Страница:
Остроумов сообщил, что Горбачев "в курсе", поставлены в известность по телефону и вице-президенты - Яковлев и Ревенко. Оба не изъявили готовности броситься на выручку, пообещав "выяснить, в чем дело". Нам с Остроумовым пришлось, что называется, ложиться на амбразуру. Пораспросив пикетчиков, нашли вожака - им оказался высокий, худощавый парень лет двадцати пяти с открытым симпатичным русским лицом. Я обратился к нему с вопросом, чего они добиваются, подняв эту шумиху. В ответ услышал нечто вроде "прижать вашу кодлу к ногтю". Столпившиеся вокруг нас демонстранты поддержали его одобрительными возгласами, раздались угрозы "намять бока этим сволочам". Почувствовав, что без драматических жестов не обойтись, я сказал:
- А ну-ка перестаньте орать и не пугайте, не на тех напали! Вас, ребята, еще на свете не было, когда я воевал с фашистами, и я вам не какой-то лавочник, к которому вы пришли качать права, а член-корреспондент Российской академии наук. Будете буянить, вызовем милицию.
- Милиция с нами! - выкрикнул кто-то.
- Не думаю. Разберутся, что к чему, вас же и призовут к ответу за нарушение общественного порядка, - сказал я, не слишком веря в тот момент в такую благостную перспективу. Но твердый тон подействовал, встретив отпор, революционный пыл поугас, толпа начала редеть.
- Так что давайте разговаривать по-человечески, - продолжил я.
- А чего разговаривать, - выпалил вожак, - наше дело маленькое.
Это была явная "подставка".
- Значит, вы не сознательные борцы за правду, а приехали и шумите по чужой воле, так?
Он замялся.
- Выкладывай, друг, сколько вам заплатили за эту поездку, что пообещали... Билеты вам, конечно, купили, автобус подали на предприятие, вот вы и решили, отчего не прокатиться в Белокаменную.
Он кивнул своим, чтобы расходились. Те отошли нехотя, их, видно, тоже заинтересовал оборот, какой приняла наша беседа. Когда мы остались втроем, парень признался, что так все и было.
- Но вы не думайте, что нас купили. Нам сказали, что Горбачев укрывает в Фонде партийную кассу, а народ голодает.
- Вас обманули, никакой кассы здесь и в помине не было, - сказал я. - Это ельцинская шпана, пришедшая к власти, чужими руками хочет жар загрести. В данном случае добить Горбачева и захватить вот это здание, - кивнул я на мощную колоннаду. - А вам что, по кирпичу из него обещали?
- Ничего нам не обещали! - возразил он возмущенно.
- Тем более. Пока здесь не разразился скандал, после которого тебя же за устройство беспорядка потащат в милицию, собирай свою команду, и езжайте вы, ребята, в Ленинград, не срамите рабочую честь. У вас когда обратный поезд? Оказалось, где-то около пяти. - Вот и хорошо, погуляете, полюбуетесь Москвой, может, покупки какие, и домой.
Он кивнул, отошел, посовещался со своей гвардией, и через несколько минут они скрылись в тоннеле метро. Остались зеваки да несколько фондовцев, ожидавших результата переговоров. Разобравшись с народом, мы пошли разбираться с властью. Кое-как уговорили стражников у ворот пропустить для беседы с "главным", руководившим всей этой операцией. Войдя наконец внутрь, узнали, что в этой роли выступает не кто иной, как сам "обер-полицмейстер" Москвы Аркадий Мурашов.
Мы с ним были слегка знакомы. Еще до путча по поручению Михаила Сергеевича я и другие помощники вели переговоры с демократами. Ими верховодил Гавриил Попов, а в числе его приближенных был рослый малый, с зычным голосом и решительными жестами. Может быть, именно этому он был обязан тем, что Гавриил Харитонович, став мэром и решив обзавестись надежными вооруженными силами, выбрал на роль их командарма Мурашова. Аркадий Николаевич не сумел долго удержаться на этом посту, но в тот момент переживал пик своей революционной карьеры, был вальяжен, разговаривал со мной даже милостиво. Сразу согласился пустить фондовцев, топтавшихся у порога здания, отдать ключи от комнат.
Когда я поинтересовался, на каком основании произведен этот захват вполне мирного гражданского учреждения, он ухмыльнулся и, зыркнув в потолок, сказал:
- Есть распоряжение.
- Аркадий Николаевич, - спросил я его, - а вам не кажется, что методы, к которым вы теперь прибегаете, не имеют ничего общего с демократическими лозунгами, которыми вы с Гавриилом Харитоновичем козыряли во время нашей последней встречи?
- Нисколько, - ответил он нахально, - ведь еще Владимир Ильич учил, что всякая революция должна уметь защищаться.
Потолкавшись еще несколько часов по фондовским закоулкам и порывшись в сейфах, полицмейстер со своим войском удалился. Если они искали сногсшибательный компромат на Горбачева, то не нашли, зато присмотрелись к зданию и, может быть, даже составили опись имущества на предмет последующего захвата в собственность мэрии. Допускаю, что в приемных у ельцинских фаворитов уже толпились многочисленные претенденты из демократической братии, которые, выполнив свою историческую миссию в рядах "коммуноборцев", предпочли слинять, захватив в виде компенсации за свои заслуги солидный материальный куш. Гавриил Попов, Юрий Афанасьев, Эдуард Бурбулис, Егор Гайдар и немало других из ельцинского интеллектуального окружения подхватили монументальные постройки, возведенные для нужд идеологических учреждений КПСС. Сдавая почти две трети просторных территорий под салоны мебели или автомобилей, они могут безбедно существовать до скончания дней своих.
Допустить, чтобы таким же образом устроился Горбачев со своим Фондом, Президент России, конечно, не мог: не отпускала жажда добить соперника. Тем более что Горбачев, первое время после ухода в отставку выполнявший обещание не становиться в оппозицию к режиму, не мог переносить творимых им бесчисленных глупостей и начал там и здесь выступать с критикой, болезненной для ельцинского самолюбия. Кто-то из окружавших его интриганов, угадывая страстишки шефа, подкинул мысль воспользоваться отказом Михаила Сергеевича явиться по вызову Конституционного суда для дачи свидетельских показаний на процессе коммунистической партии.
