Страница:
Моих литературных способностей явно недостает, чтобы описать эту колоритную фигуру - как раз потому, что при этом почти не за что зацепиться. Ниже среднего роста, худенький, невзрачный, с сероватым, маловыразительным лицом. Вот уж на ком сломал бы зубы проницательный детектив - ни за что не признал бы в этом мужичке, к тому же неряшливом и плохо одетом, важного партийного чиновника, отнес бы его к категории бомжей или работяг, вкалывающих в жэке. Но не ошибся бы только в одном - в склонности к "зеленому змию" Елиазар был, безусловно, сродни этой людской категории. В остальном же он был неплохо подготовленным партийным пропагандистом. Редактировал в провинции какой-то журнал - и уж не знаю, по чьей воле, переведен в столицу, а здесь сделал довольно быструю карьеру, причем без покушения на это со своей стороны. Мне кажется, этим он обязан был прежде всего своему здравому смыслу, которым обладал в "чистом виде".
Что я имею в виду? Здравомыслящих людей немало, но у одних это свойство искажается излишком воображения, у других - недостатком знаний, у третьих интеллектуальной робостью. Наверное, есть еще и другие варианты, снижающие ценность здравого смысла. У Елиазара он существовал без каких-либо вредных примесей. Послушен по-армейски, не лез на рожон, но мог, согнувшись в полупоклоне, возразить начальству, и отступался от своего, когда уже становилось ясно, что дело это безнадежное. Делу был предан безмерно. У него, казалось, не было никаких других радостей, кроме как дни и ночи сидеть на своем рабочем месте. Вероятно, в этом заключался и свойственный ему организационный талант: постоянное личное присутствие было лучшей гарантией бесперебойной работы подчиненного аппарата.
Хотя Елиазар Ильич вышел не из партийных чиновников, а из журналистов, он вполне освоил язык, на котором писались партийные документы со времен Краткого курса ВКП(б). Просто, без выкрутасов, чтобы было понятно и младенцу, с долей народного юмора и даже издевки, когда речь идет о противнике. Предписывалось избегать иностранных словечек. Считалось хорошим тоном время от времени вставлять поговорку или хлесткую цитатку. Допускались образы. Кстати, именно Кусков назвал мировую социалистическую систему "главным детищем" международного рабочего класса. Как-то ему подкинули текст, в котором революционно-демократические режимы именовались "племяннищами" МКД. На подначки он не обижался. Относился к той редчайшей породе людей, которые, продвигаясь по служебной лестнице, остаются самими собой.
Работать с ним было легко и приятно, если не считать состояния, в котором Елиазар Ильич явно нарушал закон природы. Общеизвестно, чтo у трезвого на уме, то у пьяного на языке. У него же все было наоборот. Он был предельно доброжелателен в отношениях с окружающими, причем не было основания сомневаться, что это идет от доброты натуры. А вот перепив, вдруг начинал костерить всех подряд, без разбору, с непонятно откуда взявшейся злостью. Приходя же в себя, ничего не помнил. Однажды мы с ним вдвоем отправились в ту же Венгрию. В самолете Елиазар поднабрался, в аэропорту нас встретили коллеги из международного отдела ЦК ВСРП, и уже по дороге из аэропорта, а тем более за ужином в гостинице им пришлось выслушать о себе такое, что могло бы стать источником межпартийного разбирательства, если б наши коллеги не были снисходительны к этой человеческой слабости.
Я относился к Елиазару Ильичу с большой симпатией. С горечью узнал о постигшей его беде: в результате инсульта он потерял речь и способность двигаться. Его перевели на пенсию, в соответствии с общепринятым порядком дали возможность еще год прожить летом на закрепленной за ним казенной даче, своей у него не было. В дальнейшем близкие выносили его на улицу, сажали у подъезда, он грустно провожал глазами проходивших мимо людей. Я, как и другие, обращался к Пономареву с просьбой помочь своему бывшему соратнику - то ли у него руки не дошли, то ли в Управлении делами не сочли правильным делать исключение из железного правила советской жизни: каждому - что положено. Еще одна информация к размышлениям на тему привилегий партноменклатуры.
Если Кусков олицетворял в международном отделе крестьянскую сметку, то Загладин - рафинированную интеллигентность. Безупречное владение несколькими иностранными языками в сочетании с беспримерной работоспособностью, уравновешенным характером и цепкой памятью помогли ему быстро выдвинуться, а добрый нрав - завоевать всеобщее расположение.
Надо отдать должное Пономареву. Все его замы были людьми незаурядными. Анатолий Сергеевич Черняев, став помощником Горбачева по международным делам, может считаться если не соавтором, то по крайней мере "членом авторского коллектива нового политического мышления". Надо обладать редкостной самодисциплиной, чтобы с юных лет и до старости вести дневник, в том числе на фронте. Долгие годы, когда Черняев трудился на Старой площади в роли помощника секретаря ЦК, а затем зама, у него не было никаких шансов опубликовать свои записи, так что это был заведомо сизифов труд. Зато в последние годы Анатолий публикует книгу за книгой, воскрешая минувшее, как он его увидел.
"30 лет на Старой площади" - так назвал свои мемуары еще один заместитель Пономарева Карен Нерсесович Брутенц. Мало кто у нас может соперничать с ним в знании и, что еще важнее, в понимании проблем необъятного "третьего мира", которые были в его "ведении" в международном отделе. Мы с ним земляки и одногодки, в чем-то со схожими судьбами.
Любители "жареного" будут, вероятно, разочарованы тем, что я не говорю ничего, скажем так, пикантного об этих людях. Разумеется, все они, как и сам автор этих воспоминаний, не лишены недостатков. Будь я подвержен приступам злословия, мог бы сказать, что Загладина за спиной уличали в склонности "утилизовать" чужие мысли, Черняева - в сексуальной озабоченности, а Брутенца - в сварливости и амбициозности. Но эти "грешки" во много раз перекрываются бесспорными достоинствами моих многолетних коллег. Мы с ними не были закадычными друзьями, я не бывал у них дома и не приглашал к себе, но с годами все больше ценил общение с этими умными и порядочными людьми. Мы, можно сказать, слеплены из одного "социального теста" и принадлежим к одному клану "шестидесятников".
