Страница:
– Ты это серьезно говоришь? – на всякий случай спросил я, хотя было ясно и так, парень не думает шутить. – А снова сесть на цепь не хочешь?
– Так меня ж, Лексей Григорьич, заарестовали по ошибке, когда б узнали, что я урядник – отпустили б.
– Так, может, тебе туда одному поехать и уговорить магистра и его янычар покаяться? Пусть попросят прощенье у всех обиженных, вернут награбленное.
– Можно и поехать, – ответил он. – Может быть, у них совесть и проснется.
– Ребята, простите, но вы все здесь какие-то блаженные. Одни ни с того, ни с сего в стельку напиваются, другие к совести взывают! Да идите вы все!
– Ладно, поеду за порохом, только мне его задарма столько не дадут, – неожиданно сказал урядник.
– На тебе деньги. А о совести при мне больше не поминай! У таких людей, как магистр и Моргун, которого ты недавно видел, совести нет и никогда не было. Для них совесть – это собственное благо.
– Чего у них? – переспросил урядник.
– Ничего, это я так, про себя.
Я дал Михаилу деньги и проинструктировал, как не попасть в лапы к гайдукам. Он оседлал последнего оставшегося трофейного коня и поехал в город кружной дорогой, в объезд имения
Я же навестил Александра Егорыча и штабс-капитана, которые только-только начали подавать признаки жизни и завалился спать.
Нужно было как-то совладать с разгулявшимися нервами. «Измена», если это можно так назвать поступок Кудряшовой, окончательно выбила меня из колеи. Не то, чтобы я так сильно был в нее влюблен, но оказаться предпочтенным такому уроду, как Моргун, думаю, никакому нормальному человеку не понравится. К тому же, урядник был в чем-то прав, взрывать людей, даже виноватых, будет не самым лучшим поступком моей жизни. Все это еще усугублялось неясной ситуацией с Катей. Если она и правда влюбилась, то мое вмешательство в ее жизнь, да еще такое кровавое, будет ничем не оправдано. Короче говоря, все как-то так сошлось, что наспех оценить то, что я за последнее время делал правильно, что – плохо, не получалось. Чтобы почувствовать свою моральную правоту, мне нужно было иметь уверенность в подлости противника. Одно дело – защищаться, тогда для противоборства все способы хороши, и совсем другое дело – самому нападать, как о таких случаях говорится в Уголовном кодексе, с превышением необходимой самообороны. Именно масштабы такого превышения меня почему-то волновали в тот момент больше всего.
Разбудил меня парикмахер Степаницкий. Я услышал, как кто-то вошел в горницу, и мгновенно проснулся
– Ради бога, уберите от меня ваш страшный пистолет! – попросил меня знакомый голос с характерным акцентом.
Я опомнился и снова засунул оружие под подушку.
– Это вы, Михаил Семенович? Какими судьбами?
– Вы можете думать, что хотите, но меня замучила совесть, – ответил он, вплотную подходя к моему жесткому ложу.
– Вы знаете, меня тоже, – мрачно сказал я.
Дневной сон меня совсем не освежил, и настроение было еще более подавленное, чем раньше. Степаницкий сочувственно пожевал губами и неожиданно промокнул глаза кончиками пальцев.
– Что такое, вы плачете? – удивленно спросил я
– Так, знаете ли, совсем немножко. Ведь он был совсем мальчик, и мальчик хороший, – ответил он и стер слезы с морщинистых щек
– О ком вы говорите? – растеряно спросил я, начиная понимать, что произошло что-то очень плохое.
– О ком я говорю? Я говорю о своем тезке.
– Михаил Семенович, я не понимаю ваших загадок, что случилось?
– Они привезли его и бросили на паперти у церкви, так же, как сделали с моей бедной девочкой. Только он был уже мертвый.
– Кто привез, кого бросили? – сердито сказал я, начиная терять терпение – Вы можете говорить яснее?!
– Кого? Нашего урядника Мишу Суханова. Они бросили его прямо на паперти и сказали, что так будет со всяким, кто станет совать нос в чужие дела!
– Урядника? Мишу? – закричал я, вскакивая на ноги. – Когда? Ведь он совсем недавно поехал в город.
Парикмахер мне не ответил и забормотал, покачиваясь на месте:
– Когда я это увидел, то сказал себе, Мойша, ты не молодой человек, а Миша был совсем молодой человек, и тебе должно быть стыдно, что старики живут, а молодые умирают. Тогда я оседлал свою клячу и поехал сюда
– Ничего не понимаю, – растерянно заговорил я. – Он должен был поехать в город за порохом. Я ему велел ехать кружным путем...
– Если бы кто-нибудь мог понять эту жизнь! Ведь Миша был совсем мальчик!
– Прекратите плакать, – прервал я причитания парикмахера, – отвечайте только на мои вопросы. Кто привез урядника в город?
– Какие-то люди, которых как будто никто не знает, но знают все.
– Гайдуки из имения Моргуна? – прервал я его аллегорические речевки. – Да или нет?
– Да.
– Вы знаете их имена? Да или нет!
– Скорее нет, чем да, но я часто видел их в нашем городе, я их даже стриг и брил
– Еще что-нибудь знаете по этому делу? – для очистки совести спросил я, уже догадываясь, что молодой человек не послушался и отправился в имение призывать бандитов покаяться. Иначе было непонятно, как за такое короткое время они смогли его поймать, убить и, разобравшись, с кем имеют дело, привезти тело для устрашения в город.
– Я знаю то, что я видел, потому и приехал сюда! Вы, чужой человек, рискуете жизнью, а я не могу защитить своих детей!
– Черт возьми, – только и мог повторять я, не представляя, что милого, честного парня, которого мы с Ефимом только вчера спасли, больше нет в живых.
– А что делается в городе? – беря себя в руки, спросил я.
– В городе? Там у каждого своя жизнь, и никто не хочет совать свой нос в чужие дела!
– Вы знаете, кто в Уклеевске делает порох? – прервал я бесполезные причитания и заговорил о деле.
– Я в Уклеевске знаю все и даже чуточку больше.
– Сейчас поедем туда. Скажите моему помощнику, чтобы оседлал лошадей, а я пойду посмотрю, в каком состоянии наш хозяин и штабс-капитан.
Все сомнения по поводу правомочности своих действий против магистра и его гайдуков у меня развеялись.
Теперь у меня к ним был личный кровавый счет.
Наши пьяные соратники уже пробудились после сна. Александр Егорович даже спустился с чердака и с мрачным лицом сидел на завалинке возле избы. Увидев меня, он хмуро кивнул и отвернулся. Я остановился напротив него.
