– Давай съездим вместе, – предложил я, не очень доверяя недавним пленным.
Гайдук кивнул и поскакал в сторону имения, а я, крикнув, чтобы все оставались на месте и были наготове, последовал за ним. Лошадь у меня была резвая, тот донец, на котором я ездил раньше, так что я быстро его догнал. Мы мчались прямо по дороге, перейдя с рыси на галоп. Вскоре стали видны постройки, и около самой околицы мы остановили лошадей. Стрельба больше не возобновлялась. Кругом было спокойно и, перекинувшись парой фраз, мы двинулись дальше. Я уже достаточно ориентировался на местности и поскакал прямиком к господскому дому. Несмотря на раннее время, только-только стемнело, кругом не было видно ни души.
– Осторожно, могут выстрелить из окна, – предупредил меня спутник. – Магистр любит так шутковать, Интересно, куда это все подевались?
Это было интересно и мне, но спросить пока было не у кого. Мы въехали на передний двор. Здесь тоже не оказалось ни одного человека. Все окна были темными.
– Пошли в дом, – предложил я.
– Шутишь, ваше превосходительство! Как туда пойдешь, непременно убьют.
– Кому убивать, когда здесь ни одной живой души. Ладно, ты оставайся с лошадями, я пойду один.
– А не боязно? – заботливо спросил гайдук.
– Боязно, да нечего делать, как-нибудь выкручусь. Я соскочил с донца, передал спутнику повод и, осторожно ступая, поднялся на крыльцо.
Дверь в покои оказалась приоткрытой. Стараясь не скрипеть половицами, я вошел в просторный вестибюль. Здесь было совсем темно, и пришлось подождать, пока привыкнут глаза. Постепенно я начал различать крупную мебель и смог без риска наделать шума продвинуться внутрь помещения. Сделав несколько шагов, я споткнулся обо что-то живое и мягкое так, что едва не упал.
– Кто тут? – спросил, наклоняясь к лежащему на полу человеку.
– Дай водицы испить, – поспросил слабый, какой-то затухающий голос.
– Что у вас случилось? – спросил я, никак не откликаясь на просьбу.
– Пить, – опять попросил лежащий на полу человек, – дай водицы, помираю!
– Где здесь вода? – спросил я, не зная, как помочь умирающему.
– На столе, зажги свечу.
Я сориентировался, пошел вперед и нащупал край стола. Потом нашарил среди стоящих на нем предметов подсвечник. У меня еще оставалось несколько спичек, так что можно было обойтись без огнива. Я зажег одну, и слабое желтое пламя осветило заставленный едой и бутылками стол. Свеча, загоревшись, дала значительно больше света, чем спичка. Теперь стало видно, что в комнате, кроме нас с лежащим на полу человеком, никого больше нет.
– Пить, – опять попросил умирающий.
Я наполнил стакан из кувшина со слабым розовым запахом и подал его раненому. Он, жадно захлебываясь, выпил весь стакан и застонал.
– Что у вас произошло? – опять спросил я.
– Улаф сошел с ума, – с трудом ответил он. – Там Иван Тимофеевич, – едва слышно произнес раненый и замолчал.
Я взял свечу и более уверенно, чем раньше, пошел в глубь дома. Вскоре мне попалось еще одно недвижимое тело в красном жупане. В руке у лежащего ничком человека оказался разряженный пистолет.
После вестибюля я попал в большой зал, обычный для богатого помещичьего дома. Здесь, наконец, нашелся один живой человек. На диване, уткнув лицо в колени, рыдала какая-то молодая женщина, судя по одежде, служанка. Я подошел к ней и тронул за плечо. Женщина вскрикнула, шарахнулась и забилась от меня в угол дивана.
– Где Иван Тимофеевич? – конкретно спросил я, понимая, что ничего толкового от нее все равно не добиться.
– Там, у себя в спальне, – стуча зубами, ответила женщина и махнула рукой в сторону лестницы.
Я пошел, куда указано, поднялся на второй этаж и попал в длинный коридор, тянущийся вдоль анфилады распахнутых настежь дверей. Здесь, в коридоре, лежало еще два трупа, плавающие б лужах крови. Я обошел их, стараясь не запачкать ноги, и начал поочередно заглядывать в комнаты.
В одной из них, по виду спальне, на туалетном столике стоял зажженный канделябр с тремя стеариновыми свечами.
Я вошел и осмотрелся. Комната была задрапирована шелковыми обоями нежного голубого цвета. На потолке, плохо различимый из-за недостатка освещения, виднелся большой круглый плафон с летающими амурами. Я подошел к стоящей посередине спальни альковного типа широченной кровати. На ней лежал крупный, полный человек, в котором я тотчас узнал Моргуна. Он был одет в какое-то фантастического покроя нижнее белье непонятной половой принадлежности. Руки его оказались прижаты к темному пятну на груди.
– Вы ранены? – спросил я.
Моргун вздрогнул от звука голоса и открыл глаза.
– Кто вы, где Улаф? – равнодушно глядя на меня, задал он сразу два вопроса.
– Мы встречались, на хуторе, – напомнил я. – А где Улаф, я не знаю.
– Он бросил меня! – слабым, но по-прежнему красивым голосом воскликнул помещик. – Променял на какую-то телку!
Я вспомнил, как он напевал бессмертный шлягер про «зайку», и совместил это со странной для нынешнего времени лексикой. Кажется, мне на пути снова попался наш современник.
– Так вы не знаете, где Улаф? Дайте мне вашу руку, мне так холодно!
Он взял мою руку липкими от крови пальцами, они и правда были совсем холодными.
