— Ага, особенно этот предатель, — настроение у Женьки окончательно испортилось, когда Наромарт упомянул его в одном ряду с русийским магом.
   — А, по-моему, он как раз делал то же самое, что и эти твои ребята с островов. Велика ли разница, как убить — своими руками или руками другого человека?
   — Ребята с островов друг друга не знали. А к Евсею мы в гости пришли, как к другу. Чай вместе пили, все рассказали… Если он так Зуратели боялся — мог бы сразу отказаться нам помогать. А то сначала помог, а потом предал. Тоже мне, Рыцарь Крапивы. Если они все такие предатели, то правильно их повсюду не любят!
   — Ребята с островов знали, что против них — не враги, а такие же, как и они — которых заставили. Это же не враги, я бы их убивать не стал, — улучил возможность высказаться Сережка.
   — Это вот так здесь говорить хорошо, когда для тебя это все сказки. А когда в лицо тебе направлен меч, и если ты не поднимешь в ответ свой, то умрешь, все сразу становится по-другому, — Женька старался придать своему голосу уверенность, но ему не очень-то это удавалось. Ведь меча ему пока что держать в руках не приходилось — разве что изредка деревянный муляж-бокен, когда на тренировках в секции айкидо отрабатывались приемы самообороны против вооруженного мечом противника. Тогда ему эти занятия казались не очень умными и наивными — трудно себе представить, чтобы в начале третьего тысячелетия кто-то бегал по Киеву с настоящим мечом и желанием убить. Все нормальные убийцы (если только убийцу можно назвать нормальным) давно перешли либо на ножи, либо на огнестрельное оружие. Однако, оказавшись в Риттерберге, свое отношение к тем тренировкам он изменил — теперь полученные знания могли пригодиться в любой момент. Жаль только, что знаний этих оказалось совсем немного, но здесь исправить уже ничего было нельзя.
   — Надеюсь, ребята, вам не придется решать эти проблемы на практике, — попробовал подвести итог Мирон. Женька хотел что-то ответить, но не успел: с передка донесся голос правившего фургоном Сашки:
   — Эгей, похоже, это наш дуб.
   Женька, Сережка и Балис живо соскочили с повозки, Анна-Селена, сидевшая ближе к Сашке, выбралась на передок, Наромарт неуклюже замешкался. Мирон помог ему выбраться из фургона, и теперь все путешественники смотрели на открывшийся впереди вид.
   В этом месте ущелье расширялось, стены его становились более пологими, между камней то тут, то там мелькали зеленые пятна травы. Левую стену рассекала узкая щель, куда уходила тонкая лента ответвляющейся дороги. А у самой развилки рос непонятно как здесь очутившийся дуб. Не очень высокий, зато толщиной, наверное, в четыре обхвата, раскинувший во все стороны могучие узловатые ветви, покрытые густой зеленой листвой. Совсем молодой, светло-зеленой листвой, словно сейчас только вступала в свои права весна.
   — Думаю, это то место, о котором нам говорилось во снах, без всяких сомнений, — нарушил молчание Наромарт. — Саша, в ущелье точка перехода?
   Казачонок прислушался к собственным ощущениям.
   — Да, и очень близко.
   — Что ж, как и предполагалось… Ну что, поворачиваем?
   — Вроде, все уже решили, — недовольно проворчал Женька.
   — Тогда, вперед.
   Эльф хотел забраться в повозку, но Гаяускас остановил его.
   — На два слова, Наромарт.
   — Пожалуйста.
   Когда они отошли на несколько шагов, чтобы остальные не могли слышать разговора, Балис сказал:
   — Сегодня утром Вы сильно помогли мне. После того, как я рассказал Вам о сне, мне стало намного легче.
   — Мы договорились, что еще вернемся к нашему разговору, — напомнил темный эльф.
   — Верно. И мы обязательно к нему вернемся. Но сейчас разговор не обо мне, а о Вас. Может, Вам тоже стоит более активно бороться со своими страхами?
   — Что именно Вы предлагаете?
   — Мы сейчас попадем в новый мир. Мир, которого не знаем мы, и который не знает нас. Может, Вам стоит войти в него с открытым лицом?
   С минуту Наромарт раздумывал, затем произнес:
   — Пусть так!
   И, решительно откинув капюшон, вернулся к повозке.
