Рожер относился к Иннокентию так, как будто бы тот не был его пленником, а сидел на троне в Ватикане среди своих кардиналов. Он снова принес уверение в безусловной преданности и просил папу о примирении. Главным камнем преткновения оставался вопрос отдачи княжества Капуанского. Папа понял, что теперь нельзя настаивать на этом пункте, хотя ему тяжело было отказаться от своих намерений, так как князь Капуанский был последним его союзником. После долгих переговоров все было улажено, и 25 июля 1139 года мирный договор был заключен. Когда дело было окончено, король Рожер с двумя своими сыновьями явился к папе Иннокентию, почтительно склонился перед ним и принес ему присягу на верность и повиновение. Иннокентий II признал за это Рожера королем Сицилийским и князем Капуанским. Беневент остался владением папского престола. Булла по этому поводу была издана 6 августа 1139 года. Сам папа отслужил в этот день торжественную мессу, всенародно превознес блага мира и выразил желание, чтобы соглашение между высшей церковной властью и королевством Сицилии было искренним и долговечным. Это произошло 27 июля 1139 года. Через два месяца Рожер возвратился на Сицилию.
Так, в результате поистине титанических усилий вождя норманнов, Нижняя Италия была объединена в королевство. Конечно, мятежный дух апулийских баронов еще и еще заявлял о себе в течение последующих ста лет. И позднее, при анжуйской и арагонской династиях и даже в XV веке при короле Фердинанде, идея независимости Апулии, идея фикс, почти воплощалась в жизнь со всем кровавым бешенством.
Но в тот момент мятеж был невозможен. Первый сын короля Рожера, тоже Рожер, стал герцогом Апулии. Младший, Альфонс, получил княжество Капуанское и вместе с ним Гаэту, которая до сих пор имела своего собственного князя, признававшего, впрочем, ленную зависимость от Роберта Капуанского. Неаполь, последний герцог или дож которого пал, выразил ему свою покорность и, наконец, в 1139 году все маленькие монархи и республики Нижней Италии, среди которых, кроме вышеуказанных, были Сорренто, Альфи и Салерно, за единственным исключением Беневента, оставшегося за папой, вошли в состав сицилийского королевства.
Норманнские владения простирались от южной оконечности острова, мыса Пассаро, вплоть до священной горы Гарган.
Папа Иннокентий, который столько раз отлучал Рожера от церкви, превратился в его верного союзника. Христианнейший Бернар Клервосский, когда-то его яростный противник, прославлял теперь короля в высокопарных эпистолах. «Вширь и вдаль, – писал он, – изливается Ваша власть на земной шар. Куда не проникла слава Вашего имени?»
Но аббат Петр Клюнийский превзошел и его в славословиях и уверениях в преданности королю Сицилии, которого «он уже двадцать лет любил больше всех королей и князей и дело которого он защищал во всякое время».
«Сицилия, Калабрия и Апулия, – писал он королю, – когда-то, гнездо сарацин и логовище разбойников, под Вашим мудрым правлением стали гаванью мира и тем превосходным государством, которым правит как бы второй миролюбивый Соломон. О если бы Вы – видит Бог, говорю это не ради лести – могли включить в границы Вашего мирного королевства бедную и несчастную Турцию, подчинить и эти заброшенные окрестные страны вашей власти! Поистине только тогда там не небрегли бы так беззастенчиво, как теперь, всем божественным и человеческим, не были бы отданы ворам и убийцам города, замки, рынки, деревни, улицы и церкви, посвященные Богу». В конце письма Петр Клюнийский говорит, что все это он пишет только для того, чтобы подвигнуть короля к дальнейшим подвигам, так как он знает, чего ждут от короля все.
После постоянных походов, которые не позволяли королю Рожеру засиживаться в его любимом Палермо, вторую половину своей жизни он провел более спокойно, имея время для досуга. И он не преминул воспользоваться этим долгожданным отдыхом, чтобы вернуться наконец к своим любимым научным занятиям.
