– Иван, – закричал я, – где вы, помогите!
   Я никак не рассчитывал на то, что женщины окажутся в таком плачевном состоянии, и теперь не знал, что делать дальше. Нужно было как можно быстрее выбираться из имения, но оставлять спрятанное невдалеке оружие я не хотел. Мало ли что нас ждет на пути домой.
   На счастье, наши спутники ничего не перепутали и оказались на оговоренном месте. За плетнем мелькнуло лицо здоровяка, и он так рванул на себя забор, что затрещала, ломаясь, лоза, и разом образовался широкий проход.
   – Прими! – закричал я.
   Он без объяснений понял и подхватил на руки Кудряшову. Кашляя и отплевываясь от гари и дыма, я бросился к нашему тайнику за порохом и оружием. Казалось, что мы очень долго возимся, но, скорее всего, прошло совсем мало времени, потому что сзади опять рвануло. Видимо, подорвался последний заряд, брошенный Ефимом. Я схватил мешок с оставшимся порохом, пистолеты, обе сабли и, прижимая все это к животу, чтобы не растерять, спотыкаясь о какие-то кочки, побежал назад к пролому в плетне.
   – Помогите, – отчаянно закричали сзади женским голосом, и кто-то вцепился мне в плечо.
   От неожиданности я выронил оружие и резко повернулся.
   – Помогите, – теперь тихо, как-то угасая, повторило существо в белом балахоне и начало оседать на землю.
   «Этого еще не хватало», – подумал я, лихорадочно думая, что делать с незнакомкой.
   – Григорьич, поторопись, – крикнул Иван.
   – Сейчас, помогите кто-нибудь! – ответил я, не зная, что поднимать с земли: оружие или женщину.
   – Ну, что вы копаетесь! – возникая передо мной, воскликнул здоровяк. – Идите скорее.
   – Здесь женщина, помогите!
   – О, господи! – только и сказал он, легко поднимая безжизненное тело.
   Оставшийся, пудовый мешок пороха я просто перебросил через пролом забора, ощупью собрал оружие и добрался, наконец, до нетерпеливо ожидавших товарищей.
   – Ну, скорее же, – подогнал меня Ефим.
   Иван держал в поводу нескольких лошадей. Кони были напутаны взрывами, фыркали и пытались вырваться.
   Рыжий попытался сунуть мне в руку повод.
   – Держи, это твоя!
   – Погоди, – остановил его я, – нужно еще забрать порох.
   Я повесил на перевязь свою саблю и заткнул пистолеты за пояс. Оставшееся оружие бросил под ноги Ефиму, который пытался взгромоздить на коня Марьяшу, и кинулся искать мешок с порохом. Темнота была такой плотной, что практически ничего не было видно. На счастье мешок тотчас попался под ноги, я споткнулся об него и чуть не упал.
   – Мужички, помогите мне сесть на лошадь, я не умею ездить верхом, – проблеял омерзительный голос губернского секретаря.
   От возмущения я даже подскочил на месте, но тут же чуть не рассмеялся и неожиданно успокоился.
   – Ефим, посади осла на коня! – попросил я.
   Как только ко мне вернулось чувство юмора, все как-то успокоилось. Я повесил мешок за лямки на спину, не спеша, вернулся к Ивану и забрал у него повод своей новой лошади,
   – Как женщины? – спросил я.
   – Живые, – неопределенно ответил он. – Только непонятно, как мы их повезем.
   Это, действительно, была проблема. Судя по состоянию Кати, все они были или пьяны, или накачаны наркотиками.
   – Попробуем посадить перед собой.
   Я сел в седло и попросил здоровяка, держащего на руках последнюю пленницу:
   – Подавайте ее сюда.
   Он понял и легко посадил незнакомку передо мной на шею лошади. Женщина тут же начала переваливаться на другую сторону, я придержал ее, и она оказалась у меня между рук,
   – Держись, милая, – умоляюще сказал я. – Облокотись на меня.