   За поворотом дорога довольно резко стала клониться вниз. Склон горы слева неожиданно резко оборвался, открылся котлован глубокой впадины. Гаяускас, давно не бывавший в горах, почувствовал себя несколько неуютно. С одной стороны почти отвесная стена, с другой — пропасть, а между ними — дорога шириной каких-то пяток метров. Он соскочил с повозки, чтобы посмотреть, насколько крут склон котловины. Увиденное не сильно вдохновляло: пусть перед ним оказался и не обрыв, но крутизна склона была на глаз градусов шестьдесят, к тому же сам склон представлял из себя осыпь с густо разбросанными по ней крупными валунами. И только метрах на пятистах книзу он становился более пологим и обрастал невысокими сосенками.
   — Неприятный склон, — сообщил Балис, забираясь обратно в повозку.
   Наромарт что-то ответил на непонятном ему языке.
   — Что? — переспросил Гаяускас.
   Темный эльф снова что-то сказал, и капитан снова его не понял. Да и не только капитан.
   — Ох ты, мы же с Тропы сошли, как же я забыл, — донесся снаружи голос правящего конем казачонка.
   — Что забыл, Саша? — с беспокойством спросил Мирон.
   — На Тропе все друг друга понимают. А на Гранях — как придется.
   — В-весело, — пробормотал Балис. — И как мы теперь будем?
   — Нужен системный подход.
   Мирон достал из кармана ветровки блокнот и авторучку и принялся расчерчивать небольшую табличку. С интересом наблюдавший за его действиями, Наромарт откуда-то из складок плаща извлек плоскую металлическую коробочку, больше всего напоминавшую своим видом портсигар, и металлическую же тонкую палочку с заостренным концом. И то и другое он протянул их Нижниченко. Открыв створки, Мирон с удивлением обнаружил, что имеет дело с подобием записной книжки: внутренние стороны металлических пластинок были покрыты слоем воска, на котором отчетливо виднелись нацарапанные палочкой значки. Утвердительно кивнув, Мирон вернул предметы черному эльфу и приступил к опросу.
   — Сначала попробуем разобраться, кто чего умеет. Кто понимает — отвечайте. Кто говорит по-русски?
   Как и ожидалось, ответили все, кроме Наромарта и Анны-Селены.
   — Хорошо. На украiньской мове размовляете?
   Все трое мальчишек ответили утвердительно, Гаяускас промолчал.
   — Do you speak English? [3]- продолжал Нижниченко.
   — Yes, I do,  [4]— капитан предположил, что будет единственным собеседником, но к нему присоединился Женька:
   — Yes, I can speak English a little. [5]
   — А это какой язык? Английский? — поинтересовался Сережка, очередной раз давший волю своему любопытству.
   — Именно, — кивнул Мирон.
   — Parlez-vous francas? [6]
   — Oui,  [7]— на сей раз компанию Балису никто не составил.
   — Ты и французский знаешь? — изумился Нижниченко.
   — Тебе можно, а мне — нельзя?
   — Да я кроме этой фразы и "amore" [8]не знаю ничего. Это больше для них, — Мирон кивнул на молчащих Наромарта и Анну-Селену, и продолжил. — Sprechen Sie Deutsch? [9]
   — Ja. — снова ответил только Гаяускас. [10]
   — Слушай, Бинокль, а ты насколько хорошо владеешь этими языками?
   — Шекспира, Дюма и Гете в подлиннике без словаря читать, безусловно, не сяду, но объясниться смогу.
   — Круто, — совершенно искренне одобрил Женька.
   — Ага, — кивнул Сережка.
   — Что тут такого, у господ офицеров знать несколько иностранных языков считалось обычным делом, — с некоторым чувством превосходства сообщил Сашка.
   — Традиции царской Армии были несколько… утрачены, — попробовал объяснить Мирон, и тут же поймал себя на мысли, что лучше бы было промолчать.
   К счастью, Сашка не стал развивать тему, ограничившись ироничным:
   — Да я понимаю…
   После чего Мирон продолжил опрос:
   — Татарча эйт? [11]
   В знании этого языка никто не признался.
   — Тогда у меня — все, — грустно сказал Мирон, заполняя минусами очередной столбик. — Балис, твоя очередь.
   — Боюсь, шансов мало. Для начала — литовский. Ar jus kalbate lietuviskai? [12]
   Молчание.
   — Kas te rДДgite eesti keelt? [13]
   Молчание.
   — Других языков я, можно сказать, не знаю.
   — А можно сказать, что ещё кое-что знаешь? — хитро усмехнулся Мирон.
