Страница:
— Я полагаю, братцы, признать его, — сказал Тимоха Мясников. — А ты как, Денис Иваныч?
— Я в полном согласье, — ответил Караваев.
— А ты, Горшков?
— Да чего про меня толковать, я не спячусь. А спячусь — убейте, — басистым голосом проговорил безбородый, как скопец, Максим Горшков.
В тесной бане каганец погашен, лишь в каменке раскаленные угли золотились, красноватые отблески мягко ошаривали напряженные лица казаков.
Умный Шигаев, мазнув пальцами по надвое расчесанной бороде и покашляв, неторопливую, дельную речь повел:
— Ну, други, не единожды советования промежду нас были, и, видать по всему, домыслили мы принять на себя почин к объявлению войску Яицкому, что рекомый Пугачев есть истинный и природный царь Петр Федорыч. Стало, отныне мы берем объявившегося государя под свое защищение и ставим над собою властелином.
Все притихли, едва переводили дыхание. Складные, значительные слова товарища глубоко западали в душу, пьянили кровь.
— А кто из нас сему воспротивится, того смертию казнить, — гулко добавил Максим Горшков.
— Это верно, — подтвердили все, — чтоб страх среди нас был за дело наше общее.
— Слушай дальше, казаки, — помедля, сказал Максим Шигаев. — У нас, на Яике, жизнь ныне учинилась трудная, и удовольствия никакого мы от Петербурга не получили. Так ли, братья казаки? И злоба неутолимая на толикую несправедливость завсегда крылась в нас и доныне кроется. А вот таперь время приспело, и случай удобный в руки нам пал. Стало, приняв государя, мы чаем, что будет он восстановителем изничтоженных прав наших, вольностей наших и обрядов дедовских, а бари всяких господишек, кои всем деле больше всего умничают, он скорнем истребит силою народною… Да он, батюшка, и сам такожде мыслит, он, батюшка, с очей на очи сказывал мне сие. Опричь того, я чаю, что сила наша умножится и приумножится от черни, коя тоже вся вконец разорена.
Совет закончился обоюдною клятвою и целованием креста, который был захвачен с собою предусмотрительным Караваевым. Все пятеро облобызались друг с другом, говоря: «Бог нам в помощь… Дай-то господи… Либо головы положим, либо здоровы будем и во счастии. И ты будь здрав, государь Петр Федорыч!»
Взволнованные казаки роняли слезы, но тьма скрывала эти их слезы от них самих.
— Молчком, братцы… Высмотрень идет, сыщик комендантский.
Иной казак-запивоха и взболтнет что-нибудь в питейном и выкрикнет с угрозой:
— Погодь, погодь, скоро добрая учнется раскачка! Весь Яик на дыбы подымется…
Его хватали, волокли «еле можахом» в канцелярию, давали проспаться, а на допросе он, знай, одно твердил: «Ничего не помню, зря ума молол, гораздо пьян был». Ему всписывали спину, морили суток трое в каталаге и ни с чем выбрасывали.
Коменданту полковнику Симонову крайне нужно было знать, где скрывается преступный человек, принявший на себя имя покойного государя, и кто те злоумыслители, которые укрывают самозванца. Но казаки столь крепко спаяны и молчаливы, что Симонов никак не может залучить в свои сети хотя бы одного предателя-доносчика. Даже приведенный сюда из Малыковки арестант Еремина Курица не смог дать нужных о Пугачеве сведений. Симонов выходил из себя, посылал во все стороны розыскные отряды, но толку не было.
Меж тем партия Пугачева не дремала, молва о царе шла теперь по городку между степенными людьми более открыто. Старый казак Плотников, пригласив к себе соседа казака «середовича» Якова Почиталина, вел с ним разговор.
Василий Якимыч Плотников, пользовался всеобщим уважением, к нему стекались все новости и часто приходили казаки за советами. Его дом не богат, но гостеприимен. Старик жил со своей старухой и внуком Васькой, а сын был убит в прошлогоднюю усобицу.
— Великие милости нам царь обещает, — говорил Плотников. Он благообразный, бородатый, с большой лысиной и крючковатым, как у филина, носом. — Как ты думаешь, следует ли нам принять его?
— А как же не принять, Василь Якимыч? — почтительно ответил старику пожилой усатый Почиталин. — Ведь житьишко наше день ото дня гаже.
Пришел на огонек молодой казак Сидор Кожевников, поздоровался со стариками, отвел хозяина к печке, зашептал:
— По важному делу к тебе, Василий Якимыч.
— Да ты не таись. Почиталин — свой человек.
Сидор взглянул в открытое, большеусое со впалыми щеками лицо Почиталина и, присев на лавку, обратился к хозяину:
— Государь требует, Василий Якимыч, как можно постараться о хорунках.
Не поможешь ли, Василий Якимыч? Мы искали, да…
И не успел он досказать, как явился краснощекий Тимоха Мясников и стал тоже говорить о знаменах.
— Да еще государь наказывал голи разных цветов купить, да шелку, да галуна. А денег не дал. А у меня за душой хоть бы грош.
— Денег я собрал, — ответил хозяин и полез в сундук. — Я десять рублев собрал, кто два, кто рубль пожертвовал. Хватит, поди, — он вытащил из сундука матерчатый сверток.
— Ну-ка, держи, Тимофей, давай размотаем.
Два огромных войсковых знамени, старых и потрепанных, сероватого и синего цвета протянулись от стены к стене.
— Да откуда ты это, Василий Якимыч?! — воскликнули трое гостей и восторженно заулыбались. — Ведь это наши, войсковые…
— Они, они, — ответил хозяин, лысина его блестела, борода шевелилась от самодовольной улыбки. — Как есть они. Государыней жалованные войску.
Это мне один детина притащил. Как убивали генерала Траубенберга, казак Дроздов спроворил из войсковой избы стянуть.
— Государыня — войску, а войско государю их пожалует! — и здоровяк Тимоха Мясников захохотал.
— Ну, а батюшка-т не собирается в городок прибыть? — спросил Почиталин.
— Нет, — ответил Мясников. — Я об этом толковал государю, он сказал:
«А пошто я к ним воровски поеду? Пущай-ка лучше войско пришлет ко мне выборных своих, старичков либо середовичей, тогда, говорит, я усоветуюсь с ними о дальнейшем». Да еще говорит: «Всенепременно письменного человека добудьте мне, чтоб с бумагой явился, с чернилами». Вот что молвил батюшка.
Казаки помолчали, подумали. Ни Плотников, ни Почиталин, разумеется, не знали, что «батюшка» не царь, а такой же простой казак, как и они.
— Слышь-ка, Яков Митрич, — обратился хозяин к Почиталину, — чего нам долго грамотея-то искать? Посылай-ка к государю Ивана своего… Чего лучше.
