Страница:
Дело было в том, что Анна-Селена отправила на конкурс "лучший юный дизайнер" свою разработку рекламы собачьего корма — и неожиданно для себя получила приглашение участвовать в финальном туре, к которому прилагалась подробная анкета. Вопросы там были интересные, взрослые: например, про то, что из современных концепций нравится больше, что меньше, и вообще… Это была не какая-нибудь школьная анкета — примитивная, скучная и занудная. Эта анкета была про искусство! И, кстати, составили её так, как будто за Анну-Селену сцепились в схватке лучшие преподаватели дизайна столицы.
На самом деле, конечно, никто не вцеплялся. На предварительном этапе работа Анны-Селены действительно понравилась многим: было ясно, что путь ей определен в десятку лучших, или очень недалеко от таковой. Но анкеты, тем не менее, для всех рассылались типовые, абсолютно одинаковые. Точнее, почти для всех. Авторы явно безнадежных работ получили письма с благодарностью за участие и извинением — что-то вроде того, что какая-то мелочь не соответствует п. 22278-бис Общедоступных Правил. И что их работу с интересом ждут на следующем конкурсе, а сейчас — извините…
В общем, все было очень даже неплохо. Сейчас, на улице. Дома все будет скучно и грустно, если получится найти укромное местечко, где можно в одиночестве порисовать и помечтать. Найти бы только… На чердаке старшие братья устроили себе отличное место — когда-то оно было берлогой, потом — рубкой корабля, сейчас — звездолетом. Подвал для рисования никак не подходил: кто из настоящих художников хоть когда-нибудь рисовал в подвале? А в комнатах вечно кто-то мешал…
Электронный привратник вежливо поздоровался с подходящей девочкой и открыл калитку. Из дома как раз выходил отец.
— Как дела, Анна-Селена? — суховато спросил он.
— Здорово! Па, посмотри-ка!
— Ага… Это что у нас такое? Конкурс начинающих дизайнеров? Прошла в Финальный Тур? Интересно, интересно, всяческих успехов…
И Август Иоахим Альберт фон Стерлинг пошел к калитке, более ничего не сказав. Как всегда… Хорошее настроение, тоже как всегда, улетучилось непонятно куда, и Анна-Селена тихо вошла в дом. Поднявшись в свою комнату, она посмотрела в окно. Как и следовало ожидать, братья экспериментировали с бассейном, бегая вокруг воды и брызгаясь друг на друга. За их развлечением с выражением глубокого и искреннего ужаса наблюдал с дерева серый кот Кэррол — любимец семьи. А с веранды поглядывал молодой гувернер Олаф — без особого энтузиазма, но и без возражений. В руках у него была скучного вида книга, но всем в доме было известно, что для тренировки невозмутимости он читал "Вредные советы", дойдя уже до двадцать третьего тома.
— Тони, Алек! А ну быстро, время пить чай! Так… — и выдернул из кармана коммуникатор. — Анна-Селена, ты уже тут? Давай, чай ждет, церемония есть церемония. Тони, Алек! Я кому сказал?! Вы что, думаете вычерпать эту штуку до дна? Живо вытирайтесь и за стол!
По правде говоря, до гонга еще оставалось минут пять, но выдергивать ребят за стол принято пораньше — так зачем же нарушать старые добрые правила?
Через пять минут молодое поколение и воспитатель уже сидели за столом. И одновременно с ударом гонга в распахнувшуюся дверь въехала новинка от компании "Электрический мир" — интеллектуальный чайный столик. Поначалу он даже пугал некоторых гостей — при всем своем интеллекте он плохо предсказывал поведение людей и, случалось, во время фуршета был способен въехать прямо в ноги иному невнимательному гостю. Август Иоахим Альберт фон Стерлинг относился к этой разработке трепетно — первый экземпляр такого столика был подарен монарху одной из соседних стран и пользовался при дворе определенным успехом: видимо потому, что помогал в возрождении традиций. Мало кто оставался спокоен в душе, когда эта почти одушевленная мебель въезжала в залу приемов в полном соответствии со старыми добрыми традициями и церемонно произносила голосом лидера республиканской партии: "Полуденный кофий Его Величества и высочайших гостей!.."
— Анна-Селена, — мягко сказал гувернер, когда была выпита первая чашка и можно было перейти к разговору. — Я слышал про твои новые успехи на дизайнерском поприще… Скажи, можно мне будет посмотреть на твою анкету — или хотя бы на ее бланк? Честное слово, просто интересно… Из меня в свое время дизайнера не получилось, такие вот дела.
