Шхиян Сергей. Черный магистр

   – Вы куда собрались?
   – В лес, – ответила Катя, – посмотрев на купца просветленным взглядом, – Мы скоро вернемся.
   – Можно, я с вами? – спросил он, косо глядя на меня.
   – Нет, – ответил я за Кудряшову. – Нам нужно поговорить наедине.
   Родион явно хотел возразить, но, встретив предупреждающий взгляд женщины, смешался и отошел в сторону. Я усмехнулся, начиная понимать, что потерял контроль над ситуацией. Если быть честным перед самим собой, то нужно признать, что никакой новости в том, что происходило у Кудряшовой с Посниковым, для меня не было. Возможно даже, что я сам подсознательно подталкивал события в нужном направлении. Не то, чтобы Катя мне наскучила, нет, я по-прежнему относился к ней с теплотой, хотел как женщину, но никакого прогресса в наших отношениях не видел. Оставаться с ней навсегда, заводить новую семью, при живой жене, которая невесть что делает в XVIII веке, я не собирался. Это создавало двойственность наших отношениях, мешало мне быть с ней до конца искренним. Катя не то, чтобы давила на меня в смысле брака, но и не хотела мириться с незримой соперницей. Поэтому между нами существовала недоговоренность, мешавшая обоим.
   – Мы скоро вернемся, – пообещала она вслед уходящему Посникову, – ничего со мной не случится...
   Мы с ней вышли через калитку в лес и медленно побрели по опавшей листве. Здесь остро пахло осенью. Светлое небо в фантастическом узоре голых крон было холодно, как и глаза Екатерины Дмитриевны.
   – Я должна вам признаться, – заговорила она, сосредоточенно разбрасывая острым носком ботинка толстый ковер еще не потемневшей, не слежавшейся листвы, – в том, что, – тут она замолчала, видимо, не зная, как продолжить.
   Одно обращение на «вы» уже что-то стоило. Мне стало ее жалко, но я не знал, как ей помочь, чтобы не поставить в смешное положение. Предложи я ей прекратить наши отношения, получится, что не столько она меня бросает, сколько я сам не против пристроить ее в хорошие руки. А то, что они с Посниковым будут отличной парой, я почти не сомневался.
   – Понимаешь, Алеша, – продолжила она совсем другим, ласковым, нежным голосом и поглядела на меня затуманенными глазами, – так получилось, что я... Мне кажется, что я встретила человека... Нет, ты чудесный, ты замечательный, – заторопилась она подсластить пилюлю, – но так получилось, что я с первого взгляда...
   Кудряшова не договорила и пошла вперед, чтобы я не видел ее лица. Я шел следом и, когда прошло достаточно времени, чтобы справиться со страшным ударом, сказал:
   – Что делать, насильно мил не будешь. Надеюсь, вы будете счастливы.
   – И ты так просто отпускаешь меня! – воскликнула она, круто поворачиваясь ко мне.
   – О, это для меня такая трагедия! – признался я, едва не отирая набежавшие на глаза слезы.
   Катя пристально всматривалась мне в лицо, видимо, пытаясь понять, насколько серьезно я говорю. Я выдержал испытание, и она успокоилась, хотя и осталось немного обиженной моей покладистостью. Ей, конечно, хотелось более бурных эмоций, подтверждающих ее женскую неотразимость.
   Однако, меня в тот момент интересовали более прозаические проблемы:
   – Родион знает о наших отношениях? – спросил я, когда она первой отвела взгляд.
   – Нет, откуда, ты с ума сошел! Конечно, нет! Надеюсь, ты не собираешься?..
   – Катя, – прервал я, – если ты собираешься выйти замуж за Посникова, то нам нужно серьезно поговорить.
   – Так я и знала! Ты! – блеснула она глазами, наконец, дождавшись сцены ревности.
   – Катя, ты знаешь, что я обвенчан с Алей, Алиной Сергеевной, и не смогу быть с тобой всегда. Поэтому разговор может быть только о тебе. Успокойся и выслушай, что с тобой случилось, когда ты попала в лапы к Моргуну.
   Перемена темы выбила Кудряшову из романтического русла, и она тревожно поглядела на меня.
   – Что ты хочешь сказать?
   Я взял ее за руки и сжал их в своих ладонях. Катя побледнела, подняла ко мне свое лицо, и я едва не поцеловал ее, так она была хороша в эту минуту.
   – Когда вы попали в плен, вас опоили...
   – Да, я знаю...