– Вы уже можете соображать? – спросил я, не очень щадя его похмельное самолюбие.
– Могу.
– А что капитан?
– Он там, на чердаке, – неопределенно ответил хуторянин.
– Из города приехал Степаницкий, рассказал, что гайдуки убили урядника Суханова
– А нам-то до него что за дело?
– Мы с Ефимом этой ночью спасли его в имении.
– А что вы там делали? – удивился Александр Егорович.
– В имении? Воевали.
– А мы с капитаном?
– Пили чужое вино. И поставьте Богу свечки, что вас ночью не зарезали как баранов
Такая «информация» вольному пахарю не понравилась, он нахмурился и отвел взгляд.
– Да? Не помню. Видать, был небольшой перебор, с кем не бывает. А больше выпить не осталось? Мне бы немного, только поправить здоровье.
Такое небрежное, скоротечное раскаянье меня разозлило. Однако, морализировать у нас не было времени. Нужно было еще успеть до темноты подготовиться к ночному нападению на имение Моргуна.
– Мы уезжаем в город, если хотите остаться в живых, сидите на чердаке и наблюдайте за дорогой.
– Понятное дело, не дурак. Так что, совсем нет ничего не осталось? Руки трясутся, я и выстрелить не сумею...
У хозяина тряслись не только руки, у него еще стучали зубы. Мне его стало жалко, хотя то, что они с капитаном учудили вчера, не лезло ни в какие рамки.
– Под лавкой в горнице осталась бутылка «Мадеры», – сказал я, собираясь уходить.
– Господь тебя наградит! – торопливо сказал он, устремляясь в избу. Потом остановился на пороге и предупредил: – За подворьем могут следить, выходите лучше лесом. Там, – он показал на калитку, через которую мы с Ефимом выходили в лес, – в ста саженях тропинка. По ней до города срежете пару верст.
Совершив этот подвиг самоотверженья, Александр скрылся в избе, а я направился в конюшню, где Ефим седлал лошадей. Мы устроили совет, как лучше добираться до города, по указанной тропе или дороге. Решили не рисковать и пробираться лесом.
Спустя четверть часа, ведя лошадей в поводу, мы вышли из усадьбы. День не в пример вчерашнему был теплым и солнечным. Размокшая после недавних дождей лесная тропа оказалась мягкой, а кое-где даже топкой. Верхом по ней было не проехать, и с версту мы шли пешком. Потом она вывела нас из леса, и мы оказались на неизвестной мне дороге. К счастью, парикмахер неплохо ориентировался в окрестностях и твердо знал направление. Мы сели на лошадей и вскоре уже въезжали в Уклеевск.
Заштатный городишко, как и раньше, был пуст и тих. Дело шло к вечеру, но никакого оживления на его нескольких улочках не наблюдалось. Степаницкий к мещанину с профессиональной фамилией Пороховщиков, изготавливавшего на всю округу огневое зелье, повел нас задами подворий. В этом был резон, мало ли, как на продажу пороха конкурирующей фирме могла отреагировать камарилья магистра. Да и нам не было смысла демонстрировать активную подготовку к боевым действиям.
Предприниматель сам вышел к нам из дома, и мы разговаривали с ним во дворе. Пороховщикову было хорошо за шестьдесят, но выглядел он крепким и бодрым. Протянул черную от въевшегося угля, составной части пороха, руку. Молча выслушал просьбу продать припас.
– Продать, конечно, можно, как не продать, – не интересуясь, откуда мы такие хорошие взялись, сказал он. – А какой порох вам надобен, получше или похуже?
– Конечно получше, – ответил я.
– Похуже, стоит полтина фунт, а хороший – рубль.
Цена, сколько я мог судить, была ломовая. Для меня лишние десять-двадцать рублей принципиального значения не имели, но не хотелось привлекать к себе ненужное внимание глупой щедростью, потому я начал торговаться:
– Рубль будет слишком дорого, больше шестидесяти копеек дать не могу.
– По шестьдесят ищи в другом месте, – нарочито скучая, сказал предприниматель, – только лучше моего пороха все равно не найдешь.
– Ладно, поищу у других, – в той же тональности ответил я.
– По шестьдесят отдать, конечно, можно, только если много возьмешь, – пошел на уступки Пороховщиков. – За пару фунтов и пачкаться не буду.
– Много – это сколько? – поинтересовался я.
– Хотя б полпуда.
– А если возьму пуд, почем отдашь?
– Пуд? – удивился старик. – Ежели пуд, то могу по полтиннику.
– А два пуда? – как будто в азарте экономии спросил я.
– Да на что тебе столько? На всю жизнь запас хочешь сделать?
– Так почем отдашь? – не отвечая, спросил я.
– Ежели два пуда, то могу и по сорока, – он на секунду замялся и прибавил, – пяти копеек. Сорок пять копеек – моя последняя цена!
– Отдашь по сорока, беру два пуда!
Мещанин хмыкнул и махнул рукой:
– Ладно, договорились! Как будешь брать?
– Насыпь в два мешка, – попросил я.
– Мешки по полтиннику, – предупредил хозяин.
– Ладно, договорились.
– Можно было и по двадцати копеек выторговать, – огорченно сказал Степаницкий, – зря поспешил!
– Ладно, главное, чтобы порох был хороший.
Мы прошли за хозяином в большой сарай, где им было налажено, скорее всего, подпольное производство взрывчатого вещества. Пороховщиков прицепил на большие рычажные весы льняной мешок и, как сахар в развес, совком отвешивал товар. Пуд пороха занимал довольно большой объем, почти половину мешка. Когда товар был отпущен, я расплатился, и мы приторочили нашу огневую мощь к седлам.
– Михаил Семенович, – сказал я парикмахеру, когда мы выехали со двора, – вам не стоит ехать с нами на хутор, оставайтесь лучше в городе.
Степаницкий упрямо покачал головой.
– Возможно, я и не богатырь, но и в тягость вам не буду. Пусть простит меня моя дорогая жена, дай ей Бог крепкого здоровья, но когда дело касается дела, тогда я всегда делаю свое дело.
Я не стал уточнять подробности спора парикмахера, который он про себя, видимо, никак не мог кончить с его дорогой женой, и согласился, что лишний человек в наших малочисленных рядах отнюдь не будет лишним.