   – И мне помоги, – попросил Ефим, передавая ему свою драгоценную ношу.
   Теперь дело пошло быстрее. Через пару минут все оказались в седлах. Пока я ждал товарищей, удалось посмотреть, что делается в поместье. Там по-прежнему не смолкали отчаянные крики, и метались факельщики. Кажется, праздник Сатаны расстроился окончательно.
   – Все готовы? – спросил рыжий перебежчик, последним садясь в седло. – Тогда с Богом,
   Он тронулся первым, за ним здоровяк с Катей, следующим успел вклиниться губернский секретарь, не прекращавший тихонько скулить. Мы с Ефимом оказались в арьергарде. Моя спутница немного пришла в себя и как-то умудрялась держаться, привалясь ко мне спиной. От ее простоволосой головы пахло свежим сеном.
   «Пять черных всадников как ветер неслись сквозь ночную мглу»... – романтично, почти по Булгакову, подумал я о нашем спешном бегстве.
   Потом мысли вернулись к нашим прекрасным спутницам, которые были одеты в одни тонкие рубашки на голое тело, а температура воздуха неуклонно стремилась к нулевой отметке. Даже сквозь одежду факельщика меня пробирал мерзкий сырой ветер, каково же было им!
   – Вам не холодно? – задал я спутнице глупый по своей неотвратимости вопрос.
   Она не ответила, то ли еще не пришла в себя, то ли совсем окоченела. Мы уже проскакали больше километра и приближались к первой заставе гайдуков.
   – Иван, скоро будет засада! – крикнул я.
   Он тут же придержал коня и дал мне себя догнать. Когда я поравнялся с ним, спросил:
   – Не знаешь, кто там сидит?
   – Какой-то маленького роста суетливый парень, – добросовестно ответил я. – Говорит писклявым голосом и очень въедливый. А во второй заставе одного зовут Антоном.
   – Ясно, – сразу же сориентировался Иван. – Антон – это Иванов, с ним договоримся миром, а юркий – Суслик. Боюсь, от него просто так не отвадимся, он из любимчиков магистра.
   – Значит, пристрелим. Нам задерживаться нельзя, женщины замерзают!
   – Господа, нам нужно немедленно пожаловаться в полицию! – подал голос чиновник Похлебкин. – Это форменное безобразие!
   Губернский секретарь попеременно называл нас то «господами», то «мужичками», руководствуясь одному ему понятными соображениями. На его замечание, как и раньше, никто не обратил внимание. Момент был ответственный, и всем было не до разговоров.
   – Засада за поворотом! – предупредил Ефим, который лучше меня ориентировался на местности.
   Мы доскакали до изгиба дороги и поскакали по прямой. Нас никто и не окликнул. Я вздохнул с облегчением. Вступать в ночной бой после такого напряженного, насыщенного событиями вечера, было явным перебором. Вообще пока все складывалось удачно, погони не было, и кони неслись как птицы. Лошадей Иван подобрал хороших. Мне достался высокий донец с широкой спиной и нетряским шагом. На двойную тяжесть он пока никак не реагировал, шел стандартной рысью.
   – Вторая застава, – опять предупредил Ефим.
   – Господи, пронеси, – прошептал я.
   И опять нас пронесло. Теперь до хутора оставалось всего ничего, немногим больше версты. Особенных подлян от магистра, помня о его разговоре с Моргуном, я сегодня не ждал. Тушить и жарить нас собирались завтра ночью, так что на какое-то время можно было расслабиться. Однако, этот вечер все-таки не кончился без небольшой неприятности. Причем не со стороны врагов, своих. Только Иван начал открывать ворота хутора, как с чердака грянул выстрел. Спешиться успел только он один, остальные были еще в седлах и вполне могли попасть под пулю.
   – Не стреляйте, свои! – закричал я.
