Сергеев-Ценский Сергей. Преображение России. Искать, всегда искать!

коксохимию, руководил и всей научной работой станции. Это был человек очень
больших знаний по всем почти предметам горного института; однако, зная, что
говорит по тому или иному вопросу тот или иной ученый, он не успел еще найти
своей твердой и устойчивой точки зрения в области коксоведения, поэтому
молодая лаборатория имела достаточно причин быть вполне самостоятельной в
приемах своей работы.

II

Вопрос о коксе был темен, и подступы к его решению круты. Однако с
первых же дней определились два подхода к решению загадки кокса у двух
главных китов подвала - Слесарева и Шамова, и с первых же дней начались у
них споры.
Споры бывали у них очень часто и раньше, еще начиная с рабфака, но или
кончались они ничем, или один из них быстро сдавался и уступал другому. Но
теперь они видели оба, что предмет спора очень серьезен, и уступить ни тому,
ни другому было нельзя. Шамов думал идти к решению задачи общим путем,
усвоенным от Лапина, Голубинского и Рожанского, - путем химии, конечно,
столь же хорошо известным и Лене.
А Леня задорно говорил Шамову:
- Ерун-да, брат Андрей! Только ноль целых двадцать пять сотых процента
угля исследовано химически, а остальные девяносто девять целых семьдесят
пять сотых процента? Сплошной туман. Сколько же десятков лет должны мы
брести в этом тумане, пока его осилим? И сколько тысяч раз должны будут
забуряться у нас печи, пока объясним мы, наконец, как следует, основательно,
хи-ми-че-ски, со всеми формулами в руках, что такое кокс, пока станем мы,
наконец, хозяевами кокса и оседлаем его и на нем поедем? Хватит на это нашей
с тобой жизни или придется добавить?
- Через несколько десятков лет и запасы угля могут истощиться, - смотря
как его расходовать, - улыбался Шамов. - Но если не химический подход, то...
- Только физический! - перебивал Леня.
- Явная чушь!
- Почему? Не чушь, а прыжок, если ты хочешь знать. Прыжок через сотни
формул. Ты знаешь, конечно, что у нас на Украине вместо "воскресенья"
говорят "недiля", а вместо "неделя" - "тыждень", и купол называют баней,
баню - лазнею. Филологи знают наверно, почему это и как. Но вот такое
словцо, как "кудою", я бы приказал перенести целиком в русский язык, если бы
мог приказать это. Отличное слово. То "куда", а то "кудою" будешь идти.
Изменение в слове пустяковое, а смысл совсем другой. "Куда" - это мы отлично
с тобой знаем: к решению задачи кокса. А вот "кудою", то есть каким путем,
это уж дело вкуса...
- Ну, о вкусах не спорят...
- ...и прямого расчета... Потому что ты хотя и считаешь себя атлетом и
все меришь на сантиметры свои дельтовидные мышцы и бицепсы, а прыгать так,
как Радкевич, не можешь. Он - хлоп! и на стол с пола, а как именно он это
делает, поди объясняй химически, по какой это он формуле... Вот и я тоже,
как он, хочу сделать прыжок... по кратчайшему расстоянию между двумя
точками.
- Подход совершенно ненаучный... а больше блошиный.
- Зато у тебя вполне узаконенный... Сто шагов сделали до тебя, ты
сделаешь сто первый и получишь за это ученую шапку мандарина от кокса с
десятью шариками... Только вопрос, дождутся ли этого твои внуки? А для меня
важен скорейший практический результат: чтобы печи наши не забурялись - раз,
и чтобы домны приличный кокс получали, а не паршивый - два. Вот и все.
- Ересь! - качал упрямой светловолосой головой Шамов. - Не цель,
конечно, ересь, а средства.
- Посмотрим, ересь или нет. Я стою за скорейший результат только. А
объяснять, что я сделаю, - это я предоставлю тебе, если нападет на тебя
такая охота.
- И в какую же все-таки сторону ты хочешь прыгать?