— Ага, — весело сказал Тони. — Все преподаватели говорят, что из них кого-то не получилось!
— Тони, — спокойно, как обычно, сказал Олаф. — К примеру, из тебя уже не получилась звезда балета, этому учатся лет с четырех… Из каждого человека кто-то да не получился. А у меня еще многое впереди, я же студент.
— Ну, да, — Тони чуть надулся и допустил ошибку: — А вот из Аськи не получится ничего, потому что…
Так говорить за столом было против принятых в доме правил.
— Тони! Вон отсюда! До вечера сидишь в своей комнате!
— Не больно-то и хотелось, — Тони демонстративно поплелся наверх.
— Я, пожалуй, пойду с ним? Или для этого тоже надо поскандалить? — мрачно спросил Алек.
— Скандалить не стоит. Хочешь идти — иди.
Братья гордо удалились.
— Дядя Олаф… Это все из-за меня, да? — Анна-Селена была готова расплакаться прямо на месте.
— Хм… Ты знаешь, наверное, нет… В их возрасте люди жутко любят задираться. Ты тоже скоро окажешься такой, — Олаф улыбнулся. — У меня в семье было принять оставлять за такие выходки без сладкого. Подозреваю, это сохранило мои зубы. А вообще, не нравится мне эта история с индексами, ох, как не нравится…
— А почему?
— Видишь ли, я учусь на юриста и недавно обнаружил, что, в сущности, вся эта индексация базируется не на законе, а на инструкции, срок действия которой истек очень давно… А юрист живет по принципу "пусть погибнет все, но в строгом соответствии с законом". Будь я бунтарем, я бы свернул шею нашему государству без всяких проблем.
— А зачем?
— Вот то-то и оно, Анна-Селена. Ага, спасибо за бланк… Так… Ну, вот, что и требовалось доказать — у тебя нет шанса получить премию. Даже твой браслет не поможет. Господи, в какое безобразие вляпались наши предки!
— А почему?
— Кто бы знал?.. Тебе нужен совет, как я понял?
— Да.
— Уезжай отсюда через несколько лет. Мне жаль, но это — не твоя страна. Отец будет только рад: дочь учится на дизайнера где-то за границей — это престижно и никто не будет спрашивать про что-то другое. Сейчас тебе, конечно, рано уезжать, а вот когда вырастешь… Мой тебе совет: подучи южные языки.
— А потом?
— Хм… Потом… Ты знаешь, как велик мир? И что в этом мире индекс есть от силы у тридцати процентов людей? И что специалисты могут жить одинаково хорошо везде, где им нравится, приезжая домой раз в несколько лет? И что с твоими талантами и возможностью получить образование везде, где захочешь, перед тобой открывается неплохая дорога?.. Поверь мне, хоть я и не пророк — в этом ты не встретишь особых проблем…
— А Вы?
— Я… Ты начинаешь влюбляться в меня?
Анна-Селена покраснела.
— А что, это так выглядит?
— Не знаю… У всех это выглядит по-разному… Слушай, через неделю у твоего отца День Рожденья, ты не забыла?
— Нет, а что?
— В мои времена особым шиком было подарить самоделку. Слушай, идея буклета про эту разумную мебель тебе не приходила в голову?
— Ой! Дядя Олаф! Это же класс! Счастливо, я бегу!
И, забыв обо всем, Анна-Селена поспешила к себе. Олаф с улыбкой поглядел ей вслед.
Набрасывать было интересно до безумия, только через пару минут стало ясно, что это будет не буклет, а маленький мультик о знакомстве стола и собаки. Анна-Селена отошла от компьютера и засела за стол с листами бумаги — придумывать рисунок было куда интереснее так… Вот так — уже не щенок, но еще не взрослый пес, вот…
Не шло. Не пошло ничего. Захотелось погулять — и Анна-Селена взяла коммуникатор.
— Дядя Олаф!
— Слушаю тебя, Анна-Селена. Знаешь, твои братья, похоже, решили продержаться в своей комнате до конца, а сподвигнуть их на приготовление уроков трудно… А как ты? Подвигается работа?
— Да так… Можно, я погуляю?
— Конечно. Возвращайся до шести вечера, как обычно.
— Ага!
И Анна-Селена отправилась в любимый Сиреневый Парк.