   – Какие-такие свои, – откликнулся с чердака пьяный голос Истомина, – что есть свои?
   – Господин штабс-капитан! Прекратить стрельбу! – заорал я командным баритоном.
   – Есть прекратить стрельбу! – повторил команду старый дурак.
   Мы с опаской въехали во двор, опасаясь новых сюрпризов.
   Из избы с зажженным фонарем выбежал парикмахер.
   – Это вы! Слава богу! А у нас тут немного, того, не совсем порядок...
   – Где это они достали вина? – сердито спросил я, подавая ему в руки обмякшее тело спасенной женщины.
   – А я знаю, где? – откликнулся он и понес женщину в дом.
   Я соскочил с коня и принял у здоровяка на руки холодное тело Екатерины Дмитриевны. Она на это никак не отреагировала, лежала у меня на руках, безжизненно свесив голову.
   – Сейчас все будет хорошо, – бормотал я, внося ее в теплую хату.
   Следом за нами в избу внесли Марьяшу.
   – Господи, что же эти изверги с ними такое сделали, – причитал Степаницкий, помогая укладывать женщин по лавкам.
   Поморозиться они не могли, скорее всего, переохладились. Что делать в таких случаях, я знал весьма приблизительно. Когда-то читал, что после переохлаждения необходим внешний источник тепла.
   – Печь топлена? – спросил я у единственного дееспособного соратника, парикмахера.
   – Протопил, как вы уехали! На ней сейчас отдыхает Александр Егорович,
   – Убрать, к чертовой матери! – закричал я неизвестно на кого и кому. – Баб на печь!
   Здоровяк, не говоря ни слова, снял с печи бессознательное тело хозяина, и мы уложили на лежанку женщин.
   Теперь можно было хотя бы отдышаться.
   – Господа, мне тоже холодно! Почему никто не думает обо мне! – послышался возмущенный голос Похлебкина.
   В горнице наступила полная тишина. Лично моя чаша терпения в тот момент оказалась переполненной. Каюсь, я поступил если и не подло, то, несомненно, неоправданно жестоко. Взял бедного губернского секретаря за шиворот, приподнял сзади за штаны и вышвырнул из теплой комнаты на улицу. Когда же бедняга, не успев определить вектора притяжения земли, шлепнулся на живот посередине двора, добил его словом:
   – Если я еще услышу твой голос, то оторву голову.
   После чего, чтобы не выпускать из избы тепло, плотно прикрыл дверь. Никто из присутствующих даже ухом не повел, как будто ничего особенного не случилось. Только здоровяк, спустя несколько минут, как бы невзначай, неизвестно по какому поводу, заметил:
   – Трудно, наверное, жить с плохим пищеварением.
   Ему никто не возразил, а я, взяв, наконец, себя в руки, обратился ко всем присутствующим:
   – Мы с Ефимом сегодня подслушали разговор владельца имения с его приближенными. Завтрашней ночью на хутор будет совершено нападение. После того, что там случилось сегодня вечером, оно просто неминуемо. Силы у Моргуна несоизмеримы с нашими. Наше преимущество в том, что мы обороняемся и знаем намеренье противника. Тем не менее, никаких гарантий того, что нам удастся отбиться, нет. Пусть каждый сам определится, как ему поступать.
   Я кончил говорить, и в комнате наступила тишина, были слышны лишь тяжелые шаги нашего бессменного часового Истомина.
   – Мне податься некуда, я остаюсь с вами, – первым сказал Иван.
   – Мне есть куда податься, но я, пожалуй, тоже останусь, – задумчиво сказал здоровяк. – Мне очень интересно узнать, кто меня опоил и зачем меня посадили, как собаку, на цепь.
   – Я тоже остаюсь, – подал свой голос парикмахер
   – Теперь нужно решить, что делать с ним, – я кивнул на дверь, за которой скулил губернский секретарь. – Толку от него никакого, а головной боли...