Десять туров консультативной встречи в Будапеште были, помимо прочего, школой красноречия. Сегодня имена многих тогдашних лидеров компартий преданы глухому забвению. Тогда они были у всех на слуху, хотя бы потому, что торжественно назывались в списке почетных гостей наших съездов и выступали с приветственными спичами. Просторный зал отеля "Геллерт" пустел на две трети, пока какой-нибудь малоизвестный коммунистический деятель занудно зачитывал заготовленный заранее текст. Зато сбегались послушать популярных ораторов. Итальянца Джанкарло Пайетта, поражавшего широтой познаний и пленявшего мягким юмором. Немца Герберта Миса, чьи выступления отличались обилием информации и глубиной анализа. Араба Халеда Багдаша, пламенного ритора, разоблачавшего происки империализма и "недоумие китайских товарищей". Американца Юджина Дениса, производившего впечатление не одним красноречием, но также элегантным внешним видом; его белая битловка была в тот момент "криком моды", и молодые люди из нашей референтской команды побегали по будапештским магазинам в поисках вожделенного наряда.
Свое описание будапештской встречи завершу несколькими фрагментами написанной мной тогда шуточной поэмы. При скромных поэтических достоинствах она неплохо передает атмосферу, которая там царила.
Потомок! Для тебя, дружок,
Я взялся за перо, как прежде,
Чтоб Встрече подвести итог
Консультативной в Будапеште.
О, Будапешт, краса Дуная!
Стоял одиннадцать веков,
Такого сборища не зная,
Сюда сегодня прибывают
Посланцы всех материков.
Мы слышим лай из Вашингтона,
Пекин не устает нас крыть,
Им вторят реваншисты Бонна,
Но, как заметил Корионов*,
Плевками солнца не затмить.
И пусть не злятся в Бухаресте,
Нас в темных замыслах виня,
Хотим лишь мы, собравшись вместе,
Поговорить о дате, месте,
А также о повестке дня.
Нет, наша цель не отлученье,
И собрались мы не за тем.
Мы добиваемся сплоченья
При коллективном изученье
Всех актуальнейших проблем.
*
Побросали все чаи и кофеи,
Распахнули все блокнотики свои.
С кулуаров народ в залу повалил,
Выступает Никулеску-Мизил.
Не осталось в коридорах ни души,
Застрочили вперебой карандаши,
А иные повскакали даже с мест
Заявляет он двенадцатый протест.
Выступает осужденья супротив,
Повторяет свой излюбленный мотив:
- Если будете касаться КПК,
Мы дадим отсюда трепака.
И скажу я вам как братьям брат:
Нетерпим для нас ничей диктат.
Я обижен здесь сирийским братом,
Потому вам ставлю ультиматум.
Так нам всем Никулеску грозил,
Никулеску, который Мизил,
И, сказав под конец "мульцумеску",
Наконец-то ушел Никулеску.
*
Острова, острова ... Шум прибоя, лагуны, бананы...
Для романтиков моря вы вечный приют и кумир.
К вам стремятся душой бригантин боевых капитаны,
А порою, как Корсика, вы изумляете мир.
Острова, острова... С детства снился нам пик Монте-Кристо.
С Кубой связан волшебный, хотя и недолгий наш сон.
В Будапеште узнали и надолго запомнят марксисты
Славный остров Гаити и роковой Реюньон*.
*
Пишем в день по телеграмме,
Но не папе и не маме,
А, волнуяся слегка,
Информации в ЦК.
"Заседали нынче ночью.
Председатель был Комочин**,
Выступали делегаты,
Говорили - очень рады,
Очень рады этой Встрече.
Отмечали в каждой речи,
Что у всех у них одно увлечение,
Что горою все стоят за сплочение".
***
Еще не завершилась встреча,
Еще речей лилась река,
КВ - заботою отмечен
Уже летел на ПКК.
Лежала впереди София,
В ней - ожидания большие.
Маячил побоку Белград
Ревизьонистов стольный град,
Догматиков оплот, Тирана,
Чуть выступала из тумана.
А позади был Будапешт
Столица сбывшихся надежд,
Очаг повторного рожденья
Единства, силы комдвиженья.
После года упорной и неблагодарной работы, кое-как склепав наконец подобие нового своего Манифеста, коммунисты собрались в Москве за самым, вероятно, большим прямоугольным столом в мире, поставленным вдоль стен огромного Георгиевского зала Кремля. Если в Будапеште "консультировались" 67 партий, то на Совещание съехались уже 75. В течение почти двух недель (5-17 июня 1969 г.) генеральные секретари произносили свои монологи, а редкомиссия устраняла вновь возникшие к тому времени (в основном - в связи с подавлением Пражской весны) разногласия. Наконец документ принят, Леонид Ильич выступил на банкете с тостом, подчеркнув выдающееся значение нового этапа сплоченности комдвижения. И что осталось?
Сказать, что у меня было в то время ощущение бесполезности всего этого грандиозного, дорогостоящего предприятия, нельзя. Такая оценка во всей ее беспощадности пришла позднее. Но уже в то время и мне, и большинству моих коллег было очевидно, что достигнуть главной цели, которая ставилась перед совещанием, не удалось. Его итогом стал не апофеоз интернациональной солидарности, а раскол МКД, теперь уже закрепленный документом, под которым не стояла подпись крупнейшей коммунистической партии - китайской. Сталин считал, что пролетарская солидарность будет существовать и без формальных уз, как обходятся без брака многие семейные пары. Но, просуществовав в таком состоянии по инерции два десятилетия, МКД все-таки начало распадаться.
