Семченко Николай. Что движет солнце и светила

   Изабелла в тот период увлекалась театральной живописью, но её эскизы, как всегда, вызывали сочувственное и вежливое одобрение, не более того. Лучшие подруги, однако, возбуждённо щебетали:
   - Ах, талантливо! Прекрасно! Шарман! Придёт твоё время, Изочка, ах, дождёмся-таки триумфа!
   Васе понравился эскиз одного костюма, и он во что бы то ни стало захотел играть в нём, только в нём. Главный художник театра кипятился, горячился, стучал кулаком, матюгался. Но Вася его переупрямил. С премьеры Изабелла и он вернулись вместе. Утром Толик понял: у маман появился новый спутник жизни. От всех них у него было странное впечатление. Будто внезапно разразилась летняя гроза и, чтобы спрятаться от дождя, мужчина вприпрыжку припустил под первый попавшийся навес. А там уже стояла Изабелла, тоже спасалась от ливня. Делать нечего, мужчине волей-неволей приходилось топтаться около неё. А потом гроза кончалась...Ах, как жалко было тогда смотреть на Изабеллу! Но Вася, однако, задержался...
   - Ну, Гена непременно обучит тебя игре, - уверенно сказал Вася и похлопал друга Геннадия по плечу. - У него даже ворона зальётся соловьём...
   И правда, вскоре Лена сделала открытие: Толик-то, оказывается, довольно сносно подбирает на гитаре любую мелодию, и с ним не так скучно, как ещё совсем недавно ей казалось.
   Геннадий был высоким и, пожалуй, при некоторой доле фантазии мог показаться красивым, если бы не по-крестьянски простое, курносое лицо с редкими, бледными веснушками. Издали он казался светловолосым, а вблизи почти рыжий: упругие кудри, поднимающиеся надо лбом, отливали медью, из ушей топорщились прутики рыжих волосинок.
   Геннадий пробовал обесцвечивать шевелюру, но выходило ещё хуже: через неделю-другую всю его блондинистость снова нарушал блеск тусклой меди, причём она поступала редкими прядями, что придавало облику некоторую экстравагантность. Этого Геннадий хотел меньше всего, потому что всегда предпочитал казаться вполне солидным человеком без какой-либо искусственности. Может, потому не терпел и этого сладкоголосого мужа Аллы Борисовны , и уж совсем не переносил Серёгу Пенкина...
   Изабелла к тому времени порядком устала от выкрутас капризного Васи и уже толком не понимала, когда он бывает настоящим - на репетициях, в спектаклях или дома, где его никто не видит, кроме неё.
   - Милый, что у тебя с ногой? Подвернул? Ушиб?
   - Я всегда был хромоногим. Просто скрывал от тебя, - усмехался Вася. Боялся, что не понравлюсь...
   - Но ведь это невозможно скрыть! - удивлялась простодушная Изабелла. Неужели и вправду так велика сила перевоплощения?
   - Конечно, - самодовольно отвечал Вася, поигрывая лакированной тросточкой. - Знаешь, однажды королева Виктория увидела великого английского актёра Кина в роли короля Артура и захотела провести с ним ночь. Кин блистательно исполнил роль в опочивальне королевы. На следующий раз королева Виктория возжелала Кина в роли Макбета. Макбет оказался на высоте. Но особенно Кин понравился королеве в образе Петра Великого. Естественно, в постели. И, наконец, она сказала: "А теперь, дорогой Кин, я хочу просто вас!" И великий английский актёр тяжко вздохнул:" Увы, ваше величество, это невозможно. Я импотент." Вот что значит, дорогая, великое искусство перевоплощения!
   Изабелла решила, что Вася намекает не столько по своему, сколько по её поводу. Считая себя женщиной образованной и свободной от предрассудков, она, не стесняясь, настаивала на разнообразии и, козыряя знанием книжонок об интимной жизни монархов, поначалу ошарашивала Васю такими, например, предложениями: " Я буду Агриппиной, а ты - императором Нероном! Ну хорошо, давай вспомним, как Людовик Х1У обучал введению в языкознание юных фрейлин..."