Особенно занимал его, как уже было упомянуто выше, география и народоведение. Чтобы удовлетворить свою любознательность, он приблизил к себе одного человека, который среди средневековых ученых занимает выдающееся место. Это был араб Шериф аль-Эдриси. Он был потомком Алии и Фатимы и потому вел свое происхождение прямо от Пророка. Его прадед, Эдрис II из рода Гаммудитов, в то время когда Андалусия была разделена на множество маленьких княжеств, правил Малагой и даже носил титул, тогда почти утративший свое значение, калифа. Эдрис умер в 1055 году, а через два года Малага стала собственностью Гранады, и все Гаммудиты должны были покинуть страну. Вероятно, дед нашего ученого переехал из Андалусии в Цеуту, и в этом городе в 1100 году, когда там царствовали Мурабиты, родился знаменитый Эдриси. Молодые годы он провел в Кордове, которая, хотя и была сильно истощена междоусобными войнами, разгоравшимися после падения Омайядов, и находилась далеко не в таком цветущем состоянии, как при Абдуррахмане III, все-таки наряду с Багдадом была самым большим и самым блестящим городом ислама.
Эдриси оставил нам подробное описание Кордовы, ее мечетей, дворцов и других великолепных построек. Он объехал часть Испании, Северной Африки и Малой Азии, где был в 1116—1117 годах. Известность, которую он уже приобрел, как географ, обратила на него внимание Рожера II, и король Сицилии пригласил его к своему Двору. Там, по поручению своего покровителя, он сделал из серебра две модели – земли и неба, в форме кругов. На эти работы он истратил только третью часть денег, предоставленных в его распоряжение. Но Рожер не только подарил ему в награду за труд сбереженные им деньги, но дал ему 100 ООО серебряных монет и корабль, нагруженный предметами роскоши, который только что пришел из Барселоны. Рожер приглашал ученого навсегда поселиться в Палермо и убеждал его так: «Так как ты происходишь из семьи калифов, то ты не можешь жить ни в одной мусульманской стране, ибо мусульманский государь будет к тебе относиться подозрительно и даже посягнет на твою жизнь. Поэтому останься в моих владениях, а я позабочусь о тебе».
Эдриси принял это приглашение, и Рожер окружил его роскошью и осыпал княжескими почестями. Король поручил ему сделать описание земли, но не по книгам, а по свидетельствам очевидцев и по его собственным наблюдениям. Лучше всего с историей создания географического труда, который прославил имя Эдриси, знакомят нас его собственные слова. Предисловие к своему труда он начинает высокопарной похвалой «превосходнейшему и лучшему из всех повелителей, великому Рожеру, королю Сицилии, Италии, Ломбардии и Калабрии». «Этот князь всегда имел склонность к благородным и интересным изысканиям и поэтому занимался изучением своих обширных владений. Он хотел точно знать не только их границы, морские и сухопутные пути, климат каждой области, моря, которые омывают их берега, реки и каналы, которые их прорезывают, но и географическое положение других стран, не подчиненных его власти. Он хотел определить площадь и подразделение этих стран, основываясь на свидетельствах писателей, которые изучали и разрабатывали географию». Эдриси приводит ряд арабских произведений, которыми Рожер хотел воспользоваться для этого, затем сообщает. «Но король не нашел в этих произведениях ясных, точных и подробных данных, а встретил там много неясного и сомнительного. Поэтому он приглашал к себе людей, которые были особенно сведущи в этой области, и предлагал им вопросы, возбуждавшие ученые споры. Но и это не удовлетворяло его любознательности. Тогда он принял решение разыскивать в своих владениях сведущих путешественников. Их приводили к нему, и он через переводчика задавал им вопросы – то многим сразу, то каждому в отдельности. Каждый раз, когда они говорили одно и то же и их показания по данному вопросу были одинаковы, вопрос считался выясненным и решенным. Если этого не было, их показания отвергались. Более пятнадцати лет он неутомимо занимался этой работой, не переставая подвергать личному испытанию все географические труды. Он всегда искал решения спорных вопросов и старался точно установить факты, чтобы получить обо всем полные и окончательные сведения. Затем, он хотел точным образом знать градусы широты и долготы различных мест, их расстояние друг от друга и достигал своей цели, когда упомянутые люди сходились в своих показаниях относительно этих данных. Он приказал изготовить доску, на которую посредством железного грифеля наносились один за другим пункты, известные из географических произведений или