Князь Ричард наряду с Робертом Гюискаром был самым значительным и, пожалуй, самым честолюбивым среди норманнских вождей в Апулии. Пререкания его с зятем Вильгельмом Мостраролла дошли до того, что последний возмутился, поехал к папе Александру II, принес ему присягу на верность как своему ленному государю и просил его о помощи, которая и была ему обещана. Это дало Ричарду повод объявить папе войну и двинуться на Рим. Он поставил наместника Христова в такое положение, что папе пришлось просить о помощи короля Генриха, впоследствии Генриха IV.
Хотя король сам и не пошел за Альпы, чтобы исполнить его просьбу, но его оруженосец, герцог Готфрид, который по собственному почину пришел в Италию, взялся за дело папы, как за свое собственное, и с значительным войском был готов напасть на норманнов. Ввиду этого Ричард снова возвратился в Капую. Готфрид, который его преследовал, не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы вести с ним войну, и заключил мир, в силу которого взаимные отношения между Ричардом и папой снова значительно улучшились. Но это продолжалось недолго.
Вскоре вновь наступил разлад. Вильгельм Мостраролла взял в плен Аквино и другие папские владения и снова выступил против своего тестя, причем ему удалось увлечь за собой и других баронов. Герцог Капуанский находился в очень затруднительном положении, но, к его счастью, его зять неожиданно умер. Это выручило Ричарда в очень тяжелую для него минуту, хотя ему пришлось посчитаться даже с собственным сыном, Иорданом. Когда же он и с этой стороны достиг мира, главной целью его стало подчинить Салерно.
И здесь ему пришлось столкнуться с Гюискаром, который тоже хотел присоединить этот город к своим владениям. Гюискар для этого развелся с своей первой женой, под предлогом близкого родства с ней, и искал руки Сигилгайты, сестры Гизульфа Салернского.
Этого он добился, и его новая жена была достойна его. Она резко выделялась из среды почти совершенно выродившихся и опустившихся княжеских лонгобардских фамилий, как женщина высокого и смелого духа. «Три добродетели, – говорит Амат, – славят в нем, и три в его супруге. Среди богатых он был самым богатым, среди благочестивых самым благочестивым, и лучшим рыцарем средь рыцарей, а его жена была благородной крови, прекрасна лицом и богата разумом». Сигильгайта активно участвовала в удивительных делах Роберта.
Роберт Гюискар, как зять Гизульфа, наложил свою руку на Салерно и решился не отдавать его никому другому. Но Ричард Капуанский, который уже давно смотрел на Гюискара с завистью не мог спокойно перенести его очередной триумф.
Он обручил своего сына Иордана с дочерью Гизульфа Салернитанского и надеялся, что таким путем княжество перейдет к нему. Тогда он привлек баронов Апулии к борьбе с Робертом и между последним и его противником началась упорная война. Гюискару пришлось силой оружия занимать замок за замком, но в конце концов он одержал полную и блестящую победу. Униженному Ричарду пришлось сознаться, что он еще не дорос до борьбы с таким противником.
Книга вторая
Завоевание Сицилии. Смерть Роберта Гюискара. Граф Рожер.
После смерти Гумфрида, Рожер, младший сын Танкреда Готвиля, в 1057 году с матерью и тремя сестрами прибыл в Калабрию.
Это был красивый человек высокого роста, который уже своей наружностью производил большое впечатление. Его доброта, храбрость и общительность везде привлекали к нему симпатии.
Роберт Гюискар радушно принял своего брата и доверил ему командование своими войсками. Здесь Рожер так отличился, что возбудил даже зависть в старшем брате, герцоге. Скорее по этой причине, чем по скупости, герцог выделял Рожеру крайне скудные денежные средства. Последний, впоследствии повелитель Сицилии и родоначальник знаменитого королевского дома, который целое столетие правил островом, имел только одну лошадь, так что наезжал в Апулию, чтобы украсть там другого коня. Впоследствии он сам приказал своему историку Готфриду Малатерра сохранить для потомства описание его жизни за это время, в качестве конокрада, чтобы все знали, из какой нищеты он поднялся на высоту своего величия.
