Страница:
На верхней палубе Каспер чуть не упал без чувств от опьянившего его чистого морского воздуха.
На палубе маячили три силуэта: Керим-эффенди, Мусульманкул и еще незнакомый Касперу человек. Керим задал по-турецки какой-то вопрос Мусульманкулу, а тот тотчас же повторил его по-турецки же Касперу. Юноша понял, что речь идет о звездах, об управлении кораблем, но пожал плечами. Хоть он и научился за это время понимать по-турецки, но не хотел показывать этого врагам.
Тогда Мусульманкул обратился к нему по-итальянски:
– Слушай, неверный пес! Уважаемый Керим-эффенди слышал, что ты можешь по звездам вести корабль. Это правда? – Слова «неверный пес» Мусульманкул произнес по-турецки.
– Мне действительно приходилось водить корабль ночью по звездам, – ответил Каспер коротко.
– Кормчий Мухтар заболел… Сможешь ты завтра вести корабль? – спросил Мусульманкул грозно.
– Если будет господня воля, смогу, – скромно ответил Каспер, едва преодолевая волнение.
– Хорошо. Поведешь галеру вместе с лоцманом, – Мусульманкул показал на третьего человека, молчаливо слушавшего их разговор. – А ты, Григоро, отвечаешь за галеру в опасных местах!
– Слушаю, господин! – низко поклонился лоцман.
– Мусульманкул, ты докладывал мне, что на левом борту надо кое-где зашпаклевать пазы. Все исполнено?
– Господин, если аллаху будет угодно, послезавтра же к вечеру все будет готово.
– Только к вечеру?! Нет силы и крепости, кроме как у аллаха! – с гневом закричал Керим. – Послезавтра я должен погрузить новых рабов и отправиться в путь!
– Прости, уважаемый господин, но что я за собака, чтобы выйти в море с дырявым бортом?! Море не терпит излишней торопливости.
– Ладно, пусть будет по-твоему, – проворчал Керим, – но, если послезавтра мы к вечеру не отплывем, клянусь аллахом, я повешу тебя на мачте, великий мореплаватель! Ступай и выполняй, что тебе велено!
Мусульманкул приложил руку ко лбу и к груди и низко поклонился. Затем, схватив Каспера за рукав, потащил его к трапу.
– Ну, полезай, неверный пес! – орал он по-итальянски. – Поживее поворачивайся! – А уже в трюме он, оглянувшись, шепнул юноше в самое ухо по-польски: – Терпение, мой мальчик! Надейся! Письмо канонику Копернику я доставил… Потом все расскажу, но пока – терпение!
Матка бозка, пан Езус – польская речь! Сколько лет Каспер ее не слышал!
И вдруг Вуек грубо заорал по-турецки:
– Ступай, собака!
На прощанье он ухитрился все-таки пожать Касперу руку и вышел, не переставая ругаться.
Когда боцман произнес имя «Коперник», Каспер пошатнулся, и сердце его бешено забилось. Так, значит, недаром он переносил все эти годы страдания и унижения, не зря избивали его бичом и обходились с ним, как с собакой! Учитель получил письмо магистра! Каспер дрожал от нетерпения, так хотелось ему поскорее услышать все, все!
Ради этого стоило принять муки, томиться в рабстве и даже отдать свою жизнь… Вуек здесь, на галере, это недаром! Может быть, близка уже желанная свобода, родная польская земля, Лидзбарк, Гданьск, Краков… Как сквозь туман мелькнул и скрылся нежный, теплый образ любимой Митты. На глазах Каспера навернулись слезы.
Седой украинец, с нетерпением дожидавшийся возвращения соседа, наклонился к уху юноши:
– Ага, братику, что я говорил! Ну, как наши дела?
– Надейся, дядя Охрим… Пан Конопка сказал, чтобы я надеялся. Ой, не человек он, а ангел господень!
– Ангел? Я таких черных да бородатых ангелов еще не видел на святых образах… Ну, пускай он будет ангел… Так что же он тебе сказал, тот ангел?
– Он успел только сказать, чтобы мы надеялись. Больше пока я ничего не знаю…
– Чтобы надеялись?.. А на кого же в здешнем море надеяться, как не на наших казаков? Ну, помогай боже нам, несчастным! – И старик, перекрестившись, закрыл глаза.
А Каспер не мог уснуть всю ночь. Он задремал только тогда, когда сквозь весельные отверстия в бортах вместе с холодком проник серый свет утра и издали, с константинопольских минаретов, донесся заунывный напев муэдзина.
С обычной руганью и проклятиями Мусульманкул ворвался на гребную палубу.