установленные одинаковыми показаниями очевидцев. Так, путем сличения всех показаний, достигалась полная точность. Наконец, он приказал отлить из чистого серебра большой круг весом в 450 римских фунтов. На этом круге он приказал опытным работникам отметить сферу семи климатов, а также страны и области, соседние с морем или от него удаленные, заливы, моря и даже реки. К этому присоединялось географическое описание как неосвоенных, так и возделанных земель, расстояние между ними по большим дорогам в милях или других известных мерах, а также перечень гаваней. Рабочим было приказано точно следовать модели, начертанной на доске, и нигде не уклоняться от данных там очертаний. Для объяснения этого круга он велел составить книгу, в которой было дано полное описание городов и территорий, природы и культуры населения, морей, рек, гор, равнин и долин. В этой же книге должны были быть указаны породы хлебов, плодов и растений, произрастающие в каждой стране. Здесь же указывались свойства этих растений, искусства и ремесла, какими занимаются жители, предметы ввоза и вывоза, все замечательное, что встречается в этих семи климатах, положение населения, его телесные особенности, его нравы, привычки, религия, одежда и язык».
Эдриси долго был занят этой работой, окончил ее только в январе 1154 года и потом сделал к ней несколько добавлений.
По смерти Рожера II, он для его сына Вильгельма I написал объемный труд по землеведению, который, увы, не дошел до нас. Он писал также медицинские сочинения и стихи.
Его география – а из всех его произведений дошла до нас только она одна – содержит в себе нечто такое, что могло быть заимствовано только из сочинений арабских авторов. Арабы уже давно имели склонность к путешествиям. Эту склонность поддерживало в них уже то обстоятельство, что каждый мусульманин обязан был ходить на поклонение в Мекку. Организация почты по всему неизмеримому калифату – от Пиренеев и Атлантического океана до границ Китая – облегчала для любознательных людей путешествия. Поэтому в странах ислама ко времени Эдриси существовало уже много географических сочинений и описаний путешествий на арабском языке, которыми он мог пользоваться. В этом аспекте его труд достаточно ценен, благодаря старательной обработке собранного им материала и многим новым данным, присоединенным уже лично им. Но действительно серьезное значение представляют те отделы книги, где автор говорит о немусульманских странах на основании своих собственных наблюдений и показаний путешественников. Мы не имеем сведений даже о Сицилии, Испании и Африке, более подробных и точных, чем те, что приведены в его книге. Выдающийся ориенталист Слане писал: «Эдриси с замечательным талантом исполнил дело, порученное ему Рожером. По этим вопросам нет более раннего сочинения, которое могло бы выдержать сравнение с его исследованием. Даже и теперь, несмотря на тот огромный прогресс, которого достигла географическая наука, есть части земли, где историк и географ остались бы без руководителя, если бы Рожер не оказал Эдриси своего просвещенного покровительства».
Король Рожер II очень заботился о высшей школе в Салерно, самой старой и самой знаменитой в Европе. Лучшие латинские, арабские и еврейские ученые преподавали в ней. Здесь, еще во второй половине IX веке, работал Петр Сицилийский, здесь же учил и Алькадим Сиракузский, прославившийся своими латинскими стихами и обширными познаниями в фармакологии.
Мы охарактеризуем вкратце интеллектуальную жизнь Сицилии в период правления дома Готвилей.
Со времени вторичного завоевания Сицилии Велизарием, остров в течение столетий находился под властью византийских императоров, и, конечно же, греческое население преобладало. Много греков осталось там и после того, как островом овладели арабы. То же было и при норманнах. Как во времена графа Рожера I, так и при его преемниках, много византийцев находилось на военной, государственной и придворной службе. Они говорили и писали на греческом языке, хотя это был и не совсем тот язык, на котором говорили в эпоху эллинизма. Мы находил только весьма разрозненные, отрывочные свидетельства того, что в Сицилии в ту эпоху были знакомы с античной греческой литературой. Можно допустить, что на Сицилии сохранились еще рукописи великих произведений древних историков, философов и поэтов, но, по-видимому, ими мало кто занимался. Мы не находим никаких сведений о том, что сицилийцы читали Гомера, Софокла и Пиндара. Все говорит за то, что сочинения античных классиков были погребены под слоем пыли в подвалах монастырских библиотек.