   Вася поначалу просто шалел от всего этого, но мало-помалу привык и даже сам научился придумывать игры. Но вообще-то это быстро ему надоело.
   - Хромоногий бес! - съязвила Изабелла и хихикнула, чтобы досадить Васе. - Кому ты такой нужен?
   - Зрителю нужен, - ответил Вася. - Новую роль работаю. А ты, дура, и не поняла...
   - Что за выражения! Меня никто никогда так не оскорблял...
   - Что ты говоришь? - деланно удивлялся Вася. - Я просто констатирую факт: дура, и точка!
   Изабелла не знала, что сделать и что сказать в ответ. Просто остолбенела.
   - Да, да! - сказал Вася. - И все эти твои картинки, эскизы, тарелочки расписные - это тоже игра. Только вот я играю профессионально и знаю в этом толк, а у тебя - блажь, любительство, понт, пыль в глаза...
   - Сдурел? - изумилась Изабелла. - Ты себе отчёта не отдаёшь. А может, пьян? Завтра тебе будет стыдно...
   - Завтра меня в твоей жизни не будет, - эффектно взмахнул рукой Вася. Да! Я выпил! Для храбрости! Чтобы сказать тебе всё, что думаю.
   - Ну и что же ты думаешь?
   - Слушай, ты так много пускаешь пыли, что глаз не раздерёшь. Так и хожу, зажмурившись. Сначала я думал: надо же, какая женщина! Жен-щи-на! Богиня, совершенство, талант! Оказалось: ты играешь, всего-навсего воображаешь, дуркуешь, сочиняешь саму себя и всё вокруг...
   - Какая же ты дрянь! - изумлённо прошептала Изабелла и, чтобы усилить эффект драматичности, закатила глаза и плюхнулась в кресло. - Я из тебя человека пыталась сделать. Каким ты ко мне пришёл, а? Вспомни, дорогой: не знал даже, кто такой Борхес...
   - Да иди ты вместе с ним далеко-далёко!
   - Иди сам!
   И Вася ушёл. А Изабелла, недолго думая, собрала и вынесла в кладовку почти готовые театральные эскизы, какие-то драпировки, бутафорские фрукты и овощи. Они были почти как настоящие, вот только Изабелла покрыла их лаком они матово блестели, и яблоки, например, стали похожи на новозеландские; просто загляденье, если бы не эти мелкие трещинки, которые возникли, видимо, от сырости.
   - Ничего, загрунтую и снова распишу, - утешила Изабелла саму себя. Ещё лучше будут! Как новенькие. И я тоже стану новенькой, совсем-совсем другой, и пусть Васька изведётся-измучится, пусть свой локоток куснет, если сможет. У-у, гад ползучий!
   Изабелла пододвинула пуфик к большому настенному зеркалу, вооружилась макияжными кистями, тенями, румянами, косметическими карандашами и, прилежно всем этим орудуя, попыталась сделать себе свежее, чуть наивное лицо, не лишенное, однако, некоторой загадочности. Но до конца она дела не довела, потому что неожиданно явился Толик, а вслед за ним - Геннадий. Они, конечно, тут же принялись терзать струны своих гитар, петь то на один, то на два голоса.
   - А знаете ли вы, мальчики, - прощебетала она, - что музыка и астрология - две стороны психики человека?
   - Чего- чего? - не понял Толик. - Никак ты, маман, занялась астрологией и, того и гляди, начнёшь писать картины с космической символикой?
   - Кыш, цыплёнок! - шутливо рассмеялась Изабелла. - В пифагорейской традиции основная, то есть мажорная, гамма начинается с Юпитера. Ноты гаммы соответствуют планетам септенера таким образом: до - Юпитер, ре - Марс, ми Солнце, фа - Меркурий, соль - Венера, ля - Луна, си - Сатурн...
   Что говорить дальше, она не знала. Напрочь вылетели из памяти строки той брошюрки, которую ей сунули накануне как самую модную новинку книжного сезона. Ничего не понимая в ней, Изабелла кое-как осилила половину и даже заучила несколько строк.
   - Интересно, - сказал Геннадий. - В этом что-то есть!