   – Давайте дадим ему лошадь, и пусть едет, куда хочет, – вмешался в разговор самый молодой участник совета, Ефим.
   – Эй, ты, чинуша, – крикнул я, – можешь войти!
   Дверь тотчас заскрипела, и в комнату бочком протиснулся Похлебкин. На него было жалко смотреть. Изорванный вицмундир теперь был еще мокр и перепачкан грязью и конским навозом. Он близоруко щурился, часто моргал глазками и всем видом демонстрировал робость и покорность.
   – Что прикажите-с? – угодливо проговорил он, не осмеливаясь отойти от порога.
   Эта метаморфоза так удивила присутствующих, что никто ничего не сказал, просто смотрели во все глаза.
   – Вы хотели идти жаловаться в полицию? – спросил я.
   – Никак нет-с, это я так просто-с, какие у нас жалобы-с. Премного вам за все благодарны, – скороговоркой говорил он, преданно заглядывая мне в глаза.
   – Не на меня жаловаться, а на помещика, что вас незаконно задержал, – откорректировал я его неосуществленные претензии.
   – Это тоже пустяк-с, – ответил он.
   – Что значит пустяк? Вы знаете, почему вас захватили?
   – Никак нет-с.
   – Я тоже, между прочим, не знаю, – вмешался в разговор здоровяк.
   – Это я могу вам объяснить, – пообещал я. – Вот Екатерину Дмитриевну, которую вы сюда везли, захватили как владелицу большого состояния. На ней насильно женился помещик Моргун и заставил написать завещание в свою пользу. После чего собирался убить, чтобы захватить ее капитал. Думаю, что и вы не бедный человек...
   Здоровяк внимательно выслушал мое пространное объяснение, почесал затылок и усмехнулся:
   – Так вот оно, оказывается, что делается ныне в державе! Капиталец, вы правы, у меня кое-какой имеется. Коли так, позвольте представиться, купец первой гильдии Родион Посников, торгуем лесом и зерном.
   – Теперь вы, Похлебкин. Какой интерес мог вызвать у разбойников мелкий чиновник почтового департамента? У вас много денег?
   – У меня! – в самом прямом смысле вскричал губернский секретарь. – Господь с вам, господин Алексей Григорьевич, простите, не знаю вашего звания-с, какие у меня деньги! У меня жалованье то тридцать два рублика-с сорок копеек в месяц! Поверите, сам голодаю, и детки малые голодают! На молочко младенцам не имею-с. Верой и правдой служу царю и отечеству, и что?! Мизер-с!
   Чем дольше и убедительнее говорил Похлебкин, тем меньше хотелось ему верить. Причем не только мне. Все слушатели как-то двусмысленно начали отводить от него взгляды.
   – Вы уверены, что тыщенок двести-триста у вас не завалилось за подкладку? – ласково поинтересовался купец.
   – Господи! Да о чем вы говорите, господа? Я червь, я плевок! Я грязь под ногами! Да если бы у меня были такие деньги. Да я бы! Я бы, о-го-го!
   – Зря вы так волнуетесь, – прервал уже я его лихорадочное самобичевание. – Нам нет дела до ваших капиталов, но, сколько я знаю, те люди не ошибаются. У них все куплено, включая полицию, куда вы так хотите пожаловаться. Владелец имения Моргун станового пристава дальше сеней не пускает. И если уж они взялись за вас, значит им донесли, что у вас много денег.
   – Господа, господа, да поверьте мне, я чем хотите поклянусь!..
   – Вот и чудесно, значит, вам нечего бояться. Мы даем вам лошадь, и езжайте, куда хотите.
   – Как так езжайте?! Куда же я поеду ночью, да я и дороги не знаю!
   – Не хотите ехать ночью, поезжайте утром, – попытался я решить новую проблему Похлебкина.
   – А если меня снова схватят и будут пытать?