Последней отчаянной попыткой помешать этому стала Конференция коммунистических и рабочих партий Европы 1976 года. Ей предшествовало столь же долгое и муторное, как в Будапеште, "сидение" над проектом Итогового документа в Берлине. Поехав в столицу ГДР той же командой, мы встретились со многими старыми своими знакомыми - французом Канапа, итальянцем Росси, испанцами Мендесона и Аскарате, румыном Шандру, венгром Хорном. На сей раз секретари не пожелали тратить год жизни на бесконечные дебаты и свалили это дело на своих замов. Благодаря этому берлинские консультации отличались большим демократизмом, чему в немалой мере способствовал искусный председатель заведующий международным отделом ЦК СЕПГ Пауль Марковский. Худощавый, веснушчатый, с ежиком рыжих волос и быстрыми зелеными глазами, Пауль дирижировал собранием, умело используя возможности ведущего: объявить перерыв на кофе или отложить работу на другой день при первых признаках затевавшейся ссоры, поручить рассмотрение спорного вопроса специальной комиссии или подкомиссии и т. д. Практически все организационные вопросы, не говоря уж о содержании документа, наши немецкие коллеги согласовывали с Загладиным и мною, представлявшими в Берлине КПСС.
Если внешне сценарная канва подготовительной работы в Берлине была сходна с будапештской, то существенно изменилась их проблематика: китайский вопрос утратил свою жгучую актуальность, на первый план вышли серьезные разногласия между КПСС, другими партиями соцсодружества и группой влиятельных западноевропейских компартий. По своей теоретической сути это был спор между двумя этапами марксистской мысли - современной, которая была окрещена еврокоммунизмом, и традиционной, консервативной, упорно отстаиваемой нашим руководством. Бесконечный спор разгорелся, к примеру, вокруг понятия "диктатура пролетариата". Французы и итальянцы категорически настаивали на исключении этой формулы из проекта, ссылаясь, в частности, на то, что в современной социальной структуре демократических государств рабочий класс не располагает численным превосходством, к тому же доля его регулярно сокращается, общее соотношение "синих" и "белых воротничков" меняется в пользу последних. С доводами этими невозможно было спорить, наши коллеги из соцстран готовы были пойти им навстречу, мы с Загладиным несколько раз испрашивали согласие на уступки, но встречали требование настаивать на принятии первоначально подготовленного в Москве текста. Недели пролетали в словопрениях, а дело если и двигалось, то главным образом на закулисных переговорах, где изощрялись в поиске компромиссных формулировок (к примеру, вместо диктатуры пролетариата - государственное руководство обществом со стороны рабочего класса). Предлагались варианты "обмена" (мы вам "государственное руководство", вы нам - "взаимодействие с социал-демократами"). Словом, мало-помалу удавалось находить взаимоприемлемые развязки, хотя они и немногого стоили.
Разногласия с коммунистами "цивилизованных стран" не шли ни в какое сравнение со сварами внутри "ядра" МКД. Как и десять лет назад, румыны фактически пытались превратить документ из гимна сплочения в гимн независимости компартий. В Берлине они нашли себе нового союзника в лице югославов, присоединившихся к МКД после долгого перерыва. У Владо Обрадовича, невозмутимого и рассудительного серба, была к тому же своя идефикс - движение неприсоединения, которое он, склоняя на разные лады, пытался всадить в каждый абзац документа. Бесконечные дискуссии с ним требовали стальных нервов иногда я, не жаловавшийся тогда на здоровье, просил пардона и шел спать, Вадим же продолжал отстаивать честь КПСС уже не столько в теоретическом, сколько в спортивном поединке. Его мощная комплекция позволяла поглощать больше коньяка без ущерба для идеологического мышления, так что и упрямый Владо в конце концов сдавался. Где-то около пяти они расставались, после чего, поспав пару часов, позанимавшись с гантелями и освежившись душем, Загладин был готов к очередной нервотрепке.
Берлинская конференция компартий Европы прошла вполне благополучно: я уже рассказывал, что в кругу нашей делегации она была отмечена как очередной триумф Леонида Ильича. Что же касается значения принятого ею документа, над которым мы корпели целый год, я по своему обычаю аллегорически изложил его в стихотворной форме.
I
Дела в Европе просто блеск,
Добились мы больших успехов.
Кругом разрядка и прогресс,
И совещанье стало вехой.
С другой, однако, стороны,
Дела совсем не безнадежны,
И это мы признать должны,
Хотя и крайне осторожно.
II
Капитализм недавно вдруг
Объял безмерно жуткий кризис.
Теперь ему совсем каюк,
Конец его, бесспорно, близок.
С другой, однако, стороны,
Увы, как это ни печально,
Враги еще весьма сильны
И укрепляются нахально.
III
Все ж обстановка хороша.
Противоречьям нет предела
Меж ФРГ и США.
В ЕЭС неважно также дело.
С другой, однако, стороны,
О чем свидетельствуют факты?
Вынашивая план войны,
Они там укрепляют пакты.
IV
Как указал сам "Манифест",
Чтоб быть нам силою ударной,
Всем партиям из разных мест
Необходима солидарность.
С другой, однако, стороны,
Не дай нам бог друг друга трогать.
Самостоятельность должны
Мы чтить почтительно и строго.
V
К борьбе за мир мы кличем всех
И раскрываем всем объятья.
Единство - вот где наш успех!
Сомкнем ряды, друзья и братья!
С другой, однако, стороны,
Нельзя держаться слишком близко
От тех, с кем мы разделены,
От всякой швали реформистской.
VI
Я знаю: документу быть!
Но самообольщенье вредно.
Нельзя нам переоценить
Итогов - малых, бледных, бедных.
С другой, однако, стороны,
Опасно быть излишне скромным.
И мы сказать принуждены:
Победа все-таки огромна.
VII
Баланс таков: со всех сторон,
Со всех сторон и смех и стон:
Виват единство!
Да сгинет свинство!
Берлинская встреча стала последней коллективной акцией МКД и в силу расхождения национальных и региональных интересов, и потому, что былая роль Москвы как штаба революционных сил стала анахронизмом. Но, вероятно, особенно потому, что наше руководство разочаровалось в возможностях движения и устало от необходимости доказывать свою "историческую правоту" китайцам и еврокоммунистам, а вдобавок терпеть капризы малых "партиек", которые во времена Коминтерна стояли перед Кремлем навытяжку, теперь же, поощряемые расколами, позволяли себе непочтительные выпады, что не мешало им выпрашивать деньги. К тому же принесли результат десятилетние настойчивые усилия нашей дипломатии, и генсек получил возможность обращаться к правительствам и народам мира с трибуны континентального государственного "саммита". Приняв участие в Хельсинкском и последующих совещаниях по безопасности и сотрудничеству в Европе, присягая общеевропейской солидарности, было уже не слишком удобно клясться в преданности пролетарской солидарности. В некотором роде КПСС сохранила верность ленинским заветам - в очередной раз преодолела "детскую болезнь левизны в коммунизме".