Некоторое время между братьями было какое-то отчуждение, почти разлад. Но лукавый Гюискар скоро покакого опасного врага он может нажить себе в молодом и смелом искателе приключений, и решился с ним примириться. Так как Роберт по усмирении всей Апулии хотел подчинить себе и Калабрию, то он, возведя Рожера в графское достоинство, поручил ему команду над частью своего войска, и они вместе двинулись от Реджио до Фароса у Мессины. Жители защищались храбро. Было много стычек, в которых Рожер продемонстрировал свое личное мужество. Наконец, местечко должно было сдаться.
Готфрид Малатерра характеризует обоих братьев, Рожера и Роберта, так: «Сыновья Танкреда Готвиля были от природы созданы так, что в своем ненасытном честолюбии, пока только хватало сил, никогда не могли позволить своим соседям спокойно владеть землей и людьми. Или сосед должен был служить им, или они отнимали все, что у него было».
Все удавалось норманнам, и в своем смелом предприятии они нигде не получили сильного отпора и поэтому могли подчинить себе большую часть юга итальянского полуострова без серьезной войны.
Византийские императоры были слишком заняты войной с врагами в Азии, чтобы как следует защищать свои итальянские владения. В 1061 году у них в Апулии оставались только Бриндизи, Таренто, Отранто, Бари и Галлиполи.
В Калабрии было еще несколько маленьких княжеств и свободных городов. Но мало по малу норманны стали хозяевами почти всей Нижней Италии.
Из Реджио братья устремляли жадные взгляды за пролив, к берегам прекрасного острова, который был так близко от них. Роберт Гюискар уже давно жаждал включить его в пределы своего государства, которое так быстро раздвинулось до крайней оконечности полуострова. Он уже заранее выговаривал себе у папы право присвоить его себе. Сколько ветров пронеслось над Сицилией с тех пор, как этот остров восстал из тьмы времен, озаренный светом древнейших миров. На земле, где погребен под наваленной на него огненной горой исполин Энкелад, павший в борьбе гигантов, где в долине Этны Персефона была похищена от своей плачущей матери, где нимфа Аретуза, убегая от преследовавшего ее бога реки, нашла убежище на острове Ортигии, – развилась цветущая эллинская культура и остров мог поспорить ей с культурой своей родной страны.
На побережье и внутри острова возникали государства и города, то с самодержавной властью, то с республиканским устройством, – могучие Сиракузы, самый большой город греческой древности, богатый и пышный Агригент, построенный на высокой скале Тавромениум, Эрикс с его известным во всем мире храмом Афродиты, Селинунт с его гигантскими постройками, и бесчисленное количество других. Это были «рассадники» поэзии, искусства и науки, прекраснее которых едва ли производили и Афины. Почти каждый род поэтического творчества имел здесь своих представителей. Глубоко серьезной мудрости учил здесь Эмпедокл, задумчиво бродивший у Этны, пока не нашел себе в ее кратере могилы. Лирическая муза один из своих богатейших венков водрузила на чело Стезихора.
Если остров не создал ни одного мастера трагедии, то он с восторгом принял к себе Эсхила, когда тот, изгнанный из отечества, уже стариком, явился в Сиракузы. Большой театр этого города, как и театр Тавромения, огласился хорами великого драматурга. Для театра у Этны, который Гиерон основал у подошвы этой громовой горы, он написал трагедию «Этнянки», где воспел прибытие в Тавриду Гераклидов. Эпихарм и другие развлекали народ комедиями высокого стиля. На монетах свободных городов и монархов рука превосходных художников вырезала профили государственных мужей – работа, которой и поныне восхищаются и думают, что превзойти ее нельзя. Как рано ваяние достигло здесь своего расцвета, доказывают хорошо сохранившиеся скульптурные группы, которые когда-то украшали метопы святилища в Селинунте. Со всех высот далеко сияет дорическая роскошь колонн у храмов. Везде, куда ни устремится взгляд, красуются ипподромы, одеи, театры и термы.