– Эй ты, рыжий пес! За мной! – грозно зарычал он, потрясая треххвосткой.
Каспер поднялся за ним на палубу.
– Перед вечерней зарей отплываем, – пробормотал Вуек скороговоркой и тут же громко приказал: – Ступай за мной, да сгорит твой отец, паршивец! Будешь таскать мешки на корабль!
На берегу они подошли к сложенным рядами мешкам. Здесь, за мешками, их никто не мог ни видеть, ни слышать. Вуек оглянулся и тихо сказал:
– Все сделано. Я видел обоих каноников. Турком я переоделся с благословения отца Гизе. Волосы, усы, брови и бороду мне выкрасил один мавр. Ни водой, ни мылом не отмоешь… Что моя пани Якубова запоет, когда мы вернемся?! – Это он добавил, чтобы обнадежить Каспера. – Много мне пришлось постранствовать, пока я нашел тебя. Был и в Каире я, и в Константинополе, и в Кафе, и в Александрии… С верным человеком я послал весточку атаману казачьему Шкурко. Сообщил ему, что галера наша пройдет мимо маяка до Панеи, прямо вдоль берегов, а потом в Синоп… Завтра к ночи нас должны встретить за маяком, что на Панее. Будь спокоен, мой мальчик! – И вдруг, к удивлению Каспера, пан Конопка взмахнул плетью и закричал: – Долго ты будешь копаться, неверная собака!
«Видно, заметил кого-нибудь из турок», – решил юноша и, взвалив на плечи мешок, зашагал по сходням вслед за Буйком на галеру. Даже тяжелый мешок казался ему сейчас веселой и легкой ношей. Будущее стало светлее. Удастся ли этому атаману Шкурко освободить их? Ничего, можно будет хоть побороться за свободу! А там – пускай даже смерть! Для родины он, Каспер, сделал все, что мог…
Когда закончилась погрузка, Мусульманкул указал «неверной собаке» место под мачтой. Каспер с наслаждением растянулся на палубе – впервые за четыре года на чистом воздухе. Там никто его не беспокоил до самой вечерней зари. Вуек из камбуза принес ему миску вкусного плова: Керим разрешил накормить будущего рулевого как следует, чтобы он от голода не заснул на свежем ветру на вахте.
Впервые за долгие годы Каспер был сыт и, с ясным ощущением близкого избавления от постылого плена, заснул крепким сном.
Разбудил его свежий, прохладный ветерок. Волны с шипением толкались с борта галеры. Скрипнули блоки, звякнула якорная цепь. Каспер сел и сладко зевнул, протирая глаза кулаками. Внизу, на гребной палубе, слышались глухие удары барабана.
Каспер поднялся на ноги. К нему подошел Мусульманкул. Его голубые глаза глядели весело, а рот изрыгал потоки самых цветистых ругательств.
Паруса наполнялись ветром, галера стала прибавлять ход. Солнце огромным пурпуровым диском повисло над горизонтом. Море покрылось рядами бегущих бугров с пенистыми гребнями.
Долгое время мимо проплывали только одни голые скалы, потом их сменили утопающие в зелени лесов изрезанные берега. На севере высилась бесконечная цепь серых, кое-где покрытых зеленью гор.
Скользя по мокрым доскам, Каспер направился к румпелю. Кандалы мешали ему ступать по колеблющейся, уходящей из-под ног палубе.
У румпеля стояли Керим-эффенди, лоцман и четверо рослых, обнаженных до пояса матросов-левантийцев. Правая рука Керима-эффенди покоилась на отделанной серебром и бирюзой костяной рукоятке пистолета, торчавшего из-за широкого шелкового пояса. Керим тихо и степенно вел разговор с лоцманом. Тот перечислял ему города и деревни, лежащие на пути галеры, называя их то по-итальянски, то по-гречески.
– Вон показалась Согдейя, а за ней будет Луста, затем пойдут Пертените, Гурзониум, Сицита… Вон там, к западу, лежит Яллита, дальше – Орианде, Музукорт, Лупика, за Лупикой, господин, начнутся опасные скалы и камни… Будем править на маяк Симеоз, подле Панеи. Пройдя Симеоз, мы уже сможем повернуть в открытое море, если будет угодно вашей милости.
Керим-эффенди величественно слушал объяснения лоцмана, и лицо его выражало снисходительное презрение к гяуру.
– Ладно! Замолчи, пес! Проведешь благополучно галеру – получишь золотой, напорешься на скалы – повешу на этой мачте. – Отвернувшись, Керим-эффенди зашагал к своей каюте, помахивая плетью.