Хотя историки всегда могут отыскать дату, к которой можно привязать распад любой великой империи (захват остготами Рима в 476 г. для западной Римской империи, взятие Константинополя турками в 1453 г. для Византии, сговор в Беловежской Пуще в 1991 г. для России), сам процесс распада начинается задолго до рокового момента, а существовавшие в имперских рамках жизненный уклад и формы бытия могут по инерции сохраняться долгие годы после.
Уже никто не заикался о созыве новых совещаний. Международный отдел ЦК, лишившийся главного своего "козыря", вынужден был смириться и пойти на роль пристяжного к МИДу, игравшему заглавную роль во внешнеполитических делах, но делегации КПСС все еще по традиции направлялись на праздники "Юманите" или "Униты". Посещая западные столицы, Леонид Ильич выделял полчаса-час для символической встречи с лидерами местных компартий. Последние, в свою очередь, периодически наведывались в Москву, чтобы подписать коммюнике о состоявшемся плодотворном обмене мнениями и отправиться отдыхать в Крым или на Кавказ. КПСС все еще выполняла таким образом свой интернациональный долг.
Впрочем, паломничество на отдых не было односторонним. С социалистическими странами Центральной и Восточной Европы заключались соглашения об обмене тремя-четырьмя группами отдыхающих на летний сезон. Группы комплектовались главным образом из числа членов ЦК, секретарей обкомов, министров с женами. Поездки оплачивались принимающей стороной и, естественно, от желающих не было отбоя. В Отдел ЦК часто звонили ответственные работники с просьбой включить их в список для поездки по обмену в ту или иную страну. Но последнее слово в этом смысле оставалось за Организационно-партийным отделом: там следили, чтобы не частили одни и те же, по возможности не было обиженных и т. д.
Хотя далеко не в таком масштабе, но с некоторых пор стали принимать небольшие группы отдыхающих и ведущие западные партии - итальянская, французская, германская, австрийская, финская и две-три других. Поскольку считалось, что в этих поездках наши представители должны не только отдыхать, но и "работать с друзьями", преимущество здесь имели международники со знанием языков и проблематики наших отношений. За годы своей работы в аппарате мы с женой также несколько раз съездили "по обмену". В Западной Германии совершили увлекательную поездку от Гамбурга до Мюнхена, побывали в семьях коммунистов. В Греции, наряду с осмотром великих руин (Олимпия, Эпидавр, Микены, Дельфы), побывали на политических собраниях и массовых митингах. В Испании мне предложили выступить с лекцией о советской политической науке в Мадридском университете, что я охотно сделал. Во Франции нас познакомили с фермерами членами ФКП. В Италии - с опытом работы муниципального совета Флоренции. Почти везде состоялись встречи либо с руководителями местных компартий, либо с их соратниками самого высокого ранга. Это объяснялось тем, что в составе делегации КПСС были, как правило, несколько членов Центрального Комитета. Да и нашему брату-международнику считали долгом уделить внимание. По большому счету политикой старались все-таки не изнурять, давали возможность нормально отдохнуть и насладиться несчетными красотами своих стран.
В 1987 году Горбачев предпринял попытку хоть как-то "склеить" разбегавшиеся во все стороны компартии и одновременно воссоединить наследников II и III Интернационалов. Она оказалась малопродуктивной из-за непреодолимых противоречий. Ревизуя ортодоксальный коммунизм, перестройщики не были готовы принять социал-демократическую программу. Японские коммунисты и социалисты категорически отказались сидеть рядом за одним столом. Поскольку рассадка шла по алфавиту, пришлось расположить все собрание таким образом, чтобы эти две делегации были разделены проходом. Настороженно взирая друг на друга, представители двух непримиримых ветвей рабочего движения выразили сочувствие намерению обновить советскую модель и согласились, как всегда, сотрудничать в борьбе за мир.
Но я не думаю, что на этом будет поставлена точка. Торный путь к человеческой солидарности далек от завершения. Свою полезную службу на этом пути сослужит опыт и международного коммунистического движения со всем, что было в нем разумного и уродливого.
С Горбачевым
Люди делают великие революции, реформы и перестройки, а те в свою очередь "делают" великих людей, предоставляя им желанный или нежданный шанс выйти из тени на авансцену.
Вообразим, что Французская революция не состоялась или произошла на полвека позднее. Наполеон стал бы удачливым полководцем на службе у короля Людовика ХVI. И то сомнительно, поскольку сей монарх был миролюбив и вряд ли затеял бы военные авантюры, которые позволили бы отличиться честолюбивому корсиканцу.
Не разразись Февральская революция, Ленин доживал бы свой век за границей, как Герцен, и был бы в лучшем случае упомянут в Словаре Брокгауза и Ефрона как социалистический проповедник, безуспешно пытавшийся приложить теорию Маркса к самобытным условиям Российской империи.
Ельцин, отработав срок-другой первым секретарем Свердловской парторганизации, окончательно спился бы и был отправлен на пенсию.
Михаил Сергеевич, одержи в нем верх здоровый эгоизм, по-прежнему занимал бы свой кремлевский кабинет в роли Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Тихая старость на пенсии ожидала большинство тех, кто оказался на виду благодаря горбачевской перестройке и ельцинской шокотерапии. Два брежневских десятилетия почти выбили "дурь" из голов "шестидесятников". Поименованные так демократы 60-х годов, достигнув шестидесятилетнего возраста, не изменили своим убеждениям, но смирились с мыслью, что им уже не придется увидеть, как страна обретет политическую свободу. А если все-таки это когда-нибудь случится, то уже без их участия.