   – Тогда вы умрете как герой, а ваша вдова будет получать пенсию, – пошутил я, но оказалось, что в середине девятнадцатого века черный юмор был еще не в чести, во всяком случае никто из присутствующих даже не улыбнулся.
   – Нет, нет, господа, позвольте, я останусь с вами? ! – взмолился Похлебкин.
   – Но, учтите, на нас могут напасть, – сказал я, делая остальным знак, чтобы не откровенничали при губернском секретаре.
   – Это ничего, я вам пригожусь, господа, я умею изрядно стрелять. У меня дома даже ружья есть, истинная правда, изрядные ружья, и Зауера, и Ланкастера!
   – Теперь мне понятно, почему вами разбойники заинтересовались, – в своей неторопливой манере прокомментировал признание Похлебкина Посников. – Хорошее оружие дома держите, царское!
   – Что такое? – не понял я.
   – Знаете, сколько стоят ружья Ланкастера? – насмешливо объяснил купец. – Да и Зауер не многим дешевле. Наш господин губернский секретарь знает толк в оружии, ну а я – в ценах.
   Загнанный в угол Похлебкин не нашелся, что ответить, только жалко, заискивающе улыбался.
   – Не гоните меня, господа, Христа ради молю!
   – По мне, пусть остается, – лениво сказал купец. – За свое добро он очень хорошо воевать будет.
   – Ну, остается, значит, остается, – подытожил я. – Если все решено, то прошу всех покинуть комнату, мне нужно осмотреть больных.
   – Каких больных? – удивленно спросил Родион.
   – Женщин.
   – А они разве больны? Поди, как отогреются, сразу и оживут.
   – Думаю, не все так просто. Их чем-то травили, чтобы они были послушны и не оказывали сопротивления.
   – А вы что, доктор? – спросил оживший Похлебкин.
   – Доктор, – самонадеянно подтвердил я.
   – А я думал, вы простой крестьянин!
   Мужчины нехотя покинули теплое помещение, а я приступил к осмотру наших молчаливых спутниц. Родион Посников оказался отчасти прав. Тепло печи сделало свое дело, и наши дамы начали оживать. Катя даже узнала меня и попыталась улыбнуться. Я осмотрел их, проверил пульс и температуру, но ничего особенно плохого не обнаружил. Во всяком случае, для людей, перенесших такие испытания, они держались молодцами. Впрочем, пока рано было делать какие-то выводы, ухудшение могло наступить позже, когда спадет нервное напряжение.
   Хуже всех чувствовала себя незнакомая девушка. Причиной тому, как мне казалось, было ее недавние подвиги: она спасала себя сама и потратила на это все силы.
   Оставив в покое Катю с Марьяшей, которым прежде всего следовало отоспаться, я провел с ней свой экстрасенсорный сеанс. Кем было это несчастное создание, пока было неясно. Горница слабо освещалась одной парафиновой свечой, и рассмотреть спасенную я не мог. К тому же мне было не до женских прелестей. После всех приключений и, особенно, сеанса лечения, отнявшего много сил, я был, что называется, никакой. К тому же нужно было вернуть в тепло соратников, мерзнувших в неотапливаемой летней горнице. Потому, укрыв всех дам одним здоровенным тулупом, я кончил на этом свои медицинские мероприятия и позвал мужчин в комнату.
   – Ну, как они? – спросил купец, как мне показалось, с большим, чем раньше, уважением глядя на меня. – Не простыли?
   – Пока не знаю, но лучше, чем думал. Пусть пока поспят, а вы постарайтесь меньше шуметь.
   – Может быть, им нужно пустить кровь, так я могу, – предложил парикмахер
   – Кровопускание уже устарело, – отверг я многовековой способ лечения всех болезней. – Давайте ложиться спать, завтра у нас будет очень тяжелый день
   – А еда у вас какая-нибудь есть? – невинно поинтересовался Родион.
   – Есть, если только эти, – я кивнул на храпящего на лавке хозяина, – все не сожрали.