– Становись у руля! – скомандовал пан Конопка лоцману. – А ты, гяур, – обратился он к Касперу, – ступай приготовь мне постель!
Пока Каспер расстилал ковер и укладывал подушки, пан Конопка, стоя рядом, глядел в морской простор и чуть слышно говорил:
– Каспер, если матерь божья смилуется над нами, сегодня к вечеру ты будешь на свободе. Я дал клятву и сдержу ее!
Каспер крепко пожал ему руку. Как хотелось ему расцеловать милого, доброго, верного Вуйка!
– Спасибо, Вуечку, ты меня воскресил! Но скажи, что сталось с этим негодяем Роттой?
– Иуда на дне морском с камнем на шее. Его судили наши старики… Да ты должен их помнить: Санчо, Франческо и Эрик… Но ты знай… – Пан Конопка внезапно замолчал.
Каспер поднял глаза – возле них вертелся безухий.
– Готово, господин, – покорно сказал Каспер.
– Вижу! – заорал Мусульманкул-Вуек. – Теперь становись со мной рядом и гляди на небо. Будешь помогать лоцману вести корабль. Скоро наступит ночь. Эй, Махтум, зеленый фонарь на мачту! – крикнул он одному из матросов.
Тот проворно сбегал за фонарем, и через несколько минут на вершине мачты зажегся зеленый свет.
Каспер стал к румпелю, сменяя усталого лоцмана. Тот протянул вперед руку, указывая на далекую, вынырнувшую из тумана гору, похожую на присевшего для прыжка зверя:
– Симеоз-маяк. Опасное место!
Действительно, над горой стояла устремленная к небу струя черного дыма, а под ней поблескивало оранжевое пламя.
– Держи левее! – закричал лоцман.
Каспер навалился на румпель, галера повернула влево и стала скользить в обход огромной скалы.
По палубе прошел Керим-эффенди.
– Мусульманкул, – крикнул он, – все в порядке?
– Хвала аллаху, господин, самое страшное место миновали. Вы можете спокойно ложиться на отдых. Завтра будем в Синопе.
Оставляя за кормой Симеозскую скалу, галера направилась в открытое море. Каспер тихо шепнул подошедшему к нему Вуйку:
– Не можешь ли ты как-нибудь передать старому казаку нож и топор?
– Пойди и позови безухого Халида! Живо! – приказал Вуек одному из матросов.
Безухий появился неслышно, как тень, и склонился перед Мусульманкулом в угодливом поклоне.
– Скажи повару, чтобы поторопился с едой для гребцов: сегодня им придется работать всю ночь. Завтра надо быть в Синопе. Скажи, что я приказал пораньше их накормить! Ступай!
Проводив безухого глазами, Вуек тотчас же поспешил к куче всякого оружия, наваленного внизу у рулевой будки, и, прихватив что-то с собой, юркнул на трап, ведущий на гребную палубу. Солнце скрылось уже за горной цепью, и мягкие темно-голубые сумерки спускались на море, окутывая берега Таврии.
Все матросы, кроме штурвальных и сторожевых на марсе, поспешили на нос галеры для вечернего намаза. Палуба опустела. Из люка выскользнул пан Конопка. Оглядевшись по сторонам, он, выразительно подмигнув Касперу, присоединился к общей молитве.
Юноша остался один.
– Эй, эй! – вдруг раздался пронзительный крик марсового. – Лодка! Чайки! Много лодок из-за скал!
Каспер глянул за борт и замер. Позади галеры, справа, из-за огромной скалы, одна за другой вынеслись большие лодки. В лодках полно было людей. Чайки мгновенно образовали широкий полукруг подле галеры. На палубу, беспорядочно топая босыми ногами, сбегалась команда.
– К оружию! По местам! – Голос Керима-эффенди был повелителен и суров.
– Боже всесильный! Казаки! – услышал Каспер полный ужаса возглас лоцмана.
С носовой надстройки доносилась команда Керима:
– Стрелки – к бортам! Пушкари – к пушкам! Мусульманкул, командуй пушками!
Пан Конопка пробежал мимо Каспера к носу, где были установлены три большие пушки. Матросы торопливо разбирали оружие, сложенное у мачт.
– Грести вдвое быстрее! – приказал Керим-эффенди.
Галера содрогнулась от пушечного залпа. Густой дым заклубился над ее носом. Снова бухнули пушки… Еще и еще…
Однако лодки, как водяные жуки, стремительно неслись к галере. На одной из них развевался голубой флаг. Стрелки с аркебузами разместились вдоль ее бортов.