- А вот ты увидишь, в какую, - самонадеянно говорил Леня.
И скоро не один Шамов, а и все в подвале увидели, что он начал
подвешивать тигель с углем, растолченным в порошок, тигель с расплавленным
углем и тигель с готовым коксом на стальные проволоки и заставлял их
вращаться, как вращается волчок. Однако стальная проволока, так выручившая
его однажды, когда рыбаки-"каменщики" нуждались в крючках, здесь показалась
ему недостаточно послушной, и он принялся плавить кварц и вытягивать из него
нити.
Это не совсем удавалось сначала, но он приспособился и, просиживая
целый день в подвале, мог уже вытянуть до трехсот нитей. Концы их он
закручивал в шарики и к ним привешивал тигли.
- Не понимаю, Леня, чего ты хочешь этим достигнуть? - спрашивал Шамов.
- Не понимаешь? Может быть, и я не вполне понимаю... Но вот же насчет
вполне доваренных и недоваренных яиц хозяйки что-то такое понимают же, когда
их крутят? А ну-ка, какое яйцо будет дольше крутиться и быстрее - сырое или
сваренное вкрутую?
- Яйцо?.. Черт его знает; признаться, я как-то не обращал на это
внимания. Кажется, крутое, но, может, я перепутал.
- Крутое, действительно. А почему крутое?
- Потому что... гм... Объяснить это довольно трудно.
- Вот видишь, - ликовал Леня. - Объяснить трудно, а хозяйки спокон веку
так делают и не ошибаются. Но объяснить это мы, поскольку мы учились физике,
можем тем, что жидкость в яйце при вращении плещется и упирает в скорлупу,
как газы упирают в стенки коксовой печи, когда печь забуряется... Или как ты
сам будешь упираться руками и ногами, если тебя законопатят в бочку да
покатят... Ты непременно будешь упираться в стенки бочки, а зачем? Чтобы
затормозить движение бочки, вот зачем. Так и в моем этом опыте... Тигель с
сухим коксом, конечно, будет качаться быстрее, чем с расплавленным, что я и
наблюдаю.
- А выводы, выводы какие же из этого? - недоумевал Шамов.
- Выводы?.. Выводы пока только те, что я могу сравнивать... Что и как
именно, этого я пока еще точно не знаю, но какие-то возможности тут все-таки
есть.
В разговор этот вмешивалась Ключарева, энергично встряхивая своим
одуванчиком:
- Я уж ему говорила, что все это - ерунда и потеря времени. А он
упрямствует, как... как, я сказала бы кто, да, так уж и быть, воздержусь.
Но Конобеева воздерживаться не считала нужным, и с той
выразительностью, с какой она читала стихи современных поэтов, очень
округляя при этом глаза и рот и то откидывая, то подавая вперед свою большую
голову, она отчитывала Леню, сжимая при этом небольшие, но довольно тугие
кулаки и потрясая ими перед его подложечкой:
- Только какой-нибудь невежда, полнейший неуч, недоразвитый субъект мог
бы придумать такую чушь.
- Послушай, заткни фонтан, - отзывался Леня миролюбиво.
Близнюк проворно рисовал карикатуры, непомерно вытягивая фигуру Лени и
снизу доверху обвешивая ее тиглями на нитях; Зелендуб политично
отмалчивался, когда к нему обращались Ключарева и Конобеева, чтобы и он
высказал свое мнение о принципе вращения крутых яиц и яиц всмятку; он
уверял, что твердые тела, равно как и тела всмятку, вне сферы его научных
интересов. Даже и снисходительный вообще ко всем затеям Лени Карабашев,
глядя на его вращающиеся тигли, только пожимал плотными плечами и улыбался.
Но Леня не сдавался; он говорил:
- Может быть, я и не пойду в этом опыте никуда дальше, но самый принцип
этот в каком-то зерне его, в какой-то основе я считаю все-таки правильным...