– Вы думаете, я умру? Нет, не думайте, я скоро поправлюсь. Я буду долго жить. Улаф обязательно ко мне вернется. Нам было так хорошо вдвоем. Я только из-за него согласился жить здесь. Там у меня была мама, она меня так любила. А я люблю Улафа. Мне не понравилось быть помещиком. Знаете, как у нас там хорошо? Там все по-другому, жаль, что вы никогда не увидите. Вы знаете, что такое телевизор? Ну, откуда вам знать! Это такой ящик со стеклом, по нему показывают ((Аншлаг». Я ненавижу крестьян, они такие грубые... Как мне холодно...
Я слушал лихорадочные откровения умирающего убийцы, и мне стало его почему-то жаль.
– Я помню вас, да, конечно – это были вы. Я помню, ведь я женат на вашей подруге. У стряпчего Судейкина наши завещания. Судейкин – правда, смешная фамилия? Меня все зовут Моргуном, но я вовсе не Моргун, я совсем другой человек. Он был на меня похож, и Улаф захотел, чтобы я стал вместо него. Нам так славно было жить вместе, только он и я.
– Вы можете меня чем-нибудь укрыть? – заговорил о другом липовый помещик. – Почему-то я замерзаю, а у вас теплая рука. Вы могли бы меня полюбить, так, как Улаф? Вы не знаете, где он? А где моя мама?
Дальше он начал бредить, и я, вынув из коченеющих ладоней свою руку, тихонько вышел из спальни умирающего.
Помочь ему у меня желания не появилось. Я вспомнил подслушанный разговор и подумал, что этот человек лукавит даже перед лицом смерти.
Подняв свечу, чтобы лучше видеть дорогу, я направился к выходу.
Здесь мне больше нечего было делать. Однако, спокойно уйти не удалось, в конце длинного коридора мелькнул яркий свет, кто-то поднимался по лестнице с фонарем.
Я тотчас вошел в комнату, мимо которой проходил, и встал в дверях, так, чтобы меня не увидели. Скоро стали слышны два голоса, один из которых я тотчас узнал, это был милый друг Моргуна, Улаф Парлович. У меня возникло двоякое чувство, сначала стало немного страшно, этот тип был ловким, здоровым и, главное, коварным, потом удовлетворение – за магистром был двойной должок, и мне захотелось его получить.
– Я даже слушать о нем не хочу! – резко сказал кому-то Улаф.
– Но, магистр, – проговорил другой человек, когда они были рядом с комнатой, в которой я скрылся, – на нем слишком много завязано, как вы собираетесь...
Договорить ему не удалось, оба, швед и его спутник, одновременно увидели меня.
– Ты кто такой?! – с места в карьер, набросился Улаф, направляя в лицо луч керосинового фонаря с отражателем. – Как ты сюда попал?!
– Шел мимо, решил навестить, – ответил я, целясь ему в лоб из пистолета.
– Понятно, – буркнул магистр, ничуть не испугавшись наведенного оружия. – Пришел требовать удовлетворения!
– Дуэль с такой мерзостью, как ты? Чего ради, пристрелю как собаку, и все дела!
– Кишка тонка, – деланно засмеялся он, скаля белые зубы, – ты же из благородных и стрелять в безоружного не посмеешь!
К сожалению, он был совершенно прав, стрелять в него, да еще и в упор, мне было слабо.
– Ладно, значит будем стреляться, – согласился я. – Первый выстрел за мной.
– Чтобы стреляться, много ума не надо, – с прежней наглостью сказал он. – А на шпагах небось испугаешься?
Он демонстративно опустил руку на эфес дорогой казачьей шашки.
– У меня нет шпаги, – ответил я, не опуская пистолета. От этого гада можно было ожидать любую подлость.
– Улаф, это еще кто такой? – спросил магистра седой джентльмен с длинным лицом и тонкими высокомерными губами, брюзгливо рассматривая меня.
– Мой старый приятель, о-очень благородный человек, – осклабился тот. Потом с усмешкой спросил:
– А это что?
– Это сабля, а не шпага – разные вещи, – ответил я, поправляя левой рукой перевязь.
Магистр опустил взгляд на гарду, после чего внезапно отступил на шаг назад и церемонно мне поклонился:
– Простите, генерал, я не знал!
– Генерал? – повторил за ним длиннолицый, потом зловеще усмехнулся. – Молодой человек, откуда у вас эта сабля?
– Добыл в бою, – кратко ответил я, само собой, не вдаваясь в подробности.
– Магистр, вот тебе шанс вернуть нашу реликвию и заслужить прощение, – проговорил длиннолицый. – Вы, надеюсь, не откажетесь скрестить свой клинок с Улафом? – спросил он меня.
– Сказать, что почту за честь, было бы явным преувеличением, – витиевато ответил я, – впрочем, скрещу, но с одним условием, если побеждаю я, вы мне рассказываете, что это за сабля.
– Пожалуй, – кивнул он, – только поединок должен быть честным.
– Об этом вы лучше напомните своему приятелю, я надеюсь, что он не забудет снять спрятанные под одеждой доспехи!
– Об этом нет нужды говорить, вы будете драться в рубахах.
– Тогда приступим, – сказал я, – извольте пройти в зал.
Магистр, не говоря ни слова, круто повернулся на каблуках и пошел назад по коридору, за ним двинулся длиннолицый. Я, не опуская пистолета, оказался в роли конвоира. В зале уже горело несколько керосиновых лам, так что было довольно светло. Давешняя девушка прибирала со стола. Как только мы вошли, она спешно убежала. Отойдя по разные концы стола, мы сняли с себя верхнее платье и сюртуки, после чего сошлись посередине зала.