Глаза Почиталина горделиво заблестели, он подергал длинный серый ус, сказал смиренно:
— Да, поди, молод для этаких делов мой Иванушка-т… Правда, голова-то золотая у него и книжки многие с отрочества читывал, а чего он в государевом деле смыслит?
— Брось, брось! — посыпались на него подзадоривающие восклицания. — Царь не станет с него строго взыскивать. Парень натореет живо, а в почете-то будет в каком… Ого!
Морщинистые щеки Почиталина-отца вспыхнули. Потупив глаза в пол, проговорил:
— Что ж, ежели ваш совет да его усердье будет, благословлю сынка, благословлю.
В этот миг раздался резкий стук в закрытое ставнями окно. Хозяин крикнул:
— Васютка знак подает… Лезь, приятели, в подвал, хоронись! Знамена хватай с собой! — и погасил огонь.
Закрыв за ними люк, перекрестился и, нервно вздрагивая, вышел на улицу. Поздний вечер был. Медленно, вдоль улицы, направляясь к его дому, шел патруль. Солдаты громко разговаривали, смеялись, их объемистые короткие трубки попыхивали сквозь сутемень огоньками и дымили.
— Есть в доме кто чужой? — спросил Плотникова старший.
— Никого нетути… Свои только.
— Не ждешь ли царя, старик? — крикнул седой капрал с косичкой и захохотал.
— Окстись, служивый, — продрожал голосом перепуганный Плотников. — Отродясь не слыхивал. Какой такой царь? Откудов он?
— Тебе о том лучше знать, — на ходу сказал капрал. — Кое-кто у нас на примете имеется из ваших. — И патруль, удаляясь, растаял во тьме.
Плотников проводил их ненавистным взором, постоял, подумал, поблагодарил притаившегося у ворот внучка своего Васютку, что караулит хорошо, и хотел уже домой идти, как вдруг показался из-за угла пьяный старшина Мартемьян Бородин. Этот богач, из-за плутней которого разгорелось кровавое дело яицких казаков, распоряжением Петербурга снова был восстановлен в своих правах. За самостоятельный характер Плотникова, за смелые его речи на войсковых кругах Бородин считал старого казака личным своим врагом.
— Стой, казак! — заорал он, когда Плотников повернулся было к калитке. — Руки по швам! Пред кем стоишь?
Плотников вытянулся.
— У тебя, старый черт, сборища бывают!.. Царя, сукины дети, ждете!..
Я вам покажу царя!.. — Бородин развернулся и ударил старика в ухо.
Удар был крепок. Плотников покачнулся, сквозь стиснутые зубы замычал от боли, в голове звон пошел.
Васютка громко заплакал, побежал в дом.
Тучный Мартемьян Бородин напирал на старика грудью, сжимал кулаки, собирался еще ударить. Плотников пятился.
— За что ж бьете, ваше высокоблагородие, меня, старика? Побойтесь бога… — с горьким укором сказал он.
Мартемьян Бородин, запыхтев, еще раз с силой ткнул казака жирным кулаком в лицо и с грязной руганью зашагал дальше. Из разбитого носа Плотникова потекла кровь. Не вытирая ни слез, ни крови, Плотников вошел в дом.
— Вот, приятели, смотрите, как нашего брата сволочные старшины за верную службу потчуют, — жаловался вылезшим из подполья казакам.
— Да кто тебя? Матюшка Бородин, что ли?
— Он, брюхатый боров, он!
— Эх и дураки мы, ребята, не зарубили его, дьявола, когда растатурица была, — сказал Тимоха Мясников. — Да еще дождется. Быть ему на пике!
Глава 13.
— Как получил сведения сии? Показывай, — звонко приказал узкоплечий Симонов с большим шрамом на щеке. — Писарь, заноси.
— Во избежание новой смуты… — опираясь на клюшку и покашливая, робко начал Кононов. — Ко мне… это самое… пришел, значит, мой крестник, как его… Петр Кочуров, в сильном во хмелю. Во избежание смуты молвит мне: «А вот, говорит, крестный, слухи, говорит, ходят о царе… как его… быдто царь проявился под Яиком». Я, конечно, на крестника загайкал:
«Ой ты, говорю, пьяный дурак. Откудов сии посоромные речи слышал?» Он говорит: «Да Мясников Тимоха брякал мне, токмо никому не приказывал сказывать…» А я возьми да и спроси крестника своего: «А где же, мол, этот проходимец, этот царь упомещается?» А крестник говорит… как его… что, мол, «где-то на Усихе… То ли на Усихе на речке, то ли на кожевниковских хуторах…» Сам пьяный, это верно… Может, и врал все с пьяных глаз… А во избежание смуты, ваше скородие… надо бы… как его… проверку тому месту произвесть.
Тем временем выехали к Пугачеву депутаты войска — Кузьма Фофанов и Дмитрий Лысов. Чтоб отвлечь подозрение, они правились поодиночке и в разное время, сначала в Сластины зимовья, принадлежавшие Мясникову, в десяти верстах от городка. А сам Мясников еще ночью прибыл в это место и поджидал казаков.
Фофанов всегда пользовался доверием товарищей, а юркий Лысов, избежавший, подобно Шигаеву, наказания за бунт, был у бедноты в подозрении. Человек сравнительно зажиточный, смекалистый и настойчивый, он прямо к горлу с ножом пристал к Тимохе Мясникову: возьми да возьми меня к «батюшке». И до того Мясникову надоел, что тот скрепя сердце взял его.
Вот дело сделано, и все трое отправились из Сластиных зимовьев в стан Пугачева. Сутулый, небольшого роста, Лысов, пошевеливая козлиной бородкой на треугольном сухощеком личике, рассказывал разные побаски, беспечно хохотал.
Ну до чего нахрапист этот дьявол Митька!
А вот и караулистое дерево, а вот и стан. Зарубин-Чика, верный страж царя, увидав вдали трех всадников, принял их за передовой отряд объездной команды, что по-казацки — эртаул. «Ах, черти, — подумал он, — придется в бой вступить, людей хватит у нас…» — И стал маячить пикою, что означало: «Не подходи, сопротивляться будем».
— Ха, пугает… Уж не батюшка ли это? — сощурив пронырливые глаза, закатился деланным хохотом сутулый Митька Лысов и, по озорству, тоже стал маячить пикой. Но дальнозоркий Мясников, узнав осанистого Чику-Зарубина, поспешил сделать на рысистой своей лошади беглый круг, что означало: «съезжаются не враги, а товарищи». Такой же ответный круг сделал и Чика.
— Детушки, бегите скорей к старикам, примите коней от них с честию, — приказал под деревом Пугачев бывшим при нем Коновалову и Сидору Кожевникову.
У речки белела царская палатка. Возле нее горел костер, толпились вновь прибывшие к государю люди — казаки и четыре татарина: пожилой плечистый Идыркей Алметьев, прозвищем Идорка, его сын Болтай, еще Барын Мусаев, прозвищем Баранка, и еще старик Аманыч.
