Страница:
– Да, я со вчерашнего дня чувствую, что на меня начинают давить.
– Какие глупости, я совсем о другом, неужели ты «так же» хотел остаться с Алиной Сергеевной, как со мной? Остаться с этой старухой! – сказала Катя, дрожащими губами, но глаза ее сверкнули отнюдь не слезой.
Я не сразу переключился с одной мысли на другую и не понял, при чем здесь Аля. Потом до меня дошло.
– Мы не будем обсуждать прошлое и мои отношения с женой, – резко сказал я, пытаясь в зародыше подавить сцену ревности.
Однако, я не учел Катиного темперамента. Она вспыхнула и затвердела лицом. Что ни говори, но Бестужевских курсов она не кончала и в Смольном институте благородных девиц не обучалась. Моя подруга была правнучкой портного и внучкой купца, да еще «эмансипе» и богатой женщиной. Семейный скандал у нас получился совершенно безобразный. Катя впала в буйство и хлестала меня наотмашь самыми уничижительными, по ее мнению, словами.
Я выбрал наиболее обидную форму защиты, сочувственно слушал оскорбления, не включаясь в скандал. Сначала это только подстегивало «оппонентку», потом она переменила тактику и разрыдалась. Я не чувствовал за собой никакой вины, потому не очень сопереживал горестному окончанию ссоры. Однако, чем дольше я упорствовал в вежливом равнодушии, тем горестнее делались рыдания. В конце концов, все кончилось тем, чем обычно кончаются такие нелепые разборки: мне же пришлось утешать бедную страдалицу и доказывать, что я ничем не хотел ее обидеть.
Вволю наплакавшись и обессилев, Катя захотела пойти мириться в спальню, но тут заупрямился я, предложив как альтернативу прогуляться к Чертову замку. Мне было интересно посмотреть на следы вчерашнего пожара. Катя согласилась и даже отправилась приводить себя в порядок. Я тоже пошел в свою комнату и оделся в простенький, затрапезный сюртук и плащ, Погода была ненадежной, по-осеннему облачной, и в любую минуту мог начаться дождь. Предполагая, что Катерине понадобится много больше времени, чем мне, чтобы привести себя в порядок, я взял полистать журнал «Современник». Однако, почитать не удалось. «Семейная сцена» меня порядком распалила и, как всегда после драки, захотелось помахать кулаками.
Катя, между тем, не давала о себе знать. Я прождал около часа и, возмутившись, отправился в ее комнату, Оказалось, что она и не думала собираться, а спокойно вышивала гладью салфетку.
– Мы, кажется, собирались пойти погулять? – спокойно, стараясь, чтобы голос звучал ровно, спросил я.
– Да? – удивилась она. – Извини, я запамятовала.
Я чуть не лопнул от возмущения, но взял себя в руки и, нежно поцеловав ее в щеку, вышел из комнаты. В своей комнате я рассовал по карманам свой скудный багаж, нацепил под плащ саблю и прямиком отправился к замку. Никакого плана действий у меня не было, все это я делал почти автоматически.
Глава 7
– Какие глупости, я совсем о другом, неужели ты «так же» хотел остаться с Алиной Сергеевной, как со мной? Остаться с этой старухой! – сказала Катя, дрожащими губами, но глаза ее сверкнули отнюдь не слезой.
Я не сразу переключился с одной мысли на другую и не понял, при чем здесь Аля. Потом до меня дошло.
– Мы не будем обсуждать прошлое и мои отношения с женой, – резко сказал я, пытаясь в зародыше подавить сцену ревности.
Однако, я не учел Катиного темперамента. Она вспыхнула и затвердела лицом. Что ни говори, но Бестужевских курсов она не кончала и в Смольном институте благородных девиц не обучалась. Моя подруга была правнучкой портного и внучкой купца, да еще «эмансипе» и богатой женщиной. Семейный скандал у нас получился совершенно безобразный. Катя впала в буйство и хлестала меня наотмашь самыми уничижительными, по ее мнению, словами.
Я выбрал наиболее обидную форму защиты, сочувственно слушал оскорбления, не включаясь в скандал. Сначала это только подстегивало «оппонентку», потом она переменила тактику и разрыдалась. Я не чувствовал за собой никакой вины, потому не очень сопереживал горестному окончанию ссоры. Однако, чем дольше я упорствовал в вежливом равнодушии, тем горестнее делались рыдания. В конце концов, все кончилось тем, чем обычно кончаются такие нелепые разборки: мне же пришлось утешать бедную страдалицу и доказывать, что я ничем не хотел ее обидеть.
Вволю наплакавшись и обессилев, Катя захотела пойти мириться в спальню, но тут заупрямился я, предложив как альтернативу прогуляться к Чертову замку. Мне было интересно посмотреть на следы вчерашнего пожара. Катя согласилась и даже отправилась приводить себя в порядок. Я тоже пошел в свою комнату и оделся в простенький, затрапезный сюртук и плащ, Погода была ненадежной, по-осеннему облачной, и в любую минуту мог начаться дождь. Предполагая, что Катерине понадобится много больше времени, чем мне, чтобы привести себя в порядок, я взял полистать журнал «Современник». Однако, почитать не удалось. «Семейная сцена» меня порядком распалила и, как всегда после драки, захотелось помахать кулаками.
Катя, между тем, не давала о себе знать. Я прождал около часа и, возмутившись, отправился в ее комнату, Оказалось, что она и не думала собираться, а спокойно вышивала гладью салфетку.
– Мы, кажется, собирались пойти погулять? – спокойно, стараясь, чтобы голос звучал ровно, спросил я.
– Да? – удивилась она. – Извини, я запамятовала.
Я чуть не лопнул от возмущения, но взял себя в руки и, нежно поцеловав ее в щеку, вышел из комнаты. В своей комнате я рассовал по карманам свой скудный багаж, нацепил под плащ саблю и прямиком отправился к замку. Никакого плана действий у меня не было, все это я делал почти автоматически.
Глава 7
Прохладный воздух и капли дождя, попавшие мне в лицо, остудили голову, и я смог немного успокоиться. Катя своим поведением меня достала. То, что она говорила во время ссоры, было глупо, зло и несправедливо. Я не понимал, что ее так рассердило, то, что я женат, она знала. Сваливать все на «нечистую силу» было удобно, но слишком просто. С другой стороны, я раньше не замечал у нее склонности к истерии. До сих пор она вела себя сдержанно и не нарушала правила хорошего тона.
Я пошел к хоромине коротким путем через огороды, но оказалось, что за пятьдесят лет город расстроился, и я заблудился, обходя новые подворья. Двигаясь по азимуту, я все-таки добрался до Чертова, в прямом и переносном смысле, замка, и встретил у его ворот Катю, поджидавшую меня в двуколке. Она была одна, без кучера. Сидела, ослабив вожжи, и смотрела на меня, слегка улыбаясь.