И относится он к физике, этот принцип, а отнюдь не к химии. Все-таки мой
взгляд неизменен: угольное вещество надо изучать все целиком и образование
кокса принимать как функцию всего угля в целом, равнодействующую всех
составляющих уголь, хотя бы нам совершенно и неизвестных.
- Да ведь это просто точка зрения Дамма! - возражал Шамов.
- Чья бы она ни была, мне безразлично. Дамма так Дамма, но я считаю ее
правильной, эту точку. А идти к решению я, конечно, буду своими, а не
даммовскими путями, которых, кстати сказать, у него и нет.
- Ну, на этой штуке ты далеко не уйдешь, - кивал Шамов на висящий
тигель.
- Эту штуку я сниму, конечно, и что-нибудь другое сделаю. А Дамм и мне
и тебе дал метод испытания углей на коксуемость, дал три зоны коксования,
дал поведение угля в трех температурах, и скажи ему за это спасибо.
- Что же этот метод дает в работе с нашими углями?
- Отправную точку дает? Дает. И то хорошо.
- Отправная точка, а дальше? Дальше надо изучать угольное вещество в
самом процессе коксования, то есть... изучать хи-ми-чес-кую природу
углеобразующих...
- Ну и сиди над этим сто лет, как я тебе сто раз уже говорил. А
работать мы должны для заводов, а заводы - это живое дело на ходу, а не
какие-то там научно-исследовательские институты... В яму попал - дают тебе
веревку, хватайся за нее да лезь по ней из ямы, вот и все. А тебе непременно
хочется определить, что это за штука такая - веревка: из чего она, да почему
она, да как она... И откуда у тебя, гиревика, взялась такая химизация мозга,
это уж, за упразднением аллаха, неизвестно кто и ведает.
- Как бы ты там ни прыгал, но я, конечно, иду правильно, - несколько
снисходительно, поэтому спокойно возражал Шамов. - Что начинает плавиться в
угле при коксовании? Битум. Чем отличается один сорт угля от другого?
Количеством битума. Что значит определить уголь на коксуемость? Узнать,
сколько в нем битума. Вот и все.
- И чтобы узнать, сколько в нем битума, ты экстрагируешь битум
бензолом, и тебе это будто бы вполне удается, и, значит, задача решена, и
остановка только за шапкой мандарина с десятью шариками? Оставь, брат
Андрей! Это ты можешь вон Ключаревой говорить или Конобеевой, а не мне. Не
знаю, чем эти твои опыты лучше моей вертушки, которую я, конечно, сейчас
сниму, чтобы больше уж к ней не возвращаться.
Подобные споры подымались в подвале довольно часто.
Но подвал, как и тот сарай, в котором строился бермудский шлюп,
привлекал тех же: Радкевича, Положечку, Качку и других, не столько занятых
загадками кокса, сколько просто любопытствующих или желавших развлечься.
Положечко был известен, между прочим, тем, что в двадцать пятом году
удивился, почему на фронтоне институтского корпуса торчит еще двуглавый
огромный орел над белой мраморной доскою с золотыми буквами старой надписи,
и вызвался его сбить; он был спущен к этому орлу на канате с крыши и
остервенело долбил его молотом, раскачиваясь и привлекая множество зевак,
пока не сбил; он был похож тогда на горных охотников, воюющих с орлами около
их гнезд, из которых они забирают орлят и яйца.
Этот Положечко сразу наполнял и верхний и нижний этажи подвала своим
трубным гласом, давая советы, которые совсем не относились ни к физике, ни к
химии кокса.
- Клю-ча-рева! - рычал он. - Ко-но-бе-ева! Мой вам совет: будьте
женщинами даже и в вонючей лаборатории этой. И рядом с ретортами всякими и
колбами кладите коробочки пудры и два карандаша: для бро-вей и для губ.
Умо-ляю вас, не забывайте об этом никогда в жизни.
Марк Самойлович Качка теперь уже как механик присматривался к аппаратам
и просил Леню объяснить ему их действие, а Леня спрашивал его:
- Много ли у вас слушателей, Марк Самойлович?
- Не могу сказать, чтобы много, но зато... очень, очень прилежные
ребята.