Когда Фофанов и Лысов подошли, Пугачев приосанился, сказал громко:
— Здравствуй, войско Яицкое! — и протянул им правую, вниз ладонью, руку. Те, низко наклонясь, облобызали ее. Лысов, мысленно смеючись, подумал: «Ручка навряд ли царская, этакой лапищей волков давить». — Пошто же вы, други мои, прибыли сюда? — спросил Пугачев.
— А прибыли мы в честь поклона вашему величеству, — степенно отозвался Фофанов. — Опричь того хотелось ведать нам, в добром ли вы здоровье…
— Благодарствую. Я великий государь ваш Петр Федорыч. Поставьте меня на престол по-прежнему. Тогда по всей Руси державу казацкую сотворю, сниму с народа все тяготы, горькие слезы вытру, чтоб всякой душе вольготно жилось. А сюда призвал я вас, детушки, чтоб вы оповестили войско собраться ко мне скопом… — Пугачев нахмурил брови и потер ладонью лоб, ему хотелось говорить складно, веско и чтоб не мужичья, не простая его речь была, а складная, как у царя, как у старца Филарета. «Эх, беда… в башке мыслей много, а язык-дурак не вырабатывает». — И я, значит, так порешил… значит, высокие умыслы во мне царские такие… Повелеваю собраться казакам, сот до пяти, об это место в полной походной амуниции. Чуете, господа казаки мои верные? Такожде повелеваю великим моим царским именем оповестить войско ждать меня, государя, на первом же обеде. С пятисотенным верным воинством своим я, великий государь, прибуду к ним.
— Навряд ли, надежа-государь, плавни-то у нас будут, — прервали его Фофанов и Лысов. — Как бы Симонов полковник не отказал нам рыбу-то ловить…
Пугачев прищурился, посоветовался глазами с Чикой и, забрав в горсть бороду, раздумчиво проговорил:
— Хорошо… хорошо… Да и не время, детушки, рыбу ловить. Это верно.
Мы и на другую горазды ловлю, замест багров — пики да ружья, да пушки картечами забьем. А рыба не уйдет. А все ваши протори я царской своей казной покрою. — Пугачев вдруг оживился, вскинул голову, взмахнул рукой:
— И промыслил я, великий государь, идти силой прямо в Яицкий городок. Якобы ведет царь не Яицкое, а Донское войско… Сие будет полковнику Симонову в страх, а нам во славу!
Казаки молчали. За спиной государя стояли подошедшие от костра четверо татар. Махалкой из конского хвоста Идорка усердно отгонял от государя налетавших шмелей и мошкару. Фофанов, кланяясь, сказал:
— Ваше величество, не сумлевайтесь… Мы о ваших приказах войско оповестим…
— Благодарствую. Да вот одежишку бы привезли мне, вишь сряда-то на мне какая, вот я весь тут, — ухмыльнулся Пугачев и потрепал заплатанные штаны. — Даже чекменя нетути.
— Ежели сыщем, привезем, — грубовато ответил Митька Лысов, он вконец разочаровался в «батюшке». — А то, верно, сряда-то у тебя не государева.
Пожалуй, войско увидит в такой сряде, носом закрутит, — и Митька хихикнул.
Пугачев сверкнул на него глазами, Чика из-за спины государя угрожающе Митьке кулаком потряс.
Мясников раскинул на луговине два знамени. Пугачев, прищелкивая языком, полюбовался, сказал:
— Горазд огромные, да мало их, треба еще, — и велел каждое знамя разорвать на две части.
Лысов, Фофанов, Мясников уехали. Навстречу им попались молодой Иван Почиталин и старик Василий Якимыч Плотников, пожелавший скрыться от преследований избившего его старшины Бородина.
Перед поездкой к государю Почиталин-отец трогательно проводил своего сына:
— Служи, служи, Иванушка, делу казацкому. А занадобится, и живот свой за святое дело положь… — и отец поцеловал сына в пушистые льняного цвета кудри.
Пугачев отдыхал в палатке. Широкоплечий Идорка, увешанный кривыми ножами и кинжалами, стоял у входа.
Старик Плотников и Почиталин Иван слезли с лошадей, подошли к палатке.
— Стой, — прошептал Идорка и предупреждающе помаячил им рукой. — Бачка-осударь спать легла…
— Не сплю! — крикнул из палатки Пугачев. — Кто там? Входи!
Старик и юноша, войдя в палатку, опустились на колени пред сидевшим на чурбане возле маленького столика Пугачевым. Столик — четыре вбитых в землю кола, сверху, замест досок, натянут потник из кошмы. На столике взрезанные арбуз и дыня. Пугачев выплюнул семечки, бросил в угол обглоданную арбузную корку, вытер об рубаху руки, усы и бороду и протянул для целования правую руку. С волнением припав к руке, старик Плотников сказал:
— Вот, ваше величество, сей детина шибкий грамотей, казак наш яицкий, Ваня Почиталин.
— Гарно, гарно… Будешь писать по моему указу, молодец, — с чувством особенного удовольствия сказал Пугачев, окидывая внимательным взглядом долговязого, с голубыми глазами, краснощекого юношу.
— Я ведь, ваше величество, пишу больно худо, боюсь, не потрафлю вашей милости, — робко, срывающимся голосом проговорил Почиталин.
— Ништо, ништо, потрафишь… Служи, молодец, я не оставлю тебя…
— Буду стараться, ваше величество, по край ума своего. А это вот вам, извольте, носите оное во здравие, — и Почиталин подал Пугачеву новый зеленый с золотым позументом зипун, шелковый кушак, бешмет подержанный да с бархатным верхом мерлушковую шапку-трухменку.
— От кого же это прислано мне?
— Сей срядой я вашему величеству кланяюсь, — сказал молодец.
— Благодарствую, — проговорил, улыбаясь, Пугачев, поднялся, стал встряхивать зипун с золотыми позументами, — ах, добер, горазд добер, — и натягивать его на себя, зипун в плечах трещал.
— Вот, доездился, толсторожий дурень. Чего глаза-то вылупил? Ищут тебя! Ой ты, горюшко наше… Замест тебя, проклятущий ты дурак, брата Гаврилу твоего сцапали.
Мясников разинул рот, схватился за голову: «загибло дело, пропал государь, погоня будет». Забыв про сапоги и ни слова не сказав жене, он побежал к приятелю казаку Лухманову, схоронился у него на подволоке под крышей и послал хозяйскую девчонку разыскать Степана Кожевникова.
Тот быстро прибежал на зов.
— Степа, друг, — выдавливая из себя слова, заговорил расстроенный Мясников. — Дуй само скоро на Усиху, уведомь батюшку, мол, Мартемьян Бородин ловить его выпустил в поход. Поспешай, Степа, а то всем нам неминучая погибель…
Рано поутру Степан Кожевников примчался на хутор своих братьев.