– Мог бы меня подождать, – сказала она, как ни в чем не бывало, легко спускаясь на землю.
Я ничего не ответил, но и не кинулся подавать ей руку. Кроме нас, здесь никого не было. Видимо, горожане еще вчера успели утолить свое любопытство. Ворота были распахнуты настежь, и мы беспрепятственно прошли в усадьбу. Похоже, что пожар действительно был очень сильный, от новой постройки и штабелей леса не осталось и следа. Зато древние строения совсем не пострадали. Я этому не удивился и сразу отправился к середине двора, в то место, где раньше лежал сакраментальный камень. Смутная надежда на то, что его не так-то просто уничтожить, полностью подтвердилась, Плита преспокойно лежала на старом месте, только выглядела новее, чем прежде.
– Вот, – сказал я Кате, – об этой штуке я тебе и говорил, она перемещает во времени.
Катя промолчала и стала рассматривать камень.
– А попробовать можно? – поинтересовалась она.
– Можно, только назад ты не вернешься.
Катя не стала рисковать, и вообще, она оказалась значительно умнее, чем я думал: она отломила несколько обгоревших веточек с куста и положила их на плиту. Я, признаться, сам до этого не додумался. Судя по тому, что при перемещениях одежда на мне не исчезала, генератор работал не только с живой материей.
– Смотри, – вдруг сказала Катя бесцветным голосом, – они пропали.
Как исчезли ветки, я проглядел.
– Так выходит, ты говорил правду? Ты знаешь будущее... Ну, и что там?
– Сплошной прогресс, и ничего хорошего, – честно ответил я.
– Как прогресс может быть плох? – откликнулась она, глядя мне за спину.
Я обернулся, от большого дома в нашу сторону шла какая-то женщина. Была она небольшого роста и довольно стройной. Судя по одежде, мещанка. Мы замолчали, ожидая, пока она подойдет.
– Ты ее знаешь? – спросил я.
– Нет, по-моему, она не местная.
Мне показалось, что эту женщину я уже где-то видел. Чем ближе она подходила, тем больше я в этом был уверен. Только когда она подошла вплотную, я ее узнал, она была удивительно похожа на каторжанку, с которой мы встретились на Петербургском тракте. Те же диковатые восточные черты лица и горящие фанатизмом глаза. Мне стало не по себе.
С этой женщиной судьба сталкивала меня в третий раз. В первый я помог ей в тяжелой ситуации, когда ее больную, на грани нервного срыва гнали на каторгу. Второй раз, через месяц, тогда она предстала передо мной в совершенно ином облике и положении, владелицей элитного дома свиданий в Петербурге. Звалась она на итальянский манер Сильвией Джулиановной, была богата и влиятельна. Несмотря на то, что я был не в своем природном обличии, она, как мне показалось, узнала меня. Без особых просьб помогла получить легальные документы и сделала сомнительный подарок, навязала заботам и любви свою самую элитную куртизанку, красавицу Юлию.
Никаких счетов у нас не было, напротив, расстались мы почти друзьями. Теперь же, как будто не помня, что нас связывает, она прожигала меня ненавидящим взглядом. Мы с Катей ждали, что она скажет. Она молча стояла против нас. Тогда заговорил я:
– Сильвия Джулиановна, это вы? Что-нибудь случилось?
Она ничего не ответила и молча вынула до того спрятанную за спиной руку, в которой оказался здоровенный револьвер. Запахло ковбойскими фильмами и дикими прериями. Такие огромные кольты я видел только в вестернах. В его ствол можно было засунуть большой палец.
– Что вы хотите? – спросил я фальшивым голосом.
От этой сумасшедшей весталки можно было ожидать чего угодно. Она не обратила на мои слова никакого внимания, только полоснула ненавидящим взглядом. Стояла Сильвия в пяти-шести шагах от нас, так что допрыгнуть до нее без риска нарваться на пулю я не мог.
– Я Крылов, вы меня не узнаете? – предпринял я новую попытку втянуть ее в разговор.
– Я убью твой баба, – гортанно, с надрывом сказала она, начиная наводить револьвер на Катю.
Соображать мне было некогда, я просто выступил, вперед, заслоняя женщину.
– Никого не надо убивать, давайте спокойно поговорим...
– Тебе время не говорить, а умирать, – зловеще сказала она и двинулась на меня, «профессионально» держа пистолет в прижатой к боку руке. Курок был взведен, и палец выжал свободный ход. Стоит мне дернуться, как я неминуемо получу пулю в живот. Я тихо двинулся вперед, «ласково» улыбаясь. Мы сошлись у торцевой стороны «генератора». Камень лежал почти вровень с землей, выступая над ней всего на пару сантиметров. У меня мелькнула надежда, что она ступит на него и отправится в другое время. Однако, (турчанка» как будто почувствовала опасность и остановилась. Я краем глаза взглянул на револьвер – палец на спусковом крючке продолжал сжиматься.
– Идите сюда, что я вам скажу! – завлекающим тоном предложил я и сделал шажок вперед. Она двинулась навстречу. Мы сошлись у самого камня, и ствол уперся мне в живот. Я лихорадочно придумывал, чтобы такое сказать и успеть толкнуть ее на «генератор», пока она не выстрелила. Ничего плохого не случится, если нас разделит десяток-другой лет. То, что мне удалось увести ее от Кати, была большая удача.
– Ну, говорите, – сказала «турчанка», теперь безо всякого акцента, да еще и на «вы».
Лицо ее начало неуловимо меняться и приобретать славянские черты.
– Вы, вы, Лидия Петровна? – растерянно, если не обалдело, промямлил я, узнавая в азиатке камеристку Екатерины Генриховны Вудхарс. Теперь мне стало понятно, за что фальшивая «турчанка» так меня ненавидела.
Лида, или Лидия Петровна, появилась в моей жизни еще в Москве. Ее привела в гости подруга моего приятеля. Девушка не понравилась мне, если не с первого, то точно со второго взгляда. Она странно вела себя и высокомерной отчужденностью замораживала своим присутствием. Никаких авансов я ей не делал и не только не пытался ухаживать, напротив, не знал, как тактично выставить из своей квартиры. Она добилась того, что осталась у меня ночевать, а утром попыталась обвинить в своем совращении. Однако, все кончилось ничем, и я эту Лиду накрепко, если не навсегда, забыл.