   – Ты не знаешь другого. Пока ты была без сознания, тебя обвенчали с Моргуном.
   – Как это обвенчали? О чем ты говоришь?!
   – О том самом. Это у них такой бизнес. Ну, значит, дело, способ заработать.
   – И ты хочешь сказать, что он со мной?
   – Это вряд ли, мне кажется, что у него другая ориентация.
   – Что у него? – переспросила она, с ужасом глядя на меня.
   – Мне кажется, – повторил я, – что Моргун женщинами не интересуется.
   – А кем он интересуется? – окончательно запуталась в сложностях человеческих отношений троицкая мещанка.
   – Мужчинами.
   – Почему?
   – Потому, – неопределенно ответил я. – Вопрос не в том, кем и чем интересуется твой так называемый муж, а в завещании, которое ты написала в его пользу.
   – Какое завещание? Я ничего не писала!
   – Ты и замуж по-настоящему не выходила, но, пока была под кайфом, ну, опоенной, тебя и замуж выдали, и заставили подписать завещание.
   – Зачем?
   – Чтобы убить и получить в наследство твое состояние.
   – Убить меня? – дрогнувшим голосом переспросила она. – Но что я сделала плохого?
   На этот дурацкий вопрос, которым она, видимо, пыталась как-то защититься от неожиданной напасти, я не ответил.
   – Они таким образом зарабатывают деньги. Им кто-то помогает находить богатых одиноких людей, и они разными способами отбирают у них деньги. Мужчин, скорее всего, заставляют писать доверенности или векселя, женщин выдают замуж. У них большие связи и все схвачено. Твое завещание, как я узнал, отправили стряпчему в уездный город. Его фамилии я не знаю, но это не проблема, найти его будет нетрудно. Как мне показалось, из разговора твоего так называемого мужа с подручным, завещание у вас с ним двойное. Ты все свое имущество завещаешь ему, а он – тебе. Так что, если с ним что-нибудь случится, ты станешь очень богатой женщиной.
   – Зачем мне чужое богатство!
   – Ну, деньги лишними никогда не бывают, – рассудительно сказал я, пытаясь перевести разговор на спокойную тему. – Займешься благотворительностью. Поможешь, кстати, Соне, а то у нее крайнее положение.
   Кудряшова нахмурилась и попыталась забрать у меня свои руки, но я их не отпустил.
   – Я давно догадалась, – вдруг сказала она, пристально глядя мне в глаза, – что она тебе нравится.
   – Кто нравится? – не понял я.
   – Софья Раскатова, кто же еще!
   – С чего ты взяла? – искренне удивился я.
   – С того! – ответила Катя и посмотрела на меня полными слез глазами. – Что я, дурочка, и не вижу, как ты на нее смотришь?
   – Ничего подобного, кроме тебя, меня никто не интересует!
   – Да, не интересует!
   – Катя, – сказал я и, крепко прижав к себе, поцеловал ее в губы.
   Она ответила и только потом попыталась меня оттолкнуть.
   Но я уже не отпустил ее, прижал и начал ласкать руками.
   – Нет, – шептала она, когда мы изредка отрывались друг от друга, чтобы вдохнуть воздух, – нет, не нужно, я люблю другого человека!
   – Ну, последний раз, на прощанье, посошок на дорожку! – шептал я.
   – Но как же здесь, днем! – отказывалась она. – А если нас увидят?!
   – Кто увидит! Мы одни на всем свете.
   – Прямо на земле?
   – Посмотри, какая прекрасная листва, какой ты будешь на ней красивой! – убеждал я, подталкивая ее к куче багряных листьев. – Простимся по-человечески! В память о нашей любви!
   Последние доводы ее убедили, и мы, рухнув в опавшие листья клена, начали долгое, нежное прощание. Думаю, что после того, что у нас было, сомнений относительно моего романа с Соней у нее больше не осталось.
   Мы как будто первый раз были вместе и не могли насытиться друг другом. В том, что мы делали, была одновременно и горечь расставания, и сладость обладания.
   Катя то плакала, то сама проявляла инициативу и осыпала меня поцелуями...
   – Как жаль, что мы не можем быть вместе, – с тяжелым вздохом сказала она, когда мы возвращались после затянувшейся прогулки. Потом договорила, видимо, для того, чтобы поставить все точки над "i". – Я люблю совсем другого человека.
   Я ничего не ответил, шел молча, держа ее за руку.