Признаюсь, я был в числе немногих, советовавших ему использовать эту трибуну для изложения своей оценки всего случившегося со страной. В то время его не печатали, наглухо перекрыли доступ к радио и телевидению, только иностранные агентства изредка доносили до нашего общества мнение советского президента. А тут шанс говорить на всю страну... Хотя, с другой стороны, где гарантии, что и в этом случае постараются использовать только ту часть его показаний, которую власти сочтут для себя выгодной? Словом, тут был определенный риск; помимо прочего, я понимал нежелание Михаила Сергеевича являться во враждебно настроенную аудиторию - нервотрепки у него и так хватало.
Сочувствуя шефу, мы не сомневались, что режим не осмелится доставить его в суд "приводом" в сопровождении двух дюжих милиционеров - побоятся резко негативной реакции Запада, с которым флиртовал Козырев. Зато на всю катушку постараются уцепиться за этот предлог, чтобы наказать Михаила Сергеевича. Так и случилось. С неделю-другую стыдили в официозной печати за недостаток гражданского мужества, уличали в причастности к "преступлениям Компартии", попытались сорвать поездку в Италию. А затем нанесли главный удар - росчерком пера Ельцин отнял у Фонда здание, обязав нового владельца выделить нам 800 кв. метров площади с соответствующей арендной платой. Из солидного домовладельца Фонд превратился в бедного квартиранта. Единственным для нас утешением было то, что здание отдали не очередным жуликоватым приватизаторам, а серьезному учебному заведению, вполне заслуживавшему такого подарка. К тому же ректор Финансовой академии Алла Георгиевна Грязнова, умная и энергичная женщина, с самого начала установила для фондовцев режим благоприятствования.
Сильно ужавшись, наш коллектив по-прежнему чувствовал себя дома. Но Фонду теперь пришлось изо всех сил бороться за существование, потому что на его шею была накинута финансовая петля-удавка. Печатной продукцией, если речь не идет о детективах или эротике, теперь не проживешь. Автор в наше время должен сам платить издателю или искать себе спонсора. В этом смысле мы откатились лет эдак на двести, ведь литературный труд, даже научно-литературный, со времен Пушкина приносил доход, достаточный для безбедного существования.
Пришлось Михаилу Сергеевичу провести очередное болезненное сокращение штатов, оставив 10-15 творческих работников, в основном давних своих соратников, да и тех переведя на договор. К минимуму был сведен технический персонал. Все равно содержание и этого небольшого коллектива требовало чрезвычайного напряжения сил. Мы помогали Михаилу Сергеевичу в подготовке текстов, он без устали разъезжал по свету, чтобы заработать деньги на содержание своего Фонда, а желтая наша печать ехидничала по поводу того, что бывший президент якобы ударился в накопительство, то и дело появлялись утки о приобретенных им несметных драгоценностях для Раисы Максимовны, дворцах и виллах с бассейнами.
Казалось бы, после того как Горбачева лишили материальной базы, вынудив странствовать по миру, чтобы поддержать свой Фонд, его недруги должны были бы этим удовольствоваться. Но не было предела мстительности Ельцина и изобретательности его сатрапов в их старании побольнее уколоть и уязвить Горбачева. Куда бы он ни летел, его самолет опережала депеша Министерства иностранных дел с поручением послу России не оказывать ему никакого внимания и добиваться от руководства страны пребывания сведения к минимуму контактов. Прямо давали понять, что излишняя сердечность в приеме бывшего союзного президента будет воспринята в Москве неодобрительно и не пойдет на пользу отношениям России с соответствующим государством. Справедливости ради надо сказать, что у большинства правительств хватило достоинства игнорировать эти намеки и оказывать теплый, а иногда и пышный прием Нобелевскому лауреату, сыгравшему решающую роль в окончании "холодной войны".
Находились и послы, осмеливавшиеся не исполнить директивы своего прямого начальства. Бовин, бывший в то время послом в Израиле, не побоялся встречать Михаила Сергеевича в аэропорту. Лукин пригласил его на прием в Вашингтоне. Но то были смельчаки. Большинство строго следовало инструкции. Мне самому довелось стать свидетелем курьеза. Я сопровождал Михаила Сергеевича в его первой после отставки поездке в Японию. Ему оказали почести по рангу главы государства. На заключительном приеме присутствовали в полном составе правительство, лидеры партий, крупнейшие банкиры, промышленники и весь дипломатический корпус... за исключением посла и вообще кого-либо из работников российского посольства.
Апофеозом хамского отношения к отставному лидеру страны, пожалуй, следует считать 9 мая 1995 года. Ельцин принимал парад войск по поводу 50-летия Победы над фашизмом и произносил речь на приеме в окружении Клинтона, Коля и других глав государств. Не удостоился приглашения ни на трибуну, ни на прием Президент Советского Союза.
Кульминационным моментом, после которого травля Горбачева несколько пошла на спад, стала его неудача на президентских выборах 96-го года. По данным многочисленных опросов, шансы у него были невелики, большинство фондовцев считало, что шефу не следует ввязываться в эту кампанию, она не сулит ему ничего, кроме новых щелчков по самолюбию и падения и без того не слишком высокого на родине рейтинга. Но нашлись и такие, особенно за стенами Фонда, кто предрекал ему чуть ли не триумфальное возвращение к власти, на худой конец 10-15 процентов голосов, что означало бы возврат в когорту действующих политиков. Михаил Сергеевич соблазнился, доверил свою избирательную кампанию, может быть, и неплохим людям, но неумехам, не обладающим ни знанием современных электоральных технологий, ни хотя бы чутьем и воображением, которые способны частично его заменить. Всем нам пришлось испытать разочарование более чем скромными результатами голосования в его пользу. Но, видимо, именно это ослабило патологический страх Ельцина перед своим поверженным соперником. Перестав бояться Горбачева, он и его окружение не то что сменили гнев на милость, а просто оставили Фонд в покое. Между нами и режимом установились отношения, которые я бы назвал "неприязненным нейтралитетом".