Но эта превосходно сохранившаяся культура была слишком недалеко от Африки и поэтому могла быть опасна для ее могучего торгового государства – Карфагена. Уже за пять веков до нашей эры алчные и властолюбивые пуны стали делать попытки основаться на острове. Они разрушили Гимеру, Селинунт и гордый Агригент. Не прошло и ста лет, как почти весь юго-западный берег Сицилии был уже в их руках. Город Гиерона и обоих Дионисиев, который побеждал и Афины, дольше других отстаивал свою независимость. Но в 212 году до нашей эры он, вместе со всем островом, попал в руки римлян, против которых недолго мог защищать город и Архимед со всем искусством строить машины. Едва ли было счастьем для его жителей то обстоятельство, что с острова прогнали карфагенян. Грабительская система римских преторов истощала их не меньше, чем пожары пунов. Несколько веков остров оставался частью Римской империи и утратил свое значение. Но с V века ему пришлось испытать точно такую же судьбу, которая постигла и итальянский полуостров, когда туда вторглись чужие роды. Африка и Европа спорили из-за обладания им; первая в лице предводителя вандалов, Гейзериха, вторая в лице Одоакра, который положил конец глубоко потрясенной Римской империи. Потом явились остготы, король которых, Теодорих, подчинил себе всю Италию и Сицилию. Но германскому владычеству скоро пришел конец. За остготами в Италию пришли лонгобарды и разлились, не основывая там постоянного государства, многими потоками до Сицилии, где потом, спустя много времени, в отдельных округах и местностях было еще заметно лонгобардское население. Затем остров снова стал достоянием греков, когда великий полководец Велизарий завоевал его для византийского императора. Но нельзя думать, что в этот новый греческий период государственная и интеллектуальная жизнь Сицилии достигла той степени процветания, которую сколько-нибудь можно было бы сравнивать с культурой прежней греческой эпохи.
Палермо, который прежде имел только второстепенное значение среди городов острова, стал главным городом, и отсюда именем кесаря византийского островом правил наместник. Так прошло три века. Тогда с востока к берегам древней Тринакрии хлынул новый поток народов и скоро совсем ее затопил. Еще в первом веке существования ислама, когда ученики Пророка, одушевленные его обещанием великой награды в раю за распространение новой веры, разнеслись по всем направлениям, как песчаный смерч под бичем самума, полководец Муса, который скоро прославился, как завоеватель Испании, в своих хищнических набегах побывал на многих островах Средиземного моря, и в их числе на Сицилии, откуда, впрочем, скоро удалился. Много раз повторялись подобные набеги, от которых не было пощады и берегам полуострова, и только в 827 году сарацины прочно основались на острове. Завоевание этого острова предприняла фамилия Алгабидов, которая царствовала в Кайруане, в нынешней провинции Тунис. Как в Испании граф Юлиан призвал мухаммедан в Гибралтар, чтобы отомстить остготскому королю Родериху за насилие, учиненное над его дочерью Флориндой, и этим наводнил значительную часть Европы мухаммеданскими полчищами – так и в Сицилии измена одного мессинца Евфимия открыла исповедникам Корана гавань Тринакрии, подвластной Восточной римской империи. Уже в 831 году Палермо попал в их руки и стал резиденцией наместников Алгабидов. Но другие города, особенно на западном берегу, еще долго оставались собственностью византийцев. Самый значительный из них, Сиракузы, только в 878 году был завоеван арабами.