   – Как я теперь посмотрю ему в глаза! – сказала она, когда мы подошли к хутору.
   Однако, посмотреть в глаза Родиону Посникову ей удалось не скоро.

Глава 20

   Я вошел через лесную калитку во двор, замер на месте, а потом попятился назад. Екатерина Дмитриевна от неожиданности уткнулась мне носом в спину.
   – Что случилось? – громко спросила она, но я быстро к ней повернулся, зажал ей рот рукой и вытолкал наружу.
   – Тихо! – прошептал я, отпуская ее, – На нас напали!
   – Кто? – испуганно спросила она.
   – Пока непонятно, во дворе какие-то люди в военной форме.
   Ничего хорошего ни от красных жупанов доморощенных гайдуков, ни от коррумпированных полицейских мундиров я не ждал, потому и поспешил скрыться в лесу.
   – Тебе пока лучше побыть здесь, – сказал я Кате. – Всех наших, кажется, арестовали.
   То, что я мельком увидел, действительно, было похоже на арест. Все обитатели хутора стояли рядком вдоль избы, а перед ними с ружьями наизготовку застыли какие-то люди в военной форме.
   – Я боюсь оставаться одной в лесу, – прошептала Кудряшова. – Мало ли, что может случиться. Можно, я буду с тобой?
   – Ты побудь пока здесь, у ограды, а я схожу на разведку. Посмотрю, что к чему, тогда и будем решать.
   – Может быть, я пойду туда, что мне могут сделать?
   – Вернуть законному мужу, – ответил я. – Знаешь про такой закон?
   – Да, слышала. Но этот Моргун не мой законный муж! Я вообще не очень верю в то венчанье.
   Спорить и доказывать у меня просто не было времени. Я вытащил из-за пояса пистолет, проверил заряд и взвел курок.
   – Жди здесь, я скоро. Но лучше посиди вон в тех кустах, – показал я на заросли орешника невдалеке от калитки.
   Оставив Катю, я по-пластунски вполз во двор и, скрываясь за неровностями почвы, добрался до одного из наших окопов. Отсюда была видна площадка возле избы, где развивались основные события. Я спрыгнул вниз и, прячась за земляной насыпью, посмотрел, что там делается. Первое впечатление оказалось верным. Вся наша компания, включая раненых гайдуков и штабс-капитана, томилась под прицелом ружей четырех полицейских. Немного в стороне, у сложенного в кучу оружия, стоял толстый офицер в полицейской форме и что-то говорил, жестикулируя левой рукой. В правой у него был пистолет, так же направленный на моих товарищей.
   Мне было непонятно, как наши позволили себя захватить и обезоружить. Причин могло быть две: обычное ротозейство или священное преклонение перед людьми в форме. Впрочем, пока причины для меня не имели никакого значения.
   Я лихорадочно соображал, что смогу предпринять один против пятерых вооруженных полицейских. Лучший способ был взять в плен их начальника и уже тогда диктовать свои условия. Однако, как до него добраться, я не представлял. При любом раскладе, откуда бы я ни нападал, нужно было преодолевать значительный открытый участок. Пока я буду бежать через двор, меня обязательно заметят и смогут запросто подстрелить. Нужно было найти какое-нибудь нетривиальное решение. И оно нашлось.
   Одна из наших мин была установлена в дальнем углу двора. Пробраться туда из окопа было не сложно, этим я и воспользовался. За время, прошедшее со времени «войны», дожди размыли наши пороховые дорожки, но плотно закрытые чугунки с зарядами оставались в боевой готовности. Добравшись до мины, я открыл горшок, взял из него горсть пороха и восстановил запал, потом сделал «бикфордов шнур» из своего носового платка. Для этого я свернул его в трубочку, поджег один конец, а другой сунул в порох.
   Времени, пока он будет тлеть, должно было хватить, чтобы успеть занять позицию за избой. Как только платок загорелся, я что есть сил припустился вдоль забора. Добежать до тыльной стороны избы мне хватило нескольких секунд. Отдышавшись, я пробрался к самому близкому от противника месту и затаился в нескольких шагах от офицера.
   Теперь оставалось ждать взрыва, который, как я рассчитывал, отвлечет полицию от арестованных. Офицер же в это время произносил пламенную речь.
   – ...в нарушение уложения о наказании вы злобно препятствовали властям и скрывали беглых крепостных крестьян. Кроме того, беглых жен и дщерей дворянского и иного происхождения. Кроме того, совершили разбойные нападения на мирных обывателей, от коих есть соответствующие жалобы властям, в коих...