Если бы она тогда не пошла в парк. Или пошла, но не стала бы забираться в дальние аллеи, где в это время не встретишь ни души. Или даже бы зашла в эти аллеи, но отнеслась бы с большим недоверием к неизвестно откуда взявшемуся молодому человеку со странным именем Евдоким Сергеев… Чем он её тогда подкупил? Похвалами нарисованному щенку? Да ну, она не раз и не два слышала, как незнакомые дяди и тёти одобряли её рисунки. Самые разные: мелом на асфальте, красками на бумаге, сформированные на компьютере… Рассказами о таинственной ксенобиологии (это необычное название крепко врезалось в память девочки)? Тоже вряд ли: Анна-Селена целый год занималась биологией в районном Центре Детского Развития и Творчества и давно уже не млела от одного вида микроскопов, предметных стекол, центрифуг и прочего оборудования, а уж тем более — от разговоров о них.
И всё-таки было в Евдокиме Сергееве что-то такое особенное, притягательное, убедительное, что она, не задумываясь, пошла неизвестно куда со взрослым человеком, о котором ничего не знала. Несмотря на то, что еще в раннем детстве ей внушали, что идти куда-то с незнакомыми дядями и тетями нельзя. Наоборот, если тебя пытаются увести такие дяди и тёти, то надо громко плакать и кричать, и тогда придет дядя полицейский, отведет домой, а нехороших дядей и тёть — накажет. Конечно, Анна-Селена давно выросла из того возраста, когда верят во всемогущего и доброго дядю-полицейского, а так же Новогоднего Деда, Святых Хранителей и других сказочных персонажей, зато теперь она прекрасно понимала, какой может быть интерес к одиноко гуляющей девочке у таких дядей и тёть.
И ещё она знала, что настоящие преступники бывают совсем не похожи на преступников. Они пытаются казаться добрыми и ласковыми, и им это часто удается. Знала, но всё же пошла с незнакомым человеком. Почему? Ответа на этот вопрос у неё не было. И, наверное, никогда уже не будет. Но теперь всякий раз, попадая в очередную неприятность, девочка непременно спрашивала себя: "Зачем я пошла в тот день в парк?" и "Зачем я тогда пошла с этим незнакомцем?"
Вот и сейчас, плетясь в невольничьем караване, Анна-Селена не могла думать ни о чем другом. Какая она всё-таки несчастливая. Подумать только, когда-то она всерьез считала, что ничего на свете хуже нету, чем жить в "золотой клетке" — богатом доме, в котором ты никому не нужна и всем безразлична, а то и неприятна. Было время, когда она проливала слезы только из-за нескольких колких фраз, брошенных в её адрес во время школьной перемены, а то и вовсе из-за одного только смеха одноклассников над какой-нибудь её неловкой фразой или неудачным поступком.
Разве можно сравнить все эти мелочи с участью вампира? С жизнью, которую и жизнью-то назвать нельзя? Сама девочка это плохо понимала, но мадемуазель Виолетта и Наромарт, ссылаясь на умные книги, объясняли ей и Женьке, что вампиры — не живые и не мертвые. И, если сначала она радовалась тому, что не мертвая, то потом постепенно, но неумолимо на неё накатывало отчаяние оттого, что она — не живая.
А можно ли мелкие неприятности её прошлой жизни сравнить с похищением? Когда они шли с Рионой смотреть её хижину в глубине леса, маленькая вампирочка и подумать не могла, что им может что-то угрожать. Обитатели Кусачего леса казались милыми и добрыми, а сама Риона — дружелюбной и общительной девчонкой. Новые подружки весело болтали, увлеченно обсуждая, как лучше оформлять клумбы. Оказалось, что Риона, как и сама Анна-Селена очень любит выращивать цветы, но при этом не имеет ни малейшего понятия о научном подходе к этому важному делу. Да и как она могла об этом знать, если в местном языке даже не было слов для обозначения такого основополагающего понятия как "ландшафтный дизайн". С другой стороны, нехватку образования местная девочка с лихвой возмещала практическим опытом и врождённым вкусом. А ещё Риона держалась с новой знакомой на равных, без робости, но и без заносчивости. Именно о такой подруге Анна-Селена мечтала раньше, ведь дома подруг у неё не было: кто же захочет дружить с безиндой?