Возвращались на хутор мы так же, как и ехали сюда, через лес, тайными тропами, потому никаких нежелательных встреч у нас не случилось. Оба наших стража после опохмелки ожили и бдительно охраняли хутор. Капитан по-прежнему не желал спускаться с чердака, я же, памятуя его тягу к стратегическим планам, не рисковал подниматься наверх, и переговаривались мы через открытый люк.
Пока мы отсутствовали, в окрестностях хутора никаких передвижений противника замечено не было. Это было не очень хорошим знаком. Предположить, что нас оставили в покое, я не рисковал, а скрытность гайдамаков могла объясняться подготовкой к внезапному нападению. Однако, и с наступлением темноты ничего не произошло. Кругом было по-прежнему тихо и мирно.
Поход на имение я предполагал начать раньше, чем накануне, чтобы нас, как это случилось вчера, не поджимало время. После ужина мы с Ефимом устроили «военный совет». Главным вопросом было решение, каким образом нам лучше подобраться к усадьбе. Как показал предыдущий опыт, магистр выставил секреты не только на дороге, но и в лесу. Причем там они были значительно опаснее. Вчера удалось их обойти только благодаря слуху и зрению кучера. Больше так рисковать мне не хотелось.
– Может, стоит попробовать прямо пойти в имение, переодевшись крестьянами, – сказал я. – Возьмем с собой одну лошадь, навьючим на нее оружие и порох и двинем прямо по дороге?
Было заметно, что пеший способ передвижения парню не по вкусу, но возразить по существу он не сумел.
– Тогда нужно выходить сейчас, какие это крестьяне ночами бродят по дорогам, – сказал Ефим.
С этим нельзя было не согласиться, хотя я не был большими поклонником мерзнуть в засадах. Задумано – сделано, мы пошли собираться в дорогу. Мне казалось, что мы предусмотрели почти все, даже на случай встреч с заставами неприятеля узнали у хуторянина название ближайших деревень и имена их владельцев.
Попрощавшись с нашими трезвыми, бдительными товарищами, мы с Ефимом сначала прошли в лес через калитку, а потом, поблуждав по опушкам, выбрались на дорогу. Было еще довольно рано, но осень находилась в своем праве, и тьма была, хоть выколи глаз. Как всегда при западном ветре, небо покрыли тучи, но стало теплее, чем предыдущей ночью.
Мы шли с двух сторон понурой крестьянской лошадки, самой невзрачной из небольшой конюшни Александра Егоровича. Оба мешка с порохом были перекинуты на две стороны, а под ними и войлочным потником мы спрятали сабли. Пистолеты я приспособил под нашими рваными армяками так, чтобы их проще было достать. Лошадь, не торопясь, чавкала копытами по грязи проселочной дороги, мы с Ефимом шли, не разговаривая, вслушиваясь в ночные звуки леса. Пока кроме скрипа касающихся друг друга деревьев ничего услышать не удалось. Однако, интуитивно я чувствовал, что опасность где-то рядом, и не позволял себя расслабиться.
Примерно за версту от хутора мы почти одновременно услышали непонятный гомон, напоминающий звуки негромкого разговора. Вдруг, заставив меня подскочить на месте, заржала наша коняга. Совсем близко ей откликнулась другая лошадь.
– Главное, не дергайся, – предупредил я Ефима, – веди себя спокойно.
– Сам знаю, – буркнул он.
Мы прошли еще метров пятьдесят и увидели, как от дерева отделилась тень и заступила нам дорогу.
– Стой, – приказал решительный голос, – кто такие?
Ответил, по договоренности, Ефим, у него лучше, чем у меня, получался народный выговор.
– Эта мы, – сообщил он.
– Кто мы?! – удивился неизвестный, приближаясь к нам вплотную.
– Так, значится, крестьяне деревни Полозово, Ефим и Кузьма.
– А второй чего не отвечает? – спросил рослый мужик, сколько можно было рассмотреть, в форменной одежде гайдука, с обнаженной саблей в руке.
– А он как есть немой, – неожиданно для меня заявил кучер. – Убогий он, говорю, как есть. То есть ничего говорить не умеет.
Это типичное крестьянское словоблудие получалось у Ефима так натурально, что я невольно ему позавидовал.
– А куда это вы, на ночь глядя, идете? – строго спросил человек с саблей.
– Так опять же в Пышки.
– Какие еще Пышки?
– Абнакнавенные, Пышки как Пышки.
– Это что, деревня, что ли? – догадался встречный.
– Абнакнавенно, деревня, а чего ей не быть деревней, как в ей церкви нема, а была бы церква, то звалась бы селом.
– Чего везете? – не поддержал разговор встречный.
– Абнакнавенно, чего, овес-то, а чего нам еще везти-то, коли в мешках овес, так и везем овес.
– Незнакомых людей на дороге не видели? – опять поинтересовался человек с саблей.
– А видели-то, в версте отседа видели. Как не видать, коли видели. Близехонько отсель, в версте, поди.
– Что за люди?
– Так кто их знает, чего они за люди. Вот как вы, скажем. Тожеть вышли и пытали, куда мы, на ночь глядя, идем.
– То, поди, наши были, – послышался новый голос со стороны леса. – Антон, гони их в шею отсюда, нечего им тут болтаться.
– Слышал? Быстро уходите отсюда, чтоб духа вашего в лесу не было!
– Так мы, чо? Нам сказали-то идти, мы-то и пошли, а мы сами ничего, – бормотал Ефим, подстегивая лошадь.
– Ну, ты и молодец! – похвалил я, когда мы отошли от засады. – Откуда что берется! А к чему ты сказал, что я немой?
– Выговор у тебя не деревенский, когда говоришь, то про что понятно, а вот слова по отдельности не разобрать.
Я не стал спорить, и дальше мы опять пошли молча. Через полверсты нас вновь остановили. Только теперь вместо спокойного Антона на дорогу выскочил невысокий, юркий человек и закричал пронзительным голосом:
– Стой, кто такие!
Дальше диалог повторился почти слово в слово, только низкорослый оказался более въедливым и начал приставать с деревней Пышки, к кому мы в ней едем и почему так поздно. Ефим сочинял, не моргнув глазом, называл какие-то имена, божился и жаловался на бесчеловечного барина, погнавшего нас так поздно через лес. Низкорослый оказался еще и любителем покуражиться над простыми людьми, он делал вид, что ничему не верит, пытался поймать на противоречиях и даже пощупал мешки с порохом, но, на свое счастье не понял, что в них не овес. Не знаю, сколько еще было людей в лесу, и чем бы кончилась для нас стычка, но он бы первый пал жертвой своей бдительности. Дальше, почти до самого имения, застав не оказалось. Скорее всего, магистру на них не хватало гайдуков,
Этой ночью в лесу было сыро и тихо. Прелая листва заглушала шаги, и мы продвигались вперед быстро и без опаски.