   К сожалению, больше ничего интересного я узнать не успел. В углу двора раздался оглушительный взрыв, а над головой свист разлетающихся осколков. Я высунулся из своего укрытия. Эффект взрыва, надо сказать, превзошел все ожидаемые последствия. Солдаты, побросав табельное оружие, все как один бросились бежать со двора в распахнутые ворота, а их командир просто об....я, как потом оказалось, не только в переносном, но и в самом прямом смысле. Он упал на колени и, закрыв голову руками, уткнулся ею в землю, оставив на обозрение толстый, обтянутый плисовыми штанами зад. Я не стал ждать милостей от природы, подскочил к представителю власти и... не преодолел искушение...
   От неожиданного оскорбления, полученному пинком по плисовому окороку, полицейский сделал кувырок вперед и оказался лежащим на спине с выпирающим вверх толстым, мягким брюхом, кокетливо перетянутым кожаным поясом. Глаза его были так красноречиво испуганы, что у меня не было даже нужды приказывать ему сдаться. Со стороны избы раздался общий вздох облегчения, и нас тотчас окружили освобожденные арестанты.
   – Ишь, какой гладкий! – с завистью сказал один из пленников-гайдуков. – Жрет, поди, в четыре горла.
   – Пожалуй, – поддержал его кто-то из той же компании. – Вон какой от него дух хлебный идет!
   Все, кто оказался поблизости, захохотали. Я про себя отметил, что того почтения, которое было у простого народа к начальству всего лишь шестьдесят лет назад, нет и в помине. Представитель власти вызывал не священный трепет, а презрительное неуважение. А, как известно, от неприятия божественной сущности власти до революции один шаг. Однако, о ней еще речи не шло, пока конфликт имел исключительно локальное распространение.
   Пока полицейский лежал передо мной в собственном прахе и конском навозе, я поднял его пистолет и взвел курок,
   – А ну, встать, скотина! – заорал я и, так как бедняга не вскочил на ноги, а продолжал лежать на спине и с ужасом таращил не меня вылезшие из орбит глаза, опять пнул его носком сапога.
   Вообще-то у меня нет такой привычки, бить представителей власти ногами, хотя признаюсь, иногда очень хочется...
   – Кто он такой? – спросил я хуторянина, тоже, несмотря на раненую ногу, поставленного полицией в общую шеренгу.
   – Наш становой пристав, – ответил он, – Станислав Константинович.
   – Это тот самый, который служит на откупе у Моргуна, и тот его дальше сеней не пускает? – задал я риторический вопрос.
   Становые пристава были птицами небольшого калибра, чем-то вроде наших участковых уполномоченных. Положением о земской полиции 1837 года каждый уезд был разделен на станы, отданные в ведение становых приставов. Они назначались, переводились и увольнялись не столицей, а губернским начальством.
   В этот момент выступление штабс-капитана окончательно сломило волю и самоуважение участкового-уполномоченного. Истомин подошел ко мне своей танцевальной походкой, которой он к тому же попытался придать схожесть со строевым шагом, и, вытянувшись по стойке смирно, гаркнул:
   – Ваше превосходительство, прикажите повесить подлеца за оскорбление русского офицерства?!
   Такая перспектива, как повешенье, к тому же исходящая от одетого в военную форму штабс-капитана, обращение к неведомому «превосходительству», добили бедолагу. Станислав Константинович опять не сдержал порыв, и до нас тотчас докатилась новая волна миазмов, заставившая, зажав носы, отступить от него еще дальше.
   Однако, это отступление не успокоило станового, он необыкновенно быстро вскочил на резвые ножки и уже осознанно повалился на колени, крича плачущим голосом:
   – Помилуйте, ваше превосходительство, не лишайте живота последнего!
   Эта просьба с учетом роскошного, необъятного пуза, просителя вызвала необычный взрыв смеха у недавних арестантов. Однако, становой общего веселья не поддержал, напротив, заверещал с еще большим напором:
   – Не за себя прошу, за малых сирот-детушек, да за горькую вдову, жену-красавицу и старую свою старушку-матушку!
   В этом крике души напрямую зазвучали настоящие эпические, былинные мотивы. Я подождал, когда он вновь вернется к началу и скажет что-нибудь вроде: «Ой, ты, гой еси, свет наш, батюшка», однако, Станислав Константинович ничего такого говорить не стал, а принялся усиленно стучать своей большой головой с широким лбом, обрамленным льняными кудрями, по матери сырой земле.