- А у вашего предшественника, покойного Ярослава Иваныча, нас,
слушателей, было только трое, - вспоминал Леня. - И когда кого-нибудь из нас
троих не было в аудитории, добрейший чех говорил: "О-о, вас, кажется, стало
зна-чи-тель-но меньше сегодня", - но очередную лекцию все-таки читал.
- Читал? - удивлялся Качка.
- Да, он был добросовестный человек... Но случалось, что приходил
только я один. Ярослав Иваныч мне: "О-о, что же это такое? Как поредели
ряды". Я, чтобы его успокоить, признаться, врал: "Сейчас придут, Ярослав
Иваныч. Вот я схожу за ними. Сходить?" - "Сходите, пожалуйста". Я - со всех
ног вон. Через полчаса заглядываю в двери, - ушел? Нет, ждет. Черт знает до
чего неловко было! Все-таки я его убеждал лекцию отложить. Наконец, подошли
зачеты. "Я, говорит, буду вас гонять по всему курсу: приготовьтесь как
следует". Готовимся, хотя и некогда было. Приходим. "Пока, говорит, я еще
прочитаю вам пропущенное мною по теории винта и кое-что о домкрате". Читает.
Слушаем. Кончил, наконец. "Теперь, говорит, можете идти и считать, что
зачеты вами сданы..." Хороший все-таки был человек - этот Ярослав Иваныч.
- Но если он умер от огорчения, что у него только трое слушателей, то
я-я... я надеюсь прожить впятеро дольше него: у меня пятнадцать, -
подхватывал Качка весело.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

На коксостанции работали ревностно. Производили исследования углей
различных шахт на коксуемость, занимались немаловажным вопросом
самовозгорания угля на складах, учитывали изменения веса и влажности угля
при действии на него кислорода и свежего воздуха; окисляли угли
перманганатом калия, извлекали из углей аммиак, смолу и бензол.
Для всего этого применялись приемы, уже испытанные в лаборатории
Лапина, но если там эти приемы вводились в интересах кабинетной науки, то
теперь Коксострой потребовал от лаборатории помощи производству кокса, и с
этой целью Голубинский посылал на завод то одного, то другого из
подвальщиков. Между тем надо было думать также и о дипломных работах, так
как почти все подвальщики кончали институт.
Выдался редкостно теплый день в середине января. На Проспекте, самой
людной улице города, столь возмущавшей старика Юрилина огромным количеством
бездельников, двигались сплошные толпы, так как день был не только теплый,
но еще и выходной.
Леня Слесарев и Лиза Ключарева шли рядом в толпе и говорили о своих
будущих дипломных работах. Под ручку идти они не могли, - для этого Леня был
слишком высок, а когда Ключарева попыталась все-таки продеть свою руку за
его, опущенную в карман, то Близнюк, попавшийся им навстречу, сейчас же
заторопился, доставая свой маленький альбом для карикатур, радостно бормоча:
- Как вы, друзья мои, похожи, так сцепившись, на болгарина с
обезьянкой, которых я видел однажды в детстве... Любопытнейшая выйдет у меня
карикатура.
Ключарева, вскрикнув, бросилась прочь, чтобы не попасть на страницу
близнюковского альбома. А когда подошел Леня, сказала о Близнюке:
- Воображаю, как он нас теперь изобразит, противный. Он знает, конечно,
что я неравнодушна к тебе, и, просто говоря, рев-ну-ет. Когда мы с тобой
ездили на лодке месяц назад, он был вне себя от злости и мне потом говорил
всякие глупости, - мне их тебе и передавать не хотелось.
- Не "ездили на лодке", а "ходили", - поправил ее Леня. - На судах,
всяких вообще, как морских, так и речных, не ездят, а ходят.
С месяц назад, в начале декабря, действительно они сделали прогулку по
Днепру вдвоем, - последнюю в том году, - на том самом бермудском шлюпе,
который выстругивал и сколачивал Леня. Днепр еще не стал тогда, хотя вода
уже густела, и из этой густой холодной воды они вылавливали руками
полугнилые яблоки, выброшенные с баржи, только что перед этим прошедшей.