В Константинополе всегда находились люди, которые занимались изучением древней литературы или, по крайней мере, списыванием произведений великих авторов, чему главным образом мы и обязаны тем, что эти произведения дошли до нас. Но в Сицилии, как и в Южной Италии, где тоже было много греков, литература и философия пребывали, вероятно, в крайнем упадке. Сведений о том, чтобы сицилийские греки при норманнах серьезно занимались древне-греческой литературой очень мало, но они все-таки есть. Самое замечательное из них относится не ко времени Рожера II, но ко времени его преемника Вильгельма I.
Оно касается архидиакона Генриха Аристиппа из Катании, которого Вильгельм, по смерти своего всемогущего фаворита Майо, назначил на его должность. Историк Фальканд говорит, что он был сведущ в латинских и греческих науках. Далее мы читаем, что он перевел Аристотеля, что Майо поручил ему перевести биографии философов из Диогена Лаэрция и что сам король дал ему подобное же поручение относительно произведений Григория Назианзина. Как кажется, и предисловие к переводу платоновских диалогов, «Федона» и «Менона», составлены им же.
В эпоху Рожера И, вероятно под его покровительством, адмирал Евгений перевел «Оптику» Птолемея, но не с оригинального текста, а с арабской версии. Тому же автору приписывают перевод пророчества Эритрейской сивиллы, которое сперва было переведено с халдейского на греческий, а с греческого Евгением на латинский.
В первом ряду тех ученых арабов, которые группировались вокруг Рожера II, рядом с Эдриси находится Абу Сальт, проявивший себя очень разносторонне. Он был одновременно астрономом, медиком, музыкантом, поэтом и историком. Родился он, вероятно, в Египте. Оттуда после многочисленных путешествий по мусульманским странам, прибыл в Палермо, а из Палермо впоследствии переселился в Медию.
Астрономия принадлежала к числу тех наук, которыми особенно охотно и усердно занимались арабы в Сицилии и Андалусии. Еще до Мухаммеда кочующие бедуины в вечно безоблачные ночи Геджаса и Йемена почти непроизвольно изучали небо. Горящие над ними на светло-голубом небосводе звезды они объединили в констелляции, которые впоследствии сохранили очертания и имена, данные им в пустынях Аравии. А так как новое учение – Коран – безостановочно гнало правоверных мусульман по Земле, то и это постоянно поддерживало в них стремление к изучению звезд. Там, где в завоеванных странах водружали знамя Пророка, строили и мечеть, а мечеть должна была быть обращена точно к Мекке. Для этого необходимо было по созвездиям точно определить градусы широты и долготы. Когда же, еще в первом столетии ислама, поклонники Пророка оставили свою кочевую жизнь и в больших городах, таких как Багдад, Куфа и Кордова, основали высшие школы, куда со всех сторон стекались люди, жаждущие знаний, – астрономия стала одной из самых популярных наук. Сохранились имена некоторых жителей Сицилии, которые ревностно занимались ею. Наравне с астрономией у арабов процветала и астрология. Ею интересовались как мусульмане Востока и Испании, так и арабы Сицилии. Сам Рожер II увлекался ею. В его время в Палермо жил уроженец этого острова, сарацин Мухаммед Ибн Иса, который пользовался большой известностью как астролог и геометр.