   — Ну, воспоминания детства кое-какие остались. Потом еще во Флоте пришлось с итальянским ознакомиться…
   — Пробуй все, что можешь. Видишь же, для девочки и эльфа мы языка пока не подобрали.
   — Хорошо. Vai jus runajat latviski? [14]
   Молчание.
   — Czy mowi panove po polsku? [15]
   Молчание.
   — Parla Italiano? [16]
   Молчание.
   — Все. Полное и окончательное все, — подвел итог Балис. — Белорусский выучить не сподобился, единственный раз слышал от Олежки Скобелева белорусскую речь только на неделе дружбы народов в седьмом классе: "Сердечно запрошаем подороже и попригоже Белорусси — краине блакитных озер, могутных сосен и щирых, процовитых людей".
   И на эту цитату ни Наромарт, ни Анна-Селена не отреагировали.
   — Белорусский нам бы вряд ли помог, — грустно улыбнулся Нижниченко. — Те, кто говорят на белорусском, должны хоть немного понимать и русский, и украинский. Так что — здесь нам ловить нечего. Кстати, а что, в Вильнюсе в семидесятых говорили на польском и латышском?
   — Сразу видно, что в Прибалтике Вы, товарищ генерал, не работали.
   — Не приходилось. А что всё-таки не так?
   — Понимаешь, большинство тех, кто не бывал в Прибалтике, рассматривают её как единое целое. Для них каждый прибалт говорит на всех трех языках. А на самом-то деле, всё совсем по-другому. Три замкнутых на себя узких мирка. Каждый говорит на своём языке и не испытывает ни малейшего желания изучать чужой.
   — Выходит, что…
   — В Вильнюсе, естественно, говорили на литовском и русском.
   — Ну а ты откуда взялся, такой нетипичный?
   — Из Ленинграда. Я ж тебе рассказывал, когда гостил в Севастополе…
   — Это я помню, — улыбнулся Мирон. — Просто интересно стало, если для литовцев говорить на эстонском и латышском настолько нетипично, то почему ты этими языками владеешь?
   — Просто у меня в детстве было увлечение — языки учить. У меня же мама — наполовину эстонка. Так что с самого детства — три языка. Мне нравилось, хотелось еще какой-нибудь язык изучить. Родители только радовались. И пошло: английский, французский, немецкий… А польский и латышский — это уже в Вильнюсе, когда постарше был. Друзья были — латыши и поляки. Вот их-то я немного и поэксплуатировал.
   — Поучительно… Ладно, продолжим опрос Саша?
   — Кроме русского и украинского я ничего не знаю.
   — Женя?
   — Казахский. Сен казакша билесын ба? [17]
   И снова неудача.
   — Сережа?
   — Молдавский знаю, конечно. Ворбиць ын лимба молдовеняске? [18]
   Нет ответа.
   — Гагаузский немного. Гагаизджа канушьёрсунуз? [19]
   Молчание.
   — Могу попробовать на румынском, — виноватым голосом сказал Серёжка, словно это из-за него спутники утратили возможность общаться. — Только вряд ли это что изменит, он же на молдавский очень похож. Vorbiюi romвneєte? [20]
   Как и предполагал мальчишка, и этот язык оказался эльфу и девочке незнакомым.
   — И что мы теперь делать будем?
   — Погодите, — мелькнула догадка у Женьки. — А так — понимаете?
   — Ой, я уже испугалась, что мы не сможем с вами разговаривать, — воскликнула Анна-Селена.
   — Ну, все-таки смогли объясниться, — с явным облегчением произнес Наромарт.
   — На каком языке ты с ними говоришь? — поинтересовался Мирон.
   — На языке того города, где мы встретились. Наверное, это дополнительное действие магии Зуратели — попадая в город, мы смогли говорить на местном языке.
   — Жалко, что, сойдя с Дороги, мы не стали говорить на местном языке, — вздохнул Сережка.
   — Жалко конечно, — согласился Мирон. — Но попробуем и с местными как-нибудь разобраться. А ты, Женя, теперь у нас самый важный человек — переводчик.
   Бескровные губы маленького вампира тронула улыбка. Наверное, первая с того момента, когда повозка Наромарта наехала на костер Сашки и Мирона.
   — На всякий случай расспроси Наромарта и Анну-Селену о том, какие языки они знают.
   Оказалось, что и у эльфа, и у девочки языковой запас был солидным. Анна-Селена кроме родного говорила еще на двух языках своего мира, а Наромарт, помимо двух человеческих языков своей Грани, владел так же тремя диалектами эльфийского, языком подземных гномов и, что самое удивительное, драконьим.