Вторая встреча произошла в губернском городе ***. Мне некоторое время пришлось прожить в доме тамошнего генерал-губернатора, и у меня случился роман с необыкновенно интересной женщиной, британской подданной немецкого происхождения леди Вудхарс. В наши отношения начала вмешиваться камеристка леди, по имени Лидия Петровна. Никаких ассоциаций с московской замороженной куклой и этой Лидией Петровной у меня не возникло. Однако, оказалось, что это та же женщина. Какие виды Лидия Петровна имела на меня и на леди, я тогда так и не понял. В первую нашу встречу она вела себя глупо и нагло, во вторую, совсем наоборот – нагло и глупо. Однако, то, что я не вызываю у нее теплых чувств, можно было не сомневаться.
– Узнали, сударь! – произнесла бывшая камеристка с таким свирепым торжеством, что я понял – это конец. – За все, сударь, нужно платить! Когда вы будете подыхать с пулей в животе, тогда поймете, каково было мне, когда вы разбили самую большую любовь моей жизни!
Спросить, что это за любовь и, главное, к кому, я не успел. Превозмогая дрожь в коленках, сделал незаметный шаг назад. Отступление, конечно, ничего не решало – выстрел в упор или с расстояния метра произвел бы совершенно равный эффект. Однако, Лидию Петровну это не устраивало, она хотела полного контакта. Торжествующая улыбка заиграла на ее губах, и она шагнула ко мне. Внезапно ее лицо растянулось и как будто подернулось зыбью. Она вытянула руку с пистолетом, чтобы дотянуться до моего живота, и внезапно исчезла.
Я попытался что-то сказать застывшей в нескольких шагах от меня Кате, но из горла вырвались не слова, а сдавленный смешок. После чего я позорно опустился на землю.
– Кто это был? – дрожащим голосом спросила Кудряшова.
– Лидия Петровна, – наконец, смог членораздельно произнести я.
– Какая еще Лидия? Кто она?
Я хотел ответить коротко и исчерпывающе: «Сумасшедшая баба», но не успел. Катя мягко осела прямо на мокрую, черную после пожара землю. Я пересилил слабость, вскочил и бросился к ней. Она была в глубоком обмороке. Поднять ее оказалось очень трудно, я еще сам дрожал как «осиновый лист», но я все-таки справился и понес ее к воротам, где нас ждала ее двуколка.
Около ворот стоял какой-то человек и смотрел, как я несу безжизненное тело.
Я не стал просить его о помощи, тем более, что идти осталось совсем немного. Только подойдя к нему вплотную, я узнал доктора Неверова.
– Это вы? – спросил он. – Что случилось? Вы убили госпожу Кудряшову?
– Что вы такое говорите? – удивился я такому странному вопросу. – Лучше помогите, у Екатерины Дмитриевны обморок!
– Право, это будет излишним, – сухо сказал молодой человек и, круто повернувшись, пошел в сторону города короткой дорогой.
«Еще один сумасшедший», – подумал я, устраивая Катю на сидении. Она уже начала подавать признаки жизни, глубоко вздохнула и открыла глаза. Я, не давая ей сползать с сидения, взобрался в двуколку и, придерживая одной рукой, в другую взял вожжи. Лошадь, дождавшись, когда я скажу «но», не спеша, тронулась с места.
– Что случилось? – спросила Катя, недоуменно смотря на меня.
– Ты была в обмороке, – ответил я. – Теперь все хорошо, мы уже едем домой.
– А кто была та страшная женщина?
– Я не знаю, кто она такая и почему преследует меня, – немного слукавил я. – Знаю только ее имя.
Вряд ли Екатерину Дмитриевну устроил такой ответ, но больше она ничего не спросила. Мы подъехали к дому, и я помог ей дойти до гостиной. Не успели она сесть, как явилась с докладом Марьяша:
– Барыня, там этот, как его, пристав приехали. Просят принять.
Хозяйка удивленно на нее посмотрела – время для визитов было слишком позднее – и ответила:
– Проси.
Марьяша вышла.
– Что ему нужно? – повернулась ко мне Катя.
– Сейчас узнаем, – ответил я и внутренне напрягся. Ждать от полиции чего-то особенно приятного у меня оснований не было.
Входная дверь скрипнула, и в гостиную вошел представительный мужчина с большими распушенными усами в мундире жандармского ротмистра.
– Здравствуйте, голубушка Екатерина Дмитриевна. – сказал он простуженным басом и деликатно кашлянул в кулак.
Со мной он здороваться не стал, делая вид, что не замечает, что я стою возле окна.
– Здравствуйте Борис Николаевич, – ответила хозяйка. – Чем обязана таким поздним визитом?
Было заметно, что ротмистр смущен и не знает с чего начать. Он натянуто улыбнулся и, кося глазом в мою сторону, ответил:
– Пришло предписание от высшего начальства допросить вашего гостя, коий здесь присутствует.
– Что за глупости! – встревоженно воскликнула Катя. – Как так допросить? Почему, кто позволил?!
– Такие вещи полиции никто не позволяет, – вмешался я в разговор. – Слушаю вас, господин ротмистр.
– Здесь говорить неудобно, – продолжая смущенно держать кулак возле губ, – сказал он. – Извольте пройти со мной в участок.
Кудряшову наш разговор напугал, она еще не совсем отошла после нападения сумасшедшей Лидии Петровны, и вдруг следом новая напасть – меня приглашают в полицию!
– Зачем это, Борис Николаевич, Алексею Григорьевичу в такое позднее время идти с вами? Что это еще за спешка?
Я сразу понял, в каком сложном положении оказался ротмистр. С одной стороны, он не хотел поссориться с богатой и влиятельной горожанкой, с другой, боялся не выполнить приказ. Мне приглашение в участок совершенно не светило. В лучшем случае, будут держать до скончания века, пытаясь выяснить личность, в худшем – пришьют какое-нибудь преступление и законопатят в тюрягу.
Однако, альтернатив у полицейского был всего две, арестовать меня сейчас, что неминуемо должно было кончиться для него в лучшем случае разбитой головой, потому что я ни под каким видом садиться не собирался; отложить разборку на утро и, в случае моего побега, получить головомойку от начальства. Он, ничего не зная о первом нежелательном для себя варианте с членовредительством, попытался настоять именно на нем.
– Почему же время позднее? Вы, кажется, только что изволили прогуливаться по окрестностям. Я только что видел во дворе вашу запряженную двуколку.
Однако, Екатерина Дмитриевна жила в страшную эпоху крепостничества и беззакония и потому подчиниться представителю закона не согласилась:
– Глупости, Борис Николаевич, я Алексея Григорьевича на ночь глядя с вами не отпущу! Да я потом всю ночь глаз не сомкну! Уходите немедленно и приходите, если у вас до него такая нужда, утром.
