о прекрасной даме, принимаем за неё обыкновенную бабу - это, что ли, не понял?
   - Во! - оживился Олег. - Почти правильно, старик! Но весь фокус ещё и в том, что русский мужик способен зачуханить самую прекрасную даму. И как это только нам удаётся?
   - Да они сами зачухиваются!
   - Нет, братан, ты не прав, - задумчиво и вполне трезво сказал Олег: была у него такая особенность - выпил, быстро захмелел, ещё выпил - и вроде как лучше соображать стал. -Помнишь, в десятом, что ли, классе мы проходили творчество Куприна? Учительница рассказывала что-то такое о его жизнелюбии, прочном и последовательном гуманизме, любви и сострадании к "маленькому" человеку, в общем, всю эту херню, которая есть в любом учебнике. Кажется, школьная программа не предусматривала чтение текстов Куприна, во всяком случае помню, что сам нашёл дома какой-то его роман и просто так, от нечего делать открыл где-то посередине...
   - А, вспомнил! - обрадовался Александр. - Ты меня ещё потом донимал разными дурацкими вопросами. Например, таким: изменится ли любовь к женщине, если ты пойдёшь после неё в туалет и вдруг уловишь запах? Она, оказывается, какает и писает! А ещё тебя мучил вопрос, как можно изо дня в день много-много лет подряд любить человека, который чихает, кашляет, храпит, сморкается, а, может, даже и чавкает...
   - Да! - воскликнул Олег. - Не помню, как назывался тот роман Куприна... А, не всё ли равно! В нем описывалась одна дама, которая испытывала брезгливый ужас при одной мысли о том, что два свободных человека - мужчина и женщина - могут жить вместе долго-долго, делясь едой и питьём, ванной и спальней, мыслями, снами, и вкусами, и отдыхом, развлечениями, и так далее, вплоть до шлёпанцев, зубной пасты и носового платка. И эта жизнь длится и длится, и куда-то теряется вся прелесть и оригинальность любви, и свежесть чувств, а восторг страсти становится обязательной принадлежностью супружества, иначе говоря: кончил, отвернулся и заснул.
   - Что, классик прямо так и написал?
   - Это я так пересказываю, чтоб тебе понятней было, - пояснил Олег и снова наполнил водкой стаканы. -Знаешь, старик, мне просто дурно стало. Как же так, думаю, была любовь - и нет её? Вместо радостного праздника утомительные, мутные будни. Что за ужас, когда один не любит, а другой вымаливает любовь, как назойливый попрошайка! И, веришь ли, уже тогда решил: в любви выдумывать ничего не надо, женщина - живой человек, и либо ты принимаешь её как она есть, со всеми её достоинствами и недостатками, либо уходишь в сторону, чтобы не мешать ей жить, - тут Олег заметил, что всё ещё держит стакан с водкой в руке. - А, старик, что это мы с тобой такие слабаки? Никак не можем допить последнюю бутылку... Расфилософствовались, едрёна вошь! Ну их, этих баб. С ними хорошо, а без них ещё лучше...
   Понимая, что Олег, вылив в себя очередную порцию водки, снова на некоторое время может "отключиться", по крайней мере, потеряет логическую нить разговора, Александр тронул его за рукав:
   - Погоди, - он смущённо кашлянул, - ты, значит, считаешь, что мужик должен либо любить бабу, либо использовать... До тех пор, пока не встретишь одну-единственную?
   - А ты, старик, в душе остался таким же сентиментальным, каким был в школе, - заметил Олег. - Надо же! Об одной-единственной мечтаешь... Да откуда ты можешь знать: вот эта одна-единственная или вот эта, которую ты считал давалкой? А может, одна-единственная - это та, которую ты даже и не знаешь, как звать. Ехали, допустим, вместе в поезде, базарили о том - о сём, она смеялась, всякую ерунду говорила, угощала тебя жареными пирожками, а потом ты вышел на своей станции и увидел, как она машет тебе из окна, и когда поезд свернул за поворот, ты вдруг понял: это она! И, может, она станет тебе сниться, и ты будешь, сам не понимая зачем, приходить на станцию, ждать тот проходящий поезд...
   - Красиво говоришь! - искренне восхитился Александр. - Будто наизусть роман читаешь...
   - Э, старик! Да ты что? Я как закончил школу, веришь ли, хорошей книги в руки не брал, не то чтоб читал, - вздохнул Олег и снова поднял стакан. - В институте - учебники, конспекты, чертежи, потом - работа с утра до ночи, и газету-то не всегда развернёшь, а хорошие книги, знаешь, раньше продавали на всяких конференциях, слётах передовиков, ну и я их хватал - как все, ставил на полку: как-нибудь потом, мол, почитаю. А они теперь бывшей жёнушке остались... А, ерунда всё это! Давай, старик, выпьем за настоящую, а не книжную жизнь! Она и прекрасней, и страшней всех писательских выдумок...