   — А разве драконы существуют? — простодушно удивился Сережка.
   Вопрос повис в воздухе.
   — Жень, ну спроси его про драконов…
   — Делать мне больше нечего, — проворчал Женька. — Вот учи их язык и сам расспрашивай.
   — Жалко тебе, что ли? — заступился за младшего Саша.
   — Да ничего мне не жалко, — раздраженно пояснил Женька. — Просто, такие истории надо не в переводах слушать. А из меня рассказчик никудышней, это я точно знаю.
   Фургон уютно поскрипывал и покачивался на ходу. На дороге никого. Однообразная череда кустов справа и слева навевали скуку и сон. Только Ушастик неутомимо перебирал копытами, его совершенно не трогало однообразие пути. Минуты складывались в часы. Риона задремала и перестала изводить дядю своей тысячей «почему». Не исключено, что ей снилась паутина, Повсеместно Протянутая Пауком. Эта мысль ненадолго отогнала дрёму, и Йеми невольно улыбнулся. Солнце перевалило за полдень. Через пару часов можно сделать привал, а до Кусачего леса на этот раз явно удастся добраться до заката.
   Очередной поворот заставил Йеми вспомнить о богах и об их удивительной зависти к планам смертных. Посреди дороги стояла повозка, запряжённая конём, вокруг которой столпились странные люди, явно занятые обсуждением какого-то важного вопроса. Через мгновенье сон окончательно покинул жупана, ибо он догадался, что обсуждаемый вопрос явно из разряда "в какую сторону ехать", что странно, ибо на тракте из Прига в Плесков нет развилок (если не считать поворота в Кусачий лес), а решать вопрос о цели путешествия посреди пути — явно неразумно для людей солидных, путешествующих с повозкой и детьми. Ведь не могут же они тоже направляться в Кусачий лес? Купцы, конечно, могли захотеть оказаться на торжище раньше своих соперников, но тогда зачем с ними дети, тем более, если одна из них — девочка? Может, это не купцы, а разбойники, захватившие повозку, коня и детей? Нет, не похоже: в этой странной компании совсем не чувствуется взаимной враждебности, а своим чувствам следует доверять, пусть и до известного предела. Так кто же они, в конце концов? Неожиданно для себя Йеми понял, что совершил непростительную ошибку, что не задал себе этого вопроса раньше, увлёкшись построению догадок о причинах странного поведения новых для себя людей. Итак, самый заметный из них — высоченный чернокожий калека с изуродованной шрамами правой половиной лица. Ещё заметно, что у него проблемы с правой рукой и правой ногой. Немногим ниже другой, явно воин, судя по тому, как он осматривался и привычности, с которой придерживал свисавшее с плеча на ремешке странного вида оружие. В том, что это оружие, Йеми сомневался не долго. Конечно, такая вычурная штука могла оказаться и инструментом какого-нибудь неведомого ремесла, колдовским приспособлением или культовым предметом, но последние предположения отчего-то показались совершенно неуместными. Третий взрослый и, по виду, старейший среди чужаков, в этой непонятной компании выделялся только своей обыкновенностью: переодень его в нормальную одежду и не отличишь от цехового мастера, скажем, из Прига. Четверо детей, из них одна девочка. Старший вооружён длинным и необычно тонким мечом и кинжалом. Может, он из благородных?
   Тщательнее рассмотреть чужаков не удалось. Неутомимый Ушастик дотащил фургон до места, где пялиться на встреченных путников было бы уже просто невежливо. Ладно, не удалось угадать, можно спросить. Повинуясь движению вожжей, коняга встал, как вкопанный.
   — Лёгкого вам пути, почтеннейшие!
   Двое чужаков явно ответили приветствиями, но на каких-то совершенно непонятных языках. Наверное, они и вправду совсем издалека. Что ж, кагманский язык они не узнали. Надо бы попробовать морритский — наверняка они откуда-то из Империи.
   — Удачи и процветания вам, достойнейшие!
   Реакция на его приветствие оказалось совершенно невероятной: на лицах абсолютно у всех встречных, от девочки до ремесленника отразилась крайняя степень изумления. Даже изудородованное лицо чернокожего здоровяка (точнее, его живая половина) не смогло скрыть волнение.
   — А я поняла, — громко сказала на морритском девочка.