Теперь мы немного ориентировались на местности и пошли коротким путем, так, чтобы выйти к поместью со стороны господского дома. Уже в виду имения, когда сквозь деревья стали видны огни в окнах, остановились. Ефим надел на лошадиную морду торбу с овсом, и животное тут же мирно захрустело кормом
Стоять на месте оказалось зябко. Наша рваная крестьянская одежда почти не грела, и мне пришлось подпрыгивать на месте и размахивать руками, чтобы не замерзнуть. Ефим к холоду относился терпеливее и просто стоял, прислоняясь плечом к дереву. Когда мне надоело скакать, я встал с ним рядом.
– А как мы будем взрывать казарму и освобождать Марью с хозяйкой? – спросил он.
Честно говоря, у меня никакого опыта в саперном деле не было, но я хотя бы знал основные принципы взрывотехники по литературе и кино.
– Разделим порох на части, – начал объяснять я, – засунем заряды в отдушины под домом и зажжем фитили. Пока они догорят, перебежим к господскому дому. Как только порох взорвется, и начнется паника, проникаем в дом, находим там Екатерину Дмитриевну и Марьяшу, освобождаем их и вместе с ними отходим в лес.
– А что такое паника? – спросил кучер
– Когда всем страшно, и все начинают разбегаться в разные стороны, – популярно объяснил я.
– А что будет с казармой?
Этого я не знал и сам. Однако, ответил:
– Если заряд окажется большим – разлетится на куски, а если маленьким – ничего не будет.
– А у нас какой заряд, большой или маленький? – продолжал допытываться парень
– Не знаю, это мой первый взрыв. Взрывать дома – это целая наука. Будем надеяться, что что-нибудь получится.
– А что такое «наука»? – начал выказывать завидное любопытство обычно молчаливый парень.
– Это... – начал говорить я и замолчал. В имении ударили в набат.
Сначала показалось, что каким-то образом обитатели поместья узнали о нас и подняли тревогу, но спустя несколько минут я понял, что мы тут не причем Набат был не тревожный, с частыми ударами, а торжественный, сродни колокольному звону. Почти сразу появилось много ярких точек огня, как если бы там зажгли много факелов.
– Это что такое? – задал естественный, но вполне бесполезный вопрос Ефим, в чем причина начавшейся кутерьмы я, как и он, не знал.
Набат, между тем, продолжал звучать, а факелы начали выстраиваться в единую длинную цепочку.
– Может, сегодня какой праздник? – предположил возчик.
– Может быть, и праздник, – повторил за ним я. Ни о каких церковных праздниках, сопровождаемых факельным шествием, я никогда не слышал. Это свойственно скорее языческим культам,
– Знаешь, Ефим, – сказал я, – нам с тобой придется туда идти сейчас.
– Зачем? – удивился он. – Сам погляди, что там творится, Нас ведь сразу же споймают.
– Как раз в этом я не уверен, теперь там столько народа, что лишний человек не привлечет внимания, В крайнем случае, поменяем одежду.
– Как это поменяем, кто нам ее даст?
– Надо будет, сами возьмем
– Да зачем нам туда идти сейчас?
– Боюсь, что нам придется спасать женщин другим путем.
Глава 16
– Так меня ж, Лексей Григорьич, заарестовали по ошибке, когда б узнали, что я урядник – отпустили б.
– Так, может, тебе туда одному поехать и уговорить магистра и его янычар покаяться? Пусть попросят прощенье у всех обиженных, вернут награбленное.
– Можно и поехать, – ответил он. – Может быть, у них совесть и проснется.
– Ребята, простите, но вы все здесь какие-то блаженные. Одни ни с того, ни с сего в стельку напиваются, другие к совести взывают! Да идите вы все!
– Ладно, поеду за порохом, только мне его задарма столько не дадут, – неожиданно сказал урядник.
– На тебе деньги. А о совести при мне больше не поминай! У таких людей, как магистр и Моргун, которого ты недавно видел, совести нет и никогда не было. Для них совесть – это собственное благо.
– Чего у них? – переспросил урядник.
– Ничего, это я так, про себя.
Я дал Михаилу деньги и проинструктировал, как не попасть в лапы к гайдукам. Он оседлал последнего оставшегося трофейного коня и поехал в город кружной дорогой, в объезд имения
Я же навестил Александра Егорыча и штабс-капитана, которые только-только начали подавать признаки жизни и завалился спать.
Нужно было как-то совладать с разгулявшимися нервами. «Измена», если это можно так назвать поступок Кудряшовой, окончательно выбила меня из колеи. Не то, чтобы я так сильно был в нее влюблен, но оказаться предпочтенным такому уроду, как Моргун, думаю, никакому нормальному человеку не понравится. К тому же, урядник был в чем-то прав, взрывать людей, даже виноватых, будет не самым лучшим поступком моей жизни. Все это еще усугублялось неясной ситуацией с Катей. Если она и правда влюбилась, то мое вмешательство в ее жизнь, да еще такое кровавое, будет ничем не оправдано. Короче говоря, все как-то так сошлось, что наспех оценить то, что я за последнее время делал правильно, что – плохо, не получалось. Чтобы почувствовать свою моральную правоту, мне нужно было иметь уверенность в подлости противника. Одно дело – защищаться, тогда для противоборства все способы хороши, и совсем другое дело – самому нападать, как о таких случаях говорится в Уголовном кодексе, с превышением необходимой самообороны. Именно масштабы такого превышения меня почему-то волновали в тот момент больше всего.
Разбудил меня парикмахер Степаницкий. Я услышал, как кто-то вошел в горницу, и мгновенно проснулся
– Ради бога, уберите от меня ваш страшный пистолет! – попросил меня знакомый голос с характерным акцентом.
Я опомнился и снова засунул оружие под подушку.
– Это вы, Михаил Семенович? Какими судьбами?
– Вы можете думать, что хотите, но меня замучила совесть, – ответил он, вплотную подходя к моему жесткому ложу.
– Вы знаете, меня тоже, – мрачно сказал я.
Дневной сон меня совсем не освежил, и настроение было еще более подавленное, чем раньше. Степаницкий сочувственно пожевал губами и неожиданно промокнул глаза кончиками пальцев.
– Что такое, вы плачете? – удивленно спросил я
– Так, знаете ли, совсем немножко. Ведь он был совсем мальчик, и мальчик хороший, – ответил он и стер слезы с морщинистых щек
– О ком вы говорите? – растеряно спросил я, начиная понимать, что произошло что-то очень плохое.