Вылавливать яблоки эти из ледяной воды было увлекательной забавой, и так
заливисто-звонко хохотала при этом раскрасневшаяся и краснорукая Лиза, время
от времени оценивавшая улов:
- Пуд... Два пуда... Три пуда...
Леня заметил ей на это под конец:
- Ты так увлеклась, что забыла уж счет на килограммы. Так всякие дикие
эксперименты явно вредят культуре!
Он очень охотно соглашался всегда идти с нею, куда бы она его ни
приглашала, если только не был срочно занят, и в то же время слегка
подшучивал над нею и делал вид, что гораздо старше и опытнее ее во всяких
житейских вопросах, хотя она, по ее же словам, была старше его (впрочем,
"только на каких-нибудь полгода"). Ее любовь к сцене, ее большая
внимательность к игре актрис, собственные выступления в студенческом
драмкружке, заученные наизусть несколько довольно сложных ролей - все это не
могло не заставить ее забывать очень часто не только счет на килограммы на
декабрьском Днепре, но и то естественное, то свое собственное, что в ней
было, и не один только заливистый, раскатисто-звонкий, не то чтобы веселый,
а просто наигранно-актерский смех отмечал про себя, думая о ней, Леня.
И теперь, когда в две реки, вперед и назад, текли около них бесконечно
разнообразные на вид люди большого города, Леня, сам того не замечая,
совершенно непроизвольно сравнивал все встречные лица с лицом идущей с ним
рядом Лизы Ключаревой, все звеневшие кругом голоса с ее голосом, чужой
веселый смех с ее смехом, даже всякое такое малопостижимое, что было
пришлепнуто к женским головам, - с ее вязаной красной штукой, и думал, сам
удивляясь этому, что ему почему-то все равно, - идти рядом с Лизой или с
кем-нибудь совсем незнакомой из этой вот толпы.
И слова ее теперь - "неравнодушна к тебе" - как-то покоробили Леню,
почему он и отозвался на них только тем, что лодки "ходят".
Однако она не заметила этого; она была вся занята сейчас Близнюком и
его ревностью; она говорила спеша:
- Ты знаешь, он мне даже предлагал записаться, но я-я... ни за что... Я
ему так прямо и сказала: "Черт знает что ты выдумал..." И вообще-е... с
какой стати? Хотя, конечно, из него выйдет дельный инженер, но вот у него
нет пока еще ни одной научной работы, а мы с тобой уже написали ведь, хоть
небольшую и не очень важную, и еще не одну напишем, правда? А с ним я бы не
могла ни за что... Сиди и смотри на его толстые губы каждый день. С какой
стати?.. Во-обще-е... у меня к нему никакой склонности нет... Я ему так и
сказала... "А к Слесареву, говорит, есть?" - "Есть, говорю, а тебе какое
дело?" Он на меня так посмотрел тогда, что-о... Потом пошел. И вот теперь он
ревнует.
Та "научная работа", о которой говорила Лиза, была небольшая статья,
напечатанная в одном из технических журналов. Конечно, статью эту целиком
писал Леня, ее же участие в работе свелось только к тому, что она делала
обычные и очередные на станции опыты под его руководством.
Правда, он требовал в этих опытах большой тщательности и строгой
точности и неизменно после каждого нового опыта говорил: "Этот эксперимент
нам с тобой надо бы повторить: вдруг получатся несколько другие результаты".
О причинах забуряемости коксовых печей он вскоре после той памятной
аварии на заводе написал статью для специального журнала, и она была
напечатана и привлекла внимание коксовиков. Статья же, подписанная им и
Ключаревой, была уже третьей его работой. Он отлично усвоил стиль научных
статей, а также и то, что кончать их нужно непременно благодарностью тому-то
и тому-то "за весьма ценные указания". Писать статьи за двумя, даже тремя
подписями было тоже принято в технических журналах: так они казались
солиднее и, пожалуй, неопровержимее, какими кажутся на суде одинаковые
показания сразу нескольких свидетелей.