   А Толик, внимательно взглянув на неё, вдруг спросил:
   - Мам, а зачем ты по-боевому раскрасилась? Вася на гастроли уехал, что ли?
   Геннадий перестал перебирать гитарные струны и с ещё большим интересом посмотрел на Изабеллу.
   - Если бы гастроли! - хмыкнула она и, дурачась, пропела: "Была без радости любовь, разлука будет без печали..." Вася закрыл дверь с той стороны. Навсегда.
   - О, Господи! - вздохнул Толик. - Скучно будет без Васи.
   - Прям уж так и скучно! - деланно возмутилась Изабелла. - У меня началась другая жизнь. Совсем-совсем другая, новая, как колготки в упаковке...
   Она и вправду начала новую жизнь. Из шатенки превратилась в блондинку, огненно-красный маникюр сменила на бледно-розовый, без сожаления выбросила в мусоропровод халат с золотистыми драконами - подарок Васи. По дому она ходила теперь в широких брюках и ситцевой кофте-размахайке. Везде, не только в мастерской, валялись поделки из скорлупы ореха, косточек слив и абрикосов, семян различных растений, древесины, разноцветных камушков и стеклышек ожерелья, браслеты, броши, маленькие и большие панно, бусы, какие-то побрякушки и нелепые безделки. Кое-что из этого она носила, и её подруги возбужденно чирикали, как воробьи на первом весеннем солнцепёке, и наперебой делали заказы: " Мне, пожалуйста, браслет из срезов маньчжурского ореха...Ой, а я хочу бусы из косточек сливы, покрой их тёмным лаком... А эта брошь из чего? Неужели из бересты? Ой-ей-ёй, какая! Как я хочу нечто наподобие её!"
   Кое-что Изабелла сбывала в магазинчик при художественном музее. Деньги платили не ахти какие, но ей хватало. К тому же Геннадий, однажды оставшийся у неё, отдавал зарплату, покупал продукты и вещи. Ему нравилось ходить на рынок, выбирать овощи, мясо и фрукты, торговаться, пробовать острую корейскую капусту - кимчи, папоротник, пророщенную сою, морковь со специями. Он и Изабеллу к ним приучил. Сам, однако, никак не мог привыкнуть к её художественной натуре: его раздражали вещи, разбросанные там и сям, удивляло, что Изабелле легче выбросить грязную простыню, чем её постирать, а все эти листы с акварельными и карандашными набросками, складные мольберты, планшетницы и папки, выпадавшие из шкафов и антресолей, постепенно довели его почти до бешенства.
   - Будет ли в этом доме когда-нибудь порядок? - взрывался он. - Неужели меня взяли сюда вместо домработницы? Только приберусь, через пять минут опять срач!
   - А и не надо, - спокойно отвечала Изабелла. - Зачем углубляться в быт? Отсутствие порядка не означает, что его нет...
   - Подумай, что ты говоришь!
   - Самый лучший порядок - это порядок в душе, милый, - отвечала Изабелла и ласково чмокала его в щеку. - Успокойся, любимый!
   И правда, во всём этом беспорядке всё-таки была своя система: Изабелла удивительно легко находила любую нужную ей вещь. Между прочим, она всегда читала одновременно несколько книг; конечно, не все сразу, а по одной: перелистнув несколько страниц, бралась за другую, заменяя её третьей, потом возвращалась к первой. Томики с закладками и без них лежали везде, даже в туалете в специально устроенной газетнице. Но редко какую книгу Изабелла дочитывала до конца. Впрочем, если она и хотя бы подержала в руках какой-нибудь нашумевший бестселлер, то в разговоре о нём уже могла показать свою осведомленность. Например, так:
   - А мне, может, всё бы понравилось, если бы не обложка. Такая, знаете ли, невыразительная графика. А шрифт! Разве нельзя было выбрать что-то поизящнее? Если театр начинается с вешалки, то книги - с обложки...
   И, конечно, была права.
   Геннадий попросил её пока ничего не говорить сыну об их далеко не платонических отношениях. Толика, впрочем, личная жизнь матери мало интересовала. И вообще, у них было неписаное правило: друг другу не мешать!