Старик Шаварновский сказал ему, что его брат, Михайло Кожевников, вчера вечером схвачен розыскным отрядом Бородина и уведен. Степан Кожевников, проскакавший всю ночь, вяло выслушал и, едва не падая от усталости, поплелся в сарай, чтоб хоть чуточку поспать.
— Что ты, в уме ли ты? — зашумел Шаварновский. — Мчи скорей на Усиху, а то все загинем…
Степан, пробурчав: «Шибко уморился я», — кой-как превозмог усталь, окатил голову ключевой водой и мигом выехал в стан царя.
Широкоплечий, статный, тонкий в талии, Пугачев в новом наряде был неузнаваем. Сверкая на солнце золотыми позументами зеленого зипуна, лихо надвинув на густые брови бархатную шапку-трухменку, он важно прохаживался по луговине, рассуждая с десятком окруживших его людей.
Подскакавший Степан Кожевников закричал с седла:
— Что же вы тут! Мясников приказал сказывать вам проворней убираться отсюда… Старшина Бородин ищет вас, сюда спешит. Мишку зацапал, братейника моего…
— Казаки, на конь! — раздалась немедля команда Пугачева.
Все в момент оседлали лошадей, бросили палатку с провиантом и, под водительством Чики, пустились по реке Усихе вскачь.
Эта внезапная тревога была напрасной, скорой опасности не предстояло: старшина Мартемьян Бородин с арестованным Михаилом Кожевниковым возвратились в Яицкий городок.
Допрос, длившийся четыре часа, чинил сам полковник Симонов. На все вопросы: где Мясников, жил ли у них на хуторе злодей, именующий себя царем, куда он скрылся? — Михаил Кожевников сначала ответил отказом, затем, после истязания плетьми, открыл, что знал.
Полковник Симонов живо отправил на Усиху, где караулистое дерево, отряд из тридцати казаков под началом двух сотников и сержанта с приказом схватить «злодея» и всю его воровскую шайку (Симонову еще неизвестно было имя самозванца, он называл его — «злодей»).
…Проскакали вмах верст пять. Вдруг Чика заполошно крикнул:
— Стой! — и, обратясь к ехавшему рядом с ним Идыркею, бросил:
— Глянь, высмотрень хоронится…
— Адя-адя! — и татарин с Чикой помчались к кустам, где, припадая к коню, старался спрятаться наездник.
Вместе с Пугачевым все остановились, с горячим любопытством наблюдая за погоней.
Вскоре показались Идыркей с Чикой. Татарин вел на аркане приземистого, простоволосого человека, одетого в зеленый ватник. Он был пьян или притворился пьяным, шел пошатываясь. Его круглое, щекастое лицо бессмысленно улыбалось, хищные рысьи глаза смотрели на поджидавших его всадников с наглостью.
— Это писаришка симоновский, ваше величество, — сказал Пугачеву Ваня Почиталин. — А ране-то он Матюшке Бородину служил. Из богатеньких, бедности не мирволил. Теперя пропил все, забулдыга…
Идыркей снял с него петлю и, держа в руке наготове кривой нож, ждал приказа.
— Сколько тебе, Иуда, высмотрень проклятый, Симонов-то платит за предательство твое? — зашумели казаки.
— Много… А вам, братцы казаки, заплатит того боле, — буркнул высмотрень. — Эге ж, да тут много вас, голубчиков… Степка Кожевников, Ванька Почиталин, Кочуровы братейники, Плотников старый черт, Чика… Эге ж! Ну и погуляет же по вашим спинам плетка… Не отвертитесь, голубчики…
— Молчи, козье вымя, Иуда, леший, — заругались казаки, сверкая взорами. Старик Плотников судорожно ухватился за рукоятку сабли.
— Эге ж… А это что за чучело? Кабудь не нашинский, — мотнул высмотрень круглой головой на Пугачева. — Э-ге-ге-е-е, так вот вы какого вора царем-то своим… Хватай его, господа казаки, прощенье примете!..
И без того угрюмые брови Пугачева сдвинулись, в широко распахнутых глазах засверкали огни, он наехал конем на прощелыжника, раздельно спросил:
— Кто вор?
Тот открыл рот и в страхе попятился от всадника. Сделалось необычайно тихо, все как бы омертвело вокруг.
Сдерживая гнев в груди, Пугачев снова повторил:
— Кто вор?
— Ты вор! — с пьяной отчаянностью выкрикнул предатель и, обомлев, быстро-быстро посунулся назад.
Со свистом сверкнула в воздухе кривая сабля. Пугачев с такой неимоверной силой рубанул предателя, что у того кисть вскинутой руки и круглая рысья голова отлетели прочь.
— Гга-а-хх, — гулко раздалось вокруг, и казачьи груди сразу во всю мочь задышали.
— Убрать падаль! — приказал Пугачев.
— Да чего, батюшка, ваше величество, убирать эту стерву-то, — весь трясясь, проговорил Чика. — Его, гада, сей же ночью волки слопают…
Дозволь, батюшка, сабельку твою в порядок привести, — он осторожно взял из рук Пугачева блестевшую на солнце саблю, с усердием вытер ее о полынь-траву, затем о полу своего чекменя и, низко поклонясь, подал Пугачеву.
Опять все двинулись вперед. Скакали молча. Казаки только переглядывались друг с другом да, таясь, показывали глазами на Пугачева.
Да-а-а, они не промахнулись: «батюшка» на согрубителей, на поперечников мирских — лют. Он, свет, сумеет народную силенку в своих могутных руках держать. С этаким можно вершить немалые дела. Жить да быть ему, долго здравствовать!
Пугачев тоже не проронил ни слова. Бурная вспышка гнева постепенно затихала в нем.
Проскакав от стана верст десять, Пугачев предложил путникам свернуть в степь.
— Ой, бачка-осударь, пошто нам степями колесить, хурда-мурда делать, а езжай хутор Толкачев, там и людей, борони бог, много нахватаешь, — сняв с головы малахай, почтительно советовал государю крепыш Идорка.
— А ты?
— Моя татарским кибиткам пойдет, наберу людей, выезжать буду на дорогу, вас выжидать. Как побежишь в городок, и мы к тебе всем гамузом пристанем.
Кони стали в круг, Пугачев посредине. Держали совет, что делать.
Чика, пошептавшись с Иваном Почиталиным, сказал:
— Идорка дело толкует. Нужно пробираться к Толкачевым хуторам. Может, там и верно народ есть — казаки войсковой руки, да и новые подойдут. Тогда на городок пойдем с ними. А нет, — на Узени ударимся, там место скрытное, камыш.
— А как вы полагаете, Кочуровы? — и Пугачев раздумчиво перевел на братьев глаза.
— Я в полном согласье, — ответил Караваев.
— А ты, Горшков?
— Да чего про меня толковать, я не спячусь. А спячусь — убейте, — басистым голосом проговорил безбородый, как скопец, Максим Горшков.