Провал реформ, мафиозный беспредел, метко окрещенный Станиславом Говорухиным криминальной революцией, финансовые обвалы, многомесячные задержки с выплатой пенсий и зарплаты, болезнь и явная неадекватность Ельцина президентскому посту, унизительные для национального самолюбия неудачи во внешней политике - все это перевело в лагерь оппозиции добрых девять десятых общества. Начал возрождаться "спрос на Горбачева", его стали чаще интервьюировать и звать на телевидение, а он не упускал возможности оценить политику режима, как она того заслуживала. Прорывались изредка в средства массовой информации, естественно, с таким же настроем, и мы, благодаря чему за Фондом сохранялась репутация если не политической, то, по крайней мере, интеллектуальной оппозиции режиму. Но затюканная, хотя и огрызающаяся время от времени власть уже не видела в Фонде главной для себя опасности. Должно быть, потому, что ругали ее теперь все кому не лень. Хитроумные политиканы в администрации президента избрали единственно эффективную в таких условиях тактику - не обращать внимания на шквал критики, зато в ключевой момент собирать все свои ресурсы в кулак и решать исход дела в свою пользу.
Посильное участие в политической полемике принял и я. Несколько раз удалось прорваться в самую читаемую в элитном кругу "Независимую газету". Но с некоторых пор я почувствовал сдержанность в отношении к себе Виталия Третьякова. Талантливый журналист, сумевший создать самую популярную газету, он, как мне кажется, был загнан обстоятельствами и вынужден пойти на поклон к "денежному мешку". Хотя "донор" сообразил, что нужно не пережимать с "заказом музыки", оставил редакции известную свободу маневра, ее зависимое положение вскоре перестало быть секретом. В газете по-прежнему много интересной информации. Но первая страница с установочными статьями уже не доставляет удовлетворения. Заранее знаешь, кого будет поносить, а кого восхвалять (пусть элегантно, намеками) присяжные авторы. Скучно.
Я все еще надеюсь, что Виталий Товиевич вырвется из капкана и не на словах, а на деле вернется к своему девизу: "Sine ira et studio".
Охотно предоставила мне свои страницы "Рабочая газета". Там был опубликован целый цикл моих статей с анализом проекта Конституции. Я предупреждал, что, если проект будет принят, перед нашим обществом вновь встанет задача, какую ставили перед собой еще декабристы: при некоторых различиях, основы самодержавной власти те же, независимо от того, как именуют самодержца - императором, генеральным секретарем или президентом. Разумеется, эти выступления не повлекли никаких последствий. Я был единственным членом-корреспондентом Академии наук в области права, которого ни разу не пригласили ни на одно обсуждение проекта Конституции. А ведь если бы мои коллеги-юристы набрались мужества и хором, солидарно выступили против принятия проекта, вполне возможно, тем, кто его проталкивал, пришлось бы пойти на серьезные уступки. Может быть (пофантазирую дальше), в Конституции удалось бы закрепить правило, согласно которому президент вынужден был бы просить согласия Думы на ведение военных действий, не мог распоряжаться бюджетом, как мелочью в своем кармане, и т. д.
Было и несколько других изданий, печатавших мои статьи ("Век", "Новая газета", журнал "Свободная мысль"). Но каждый раз, беря в руки свежий газетный лист со своими материалами, я думал о том, что это очередной холостой выстрел, в некотором роде развлечение для десятка моих коллег, которые тщатся что-то поправить в этом неразумно устроенном мире. Напрягаешь извилины, сочиняешь, бегаешь по редакциям, чтобы потом кто-нибудь из твоих знакомых позвонил и поздравил с хорошей статьей, осведомившись заодно, читал ли я последнюю его работу.
Во всяком случае, мы не сидели сложа руки. Когда шеф не был в отъезде, он регулярно собирал нас для перекидки мнениями о том, что творится в стране. Разговоры были долгими, по нескольку часов, и достаточно содержательными. Надо сказать, в Фонде собрался серьезный творческий коллектив, состоявший из двух неплохо притершихся друг к другу "половинок". Одна из них - старые соратники Горбачева Медведев, Черняев, Загладин, Брутенц, мы с Остроумовым. Другая старожилы Фонда, органично влившиеся в горбачевский "мозговой центр". Мой давний соавтор, рассудительный, педантичный Красин; пытливый, неизменно спокойный и доброжелательный историк Александр Абрамович Галкин; яркий и шумный Владлен Терентьевич Логинов, наряду с историей "посетивший" на своем веку и драматургию в паре с Михаилом Шатровым; темпераментный философ-искусствовед Валентин Иванович Толстых; вдумчивый и молчаливый Виктор Борисович Кувалдин. Я сознаю, что эти лаконичные характеристики мало что говорят. Добавлю поэтому, что редко когда мне приходилось общаться с группой столь равноценно способных и интересных людей. Несмотря на то что почти всем изрядно за шестьдесят, они сохранили ясность ума, живость реакции на события, молодой азарт, а то и задиристость в дискуссиях. Возможность общаться с этими людьми, быть в этой среде составила одно из удовольствий, доставшихся мне на закате жизни.
Другим, не только делом, но также удовольствием, стала организация коллективных исследований. С американцами и индийцами мы подготовили программу безопасности, посланную от имени Горбачева в Организацию Объединенных Наций, где она бесследно канула в вечность. Грант Корпорации Карнеги позволил нам в течение четырех лет провести несколько десятков конференций, симпозиумов, круглых столов с участием многих первоклассных, мыслящих специалистов. По их итогам подготовлены и опубликованы доклады: "Национальные интересы и проблемы безопасности России", "Самоопределение России". Надеюсь, кто-то их прочитал и кому-то они помогли лучше понять, что происходит сейчас в стране и на что можно рассчитывать в недалеком будущем.
В эти годы я много ездил. По приглашению Болонского университета работал несколько месяцев в небольшом итальянском городе Форли, известном главным образом тем, что здесь родился Муссолини. В мое распоряжение было предоставлено роскошное палаццо. Днем там трудились несколько сотрудников кафедры политологии, а по вечерам я оставался один, бродил по залам, украшенным картинами и старинными гобеленами, проигрывал
в воображении читанные и запомнившиеся сцены красочного итальянского Средневековья. Было много выступлений, встреч, застолий. Особенно теплые воспоминания храню о встречах с известным историком Джузеппе Боффа, с автором многих интересных книг, обаятельным и веселым человеком Антонио Рубби.