   Но в тот день, когда Изабелла ждала Геннадия и, как ненормальная, торчала у молчащего телефона, Толик, узнав обо всём, не мог ей не посочувствовать: слишком уж она была взволнована, будто стрела Эрота поразила её первый раз в жизни.
   - Он обещал приехать сегодня, - объяснила Изабелла. - Со своими вещами. Насовсем!
   - Наверное, в городе грузовиков не хватило, - пошутил Толик. - Вещей слишком много!
   - Он и так слишком долго жил как птичка перелётная: ни сорочки запасной, ни пижамы, даже зубная щётка - моя!
   Толик съел обед, взял томик Мюссе, из-за которого, собственно, и забежал в гости:
   - Счастливо!
   - Пока! Позвони вечером...
   - А разве вы с Геннадием не собираетесь отключить телефон?
   - С чего бы это?
   - Ну, мам, как-никак начинается официальный медовый месяц. А то всё скрывались...
   - Фу, бесстыдник!
   ***
   Медовый месяц, однако, не начался ни в тот день, ни через неделю, никогда. Геннадий как сквозь землю провалился.
   Обезумевшая Изабелла моталась по общим знакомым, носилась по концертным залам и театрам, надеясь отыскать его следы. Разве что только в милицию не догадалась заявить. Но в больницах и моргах справки навела-таки. Ответ везде был один: "Не был, не доставлялся, ничем помочь не можем..."
   В конце концов, Изабелла узнала: возлюбленный уехал куда-то на севера, чтобы начать новую жизнь. И что её больше всего удивило, он вроде бы одному из своих знакомых сказал, что больше ни-ког-да в жизни не свяжется ни с одной эмансипе. Потому что такие женщины напоминают ему, извините, новогодний грецкий орех в золотистой фольге: блестит красиво, а расколешь его - внутри нечто серое, покрытое белым пушком.
   - Ну и чёрт с ним! - возмутилась Изабелла. - Я не пропаду!
   ***
   Несколько дней её никто не видел. А когда она впорхнула на презентацию работ одного входящего в моду живописца, то почти сразу уловила завистливый шепоток, и ещё один, и ещё - удивление, осуждение, восхищение наполнили пространство вокруг неё, и сразу стало душно, жарко и весело. Она любила это волнение, фурор, внимание. На пейзажи и натюрморты не глядели. Глядели на её полупрозрачную жилетку-лифчик под широкой кофточкой-размахайкой, да и юбка-брюки, скорее напоминающая панталоны в кружавчиках и рюшечках, тоже произвела впечатление на всех этих интеллектуалов-жеребчиков и их восторженных спутниц.
   - Дорогая моя, никак не пойму: я пришла на твою презентацию или на вернисаж Вадика, - шепнула ей Марианна. - Ты не замечаешь, как Эрик расстреливает тебя глазами? Жу-у-ть!
   Скульптор Эрик смотрел на неё так, как восторженный юнец, впервые попавший в Эрмитаж, оглаживает взглядом каждый изгиб древнегреческих статуй.
   - Да ну его! - лениво отозвалась Изабелла. - Его Манька все волосы мне выдерет...
   Мария славилась неукротимой ревностью и ни перед чем не останавливалась, если решала, что очередная поклонница слишком активно достаёт Эрика. Изабелле совсем не хотелось, чтобы хоть одно перышко выпало из её наряда, который она так старательно придумывала, создавала, холила-лелеяла.
   Мария, проследив направление взгляда своей дражайшей половины, встрепенулась, и наверняка Изабелла не убереглась бы от выяснения отношений, если бы не белобрысый, невзрачный какой-то мужичонка с конопатым носом. Он одёрнул пиджак ( "Дорогой, английский! - отметила Изабелла. - Но сидит на нём, как седло на корове"), широко улыбнулся и кинулся к ней, размахивая руками.
   - Зина! Сколько зим, сколько лет! Здравствуй! - во весь голос провозгласил мужичонка.