   — И я, — подхватил младший мальчишка. — Здорово, я еще и на…
   Тут ему под ребра очень аккуратно и скрытно (но Йеми заметил это движение) въехал острый локоть мальчика с мечом, и фраза оборвалась на полуслове.
   Возникшую паузу заполнил "цеховой мастер":
   — И тебе удачи и процветания, достойнейший!
   Риона, должно быть, проснувшаяся от остановки, шёпотом спросила:
   — Это кто, дядя Йеми?
   — Пока не знаю, тигрёнок.
   Действительно не знал, но очень хотел узнать.
   — Куда путь держите? — дежурный обмен приветствиями явно становился содержательным.
   — В город, на ярмарку, — теперь говорил чёрнокожий. Странная компания во время разговора казалась напряжённой, как будто каждый в ней опасался, что сосед выболтает какой-то важный секрет.
   — Так в городах ближайшая ярмарка через полгода будет. Может, вы на Кусачинскую ярмарку едете? Так она совсем не в городе и начнётся почти через осьмицу, когда Умбриэль в силу войдёт.
   — Может, и на Кусачинскую, — дылда явно ухватился за предложенную идею. Дело становилось всё интереснее и интереснее: чужаки не хотели раскрывать незнакомцу цель своего путешествия, но не заготовили убедительной отговорки на этот простой и совершенно естественный вопрос, может, и вправду заблудились, — а ты куда направляешься?
   — Туда и еду, — Йеми изобразил самую любезную улыбку из своего арсенала: теперь надо посмотреть на реакцию странной компании. При удаче удастся заманить их с собой и понаблюдать день-другой. За это время многое можно выяснить, даже не задавая вопросов и не устраивая сложных проверок. Если же не выйдет, то придется придумать ещё что-нибудь.
   — Может, ты покажешь нам дорогу?
   — Отчего же не показать. Поезжайте за мной и к закату прибудем на место. Я — Йеми, купец из Прига, а мою племянницу зовут Риона.
   — А меня зовут Наромарт. Я — бродячий целитель. А это — мои спутники: Мирон, Балис, Саша, Женя, Анна-Селена и Серёжа, — представившийся Наромартом по очереди отметил других чужаков поворотом головы и добавлять к этому явно ничего не собирался.
   В голову Йеми закралась шальная, но больно уж соблазнительная идея.
   — Скажи, Наромарт, а ты, случайно, не из длинноухих людей с севера?
   — Я и впрямь издалека, Йеми. Вот насчет севера — точно не скажу: столько времени странствую, что уже и забыл давно.
   — Хорошо, поезжайте за мной, — кивнул кагманец и повернулся к своей повозке.
   Такой вот ответ: что «да», то и «нет»… Ничего из него определишь, даже твердо зная, что длинноухих людей севера, которые вовсе и не люди, отцы-инквизиторы вырезали под корень еще во времена господаря Аврыла Сурового, того, что ввел моду разбойников на кол сажать, вместо того чтобы, по примеру дедов-прадедов, на суку вешать. Мода эта не прижилась, и уже его сын, Лукань Добрый, вернулся к проверенному веками способу наказания, но слава о суровом господаре запала в сердца подданных на долгие времена. По имперскому-то календарю более сотни весен с тех пор прошло. Нынешний господарь — Аврыле правнук родной, а всё помнят в народе строгость Аврылову, ох, помнят…
   Ну, да не в давно покойном господаре дело. А в том, что в аккурат пока он леса Кагмана от разбойников очищал, на севере отцы-инквизиторы за тех самых длинноухих всерьез взялись. Объявили, что лежат на тех людях-нелюдях проклятья богов, да такие, что и снять их никак нельзя. Только что уничтожить всех до последнего. И уничтожали. Еще яростнее, чем драконов. Тех хоть позволяют сетам да лагатам в рабстве держать, да еще и у императора драконьей авиации аж три полных крыла, а ушастых даже и в рабство не брали. Хотя, как говорят легенды, были эти жители лесов лучшими на земле лучниками. Теперь таких уж нет.
   И, хотя Йеми всегда с очень большим недоверием относился к утверждениям, в которых звучало слово «все» (велика Вейтара, мало ли на ней сыщется укромных местечек), но нельзя было не признать, что в нынешнее время длинноухих в известных ему землях никто не видел, да и слухов о них особо не ходило. Так, только старые легенды о былом могуществе древней расы… На совесть поработали инквизиторы Меча, если только бывает у таких совесть…
   И вот теперь прямо посреди дороги встречаешь ушастого, который, как ни в чем не бывало, вступает в дружелюбную беседу. Сказка, да и только… Или же спокойствие это оттого, что Наромарт — совсем иной крови? Мало ли у кого уши длинные.