Бедолага ротмистр оставил в покое кулак и губы и занялся вспотевшей красной шеей, начал протирать ее несвежим, мятым платком.
– Однако, это, Екатерина Дмитриевна, неповиновение властям! Как же можно-с не исполнять приказы!
– Я кажется, никак не служу по вашему ведомству, – резонно возразила Кудряшова. – А если вы будете нескромно себя вести, то я и на вас управу найду!
Ротмистр окончательно растерялся и не знал, что дальше делать.
Потом выбрал из двух зол меньшее и решился:
– Раз так, то пусть будет по-вашему, только нужно чтобы ваш гость непременно с утра пришел в участок.
– Вот и ладно, – согласилась Катя, – а теперь можете присесть.
Ротмистр снял фуражку, повертел ее в руках, не зная, куда пристроить, положил на резной столик и сел к столу. Вид у него был немного виноватый и, как все русские люди, вынужденные выполнять неправедные, по их мнению, приказы, начал извиняться за дурость начальства:
– Приказ об них, – он кивнул в мою сторону, никак не называя меня по имени, – пришел из губернии. Кто-то из наших доброхотов донес, что у вас проживает некто, извините, сударь, за грубое слово, безо всяких формальных бумаг.
– Это кто же у нас здесь такой доноситель? – сердито спросила Катя.
– Этого разглашать никак не положено, однако, как мы среди своих, не иначе как доктор Василий Егорович. Окромя него некому.
– Неужели Неверов? – поразилась Кудряшова. – Ему-то что за нужда пачкаться?!
– Думаю, исключительно из ревности.
– Как так, ревности? К кому?
– К им, – указал на меня глазами полицейский. – Он, доктор, тоже, видать, имел на вас виды. Простите за солдатскую прямоту.
– На меня? Почему? – смутилась и покраснела Катя. – Я, кажется, Василию Егоровичу никаких авансов не делала. Да и молод он для меня!
– Видимо, вашим состоянием весьма интересуется, – окончательно раздавил доктора ротмистр. – Как он человек небогатый, то и хочет женитьбой поправить дела-с.
– Фу, какая пошлость! – возмутилась хозяйка. – Он такой молодой, и какие мелочные расчеты!
– Не такие уж и мелочные, если принять в учет ваше состояние, – не согласился ротмистр.
– Впрочем, бог с ним, пусть это будет на его совести. Борис Николаевич, отужинаете с нами?
– Сочту за честь, – вежливо согласился названый гость.
– Тогда я пойду, распоряжусь, – сказала хозяйка и вышла из гостиной.
Мы остались с полицейским с глазу на глаз. Он еще дичился и смотрел на меня искоса. Наконец не выдержал молчания и спросил:
– А правда, милостивый государь, что вы императора Павла Петровича видели?
– Видел, и даже разговаривать довелось, – ответил я.
– И как они-с? Впечатлили-с?
– Честно говоря, нет. Маленький, дерганый и очень французской революции боялся.
– Как же такое может быть, коли они помазанники божьи, то должны и соответствовать! Государь должен за Россию перед Всевышним отвечать!
После недавно пережитого шока было необыкновенно интересно слушать рассуждения ротмистра о божественной сущности власти. Выручила меня Марьяна, принесла на подносе большой стакан водки и закускy. Борис Николаевич опять смущенно кашлянул в кулак, не поморщившись, засосал напиток и деликатно закусил маленьким кусочком хлеба с икоркой.
Катя не возвращалась, и я спросил у горничной, где она.
– Катерина Дмитриевна просила извиниться, они занемогли головой.
– У дам-с очень тонкая натура, – пояснил мне полицейский, – они чуть что, так сразу в слезы. Моя супруга, на что женщина полная, видная, а такую деликатность в натуре имеют, страх!
– Ваше благородие, еще водку пить будете? – не очень вежливо спросила ротмистра Марьяша.
Тот подумал, вероятно, взвешивая все за и против, после чего пришел к однозначному выводу:
– Пожалуй, что и выпью. У Екатерины Дмитриевны водка очень мягкого качества, – пояснил он мне, – так сама в горло и льется.
Марьяша пошла за следующим стаканом, а ротмистр обратил ко мне недоуменный взор.
– А вы почему не пьете?
– Не могу, у меня сегодня еще много дел. Нужно быть трезвым, – довольно двусмысленно ответил я.
– Ежели вы лыжи навострить собрались, – добродушно предупредил полицейский, – то напрасно. У вашего дома засада выставлена. Все равно далеко не Уйдете.
– Зачем же засада, куда мне отсюда бежать?
– Для порядка-с. Мало ли что, а начальство потом с кого спросит? С меня!
– Большая засада-то? – поинтересовался я.
– Это военная тайна, – строго сказал ротмистр. – Однако, как я вижу, вы человек с понятием и тверезый, могу открыться. На большую засаду у нас нижних чинов мало. Поставил на концах улицы по околоточному,
– Всего два человека, – удивился я. – Не мало ли?
Ответить ротмистр не успел, вернулась Марьяша со следующей порцией водки. Борис Николаевич благоговейно принял тонкий сосуд в свою большую руку, крякнул, поднял глаза к потолку и опрокинул его в широкий рот. После чего докушал кусочек хлеба и заторопился.
– Позвольте на сим откланяться. Супруга меня дожидается. Они, как я вам уже докладывал, хоть и полны-с телом, однако, очень деликатного суждения. Чуть что, так сразу в слезы.
Борис Николаевич встал, перекрестился на красный угол и принял от горничной фуражку.
– Так мы вас прямо с утра и ждем-с, – сказал он мне ласково, однако, и руки не подал, и козырять не стал, только слегка поклонился и, твердо ступая тяжелыми сапогами, вышел из гостиной.
Когда полицейский исчез, я тут же пошел в спальню. Однако, Катя не лежала, как я думал, с головной болью, а спешно переодевалась в дорожное платье.
– Ты куда это собираешься? – удивленно спросил я.
– Мы немедленно уезжаем, – ответила она.
– Что значит «мы»? Тебе-то зачем ехать?
– Я не отпущу тебя одного. Хватит с меня сумасшедших женщин с пистолетами и полиции. Я бегу с тобой!
– Катя, но ведь это опасно!
Женщина пристально посмотрела на меня, усмехнулась краешками губ.
– Я не хочу, чтобы тебя спасали другие женщины.
– О чем ты говоришь, какие еще женщины?!
– Найдутся, какие, – не очень связно ответила она, но прерывая сборов. – Я тебя одного не отпущу.
– Есть женщины в русских селеньях! – процитировал я Некрасова.
– Возьми с собой одежду Ивана Ивановича, ту, что ты носил. Может пригодиться, – распорядилась она. – Я чорез четверть часа буду готова.