В тесной бане каганец погашен, лишь в каменке раскаленные угли золотились, красноватые отблески мягко ошаривали напряженные лица казаков.
Умный Шигаев, мазнув пальцами по надвое расчесанной бороде и покашляв, неторопливую, дельную речь повел:
— Ну, други, не единожды советования промежду нас были, и, видать по всему, домыслили мы принять на себя почин к объявлению войску Яицкому, что рекомый Пугачев есть истинный и природный царь Петр Федорыч. Стало, отныне мы берем объявившегося государя под свое защищение и ставим над собою властелином.
Все притихли, едва переводили дыхание. Складные, значительные слова товарища глубоко западали в душу, пьянили кровь.
— А кто из нас сему воспротивится, того смертию казнить, — гулко добавил Максим Горшков.
— Это верно, — подтвердили все, — чтоб страх среди нас был за дело наше общее.
— Слушай дальше, казаки, — помедля, сказал Максим Шигаев. — У нас, на Яике, жизнь ныне учинилась трудная, и удовольствия никакого мы от Петербурга не получили. Так ли, братья казаки? И злоба неутолимая на толикую несправедливость завсегда крылась в нас и доныне кроется. А вот таперь время приспело, и случай удобный в руки нам пал. Стало, приняв государя, мы чаем, что будет он восстановителем изничтоженных прав наших, вольностей наших и обрядов дедовских, а бари всяких господишек, кои всем деле больше всего умничают, он скорнем истребит силою народною… Да он, батюшка, и сам такожде мыслит, он, батюшка, с очей на очи сказывал мне сие. Опричь того, я чаю, что сила наша умножится и приумножится от черни, коя тоже вся вконец разорена.
Совет закончился обоюдною клятвою и целованием креста, который был захвачен с собою предусмотрительным Караваевым. Все пятеро облобызались друг с другом, говоря: «Бог нам в помощь… Дай-то господи… Либо головы положим, либо здоровы будем и во счастии. И ты будь здрав, государь Петр Федорыч!»
Взволнованные казаки роняли слезы, но тьма скрывала эти их слезы от них самих.
3
Петербургским ставленником, комендантом Симоновым, были пущены в народ соглядатаи. Они толкались по кабакам и базарам, прикидывались простачками или пьяными, пытались завести разговоры по душам, но казаки сразу узнавали их.— Молчком, братцы… Высмотрень идет, сыщик комендантский.
Иной казак-запивоха и взболтнет что-нибудь в питейном и выкрикнет с угрозой:
— Погодь, погодь, скоро добрая учнется раскачка! Весь Яик на дыбы подымется…
Его хватали, волокли «еле можахом» в канцелярию, давали проспаться, а на допросе он, знай, одно твердил: «Ничего не помню, зря ума молол, гораздо пьян был». Ему всписывали спину, морили суток трое в каталаге и ни с чем выбрасывали.
Коменданту полковнику Симонову крайне нужно было знать, где скрывается преступный человек, принявший на себя имя покойного государя, и кто те злоумыслители, которые укрывают самозванца. Но казаки столь крепко спаяны и молчаливы, что Симонов никак не может залучить в свои сети хотя бы одного предателя-доносчика. Даже приведенный сюда из Малыковки арестант Еремина Курица не смог дать нужных о Пугачеве сведений. Симонов выходил из себя, посылал во все стороны розыскные отряды, но толку не было.
Меж тем партия Пугачева не дремала, молва о царе шла теперь по городку между степенными людьми более открыто. Старый казак Плотников, пригласив к себе соседа казака «середовича» Якова Почиталина, вел с ним разговор.
Василий Якимыч Плотников, пользовался всеобщим уважением, к нему стекались все новости и часто приходили казаки за советами. Его дом не богат, но гостеприимен. Старик жил со своей старухой и внуком Васькой, а сын был убит в прошлогоднюю усобицу.
— Великие милости нам царь обещает, — говорил Плотников. Он благообразный, бородатый, с большой лысиной и крючковатым, как у филина, носом. — Как ты думаешь, следует ли нам принять его?
— А как же не принять, Василь Якимыч? — почтительно ответил старику пожилой усатый Почиталин. — Ведь житьишко наше день ото дня гаже.
Пришел на огонек молодой казак Сидор Кожевников, поздоровался со стариками, отвел хозяина к печке, зашептал:
— По важному делу к тебе, Василий Якимыч.
— Да ты не таись. Почиталин — свой человек.
Сидор взглянул в открытое, большеусое со впалыми щеками лицо Почиталина и, присев на лавку, обратился к хозяину:
— Государь требует, Василий Якимыч, как можно постараться о хорунках.
Не поможешь ли, Василий Якимыч? Мы искали, да…
И не успел он досказать, как явился краснощекий Тимоха Мясников и стал тоже говорить о знаменах.
— Да еще государь наказывал голи разных цветов купить, да шелку, да галуна. А денег не дал. А у меня за душой хоть бы грош.
— Денег я собрал, — ответил хозяин и полез в сундук. — Я десять рублев собрал, кто два, кто рубль пожертвовал. Хватит, поди, — он вытащил из сундука матерчатый сверток.
— Ну-ка, держи, Тимофей, давай размотаем.
Два огромных войсковых знамени, старых и потрепанных, сероватого и синего цвета протянулись от стены к стене.
— Да откуда ты это, Василий Якимыч?! — воскликнули трое гостей и восторженно заулыбались. — Ведь это наши, войсковые…
— Они, они, — ответил хозяин, лысина его блестела, борода шевелилась от самодовольной улыбки. — Как есть они. Государыней жалованные войску.
Это мне один детина притащил. Как убивали генерала Траубенберга, казак Дроздов спроворил из войсковой избы стянуть.
— Государыня — войску, а войско государю их пожалует! — и здоровяк Тимоха Мясников захохотал.
— Ну, а батюшка-т не собирается в городок прибыть? — спросил Почиталин.
— Нет, — ответил Мясников. — Я об этом толковал государю, он сказал:
«А пошто я к ним воровски поеду? Пущай-ка лучше войско пришлет ко мне выборных своих, старичков либо середовичей, тогда, говорит, я усоветуюсь с ними о дальнейшем». Да еще говорит: «Всенепременно письменного человека добудьте мне, чтоб с бумагой явился, с чернилами». Вот что молвил батюшка.
Казаки помолчали, подумали. Ни Плотников, ни Почиталин, разумеется, не знали, что «батюшка» не царь, а такой же простой казак, как и они.
— Слышь-ка, Яков Митрич, — обратился хозяин к Почиталину, — чего нам долго грамотея-то искать? Посылай-ка к государю Ивана своего… Чего лучше.
Глаза Почиталина горделиво заблестели, он подергал длинный серый ус, сказал смиренно:
— Да, поди, молод для этаких делов мой Иванушка-т… Правда, голова-то золотая у него и книжки многие с отрочества читывал, а чего он в государевом деле смыслит?