Об осаде и взятии этого города существует замечательное свидетельство греческого монаха Феодосия – его письмо, которое он послал из тюрьмы епископу Льву. «Мы побеждены, – говорится в этом письме. – Целый день наши стены дрожали под ударами стенобитных машин. Наши укрепления осыпались дождем камней и», наконец, пали под ударами разрушающих город таранов. По целым дням мы терпеливо переносили голод и питались только травой. Пищей для нас были самые отвратительные предметы. Наконец нужда довела нас до того, да будет это покрыто вечным молчанием, что мы пожирали маленьких детей и уже не содрогались при мысли о том, чтобы утолять свой голод человеческим мясом… Кто мог бы спокойно изображать эти ужасные сцены? Прежде мы набросились на кожу и шкуру буйволов, чтобы ее глодать. Многие из нас мололи кости животных и смешивали эту муку с водой из источника Аретузы. Маленькая мерка пшеницы стоила 150 и даже 200 золотых талеров. Но ужаснее всего было то, что за голодом пришла зараза и так называемый тетанус, который унес очень много жертв. У одних апоплексический удар поражал одну часть тела, другие умирали сразу. Некоторые раздувались, как мехи, и представляли из себя ужасное зрелище, пока их не поражала смерть. Когда Сиракузы были взяты, начальник города, знатный патриций, заперся в крепости. Он с семьюдесятью товарищами был взят в плен живым и через восемь дней казнен. Он встретил смерть мужественно, в возвышенном спокойствии духа. Ничто не могло его заставить его изменнически продать благо города за свою личную безопасность. То спокойное мужество, с которым он шел навстречу смерти, вызвало удивление даже в том, кто был причиной его казни. Не могу умолчать я и о том, как варварски жестоко поступили с Никитой, очень энергичным и смелым воином. Все время, пока продолжалась осада, он громко проклинал Мухаммеда, которого арабы считают величайшим Пророком. Когда палачи повалили его на землю, он сказал только эти слова: «Господи, прошу Тебя о милости». Они сорвали у несчастного кожу с груди до конца тела руками, еще у живого вырвали сердце и с удивительной жестокостью изорвали его зубами. Потом они скоблили его тело камнями и, наконец, бросили его, когда их бешенство улеглось. В одну темницу вместе с нами заперли абиссинцев, евреев, лонгобардов и христиан из разных областей, между которыми был епископ Милетский, святой человек. Последний был закован в железо. И ты, мой дорогой и достопочтенный владыко, вспомни своего бедного Феодосия, умоли Господа о милости, чтобы Он усмирил все эти бури и вывел нас из этого пленения. Да будет так!»
Победители отправили греческого архиепископа этого города, который в эллинскую эпоху был самым могучим городом во всем древнем мире, в Палермо. Тот же Феодосий рассказывает об этом так: «Когда партия пленников и их товарищей под наблюдением грубых эфиопов подошла к воротам Палермо, навстречу ей вышла толпа мусульман, которые пели победные песни». Далее монах рассказывает, что в самом городе, который он рассматривал и с завистью, и с удивлением, была ужасная сутолока. Ему казалось, что сюда собралось все племя сарацинов от востока до заката, от полночи и до моря. Город Палермо уже не мог вмещать в себя такое огромное количество людей. Он разорвал прежние стены, окружил себя венком предместий и в своем высокомерии грозил самым отдаленным народам и даже царственной Византии.
Удивительно, каким образом главный город сарацинского могущества, который при византийцах отнюдь не отличался особенно большим количеством жителей, мог так разрастись – меньше, чем за полстолетия, среди постоянных волнений и борьбы, что довольно долго после появления мухаммедан терзало Сицилию, как и Испанию. То, чем было для Андалусии правление Омайядов, для этого острова было правление Фатимидов. Их наместник, Гасан Бен Али, из рода Кельбидов, в 948 году основал свою резиденцию в Палермо и передал Сицилию, как независимый эмират, в наследственную собственность своей семье. Но не следует думать, что остров при арабах достиг такого процветания, какого достигла Испания при Абдурахмане и его преемниках.
Если при владычестве Кельбидов во всех центрах дорийской культуры на некоторое время воцарился мир, и благодаря этому торговля в городах, возделывание полей, а также науки, архитектура и поэзия стали развиваться, но этот счастливый период продолжался недолго. Междуусобицы вновь вызвали к жизни старое зло, которое только недавно было устранено, и притом в тот именно роковой момент, когда норманны, полные воинственной энергии и весьма сильные в военном отношении, думали изгнать сарацин в Африку.
Так народ за народом, поколение за поколением сменяли друг друга в Сицилии, поглощаемые Летой. В памяти людей также не было места для мифологических лестригонов и логофагов, циклопов и гигантов, как и для олимпийских богов, воспетых поэтами Эллады. Отзвучали имена многих…
Под развалинами разрушенной Гелы, на одиноком морском берегу нашел свое последнее пристанище старый Эсхил. Время разрушило великолепные эллинские постройки, храмы в Акрагасе, построенные титанами святилища Сегесты и Селинунта. Готские, лонгобардские и византийские города и деревни, в свою очередь обратились в развалины. Рядом с упавшими колоннами греческих храмов поднимались крыши мечетей, минареты и дворцы мухаммедан.