– Пожалуй, приступим, – зловеще произнес магистр, выхватывая из ножен клинок.
Я переложил пистолет из правой руки в левую и последовал его примеру.
Больше мы не говорили. Улаф тотчас, без подготовки, бросился в атаку.
Я ее легко отбил. Он повторил выпад и наскочил грудью на острие моего клинка.
Фехтовальщик, надо сказать, он был никакой, и мог рассчитывать только на свою дерзость.
Мне же не было никакой нужды играть с ним в кошки-мышки.
Еще не понимая, что произошло, магистр резко повернулся и приготовился к новой атаке, потом зевнул во весь рот, показывая темные в искусственном освещении десны, и обезоруживающе, смущенно улыбнулся.
– Кажется, не получилось, – виновато сказал он товарищу и начал оседать на пол.
– Теперь ваша очередь выполнить обещание, – сказал я, поворачиваясь в длиннолицему.
– Это все пустое, – ответил он, – глупая сентиментальность.
В руке у него оказался короткий, крупнокалиберный пистолет с взведенным курком, он начал его поднимать, собираясь выстрелить в меня.
– Почему же сентиментальность? – ответил я, первым нажимая на спусковой крючок.
Грохнул звонкий в закрытом помещении выстрел.
– В любом деле нужна сноровка, а в человеческих отношениях – порядочность, – добавил я, вкладывая саблю в ножны.
– Знакомство было приятным, жаль, что недолгим!..
Глава 21
Гайдук кивнул и поскакал в сторону имения, а я, крикнув, чтобы все оставались на месте и были наготове, последовал за ним. Лошадь у меня была резвая, тот донец, на котором я ездил раньше, так что я быстро его догнал. Мы мчались прямо по дороге, перейдя с рыси на галоп. Вскоре стали видны постройки, и около самой околицы мы остановили лошадей. Стрельба больше не возобновлялась. Кругом было спокойно и, перекинувшись парой фраз, мы двинулись дальше. Я уже достаточно ориентировался на местности и поскакал прямиком к господскому дому. Несмотря на раннее время, только-только стемнело, кругом не было видно ни души.
– Осторожно, могут выстрелить из окна, – предупредил меня спутник. – Магистр любит так шутковать, Интересно, куда это все подевались?
Это было интересно и мне, но спросить пока было не у кого. Мы въехали на передний двор. Здесь тоже не оказалось ни одного человека. Все окна были темными.
– Пошли в дом, – предложил я.
– Шутишь, ваше превосходительство! Как туда пойдешь, непременно убьют.
– Кому убивать, когда здесь ни одной живой души. Ладно, ты оставайся с лошадями, я пойду один.
– А не боязно? – заботливо спросил гайдук.
– Боязно, да нечего делать, как-нибудь выкручусь. Я соскочил с донца, передал спутнику повод и, осторожно ступая, поднялся на крыльцо.
Дверь в покои оказалась приоткрытой. Стараясь не скрипеть половицами, я вошел в просторный вестибюль. Здесь было совсем темно, и пришлось подождать, пока привыкнут глаза. Постепенно я начал различать крупную мебель и смог без риска наделать шума продвинуться внутрь помещения. Сделав несколько шагов, я споткнулся обо что-то живое и мягкое так, что едва не упал.
– Кто тут? – спросил, наклоняясь к лежащему на полу человеку.
– Дай водицы испить, – поспросил слабый, какой-то затухающий голос.
– Что у вас случилось? – спросил я, никак не откликаясь на просьбу.
– Пить, – опять попросил лежащий на полу человек, – дай водицы, помираю!
– Где здесь вода? – спросил я, не зная, как помочь умирающему.
– На столе, зажги свечу.
Я сориентировался, пошел вперед и нащупал край стола. Потом нашарил среди стоящих на нем предметов подсвечник. У меня еще оставалось несколько спичек, так что можно было обойтись без огнива. Я зажег одну, и слабое желтое пламя осветило заставленный едой и бутылками стол. Свеча, загоревшись, дала значительно больше света, чем спичка. Теперь стало видно, что в комнате, кроме нас с лежащим на полу человеком, никого больше нет.
– Пить, – опять попросил умирающий.
Я наполнил стакан из кувшина со слабым розовым запахом и подал его раненому. Он, жадно захлебываясь, выпил весь стакан и застонал.
– Что у вас произошло? – опять спросил я.
– Улаф сошел с ума, – с трудом ответил он. – Там Иван Тимофеевич, – едва слышно произнес раненый и замолчал.
Я взял свечу и более уверенно, чем раньше, пошел в глубь дома. Вскоре мне попалось еще одно недвижимое тело в красном жупане. В руке у лежащего ничком человека оказался разряженный пистолет.
После вестибюля я попал в большой зал, обычный для богатого помещичьего дома. Здесь, наконец, нашелся один живой человек. На диване, уткнув лицо в колени, рыдала какая-то молодая женщина, судя по одежде, служанка. Я подошел к ней и тронул за плечо. Женщина вскрикнула, шарахнулась и забилась от меня в угол дивана.
– Где Иван Тимофеевич? – конкретно спросил я, понимая, что ничего толкового от нее все равно не добиться.
– Там, у себя в спальне, – стуча зубами, ответила женщина и махнула рукой в сторону лестницы.