Каспер заметил, как с лодок вырвались белые плотные облачка дыма и одновременно загрохотали выстрелы. Через мгновение галера вся точно треснула по швам. Тут и там от палубы, от бортов ее, отрывались доски, взлетали вверх щепки, куски железа, распластанные человеческие тела. В несколько минут вся галера была изрешечена ядрами. Маленькие пушки казаков – фальконеты – били без промаха.
Вокруг раздавались проклятия и стоны раненых. На палубе началась паника. Кольцо лодок уже вплотную сомкнулось около галеры. Чайки были так близко, что Каспер мог различить людей в белых рубахах, непрерывно стрелявших из пушек и ружей.
С галеры стрелки дали недружный залп, но лодки подошли уже так близко, что вести прицельную стрельбу было невозможно. Невзирая на ружейные выстрелы и на лучников, лодки казаков окружили галеру, как волкодавы – волка.
– Где Мусульманкул?! Проклятый пес, да сгорит могила его отца! Почему молчат пушки? – Керим-эффенди бросился к корме.
За спиной Каспера раздался оглушительный треск, и что-то с грохотом свалилось на палубу. Каспер оглянулся. Румпель был разбит в щепки. Лоцман ничком лежал в луже крови. Кругом стоял адский шум. Потерявшие голову люди команды метались по палубе. Беспорядочно хлопали выстрелы.
Мачта с парусами была уже сбита Весла застыли без движения. Галера остановилась и, слегка покачиваясь, поворачивалась носом по ветру.
Каспер подбежал к трапу в люк. Навстречу ему вырвалась целая толпа полуголых взлохмаченных бородатых дьяволов, а впереди – Вуек и дядько Охрим с ножами в руках.
– Бей их, мучителей проклятых!
Рабы хватали все, что попадалось под руку – оружие, доски, багры, топоры, – и с воем бросались на экипаж галеры.
Вуек – уже с кривой саблей – бежал прямо к Кериму-эффенди. Тот, бледный, с плотно сжатыми губами, подняв пистолет, целился в боцмана.
Каспер кинулся к турку, выбил у него из рук горячий пистолет, но было уже поздно: в нос ему шибануло кислым дымком пороха, а Вуек лежал на палубе, выплевывая кровь.
Турок выхватил из рук ослабевшего боцмана саблю.
Каспер слышал, как над головой его свистнула сталь. Лицо его тотчас же залило чем-то горячим и липким, но боли он не почувствовал.
– Получай, мучитель! – крикнул юноша, нанося Керкму-эффенди страшный удар, но от резкого движения сам покачнулся и упал на колени.
В этот момент со всех сторон через борт галеры ринулись сотни усатых босых молодцов в белых рубахах и штанах, с саблями наготове.
– Гей, хлопцы! Рубай их, чертяк окаянных! – покрывая все мощным басом, командовал тучный седоусый старик, бежавший впереди.
– Гей, гей, рубай собак! Рубай! – словно в аду, орало, свистело и улюлюкало вокруг.
Каспер, падая, наткнулся на чье-то тело и, захлебнувшись собственной кровью, устало положил голову на холодную обшивку палубы.
Очнулся юноша много времени спустя и долго не мог понять, где он. Особенно волновал его нежный и свежий, очень знакомый, но давно забытый запах. Хотелось вздохнуть поглубже и подольше задержать в груди этот аромат. Но дышать было трудно – вся голова и лицо Каспера были обмотаны тряпками. Поднеся руку к щеке, он осторожно провел по лицу от лба до подбородка, потом долго рассматривал ладонь. Нет, крови на ней не было… А чем же это пахнет? Рука его бессильно упала на что-то мягкое, свежее и влажное… Матка бозка – трава! Каспер даже забыл о том, что она существует…
Закрыв глаза, он долго и старательно восстанавливал в уме все, что с ним произошло. Он хорошо помнил свист сабли над головой и хлынувшую ему в глаза кровь… А раньше… Пан Езус, а Вуек! Что с Вуйком?!
И снова юноша осторожно провел уже другой рукой по лицу… Тряпица, обматывавшая его голову, вся покоробилась и заскорузла, но свежей крови не было. «Здорово я отделался! – подумал Каспер. – Я-то отделался, а что с Вуйком?!» Тряпка мешала ему смотреть, и Каспер попытался осторожно сдвинуть немного повязку.
– Не тронь! – услышал он старушечий голос, и над ним ласково склонилось морщинистое лицо. – Еще день, и будешь ты, хлопец, героем! – утешил его тот же голос. – А все подорожник! Это наше казацкое лекарство…
Вдруг юноша понял, что старуха, говорит с ним, мешая польские и украинские слова.
– Пани – полячка? – спросил он с волнением.
Старуха долго не отзывалась.