   – Выпить привезли? – прозвучал с поднебесья заинтересованный голос штабс-капитана. – Закуска найдется!
   Он оказался прав, в отличие от выпивки, наши запасы еды оказались практически нетронутыми. Мы поужинали и повалились спать, там, где кто смог устроиться.

Глава 18

   Ночь прошла на удивление спокойно, хотя у противника был хороший шанс взять нас тепленькими. Никаких постов мы не выставляли, единственной мерой безопасности были запертые ворота. Однако, все обошлось, сатанистам этой ночью было не до войны.
   Следующее утро выдалось промозглое и сырое. На землю опустился густой туман, так что не были видны даже дальние углы двора. Я хорошо отдохнул за ночь и был полон планов и идей по защите нашей цитадели. Александр Егорыч за ночь проспался и опять страдал с похмелья. В начале знакомства он мне понравился, но его неумеренное, безответственное пьянство несколько поменяло к нему отношение, и никакого сочувствия к его мучениям у меня не было. Тем более, что он без дела слонялся по избе и по пятому разу спрашивал у всех, кто попадался на глаза, нет ли чего-нибудь выпить. Штабс-капитан тоже сник и голос больше не подавал.
   Предоставив их, как говорится, своей судьбе, мы собрали совещание. Нужно было определиться, что делать дальше. Всю нашу огневую мощь составляли шесть ружей, из которых четыре были относительно современными штуцерами (два капитанских и два захваченных вчера в имении), и пара сношенных охотничьих хозяина.
   Кроме того, у нас было четыре кремневых пистолета и две, наши с Ефимом, сабли. Если учесть, что на перезарядку каждого ружья уходит около минуты, то рассчитывать отбить атаку сорока-пятидесяти противников такими средствами было невозможно. О чем я и сказал своим соратникам.
   – Тогда, может быть, нам лучше отсюда убежать! – предложил боязливый Похлебкин.
   На это предложение никто не откликнулся. Всем было понятно, что побег просто обречен на провал. Нас неминуемо выследят, догонят, и тогда мы окажемся обречены.
   – Есть еще предложения? – спросил я.
   – Можно уйти в лес, – предложил Иван, – там они нас не найдут.
   Мысль была здравая, но невыполнимая. Продержаться в лесу с тремя нездоровыми женщинами было проблематично, к тому же мне не нравились пораженческие настроения.
   – Есть еще один выход, – сказал я, – устроить противнику ловушки...
   Меня перебил голос штабс-капитана:
   – А что я говорил? Вместо того, чтобы разгуливать неизвестно где, нужно было выкопать ров и устроить флеши!
   – Для этого нам нужен порох, чугунная посуда и гвозди, – продолжил я.
   Общий взгляд на меня был как на ненормального. Однако, это меня не смутило.
   – Михаил Семенович, у вас в Уклеевске можно купить чугунные горшки?
   – Наверное, в скобяных и посудных лавках, – ответил парикмахер.
   – А керосин у вас продается?
   – Продается.
   – Тогда все решаемо, – уверенно сказал я.
   – А что, это самое, решаемо? – осторожно спросил купец.
   Тогда я поделился своими мыслями о подрывных снарядах в эпоху начала машинной цивилизации. Чем дольше я говорил, тем внимательнее меня слушали.
   – Чугунный горшок – почти то же самое, что и пушечное ядро, – объяснял я. – Начиним его гвоздями и разнесем всех гайдуков вдребезги.
   – А как их будем запаливать, фитилем? – спросил приземленный купец.
   – Сделаем пороховые дорожки прямо от избы. Костры польем керосином. Как только гайдуки пойдут на приступ, подожжем нужные костры, а потом будем по мере надобности взрывать горшки с гвоздями. Только для этого нужно много пороха. У нас после вчерашней потехи остался всего пуд Нужно прикупить еще.