   Нужно было, пока он тепленький, его допросить, но меня отвлек Посников. Он подошел и, не глядя в глаза, холодно спросил, где Катя. Я вспомнил, что оставил ее умирать от страха одну в лесу, и от досады стукнул себя по лбу:
   – Совсем забыл, она ждет за забором, сходи за ней.
   Родиона как ветром сдуло, а я взялся за пристава:
   – Кто вас сюда послал? – крикнул я ему с приличного расстояния, куда не доходили естественные запахи.
   – Исправник Михаил Маркович! – крикнул в ответ Станислав Константинович, пропуская очередной земной поклон.
   – Он тоже в доле у Моргуна?
   Как ни странно, вопрос становой пристав понял совершенно правильно и тотчас заложил начальника:
   – Еще в какой доле, ваше превосходительство, мне-то одни крохи перепадают, а он столько имеет, что и царю-батюшке не снилось!
   – Жалобу Моргун подал? – вновь спросил я.
   – Они-с, Иван, то есть Тимофеевич, а также присовокупились Улаф Парлович.
   О самих жалобах я был в курсе дела из подслушанной речи станового и повторить их его не попросил.
   – Так прикажите повесить подлеца, ваше превосходительство? – напомнил о себе Истомин.
   Что делать с «подлецом», я не знал. Воинство его сбежало без оружия и больше не представляло реальную опасность, однако, и отпускать пристава с миром было опасно. Что ни говори, но как только он окажется на свободе, тотчас бросится жаловаться на наш разбой, а за своих его коллеги могли и отомстить. Мне показалось, что самым разумным будет оставить его в заложниках.
   – Пусть пока живет, – ответил я штабс-капитану, – прикажите посадить его в сарай под арест, может быть, он еще на что и сгодится.
   – Кому это он сгодится! – не согласился Истомин. – Одно слово, пустой человек.
   – Но и вешать без суда нельзя, пусть с ним его начальство разбирается.
   Когда мои гуманные слова дошли до ушей заинтересованного лица, оно опять начало говорить былинным языком, благословляя «доброго генерала» от лица многочисленных родственников несостоявшегося покойника.
   Пока мы разбирались со становым, вернулись Посников с Катей. Родион вел ее, подчеркнуто почтительно поддерживая под локоток. Кудряшова выглядела натурально испуганной, и ее немного растерзанный вид, кажется, ни у кого не вызвал подозрений.
   Обстановка на хуторе постепенно стабилизировалась, и недавние страхи прошли. Теперь, как это обычно бывает после драки, все, кому не лень, махали кулаками и обещали страшные кары зачинщикам. Мне было совсем не весело. Обстановка после вмешательства полиции явно выходила из-под контроля. Разобраться со становым приставом было несложно, но если в противостояние включится вся губернская власть, то мало никому не покажется. К тому же, объявив нас «бунтовщиками», исправник Михаил Маркович вполне мог добиться присылки «на усмирение» войска, а это уже был бы для нас совсем другой расклад. Я подумал, что единственным правильным решением будет устранить причину конфликта, и позвал несостоявшихся героев в избу на совещание.
   Вскоре там собрались все, включая пленных. Как инициатор собрания, первым высказался я:
   – Ну, и что нам теперь делать? Есть предложения?
   – Следует выкопать ров! – тотчас откликнулся Истомин.
   Как и прежде, его идея не вызвала отклика. Народ сосредоточенно молчал, никто не торопился брать на себя ответственность за общее решение.
   – Нужно ехать в Петербург, подать жалобу, – наконец подал голос губернский секретарь Похлебкин. – Пусть начальство разберется и накажет.
   Что за начальство будет разбираться в здешних делах, и кого оно будет наказывать, он уточнять не стал. Предложение чиновника так же не вызвало никаких комментариев.
   Пришлось говорить мне:
   – На нас помещик Моргун подал жалобу, что мы укрываем беглых крестьян, это их, – указал я на сгруппировавшихся пленных, – и вообще, нас обвиняют во всех смертных грехах. Все начальство здесь продажное, так что доказать, что не мы напали на Моргуна, а он на нас, будет невозможно.
   – Но, ведь есть же и честные чиновники, – подала голос Кудряшова, – я наверное знаю!
   Судя по общему угрюмому молчанию, кроме нее, больше так никто не думал.