Проблеск надежды мелькнул с появлением "наверху" человека, заметно выделявшегося на фоне дряхлого руководства относительной молодостью, вдобавок чуть ли не первого после Ленина юриста в кремлевской когорте. По аппарату поползли слухи о неординарных взглядах и нестандартных поступках бывшего ставропольского секретаря. Трудно сказать, что там было правдой, а что легендой - когда люди очень уж ждут пришествия мессии (вождя, избавителя, новатора), они не скупятся на выдумки, в которые сами свято верят. Но один случай и меня обратил в его поклонника.
Что я имею в виду? Здравомыслящих людей немало, но у одних это свойство искажается излишком воображения, у других - недостатком знаний, у третьих интеллектуальной робостью. Наверное, есть еще и другие варианты, снижающие ценность здравого смысла. У Елиазара он существовал без каких-либо вредных примесей. Послушен по-армейски, не лез на рожон, но мог, согнувшись в полупоклоне, возразить начальству, и отступался от своего, когда уже становилось ясно, что дело это безнадежное. Делу был предан безмерно. У него, казалось, не было никаких других радостей, кроме как дни и ночи сидеть на своем рабочем месте. Вероятно, в этом заключался и свойственный ему организационный талант: постоянное личное присутствие было лучшей гарантией бесперебойной работы подчиненного аппарата.
Хотя Елиазар Ильич вышел не из партийных чиновников, а из журналистов, он вполне освоил язык, на котором писались партийные документы со времен Краткого курса ВКП(б). Просто, без выкрутасов, чтобы было понятно и младенцу, с долей народного юмора и даже издевки, когда речь идет о противнике. Предписывалось избегать иностранных словечек. Считалось хорошим тоном время от времени вставлять поговорку или хлесткую цитатку. Допускались образы. Кстати, именно Кусков назвал мировую социалистическую систему "главным детищем" международного рабочего класса. Как-то ему подкинули текст, в котором революционно-демократические режимы именовались "племяннищами" МКД. На подначки он не обижался. Относился к той редчайшей породе людей, которые, продвигаясь по служебной лестнице, остаются самими собой.
Работать с ним было легко и приятно, если не считать состояния, в котором Елиазар Ильич явно нарушал закон природы. Общеизвестно, чтo у трезвого на уме, то у пьяного на языке. У него же все было наоборот. Он был предельно доброжелателен в отношениях с окружающими, причем не было основания сомневаться, что это идет от доброты натуры. А вот перепив, вдруг начинал костерить всех подряд, без разбору, с непонятно откуда взявшейся злостью. Приходя же в себя, ничего не помнил. Однажды мы с ним вдвоем отправились в ту же Венгрию. В самолете Елиазар поднабрался, в аэропорту нас встретили коллеги из международного отдела ЦК ВСРП, и уже по дороге из аэропорта, а тем более за ужином в гостинице им пришлось выслушать о себе такое, что могло бы стать источником межпартийного разбирательства, если б наши коллеги не были снисходительны к этой человеческой слабости.
Я относился к Елиазару Ильичу с большой симпатией. С горечью узнал о постигшей его беде: в результате инсульта он потерял речь и способность двигаться. Его перевели на пенсию, в соответствии с общепринятым порядком дали возможность еще год прожить летом на закрепленной за ним казенной даче, своей у него не было. В дальнейшем близкие выносили его на улицу, сажали у подъезда, он грустно провожал глазами проходивших мимо людей. Я, как и другие, обращался к Пономареву с просьбой помочь своему бывшему соратнику - то ли у него руки не дошли, то ли в Управлении делами не сочли правильным делать исключение из железного правила советской жизни: каждому - что положено. Еще одна информация к размышлениям на тему привилегий партноменклатуры.
Если Кусков олицетворял в международном отделе крестьянскую сметку, то Загладин - рафинированную интеллигентность. Безупречное владение несколькими иностранными языками в сочетании с беспримерной работоспособностью, уравновешенным характером и цепкой памятью помогли ему быстро выдвинуться, а добрый нрав - завоевать всеобщее расположение.
Надо отдать должное Пономареву. Все его замы были людьми незаурядными. Анатолий Сергеевич Черняев, став помощником Горбачева по международным делам, может считаться если не соавтором, то по крайней мере "членом авторского коллектива нового политического мышления". Надо обладать редкостной самодисциплиной, чтобы с юных лет и до старости вести дневник, в том числе на фронте. Долгие годы, когда Черняев трудился на Старой площади в роли помощника секретаря ЦК, а затем зама, у него не было никаких шансов опубликовать свои записи, так что это был заведомо сизифов труд. Зато в последние годы Анатолий публикует книгу за книгой, воскрешая минувшее, как он его увидел.
"30 лет на Старой площади" - так назвал свои мемуары еще один заместитель Пономарева Карен Нерсесович Брутенц. Мало кто у нас может соперничать с ним в знании и, что еще важнее, в понимании проблем необъятного "третьего мира", которые были в его "ведении" в международном отделе. Мы с ним земляки и одногодки, в чем-то со схожими судьбами.
Любители "жареного" будут, вероятно, разочарованы тем, что я не говорю ничего, скажем так, пикантного об этих людях. Разумеется, все они, как и сам автор этих воспоминаний, не лишены недостатков. Будь я подвержен приступам злословия, мог бы сказать, что Загладина за спиной уличали в склонности "утилизовать" чужие мысли, Черняева - в сексуальной озабоченности, а Брутенца - в сварливости и амбициозности. Но эти "грешки" во много раз перекрываются бесспорными достоинствами моих многолетних коллег. Мы с ними не были закадычными друзьями, я не бывал у них дома и не приглашал к себе, но с годами все больше ценил общение с этими умными и порядочными людьми. Мы, можно сказать, слеплены из одного "социального теста" и принадлежим к одному клану "шестидесятников".