И когда из темноты на них налетели похитители, девочка просто обмерла от страха. Наверное, она могла вырваться, ведь превращение в вампира сделало её намного сильнее, чем можно было предположить, глядя на хрупкую десятилетнюю девочку. Уж совершенно точно, она могла превратиться в летучую мышь и улететь от разбойников. Но тогда, парализованная страхом, она даже не подумала об этих возможностях. Потом, когда, её запихали в мешок и перевозили через реку на плоту, она чувствовала рядом какой-то особенный, мертвящий, как ни странно звучит такое определение в мыслях уже не живого человека, холод текущей воды и думала только об одном: чтобы мешок случайно не упал в реку. Это означало немедленную гибель: естественная проточная вода убивает вампиров почти мгновенно и так же верно, как и прямой солнечный свет. И, если от губительных солнечных лучей кольцо, полученное Наромартом от Элистри, могло защищать Анну-Селену довольно продолжительное время, то про волшебную защиту от текущей воды богиня ничего не обещала.
Последнюю возможность для попытки бежать вампирочка упустила, когда её везли в город. Даже перекинутая поперек лошадиной спины и крепко придерживаемая сверху всадником, она всё же могла бы попытаться трансформироваться в летучую мышь и попытаться улететь. Но теперь уже — именно попытаться. Потому что рядом с похитителями скакал человек, обладавший могуществом Повелителя Праха. Она почувствовала его силу ещё до того, как плот ткнулся в берег реки. К счастью для Анны-Селены, мощь Повелителя была сосредоточенна на управлении низшими не-мертвыми. Появления рядом с собой маленькой вампирочки он просто не заметил.
Когда её вытряхнули из мешка и переложили на лошадь, девочка успела рассмотреть таинственного Повелителя. Она представляла его высоким седобородым старцем в черной мантии и с пронзительным взглядом холодных черных глаз. Но оказалось, что Повелитель не просто молод, а, можно сказать, неприлично юн, чуть постарше Тони или Женьки. Да и никаким, строго говоря, Повелителем этот чернокожий подросток не был: вся сила была заключена в висевшем у него на груди амулете. Только вот этой самой силы в этом маленьком блестящем диске было вполне достаточно не только для того, чтобы полностью подчинить себе маленькую вампирочку, но даже и для того, чтобы уничтожить её на месте. Была, конечно, слабая надежда, что юноша не умеет использовать амулет на полную мощь, но, поразмыслив, Анна-Селена решила не искушать судьбу.
Девочка предполагала, что разбойники запрут их в какой-нибудь темный подвал, откуда она, дождавшись подходящего момента, ускользнет, обернувшись туманом. Кто же знал, что её и Сережку продадут на рынке, как продают в зоологических магазинах котят или морских свинок? Кто же мог подумать, что придется целый день идти пешком под прямым светом местного солнца? Хорошо ещё, что погода была не слишком солнечной, светило постоянно пряталось за облаками, увы, слишком уж легкими и прозрачными. К тому же, облака очень уж быстро проносились мимо, и тогда оно снова начинало щедро изливать на землю свои лучи. Не будь на ней кольца, вампирочка превратилась бы в горстку праха ещё не доходя до рынка. Но и возможности подарка Элистри были не беспредельны. С каждым часом пути Анна-Селена чувствовала, как слабеет кольцо, — и слабела сама.
А день всё не кончался и не кончался. Пыльная дорога петляла по холмам, среди полей и виноградников. Изредка на пути попадались деревни: длинные ряды хижин вдоль дороги, скрытые за высокими каменными заборами. Должно быть, работорговцев в них не любили: при приближении каравана поселения словно вымирали. Лишь на центральных площадях девочка видела людей, в основном — убеленных сединами стариков и старух. И никто из местных жителей не делал попыток заговорить ни с купцами, ни с охранниками.
Те, в свою очередь, тоже не пытались завести разговор с местными жителями. Видимо, купцы не рассчитывали на них, как на возможных покупателей, а охрана… А и вправду, что может быть общего у охранника каравана рабов и простого крестьянина? Так что деревни были интересны хозяевам и охранникам разве что как места, где можно пополнить запасы воды. Но для этого не нужно было ни с кем разговаривать: просто пара охранников останавливалась у колодца, вытаскивала бадейку и разливала холодную воду по мехам и флягам. Караван при этом не останавливался. Рабов поили только на полуденном привале, каждому полагалась кружка воды. Кроме того, охранники выдали всем по ломтю серого ноздреватого хлеба и по два небольших яблока. На время еды их даже развязывали — по очереди, связку за связкой. К счастью, у надсмотрщиков были дела поважнее, чем замечать, что на запястьях девочки веревка не оставила никаких следов.
Еда и питье Анне-Селене, естественно, были не нужны. Она попыталась, было, предложить свою порцию Сережке, но тот не просто отказался, а грубо потребовал, чтобы она всё съела сама.