   – Может быть и есть, только как их найти? – продолжил я. – Пока у Моргуна большие деньги и связи, во всем виноваты будем мы.
   – А государь? – опять высказался Похлебкин. – Подадим жалобу государю, он-то разберется, где правда, а где кривда!
   Однако, и такой вариант никого не заинтересовал.
   – Нужно барина убить, а имение спалить, – неожиданно сказал один из пленных, – тогда и концы в воду.
   Все посмотрели на гайдука с твердым, простым лицом, который раньше ничем не выделялся среди своих товарищей. Мужик немного смутился от общего внимания, но глаз не опустил и, в подтверждение своего предложения, сделал жест руками, как будто сворачивал помещику символическую голову.
   – Сколько человек, способных воевать, у них там осталось? – спросил я, обращаясь уже непосредственно к нему одному.
   – Не боле десятка, – быстро ответил он. – Наши крестьяне, если поманить, сами разбегутся, а пришлых не боле десятка. Нужно бить немедля, пока они не успели позвать подмогу.
   – А может быть, уже успели, – усомнился я.
   – Не, сегодня ночью ко мне в гости кум приходил, говорит, никого новых у них нет, одни старые. Магистр вот только совсем озверел, никому спуска не дает, чуть что, под плети подводит. Наши мужики даже хотят бунтовать.
   «Кум», который приходит ночью в гости из стана врагов, меня умилил, но заострять внимание на этом не было необходимости.
   – Ну, если так, то как только соберемся, сразу и выступаем, – подвел я черту под несостоявшимся обсуждением.
   Думаю, что не только я понимал, что иного выхода, как нанести превентивный удар, у нас нет. Во всяком случае все, кто мог держать оружие в руках, начали спешные сборы.
   Пока в общей суете и неразберихе участники экспедиции метались и суетились по всей территории хутора, я собрал для разговора наш малый круг, в который входили троицкие жители.
   Правда, к нам тут же присоединились ревнивый Посников и неприкаянная Софья, ни на шаг не отходившая от наших женщин.
   Мы отошли в сторонку.
   – После дела нам нужно будет отсюда немедленно уехать, – сказал я. – Вопрос куда, в Москву или вернемся в Троицк,
   – Я хочу домой, – первой сказала Марьяша.
   – Я тоже, – поддержала ее Кудряшова.
   Куда хочет ехать Ефим, я не спросил, он так ел глазами горничную, что у той с лица не сходил алый румянец.
   – А что мне делать? – спросила Софья Раскатова. – Меня папа домой не пустит.
   Екатерина Дмитриевна взглянула на девушку, как мне показалось, не очень ласково, но, покосившись сначала на меня, потом на купца первой гильдии, предложила:
   – Поезжай с нами, места в карете хватит.
   – Решено, возвращаемся в Троицк, – сказал я. – Тогда сразу же едем все вместе к Моргуну. Пока мы там будем с ними заниматься, вас будет охранять Родион.
   На этом и порешили. Ефим пошел запрягать в карету наших застоявшихся битюгов, а я занялся проверкой оружия.
   Никакого определенного плана для предстоящей атаки у меня не было. Решил, что будем действовать по обстоятельствам.
   Отряд у нас собрался внушительный, так что на всех не хватило лошадей. Кто был поздоровее, пошел пешком. Дело шло к вечеру, и тихим ходом добраться до поместья удалось уже затемно. В этот раз никаких заслонов и засад в лесу не оказалось, так что поход напоминал загородную прогулку. На хуторе мы оставили всего двоих, штабс-капитана и Александра Егорыча с его простреленной ногой.
   Я ехал верхом для большей мобильности и чтобы не раздражать ревнивого Посникова, который все еще не отошел после нашего с Катей длительного отсутствия. Ефим сидел на своих козлах, в компании с парикмахером, который, несмотря на все мои уговоры, не захотел возвращаться домой.
   Нашу основную ударную силу составляли бывшие гайдуки. Как обычно бывает в гражданских войнах, они были наиболее непримиримо настроены против своих бывших хозяев.
   Когда наш отряд перед имением вышел из леса, где-то впереди послышались ружейные выстрелы. Тут же все замерли на месте, ожидая нападения. Однако, стреляли довольно далеко и явно не в нашу сторону. Со мной съехался гайдук, принимавший ночью в гости кума.
   – Ваше превосходительство, – обратился он ко мне (с легкой руки штабс-капитана, меня все теперь только так и называли), – нужно-ть сделать разведку, стреляют, слышно, в поместье.