Я пошел, куда указано, поднялся на второй этаж и попал в длинный коридор, тянущийся вдоль анфилады распахнутых настежь дверей. Здесь, в коридоре, лежало еще два трупа, плавающие б лужах крови. Я обошел их, стараясь не запачкать ноги, и начал поочередно заглядывать в комнаты.
В одной из них, по виду спальне, на туалетном столике стоял зажженный канделябр с тремя стеариновыми свечами.
Я вошел и осмотрелся. Комната была задрапирована шелковыми обоями нежного голубого цвета. На потолке, плохо различимый из-за недостатка освещения, виднелся большой круглый плафон с летающими амурами. Я подошел к стоящей посередине спальни альковного типа широченной кровати. На ней лежал крупный, полный человек, в котором я тотчас узнал Моргуна. Он был одет в какое-то фантастического покроя нижнее белье непонятной половой принадлежности. Руки его оказались прижаты к темному пятну на груди.
– Вы ранены? – спросил я.
Моргун вздрогнул от звука голоса и открыл глаза.
– Кто вы, где Улаф? – равнодушно глядя на меня, задал он сразу два вопроса.
– Мы встречались, на хуторе, – напомнил я. – А где Улаф, я не знаю.
– Он бросил меня! – слабым, но по-прежнему красивым голосом воскликнул помещик. – Променял на какую-то телку!
Я вспомнил, как он напевал бессмертный шлягер про «зайку», и совместил это со странной для нынешнего времени лексикой. Кажется, мне на пути снова попался наш современник.
– Так вы не знаете, где Улаф? Дайте мне вашу руку, мне так холодно!
Он взял мою руку липкими от крови пальцами, они и правда были совсем холодными.
– Вы думаете, я умру? Нет, не думайте, я скоро поправлюсь. Я буду долго жить. Улаф обязательно ко мне вернется. Нам было так хорошо вдвоем. Я только из-за него согласился жить здесь. Там у меня была мама, она меня так любила. А я люблю Улафа. Мне не понравилось быть помещиком. Знаете, как у нас там хорошо? Там все по-другому, жаль, что вы никогда не увидите. Вы знаете, что такое телевизор? Ну, откуда вам знать! Это такой ящик со стеклом, по нему показывают ((Аншлаг». Я ненавижу крестьян, они такие грубые... Как мне холодно...
Я слушал лихорадочные откровения умирающего убийцы, и мне стало его почему-то жаль.
– Я помню вас, да, конечно – это были вы. Я помню, ведь я женат на вашей подруге. У стряпчего Судейкина наши завещания. Судейкин – правда, смешная фамилия? Меня все зовут Моргуном, но я вовсе не Моргун, я совсем другой человек. Он был на меня похож, и Улаф захотел, чтобы я стал вместо него. Нам так славно было жить вместе, только он и я.
– Вы можете меня чем-нибудь укрыть? – заговорил о другом липовый помещик. – Почему-то я замерзаю, а у вас теплая рука. Вы могли бы меня полюбить, так, как Улаф? Вы не знаете, где он? А где моя мама?
Дальше он начал бредить, и я, вынув из коченеющих ладоней свою руку, тихонько вышел из спальни умирающего.
Помочь ему у меня желания не появилось. Я вспомнил подслушанный разговор и подумал, что этот человек лукавит даже перед лицом смерти.
Подняв свечу, чтобы лучше видеть дорогу, я направился к выходу.
Здесь мне больше нечего было делать. Однако, спокойно уйти не удалось, в конце длинного коридора мелькнул яркий свет, кто-то поднимался по лестнице с фонарем.
Я тотчас вошел в комнату, мимо которой проходил, и встал в дверях, так, чтобы меня не увидели. Скоро стали слышны два голоса, один из которых я тотчас узнал, это был милый друг Моргуна, Улаф Парлович. У меня возникло двоякое чувство, сначала стало немного страшно, этот тип был ловким, здоровым и, главное, коварным, потом удовлетворение – за магистром был двойной должок, и мне захотелось его получить.
– Я даже слушать о нем не хочу! – резко сказал кому-то Улаф.
– Но, магистр, – проговорил другой человек, когда они были рядом с комнатой, в которой я скрылся, – на нем слишком много завязано, как вы собираетесь...
Договорить ему не удалось, оба, швед и его спутник, одновременно увидели меня.
– Ты кто такой?! – с места в карьер, набросился Улаф, направляя в лицо луч керосинового фонаря с отражателем. – Как ты сюда попал?!
– Шел мимо, решил навестить, – ответил я, целясь ему в лоб из пистолета.
– Понятно, – буркнул магистр, ничуть не испугавшись наведенного оружия. – Пришел требовать удовлетворения!
– Дуэль с такой мерзостью, как ты? Чего ради, пристрелю как собаку, и все дела!
– Кишка тонка, – деланно засмеялся он, скаля белые зубы, – ты же из благородных и стрелять в безоружного не посмеешь!
К сожалению, он был совершенно прав, стрелять в него, да еще и в упор, мне было слабо.
– Ладно, значит будем стреляться, – согласился я. – Первый выстрел за мной.
– Чтобы стреляться, много ума не надо, – с прежней наглостью сказал он. – А на шпагах небось испугаешься?
Он демонстративно опустил руку на эфес дорогой казачьей шашки.
– У меня нет шпаги, – ответил я, не опуская пистолета. От этого гада можно было ожидать любую подлость.
– Улаф, это еще кто такой? – спросил магистра седой джентльмен с длинным лицом и тонкими высокомерными губами, брюзгливо рассматривая меня.
– Мой старый приятель, о-очень благородный человек, – осклабился тот. Потом с усмешкой спросил:
– А это что?