— Брось, брось! — посыпались на него подзадоривающие восклицания. — Царь не станет с него строго взыскивать. Парень натореет живо, а в почете-то будет в каком… Ого!
Морщинистые щеки Почиталина-отца вспыхнули. Потупив глаза в пол, проговорил:
— Что ж, ежели ваш совет да его усердье будет, благословлю сынка, благословлю.
В этот миг раздался резкий стук в закрытое ставнями окно. Хозяин крикнул:
— Васютка знак подает… Лезь, приятели, в подвал, хоронись! Знамена хватай с собой! — и погасил огонь.
Закрыв за ними люк, перекрестился и, нервно вздрагивая, вышел на улицу. Поздний вечер был. Медленно, вдоль улицы, направляясь к его дому, шел патруль. Солдаты громко разговаривали, смеялись, их объемистые короткие трубки попыхивали сквозь сутемень огоньками и дымили.
— Есть в доме кто чужой? — спросил Плотникова старший.
— Никого нетути… Свои только.
— Не ждешь ли царя, старик? — крикнул седой капрал с косичкой и захохотал.
— Окстись, служивый, — продрожал голосом перепуганный Плотников. — Отродясь не слыхивал. Какой такой царь? Откудов он?
— Тебе о том лучше знать, — на ходу сказал капрал. — Кое-кто у нас на примете имеется из ваших. — И патруль, удаляясь, растаял во тьме.
Плотников проводил их ненавистным взором, постоял, подумал, поблагодарил притаившегося у ворот внучка своего Васютку, что караулит хорошо, и хотел уже домой идти, как вдруг показался из-за угла пьяный старшина Мартемьян Бородин. Этот богач, из-за плутней которого разгорелось кровавое дело яицких казаков, распоряжением Петербурга снова был восстановлен в своих правах. За самостоятельный характер Плотникова, за смелые его речи на войсковых кругах Бородин считал старого казака личным своим врагом.
— Стой, казак! — заорал он, когда Плотников повернулся было к калитке. — Руки по швам! Пред кем стоишь?
Плотников вытянулся.
— У тебя, старый черт, сборища бывают!.. Царя, сукины дети, ждете!..
Я вам покажу царя!.. — Бородин развернулся и ударил старика в ухо.
Удар был крепок. Плотников покачнулся, сквозь стиснутые зубы замычал от боли, в голове звон пошел.
Васютка громко заплакал, побежал в дом.
Тучный Мартемьян Бородин напирал на старика грудью, сжимал кулаки, собирался еще ударить. Плотников пятился.
— За что ж бьете, ваше высокоблагородие, меня, старика? Побойтесь бога… — с горьким укором сказал он.
Мартемьян Бородин, запыхтев, еще раз с силой ткнул казака жирным кулаком в лицо и с грязной руганью зашагал дальше. Из разбитого носа Плотникова потекла кровь. Не вытирая ни слез, ни крови, Плотников вошел в дом.
— Вот, приятели, смотрите, как нашего брата сволочные старшины за верную службу потчуют, — жаловался вылезшим из подполья казакам.
— Да кто тебя? Матюшка Бородин, что ли?
— Он, брюхатый боров, он!
— Эх и дураки мы, ребята, не зарубили его, дьявола, когда растатурица была, — сказал Тимоха Мясников. — Да еще дождется. Быть ему на пике!
Глава 13.
«Здравствуй, войско яицкое!»
1
Пред полковником Симоновым, в комендантской канцелярии стоял колченогий отставной казак Кононов.— Как получил сведения сии? Показывай, — звонко приказал узкоплечий Симонов с большим шрамом на щеке. — Писарь, заноси.
— Во избежание новой смуты… — опираясь на клюшку и покашливая, робко начал Кононов. — Ко мне… это самое… пришел, значит, мой крестник, как его… Петр Кочуров, в сильном во хмелю. Во избежание смуты молвит мне: «А вот, говорит, крестный, слухи, говорит, ходят о царе… как его… быдто царь проявился под Яиком». Я, конечно, на крестника загайкал:
«Ой ты, говорю, пьяный дурак. Откудов сии посоромные речи слышал?» Он говорит: «Да Мясников Тимоха брякал мне, токмо никому не приказывал сказывать…» А я возьми да и спроси крестника своего: «А где же, мол, этот проходимец, этот царь упомещается?» А крестник говорит… как его… что, мол, «где-то на Усихе… То ли на Усихе на речке, то ли на кожевниковских хуторах…» Сам пьяный, это верно… Может, и врал все с пьяных глаз… А во избежание смуты, ваше скородие… надо бы… как его… проверку тому месту произвесть.
Тем временем выехали к Пугачеву депутаты войска — Кузьма Фофанов и Дмитрий Лысов. Чтоб отвлечь подозрение, они правились поодиночке и в разное время, сначала в Сластины зимовья, принадлежавшие Мясникову, в десяти верстах от городка. А сам Мясников еще ночью прибыл в это место и поджидал казаков.
Фофанов всегда пользовался доверием товарищей, а юркий Лысов, избежавший, подобно Шигаеву, наказания за бунт, был у бедноты в подозрении. Человек сравнительно зажиточный, смекалистый и настойчивый, он прямо к горлу с ножом пристал к Тимохе Мясникову: возьми да возьми меня к «батюшке». И до того Мясникову надоел, что тот скрепя сердце взял его.
Вот дело сделано, и все трое отправились из Сластиных зимовьев в стан Пугачева. Сутулый, небольшого роста, Лысов, пошевеливая козлиной бородкой на треугольном сухощеком личике, рассказывал разные побаски, беспечно хохотал.
Ну до чего нахрапист этот дьявол Митька!
А вот и караулистое дерево, а вот и стан. Зарубин-Чика, верный страж царя, увидав вдали трех всадников, принял их за передовой отряд объездной команды, что по-казацки — эртаул. «Ах, черти, — подумал он, — придется в бой вступить, людей хватит у нас…» — И стал маячить пикою, что означало: «Не подходи, сопротивляться будем».
— Ха, пугает… Уж не батюшка ли это? — сощурив пронырливые глаза, закатился деланным хохотом сутулый Митька Лысов и, по озорству, тоже стал маячить пикой. Но дальнозоркий Мясников, узнав осанистого Чику-Зарубина, поспешил сделать на рысистой своей лошади беглый круг, что означало: «съезжаются не враги, а товарищи». Такой же ответный круг сделал и Чика.
— Детушки, бегите скорей к старикам, примите коней от них с честию, — приказал под деревом Пугачев бывшим при нем Коновалову и Сидору Кожевникову.
У речки белела царская палатка. Возле нее горел костер, толпились вновь прибывшие к государю люди — казаки и четыре татарина: пожилой плечистый Идыркей Алметьев, прозвищем Идорка, его сын Болтай, еще Барын Мусаев, прозвищем Баранка, и еще старик Аманыч.