   – Ага, – согласился скучающий на лавке хозяин, – и не забудьте про опохмелку.
   – Все равно флешь лучше, – добавил свое слово в обсуждение штабс-капитан, свешивая голову в чердачный люк, – али редут! Ударить изо всех пушек картечью и сомкнутым строем на врага. Ура!
   Я с тоской посмотрел на соратников, вместе с которыми предстояло воевать, и только одно меня успокоило, что и противник у нас вряд ли лучше.
   – Нужно кому-нибудь поехать в город. Михаил Семенович, как вы? – спросил я.
   – Если нужно, так о чем разговор, заодно проведаю своих.
   – А вам в помощь поедет...
   – Я поеду, – сам вызвался купец, на которого я и рассчитывал, – мало ли что в дороге случится, к тому же торг – дело умственное.
   На этом и порешили. После чего интенданты отправились тайными тропами на задание, а оставшееся воинство начало готовиться к снаряжению огневых припасов, Часа Два мы занимались необходимыми делами, потом я отправился проведать женщин. В избе было тепло и душно. С печи слышался тихий говор. Я заглянул на лежанку. Троица, лежа в ряд, как и раньше, только что сбросила общий тулуп.
   – Как дела, красавицы? – бодро поинтересовался я.
   – Алеша, это ты? Как мы здесь очутились? – слабым голосом спросила Кудряшова.
   – Ты ничего не помнишь?
   – Почему на мне эта одежда? – не отвечая, спросила она.
   – Вас захватили на постоялом дворе...
   – Да, я знаю, потом отвезли в какое-то поместье.
   – И что было дальше?
   – Потом, потом, мы плакали, и нас заставили выпить вино...
   – Там был тот, что вас ударил, – добавила Марьяна.
   – Да, его еще странно зовут, – подтвердила Екатерина Дмитриевна, – совсем не по-русски.
   – Улаф? – подсказал я.
   – Возможно, – попыталась вспомнить она. – А вот что было дальше... Какие-то странные сны.
   – У меня тоже, я все время летала, – подтвердила горничная.
   – А больше я ничего не знаю, – растерянно сказала Катя.
   – А как вы себя чувствуете? – задал я общий вопрос.
   – Не знаю, – ответила за всех Кудряшова. – У меня все дрожит внутри, я, наверное, очень больна?
   – Да, вам всем необходимо отлежаться, Там, где вы были, вас травили особым ядом. Но теперь все в прошлом. Можете быть спокойны.
   – А мне вы поможете вернуться домой? – спросила третья пленница.
   Я впервые рассмотрел ее. Это была молодая девушка с бледным лицом и большими серыми глазами. По виду, из какого-то привилегированного сословия.
   – Конечно, только не сейчас, а позже, вам нужно сначала окрепнуть.
   – Вы обещаете? – проговорила она, пристально глядя на меня в упор.
   – Да, да, конечно. Вы долго находились в плену?
   – Не знаю, наверное, мы с матушкой ехали на поклонение в Оптинскую пустынь. Потом... – отводя глаза, сказала девушка. – Простите, но у меня очень болит голова и мне холодно.
   Мне стало понятно, что девушка темнит, и у нее начинается ломка. Скорее всего, все это время их кормили лошадиными дозами опиума, который без проблем можно было купить в любой приличной аптеке.
   – Я попрошу, чтобы для вас истопили баню, попаритесь, погреетесь, – сказал я, не представляя, чем еще им можно помочь. – Боюсь, что день-два вы будете себя очень плохо чувствовать, придется потерпеть. Главное, что мы вас вырвали из рук бандитов.
   – Так это и вправду были бандиты? – спросила Катя. – А такой высокий, с красивым голосом среди них был?
   – Да, это один из предводителей.
   – Я, кажется, его помню.
   – Он тебя тоже, – ответил я и, попрощавшись, ушел заниматься фортификацией. Дел у нас было невпроворот.