В американском городе Провиденс, столице маленького штата Род-Айленд, мы с американскими советологами провели конференцию, посвященную 100-летию Хрущева. Главным ее организатором стал сын бывшего генсека Сергей Никитович. А с нами вместе летели в Штаты и обратно дочь Рада, внук Никита и другие члены хрущевского клана. Во Франкфурте, где пришлось шесть часов ждать пересадки, Хрущевых пригласили в салон для особо важных персон, предоставив возможность наслаждаться выпивкой и широким ассортиментом съестного за счет "Люфтганзы". Там все-таки чтут незаурядных политиков, в том числе и тех, кто грозил показать Западу "кузькину мать".
Запомнилось участие в конгрессе, организованном Афинским технологическим университетом. Всякое посещение Эллады - пиршество для духа. Мне посчастливилось не однажды побывать в этой колыбели цивилизации, и каждый раз я заново открывал для себя Парфенон, парящий над огромным современным мегаполисом, раскинувшийся у его подножия рынок золота и памятной посуды с ликами древних богов и героев, веселую и странным образом неутомительную суету центра. Но в этот раз было и нечто особенное - впервые в жизни я столкнулся с настоящим богатством. Конечно, не могу сказать, что мне оно было вовсе не знакомо. Приходилось во время официальных поездок бывать на приемах в королевских и президентских дворцах, останавливаться в люксах шикарных гостиниц и быть представленным всякого рода знатным особам. Не говорю уж о том, что у себя в Москве не просто лицезрел великолепные кремлевские палаты, но занимал кабинет в одном из дворцовых зданий, окна которого выходили прямо на центральную площадь с царь-пушкой и царь-колоколом.
Но все это историческое или государственное богатство, не частное, не семейное. В Афинах же выпала возможность увидеть, как живут дико богатые люди. Мультимиллионер Лацис пригласил Горбачева и сопровождающих его лиц прокатиться на своей яхте. В нашем понимании слово "яхта" ассоциируется с небольшим суденышком. Прибыв в порт, мы поднялись на борт белоснежного красавца-теплохода, не слишком уступавшего по размерам тем, что курсируют у нас в Черном море. Нас повели по анфиладе салонов, каждый из которых был оформлен в оригинальном стиле и представлял в полном смысле шедевр дизайнерского искусства. Детали отделки, от инкрустированной драгоценными каменьями мебели и люстр "Мария Терезия" до дорогих гобеленов и даже подлинников великих мастеров, свидетельствовали, что мы находимся во владениях современного Крёза. Сам он, выступив в роли гида, с гордостью сообщил, что его яхта по роскоши занимает второе место в мире после судна короля Саудовской Аравии, а королева Великобритании, прослышав об этом чуде, изъявила желание купить ее. Однако судовладелец не пошел навстречу капризу ее величества.
Невысокого роста, с правильными грубоватыми чертами лица, коренастый, на редкость подвижный для своего почти 80-летнего возраста, Лацис был одет в обычный гражданский костюм, на голове у него была белая капитанская фуражка. Говорили, он с ней неразлучен - очевидно, чтобы подчеркнуть принадлежность к морской профессии и трудовой характер накопленного богатства. Он охотно рассказал, что начинал капитаном на небольшом судне каботажного плавания и никогда не выбрался бы из бедности, не приди в голову ему и нескольким его товарищам идея взяться за нефтеперевозки. Присмотревшись к конъюнктуре рынка, они сообразили, что грядет время гигантских танкеров, и тем, кто станет пионером, светят огромные барыши. Продали или заложили все, что у них было, скинулись, взяли кредит, построили один такой танкер, подрядились на нефтеперевозку и отправились в плавание, как он сказал, дрожа от страха: случись что-нибудь с их первенцем, попали бы в безвылазную кабалу на всю оставшуюся жизнь. К счастью, обошлось. За первым судном последовали другие. И вот теперь Лацис - владелец одной из самых крупных компаний со многими тысячами моряков, портовых работников и другого персонала.
Михаил Сергеевич заметил, что, должно быть, нелегко управлять таким предприятием. Наш хозяин согласился с некоторым уточнением.
- Всякое было, - сказал он, - особенно поначалу. Пришлось отваживать всевозможных рэкетиров, повозиться с профсоюзами. Но теперь у меня очень надежный, крепко сколоченный коллектив, в котором поддерживается железная дисциплина. Я забочусь о своих людях, и они отвечают на это добросовестным выполнением своих заданий. Если у кого-то в семье несчастье, скажем, нужно сделать дорогостоящую операцию, компания поможет. То же самое, когда нужно пристроить детей в университет. Но кто нечестен со мной или работает спустя рукава, немедленно увольняется.
Кто-то из нас заметил, что это можно назвать патернализмом. Лацис кивнул: "Да, я им как отец". Разумеется, у нас не было возможности проверить, насколько считают себя "детьми" те, кто на него трудится. Но на другой день нам наглядно продемонстрировали разницу между западными и отечественными богачами. Нас пригласили на концерт и собеседование в роскошном дворце культуры, построенном Лацисом и подаренном городской управе. Причем это не единственный его дар. Равно как не он один, но и другие супербогачи занимаются щедрой благотворительностью. Она в какой-то мере воплощает обращенное к богатым требование "делиться" и, конечно, смягчает остроту классовой неприязни.
Доброе дело, очищая совесть богатым самаритянам, не мешает им жить в свое удовольствие. Вечером мы были приглашены на ужин в расположенное в центральной части Афин поместье Лациса. Красивый дом окружен роскошным парком, где то и дело натыкаешься на подсвеченные статуи, искусственные пруды с мостками над ними, оригинально сконструированные часовни и прочие чудеса. Но вот мы усаживаемся за большой стол вместе с семьей хозяина. Симпатичные и общительные люди. Сын не пожелал принять на себя управление компанией; выпускник одного из американских университетов, он защитил докторскую диссертацию и намерен заниматься социологией. Взялся помогать Лацису в делах зять, красивый и, как говорят, весьма популярный в Греции киноартист. Напитки и блюда за ужином подавались, разумеется, самые изысканные, но, как говорится, ничего сверхъестественного. Что стало действительно сюрпризом, никогда не виданным, так это приборы - тарелки, ножи, вилки, ложки из чистого золота.