Снова просунув руку свою за его, опущенную в карман пальто, Лиза
продолжала говорить, спеша и волнуясь:
- Мы и без того загружены до краев работой - и учебной, и научной, и
общественной, и всякой, а тут еще вот... осложнения какие-то с этой
стороны... Вообще эти вопросы у нас, молодежи, решены плохо.
- Даже, пожалуй, совсем не решены, - отозвался Леня.
- Ну, не то чтобы уж совсем не решены, - этого сказать нельзя, -
покачала она одуванчиком с красной сердцевиной. - Я ведь знаю отлично, как
жили мои мать и отец... Теперь-то они уж, наконец, разошлись, и мать живет с
другим, и у отца - другая жена. Но раньше-то сколько было между ними всяких
скандалов? У нас же теперь гораздо проще и лучше. А к чему вот Близнюк
какие-то этакие страшные глаза мне делает, и вообще... этого я не понимаю.
- А почему все-таки у матери твоей с отцом такие нелады были? - спросил
Леня и тут же пожалел, что спросил, потому что она отвечала охотно и с
чувством:
- Отец мой ведь пьяница. Он зверски пил и все тащил из дому и
пропивал... Мать только и вздохнула свободно, когда другой человек
подвернулся, и она к нему ушла... Да ведь это когда уж было, а у нее жизнь
пропала.
В каком-нибудь огромном двусветном зале, колонны которого уходят, как
прямые деревья в лесу, далеко ввысь, небольшими кажутся высокие и громоздкие
люди, от присутствия которых сразу тесными и низкими становятся обыкновенные
комнаты жилой квартиры. Так было с Лизой Ключаревой здесь, на очень людном
Проспекте, в этот яркий, слепящий глаза зимний теплый день. В подвале, на
коксовой станции, она казалась Лене куда заметнее.
Пальто, опушенное скромным сереньким кроличьим мехом, сидело на ней
очень неловко, и Леня нашел причину этого; у нее были как-то излишне для
женщины ее роста широки плечи, хотя была она худощава. Он как-то сказал ей
раньше об этом, она же только принужденно улыбнулась, тряхнула головой и
продекламировала как будто из какой-то пьесы: "Мы, дети разрухи, низкорослы
и худосочны, но, милый, разве это наша вина?" Она даже изогнулась при этом и
поднялась на один носок, точно хотела сейчас же с места пуститься в
бесшабашную пляску. Однако чувство невнятной досады на кого-то и на что-то
за нее осталось в Лене. И вот теперь это новое, что отец ее оказался
пьяница, отложилось крупным тяжелым грузом на то же место, где уже
шевелилась невнятная досада.
А люди навстречу и люди рядом шли и шли. Яркий день красочно румянил
многие молодые лица.
- Не поехать ли в парк, а? Сейчас хорошо оттуда смотреть на Днепр, -
сказал вдруг Леня, и Лиза благодарно глянула на него:
- Милый, поедем в самом деле... Хотя Днепра теперь и не видно под
снегом, все-таки очень хорошо в парке сейчас... Вот, кстати, идет седьмой
номер.
В трамвае было тесно, как всегда в выходные дни, но в парке, где
северные белоствольные березки недоуменно переглядывались с павлониями и
откуда таким загадочным и причудливым казалось многотрубное Заднепровье,
полногрудо и здорово дышалось, хотя люди и здесь, как на Проспекте, шли и
шли и сидели везде на скамейках.
- Ты, конечно, останешься при институте ассистентом, потом когда-нибудь
тебе дадут кафедру химии, я в этом уверена, - говорила Лиза, ставя очень
четко на подметенных аллеях свои небольшие ноги в ботинках на высоких
каблуках, в то время как он всячески стремился шагать медленно и делать шаги
наивозможно значительно меньше метра.
- Я думаю, что... может быть, и действительно оставят... Шамова и
меня... и Близнюка, пожалуй.