— Да не хочу я есть, — затянула вампирочка свою обычную песню, но тут это не подействовало.
— Ешь, а то совсем с голоду ноги протянешь, — буркнул в ответ Сережка, торопливо дожёвывая остатки своей порции.
Девочка обидчиво замолкла и кое-как сгрызла яблоки и проглотила краюху. Вреда от человеческой пищи не было никакого, просто противный привкус во рту. Только вот и пользы никакой не было. Она же хотела как лучше, ведь Сережке человеческая пища как раз могла бы помочь.
И только тут Анна-Селена поняла, что и Сережка, в свою очередь, тоже хотел как лучше. Мальчишке тоже было тяжело идти, не так, как ей, по-своему. И он точно знал, что человеку, для того, чтобы вынести этот путь необходимо есть. Не знал он лишь того, что Анна-Селена вовсе не была человеком, и еда ей была не нужна.
После кормежки рабов снова привязывали к длинным канатам, а затем позволили справить нужду, по очереди отгоняя связку за связкой к росшим неподалеку от места привала густым зарослям можжевельника. Потом снова погнали вперед по дороге — опять без отдыха до самого вечера.
Анна-Селена очень надеялась, что погода переменится, небо закроют тучи, но время шло, а тучи так и не появились. Местное солнце же, словно специально издеваясь над маленькой вампирочкой, ползло к горизонту до невозможности медленно. Силы убывали быстрее. Хотелось упасть и просто лежать, что бы ни было дальше.
Она не знала, что заставляет её двигаться. То ли упрямство, то ли тайный страх, то ли ещё какое-то неизвестное ей самой чувство. Но девочка не падала, а продолжала брести. Ничего не замечая вокруг себя, она шла и шла, словно кто-то неведомый руководил ей, будто управляемой куклой-игрушкой производства корпорации "Электрический мир" — как когда-то сама она управляла такими куклами. Шла до тех пор, пока силы не оставили её окончательно. Тогда свет померк в её глазах, ноги подкосились, и сознание покинуло Анну-Селену…
Охраннику каравана рабов платят поденно. Семь серебряных маретов в сутки, да хозяйские харчи. А вот отрабатывать деньги приходится по-разному. Бывает, целый день дуешь пиво в таверне, спишь как сурок, да с девками тешишься, а денежки идут. Хоть рабы и сидят в городском невольничьем бараке под охраной местных воинов, но наемнику-то всё едино: коли подрядился почтенный купец платить всю дорогу — пусть выкладывает денежки. А нет — так пусть себе других охранников ищет, если только найдет. Слухи о тех купцах, что слово не держат, бегут по миру быстрее самого резвого скакуна: наемники всей Империи крепко держатся друг за друга, и тот, кто обманет одного, сразу станет врагом всех.
Но бывает и наоборот. Найдется в караване отчаюга, готовый рискнуть собственной жизнью, так иди потом по следу, чтобы вернуть хозяину сбежавшую собственность. За бежавшего раба из жалования каждого вычитают его полную стоимость, а бегут они обычно в самую худшую погоду, да и плутают в самых мерзких местах: в чащобах, в болотах, а то и в пещеры забредут. Сплошь и рядом бывает: преследуешь беглого, а воевать приходится то с кобольдами, то с волками-людоедами, то ещё с какими тварями, давно уже беглеца в своих желудках переварившими, да в поисках добавки рыщущими.
Вот и выходит, что бы ни случилось в дороге — расхлебывать охранникам. Поэтому опытный наёмник в рабах не хуже купца разбирается, от кого чего ожидать можно. Неприятностей-то на свою шею никто не ищет.
Только вот разбирается охранник, а решает всё одно — купец. Была бы воля Меро — не взял бы он с собой этих двух малолеток, пусть и дешево. Видно же, что с каждым из них мороки не оберешься. Девчонка — дохлая совсем, больная то есть. Лицо — словно сметаной вымазали. Ей бы в постели лежать, да лекаря слушать — может, и вернет себе здоровье. А в караване — по всему видно, не жилец. До полуденного привала, поди, не дотянет, свалится.