Поскольку Рожер весьма охотно вступал в сношения с арабскими учеными, можно допустить, что их было много и при его дворе. Об одном набожном и очень образованном арабе прямо говорится, что Рожер его очень любил, постоянно держал в своей свите и предпочитал христианским священникам и монахам. Однажды, когда Рожер, окруженный своими приближенными, сидел в тронном зале, пришло известие о блестящей победе, которую христианский флот одержал над арабами у берберийских берегов. Король сказал африканцу, который задумчиво сидел рядом с ним: «Ну, ты слышал, как мы расправились с неверными? Где же был твой Мухаммед?» «Государь, – отвечал тот, – он хотел присутствовать при взятии Эдессы». При этих словах все присутствующие громко рассмеялись, но Рожер ответил так: «Здесь нечему смеяться; этот человек знает, что говорит». И действительно – скоро пришло известие, что мусульмане взяли штурмом Эдессу.
После завоевания Сицилии норманнами многие из арабов покинули этот остров. В числе их было немало ученых и поэтов. Эти люди за свои научные труды и за свои стихи привыкли, по восточному обычаю, получать от сарацинских эмиров щедрую награду и сомневались, чтобы новые христианские повелители проявили по отношению к ним такую же расточительность. Поэтому они искали себе места при дворах маленьких мусульманских князей Северной Африки и Испании. Но некоторые из них остались на родине и вскоре, по крайней мере уже в начале XII столетия, убедились, что и при норманнах им живется неплохо. Великий адмирал Георгий Антиохийский, уроженец Востока, родным языком которого был арабский, покровительствовал ученым и покупал рукописи. В построенной им церкви, которая носит ярко ориентальный отпечаток и ныне называется Ла Марторана, он собрал все книги, которые только мог заполучить. Благодаря арабам, которые раньше всех перевели Птолемея с греческого на арабский, «Альмагест» впервые стал известен в Европе. Его «Оптику», как было уже сказано, сицилийский адмирал Евгений перевел с арабского на латинский. В предисловии к этому переводу Евгений пишет, как трудно переводить арабские сочинения на латинский и греческий язык. Поэтому он, не стремясь к буквальной точности перевода, заботился больше о том, чтобы, хотя и несколько вольно, но ясно и доступно передать смысл оригинала. Латинские переводы произведений Аверроэса и арабских версий Аристотеля, которые впоследствии – главным образом в Толедо – Делались в огромном количестве – фактически подстрочники.
Король Рожер, который так заботился о развитии географии и астрономии, с вниманием относился и к механическим изобретениям. В 1142 году он приказал сделать прибор, показывающий часы дня. Доска на наружной стене Палатинской капеллы в Палермо, свидетельствует об этом на арабском, греческом и латинском языках. На основании греческой надписи можно предположить, что это были водяные часы: «Это новое чудо, которое велел создать могущественный повелитель Рожер, Богом венчанный король, укрощает бег жидкой стихии и таким образом дает безошибочное знание часов времени». Некий араб из Мальты изготовил фигуру девушки, которая бросала в металлический таз шарики или дощечки – один или одну в час.
Как далеко во времена норманнов сицилийские арабы продвинулись в механике, свидетельствует замечательный памятник, которым в этот период была украшена Севилья. Знаменитый Абу Лейт, уроженец Сицилии, сделал колоссальные золоченые шары, которые установил на вершине большого минарета главной мечети Севильи один над другим. Они были очень велики, и, чтобы поднять их на минарет, пришлось расширять входные ворота.
Атрибутом двора норманнских королей был так называемый тираз – мастерская, где расшивали шелком драгоценные ткани. Одежды, изготовленные из них, Рожер и его преемники, по обычаю восточных князей, раздавали в знак своей милости. Послы из мусульманских стран, которые являлись ко двору в Палермо, получали их из рук короля Рожера. Иногда эти ткани шли на подарки и христианским монархам. Сохранилась драгоценная мантия, расшитая золотом и жемчугом, на которой изображен лев, повергающий на землю верблюда. По краю ее идет арабская надпись – имя и титул короля Рожера и слова: «Сделана в главном городе Сицилии в 1133 году». Интересное доказательство искусства золотошвейников в королевском тиразе в Палермо хранится теперь в Вене.