- А ну-ка перестаньте орать и не пугайте, не на тех напали! Вас, ребята, еще на свете не было, когда я воевал с фашистами, и я вам не какой-то лавочник, к которому вы пришли качать права, а член-корреспондент Российской академии наук. Будете буянить, вызовем милицию.
- Милиция с нами! - выкрикнул кто-то.
- Не думаю. Разберутся, что к чему, вас же и призовут к ответу за нарушение общественного порядка, - сказал я, не слишком веря в тот момент в такую благостную перспективу. Но твердый тон подействовал, встретив отпор, революционный пыл поугас, толпа начала редеть.
- Так что давайте разговаривать по-человечески, - продолжил я.
- А чего разговаривать, - выпалил вожак, - наше дело маленькое.
Это была явная "подставка".
- Значит, вы не сознательные борцы за правду, а приехали и шумите по чужой воле, так?
Он замялся.
- Выкладывай, друг, сколько вам заплатили за эту поездку, что пообещали... Билеты вам, конечно, купили, автобус подали на предприятие, вот вы и решили, отчего не прокатиться в Белокаменную.
Он кивнул своим, чтобы расходились. Те отошли нехотя, их, видно, тоже заинтересовал оборот, какой приняла наша беседа. Когда мы остались втроем, парень признался, что так все и было.
- Но вы не думайте, что нас купили. Нам сказали, что Горбачев укрывает в Фонде партийную кассу, а народ голодает.
- Вас обманули, никакой кассы здесь и в помине не было, - сказал я. - Это ельцинская шпана, пришедшая к власти, чужими руками хочет жар загрести. В данном случае добить Горбачева и захватить вот это здание, - кивнул я на мощную колоннаду. - А вам что, по кирпичу из него обещали?
- Ничего нам не обещали! - возразил он возмущенно.
- Тем более. Пока здесь не разразился скандал, после которого тебя же за устройство беспорядка потащат в милицию, собирай свою команду, и езжайте вы, ребята, в Ленинград, не срамите рабочую честь. У вас когда обратный поезд? Оказалось, где-то около пяти. - Вот и хорошо, погуляете, полюбуетесь Москвой, может, покупки какие, и домой.
Он кивнул, отошел, посовещался со своей гвардией, и через несколько минут они скрылись в тоннеле метро. Остались зеваки да несколько фондовцев, ожидавших результата переговоров. Разобравшись с народом, мы пошли разбираться с властью. Кое-как уговорили стражников у ворот пропустить для беседы с "главным", руководившим всей этой операцией. Войдя наконец внутрь, узнали, что в этой роли выступает не кто иной, как сам "обер-полицмейстер" Москвы Аркадий Мурашов.
Мы с ним были слегка знакомы. Еще до путча по поручению Михаила Сергеевича я и другие помощники вели переговоры с демократами. Ими верховодил Гавриил Попов, а в числе его приближенных был рослый малый, с зычным голосом и решительными жестами. Может быть, именно этому он был обязан тем, что Гавриил Харитонович, став мэром и решив обзавестись надежными вооруженными силами, выбрал на роль их командарма Мурашова. Аркадий Николаевич не сумел долго удержаться на этом посту, но в тот момент переживал пик своей революционной карьеры, был вальяжен, разговаривал со мной даже милостиво. Сразу согласился пустить фондовцев, топтавшихся у порога здания, отдать ключи от комнат.
Когда я поинтересовался, на каком основании произведен этот захват вполне мирного гражданского учреждения, он ухмыльнулся и, зыркнув в потолок, сказал:
- Есть распоряжение.
- Аркадий Николаевич, - спросил я его, - а вам не кажется, что методы, к которым вы теперь прибегаете, не имеют ничего общего с демократическими лозунгами, которыми вы с Гавриилом Харитоновичем козыряли во время нашей последней встречи?
- Нисколько, - ответил он нахально, - ведь еще Владимир Ильич учил, что всякая революция должна уметь защищаться.
Потолкавшись еще несколько часов по фондовским закоулкам и порывшись в сейфах, полицмейстер со своим войском удалился. Если они искали сногсшибательный компромат на Горбачева, то не нашли, зато присмотрелись к зданию и, может быть, даже составили опись имущества на предмет последующего захвата в собственность мэрии. Допускаю, что в приемных у ельцинских фаворитов уже толпились многочисленные претенденты из демократической братии, которые, выполнив свою историческую миссию в рядах "коммуноборцев", предпочли слинять, захватив в виде компенсации за свои заслуги солидный материальный куш. Гавриил Попов, Юрий Афанасьев, Эдуард Бурбулис, Егор Гайдар и немало других из ельцинского интеллектуального окружения подхватили монументальные постройки, возведенные для нужд идеологических учреждений КПСС. Сдавая почти две трети просторных территорий под салоны мебели или автомобилей, они могут безбедно существовать до скончания дней своих.
Допустить, чтобы таким же образом устроился Горбачев со своим Фондом, Президент России, конечно, не мог: не отпускала жажда добить соперника. Тем более что Горбачев, первое время после ухода в отставку выполнявший обещание не становиться в оппозицию к режиму, не мог переносить творимых им бесчисленных глупостей и начал там и здесь выступать с критикой, болезненной для ельцинского самолюбия. Кто-то из окружавших его интриганов, угадывая страстишки шефа, подкинул мысль воспользоваться отказом Михаила Сергеевича явиться по вызову Конституционного суда для дачи свидетельских показаний на процессе коммунистической партии.