Десять туров консультативной встречи в Будапеште были, помимо прочего, школой красноречия. Сегодня имена многих тогдашних лидеров компартий преданы глухому забвению. Тогда они были у всех на слуху, хотя бы потому, что торжественно назывались в списке почетных гостей наших съездов и выступали с приветственными спичами. Просторный зал отеля "Геллерт" пустел на две трети, пока какой-нибудь малоизвестный коммунистический деятель занудно зачитывал заготовленный заранее текст. Зато сбегались послушать популярных ораторов. Итальянца Джанкарло Пайетта, поражавшего широтой познаний и пленявшего мягким юмором. Немца Герберта Миса, чьи выступления отличались обилием информации и глубиной анализа. Араба Халеда Багдаша, пламенного ритора, разоблачавшего происки империализма и "недоумие китайских товарищей". Американца Юджина Дениса, производившего впечатление не одним красноречием, но также элегантным внешним видом; его белая битловка была в тот момент "криком моды", и молодые люди из нашей референтской команды побегали по будапештским магазинам в поисках вожделенного наряда.
Свое описание будапештской встречи завершу несколькими фрагментами написанной мной тогда шуточной поэмы. При скромных поэтических достоинствах она неплохо передает атмосферу, которая там царила.
Потомок! Для тебя, дружок,
Я взялся за перо, как прежде,
Чтоб Встрече подвести итог
Консультативной в Будапеште.
О, Будапешт, краса Дуная!
Стоял одиннадцать веков,
Такого сборища не зная,
Сюда сегодня прибывают
Посланцы всех материков.
Мы слышим лай из Вашингтона,
Пекин не устает нас крыть,
Им вторят реваншисты Бонна,
Но, как заметил Корионов*,
Плевками солнца не затмить.
И пусть не злятся в Бухаресте,
Нас в темных замыслах виня,
Хотим лишь мы, собравшись вместе,
Поговорить о дате, месте,
А также о повестке дня.
Нет, наша цель не отлученье,
И собрались мы не за тем.
Мы добиваемся сплоченья
При коллективном изученье
Всех актуальнейших проблем.
*
Побросали все чаи и кофеи,
Распахнули все блокнотики свои.
С кулуаров народ в залу повалил,
Выступает Никулеску-Мизил.
Не осталось в коридорах ни души,
Застрочили вперебой карандаши,
А иные повскакали даже с мест
Заявляет он двенадцатый протест.
Выступает осужденья супротив,
Повторяет свой излюбленный мотив:
- Если будете касаться КПК,
Мы дадим отсюда трепака.
И скажу я вам как братьям брат:
Нетерпим для нас ничей диктат.
Я обижен здесь сирийским братом,
Потому вам ставлю ультиматум.
Так нам всем Никулеску грозил,
Никулеску, который Мизил,
И, сказав под конец "мульцумеску",
Наконец-то ушел Никулеску.
*
Острова, острова ... Шум прибоя, лагуны, бананы...
Для романтиков моря вы вечный приют и кумир.
К вам стремятся душой бригантин боевых капитаны,
А порою, как Корсика, вы изумляете мир.
Острова, острова... С детства снился нам пик Монте-Кристо.
С Кубой связан волшебный, хотя и недолгий наш сон.
В Будапеште узнали и надолго запомнят марксисты
Славный остров Гаити и роковой Реюньон*.
*
Пишем в день по телеграмме,
Но не папе и не маме,
А, волнуяся слегка,
Информации в ЦК.
"Заседали нынче ночью.
Председатель был Комочин**,
Выступали делегаты,
Говорили - очень рады,
Очень рады этой Встрече.
Отмечали в каждой речи,
Что у всех у них одно увлечение,
Что горою все стоят за сплочение".
***
Еще не завершилась встреча,
Еще речей лилась река,
КВ - заботою отмечен
Уже летел на ПКК.
Лежала впереди София,
В ней - ожидания большие.
Маячил побоку Белград
Ревизьонистов стольный град,
Догматиков оплот, Тирана,
Чуть выступала из тумана.
А позади был Будапешт
Столица сбывшихся надежд,
Очаг повторного рожденья
Единства, силы комдвиженья.
После года упорной и неблагодарной работы, кое-как склепав наконец подобие нового своего Манифеста, коммунисты собрались в Москве за самым, вероятно, большим прямоугольным столом в мире, поставленным вдоль стен огромного Георгиевского зала Кремля. Если в Будапеште "консультировались" 67 партий, то на Совещание съехались уже 75. В течение почти двух недель (5-17 июня 1969 г.) генеральные секретари произносили свои монологи, а редкомиссия устраняла вновь возникшие к тому времени (в основном - в связи с подавлением Пражской весны) разногласия. Наконец документ принят, Леонид Ильич выступил на банкете с тостом, подчеркнув выдающееся значение нового этапа сплоченности комдвижения. И что осталось?
Сказать, что у меня было в то время ощущение бесполезности всего этого грандиозного, дорогостоящего предприятия, нельзя. Такая оценка во всей ее беспощадности пришла позднее. Но уже в то время и мне, и большинству моих коллег было очевидно, что достигнуть главной цели, которая ставилась перед совещанием, не удалось. Его итогом стал не апофеоз интернациональной солидарности, а раскол МКД, теперь уже закрепленный документом, под которым не стояла подпись крупнейшей коммунистической партии - китайской. Сталин считал, что пролетарская солидарность будет существовать и без формальных уз, как обходятся без брака многие семейные пары. Но, просуществовав в таком состоянии по инерции два десятилетия, МКД все-таки начало распадаться.
Последней отчаянной попыткой помешать этому стала Конференция коммунистических и рабочих партий Европы 1976 года. Ей предшествовало столь же долгое и муторное, как в Будапеште, "сидение" над проектом Итогового документа в Берлине. Поехав в столицу ГДР той же командой, мы встретились со многими старыми своими знакомыми - французом Канапа, итальянцем Росси, испанцами Мендесона и Аскарате, румыном Шандру, венгром Хорном. На сей раз секретари не пожелали тратить год жизни на бесконечные дебаты и свалили это дело на своих замов. Благодаря этому берлинские консультации отличались большим демократизмом, чему в немалой мере способствовал искусный председатель заведующий международным отделом ЦК СЕПГ Пауль Марковский. Худощавый, веснушчатый, с ежиком рыжих волос и быстрыми зелеными глазами, Пауль дирижировал собранием, умело используя возможности ведущего: объявить перерыв на кофе или отложить работу на другой день при первых признаках затевавшейся ссоры, поручить рассмотрение спорного вопроса специальной комиссии или подкомиссии и т. д. Практически все организационные вопросы, не говоря уж о содержании документа, наши немецкие коллеги согласовывали с Загладиным и мною, представлявшими в Берлине КПСС.