Тогда у мессинского Фароса, недалеко от Сциллы и Харибды, на том месте, где можно менее чем в один час переехать с материка на остров, появились два брата Готвиля с лихим и стойким войском людей Севера. Те завоевания, которые сделала в Сицилии Византия в лице своего полководца Маниака, когда Вильгельм Железная Рука проявил столь удивительную храбрость, не дали окончательных результатов, и земли, отбитые у неверных, снова попали в их руки. Но на острове уже с древних времен жили греки, которые подчинились мусульманскому игу. Они естественно готовы были дать христианам, которых они давно ожидали, как своих избавителей от ненавистного ига, все средства и открыть все пути, чтобы переехать Фарос и прогнать правоверных. Но и среди мусульман были люди, которые несмотря на различие веры, были не прочь для достижения своих целей искать помощи у христиан.
После падения кельбидского калифата, Сицилия находилась под властью враждовавших друг с другом князей. Один из них, Рашид, имел свою резиденцию в Мессине, где христианам, в силу гарантий, данных им сарацинами при взятии города, жилось лучше, чем в других городах. Но и они не любили арабов. Трое мессинских жителей, Ансальдо ди Патти, Николо Камулио и Жакопо Саккано, решили освободить свой родной город от угнетателей и, чтобы обсудить дело сообща, в августе 1060 года сошлись на острове святого Гиацинта. Там они решили предложить власть над Сицилией графу Рожеру и Роберту Гюискару, которые тогда, вместе с папой Николаем II, находились в Милете, в Калабрии. Это было время праздников, когда мусульмане целыми днями не оставляют своих домов. Это обстоятельство дало заговорщикам возможность, переодевшись, на маленьком корабле незамеченными выплыть из гавани. Чтобы навести арабов на ложный след, они шли сначала по направлению к Палермо, но на берег вышли в Реджио. Отсюда они отправились в Милет, пытались убедить графа Рожера идти в Сицилию и отдали ему старое знамя, которое когда-то император Аркадий подарил мессинцам за смелое дело, совершенное ими в Фессалониках. Рожер, которому это предложение было в высшей степени по душе, просил по этому поводу совета у папы, и последний дал ему свое согласие.
Прежде всего, чтобы узнать положение дел, в сентябре 1060 года нормандцы, в количестве почти двухсот рыцарей, под предводительством Рожера, переправились через залив. Они проникли в гавань Мессины, которая тогда находилась на некотором расстоянии от городских стен. Сарацины сделали бешеную вылазку из ворот. Граф прибег к хитрости, бросился в бегство, но вдруг повернулся, ринулся на врагов, смял их ряды и преследовал их до города.
Убив несколько врагов и захватив добычу, он снова отплыл в Реджио и там с Робертом Гюискаром, который, кажется, до сих пор находился на материке, снова отправился в Апулию, чтобы подчинить некоторые города, оказывавшие им сопротивление. Оба брата предполагали начать военные действия против Сицилии весной, но Ибн Тимна, араб, уроженец Палермо, заставил их приступить к делу скорее. Этот Ибн Тимна, который принадлежал к Кельбидам, имел притязание на эмират над всем островом. Он изгнал своего противника Ибн Меклати, который захватил власть в Катании и ее окрестностях. Но эту, уже приобретенную им власть, у него снова отнял другой вождь, Ибн Гаваши, которому была подчинена значительная часть южного острова, особенно долина Энны. Разжигаемый и местью, и честолюбием, он обратился теперь к норманнам, о славных подвигах которых на материке он уже слышал, чтобы с их помощью одолеть своих врагов-единоверцев.
В Реджио, где он нашел братьев Готвилей, он обещал им всемерную поддержку при завоевании Сицилии и предложил разделить с ними остров пополам. На их замечание, что у них недостаточно воинов, чтобы выдержать в битвах с мусульманами, араб отвечал, что его единоверцы слишком раздроблены и не могут оказать серьезного сопротивления, что под его властью находятся несколько районов на острове и что у него есть свой отряд. Предводители норманнов согласились на эти условия. Ибн Тимна клятвенно подтвердил договор и оставил в руках христиан своего маленького сына заложником – порукою в том, что он исполнит свои обязательства. Тогда Рожер стал готовиться к походу на Сицилию. Гюискар дал ему отряд воинов и корабли, которые стояли в Реджио, а сам вернулся в Апулию и там собрал маленькое войско – человек из пятисот. Командование над этим войском он поручил Рожеру, Ибн Тимну и Готфриду Риделлю, опытному норманну, которому было поручено вести флот.