Признаюсь, я был в числе немногих, советовавших ему использовать эту трибуну для изложения своей оценки всего случившегося со страной. В то время его не печатали, наглухо перекрыли доступ к радио и телевидению, только иностранные агентства изредка доносили до нашего общества мнение советского президента. А тут шанс говорить на всю страну... Хотя, с другой стороны, где гарантии, что и в этом случае постараются использовать только ту часть его показаний, которую власти сочтут для себя выгодной? Словом, тут был определенный риск; помимо прочего, я понимал нежелание Михаила Сергеевича являться во враждебно настроенную аудиторию - нервотрепки у него и так хватало.
Сочувствуя шефу, мы не сомневались, что режим не осмелится доставить его в суд "приводом" в сопровождении двух дюжих милиционеров - побоятся резко негативной реакции Запада, с которым флиртовал Козырев. Зато на всю катушку постараются уцепиться за этот предлог, чтобы наказать Михаила Сергеевича. Так и случилось. С неделю-другую стыдили в официозной печати за недостаток гражданского мужества, уличали в причастности к "преступлениям Компартии", попытались сорвать поездку в Италию. А затем нанесли главный удар - росчерком пера Ельцин отнял у Фонда здание, обязав нового владельца выделить нам 800 кв. метров площади с соответствующей арендной платой. Из солидного домовладельца Фонд превратился в бедного квартиранта. Единственным для нас утешением было то, что здание отдали не очередным жуликоватым приватизаторам, а серьезному учебному заведению, вполне заслуживавшему такого подарка. К тому же ректор Финансовой академии Алла Георгиевна Грязнова, умная и энергичная женщина, с самого начала установила для фондовцев режим благоприятствования.
Сильно ужавшись, наш коллектив по-прежнему чувствовал себя дома. Но Фонду теперь пришлось изо всех сил бороться за существование, потому что на его шею была накинута финансовая петля-удавка. Печатной продукцией, если речь не идет о детективах или эротике, теперь не проживешь. Автор в наше время должен сам платить издателю или искать себе спонсора. В этом смысле мы откатились лет эдак на двести, ведь литературный труд, даже научно-литературный, со времен Пушкина приносил доход, достаточный для безбедного существования.
Пришлось Михаилу Сергеевичу провести очередное болезненное сокращение штатов, оставив 10-15 творческих работников, в основном давних своих соратников, да и тех переведя на договор. К минимуму был сведен технический персонал. Все равно содержание и этого небольшого коллектива требовало чрезвычайного напряжения сил. Мы помогали Михаилу Сергеевичу в подготовке текстов, он без устали разъезжал по свету, чтобы заработать деньги на содержание своего Фонда, а желтая наша печать ехидничала по поводу того, что бывший президент якобы ударился в накопительство, то и дело появлялись утки о приобретенных им несметных драгоценностях для Раисы Максимовны, дворцах и виллах с бассейнами.
Казалось бы, после того как Горбачева лишили материальной базы, вынудив странствовать по миру, чтобы поддержать свой Фонд, его недруги должны были бы этим удовольствоваться. Но не было предела мстительности Ельцина и изобретательности его сатрапов в их старании побольнее уколоть и уязвить Горбачева. Куда бы он ни летел, его самолет опережала депеша Министерства иностранных дел с поручением послу России не оказывать ему никакого внимания и добиваться от руководства страны пребывания сведения к минимуму контактов. Прямо давали понять, что излишняя сердечность в приеме бывшего союзного президента будет воспринята в Москве неодобрительно и не пойдет на пользу отношениям России с соответствующим государством. Справедливости ради надо сказать, что у большинства правительств хватило достоинства игнорировать эти намеки и оказывать теплый, а иногда и пышный прием Нобелевскому лауреату, сыгравшему решающую роль в окончании "холодной войны".
Находились и послы, осмеливавшиеся не исполнить директивы своего прямого начальства. Бовин, бывший в то время послом в Израиле, не побоялся встречать Михаила Сергеевича в аэропорту. Лукин пригласил его на прием в Вашингтоне. Но то были смельчаки. Большинство строго следовало инструкции. Мне самому довелось стать свидетелем курьеза. Я сопровождал Михаила Сергеевича в его первой после отставки поездке в Японию. Ему оказали почести по рангу главы государства. На заключительном приеме присутствовали в полном составе правительство, лидеры партий, крупнейшие банкиры, промышленники и весь дипломатический корпус... за исключением посла и вообще кого-либо из работников российского посольства.
Апофеозом хамского отношения к отставному лидеру страны, пожалуй, следует считать 9 мая 1995 года. Ельцин принимал парад войск по поводу 50-летия Победы над фашизмом и произносил речь на приеме в окружении Клинтона, Коля и других глав государств. Не удостоился приглашения ни на трибуну, ни на прием Президент Советского Союза.
Кульминационным моментом, после которого травля Горбачева несколько пошла на спад, стала его неудача на президентских выборах 96-го года. По данным многочисленных опросов, шансы у него были невелики, большинство фондовцев считало, что шефу не следует ввязываться в эту кампанию, она не сулит ему ничего, кроме новых щелчков по самолюбию и падения и без того не слишком высокого на родине рейтинга. Но нашлись и такие, особенно за стенами Фонда, кто предрекал ему чуть ли не триумфальное возвращение к власти, на худой конец 10-15 процентов голосов, что означало бы возврат в когорту действующих политиков. Михаил Сергеевич соблазнился, доверил свою избирательную кампанию, может быть, и неплохим людям, но неумехам, не обладающим ни знанием современных электоральных технологий, ни хотя бы чутьем и воображением, которые способны частично его заменить. Всем нам пришлось испытать разочарование более чем скромными результатами голосования в его пользу. Но, видимо, именно это ослабило патологический страх Ельцина перед своим поверженным соперником. Перестав бояться Горбачева, он и его окружение не то что сменили гнев на милость, а просто оставили Фонд в покое. Между нами и режимом установились отношения, которые я бы назвал "неприязненным нейтралитетом".