Если внешне сценарная канва подготовительной работы в Берлине была сходна с будапештской, то существенно изменилась их проблематика: китайский вопрос утратил свою жгучую актуальность, на первый план вышли серьезные разногласия между КПСС, другими партиями соцсодружества и группой влиятельных западноевропейских компартий. По своей теоретической сути это был спор между двумя этапами марксистской мысли - современной, которая была окрещена еврокоммунизмом, и традиционной, консервативной, упорно отстаиваемой нашим руководством. Бесконечный спор разгорелся, к примеру, вокруг понятия "диктатура пролетариата". Французы и итальянцы категорически настаивали на исключении этой формулы из проекта, ссылаясь, в частности, на то, что в современной социальной структуре демократических государств рабочий класс не располагает численным превосходством, к тому же доля его регулярно сокращается, общее соотношение "синих" и "белых воротничков" меняется в пользу последних. С доводами этими невозможно было спорить, наши коллеги из соцстран готовы были пойти им навстречу, мы с Загладиным несколько раз испрашивали согласие на уступки, но встречали требование настаивать на принятии первоначально подготовленного в Москве текста. Недели пролетали в словопрениях, а дело если и двигалось, то главным образом на закулисных переговорах, где изощрялись в поиске компромиссных формулировок (к примеру, вместо диктатуры пролетариата - государственное руководство обществом со стороны рабочего класса). Предлагались варианты "обмена" (мы вам "государственное руководство", вы нам - "взаимодействие с социал-демократами"). Словом, мало-помалу удавалось находить взаимоприемлемые развязки, хотя они и немногого стоили.
Разногласия с коммунистами "цивилизованных стран" не шли ни в какое сравнение со сварами внутри "ядра" МКД. Как и десять лет назад, румыны фактически пытались превратить документ из гимна сплочения в гимн независимости компартий. В Берлине они нашли себе нового союзника в лице югославов, присоединившихся к МКД после долгого перерыва. У Владо Обрадовича, невозмутимого и рассудительного серба, была к тому же своя идефикс - движение неприсоединения, которое он, склоняя на разные лады, пытался всадить в каждый абзац документа. Бесконечные дискуссии с ним требовали стальных нервов иногда я, не жаловавшийся тогда на здоровье, просил пардона и шел спать, Вадим же продолжал отстаивать честь КПСС уже не столько в теоретическом, сколько в спортивном поединке. Его мощная комплекция позволяла поглощать больше коньяка без ущерба для идеологического мышления, так что и упрямый Владо в конце концов сдавался. Где-то около пяти они расставались, после чего, поспав пару часов, позанимавшись с гантелями и освежившись душем, Загладин был готов к очередной нервотрепке.
Берлинская конференция компартий Европы прошла вполне благополучно: я уже рассказывал, что в кругу нашей делегации она была отмечена как очередной триумф Леонида Ильича. Что же касается значения принятого ею документа, над которым мы корпели целый год, я по своему обычаю аллегорически изложил его в стихотворной форме.
I
Дела в Европе просто блеск,
Добились мы больших успехов.
Кругом разрядка и прогресс,
И совещанье стало вехой.
С другой, однако, стороны,
Дела совсем не безнадежны,
И это мы признать должны,
Хотя и крайне осторожно.
II
Капитализм недавно вдруг
Объял безмерно жуткий кризис.
Теперь ему совсем каюк,
Конец его, бесспорно, близок.
С другой, однако, стороны,
Увы, как это ни печально,
Враги еще весьма сильны
И укрепляются нахально.
III
Все ж обстановка хороша.
Противоречьям нет предела
Меж ФРГ и США.
В ЕЭС неважно также дело.
С другой, однако, стороны,
О чем свидетельствуют факты?
Вынашивая план войны,
Они там укрепляют пакты.
IV
Как указал сам "Манифест",
Чтоб быть нам силою ударной,
Всем партиям из разных мест
Необходима солидарность.
С другой, однако, стороны,
Не дай нам бог друг друга трогать.
Самостоятельность должны
Мы чтить почтительно и строго.
V
К борьбе за мир мы кличем всех
И раскрываем всем объятья.
Единство - вот где наш успех!
Сомкнем ряды, друзья и братья!
С другой, однако, стороны,
Нельзя держаться слишком близко
От тех, с кем мы разделены,
От всякой швали реформистской.
VI
Я знаю: документу быть!
Но самообольщенье вредно.
Нельзя нам переоценить
Итогов - малых, бледных, бедных.
С другой, однако, стороны,
Опасно быть излишне скромным.
И мы сказать принуждены:
Победа все-таки огромна.
VII
Баланс таков: со всех сторон,
Со всех сторон и смех и стон:
Виват единство!
Да сгинет свинство!
Берлинская встреча стала последней коллективной акцией МКД и в силу расхождения национальных и региональных интересов, и потому, что былая роль Москвы как штаба революционных сил стала анахронизмом. Но, вероятно, особенно потому, что наше руководство разочаровалось в возможностях движения и устало от необходимости доказывать свою "историческую правоту" китайцам и еврокоммунистам, а вдобавок терпеть капризы малых "партиек", которые во времена Коминтерна стояли перед Кремлем навытяжку, теперь же, поощряемые расколами, позволяли себе непочтительные выпады, что не мешало им выпрашивать деньги. К тому же принесли результат десятилетние настойчивые усилия нашей дипломатии, и генсек получил возможность обращаться к правительствам и народам мира с трибуны континентального государственного "саммита". Приняв участие в Хельсинкском и последующих совещаниях по безопасности и сотрудничеству в Европе, присягая общеевропейской солидарности, было уже не слишком удобно клясться в преданности пролетарской солидарности. В некотором роде КПСС сохранила верность ленинским заветам - в очередной раз преодолела "детскую болезнь левизны в коммунизме".