   Изабелла даже вздрогнула. Ну да, по паспорту она действительно значится Зинаидой. Но об этом почти никто не знает. С тех пор, как семнадцатилетней девицей выпорхнула из родительского гнёздышка, она медленно, но верно забывала и своё село, и одноклассников, и соседей, и даже Петька Заяц, первая любовь, незаметно ушёл из её снов.
   Простая, незамысловатая девчонка, наивная и открытая добру, в большом городе она обожглась и раз, и два, горевала-страдала и чуть ли не билась головой об асфальт, пока однажды её сокурсница Маргарита, размахивая дымящейся сигаретой, как кадилом, не наставила на путь истинный:
   - Дура ты, дура! Умей из всего извлекать пользу! Пойми: мы - женщины, и в этом наша сила. Вовремя кому-то улыбнуться, притвориться, показать свою слабость, готовность к нежностям - это наше оружие. И что ты ходишь, как кулёма, в этих сарафанчиках и юбчонках? Создай свой образ - смелый, современный, без комплексов! Для начала имя смени. Зина - это, знаешь ли, слишком простенько. Так продавщицу пивного ларька зовут...
   Превратившись в Изабеллу, Зина только и делала, что старательно создавала образ эмансипированной интеллектуалки, далекой от мелочей быта и всего суетного, нетворческого, бездуховного. И вдруг:
   - Зина, не узнаёшь? Во блин!
   О Боже! Да не Петька ли это? Многое она могла забыть, но только не этот голос с чуть заметной хрипотцой, которая когда-то ей так нравилась.
   - Узнала, - обрадовался Петя, и взял её руку, и ловко, как заправский ловелас, коснулся губами пальчиков, и опережая её вопросы, объяснил: Я, как у бессмертного Грибоедова, с корабля на бал Только что из Москвы прилетел. У меня там фирма, покупаем-продаём предметы искусства...
   - Фирма? - удивилась Изабелла. - Я слышала, что из столицы должен приехать некий господин Потоцкий. Говорят, он меценат и богат как Крез...
   - Это я, -скромно шепнул Петька. - А насчёт Креза - выдумка. Фамилию сменил. У меня жена из рода Потоцких. Заяц - это больше на прозвище похоже, да и несолидно звучит...
   - Зайка-зазнайка, - улыбнулась Изабелла, - ты меня Зинкой-то не кличь, ладно? Я уже давно Изабелла...
   Петька, он же господин Потоцкий, что-то хотел сказать в ответ, но не успел: за его локоток цепко ухватилась директриса выставочного зала, и тут же возник Вадик, будто телепортировался из противоположного угла - эта парочка яростно затарахтела, расхваливая картины, эскизы и акварели, равных которым, можно подумать, не было, нет и не будет. Вадик явно рассчитывал, что гость купит по крайней мере половину работ, никак не меньше.
   - Хорошо, - сказал господин Потоцкий. - Завтра я улетаю, и мне хотелось бы увезти с собой "Закат над Амуром". Назначайте свою цену, составляйте нужные бумаги. Можете включить в счёт и стоимость рамы, но, ради Бога, избавьте от неё холст. Затейливая резьба и яркая позолота совсем не подходит к этому пейзажу...
   И, не дожидаясь ответной реакции, господин Потоцкий повлёк Изабеллу за собой, да так стремительно, что только за дверью она сообразила: её репутация может оказаться безнадёжно испорченной, и труднёхонько будет сбить махровую паутину сплетен, ой-ей-ёй!
   - Плевать! - сказал он. - Они все лопнут от зависти, когда узнают: я хочу немедленно, сию секунду насладиться твоими...
   - Не надо пошлить, - сурово осадила его Изабелла.
   - ...твоими статуэтками с ульчским орнаментом, - закончил он.
   - Господи, - изумилась она. - Откуда ты о них знаешь?
   - А я просто обязан знать обо всём, что есть хорошего в мире творчества. Иначе мой бизнес лопнет. Ну что, покажешь?