Провал реформ, мафиозный беспредел, метко окрещенный Станиславом Говорухиным криминальной революцией, финансовые обвалы, многомесячные задержки с выплатой пенсий и зарплаты, болезнь и явная неадекватность Ельцина президентскому посту, унизительные для национального самолюбия неудачи во внешней политике - все это перевело в лагерь оппозиции добрых девять десятых общества. Начал возрождаться "спрос на Горбачева", его стали чаще интервьюировать и звать на телевидение, а он не упускал возможности оценить политику режима, как она того заслуживала. Прорывались изредка в средства массовой информации, естественно, с таким же настроем, и мы, благодаря чему за Фондом сохранялась репутация если не политической, то, по крайней мере, интеллектуальной оппозиции режиму. Но затюканная, хотя и огрызающаяся время от времени власть уже не видела в Фонде главной для себя опасности. Должно быть, потому, что ругали ее теперь все кому не лень. Хитроумные политиканы в администрации президента избрали единственно эффективную в таких условиях тактику - не обращать внимания на шквал критики, зато в ключевой момент собирать все свои ресурсы в кулак и решать исход дела в свою пользу.
Посильное участие в политической полемике принял и я. Несколько раз удалось прорваться в самую читаемую в элитном кругу "Независимую газету". Но с некоторых пор я почувствовал сдержанность в отношении к себе Виталия Третьякова. Талантливый журналист, сумевший создать самую популярную газету, он, как мне кажется, был загнан обстоятельствами и вынужден пойти на поклон к "денежному мешку". Хотя "донор" сообразил, что нужно не пережимать с "заказом музыки", оставил редакции известную свободу маневра, ее зависимое положение вскоре перестало быть секретом. В газете по-прежнему много интересной информации. Но первая страница с установочными статьями уже не доставляет удовлетворения. Заранее знаешь, кого будет поносить, а кого восхвалять (пусть элегантно, намеками) присяжные авторы. Скучно.
Я все еще надеюсь, что Виталий Товиевич вырвется из капкана и не на словах, а на деле вернется к своему девизу: "Sine ira et studio".
Охотно предоставила мне свои страницы "Рабочая газета". Там был опубликован целый цикл моих статей с анализом проекта Конституции. Я предупреждал, что, если проект будет принят, перед нашим обществом вновь встанет задача, какую ставили перед собой еще декабристы: при некоторых различиях, основы самодержавной власти те же, независимо от того, как именуют самодержца - императором, генеральным секретарем или президентом. Разумеется, эти выступления не повлекли никаких последствий. Я был единственным членом-корреспондентом Академии наук в области права, которого ни разу не пригласили ни на одно обсуждение проекта Конституции. А ведь если бы мои коллеги-юристы набрались мужества и хором, солидарно выступили против принятия проекта, вполне возможно, тем, кто его проталкивал, пришлось бы пойти на серьезные уступки. Может быть (пофантазирую дальше), в Конституции удалось бы закрепить правило, согласно которому президент вынужден был бы просить согласия Думы на ведение военных действий, не мог распоряжаться бюджетом, как мелочью в своем кармане, и т. д.
Было и несколько других изданий, печатавших мои статьи ("Век", "Новая газета", журнал "Свободная мысль"). Но каждый раз, беря в руки свежий газетный лист со своими материалами, я думал о том, что это очередной холостой выстрел, в некотором роде развлечение для десятка моих коллег, которые тщатся что-то поправить в этом неразумно устроенном мире. Напрягаешь извилины, сочиняешь, бегаешь по редакциям, чтобы потом кто-нибудь из твоих знакомых позвонил и поздравил с хорошей статьей, осведомившись заодно, читал ли я последнюю его работу.
Во всяком случае, мы не сидели сложа руки. Когда шеф не был в отъезде, он регулярно собирал нас для перекидки мнениями о том, что творится в стране. Разговоры были долгими, по нескольку часов, и достаточно содержательными. Надо сказать, в Фонде собрался серьезный творческий коллектив, состоявший из двух неплохо притершихся друг к другу "половинок". Одна из них - старые соратники Горбачева Медведев, Черняев, Загладин, Брутенц, мы с Остроумовым. Другая старожилы Фонда, органично влившиеся в горбачевский "мозговой центр". Мой давний соавтор, рассудительный, педантичный Красин; пытливый, неизменно спокойный и доброжелательный историк Александр Абрамович Галкин; яркий и шумный Владлен Терентьевич Логинов, наряду с историей "посетивший" на своем веку и драматургию в паре с Михаилом Шатровым; темпераментный философ-искусствовед Валентин Иванович Толстых; вдумчивый и молчаливый Виктор Борисович Кувалдин. Я сознаю, что эти лаконичные характеристики мало что говорят. Добавлю поэтому, что редко когда мне приходилось общаться с группой столь равноценно способных и интересных людей. Несмотря на то что почти всем изрядно за шестьдесят, они сохранили ясность ума, живость реакции на события, молодой азарт, а то и задиристость в дискуссиях. Возможность общаться с этими людьми, быть в этой среде составила одно из удовольствий, доставшихся мне на закате жизни.
Другим, не только делом, но также удовольствием, стала организация коллективных исследований. С американцами и индийцами мы подготовили программу безопасности, посланную от имени Горбачева в Организацию Объединенных Наций, где она бесследно канула в вечность. Грант Корпорации Карнеги позволил нам в течение четырех лет провести несколько десятков конференций, симпозиумов, круглых столов с участием многих первоклассных, мыслящих специалистов. По их итогам подготовлены и опубликованы доклады: "Национальные интересы и проблемы безопасности России", "Самоопределение России". Надеюсь, кто-то их прочитал и кому-то они помогли лучше понять, что происходит сейчас в стране и на что можно рассчитывать в недалеком будущем.
В эти годы я много ездил. По приглашению Болонского университета работал несколько месяцев в небольшом итальянском городе Форли, известном главным образом тем, что здесь родился Муссолини. В мое распоряжение было предоставлено роскошное палаццо. Днем там трудились несколько сотрудников кафедры политологии, а по вечерам я оставался один, бродил по залам, украшенным картинами и старинными гобеленами, проигрывал
в воображении читанные и запомнившиеся сцены красочного итальянского Средневековья. Было много выступлений, встреч, застолий. Особенно теплые воспоминания храню о встречах с известным историком Джузеппе Боффа, с автором многих интересных книг, обаятельным и веселым человеком Антонио Рубби.