Хотя историки всегда могут отыскать дату, к которой можно привязать распад любой великой империи (захват остготами Рима в 476 г. для западной Римской империи, взятие Константинополя турками в 1453 г. для Византии, сговор в Беловежской Пуще в 1991 г. для России), сам процесс распада начинается задолго до рокового момента, а существовавшие в имперских рамках жизненный уклад и формы бытия могут по инерции сохраняться долгие годы после.
Уже никто не заикался о созыве новых совещаний. Международный отдел ЦК, лишившийся главного своего "козыря", вынужден был смириться и пойти на роль пристяжного к МИДу, игравшему заглавную роль во внешнеполитических делах, но делегации КПСС все еще по традиции направлялись на праздники "Юманите" или "Униты". Посещая западные столицы, Леонид Ильич выделял полчаса-час для символической встречи с лидерами местных компартий. Последние, в свою очередь, периодически наведывались в Москву, чтобы подписать коммюнике о состоявшемся плодотворном обмене мнениями и отправиться отдыхать в Крым или на Кавказ. КПСС все еще выполняла таким образом свой интернациональный долг.
Впрочем, паломничество на отдых не было односторонним. С социалистическими странами Центральной и Восточной Европы заключались соглашения об обмене тремя-четырьмя группами отдыхающих на летний сезон. Группы комплектовались главным образом из числа членов ЦК, секретарей обкомов, министров с женами. Поездки оплачивались принимающей стороной и, естественно, от желающих не было отбоя. В Отдел ЦК часто звонили ответственные работники с просьбой включить их в список для поездки по обмену в ту или иную страну. Но последнее слово в этом смысле оставалось за Организационно-партийным отделом: там следили, чтобы не частили одни и те же, по возможности не было обиженных и т. д.
Хотя далеко не в таком масштабе, но с некоторых пор стали принимать небольшие группы отдыхающих и ведущие западные партии - итальянская, французская, германская, австрийская, финская и две-три других. Поскольку считалось, что в этих поездках наши представители должны не только отдыхать, но и "работать с друзьями", преимущество здесь имели международники со знанием языков и проблематики наших отношений. За годы своей работы в аппарате мы с женой также несколько раз съездили "по обмену". В Западной Германии совершили увлекательную поездку от Гамбурга до Мюнхена, побывали в семьях коммунистов. В Греции, наряду с осмотром великих руин (Олимпия, Эпидавр, Микены, Дельфы), побывали на политических собраниях и массовых митингах. В Испании мне предложили выступить с лекцией о советской политической науке в Мадридском университете, что я охотно сделал. Во Франции нас познакомили с фермерами членами ФКП. В Италии - с опытом работы муниципального совета Флоренции. Почти везде состоялись встречи либо с руководителями местных компартий, либо с их соратниками самого высокого ранга. Это объяснялось тем, что в составе делегации КПСС были, как правило, несколько членов Центрального Комитета. Да и нашему брату-международнику считали долгом уделить внимание. По большому счету политикой старались все-таки не изнурять, давали возможность нормально отдохнуть и насладиться несчетными красотами своих стран.
В 1987 году Горбачев предпринял попытку хоть как-то "склеить" разбегавшиеся во все стороны компартии и одновременно воссоединить наследников II и III Интернационалов. Она оказалась малопродуктивной из-за непреодолимых противоречий. Ревизуя ортодоксальный коммунизм, перестройщики не были готовы принять социал-демократическую программу. Японские коммунисты и социалисты категорически отказались сидеть рядом за одним столом. Поскольку рассадка шла по алфавиту, пришлось расположить все собрание таким образом, чтобы эти две делегации были разделены проходом. Настороженно взирая друг на друга, представители двух непримиримых ветвей рабочего движения выразили сочувствие намерению обновить советскую модель и согласились, как всегда, сотрудничать в борьбе за мир.
Но я не думаю, что на этом будет поставлена точка. Торный путь к человеческой солидарности далек от завершения. Свою полезную службу на этом пути сослужит опыт и международного коммунистического движения со всем, что было в нем разумного и уродливого.
С Горбачевым
Люди делают великие революции, реформы и перестройки, а те в свою очередь "делают" великих людей, предоставляя им желанный или нежданный шанс выйти из тени на авансцену.
Вообразим, что Французская революция не состоялась или произошла на полвека позднее. Наполеон стал бы удачливым полководцем на службе у короля Людовика ХVI. И то сомнительно, поскольку сей монарх был миролюбив и вряд ли затеял бы военные авантюры, которые позволили бы отличиться честолюбивому корсиканцу.
Не разразись Февральская революция, Ленин доживал бы свой век за границей, как Герцен, и был бы в лучшем случае упомянут в Словаре Брокгауза и Ефрона как социалистический проповедник, безуспешно пытавшийся приложить теорию Маркса к самобытным условиям Российской империи.
Ельцин, отработав срок-другой первым секретарем Свердловской парторганизации, окончательно спился бы и был отправлен на пенсию.
Михаил Сергеевич, одержи в нем верх здоровый эгоизм, по-прежнему занимал бы свой кремлевский кабинет в роли Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Тихая старость на пенсии ожидала большинство тех, кто оказался на виду благодаря горбачевской перестройке и ельцинской шокотерапии. Два брежневских десятилетия почти выбили "дурь" из голов "шестидесятников". Поименованные так демократы 60-х годов, достигнув шестидесятилетнего возраста, не изменили своим убеждениям, но смирились с мыслью, что им уже не придется увидеть, как страна обретет политическую свободу. А если все-таки это когда-нибудь случится, то уже без их участия.
Проблеск надежды мелькнул с появлением "наверху" человека, заметно выделявшегося на фоне дряхлого руководства относительной молодостью, вдобавок чуть ли не первого после Ленина юриста в кремлевской когорте. По аппарату поползли слухи о неординарных взглядах и нестандартных поступках бывшего ставропольского секретаря. Трудно сказать, что там было правдой, а что легендой - когда люди очень уж ждут пришествия мессии (вождя, избавителя, новатора), они не скупятся на выдумки, в которые сами свято верят. Но один случай и меня обратил в его поклонника.