– О ком я говорю? Я говорю о своем тезке.
– Михаил Семенович, я не понимаю ваших загадок, что случилось?
– Они привезли его и бросили на паперти у церкви, так же, как сделали с моей бедной девочкой. Только он был уже мертвый.
– Кто привез, кого бросили? – сердито сказал я, начиная терять терпение – Вы можете говорить яснее?!
– Кого? Нашего урядника Мишу Суханова. Они бросили его прямо на паперти и сказали, что так будет со всяким, кто станет совать нос в чужие дела!
– Урядника? Мишу? – закричал я, вскакивая на ноги. – Когда? Ведь он совсем недавно поехал в город.
Парикмахер мне не ответил и забормотал, покачиваясь на месте:
– Когда я это увидел, то сказал себе, Мойша, ты не молодой человек, а Миша был совсем молодой человек, и тебе должно быть стыдно, что старики живут, а молодые умирают. Тогда я оседлал свою клячу и поехал сюда
– Ничего не понимаю, – растерянно заговорил я. – Он должен был поехать в город за порохом. Я ему велел ехать кружным путем...
– Если бы кто-нибудь мог понять эту жизнь! Ведь Миша был совсем мальчик!
– Прекратите плакать, – прервал я причитания парикмахера, – отвечайте только на мои вопросы. Кто привез урядника в город?
– Какие-то люди, которых как будто никто не знает, но знают все.
– Гайдуки из имения Моргуна? – прервал я его аллегорические речевки. – Да или нет?
– Да.
– Вы знаете их имена? Да или нет!
– Скорее нет, чем да, но я часто видел их в нашем городе, я их даже стриг и брил
– Еще что-нибудь знаете по этому делу? – для очистки совести спросил я, уже догадываясь, что молодой человек не послушался и отправился в имение призывать бандитов покаяться. Иначе было непонятно, как за такое короткое время они смогли его поймать, убить и, разобравшись, с кем имеют дело, привезти тело для устрашения в город.
– Я знаю то, что я видел, потому и приехал сюда! Вы, чужой человек, рискуете жизнью, а я не могу защитить своих детей!
– Черт возьми, – только и мог повторять я, не представляя, что милого, честного парня, которого мы с Ефимом только вчера спасли, больше нет в живых.
– А что делается в городе? – беря себя в руки, спросил я.
– В городе? Там у каждого своя жизнь, и никто не хочет совать свой нос в чужие дела!
– Вы знаете, кто в Уклеевске делает порох? – прервал я бесполезные причитания и заговорил о деле.
– Я в Уклеевске знаю все и даже чуточку больше.
– Сейчас поедем туда. Скажите моему помощнику, чтобы оседлал лошадей, а я пойду посмотрю, в каком состоянии наш хозяин и штабс-капитан.
Все сомнения по поводу правомочности своих действий против магистра и его гайдуков у меня развеялись.
Теперь у меня к ним был личный кровавый счет.
Наши пьяные соратники уже пробудились после сна. Александр Егорович даже спустился с чердака и с мрачным лицом сидел на завалинке возле избы. Увидев меня, он хмуро кивнул и отвернулся. Я остановился напротив него.
– Вы уже можете соображать? – спросил я, не очень щадя его похмельное самолюбие.
– Могу.
– А что капитан?
– Он там, на чердаке, – неопределенно ответил хуторянин.
– Из города приехал Степаницкий, рассказал, что гайдуки убили урядника Суханова
– А нам-то до него что за дело?
– Мы с Ефимом этой ночью спасли его в имении.
– А что вы там делали? – удивился Александр Егорович.
– В имении? Воевали.
– А мы с капитаном?
– Пили чужое вино. И поставьте Богу свечки, что вас ночью не зарезали как баранов
Такая «информация» вольному пахарю не понравилась, он нахмурился и отвел взгляд.
– Да? Не помню. Видать, был небольшой перебор, с кем не бывает. А больше выпить не осталось? Мне бы немного, только поправить здоровье.
Такое небрежное, скоротечное раскаянье меня разозлило. Однако, морализировать у нас не было времени. Нужно было еще успеть до темноты подготовиться к ночному нападению на имение Моргуна.
– Мы уезжаем в город, если хотите остаться в живых, сидите на чердаке и наблюдайте за дорогой.
– Понятное дело, не дурак. Так что, совсем нет ничего не осталось? Руки трясутся, я и выстрелить не сумею...
У хозяина тряслись не только руки, у него еще стучали зубы. Мне его стало жалко, хотя то, что они с капитаном учудили вчера, не лезло ни в какие рамки.
– Под лавкой в горнице осталась бутылка «Мадеры», – сказал я, собираясь уходить.
– Господь тебя наградит! – торопливо сказал он, устремляясь в избу. Потом остановился на пороге и предупредил: – За подворьем могут следить, выходите лучше лесом. Там, – он показал на калитку, через которую мы с Ефимом выходили в лес, – в ста саженях тропинка. По ней до города срежете пару верст.
Совершив этот подвиг самоотверженья, Александр скрылся в избе, а я направился в конюшню, где Ефим седлал лошадей. Мы устроили совет, как лучше добираться до города, по указанной тропе или дороге. Решили не рисковать и пробираться лесом.
Спустя четверть часа, ведя лошадей в поводу, мы вышли из усадьбы. День не в пример вчерашнему был теплым и солнечным. Размокшая после недавних дождей лесная тропа оказалась мягкой, а кое-где даже топкой. Верхом по ней было не проехать, и с версту мы шли пешком. Потом она вывела нас из леса, и мы оказались на неизвестной мне дороге. К счастью, парикмахер неплохо ориентировался в окрестностях и твердо знал направление. Мы сели на лошадей и вскоре уже въезжали в Уклеевск.
Заштатный городишко, как и раньше, был пуст и тих. Дело шло к вечеру, но никакого оживления на его нескольких улочках не наблюдалось. Степаницкий к мещанину с профессиональной фамилией Пороховщиков, изготавливавшего на всю округу огневое зелье, повел нас задами подворий. В этом был резон, мало ли, как на продажу пороха конкурирующей фирме могла отреагировать камарилья магистра. Да и нам не было смысла демонстрировать активную подготовку к боевым действиям.
Предприниматель сам вышел к нам из дома, и мы разговаривали с ним во дворе. Пороховщикову было хорошо за шестьдесят, но выглядел он крепким и бодрым. Протянул черную от въевшегося угля, составной части пороха, руку. Молча выслушал просьбу продать припас.