– Совсем необязательно торопиться, – умерил я ее пыл. – Дом с двух сторон стерегут околоточные. – Сначала нужно разобраться с ними, а то поднимут шум.
– Вот напасть какая! – рассердилась Катя. Потом громко позвала: – Марьяша, иди сюда!
Та, как будто специально ждала у дверей, тотчас вошла в комнату.
– Там на улице какие-то околоточные следят за домом, сможешь заманить их в дом и напоить?
– Это кто же такие? – поинтересовалась Марьяна. – Никак Филимонов с Охряменкой? Так их и заманивать не нужно, они около заднего крыльца в кустах сидят, ждут, когда на кухню позовут.
– Это их приставили за нами следить? – сердито спросила Кудряшова.
– Их, голубчиков. Только вы, Катерина Дмитриевна, не опасайтесь. Я с ними быстро управлюсь. Скоро сами будут такими пьяными, что их самих можно будет украсть.
Девушка ушла, мы же остались завершать сборы.
– Тебе не страшно, – спросил я, – бросаться в такую авантюру?
– Мне страшнее оставаться в Троицке, толстеть и ждать старости.
– Мне не хочется втягивать тебя в неприятности, но, возможно, ты и права. Жить здесь молодой женщине противопоказано.
– Куда мы поедем?
– Сначала, – я задумался, какой выбрать маршрут бегства, – поедем на восток, потом повернем на Москву.
– А зачем делать такой большой крюк? – удивилась она.
– Чтобы нас не поймали. Искать-то станут именно в том направлении, а мы поедем в другую строну.
– Очень нужно, – возразила Катя. – Борис Николаевич меня искать не осмелится.
– Почему?
– Ему супруга не позволит. Она ротмистра ко всем женщинам ревнует, особенно ко мне.
– Зачем ему самому нас ловить, он пошлет телеграмму в губернию, нас там и без него арестуют.
– Не пошлет, – подумав, уверенно сказала Катя – И жена не разрешит, да и некому посылать. Телеграфа у нас здесь еще нет, а есть он только в городе*** да и то, слышно, тамошний телеграфист второй месяц в запое, может, и помер уже от пьянства.
Во время этого разговора я понял, что мой побег с самого начала стал развиваться не по классическим законам жанра Получался он какой-то очень уж ненатуральный. Вместо того, чтобы перелезть через крепостную стену и, отстреливаясь от многочисленных преследователей, броситься в быстрые, мутные воды какого-нибудь местного Терека, беглецы, вернее, беглянка принялась обстоятельно собирать в дорогу багаж. Оказалось, что налегке скрыться от преследователей совершенно невозможно, и для настоящего бегства нужно очень много нарядов и припасов.
Поэтому, пока тайная полицейская засада под надзором стряпухи пила на кухне водку, Екатерина Дмитриевна в четыре руки с Марьяшей укладывали в дорожные сундуки самое необходимое, без чего несчастным беглецам было совершенно невозможно обойтись. Естественно, что в одном дорожном костюме, без нескольких вечерних туалетов побег был совершенно немыслим. Кроме того, нужно было позаботиться об одежде, в которой не стыдно ходить днем, пить утренний кофе, и в конце концов, лечь спать.
Я пошел к хоромине коротким путем через огороды, но оказалось, что за пятьдесят лет город расстроился, и я заблудился, обходя новые подворья. Двигаясь по азимуту, я все-таки добрался до Чертова, в прямом и переносном смысле, замка, и встретил у его ворот Катю, поджидавшую меня в двуколке. Она была одна, без кучера. Сидела, ослабив вожжи, и смотрела на меня, слегка улыбаясь.
– Мог бы меня подождать, – сказала она, как ни в чем не бывало, легко спускаясь на землю.
Я ничего не ответил, но и не кинулся подавать ей руку. Кроме нас, здесь никого не было. Видимо, горожане еще вчера успели утолить свое любопытство. Ворота были распахнуты настежь, и мы беспрепятственно прошли в усадьбу. Похоже, что пожар действительно был очень сильный, от новой постройки и штабелей леса не осталось и следа. Зато древние строения совсем не пострадали. Я этому не удивился и сразу отправился к середине двора, в то место, где раньше лежал сакраментальный камень. Смутная надежда на то, что его не так-то просто уничтожить, полностью подтвердилась, Плита преспокойно лежала на старом месте, только выглядела новее, чем прежде.
– Вот, – сказал я Кате, – об этой штуке я тебе и говорил, она перемещает во времени.
Катя промолчала и стала рассматривать камень.
– А попробовать можно? – поинтересовалась она.
– Можно, только назад ты не вернешься.
Катя не стала рисковать, и вообще, она оказалась значительно умнее, чем я думал: она отломила несколько обгоревших веточек с куста и положила их на плиту. Я, признаться, сам до этого не додумался. Судя по тому, что при перемещениях одежда на мне не исчезала, генератор работал не только с живой материей.
– Смотри, – вдруг сказала Катя бесцветным голосом, – они пропали.
Как исчезли ветки, я проглядел.
– Так выходит, ты говорил правду? Ты знаешь будущее... Ну, и что там?
– Сплошной прогресс, и ничего хорошего, – честно ответил я.
– Как прогресс может быть плох? – откликнулась она, глядя мне за спину.
Я обернулся, от большого дома в нашу сторону шла какая-то женщина. Была она небольшого роста и довольно стройной. Судя по одежде, мещанка. Мы замолчали, ожидая, пока она подойдет.
– Ты ее знаешь? – спросил я.
– Нет, по-моему, она не местная.
Мне показалось, что эту женщину я уже где-то видел. Чем ближе она подходила, тем больше я в этом был уверен. Только когда она подошла вплотную, я ее узнал, она была удивительно похожа на каторжанку, с которой мы встретились на Петербургском тракте. Те же диковатые восточные черты лица и горящие фанатизмом глаза. Мне стало не по себе.
С этой женщиной судьба сталкивала меня в третий раз. В первый я помог ей в тяжелой ситуации, когда ее больную, на грани нервного срыва гнали на каторгу. Второй раз, через месяц, тогда она предстала передо мной в совершенно ином облике и положении, владелицей элитного дома свиданий в Петербурге. Звалась она на итальянский манер Сильвией Джулиановной, была богата и влиятельна. Несмотря на то, что я был не в своем природном обличии, она, как мне показалось, узнала меня. Без особых просьб помогла получить легальные документы и сделала сомнительный подарок, навязала заботам и любви свою самую элитную куртизанку, красавицу Юлию.