   Если бы кто-нибудь нечаянно услышал этот разговор, то наверняка бы подумал: не иначе, как беседуют люди интеллигентные и, может быть, даже утончённые, привыкшие размышлять о душе, жизни сердца и всякой прочей метафизике. Но такое умозаключение может сделать разве что человек, редко выпивавший в компании нормальных мужиков, далёких от всякой коммерции, мира искусств и тем более политики. Те, играющие на бирже, сцене, трибуне впрочем, где угодно, даже оставаясь наедине с собой, тем не менее не забывают, что кроме обычного театра существует ещё и театр одного актёра, и пусть нет зрителей - продолжают добросовестно исполнять свою роль. А некоторые даже специально ходят на всякие модные нынче психотренинги, чтобы, не дай Бог, невзначай не открыться, не засветиться со своими глубоко личными проблемами в компании себе подобных, ибо если забываешь натянуть на губы улыбку и держать её из последних сил, то к тебе уже относятся настороженно: озабоченность, хмурость, нервозность - признак того, что у человека не всё в порядке и, значит, дела с ним стоит вести осторожно, вдруг он на грани банкротства.
   Посёлковские мужики, с детства знающие друг друга, редко таили свои проблемы, а хватив лишку спиртного, не стеснялись широко распахнуть свои души. И нередко оказывалось, что в каком-нибудь невзрачном человечке дремлет поэт или философ, хоть бери да записывай речь, боясь упустить малейший нюанс: так красиво и страстно он рассказывает какую-нибудь историю. И что интересно, на следующий день, как-то совестясь и опуская глаза, вчерашний велеречивый собеседник вдруг заявляет: " Ребята, я, кажется, лишку перебрал и наболтал всякой глупости, вы уж внимания не обращайте..."
   И Олег, и Александр тоже обычно не любили вспоминать то, что открыли друг другу за распитием водчонки - этого чисто русского способа общения. Но обойтись без этого тоже уже не могли. Возможно, какой-нибудь проницательный психолог усмотрит в мужских компаниях что-то вроде системы коллективной психологической разгрузки. Что ж, пусть будет так. Но как бы при этом тот психолог не забыл, что не со всяким встречным-поперечным поселковский мужчина будет откровенничать; выпить выпьет, и солидно беседу поддержит, но в душу - извини-подвинься, дорогой товарищ - ни за что не впустит. Загадка, да и только!
   А ещё загадочней то, что Олег, опорожнив свой стакан, несколько секунд сидел с раскрытым ртом, будто хватил жгучего перца, выдохнул из себя "Ух, зараза!" и, не обращая внимания на друга, уронил голову прямо на газету с положенными на неё кусками хлеба. Только что говоривший о возвышенном, он засопел, сморенный внезапной дрёмой.
   Александр, более закалённый в битвах с декоктами различной крепости, с сожалением посмотрел на него и констатировал:
   - Всё, спёкся! Слабоват Олежка. Отдохни, брат, малость.
   Пока они распивали водку, в дверь несколько раз стучали. Однако стоило Александру зычно гаркнуть "Ревизия!", как ночные посетители тут же и отходили. Скорее всего, это были не свои, поселковские, а проезжие, желавшие купить сигарет, жвачек или минеральной воды. Свои обязательно бы начали ещё настойчивей тарабанить в железную дверь и жалобно канючить: " Алиса, красавица, трубы горят. Не дай погибнуть..."
   Сменщик рассказывал Александру, что на другой дороге, более оживлённой (она проходила параллельно поселковской), рэкетиры облагают данью не только киоски, шашлычные, закусочные, но даже тех деревенских бабуль, которые летом выносят на шоссе вёдра с помидорами и огурцами, пучки укропа или кулечки с вишней-смородиной. И надо просто Богу молиться, что эта нечисть ленится контролировать ещё одну дорогу, может, потому, что по ней теперь мало кто ездит, не то что лет пятнадцать назад, когда на БАМ ещё возили грузы. Эта дорога, кстати, и была спешно построена, чтобы спрямлять автоколоннам путь. " Смотри в оба, - наставлял сменщик Александра. - Рассказывают, что на Третьем километре - есть такой посёлок - зашли два парня в шашлычную, потребовали ящик пива, а хозяин наставил на них ружьё: "Уходите, пока не пришил!" Ну, они спокойненько и вышли, но перед тем как дверь закрыть, бросили на пол какую-то гадость - она загорелась, едкий дым повалил, хозяин с продавцом туда-сюда, подёргали дверь, а она снаружи колом припёрта. Так и сгорели! А у нас для этого случая, гляди, что придумано", - и он показал Александру тайный выход из киоска, больше похожий, правда, на лаз для собаки.