– И полячка, и казачка, а может, и московитка, – сказала она наконец. – Маленькой меня татары увезли, сама не знаю, кто я… Мой Павло говорит – полячка, я ведь молодой очень красивая была… Он же меня из плену спас, Шкурко мой…
– Скажите, пани, не знаете вы, где такой – он поляк тоже, паном Конопкой звать. Раненый он тоже…
– Только не обзывай ты меня, сынок, «пани», – сказала старуха. – Мы, сынок, все тут вольные люди: ни хлопов, ни панов у нас нету… Зови меня «бабка София», и всё! А за Конопку своего не турбуйся, он тут, рядом с тобой, на травке… Как двух лялечек, обвязали вас тряпицами и положили рядом… Водички дать тебе?
Каспер напряг все усилия, чтобы повернуться на бок, но это ему не удалось. Тогда старуха своими сильными руками ловко повернула его.
– Вот он, твой Конопка, – сказала она ласково, – только ты его не тревожь, он си-и-льно пораненный…
В первую минуту Каспер не узнал Вуйка, он и позабыл, что тот сейчас черноволосый и черноусый… А бороду турецкую его, оказывается, сбрили.
– Бледный он какой… – сказал Каспер с жалостью и вдруг почувствовал, что на глазах у него выступили слезы.
– Бледный, да… И подорожник ему не помогает. Может, матерь божья смилуется… – ответила старуха. – А до чего завзятый! Как перевязывала я его, он в память пришел. И перво-наперво велел, чтобы я ему бороду сбрила. «Поляки, – говорит, – как и казаки, бород не терпят».
Старуха говорила так, точно Вуек был далеко и не мог ее услышать.
– Он что, так крепко спит? – спросил юноша осторожно.
– Без памяти он уже четвертый день. Чуть откроет глаза, я дам ему водички, и он опять, как мертвый, дни и ночи лежит…
– Четвертый день? – спросил Каспер с удивлением. – И я, значит…
– Говорю же, вас, как двух лялечек, запеленали и положили рядом… Вы и лежали, как мертвые. Я тебя тоже побрила. Сперва думала – ты старик совсем, а ты молодой оказался… Побрила, надо же было раны твои страшные промыть. А как брила да перевязывала тебе лицо, – больно же, а ты даже не застонал… А вот видишь, пришел-таки в себя!
– Значит, и Вуек придет, – сказал Каспер, успокаиваясь.
Закрыв глаза, он сильно потянул ноздрями свежий, холодноватый запах травы. Было больно, щекотно, и, наверно, из-за этого он потерял сознание.
На палубе маячили три силуэта: Керим-эффенди, Мусульманкул и еще незнакомый Касперу человек. Керим задал по-турецки какой-то вопрос Мусульманкулу, а тот тотчас же повторил его по-турецки же Касперу. Юноша понял, что речь идет о звездах, об управлении кораблем, но пожал плечами. Хоть он и научился за это время понимать по-турецки, но не хотел показывать этого врагам.
Тогда Мусульманкул обратился к нему по-итальянски:
– Слушай, неверный пес! Уважаемый Керим-эффенди слышал, что ты можешь по звездам вести корабль. Это правда? – Слова «неверный пес» Мусульманкул произнес по-турецки.
– Мне действительно приходилось водить корабль ночью по звездам, – ответил Каспер коротко.
– Кормчий Мухтар заболел… Сможешь ты завтра вести корабль? – спросил Мусульманкул грозно.
– Если будет господня воля, смогу, – скромно ответил Каспер, едва преодолевая волнение.
– Хорошо. Поведешь галеру вместе с лоцманом, – Мусульманкул показал на третьего человека, молчаливо слушавшего их разговор. – А ты, Григоро, отвечаешь за галеру в опасных местах!
– Слушаю, господин! – низко поклонился лоцман.
– Мусульманкул, ты докладывал мне, что на левом борту надо кое-где зашпаклевать пазы. Все исполнено?
– Господин, если аллаху будет угодно, послезавтра же к вечеру все будет готово.
– Только к вечеру?! Нет силы и крепости, кроме как у аллаха! – с гневом закричал Керим. – Послезавтра я должен погрузить новых рабов и отправиться в путь!
– Прости, уважаемый господин, но что я за собака, чтобы выйти в море с дырявым бортом?! Море не терпит излишней торопливости.
– Ладно, пусть будет по-твоему, – проворчал Керим, – но, если послезавтра мы к вечеру не отплывем, клянусь аллахом, я повешу тебя на мачте, великий мореплаватель! Ступай и выполняй, что тебе велено!