Никаких счетов у нас не было, напротив, расстались мы почти друзьями. Теперь же, как будто не помня, что нас связывает, она прожигала меня ненавидящим взглядом. Мы с Катей ждали, что она скажет. Она молча стояла против нас. Тогда заговорил я:
– Сильвия Джулиановна, это вы? Что-нибудь случилось?
Она ничего не ответила и молча вынула до того спрятанную за спиной руку, в которой оказался здоровенный револьвер. Запахло ковбойскими фильмами и дикими прериями. Такие огромные кольты я видел только в вестернах. В его ствол можно было засунуть большой палец.
– Что вы хотите? – спросил я фальшивым голосом.
От этой сумасшедшей весталки можно было ожидать чего угодно. Она не обратила на мои слова никакого внимания, только полоснула ненавидящим взглядом. Стояла Сильвия в пяти-шести шагах от нас, так что допрыгнуть до нее без риска нарваться на пулю я не мог.
– Я Крылов, вы меня не узнаете? – предпринял я новую попытку втянуть ее в разговор.
– Я убью твой баба, – гортанно, с надрывом сказала она, начиная наводить револьвер на Катю.
Соображать мне было некогда, я просто выступил, вперед, заслоняя женщину.
– Никого не надо убивать, давайте спокойно поговорим...
– Тебе время не говорить, а умирать, – зловеще сказала она и двинулась на меня, «профессионально» держа пистолет в прижатой к боку руке. Курок был взведен, и палец выжал свободный ход. Стоит мне дернуться, как я неминуемо получу пулю в живот. Я тихо двинулся вперед, «ласково» улыбаясь. Мы сошлись у торцевой стороны «генератора». Камень лежал почти вровень с землей, выступая над ней всего на пару сантиметров. У меня мелькнула надежда, что она ступит на него и отправится в другое время. Однако, (турчанка» как будто почувствовала опасность и остановилась. Я краем глаза взглянул на револьвер – палец на спусковом крючке продолжал сжиматься.
– Идите сюда, что я вам скажу! – завлекающим тоном предложил я и сделал шажок вперед. Она двинулась навстречу. Мы сошлись у самого камня, и ствол уперся мне в живот. Я лихорадочно придумывал, чтобы такое сказать и успеть толкнуть ее на «генератор», пока она не выстрелила. Ничего плохого не случится, если нас разделит десяток-другой лет. То, что мне удалось увести ее от Кати, была большая удача.
– Ну, говорите, – сказала «турчанка», теперь безо всякого акцента, да еще и на «вы».
Лицо ее начало неуловимо меняться и приобретать славянские черты.
– Вы, вы, Лидия Петровна? – растерянно, если не обалдело, промямлил я, узнавая в азиатке камеристку Екатерины Генриховны Вудхарс. Теперь мне стало понятно, за что фальшивая «турчанка» так меня ненавидела.
Лида, или Лидия Петровна, появилась в моей жизни еще в Москве. Ее привела в гости подруга моего приятеля. Девушка не понравилась мне, если не с первого, то точно со второго взгляда. Она странно вела себя и высокомерной отчужденностью замораживала своим присутствием. Никаких авансов я ей не делал и не только не пытался ухаживать, напротив, не знал, как тактично выставить из своей квартиры. Она добилась того, что осталась у меня ночевать, а утром попыталась обвинить в своем совращении. Однако, все кончилось ничем, и я эту Лиду накрепко, если не навсегда, забыл.
Вторая встреча произошла в губернском городе ***. Мне некоторое время пришлось прожить в доме тамошнего генерал-губернатора, и у меня случился роман с необыкновенно интересной женщиной, британской подданной немецкого происхождения леди Вудхарс. В наши отношения начала вмешиваться камеристка леди, по имени Лидия Петровна. Никаких ассоциаций с московской замороженной куклой и этой Лидией Петровной у меня не возникло. Однако, оказалось, что это та же женщина. Какие виды Лидия Петровна имела на меня и на леди, я тогда так и не понял. В первую нашу встречу она вела себя глупо и нагло, во вторую, совсем наоборот – нагло и глупо. Однако, то, что я не вызываю у нее теплых чувств, можно было не сомневаться.
– Узнали, сударь! – произнесла бывшая камеристка с таким свирепым торжеством, что я понял – это конец. – За все, сударь, нужно платить! Когда вы будете подыхать с пулей в животе, тогда поймете, каково было мне, когда вы разбили самую большую любовь моей жизни!
Спросить, что это за любовь и, главное, к кому, я не успел. Превозмогая дрожь в коленках, сделал незаметный шаг назад. Отступление, конечно, ничего не решало – выстрел в упор или с расстояния метра произвел бы совершенно равный эффект. Однако, Лидию Петровну это не устраивало, она хотела полного контакта. Торжествующая улыбка заиграла на ее губах, и она шагнула ко мне. Внезапно ее лицо растянулось и как будто подернулось зыбью. Она вытянула руку с пистолетом, чтобы дотянуться до моего живота, и внезапно исчезла.
Я попытался что-то сказать застывшей в нескольких шагах от меня Кате, но из горла вырвались не слова, а сдавленный смешок. После чего я позорно опустился на землю.
– Кто это был? – дрожащим голосом спросила Кудряшова.
– Лидия Петровна, – наконец, смог членораздельно произнести я.
– Какая еще Лидия? Кто она?
Я хотел ответить коротко и исчерпывающе: «Сумасшедшая баба», но не успел. Катя мягко осела прямо на мокрую, черную после пожара землю. Я пересилил слабость, вскочил и бросился к ней. Она была в глубоком обмороке. Поднять ее оказалось очень трудно, я еще сам дрожал как «осиновый лист», но я все-таки справился и понес ее к воротам, где нас ждала ее двуколка.
Около ворот стоял какой-то человек и смотрел, как я несу безжизненное тело.
Я не стал просить его о помощи, тем более, что идти осталось совсем немного. Только подойдя к нему вплотную, я узнал доктора Неверова.
– Это вы? – спросил он. – Что случилось? Вы убили госпожу Кудряшову?
– Что вы такое говорите? – удивился я такому странному вопросу. – Лучше помогите, у Екатерины Дмитриевны обморок!
– Право, это будет излишним, – сухо сказал молодой человек и, круто повернувшись, пошел в сторону города короткой дорогой.
«Еще один сумасшедший», – подумал я, устраивая Катю на сидении. Она уже начала подавать признаки жизни, глубоко вздохнула и открыла глаза. Я, не давая ей сползать с сидения, взобрался в двуколку и, придерживая одной рукой, в другую взял вожжи. Лошадь, дождавшись, когда я скажу «но», не спеша, тронулась с места.
– Что случилось? – спросила Катя, недоуменно смотря на меня.