   Тут взгляд человека упал на влекущего повозку коня, и Йеми не смог держать усмешки: вот уж у кого уши — всем ушам уши. Наромарту таких и за сто лет не вырастить, как бы не старался.
   Ладно, рано пока гадать, дальше будет видно. А пока — надо ехать…
   И вновь Ушастик неутомимо стучит копытами по дороге на Торопию, только Риона уже не спит и разглядывает неожиданных попутчиков через задний полог повозки.
   Кусачий лес показался, когда до заката оставалось часа два, не больше. Йеми теперь всё время придерживать Ушастика, чтобы попутчики совсем не скрылись из виду: то ли конь Наромарта оказался менее выносливым, то ли (менее вероятно) повозка более нагруженной, а может, и то и другое вместе. Риона успела поинтересоваться: почему Наромарт такой чёрный и страшный; станет ли Серёжа таким же высоким, как Балис, когда вырастет; какой породы конь неожиданных попутчиков; как называется штуковина, которая висит у Балиса на плече; сможет ли старый Ардуз пошить такую же одежду, как у Анны-Селены; можно ли разрубить мечём Саши хотя бы ореховый прутик; почему Женя такой бледный; что за странные дощечки со звездочками на плечах у Балиса и для чего они нужны; почему у Серёжиных сандалий подошвы гнутся и не стучат; почему у Анны-Селены волосы не заплетены в косы; кто такой Саша — морритский лагат или кагманский жупан; почему у Анны-Селены и Жени одинаковые кольца, может, они брат и сестра; и так далее. Сначала Йеми даже радовался наблюдательности племянницы, но когда вопросы пошли на третью осьмию, он затосковал, но продолжал терпеливо высказывать свои предположения.
   Разговор с Рионой никак не давал ему сосредоточится и разобраться, с кем же все-таки сегодня свела его судьба. Странные были незнакомцы, очень странные. И не в дощечках на плечах или длинных ушах тут было дело, неправильность встречных была гораздо серьезней и должна была иметь более глубокие причины. Понять бы только, в чем они заключались.
   Итак, Наромарт. Все же он — явный нечка. Об этом говорила не только необычная форма ушей, но и другие признаки. Миндалевидный разрез глаз (точнее — уцелевшего глаза), серебристые волосы — такого у людей не встретишь. Все остальные путешественники — люди. Но, тем не менее, он не только равный среди них, но ему еще и доверяют вести переговоры с незнакомцами. Положим, в Кагмане это вызывает удивление и не более того. Но меньше чем в сутках пути отсюда Мора, где такое поведение влечет за собой быструю встречу с инквизиторами, встречу, влекущую за собой очень печальные последствия. Кстати, кагманского языка никто из них не знает, а вот морритский знают все. Знать язык Империи, но не знать порядков в ней — это странность, так странность.
   Что еще? Шрамы. Полное впечатление, что Наромарта за собой чуть ли не цельную морскую лину тащила взбесившаяся лошадь. Хотя нет, в такой ситуации пострадали бы в первую очередь спина или живот, а у него поврежден именно бок. Что еще может быть? Ожог? Возможно, только вот непонятно, под какой огонь он умудрился так попасть и как сумел после этого выжить. А еще любопытнее было бы узнать, чего ему с такими ранами дома не сидится? Бродячий лекарь? Так купил бы домик в городе и лечил бы народ помаленьку. Если действительно хороший целитель, то проблем с деньгами не будет. Вот плохому лекарю и вправду на одном месте долго не усидеть, ежели жизнь дорога.
   Всё? Нет, есть еще одна интересная деталь. Плащ Наромарта, скрывающий всю его фигуру. Дорогой плащ из черного бархата, расшитый серебряной нитью. Вот в эти серебряные узоры и привлекали внимание. Уж очень назойливо они наводили на мысль, что хозяин плаща не чужд магии. Но магию выставлять в этих краях на показ не принято, если, конечно, ты не маг на службе Императора. Только вот магами на службе Императора могли быть исключительно люди.
   Интересная картинка получается: совсем рядом с границей Империи расхаживает, как ни в чем не бывало, существо, которое, с какой стороны на него не глянь — явный кандидат на арест инквизицией. Арест с хорошо понятными последствиями: допрос с пристрастием и публичная казнь того, что останется после допроса.