– Это сабля, а не шпага – разные вещи, – ответил я, поправляя левой рукой перевязь.
Магистр опустил взгляд на гарду, после чего внезапно отступил на шаг назад и церемонно мне поклонился:
– Простите, генерал, я не знал!
– Генерал? – повторил за ним длиннолицый, потом зловеще усмехнулся. – Молодой человек, откуда у вас эта сабля?
– Добыл в бою, – кратко ответил я, само собой, не вдаваясь в подробности.
– Магистр, вот тебе шанс вернуть нашу реликвию и заслужить прощение, – проговорил длиннолицый. – Вы, надеюсь, не откажетесь скрестить свой клинок с Улафом? – спросил он меня.
– Сказать, что почту за честь, было бы явным преувеличением, – витиевато ответил я, – впрочем, скрещу, но с одним условием, если побеждаю я, вы мне рассказываете, что это за сабля.
– Пожалуй, – кивнул он, – только поединок должен быть честным.
– Об этом вы лучше напомните своему приятелю, я надеюсь, что он не забудет снять спрятанные под одеждой доспехи!
– Об этом нет нужды говорить, вы будете драться в рубахах.
– Тогда приступим, – сказал я, – извольте пройти в зал.
Магистр, не говоря ни слова, круто повернулся на каблуках и пошел назад по коридору, за ним двинулся длиннолицый. Я, не опуская пистолета, оказался в роли конвоира. В зале уже горело несколько керосиновых лам, так что было довольно светло. Давешняя девушка прибирала со стола. Как только мы вошли, она спешно убежала. Отойдя по разные концы стола, мы сняли с себя верхнее платье и сюртуки, после чего сошлись посередине зала.
– Пожалуй, приступим, – зловеще произнес магистр, выхватывая из ножен клинок.
Я переложил пистолет из правой руки в левую и последовал его примеру.
Больше мы не говорили. Улаф тотчас, без подготовки, бросился в атаку.
Я ее легко отбил. Он повторил выпад и наскочил грудью на острие моего клинка.
Фехтовальщик, надо сказать, он был никакой, и мог рассчитывать только на свою дерзость.
Мне же не было никакой нужды играть с ним в кошки-мышки.
Еще не понимая, что произошло, магистр резко повернулся и приготовился к новой атаке, потом зевнул во весь рот, показывая темные в искусственном освещении десны, и обезоруживающе, смущенно улыбнулся.
– Кажется, не получилось, – виновато сказал он товарищу и начал оседать на пол.
– Теперь ваша очередь выполнить обещание, – сказал я, поворачиваясь в длиннолицему.
– Это все пустое, – ответил он, – глупая сентиментальность.
В руке у него оказался короткий, крупнокалиберный пистолет с взведенным курком, он начал его поднимать, собираясь выстрелить в меня.
– Почему же сентиментальность? – ответил я, первым нажимая на спусковой крючок.
Грохнул звонкий в закрытом помещении выстрел.
– В любом деле нужна сноровка, а в человеческих отношениях – порядочность, – добавил я, вкладывая саблю в ножны.
– Знакомство было приятным, жаль, что недолгим!..
Глава 21
До Троицка мы тащились почти неделю. Бедные битюги вылезали из хомутов, вытягивая тяжелую карету из непролазной дорожной грязи. Не переставая, шел холодный, осенний дождь, так что нам с Ефимом досталось немногим меньше, чем лошадям. Мне пришлось уступить свое законное место в карете выздоравливающему Посникову и мокнуть вместе с кучером на облучке. Четвертым пассажиром была Софья Раскатова, которую пришлось взять на попечение Екатерине Дмитриевне.
Единственными приятными часами в дороге для меня были ночевки на почтовых станциях и постоялых дворах. Ни клопы, ни тараканы больше не смущали, я научился ценить простое тепло жилища. В Троицке нас, что называется, не ждали. Однако, когда по городу прошел слух о нашем возвращении, первым, кто нанес визит вернувшейся из вояжа вдове, был уездный исправник.
Мы еще не успели толком отдохнуть после утомительной дороги, потому гость оказался не в радость. Встретила его одна Екатерина Дмитриевна, они о чем-то недолго проговорили в гостиной, после чего Марьяша пришла в мою комнату и, состроив гримасу, передала, что меня «просют прийти в залу».
Я тотчас отправился выяснять, что от меня нужно полицейскому.
Особой тревоги этот визит не вызвал, на одном из постоялых дворов я купил совершенно легальный паспорт на имя мещанина Иванова, с приметами, которые подошли бы любому лицу славянского типа. И, что главное, с ростом, почти соответствующим моему. Так что теперь я мог не опасаться каждой проверки документов.
Вместо пристава Бориса Николаевича, который в прошлый раз весьма своеобразно, по-семейному, приходил предупредить о предстоящем аресте, у Кати сидел молодой человек с плоскими рыбьими глазами, скользкой, какой-то неуловимо кривой улыбкой и в партикулярном платье не самого лучшего покроя. Когда я вошел в гостиную, он, не вставая, коротко мне кивнул и указал на стул.
– Извольте сесть.
Я сел, с интересом ожидая узнать, что ему от меня нужно.
– Госпожа Кудряшова говорит, что вы господин...
– Иванов, – подсказал я.
– Господин Иванов, ее гость и дальний родственник.
– Именно так, – подтвердил я.
– Между тем, по вверенному моим заботам городу циркулируют слухи, что вы появились здесь не законным путем, а после летаргического сна.
– Разве спать, даже летаргическим сном, не дозволяется? – насмешливо спросил я.