– Ты была в обмороке, – ответил я. – Теперь все хорошо, мы уже едем домой.
– А кто была та страшная женщина?
– Я не знаю, кто она такая и почему преследует меня, – немного слукавил я. – Знаю только ее имя.
Вряд ли Екатерину Дмитриевну устроил такой ответ, но больше она ничего не спросила. Мы подъехали к дому, и я помог ей дойти до гостиной. Не успели она сесть, как явилась с докладом Марьяша:
– Барыня, там этот, как его, пристав приехали. Просят принять.
Хозяйка удивленно на нее посмотрела – время для визитов было слишком позднее – и ответила:
– Проси.
Марьяша вышла.
– Что ему нужно? – повернулась ко мне Катя.
– Сейчас узнаем, – ответил я и внутренне напрягся. Ждать от полиции чего-то особенно приятного у меня оснований не было.
Входная дверь скрипнула, и в гостиную вошел представительный мужчина с большими распушенными усами в мундире жандармского ротмистра.
– Здравствуйте, голубушка Екатерина Дмитриевна. – сказал он простуженным басом и деликатно кашлянул в кулак.
Со мной он здороваться не стал, делая вид, что не замечает, что я стою возле окна.
– Здравствуйте Борис Николаевич, – ответила хозяйка. – Чем обязана таким поздним визитом?
Было заметно, что ротмистр смущен и не знает с чего начать. Он натянуто улыбнулся и, кося глазом в мою сторону, ответил:
– Пришло предписание от высшего начальства допросить вашего гостя, коий здесь присутствует.
– Что за глупости! – встревоженно воскликнула Катя. – Как так допросить? Почему, кто позволил?!
– Такие вещи полиции никто не позволяет, – вмешался я в разговор. – Слушаю вас, господин ротмистр.
– Здесь говорить неудобно, – продолжая смущенно держать кулак возле губ, – сказал он. – Извольте пройти со мной в участок.
Кудряшову наш разговор напугал, она еще не совсем отошла после нападения сумасшедшей Лидии Петровны, и вдруг следом новая напасть – меня приглашают в полицию!
– Зачем это, Борис Николаевич, Алексею Григорьевичу в такое позднее время идти с вами? Что это еще за спешка?
Я сразу понял, в каком сложном положении оказался ротмистр. С одной стороны, он не хотел поссориться с богатой и влиятельной горожанкой, с другой, боялся не выполнить приказ. Мне приглашение в участок совершенно не светило. В лучшем случае, будут держать до скончания века, пытаясь выяснить личность, в худшем – пришьют какое-нибудь преступление и законопатят в тюрягу.
Однако, альтернатив у полицейского был всего две, арестовать меня сейчас, что неминуемо должно было кончиться для него в лучшем случае разбитой головой, потому что я ни под каким видом садиться не собирался; отложить разборку на утро и, в случае моего побега, получить головомойку от начальства. Он, ничего не зная о первом нежелательном для себя варианте с членовредительством, попытался настоять именно на нем.
– Почему же время позднее? Вы, кажется, только что изволили прогуливаться по окрестностям. Я только что видел во дворе вашу запряженную двуколку.
Однако, Екатерина Дмитриевна жила в страшную эпоху крепостничества и беззакония и потому подчиниться представителю закона не согласилась:
– Глупости, Борис Николаевич, я Алексея Григорьевича на ночь глядя с вами не отпущу! Да я потом всю ночь глаз не сомкну! Уходите немедленно и приходите, если у вас до него такая нужда, утром.
Бедолага ротмистр оставил в покое кулак и губы и занялся вспотевшей красной шеей, начал протирать ее несвежим, мятым платком.
– Однако, это, Екатерина Дмитриевна, неповиновение властям! Как же можно-с не исполнять приказы!
– Я кажется, никак не служу по вашему ведомству, – резонно возразила Кудряшова. – А если вы будете нескромно себя вести, то я и на вас управу найду!
Ротмистр окончательно растерялся и не знал, что дальше делать.
Потом выбрал из двух зол меньшее и решился:
– Раз так, то пусть будет по-вашему, только нужно чтобы ваш гость непременно с утра пришел в участок.
– Вот и ладно, – согласилась Катя, – а теперь можете присесть.
Ротмистр снял фуражку, повертел ее в руках, не зная, куда пристроить, положил на резной столик и сел к столу. Вид у него был немного виноватый и, как все русские люди, вынужденные выполнять неправедные, по их мнению, приказы, начал извиняться за дурость начальства:
– Приказ об них, – он кивнул в мою сторону, никак не называя меня по имени, – пришел из губернии. Кто-то из наших доброхотов донес, что у вас проживает некто, извините, сударь, за грубое слово, безо всяких формальных бумаг.
– Это кто же у нас здесь такой доноситель? – сердито спросила Катя.
– Этого разглашать никак не положено, однако, как мы среди своих, не иначе как доктор Василий Егорович. Окромя него некому.
– Неужели Неверов? – поразилась Кудряшова. – Ему-то что за нужда пачкаться?!
– Думаю, исключительно из ревности.
– Как так, ревности? К кому?
– К им, – указал на меня глазами полицейский. – Он, доктор, тоже, видать, имел на вас виды. Простите за солдатскую прямоту.
– На меня? Почему? – смутилась и покраснела Катя. – Я, кажется, Василию Егоровичу никаких авансов не делала. Да и молод он для меня!
– Видимо, вашим состоянием весьма интересуется, – окончательно раздавил доктора ротмистр. – Как он человек небогатый, то и хочет женитьбой поправить дела-с.
– Фу, какая пошлость! – возмутилась хозяйка. – Он такой молодой, и какие мелочные расчеты!
– Не такие уж и мелочные, если принять в учет ваше состояние, – не согласился ротмистр.
– Впрочем, бог с ним, пусть это будет на его совести. Борис Николаевич, отужинаете с нами?
– Сочту за честь, – вежливо согласился названый гость.
– Тогда я пойду, распоряжусь, – сказала хозяйка и вышла из гостиной.
Мы остались с полицейским с глазу на глаз. Он еще дичился и смотрел на меня искоса. Наконец не выдержал молчания и спросил:
– А правда, милостивый государь, что вы императора Павла Петровича видели?
– Видел, и даже разговаривать довелось, – ответил я.
– И как они-с? Впечатлили-с?
– Честно говоря, нет. Маленький, дерганый и очень французской революции боялся.
– Как же такое может быть, коли они помазанники божьи, то должны и соответствовать! Государь должен за Россию перед Всевышним отвечать!
После недавно пережитого шока было необыкновенно интересно слушать рассуждения ротмистра о божественной сущности власти. Выручила меня Марьяна, принесла на подносе большой стакан водки и закускy. Борис Николаевич опять смущенно кашлянул в кулак, не поморщившись, засосал напиток и деликатно закусил маленьким кусочком хлеба с икоркой.