– Продать, конечно, можно, как не продать, – не интересуясь, откуда мы такие хорошие взялись, сказал он. – А какой порох вам надобен, получше или похуже?
– Конечно получше, – ответил я.
– Похуже, стоит полтина фунт, а хороший – рубль.
Цена, сколько я мог судить, была ломовая. Для меня лишние десять-двадцать рублей принципиального значения не имели, но не хотелось привлекать к себе ненужное внимание глупой щедростью, потому я начал торговаться:
– Рубль будет слишком дорого, больше шестидесяти копеек дать не могу.
– По шестьдесят ищи в другом месте, – нарочито скучая, сказал предприниматель, – только лучше моего пороха все равно не найдешь.
– Ладно, поищу у других, – в той же тональности ответил я.
– По шестьдесят отдать, конечно, можно, только если много возьмешь, – пошел на уступки Пороховщиков. – За пару фунтов и пачкаться не буду.
– Много – это сколько? – поинтересовался я.
– Хотя б полпуда.
– А если возьму пуд, почем отдашь?
– Пуд? – удивился старик. – Ежели пуд, то могу по полтиннику.
– А два пуда? – как будто в азарте экономии спросил я.
– Да на что тебе столько? На всю жизнь запас хочешь сделать?
– Так почем отдашь? – не отвечая, спросил я.
– Ежели два пуда, то могу и по сорока, – он на секунду замялся и прибавил, – пяти копеек. Сорок пять копеек – моя последняя цена!
– Отдашь по сорока, беру два пуда!
Мещанин хмыкнул и махнул рукой:
– Ладно, договорились! Как будешь брать?
– Насыпь в два мешка, – попросил я.
– Мешки по полтиннику, – предупредил хозяин.
– Ладно, договорились.
– Можно было и по двадцати копеек выторговать, – огорченно сказал Степаницкий, – зря поспешил!
– Ладно, главное, чтобы порох был хороший.
Мы прошли за хозяином в большой сарай, где им было налажено, скорее всего, подпольное производство взрывчатого вещества. Пороховщиков прицепил на большие рычажные весы льняной мешок и, как сахар в развес, совком отвешивал товар. Пуд пороха занимал довольно большой объем, почти половину мешка. Когда товар был отпущен, я расплатился, и мы приторочили нашу огневую мощь к седлам.
– Михаил Семенович, – сказал я парикмахеру, когда мы выехали со двора, – вам не стоит ехать с нами на хутор, оставайтесь лучше в городе.
Степаницкий упрямо покачал головой.
– Возможно, я и не богатырь, но и в тягость вам не буду. Пусть простит меня моя дорогая жена, дай ей Бог крепкого здоровья, но когда дело касается дела, тогда я всегда делаю свое дело.
Я не стал уточнять подробности спора парикмахера, который он про себя, видимо, никак не мог кончить с его дорогой женой, и согласился, что лишний человек в наших малочисленных рядах отнюдь не будет лишним.
Возвращались на хутор мы так же, как и ехали сюда, через лес, тайными тропами, потому никаких нежелательных встреч у нас не случилось. Оба наших стража после опохмелки ожили и бдительно охраняли хутор. Капитан по-прежнему не желал спускаться с чердака, я же, памятуя его тягу к стратегическим планам, не рисковал подниматься наверх, и переговаривались мы через открытый люк.
Пока мы отсутствовали, в окрестностях хутора никаких передвижений противника замечено не было. Это было не очень хорошим знаком. Предположить, что нас оставили в покое, я не рисковал, а скрытность гайдамаков могла объясняться подготовкой к внезапному нападению. Однако, и с наступлением темноты ничего не произошло. Кругом было по-прежнему тихо и мирно.
Поход на имение я предполагал начать раньше, чем накануне, чтобы нас, как это случилось вчера, не поджимало время. После ужина мы с Ефимом устроили «военный совет». Главным вопросом было решение, каким образом нам лучше подобраться к усадьбе. Как показал предыдущий опыт, магистр выставил секреты не только на дороге, но и в лесу. Причем там они были значительно опаснее. Вчера удалось их обойти только благодаря слуху и зрению кучера. Больше так рисковать мне не хотелось.
– Может, стоит попробовать прямо пойти в имение, переодевшись крестьянами, – сказал я. – Возьмем с собой одну лошадь, навьючим на нее оружие и порох и двинем прямо по дороге?
Было заметно, что пеший способ передвижения парню не по вкусу, но возразить по существу он не сумел.
– Тогда нужно выходить сейчас, какие это крестьяне ночами бродят по дорогам, – сказал Ефим.
С этим нельзя было не согласиться, хотя я не был большими поклонником мерзнуть в засадах. Задумано – сделано, мы пошли собираться в дорогу. Мне казалось, что мы предусмотрели почти все, даже на случай встреч с заставами неприятеля узнали у хуторянина название ближайших деревень и имена их владельцев.
Попрощавшись с нашими трезвыми, бдительными товарищами, мы с Ефимом сначала прошли в лес через калитку, а потом, поблуждав по опушкам, выбрались на дорогу. Было еще довольно рано, но осень находилась в своем праве, и тьма была, хоть выколи глаз. Как всегда при западном ветре, небо покрыли тучи, но стало теплее, чем предыдущей ночью.
Мы шли с двух сторон понурой крестьянской лошадки, самой невзрачной из небольшой конюшни Александра Егоровича. Оба мешка с порохом были перекинуты на две стороны, а под ними и войлочным потником мы спрятали сабли. Пистолеты я приспособил под нашими рваными армяками так, чтобы их проще было достать. Лошадь, не торопясь, чавкала копытами по грязи проселочной дороги, мы с Ефимом шли, не разговаривая, вслушиваясь в ночные звуки леса. Пока кроме скрипа касающихся друг друга деревьев ничего услышать не удалось. Однако, интуитивно я чувствовал, что опасность где-то рядом, и не позволял себя расслабиться.
Примерно за версту от хутора мы почти одновременно услышали непонятный гомон, напоминающий звуки негромкого разговора. Вдруг, заставив меня подскочить на месте, заржала наша коняга. Совсем близко ей откликнулась другая лошадь.
– Главное, не дергайся, – предупредил я Ефима, – веди себя спокойно.
– Сам знаю, – буркнул он.
Мы прошли еще метров пятьдесят и увидели, как от дерева отделилась тень и заступила нам дорогу.
– Стой, – приказал решительный голос, – кто такие?