С мальчишкой другие неприятности. Здоровья перенести путь у него должно хватить, но с первого взгляда было ясно, что парень изрядно строптив. И, похоже, с судьбой раба не смирился. Интересно было бы расспросить тех, кто продавал детей, где они этого паренька раздобыли, но заниматься этим Меро было некогда: продавцы пришли перед самым отправлением каравана, когда рабов уже вывели из барака и распределили по связкам. В этом караване рыбы были спокойные, к своему положению давно и привыкшие и смирившиеся, и хозяева не сочли нужным тратиться на цепи, хотя и везли на всякий случай в фургоне несколько оков, рогаток и колодок: мало ли что в дороге приключиться может. Но с самого выхода из Итлены к этим приспособлениям не пришлось прибегнуть ни разу.
Воля Меро, он бы, ради предосторожности, да и для обучения, от греха подальше, надел бы на шею мальчишке колодку. Но без приказа хозяина такие вещи надсмотрщикам делать запрещалось, а купцы, конечно, не стали бы задерживать отправление каравана из-за невнятных подозрений наемника. Поэтому охранник ограничился лишь тем, что внимательно присматривал за детьми, да и своим ребятам подсказал быть начеку.
К его удивлению, никаких неприятностей до обеда не случилось. Девчонка, хоть и бледная, словно из Аэлисова царства, но шла довольно бодро, ничуть связку не тормозила. Мальчишка, хоть и зыркал во все стороны глазищами, строптивость свою никак не выказывал. В обед, когда рабов развязывали, Меро незаметно всё время подглядывал: не рванет ли он вдруг к опушке, пытаясь укрыться в зарослях можжевельника и земляного ореха. Но тот сидел смирно, и причину этого Меро понял довольно быстро, когда мальчик заговорил с девочкой. Похоже, они были родственниками. Может, брат и сестра, может, более дальняя родня. Но, в любом случае, заключил наемник, девчонка эта привязывает мальчишку к каравану ничуть не слабее доброй веревки.
После привала наемник серьезного внимания детям уже не уделял. В караване было почти семь десятков рабов, много чести всё время думать о двоих. Десяток охранников, которыми командовал Меро, постоянно перемещались на лошадях вдоль каравана, зорко наблюдая за тем, не происходит ли чего необычного. Десять человек — не так уж и много для охраны такого большого каравана. Из Итлены они вывели две дюжины рабов, но в пути караван сильно разбух: в малозаселенных внутренних землях Лакарского полуострова рабы были дешевы, а на ярмарках Восьмиградья за них можно было выручить двойную, если не тройную, цену. Вот и прикупали купцы ходячий товар. Прибыль для них — превыше всего.
Когда рабов пришлось собирать уже не в две, а в три связки, Меро стал подумывать над тем, чтобы взять в охрану еще пару человек. Всех денег не заработаешь, а вот усилить ночные караулы не мешало бы: хоть в караване и были собраны покладистые рабы, да только в тихой роще порой водятся зубастые волки. Но подходящих людей за время кратких стоянок в городах найти не удавалось, а кого попало Меро брать не собирался. Лучше уж вымотаться, как пастуший пес, чем довериться ненадежному человеку, а потом терзаться: случится несчастье или помилуют боги.
Выручали наемников собаки. Меро считался хозяином четырех верных рабов Ренса — крупных черных с подпалинами кобелей с массивной нижней челюстью. Обученные выслеживать жертв и вести бой с любым противником — будь то медведь, орк или горгулья, псы вызывали у рабов не меньший ужас, чем вольные над их жизнью и смертью хозяева каравана. Сознавая собственную силу, собаки не брехали попусту, не щелкали понапрасну огромными, белыми, словно сахар, клыками. Они степенно трусили по бокам каравана, нарочито не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Но все: и невольники, и наемники, и хозяева знали, что если кто-то из рабов попытается бежать, то от показного безразличия кобелей не останется и следа. Когда псы настигали беглеца, спасти жизнь он мог только одним способом: упасть на землю и не шевелиться. Наемники дрессировали собак так, чтобы те не портили дорогостоящий товар. Псы останавливались над лежащим человеком и ждали, пока подойдет хозяин и отведет беглого раба обратно к его владельцу. Но горе тому, кто пытался сопротивляться. Мог ли измученный невольник, чье тело прикрывали только лохмотья, а вооружение состояло из подобранной палки (в лучшем случае — украденного кинжала), противостоять здоровому откормленному боевому псу, чье единственное уязвимое место — горло, прикрывал широкий кожаный ошейник, усаженный острыми бронзовыми шипами. Среди рабов ходили легенды, что где-то когда-то кто-то голыми руками справился с собакой-убийцей: то ли задушил, то ли разорвал пасть, и обрел свободу, но всерьез в эту сказку никто не верил.