Катя не возвращалась, и я спросил у горничной, где она.
– Катерина Дмитриевна просила извиниться, они занемогли головой.
– У дам-с очень тонкая натура, – пояснил мне полицейский, – они чуть что, так сразу в слезы. Моя супруга, на что женщина полная, видная, а такую деликатность в натуре имеют, страх!
– Ваше благородие, еще водку пить будете? – не очень вежливо спросила ротмистра Марьяша.
Тот подумал, вероятно, взвешивая все за и против, после чего пришел к однозначному выводу:
– Пожалуй, что и выпью. У Екатерины Дмитриевны водка очень мягкого качества, – пояснил он мне, – так сама в горло и льется.
Марьяша пошла за следующим стаканом, а ротмистр обратил ко мне недоуменный взор.
– А вы почему не пьете?
– Не могу, у меня сегодня еще много дел. Нужно быть трезвым, – довольно двусмысленно ответил я.
– Ежели вы лыжи навострить собрались, – добродушно предупредил полицейский, – то напрасно. У вашего дома засада выставлена. Все равно далеко не Уйдете.
– Зачем же засада, куда мне отсюда бежать?
– Для порядка-с. Мало ли что, а начальство потом с кого спросит? С меня!
– Большая засада-то? – поинтересовался я.
– Это военная тайна, – строго сказал ротмистр. – Однако, как я вижу, вы человек с понятием и тверезый, могу открыться. На большую засаду у нас нижних чинов мало. Поставил на концах улицы по околоточному,
– Всего два человека, – удивился я. – Не мало ли?
Ответить ротмистр не успел, вернулась Марьяша со следующей порцией водки. Борис Николаевич благоговейно принял тонкий сосуд в свою большую руку, крякнул, поднял глаза к потолку и опрокинул его в широкий рот. После чего докушал кусочек хлеба и заторопился.
– Позвольте на сим откланяться. Супруга меня дожидается. Они, как я вам уже докладывал, хоть и полны-с телом, однако, очень деликатного суждения. Чуть что, так сразу в слезы.
Борис Николаевич встал, перекрестился на красный угол и принял от горничной фуражку.
– Так мы вас прямо с утра и ждем-с, – сказал он мне ласково, однако, и руки не подал, и козырять не стал, только слегка поклонился и, твердо ступая тяжелыми сапогами, вышел из гостиной.
Когда полицейский исчез, я тут же пошел в спальню. Однако, Катя не лежала, как я думал, с головной болью, а спешно переодевалась в дорожное платье.
– Ты куда это собираешься? – удивленно спросил я.
– Мы немедленно уезжаем, – ответила она.
– Что значит «мы»? Тебе-то зачем ехать?
– Я не отпущу тебя одного. Хватит с меня сумасшедших женщин с пистолетами и полиции. Я бегу с тобой!
– Катя, но ведь это опасно!
Женщина пристально посмотрела на меня, усмехнулась краешками губ.
– Я не хочу, чтобы тебя спасали другие женщины.
– О чем ты говоришь, какие еще женщины?!
– Найдутся, какие, – не очень связно ответила она, но прерывая сборов. – Я тебя одного не отпущу.
– Есть женщины в русских селеньях! – процитировал я Некрасова.
– Возьми с собой одежду Ивана Ивановича, ту, что ты носил. Может пригодиться, – распорядилась она. – Я чорез четверть часа буду готова.
– Совсем необязательно торопиться, – умерил я ее пыл. – Дом с двух сторон стерегут околоточные. – Сначала нужно разобраться с ними, а то поднимут шум.
– Вот напасть какая! – рассердилась Катя. Потом громко позвала: – Марьяша, иди сюда!
Та, как будто специально ждала у дверей, тотчас вошла в комнату.
– Там на улице какие-то околоточные следят за домом, сможешь заманить их в дом и напоить?
– Это кто же такие? – поинтересовалась Марьяна. – Никак Филимонов с Охряменкой? Так их и заманивать не нужно, они около заднего крыльца в кустах сидят, ждут, когда на кухню позовут.
– Это их приставили за нами следить? – сердито спросила Кудряшова.
– Их, голубчиков. Только вы, Катерина Дмитриевна, не опасайтесь. Я с ними быстро управлюсь. Скоро сами будут такими пьяными, что их самих можно будет украсть.
Девушка ушла, мы же остались завершать сборы.
– Тебе не страшно, – спросил я, – бросаться в такую авантюру?
– Мне страшнее оставаться в Троицке, толстеть и ждать старости.
– Мне не хочется втягивать тебя в неприятности, но, возможно, ты и права. Жить здесь молодой женщине противопоказано.
– Куда мы поедем?
– Сначала, – я задумался, какой выбрать маршрут бегства, – поедем на восток, потом повернем на Москву.
– А зачем делать такой большой крюк? – удивилась она.
– Чтобы нас не поймали. Искать-то станут именно в том направлении, а мы поедем в другую строну.
– Очень нужно, – возразила Катя. – Борис Николаевич меня искать не осмелится.
– Почему?
– Ему супруга не позволит. Она ротмистра ко всем женщинам ревнует, особенно ко мне.
– Зачем ему самому нас ловить, он пошлет телеграмму в губернию, нас там и без него арестуют.
– Не пошлет, – подумав, уверенно сказала Катя – И жена не разрешит, да и некому посылать. Телеграфа у нас здесь еще нет, а есть он только в городе*** да и то, слышно, тамошний телеграфист второй месяц в запое, может, и помер уже от пьянства.
Во время этого разговора я понял, что мой побег с самого начала стал развиваться не по классическим законам жанра Получался он какой-то очень уж ненатуральный. Вместо того, чтобы перелезть через крепостную стену и, отстреливаясь от многочисленных преследователей, броситься в быстрые, мутные воды какого-нибудь местного Терека, беглецы, вернее, беглянка принялась обстоятельно собирать в дорогу багаж. Оказалось, что налегке скрыться от преследователей совершенно невозможно, и для настоящего бегства нужно очень много нарядов и припасов.
Поэтому, пока тайная полицейская засада под надзором стряпухи пила на кухне водку, Екатерина Дмитриевна в четыре руки с Марьяшей укладывали в дорожные сундуки самое необходимое, без чего несчастным беглецам было совершенно невозможно обойтись. Естественно, что в одном дорожном костюме, без нескольких вечерних туалетов побег был совершенно немыслим. Кроме того, нужно было позаботиться об одежде, в которой не стыдно ходить днем, пить утренний кофе, и в конце концов, лечь спать.