Мусульманкул приложил руку ко лбу и к груди и низко поклонился. Затем, схватив Каспера за рукав, потащил его к трапу.
– Ну, полезай, неверный пес! – орал он по-итальянски. – Поживее поворачивайся! – А уже в трюме он, оглянувшись, шепнул юноше в самое ухо по-польски: – Терпение, мой мальчик! Надейся! Письмо канонику Копернику я доставил… Потом все расскажу, но пока – терпение!
Матка бозка, пан Езус – польская речь! Сколько лет Каспер ее не слышал!
И вдруг Вуек грубо заорал по-турецки:
– Ступай, собака!
На прощанье он ухитрился все-таки пожать Касперу руку и вышел, не переставая ругаться.
Когда боцман произнес имя «Коперник», Каспер пошатнулся, и сердце его бешено забилось. Так, значит, недаром он переносил все эти годы страдания и унижения, не зря избивали его бичом и обходились с ним, как с собакой! Учитель получил письмо магистра! Каспер дрожал от нетерпения, так хотелось ему поскорее услышать все, все!
Ради этого стоило принять муки, томиться в рабстве и даже отдать свою жизнь… Вуек здесь, на галере, это недаром! Может быть, близка уже желанная свобода, родная польская земля, Лидзбарк, Гданьск, Краков… Как сквозь туман мелькнул и скрылся нежный, теплый образ любимой Митты. На глазах Каспера навернулись слезы.
Седой украинец, с нетерпением дожидавшийся возвращения соседа, наклонился к уху юноши:
– Ага, братику, что я говорил! Ну, как наши дела?
– Надейся, дядя Охрим… Пан Конопка сказал, чтобы я надеялся. Ой, не человек он, а ангел господень!
– Ангел? Я таких черных да бородатых ангелов еще не видел на святых образах… Ну, пускай он будет ангел… Так что же он тебе сказал, тот ангел?
– Он успел только сказать, чтобы мы надеялись. Больше пока я ничего не знаю…
– Чтобы надеялись?.. А на кого же в здешнем море надеяться, как не на наших казаков? Ну, помогай боже нам, несчастным! – И старик, перекрестившись, закрыл глаза.
А Каспер не мог уснуть всю ночь. Он задремал только тогда, когда сквозь весельные отверстия в бортах вместе с холодком проник серый свет утра и издали, с константинопольских минаретов, донесся заунывный напев муэдзина.
С обычной руганью и проклятиями Мусульманкул ворвался на гребную палубу.
– Эй ты, рыжий пес! За мной! – грозно зарычал он, потрясая треххвосткой.
Каспер поднялся за ним на палубу.
– Перед вечерней зарей отплываем, – пробормотал Вуек скороговоркой и тут же громко приказал: – Ступай за мной, да сгорит твой отец, паршивец! Будешь таскать мешки на корабль!
На берегу они подошли к сложенным рядами мешкам. Здесь, за мешками, их никто не мог ни видеть, ни слышать. Вуек оглянулся и тихо сказал:
– Все сделано. Я видел обоих каноников. Турком я переоделся с благословения отца Гизе. Волосы, усы, брови и бороду мне выкрасил один мавр. Ни водой, ни мылом не отмоешь… Что моя пани Якубова запоет, когда мы вернемся?! – Это он добавил, чтобы обнадежить Каспера. – Много мне пришлось постранствовать, пока я нашел тебя. Был и в Каире я, и в Константинополе, и в Кафе, и в Александрии… С верным человеком я послал весточку атаману казачьему Шкурко. Сообщил ему, что галера наша пройдет мимо маяка до Панеи, прямо вдоль берегов, а потом в Синоп… Завтра к ночи нас должны встретить за маяком, что на Панее. Будь спокоен, мой мальчик! – И вдруг, к удивлению Каспера, пан Конопка взмахнул плетью и закричал: – Долго ты будешь копаться, неверная собака!
«Видно, заметил кого-нибудь из турок», – решил юноша и, взвалив на плечи мешок, зашагал по сходням вслед за Буйком на галеру. Даже тяжелый мешок казался ему сейчас веселой и легкой ношей. Будущее стало светлее. Удастся ли этому атаману Шкурко освободить их? Ничего, можно будет хоть побороться за свободу! А там – пускай даже смерть! Для родины он, Каспер, сделал все, что мог…
Когда закончилась погрузка, Мусульманкул указал «неверной собаке» место под мачтой. Каспер с наслаждением растянулся на палубе – впервые за четыре года на чистом воздухе. Там никто его не беспокоил до самой вечерней зари. Вуек из камбуза принес ему миску вкусного плова: Керим разрешил накормить будущего рулевого как следует, чтобы он от голода не заснул на свежем ветру на вахте.