   Изабелла представила тот кавардак, который стоял в квартире: неприбранная, неделю не мытая гостиная; пыльная мастерская, под ногами похрустывают осколочки пережжённой глины, везде обрывки бумаги, пустые тюбики из-под красок, поломанные кисти, а вместо абажура - плетёная корзина из-под вьетнамских ананасов. Чёрт возьми, уже полмесяца, если не больше, собирается её расписать и украсить сухими листьями, цветами и серпантином черёмуховой стружки. Ой, слишком живописен весь этот художественный беспорядок, и гость может подумать, что хозяйка просто неряха и грязнуля.
   Но Пётр явно читал мысли - рассмеялся: дескать, не знаю разве нравов художников, не смущайся! - и повлёк её к автомобилю, где сидели два молчаливых мордоворота.
   - Не обращай на них внимания, - сказал Пётр. - Они глухи, немы и слепы. Без них никак не обойдёшься, Зина! Рэкет кругом, честному человеку нельзя сделать и шага - хорошо, если карманы только вывернут, а то ведь, знаешь, и кишки могут выпустить...
   Крутые парни сидели не шевелясь, как манекены. Только глаза были в постоянном движении.
   Машина остановилась у коммерческого киоска. Один из молодцев выскочил, быстро напихал в пакет вина, шоколада, ядреных апельсинов и даже прихватил ананас с задорным зеленым хохолком. Продавщица изумилась:
   - У нас торговля не на "зелененькие", а на рубли! Ой, зачем так много? Спасибо! Приезжайте ещё...
   И пока обалдевшая Изабелла соображала, что к чему и не стоит ли всерьёз заняться Петькой (" Ну и что, что в Москве живёт, из Парижей не вылазит! Разве не клялся в любви до гроба?"), - он просто и без всякого стеснения сказал:
   - Не думай, что я хочу тебя трахнуть. По-быстрому не люблю, а для небыстрого секса времени нет. У меня сегодня ещё две встречи, потом - ужин с нужными людьми в узком кругу. Я бы тебя взял, но меня не поймут. Туда со своими тёлками не ходят...
   - А я и не напрашиваюсь, - оскорбилась гордая Изабелла. - И никакая я не телка!
   - Потому и хочу по-человечески посидеть хоть полчаса, - сказал Пётр. Я так хотел тебя увидеть!
   - Неужели? Двадцать три года прошло. Мог бы хоть открыточку послать...
   - Куда? - ласково улыбнулся он. - На деревню, твоей маме? Да и не любитель я писанины, ты же знаешь! Да и то сказать, в слове "корова" могу сделать, как минимум, две ошибки...
   От этого трёпа, запаха дорогого одеколона с лёгкой горчинкой, быстрой езды и Бог знает ещё от чего у Изабеллы закружилась голова. И пока они поднимались в дребезжащем, вонючем лифте, сжатые мордоворотами-молчунами, и подходили к её двери, обитой коричневым дерматином, и она долго, невыносимо долго ковырялась в разболтанных замках, и потом, в полутёмной прихожей, заваленной обувью, пачками старых газет, смятыми свитерами и куртками, под тусклой жёлтой лампочкой, она всё ждала, что он хотя бы легонько, совсем чуть-чуть приобнимет её или как бы нечаянно коснется ладонью. Но Пётр был как за стеклянной стеной: вот он, рядом, но не достать!
   Поозиравшись вокруг, Пётр хмыкнул:
   - Фигурок не вижу. Зато понял, что ты занимаешься семеноводством. Не иначе, фирму "Семена" открыла?
   И правда, везде, где только можно, стояли тарелочки с какими-то зёрнышками, сливовыми и персиковыми косточками, орехами, соплодиями ольхи и шишечками сосны, а из полиэтиленовых пакетов торчали сухие ветки, корни, колоски. Изабелла увлеклась природными материалами, составляла композиции и панно, которые вроде бы получались к неё неплохо, и она была в этом уверена, пока в одной школе не увидела настенные тарелки, сделанные из среза амурского бархата. Украшенные букетами из тополиного пуха и орнаментом из арбузных семян, они поразили её простотой и гармоничностью. А сделала это чудо тринадцатилетняя девочка. Изабелла как-то сразу и охладела к столь "детскому" искусству.
   - Ах, это! - пожала плечами Изабелла. - Не удивляйся! Я пережила очередное увлечение...