Почему-то этот молодой человек не понравился с первого взгляда.
Однако, исправник проигнорировал ироническое замечание и продолжил в том же напористом темпе:
– Говорят, что вы проспали более полувека и жили еще при дедушке нашего государя-императора!
– Клевета, господин, простите, не знаю вашего имени-отчества, неужели вы верите в подобные россказни? Где это видано, чтобы в нашем суровом климате человек мог проспать полвека? Нет, возможно, что в теплой Африке...
Однако, исправник не собирался разрешать сбивать себя на теоретические разглагольствования и перебил:
– Если такой феномен и мог произойти, то о том должно быть поставлено в известность начальство...
– Совершенно с вами согласен, – поддержал его я, – как же можно столько времени спать без дозволения начальства! Только ведь, ничего подобного не было и не могло быть!
– Однако, о том говорит весь город, – холодно заметил исправник. – У нас есть свидетели, которым вы сами рассказывали, как посещали императора Павла Петровича!
– И вы, человек с университетским образованием, верите такому вздору?!
– Почему вы решили, что у меня университетское образование?
– Это сразу видно, невооруженным, так сказать, взглядом. Вы, должно быть, кончили не какой-то Харьковский, а не иначе как Ленинградский, простите, оговорился, Петербургский университет!
Молодой человек слегка порозовел от удовольствия, возражать не стал, но и нити разговора не потерял.
– Допустим, что все это вздор, однако, что вы скажете по поводу жалобы на вас господина Дубского?
– Простите, а кто это такой?
– Не стоит прикидываться, господин Иванов, Андрей Степанович – местный предприниматель, у которого вы сожгли строящееся производство!
Такой поворот разговора меня крайне удивил. Про Андрея Степановича, у которого сгорели какие-то строения в Чертовом замке, я слышал перед отъездом из Троицка, но мы с ним не были даже знакомы, и непонятно, какой ему был резон обвинять меня в дурацком поджоге.
– Видите, вы уже начинаете вспоминать! – довольным голосом сказал исправник. – Еще немного подумаете и чистосердечно во всем признаетесь!
Самое нелепое, что может быть при взаимоотношении со следствием, это оправдываться в несовершенном поступке.
Поэтому я не бросился доказывать, что ничего никогда не жег и впервые слышу об этом Дубском. Просто поинтересовался:
– Вы сможете это доказать?
– Да, сможем, – так же кратко ответил исправник. – У нас есть надежные свидетели.
– А если госпожа Кудряшова подтвердит, что во время пожара я находился с ней? – спросил я и поглядел на Катю.
Она почему-то смотрела в сторону и никак не отреагировала на свое имя.
– Это ровным счетом ничего не будет значить, – быстро ответил полицейский. – У следствия есть четверо уважаемых свидетелей, которые своими глазами видели, как вы подожгли строение господина Дубского!
Я внимательно посмотрел сначала на исправника, потом на Катю. Она была чем-то подавлена и старательно не смотрела в мою сторону. Было похоже на то, что мне начинают аукаться последние подвиги.
– Что же, господин исправник, пойдемте на место преступления, и там решим наше небольшое недоразумение, – сказал я театрально растерянным голосом. – Позвольте мне одеться, а то на улице холодно.
– Извольте, – по-моему, растерявшись от неожиданной удачи, сказал он. – Только не пытайтесь бежать, дом окружен, и вас застрелят.
– Не беспокойтесь, не убегу, – ответил я и, поймав донельзя удивленный взгляд Кудряшовой, показал глазами, что нам нужно поговорить. – Я вас долго не задержу.
Я встал и пошел в свою комнату одеваться. Через минуту туда заглянула Катя.
– Ты что придумал? – испуганно спросила она.
– Не бойся, все под контролем, – ответил я. – Чем он тебя напугал?
– Пообещал расстроить брак с Родионом, сказал, что за связь с тобой ославит на всю округу.
– Не бойся, ничего у него не выйдет. Ты этого типа больше никогда не увидишь. А теперь давай прощаться, я ухожу.
– Совсем? – сразу же поверила она.
– Да. – Я посмотрел в ее побледневшее, осунувшееся лицо, взял его в ладони и, едва касаясь, поцеловал в губы.
Отпустив Катю, я повесил за спину саблю и сунул за пояс карманный пистолет, после чего надел широкий, теплый плащ покойного купца.
– Будь счастлива, береги себя.
– Ты тоже, – еле слышно ответила она и без сил опустилась на стул.
Я круто повернулся и пошел в гостиную, где меня уже с нетерпением ждал исправник.
– Я готов, едем?
Он не ответил, встал и сделал приглашающий жест. Мы вместе вышли из дома. У ворот стояла темная полицейская карета. Никого из домочадцев поблизости не оказалось, так что не с кем было даже проститься. Не глядя по сторонам, я подошел к распахнутой дверце и пригласил исправника сесть первым.
– Что вы, только после вас, – ответил он, лучась дружелюбием.
– Простите, но я не могу ехать с левой стороны, – сказал я, – садитесь первым, не бойтесь, я не убегу.
– Чего мне бояться! – ответил он и первым полез в карету.
Теперь смог садиться и я, не обнаруживая спрятанное под плащом оружие. Мы устроились, и карета поехала кружной дорогой к хоромине. Она была без окон, и я не видел, что делается снаружи. Поэтому только в ограде Чертового замка, выйдя на волю, обнаружил, что исправник не блефовал, когда говорил о том, что дом окружен. Нас сопровождало шестеро конных урядников в полном вооружении.
– Когда вы сделаете полное признание? – спросил меня он, лишь только мы покинули карету.