Впервые за долгие годы Каспер был сыт и, с ясным ощущением близкого избавления от постылого плена, заснул крепким сном.
Разбудил его свежий, прохладный ветерок. Волны с шипением толкались с борта галеры. Скрипнули блоки, звякнула якорная цепь. Каспер сел и сладко зевнул, протирая глаза кулаками. Внизу, на гребной палубе, слышались глухие удары барабана.
Каспер поднялся на ноги. К нему подошел Мусульманкул. Его голубые глаза глядели весело, а рот изрыгал потоки самых цветистых ругательств.
Паруса наполнялись ветром, галера стала прибавлять ход. Солнце огромным пурпуровым диском повисло над горизонтом. Море покрылось рядами бегущих бугров с пенистыми гребнями.
Долгое время мимо проплывали только одни голые скалы, потом их сменили утопающие в зелени лесов изрезанные берега. На севере высилась бесконечная цепь серых, кое-где покрытых зеленью гор.
Скользя по мокрым доскам, Каспер направился к румпелю. Кандалы мешали ему ступать по колеблющейся, уходящей из-под ног палубе.
У румпеля стояли Керим-эффенди, лоцман и четверо рослых, обнаженных до пояса матросов-левантийцев. Правая рука Керима-эффенди покоилась на отделанной серебром и бирюзой костяной рукоятке пистолета, торчавшего из-за широкого шелкового пояса. Керим тихо и степенно вел разговор с лоцманом. Тот перечислял ему города и деревни, лежащие на пути галеры, называя их то по-итальянски, то по-гречески.
– Вон показалась Согдейя, а за ней будет Луста, затем пойдут Пертените, Гурзониум, Сицита… Вон там, к западу, лежит Яллита, дальше – Орианде, Музукорт, Лупика, за Лупикой, господин, начнутся опасные скалы и камни… Будем править на маяк Симеоз, подле Панеи. Пройдя Симеоз, мы уже сможем повернуть в открытое море, если будет угодно вашей милости.
Керим-эффенди величественно слушал объяснения лоцмана, и лицо его выражало снисходительное презрение к гяуру.
– Ладно! Замолчи, пес! Проведешь благополучно галеру – получишь золотой, напорешься на скалы – повешу на этой мачте. – Отвернувшись, Керим-эффенди зашагал к своей каюте, помахивая плетью.
– Становись у руля! – скомандовал пан Конопка лоцману. – А ты, гяур, – обратился он к Касперу, – ступай приготовь мне постель!
Пока Каспер расстилал ковер и укладывал подушки, пан Конопка, стоя рядом, глядел в морской простор и чуть слышно говорил:
– Каспер, если матерь божья смилуется над нами, сегодня к вечеру ты будешь на свободе. Я дал клятву и сдержу ее!
Каспер крепко пожал ему руку. Как хотелось ему расцеловать милого, доброго, верного Вуйка!
– Спасибо, Вуечку, ты меня воскресил! Но скажи, что сталось с этим негодяем Роттой?
– Иуда на дне морском с камнем на шее. Его судили наши старики… Да ты должен их помнить: Санчо, Франческо и Эрик… Но ты знай… – Пан Конопка внезапно замолчал.
Каспер поднял глаза – возле них вертелся безухий.
– Готово, господин, – покорно сказал Каспер.
– Вижу! – заорал Мусульманкул-Вуек. – Теперь становись со мной рядом и гляди на небо. Будешь помогать лоцману вести корабль. Скоро наступит ночь. Эй, Махтум, зеленый фонарь на мачту! – крикнул он одному из матросов.
Тот проворно сбегал за фонарем, и через несколько минут на вершине мачты зажегся зеленый свет.
Каспер стал к румпелю, сменяя усталого лоцмана. Тот протянул вперед руку, указывая на далекую, вынырнувшую из тумана гору, похожую на присевшего для прыжка зверя:
– Симеоз-маяк. Опасное место!
Действительно, над горой стояла устремленная к небу струя черного дыма, а под ней поблескивало оранжевое пламя.
– Держи левее! – закричал лоцман.
Каспер навалился на румпель, галера повернула влево и стала скользить в обход огромной скалы.
По палубе прошел Керим-эффенди.
– Мусульманкул, – крикнул он, – все в порядке?
– Хвала аллаху, господин, самое страшное место миновали. Вы можете спокойно ложиться на отдых. Завтра будем в Синопе.
Оставляя за кормой Симеозскую скалу, галера направилась в открытое море. Каспер тихо шепнул подошедшему к нему Вуйку:
– Не можешь ли ты как-нибудь передать старому казаку нож и топор?