Когда Фофанов и Лысов подошли, Пугачев приосанился, сказал громко:
— Здравствуй, войско Яицкое! — и протянул им правую, вниз ладонью, руку. Те, низко наклонясь, облобызали ее. Лысов, мысленно смеючись, подумал: «Ручка навряд ли царская, этакой лапищей волков давить». — Пошто же вы, други мои, прибыли сюда? — спросил Пугачев.
— А прибыли мы в честь поклона вашему величеству, — степенно отозвался Фофанов. — Опричь того хотелось ведать нам, в добром ли вы здоровье…
— Благодарствую. Я великий государь ваш Петр Федорыч. Поставьте меня на престол по-прежнему. Тогда по всей Руси державу казацкую сотворю, сниму с народа все тяготы, горькие слезы вытру, чтоб всякой душе вольготно жилось. А сюда призвал я вас, детушки, чтоб вы оповестили войско собраться ко мне скопом… — Пугачев нахмурил брови и потер ладонью лоб, ему хотелось говорить складно, веско и чтоб не мужичья, не простая его речь была, а складная, как у царя, как у старца Филарета. «Эх, беда… в башке мыслей много, а язык-дурак не вырабатывает». — И я, значит, так порешил… значит, высокие умыслы во мне царские такие… Повелеваю собраться казакам, сот до пяти, об это место в полной походной амуниции. Чуете, господа казаки мои верные? Такожде повелеваю великим моим царским именем оповестить войско ждать меня, государя, на первом же обеде. С пятисотенным верным воинством своим я, великий государь, прибуду к ним.
— Навряд ли, надежа-государь, плавни-то у нас будут, — прервали его Фофанов и Лысов. — Как бы Симонов полковник не отказал нам рыбу-то ловить…
Пугачев прищурился, посоветовался глазами с Чикой и, забрав в горсть бороду, раздумчиво проговорил:
— Хорошо… хорошо… Да и не время, детушки, рыбу ловить. Это верно.
Мы и на другую горазды ловлю, замест багров — пики да ружья, да пушки картечами забьем. А рыба не уйдет. А все ваши протори я царской своей казной покрою. — Пугачев вдруг оживился, вскинул голову, взмахнул рукой:
— И промыслил я, великий государь, идти силой прямо в Яицкий городок. Якобы ведет царь не Яицкое, а Донское войско… Сие будет полковнику Симонову в страх, а нам во славу!
Казаки молчали. За спиной государя стояли подошедшие от костра четверо татар. Махалкой из конского хвоста Идорка усердно отгонял от государя налетавших шмелей и мошкару. Фофанов, кланяясь, сказал:
— Ваше величество, не сумлевайтесь… Мы о ваших приказах войско оповестим…
— Благодарствую. Да вот одежишку бы привезли мне, вишь сряда-то на мне какая, вот я весь тут, — ухмыльнулся Пугачев и потрепал заплатанные штаны. — Даже чекменя нетути.
— Ежели сыщем, привезем, — грубовато ответил Митька Лысов, он вконец разочаровался в «батюшке». — А то, верно, сряда-то у тебя не государева.
Пожалуй, войско увидит в такой сряде, носом закрутит, — и Митька хихикнул.
Пугачев сверкнул на него глазами, Чика из-за спины государя угрожающе Митьке кулаком потряс.
Мясников раскинул на луговине два знамени. Пугачев, прищелкивая языком, полюбовался, сказал:
— Горазд огромные, да мало их, треба еще, — и велел каждое знамя разорвать на две части.
Лысов, Фофанов, Мясников уехали. Навстречу им попались молодой Иван Почиталин и старик Василий Якимыч Плотников, пожелавший скрыться от преследований избившего его старшины Бородина.
Перед поездкой к государю Почиталин-отец трогательно проводил своего сына:
— Служи, служи, Иванушка, делу казацкому. А занадобится, и живот свой за святое дело положь… — и отец поцеловал сына в пушистые льняного цвета кудри.
Пугачев отдыхал в палатке. Широкоплечий Идорка, увешанный кривыми ножами и кинжалами, стоял у входа.
Старик Плотников и Почиталин Иван слезли с лошадей, подошли к палатке.
— Стой, — прошептал Идорка и предупреждающе помаячил им рукой. — Бачка-осударь спать легла…
— Не сплю! — крикнул из палатки Пугачев. — Кто там? Входи!
Старик и юноша, войдя в палатку, опустились на колени пред сидевшим на чурбане возле маленького столика Пугачевым. Столик — четыре вбитых в землю кола, сверху, замест досок, натянут потник из кошмы. На столике взрезанные арбуз и дыня. Пугачев выплюнул семечки, бросил в угол обглоданную арбузную корку, вытер об рубаху руки, усы и бороду и протянул для целования правую руку. С волнением припав к руке, старик Плотников сказал:
— Вот, ваше величество, сей детина шибкий грамотей, казак наш яицкий, Ваня Почиталин.
— Гарно, гарно… Будешь писать по моему указу, молодец, — с чувством особенного удовольствия сказал Пугачев, окидывая внимательным взглядом долговязого, с голубыми глазами, краснощекого юношу.
— Я ведь, ваше величество, пишу больно худо, боюсь, не потрафлю вашей милости, — робко, срывающимся голосом проговорил Почиталин.
— Ништо, ништо, потрафишь… Служи, молодец, я не оставлю тебя…
— Буду стараться, ваше величество, по край ума своего. А это вот вам, извольте, носите оное во здравие, — и Почиталин подал Пугачеву новый зеленый с золотым позументом зипун, шелковый кушак, бешмет подержанный да с бархатным верхом мерлушковую шапку-трухменку.
— От кого же это прислано мне?
— Сей срядой я вашему величеству кланяюсь, — сказал молодец.
— Благодарствую, — проговорил, улыбаясь, Пугачев, поднялся, стал встряхивать зипун с золотыми позументами, — ах, добер, горазд добер, — и натягивать его на себя, зипун в плечах трещал.
2
Между тем Тимофей Мясников приехал в городок домой, чтоб сшить себе сапоги и снова мчаться к Пугачеву. На него с плачем набросилась жена:— Вот, доездился, толсторожий дурень. Чего глаза-то вылупил? Ищут тебя! Ой ты, горюшко наше… Замест тебя, проклятущий ты дурак, брата Гаврилу твоего сцапали.
Мясников разинул рот, схватился за голову: «загибло дело, пропал государь, погоня будет». Забыв про сапоги и ни слова не сказав жене, он побежал к приятелю казаку Лухманову, схоронился у него на подволоке под крышей и послал хозяйскую девчонку разыскать Степана Кожевникова.
Тот быстро прибежал на зов.