– Сейчас и сделаю, – ответил я, – только покажу вам одно интересное обстоятельство.
– Что еще такое, – удивился он, оглядывая пустой двор и почерневшее пепелище.
– Пройдите сюда, – таинственно предложил я и направился прямиком к «генератору».
Плита была на своем неизменном месте в том же виде, как и в прошлое посещение хоромины. Я встал над ней, сосредоточено рассматривая ее поверхность.
– Это что такое? – удивился исправник.
– То, что я хотел вам показать. Извольте встать вот сюда, – сказал я, беря полицейского под руку. – Это нам нужно сделать одновременно.
– Зачем?
– Чтобы получить доказательство преступления.
– Тогда извольте!
Мы встали рядом на плиту.
– И что? – спросил полицейский. – Где доказательства?
– У вас болят зубы? – спросил я.
– Откуда вы знаете? – испуганно ответил он.
– Нужно потерпеть несколько минут.
– Зачем? – опять, теперь с явным страхом, спросил молодой человек.
– Чтобы убедиться в моей правоте.
Мы молча стояли на «генераторе времени», в упор глядя в глаза друг другу. Исправник уже понял, что его каким-то образом обманули, переиграли, но не мог даже вообразить, насколько зло и коварно.
– Теперь все, – сказал я, – можете сходить.
– А вы? – шепотом спросил он и для надежности взял меня за рукав.
– А мне нужно дальше, – ответил я и столкнул его с плиты.
Исправник начал растворяться в воздухе. В этом было что-то жутковатое. Сначала он сделался прозрачным, а потом и вообще рассосался.
Я медленно присел на корточки. Мне нужно было попасть гораздо дальше, чем ему, и я прижал ладони к щекам, чтобы легче было перетерпеть обязательную зубную боль.
Единственными приятными часами в дороге для меня были ночевки на почтовых станциях и постоялых дворах. Ни клопы, ни тараканы больше не смущали, я научился ценить простое тепло жилища. В Троицке нас, что называется, не ждали. Однако, когда по городу прошел слух о нашем возвращении, первым, кто нанес визит вернувшейся из вояжа вдове, был уездный исправник.
Мы еще не успели толком отдохнуть после утомительной дороги, потому гость оказался не в радость. Встретила его одна Екатерина Дмитриевна, они о чем-то недолго проговорили в гостиной, после чего Марьяша пришла в мою комнату и, состроив гримасу, передала, что меня «просют прийти в залу».
Я тотчас отправился выяснять, что от меня нужно полицейскому.
Особой тревоги этот визит не вызвал, на одном из постоялых дворов я купил совершенно легальный паспорт на имя мещанина Иванова, с приметами, которые подошли бы любому лицу славянского типа. И, что главное, с ростом, почти соответствующим моему. Так что теперь я мог не опасаться каждой проверки документов.
Вместо пристава Бориса Николаевича, который в прошлый раз весьма своеобразно, по-семейному, приходил предупредить о предстоящем аресте, у Кати сидел молодой человек с плоскими рыбьими глазами, скользкой, какой-то неуловимо кривой улыбкой и в партикулярном платье не самого лучшего покроя. Когда я вошел в гостиную, он, не вставая, коротко мне кивнул и указал на стул.
– Извольте сесть.
Я сел, с интересом ожидая узнать, что ему от меня нужно.
– Госпожа Кудряшова говорит, что вы господин...
– Иванов, – подсказал я.
– Господин Иванов, ее гость и дальний родственник.
– Именно так, – подтвердил я.
– Между тем, по вверенному моим заботам городу циркулируют слухи, что вы появились здесь не законным путем, а после летаргического сна.
– Разве спать, даже летаргическим сном, не дозволяется? – насмешливо спросил я.
Почему-то этот молодой человек не понравился с первого взгляда.
Однако, исправник проигнорировал ироническое замечание и продолжил в том же напористом темпе:
– Говорят, что вы проспали более полувека и жили еще при дедушке нашего государя-императора!
– Клевета, господин, простите, не знаю вашего имени-отчества, неужели вы верите в подобные россказни? Где это видано, чтобы в нашем суровом климате человек мог проспать полвека? Нет, возможно, что в теплой Африке...
Однако, исправник не собирался разрешать сбивать себя на теоретические разглагольствования и перебил:
– Если такой феномен и мог произойти, то о том должно быть поставлено в известность начальство...
– Совершенно с вами согласен, – поддержал его я, – как же можно столько времени спать без дозволения начальства! Только ведь, ничего подобного не было и не могло быть!
– Однако, о том говорит весь город, – холодно заметил исправник. – У нас есть свидетели, которым вы сами рассказывали, как посещали императора Павла Петровича!
– И вы, человек с университетским образованием, верите такому вздору?!
– Почему вы решили, что у меня университетское образование?
– Это сразу видно, невооруженным, так сказать, взглядом. Вы, должно быть, кончили не какой-то Харьковский, а не иначе как Ленинградский, простите, оговорился, Петербургский университет!
Молодой человек слегка порозовел от удовольствия, возражать не стал, но и нити разговора не потерял.
– Допустим, что все это вздор, однако, что вы скажете по поводу жалобы на вас господина Дубского?
– Простите, а кто это такой?
– Не стоит прикидываться, господин Иванов, Андрей Степанович – местный предприниматель, у которого вы сожгли строящееся производство!
Такой поворот разговора меня крайне удивил. Про Андрея Степановича, у которого сгорели какие-то строения в Чертовом замке, я слышал перед отъездом из Троицка, но мы с ним не были даже знакомы, и непонятно, какой ему был резон обвинять меня в дурацком поджоге.