В конце февраля 1061 года эта маленькая армия, которая должна была положить конец мусульманскому владычеству на Сицилии, переправилась через пролив и пристала к берегу выше мессинского маяка. Отсюда Рожер двинулся к западу, в область Раметты, которая лежит среди гор на возвышенности у моря. Когда Рожер ночью проезжал через горы, он увидел при лунном свете араба, который к нему приближался. Обнажив меч, он пришпорил своего коня, бросился на врага и одним ударом, если только мы захотим верить Готфриду Малатерра, рассек его пополам. После этого подвига, достойного Амадиса, норманны, собирая добычу, разбрелись по гористым окрестностям, а утром вернулись к своим кораблям. Но поднялся ветер, который не позволил им сесть на корабли. Между тем в Мессине их заметили, и жители с оружием в руках напали на пришельцев. Норманны оправились, встретили их в полном боевом порядке, отбили нападение и преследовали нападавших до ворот города, куда те, потеряв много людей, в панике бежали. Они готовы уже были пойти на приступ, когда заметили, что стены хорошо защищены и охраняются сильным гарнизоном и что против них выступают новые отряды противника. Победители были отброшены к горам, откуда однако сумели проложить себе дорогу в; равнину. И на этот раз они надеялись, что им удастся сесть на корабли, но буря свирепствовала еще сильнее, чем прежде, и им пришлось пробыть еще три дня на берегу, где им постоянно угрожало нападение со стороны сарацин. В час смертельной опасности они дали обет построить часовню святому Андронику в Реджио, если только он их спасет. И действительно святой настолько усмирил бурю, что можно было сесть на корабли. Сарацины погнались за ними на своих судах и почти их догнали. Но жители Реджио, преданные норманнам, вышли на своих кораблях навстречу врагам своей веры, и те, после интенсивной перестрелки из луков должны были отступить.
Рожер убедился, что его войско и флот недостаточно сильны для того, чтобы он мог действительно осуществить свои планы. В марте и апреле Роберт Гюискар старался собрать большее сильное войско под христианскими знаменами, чтобы отомстить врагам за недавнее поражение. Во главе значительного отряда он в мае собирался покинуть материк, но до него дошли сведения, да и сам он своими глазами мог убедиться в этом, всматриваясь с берега у Реджио в Мессину, что сарацины хорошо приготовились к обороне своего острова. На помощь мессинцам пришел флот из больших кораблей, вооруженных боевыми машинами. Братья Готвили, не зная, можно ли рискнуть на переезд, сели на суда – каждый на свое, чтобы разведать силы врага. Но, когда они осматривали берега, их заметили с палермитанских кораблей и погнались за ними, так что им пришлось вернуться в свой лагерь у Реджио. Посоветовавшись с другими вождями, они решили идти на Сицилию, и Гюискар передал под командование брату 270 отборных рыцарей, чтобы с ними переправиться через Фарос. Маленькое войско было готово к походу. Воины, сознавая, насколько опасно их положение, исповедались и получили отпущение грехов, оба брата дали обет вести благочестивую жизнь, если небо поможет им завоевать Сицилию, и все норманны молили Бога благословить их на это дело. Гюискар остался в Калабрии, по-видимому, для того, чтобы набрать войско. Но нетерпение не давало Рожеру покоя. На тринадцати судах он переправился с своими воинами через залив и ночью высадился у Калькарака, на шесть итальянских миль южнее Мессины. Флот он отослал назад, так как надеялся получить из Калабрии новые вспомогательные войска.
Утром граф со своими спутниками поехал верхом в Мессину и на дороге встретил каида, губернатора, который, как оказалось позднее, должен был принять на себя начальство над городом; он ехал, окруженный тридцатью вооруженными людьми; за ним следовал караван мулов, нагруженных деньгами. Норманны изрубили каида и всех его людей и были обрадованы известием, что флот привез из Калабрии еще 170 рыцарей. В маленьком христианском войске все ликовали, и победа казалась несомненной.