— Степа, друг, — выдавливая из себя слова, заговорил расстроенный Мясников. — Дуй само скоро на Усиху, уведомь батюшку, мол, Мартемьян Бородин ловить его выпустил в поход. Поспешай, Степа, а то всем нам неминучая погибель…
Рано поутру Степан Кожевников примчался на хутор своих братьев.
Старик Шаварновский сказал ему, что его брат, Михайло Кожевников, вчера вечером схвачен розыскным отрядом Бородина и уведен. Степан Кожевников, проскакавший всю ночь, вяло выслушал и, едва не падая от усталости, поплелся в сарай, чтоб хоть чуточку поспать.
— Что ты, в уме ли ты? — зашумел Шаварновский. — Мчи скорей на Усиху, а то все загинем…
Степан, пробурчав: «Шибко уморился я», — кой-как превозмог усталь, окатил голову ключевой водой и мигом выехал в стан царя.
Широкоплечий, статный, тонкий в талии, Пугачев в новом наряде был неузнаваем. Сверкая на солнце золотыми позументами зеленого зипуна, лихо надвинув на густые брови бархатную шапку-трухменку, он важно прохаживался по луговине, рассуждая с десятком окруживших его людей.
Подскакавший Степан Кожевников закричал с седла:
— Что же вы тут! Мясников приказал сказывать вам проворней убираться отсюда… Старшина Бородин ищет вас, сюда спешит. Мишку зацапал, братейника моего…
— Казаки, на конь! — раздалась немедля команда Пугачева.
Все в момент оседлали лошадей, бросили палатку с провиантом и, под водительством Чики, пустились по реке Усихе вскачь.
Эта внезапная тревога была напрасной, скорой опасности не предстояло: старшина Мартемьян Бородин с арестованным Михаилом Кожевниковым возвратились в Яицкий городок.
Допрос, длившийся четыре часа, чинил сам полковник Симонов. На все вопросы: где Мясников, жил ли у них на хуторе злодей, именующий себя царем, куда он скрылся? — Михаил Кожевников сначала ответил отказом, затем, после истязания плетьми, открыл, что знал.
Полковник Симонов живо отправил на Усиху, где караулистое дерево, отряд из тридцати казаков под началом двух сотников и сержанта с приказом схватить «злодея» и всю его воровскую шайку (Симонову еще неизвестно было имя самозванца, он называл его — «злодей»).
…Проскакали вмах верст пять. Вдруг Чика заполошно крикнул:
— Стой! — и, обратясь к ехавшему рядом с ним Идыркею, бросил:
— Глянь, высмотрень хоронится…
— Адя-адя! — и татарин с Чикой помчались к кустам, где, припадая к коню, старался спрятаться наездник.
Вместе с Пугачевым все остановились, с горячим любопытством наблюдая за погоней.
Вскоре показались Идыркей с Чикой. Татарин вел на аркане приземистого, простоволосого человека, одетого в зеленый ватник. Он был пьян или притворился пьяным, шел пошатываясь. Его круглое, щекастое лицо бессмысленно улыбалось, хищные рысьи глаза смотрели на поджидавших его всадников с наглостью.
— Это писаришка симоновский, ваше величество, — сказал Пугачеву Ваня Почиталин. — А ране-то он Матюшке Бородину служил. Из богатеньких, бедности не мирволил. Теперя пропил все, забулдыга…
Идыркей снял с него петлю и, держа в руке наготове кривой нож, ждал приказа.
— Сколько тебе, Иуда, высмотрень проклятый, Симонов-то платит за предательство твое? — зашумели казаки.
— Много… А вам, братцы казаки, заплатит того боле, — буркнул высмотрень. — Эге ж, да тут много вас, голубчиков… Степка Кожевников, Ванька Почиталин, Кочуровы братейники, Плотников старый черт, Чика… Эге ж! Ну и погуляет же по вашим спинам плетка… Не отвертитесь, голубчики…
— Молчи, козье вымя, Иуда, леший, — заругались казаки, сверкая взорами. Старик Плотников судорожно ухватился за рукоятку сабли.
— Эге ж… А это что за чучело? Кабудь не нашинский, — мотнул высмотрень круглой головой на Пугачева. — Э-ге-ге-е-е, так вот вы какого вора царем-то своим… Хватай его, господа казаки, прощенье примете!..
И без того угрюмые брови Пугачева сдвинулись, в широко распахнутых глазах засверкали огни, он наехал конем на прощелыжника, раздельно спросил:
— Кто вор?
Тот открыл рот и в страхе попятился от всадника. Сделалось необычайно тихо, все как бы омертвело вокруг.
Сдерживая гнев в груди, Пугачев снова повторил:
— Кто вор?
— Ты вор! — с пьяной отчаянностью выкрикнул предатель и, обомлев, быстро-быстро посунулся назад.
Со свистом сверкнула в воздухе кривая сабля. Пугачев с такой неимоверной силой рубанул предателя, что у того кисть вскинутой руки и круглая рысья голова отлетели прочь.
— Гга-а-хх, — гулко раздалось вокруг, и казачьи груди сразу во всю мочь задышали.
— Убрать падаль! — приказал Пугачев.
— Да чего, батюшка, ваше величество, убирать эту стерву-то, — весь трясясь, проговорил Чика. — Его, гада, сей же ночью волки слопают…
Дозволь, батюшка, сабельку твою в порядок привести, — он осторожно взял из рук Пугачева блестевшую на солнце саблю, с усердием вытер ее о полынь-траву, затем о полу своего чекменя и, низко поклонясь, подал Пугачеву.
Опять все двинулись вперед. Скакали молча. Казаки только переглядывались друг с другом да, таясь, показывали глазами на Пугачева.
Да-а-а, они не промахнулись: «батюшка» на согрубителей, на поперечников мирских — лют. Он, свет, сумеет народную силенку в своих могутных руках держать. С этаким можно вершить немалые дела. Жить да быть ему, долго здравствовать!
Пугачев тоже не проронил ни слова. Бурная вспышка гнева постепенно затихала в нем.
Проскакав от стана верст десять, Пугачев предложил путникам свернуть в степь.
— Ой, бачка-осударь, пошто нам степями колесить, хурда-мурда делать, а езжай хутор Толкачев, там и людей, борони бог, много нахватаешь, — сняв с головы малахай, почтительно советовал государю крепыш Идорка.
— А ты?
— Моя татарским кибиткам пойдет, наберу людей, выезжать буду на дорогу, вас выжидать. Как побежишь в городок, и мы к тебе всем гамузом пристанем.
Кони стали в круг, Пугачев посредине. Держали совет, что делать.
Чика, пошептавшись с Иваном Почиталиным, сказал:
— Идорка дело толкует. Нужно пробираться к Толкачевым хуторам. Может, там и верно народ есть — казаки войсковой руки, да и новые подойдут. Тогда на городок пойдем с ними. А нет, — на Узени ударимся, там место скрытное, камыш.
— А как вы полагаете, Кочуровы? — и Пугачев раздумчиво перевел на братьев глаза.