– Видите, вы уже начинаете вспоминать! – довольным голосом сказал исправник. – Еще немного подумаете и чистосердечно во всем признаетесь!
Самое нелепое, что может быть при взаимоотношении со следствием, это оправдываться в несовершенном поступке.
Поэтому я не бросился доказывать, что ничего никогда не жег и впервые слышу об этом Дубском. Просто поинтересовался:
– Вы сможете это доказать?
– Да, сможем, – так же кратко ответил исправник. – У нас есть надежные свидетели.
– А если госпожа Кудряшова подтвердит, что во время пожара я находился с ней? – спросил я и поглядел на Катю.
Она почему-то смотрела в сторону и никак не отреагировала на свое имя.
– Это ровным счетом ничего не будет значить, – быстро ответил полицейский. – У следствия есть четверо уважаемых свидетелей, которые своими глазами видели, как вы подожгли строение господина Дубского!
Я внимательно посмотрел сначала на исправника, потом на Катю. Она была чем-то подавлена и старательно не смотрела в мою сторону. Было похоже на то, что мне начинают аукаться последние подвиги.
– Что же, господин исправник, пойдемте на место преступления, и там решим наше небольшое недоразумение, – сказал я театрально растерянным голосом. – Позвольте мне одеться, а то на улице холодно.
– Извольте, – по-моему, растерявшись от неожиданной удачи, сказал он. – Только не пытайтесь бежать, дом окружен, и вас застрелят.
– Не беспокойтесь, не убегу, – ответил я и, поймав донельзя удивленный взгляд Кудряшовой, показал глазами, что нам нужно поговорить. – Я вас долго не задержу.
Я встал и пошел в свою комнату одеваться. Через минуту туда заглянула Катя.
– Ты что придумал? – испуганно спросила она.
– Не бойся, все под контролем, – ответил я. – Чем он тебя напугал?
– Пообещал расстроить брак с Родионом, сказал, что за связь с тобой ославит на всю округу.
– Не бойся, ничего у него не выйдет. Ты этого типа больше никогда не увидишь. А теперь давай прощаться, я ухожу.
– Совсем? – сразу же поверила она.
– Да. – Я посмотрел в ее побледневшее, осунувшееся лицо, взял его в ладони и, едва касаясь, поцеловал в губы.
Отпустив Катю, я повесил за спину саблю и сунул за пояс карманный пистолет, после чего надел широкий, теплый плащ покойного купца.
– Будь счастлива, береги себя.
– Ты тоже, – еле слышно ответила она и без сил опустилась на стул.
Я круто повернулся и пошел в гостиную, где меня уже с нетерпением ждал исправник.
– Я готов, едем?
Он не ответил, встал и сделал приглашающий жест. Мы вместе вышли из дома. У ворот стояла темная полицейская карета. Никого из домочадцев поблизости не оказалось, так что не с кем было даже проститься. Не глядя по сторонам, я подошел к распахнутой дверце и пригласил исправника сесть первым.
– Что вы, только после вас, – ответил он, лучась дружелюбием.
– Простите, но я не могу ехать с левой стороны, – сказал я, – садитесь первым, не бойтесь, я не убегу.
– Чего мне бояться! – ответил он и первым полез в карету.
Теперь смог садиться и я, не обнаруживая спрятанное под плащом оружие. Мы устроились, и карета поехала кружной дорогой к хоромине. Она была без окон, и я не видел, что делается снаружи. Поэтому только в ограде Чертового замка, выйдя на волю, обнаружил, что исправник не блефовал, когда говорил о том, что дом окружен. Нас сопровождало шестеро конных урядников в полном вооружении.
– Когда вы сделаете полное признание? – спросил меня он, лишь только мы покинули карету.
– Сейчас и сделаю, – ответил я, – только покажу вам одно интересное обстоятельство.
– Что еще такое, – удивился он, оглядывая пустой двор и почерневшее пепелище.
– Пройдите сюда, – таинственно предложил я и направился прямиком к «генератору».
Плита была на своем неизменном месте в том же виде, как и в прошлое посещение хоромины. Я встал над ней, сосредоточено рассматривая ее поверхность.
– Это что такое? – удивился исправник.
– То, что я хотел вам показать. Извольте встать вот сюда, – сказал я, беря полицейского под руку. – Это нам нужно сделать одновременно.
– Зачем?
– Чтобы получить доказательство преступления.
– Тогда извольте!
Мы встали рядом на плиту.
– И что? – спросил полицейский. – Где доказательства?
– У вас болят зубы? – спросил я.
– Откуда вы знаете? – испуганно ответил он.
– Нужно потерпеть несколько минут.
– Зачем? – опять, теперь с явным страхом, спросил молодой человек.
– Чтобы убедиться в моей правоте.
Мы молча стояли на «генераторе времени», в упор глядя в глаза друг другу. Исправник уже понял, что его каким-то образом обманули, переиграли, но не мог даже вообразить, насколько зло и коварно.
– Теперь все, – сказал я, – можете сходить.
– А вы? – шепотом спросил он и для надежности взял меня за рукав.
– А мне нужно дальше, – ответил я и столкнул его с плиты.
Исправник начал растворяться в воздухе. В этом было что-то жутковатое. Сначала он сделался прозрачным, а потом и вообще рассосался.
Я медленно присел на корточки. Мне нужно было попасть гораздо дальше, чем ему, и я прижал ладони к щекам, чтобы легче было перетерпеть обязательную зубную боль.