Ответил, по договоренности, Ефим, у него лучше, чем у меня, получался народный выговор.
– Эта мы, – сообщил он.
– Кто мы?! – удивился неизвестный, приближаясь к нам вплотную.
– Так, значится, крестьяне деревни Полозово, Ефим и Кузьма.
– А второй чего не отвечает? – спросил рослый мужик, сколько можно было рассмотреть, в форменной одежде гайдука, с обнаженной саблей в руке.
– А он как есть немой, – неожиданно для меня заявил кучер. – Убогий он, говорю, как есть. То есть ничего говорить не умеет.
Это типичное крестьянское словоблудие получалось у Ефима так натурально, что я невольно ему позавидовал.
– А куда это вы, на ночь глядя, идете? – строго спросил человек с саблей.
– Так опять же в Пышки.
– Какие еще Пышки?
– Абнакнавенные, Пышки как Пышки.
– Это что, деревня, что ли? – догадался встречный.
– Абнакнавенно, деревня, а чего ей не быть деревней, как в ей церкви нема, а была бы церква, то звалась бы селом.
– Чего везете? – не поддержал разговор встречный.
– Абнакнавенно, чего, овес-то, а чего нам еще везти-то, коли в мешках овес, так и везем овес.
– Незнакомых людей на дороге не видели? – опять поинтересовался человек с саблей.
– А видели-то, в версте отседа видели. Как не видать, коли видели. Близехонько отсель, в версте, поди.
– Что за люди?
– Так кто их знает, чего они за люди. Вот как вы, скажем. Тожеть вышли и пытали, куда мы, на ночь глядя, идем.
– То, поди, наши были, – послышался новый голос со стороны леса. – Антон, гони их в шею отсюда, нечего им тут болтаться.
– Слышал? Быстро уходите отсюда, чтоб духа вашего в лесу не было!
– Так мы, чо? Нам сказали-то идти, мы-то и пошли, а мы сами ничего, – бормотал Ефим, подстегивая лошадь.
– Ну, ты и молодец! – похвалил я, когда мы отошли от засады. – Откуда что берется! А к чему ты сказал, что я немой?
– Выговор у тебя не деревенский, когда говоришь, то про что понятно, а вот слова по отдельности не разобрать.
Я не стал спорить, и дальше мы опять пошли молча. Через полверсты нас вновь остановили. Только теперь вместо спокойного Антона на дорогу выскочил невысокий, юркий человек и закричал пронзительным голосом:
– Стой, кто такие!
Дальше диалог повторился почти слово в слово, только низкорослый оказался более въедливым и начал приставать с деревней Пышки, к кому мы в ней едем и почему так поздно. Ефим сочинял, не моргнув глазом, называл какие-то имена, божился и жаловался на бесчеловечного барина, погнавшего нас так поздно через лес. Низкорослый оказался еще и любителем покуражиться над простыми людьми, он делал вид, что ничему не верит, пытался поймать на противоречиях и даже пощупал мешки с порохом, но, на свое счастье не понял, что в них не овес. Не знаю, сколько еще было людей в лесу, и чем бы кончилась для нас стычка, но он бы первый пал жертвой своей бдительности. Дальше, почти до самого имения, застав не оказалось. Скорее всего, магистру на них не хватало гайдуков,
Этой ночью в лесу было сыро и тихо. Прелая листва заглушала шаги, и мы продвигались вперед быстро и без опаски.
Теперь мы немного ориентировались на местности и пошли коротким путем, так, чтобы выйти к поместью со стороны господского дома. Уже в виду имения, когда сквозь деревья стали видны огни в окнах, остановились. Ефим надел на лошадиную морду торбу с овсом, и животное тут же мирно захрустело кормом
Стоять на месте оказалось зябко. Наша рваная крестьянская одежда почти не грела, и мне пришлось подпрыгивать на месте и размахивать руками, чтобы не замерзнуть. Ефим к холоду относился терпеливее и просто стоял, прислоняясь плечом к дереву. Когда мне надоело скакать, я встал с ним рядом.
– А как мы будем взрывать казарму и освобождать Марью с хозяйкой? – спросил он.
Честно говоря, у меня никакого опыта в саперном деле не было, но я хотя бы знал основные принципы взрывотехники по литературе и кино.
– Разделим порох на части, – начал объяснять я, – засунем заряды в отдушины под домом и зажжем фитили. Пока они догорят, перебежим к господскому дому. Как только порох взорвется, и начнется паника, проникаем в дом, находим там Екатерину Дмитриевну и Марьяшу, освобождаем их и вместе с ними отходим в лес.
– А что такое паника? – спросил кучер
– Когда всем страшно, и все начинают разбегаться в разные стороны, – популярно объяснил я.
– А что будет с казармой?
Этого я не знал и сам. Однако, ответил:
– Если заряд окажется большим – разлетится на куски, а если маленьким – ничего не будет.
– А у нас какой заряд, большой или маленький? – продолжал допытываться парень
– Не знаю, это мой первый взрыв. Взрывать дома – это целая наука. Будем надеяться, что что-нибудь получится.
– А что такое «наука»? – начал выказывать завидное любопытство обычно молчаливый парень.
– Это... – начал говорить я и замолчал. В имении ударили в набат.
Сначала показалось, что каким-то образом обитатели поместья узнали о нас и подняли тревогу, но спустя несколько минут я понял, что мы тут не причем Набат был не тревожный, с частыми ударами, а торжественный, сродни колокольному звону. Почти сразу появилось много ярких точек огня, как если бы там зажгли много факелов.
– Это что такое? – задал естественный, но вполне бесполезный вопрос Ефим, в чем причина начавшейся кутерьмы я, как и он, не знал.
Набат, между тем, продолжал звучать, а факелы начали выстраиваться в единую длинную цепочку.
– Может, сегодня какой праздник? – предположил возчик.
– Может быть, и праздник, – повторил за ним я. Ни о каких церковных праздниках, сопровождаемых факельным шествием, я никогда не слышал. Это свойственно скорее языческим культам,
– Знаешь, Ефим, – сказал я, – нам с тобой придется туда идти сейчас.
– Зачем? – удивился он. – Сам погляди, что там творится, Нас ведь сразу же споймают.
– Как раз в этом я не уверен, теперь там столько народа, что лишний человек не привлечет внимания, В крайнем случае, поменяем одежду.
– Как это поменяем, кто нам ее даст?
– Надо будет, сами возьмем
– Да зачем нам туда идти сейчас?
– Боюсь, что нам придется спасать женщин другим путем.