   - Очень бурное, надо полагать, - заметил Пётр и, ловко смахнув с кресла пучок серых колосков, уселся, положив ногу на ногу. - Но несмотря на это, вполне в форме и сможешь, наверное, сварить кофе?
   - Паразит, - ласково сказала Изабелла и шутливо хлопнула его по плечу. - Я мужчинами не увлекаюсь, но разрешаю им увлекаться мной. Искусство - вот что меня занимает по-настоящему. Это такой огромный, безбрежный океан, что можно всю жизнь проискать нужную тебе пристань...
   Она села на своего любимого конька и, конечно, поехала - иноходью, аллюром, галопом, вскачь, и долго бы не остановилась, если бы Пётр не схватился за сердце и не простонал с трагикомическими ужимками:
   - О, дорогая! Умираю! Глоток кофе! Ради Бога!
   Желая ему угодить, Изабелла достала банку "Максима", но Пётр растворимый кофе не уважал, лишь из приличия отхлебнул глоточек-другой. Разговор у них не клеился, вернее - шёл на уровне всех этих " а помнишь?", " ты не забыл?".
   Наконец вспомнили и о фигурках из глины. Оказывается, Петру о них между прочим рассказала Марианна. Он, может, и внимания бы не обратил, мало ли о чём может щебетать восторженная дамочка-искусствовед. Но в разговоре мелькнула девичья фамилия Изабеллы.
   - Так ты и не решилась её сменить? - спросил Пётр. - Муж не в обиде?
   - Муж? А что это такое? - деланно рассмеялась Изабелла. - Сына сама вырастила. Теперь и замуж можно выйти. Да только никто не берёт.
   - Ну уж?!
   - Да уж! Боитесь вы, мужики, настоящей любви. Поспать - это завсегда пожалуйста, а дать работу душе - слабо, ничего не получается...
   - А не задумывалась ли ты, дорогая, о том, что разговоры о душе, духовности и всяком таком прочем обычно ведут импотенты? Или голубые? Им от женщины и не нужно ничего другого.
   - Вот уж выдумал! - Изабелла даже опешила. А Пётр невозмутимо вертел фигурку совы, внимательно рассматривая её со всех сторон.
   Изабелла раскрасила сову поперечными красными и чёрными полосами, спиралями и завитушками.
   - Странно, - озабоченно нахмурился Пётр. - Вроде похоже на традиционную роспись, но, извини, не настоящее. Может, ты и добивалась эффекта стилизации?
   - Да это вообще от нечего делать, для забавы, - смутилась Изабелла. Не относись очень серьёзно. И вообще, отдай мне эту птицу!
   - Знаешь, она мне сначала понравилась, - задумчиво сказал Пётр. - Я даже подумал: это что-то настоящее! А оказалось - подделка, не более...
   Он поставил сову на полированную поверхность стола, взял чашку с кофе, но, чуть прикоснувшись к ней губами, заметил:
   - Не понимаю, какое удовольствие можно получать от заменителей всего настоящего...
   Изабелла, ещё не опомнившаяся от его реплики насчёт искусства-подделки, конечно, растерялась, но не совсем:
   - Ты сам сказал, что спешишь, - рассердилась она. - А чтобы сварить настоящий кофе, требуется время.
   - Ну-ну, не сердись, - улыбнулся Пётр. - Помнишь, давным-давно ты говорила: "Зайчик, я люблю только самое взаправдашнее." И не хотела понять: ты мне нравилась по-настоящему. Но тебе всё это пофигу. Такое вот получилось несоответствие.
   - Это было так давно, что уже и неправда, - ответила Изабелла. - И потом, я была вечно занятая девица: то музыкальная школа, то изостудия, то фигурное катание, и всякие олимпиады, конкурсы, смотры...
   - Ну, и к чему всё это было?
   - Тогда была школа идеалов, понимаешь? Нам вдалбливали, что такое хорошо и что такое плохо. К восьмому классу я поверила: могу стать гармонически развитой личностью! И не признавала деления людей по физиологическому принципу: мужчина и женщина.