Почти с самого начала завоевательных походов норманнов в Апулии и Сицилии летописцы и историки следили за делами дома Готвилей, чтобы сохранить память о них для потомства. Так, норманнский монарх Готфрид Малатерра, который находился в близких отношениях с графом Рожером, составил как его жизнеописание, так и жизнеописание Роберта Гюискара. Частично он получал свои сведения от самого графа и закончил свою латинскую, очень живую и интересную хронику в 1098 году. Его можно причислить к лучшим историкам средних веков, и выдержки из его несколько многоречивых трудов и теперь можно читать с интересом, благодаря разнообразию описываемых там событий и наивности изложения.
Он имел предшественника в лице монаха из Монтекассино – Амата. На основании хроники последнего можно предполагать, что он родился в Салерно. В качестве монаха из Монтекассино он упоминается впервые в 1061 году. Впоследствии он получил место епископа. Его хроника, которая была написана в 1078—1079 годах, рассказывает поэтому о предприятиях Роберта Гюискара только до того времени, пока ареной его деятельности были Италия и Сицилия, т. е. до его похода на Константинополь. Она дошла до нас во французской редакции, которая, вероятно, была сделана в начале XIV века и появилась в Италии. Лео из Остии в своих анналах монастыря Монтекассино, составленных в начале XII века, довольно часто говорит о походах норманнов, причем свои сведения заимствует частью из Амата, частью из других источников.
Вильгельм Апулийский в конце XI века написал хронику в латинских стихах, от появления норманнов на Сицилии и до кончины Роберта Гюискара. Лишь отчасти посвящена она действительным событиям.
Отметим еще хроники Фалько Беневентского и аббата Александра из Телезы, который написал свой труд по поручению Матильды, сестры Рожера II, супруги Раинульфа, графа Алифанского.
Но самый значительный сицилийский историк того времени – Гуго Фальканд, француз по происхождению, который во второй половине XII века долго жил в Палермо. Его «Historia deregno Siciliae», по классической законченности стиля, по художественности и сердечности изложения – мастерская работа.
При дворе такого короля, как Рожер II, который также любил науки и искусства, как роскошь и комфорт, убранных со всей пышностью Востока, окруженных плодовыми рощами и цветниками вилл, должны были быть и поэты. Поэзия европейских народов в XII веке только зарождалась. Но арабская поэзия уже полвека приносила свои лучшие плоды как на Востоке, так в Испании и на сицилийской земле. В числе арабоязычных поэтов, обретавшихся при дворе Рожера, можно назвать Абдурахмана, Ибн Рамадана из Мальты и филолога Абу Гафса Омара, которые пришли к Рожеру, как изгнанники, с просьбой о защите. Упомянем и об Исе Ибн Абд аль Мумиме, Абдуррахмане из Бутеры, Ибн Бешруне из Медии и Абдуррахмане из Трапани, которые при дворе в Палермо были желанными гостями.
Арабская поэзия почти исключительно состоит из лирики. И стихи названных поэтов были только субъективными излияниями, кассидами в похвалу князей и их роскошных построек или элегиями на смерть членов своей семьи.
Завоевание норманнами Южной Италии и Сицилии относится, конечно, к числу таких исторических событий, которые дают блестящий материал для литературной обработки. Дела и приключения сыновей Готвиля – готовая сюжетная канва для поэтического эпоса.
История их относится к тому времени, когда внуки Пелахо из астурийских гор и кастильской возвышенности шли все дальше и дальше к югу, чтобы на минаретах и куполах Андалусии водрузить крест, когда лира певцов вторила своими струнами звону мечей храбрых готских рыцарей. Но были ли в Италии и на Сицилии подвиги норманнов, которые, конечно, не менее значительны, чем подвиги катильцев, точно также воспеты? Мы не имеем тому литературных доказательств. В хрониках, которые описывают завоевание Сицилии, мы имеем дело лишь с фактами, реалиями жизни той эпохи. От них не веет тем духом саги, которым полна написанная через двести лет после этого хроника Альфонса Мудрого, что придает ей такую чарующую прелесть. Лишь две легенды о святом Георгии, который явился графу Рожеру в битве, и о хоре ангелов, который летописцы якобы слышали в большой палермитанской мечети при ее посвящении в христианскую церковь, когда все здание озарилось неземным сиянием, – составляют исключение.