Глава 16
Вся территория имения сияла праздничными огнями Мы с Ефимом прятались за господским домом со стороны, выходящей к пруду. Сюда, по осеннему времени, никто не ходил, и нам было спокойно. Факельщиков, освещавших двор, было много, явно больше ста человек, частью они занимались локальной подсветкой, остальные выстроились цепочкой от красного крыльца до здоровенной риги, стоящей почему-то в центральной части усадьбы. Впрочем, ригой я назвал это здание только для себя, сообразно величине и отсутствию окон. Вернее было бы сказать, павильон. От дома к риге-павильону была проложена аллея, равномерно засаженная толстыми вязами. Около каждого дерева стоял факельщик, держа в высоко поднятой руке свой чадящий и трещащий архаичный светоч.
При состоянии, которым располагал хозяин, сделать керосиновое, спиртовое или ацетиленовое освещение, вполне популярное и широко применяемое, было не вопросом, но тут почему-то предпочли смоляные факелы. Именно из-за этих факелов я и торопился попасть в усадьбу не в самое подходящее для нас время. Когда я увидел изобилие этих «светочей», у меня замкнуло связь: «магистр – факел».
Несколько месяцев назад, еще в XVIII веке, мне пришлось столкнуться с такими же любителями средневековой атрибутики. Эти романтичные ребята занимались поклонением Сатане в образе разукрашенного козла. Они устраивали публичные совокупления и кончали празднество человеческими жертвоприношениями. Тогда уйти из их лап мне удалось просто чудом. Именно им принадлежала хоромина, во дворе которой находился «генератор времени», на котором я продвинулся ближе к дому и оказался в теперешнем времени.
Что представляло собой это странное братство, секта, организация – просто не знаю, как их называть, – до сих пор оставалось для меня загадкой. Они то появлялись, то бесследно исчезали, имели большие возможности и обожали средневековье.
После того случая, когда мне удалось увильнуть от принесения в жертву козлу, я несколько раз сталкивался с людьми, чем-то связанными с «сатанистами». Определял их для себя довольно просто. Стоило кому-нибудь из них увидеть ритуальную саблю, которую я умыкнул из хоромины и которой владею по сию пору, как у этих людей наступал полный стопор, кончавшийся пламенным желанием завладеть оружием и отправить меня на тот свет,
То, что мы с Ефимом наблюдали из-за угла барского дома, очень напоминало именно их моления. В этой связи оказалось несложным додуматься, для каких целей служит безоконный павильон. Он был чем-то вроде храма, где должны были произойти кровавые игрища. Теперь, вблизи места действия, догадка почти переросла в уверенность.
Я помнил и сам ритуал, и его порядок, но пока не мог понять, что сатанисты собираются делать с нашими женщинами. Виденные мной сцены не напоминали коллективного изнасилования. Мне тогда показалось, что участницы шли на это грязное дело без видимого принуждения, но кто знает, какими путями организаторы добивались их покорности.
Между тем, с периодичностью в пять-десять минут к ярко освещенному господскому дому подкатывали кареты, сопровождаемые бегущими факельщиками. Из них церемонно выгружались русские бояре в расшитых кафтанах и собольих шапках, европейские аристократы в ярких костюмах, украшенных жабо, кружевами, павлиньими перьями, в мягких беретах, расшитых каменьями, и в широкополых шляпах. Кроме большего масштаба, все было точно, как и в прошлый раз.
– Кто-то идет! – прошептал мне на ухо Ефим, и мы мгновенно распластались на сырой земле.
– Почему до сих пор не решили эту проблему! – резко, с металлическими интонациями сказал в двух шагах от меня высокий мужской голос, в котором я не сразу узнал тенор Моргуна.
При состоянии, которым располагал хозяин, сделать керосиновое, спиртовое или ацетиленовое освещение, вполне популярное и широко применяемое, было не вопросом, но тут почему-то предпочли смоляные факелы. Именно из-за этих факелов я и торопился попасть в усадьбу не в самое подходящее для нас время. Когда я увидел изобилие этих «светочей», у меня замкнуло связь: «магистр – факел».
Несколько месяцев назад, еще в XVIII веке, мне пришлось столкнуться с такими же любителями средневековой атрибутики. Эти романтичные ребята занимались поклонением Сатане в образе разукрашенного козла. Они устраивали публичные совокупления и кончали празднество человеческими жертвоприношениями. Тогда уйти из их лап мне удалось просто чудом. Именно им принадлежала хоромина, во дворе которой находился «генератор времени», на котором я продвинулся ближе к дому и оказался в теперешнем времени.
Что представляло собой это странное братство, секта, организация – просто не знаю, как их называть, – до сих пор оставалось для меня загадкой. Они то появлялись, то бесследно исчезали, имели большие возможности и обожали средневековье.
После того случая, когда мне удалось увильнуть от принесения в жертву козлу, я несколько раз сталкивался с людьми, чем-то связанными с «сатанистами». Определял их для себя довольно просто. Стоило кому-нибудь из них увидеть ритуальную саблю, которую я умыкнул из хоромины и которой владею по сию пору, как у этих людей наступал полный стопор, кончавшийся пламенным желанием завладеть оружием и отправить меня на тот свет,
То, что мы с Ефимом наблюдали из-за угла барского дома, очень напоминало именно их моления. В этой связи оказалось несложным додуматься, для каких целей служит безоконный павильон. Он был чем-то вроде храма, где должны были произойти кровавые игрища. Теперь, вблизи места действия, догадка почти переросла в уверенность.
Я помнил и сам ритуал, и его порядок, но пока не мог понять, что сатанисты собираются делать с нашими женщинами. Виденные мной сцены не напоминали коллективного изнасилования. Мне тогда показалось, что участницы шли на это грязное дело без видимого принуждения, но кто знает, какими путями организаторы добивались их покорности.
Между тем, с периодичностью в пять-десять минут к ярко освещенному господскому дому подкатывали кареты, сопровождаемые бегущими факельщиками. Из них церемонно выгружались русские бояре в расшитых кафтанах и собольих шапках, европейские аристократы в ярких костюмах, украшенных жабо, кружевами, павлиньими перьями, в мягких беретах, расшитых каменьями, и в широкополых шляпах. Кроме большего масштаба, все было точно, как и в прошлый раз.
– Кто-то идет! – прошептал мне на ухо Ефим, и мы мгновенно распластались на сырой земле.
– Почему до сих пор не решили эту проблему! – резко, с металлическими интонациями сказал в двух шагах от меня высокий мужской голос, в котором я не сразу узнал тенор Моргуна.