- Нет, только не Близнюка, нет... Ну что такое Близнюк? Ерунда. Только
карикатуры рисовать, - горячо не согласилась она. - Однако я тоже ведь,
когда окончу, могу получить здесь место... Буду лаборанткой, - что же тут
такого? Но я постараюсь никуда отсюда не уезжать... Вообще... я надеюсь, что
мы с тобой еще не одну работу напишем... А дипломные работы, - знаешь, я
слышала краем уха, что их могут даже и отменить.
- От кого ты слышала? Как отменить?
- Дипломные работы, конечно, должны бы писаться, хотя-я... какая же в
них такая особенная надобность? И у многих ли они будут самостоятельны?
Потеря времени в общем... Кто может писать, тот и будет писать, когда
институт окончит, вот ты, например. А то ведь большинство посдирают оттуда и
отсюда, и будет это называться дипломная работа.
Что-то было неприятное в том, как она говорила это. Леня хотел
объяснить себе самому, что именно, но не мог; однако отчужденность
взъерошивалась и росла с каждым ее словом, в парке даже сильнее, чем там, на
Проспекте. И, чтобы свести разговор на что-нибудь еще, он спросил:
- А твоя мать к кому же ушла, вот ты говорила недавно...
- Мать? А-а... это ее давнишний обожатель, конечно... Ведь моя мама
красивая женщина была в молодости, а волосы у нее и сейчас такие же, как у
меня... Конечно, у нее были романы... тем более что отец ведь был часто в
разъездах, - общительно ответила Лиза, и Леня повторил почти то же, как
будто про себя, вполголоса:
- Да, конечно... Раз красивая женщина, то у нее должны быть романы.
Потом ему захотелось посвистать вполсвиста, как он свистал иногда,
задумавшись над решением той или иной задачи, но свистать здесь, в толпе,
было не совсем удобно, и он только начал внимательнее вглядываться во все
встречные лица. И вдруг увидел два лица, очень знакомых: Карабашев шел под
руку с Конобеевой. И если Конобеева только приветствовала их, улыбаясь,
перебором коротеньких красненьких пальцев поднятой левой руки, то Карабашев
крикнул Лене:
- Стой, Ленька! Тебе привет от Шамова! И еще кое-что... Сейчас скажу.
Леня остановился. Они сошлись все четверо. Шамов уже с неделю как уехал
на практику в Донбасс, но Лене почему-то неприятно было, что прислал он
первое письмо не ему, а Карабашеву. Карабашев же говорил оживленно:
- Понимаешь, какая штука. Там, в Горловке, у немецких инженеров на
строительстве оказался аппарат Копперса, - ну, словом, той фирмы, какая у
нас коксохимические заводы кое-где строит, - и понимаешь, будто бы отлично
делает пробы углей на коксуемость. И просто, и быстро, и, главное, вполне
правильно... Так что, выходит, немцы решили задачу кокса.
- Для всяких наших углей?.. И для всякой нашей шихты?.. Что-то очень
странно... Откуда взялся такой аппарат?
- Не знаю, откуда взялся, а только есть. Факт.
- Я вижу, тебе это неприятно, а? Подрывает всю нашу работу на станции?
- лукаво спросила Конобеева.
- Нет, почему же подрывает? У нас много работы и без этого, - сказал
Леня. - Только... во всяком случае надо бы посмотреть, что это за аппарат...
Чертеж прислал?
- Никакого.
- Почему? Значит, секрет немцев?.. Может быть, принципы, на каких
основано...
- Никаких. Ничего больше... Только то, что я тебе сказал... И привет,
конечно... Ну, мы пошли.
И оба они тут же пропали в толпе, а Леня смотрел на Ключареву так
пристально, что она вскрикнула:
- Что с тобой?.. Леня! У тебя глаза стали совсем как у Близнюка.
- Ду-рак, - сказал в ответ Леня. - Почему же он не прислал чертежа?
- Может быть, пришлет тебе, чего же ты волнуешься? - принялась