В американском городе Провиденс, столице маленького штата Род-Айленд, мы с американскими советологами провели конференцию, посвященную 100-летию Хрущева. Главным ее организатором стал сын бывшего генсека Сергей Никитович. А с нами вместе летели в Штаты и обратно дочь Рада, внук Никита и другие члены хрущевского клана. Во Франкфурте, где пришлось шесть часов ждать пересадки, Хрущевых пригласили в салон для особо важных персон, предоставив возможность наслаждаться выпивкой и широким ассортиментом съестного за счет "Люфтганзы". Там все-таки чтут незаурядных политиков, в том числе и тех, кто грозил показать Западу "кузькину мать".
Запомнилось участие в конгрессе, организованном Афинским технологическим университетом. Всякое посещение Эллады - пиршество для духа. Мне посчастливилось не однажды побывать в этой колыбели цивилизации, и каждый раз я заново открывал для себя Парфенон, парящий над огромным современным мегаполисом, раскинувшийся у его подножия рынок золота и памятной посуды с ликами древних богов и героев, веселую и странным образом неутомительную суету центра. Но в этот раз было и нечто особенное - впервые в жизни я столкнулся с настоящим богатством. Конечно, не могу сказать, что мне оно было вовсе не знакомо. Приходилось во время официальных поездок бывать на приемах в королевских и президентских дворцах, останавливаться в люксах шикарных гостиниц и быть представленным всякого рода знатным особам. Не говорю уж о том, что у себя в Москве не просто лицезрел великолепные кремлевские палаты, но занимал кабинет в одном из дворцовых зданий, окна которого выходили прямо на центральную площадь с царь-пушкой и царь-колоколом.
Но все это историческое или государственное богатство, не частное, не семейное. В Афинах же выпала возможность увидеть, как живут дико богатые люди. Мультимиллионер Лацис пригласил Горбачева и сопровождающих его лиц прокатиться на своей яхте. В нашем понимании слово "яхта" ассоциируется с небольшим суденышком. Прибыв в порт, мы поднялись на борт белоснежного красавца-теплохода, не слишком уступавшего по размерам тем, что курсируют у нас в Черном море. Нас повели по анфиладе салонов, каждый из которых был оформлен в оригинальном стиле и представлял в полном смысле шедевр дизайнерского искусства. Детали отделки, от инкрустированной драгоценными каменьями мебели и люстр "Мария Терезия" до дорогих гобеленов и даже подлинников великих мастеров, свидетельствовали, что мы находимся во владениях современного Крёза. Сам он, выступив в роли гида, с гордостью сообщил, что его яхта по роскоши занимает второе место в мире после судна короля Саудовской Аравии, а королева Великобритании, прослышав об этом чуде, изъявила желание купить ее. Однако судовладелец не пошел навстречу капризу ее величества.
Невысокого роста, с правильными грубоватыми чертами лица, коренастый, на редкость подвижный для своего почти 80-летнего возраста, Лацис был одет в обычный гражданский костюм, на голове у него была белая капитанская фуражка. Говорили, он с ней неразлучен - очевидно, чтобы подчеркнуть принадлежность к морской профессии и трудовой характер накопленного богатства. Он охотно рассказал, что начинал капитаном на небольшом судне каботажного плавания и никогда не выбрался бы из бедности, не приди в голову ему и нескольким его товарищам идея взяться за нефтеперевозки. Присмотревшись к конъюнктуре рынка, они сообразили, что грядет время гигантских танкеров, и тем, кто станет пионером, светят огромные барыши. Продали или заложили все, что у них было, скинулись, взяли кредит, построили один такой танкер, подрядились на нефтеперевозку и отправились в плавание, как он сказал, дрожа от страха: случись что-нибудь с их первенцем, попали бы в безвылазную кабалу на всю оставшуюся жизнь. К счастью, обошлось. За первым судном последовали другие. И вот теперь Лацис - владелец одной из самых крупных компаний со многими тысячами моряков, портовых работников и другого персонала.
Михаил Сергеевич заметил, что, должно быть, нелегко управлять таким предприятием. Наш хозяин согласился с некоторым уточнением.
- Всякое было, - сказал он, - особенно поначалу. Пришлось отваживать всевозможных рэкетиров, повозиться с профсоюзами. Но теперь у меня очень надежный, крепко сколоченный коллектив, в котором поддерживается железная дисциплина. Я забочусь о своих людях, и они отвечают на это добросовестным выполнением своих заданий. Если у кого-то в семье несчастье, скажем, нужно сделать дорогостоящую операцию, компания поможет. То же самое, когда нужно пристроить детей в университет. Но кто нечестен со мной или работает спустя рукава, немедленно увольняется.
Кто-то из нас заметил, что это можно назвать патернализмом. Лацис кивнул: "Да, я им как отец". Разумеется, у нас не было возможности проверить, насколько считают себя "детьми" те, кто на него трудится. Но на другой день нам наглядно продемонстрировали разницу между западными и отечественными богачами. Нас пригласили на концерт и собеседование в роскошном дворце культуры, построенном Лацисом и подаренном городской управе. Причем это не единственный его дар. Равно как не он один, но и другие супербогачи занимаются щедрой благотворительностью. Она в какой-то мере воплощает обращенное к богатым требование "делиться" и, конечно, смягчает остроту классовой неприязни.
Доброе дело, очищая совесть богатым самаритянам, не мешает им жить в свое удовольствие. Вечером мы были приглашены на ужин в расположенное в центральной части Афин поместье Лациса. Красивый дом окружен роскошным парком, где то и дело натыкаешься на подсвеченные статуи, искусственные пруды с мостками над ними, оригинально сконструированные часовни и прочие чудеса. Но вот мы усаживаемся за большой стол вместе с семьей хозяина. Симпатичные и общительные люди. Сын не пожелал принять на себя управление компанией; выпускник одного из американских университетов, он защитил докторскую диссертацию и намерен заниматься социологией. Взялся помогать Лацису в делах зять, красивый и, как говорят, весьма популярный в Греции киноартист. Напитки и блюда за ужином подавались, разумеется, самые изысканные, но, как говорится, ничего сверхъестественного. Что стало действительно сюрпризом, никогда не виданным, так это приборы - тарелки, ножи, вилки, ложки из чистого золота.