– Пойди и позови безухого Халида! Живо! – приказал Вуек одному из матросов.
Безухий появился неслышно, как тень, и склонился перед Мусульманкулом в угодливом поклоне.
– Скажи повару, чтобы поторопился с едой для гребцов: сегодня им придется работать всю ночь. Завтра надо быть в Синопе. Скажи, что я приказал пораньше их накормить! Ступай!
Проводив безухого глазами, Вуек тотчас же поспешил к куче всякого оружия, наваленного внизу у рулевой будки, и, прихватив что-то с собой, юркнул на трап, ведущий на гребную палубу. Солнце скрылось уже за горной цепью, и мягкие темно-голубые сумерки спускались на море, окутывая берега Таврии.
Все матросы, кроме штурвальных и сторожевых на марсе, поспешили на нос галеры для вечернего намаза. Палуба опустела. Из люка выскользнул пан Конопка. Оглядевшись по сторонам, он, выразительно подмигнув Касперу, присоединился к общей молитве.
Юноша остался один.
– Эй, эй! – вдруг раздался пронзительный крик марсового. – Лодка! Чайки! Много лодок из-за скал!
Каспер глянул за борт и замер. Позади галеры, справа, из-за огромной скалы, одна за другой вынеслись большие лодки. В лодках полно было людей. Чайки мгновенно образовали широкий полукруг подле галеры. На палубу, беспорядочно топая босыми ногами, сбегалась команда.
– К оружию! По местам! – Голос Керима-эффенди был повелителен и суров.
– Боже всесильный! Казаки! – услышал Каспер полный ужаса возглас лоцмана.
С носовой надстройки доносилась команда Керима:
– Стрелки – к бортам! Пушкари – к пушкам! Мусульманкул, командуй пушками!
Пан Конопка пробежал мимо Каспера к носу, где были установлены три большие пушки. Матросы торопливо разбирали оружие, сложенное у мачт.
– Грести вдвое быстрее! – приказал Керим-эффенди.
Галера содрогнулась от пушечного залпа. Густой дым заклубился над ее носом. Снова бухнули пушки… Еще и еще…
Однако лодки, как водяные жуки, стремительно неслись к галере. На одной из них развевался голубой флаг. Стрелки с аркебузами разместились вдоль ее бортов.
Каспер заметил, как с лодок вырвались белые плотные облачка дыма и одновременно загрохотали выстрелы. Через мгновение галера вся точно треснула по швам. Тут и там от палубы, от бортов ее, отрывались доски, взлетали вверх щепки, куски железа, распластанные человеческие тела. В несколько минут вся галера была изрешечена ядрами. Маленькие пушки казаков – фальконеты – били без промаха.
Вокруг раздавались проклятия и стоны раненых. На палубе началась паника. Кольцо лодок уже вплотную сомкнулось около галеры. Чайки были так близко, что Каспер мог различить людей в белых рубахах, непрерывно стрелявших из пушек и ружей.
С галеры стрелки дали недружный залп, но лодки подошли уже так близко, что вести прицельную стрельбу было невозможно. Невзирая на ружейные выстрелы и на лучников, лодки казаков окружили галеру, как волкодавы – волка.
– Где Мусульманкул?! Проклятый пес, да сгорит могила его отца! Почему молчат пушки? – Керим-эффенди бросился к корме.
За спиной Каспера раздался оглушительный треск, и что-то с грохотом свалилось на палубу. Каспер оглянулся. Румпель был разбит в щепки. Лоцман ничком лежал в луже крови. Кругом стоял адский шум. Потерявшие голову люди команды метались по палубе. Беспорядочно хлопали выстрелы.
Мачта с парусами была уже сбита Весла застыли без движения. Галера остановилась и, слегка покачиваясь, поворачивалась носом по ветру.
Каспер подбежал к трапу в люк. Навстречу ему вырвалась целая толпа полуголых взлохмаченных бородатых дьяволов, а впереди – Вуек и дядько Охрим с ножами в руках.
– Бей их, мучителей проклятых!
Рабы хватали все, что попадалось под руку – оружие, доски, багры, топоры, – и с воем бросались на экипаж галеры.
Вуек – уже с кривой саблей – бежал прямо к Кериму-эффенди. Тот, бледный, с плотно сжатыми губами, подняв пистолет, целился в боцмана.
Каспер кинулся к турку, выбил у него из рук горячий пистолет, но было уже поздно: в нос ему шибануло кислым дымком пороха, а Вуек лежал на палубе, выплевывая кровь.
Турок выхватил из рук ослабевшего боцмана саблю.
Каспер слышал, как над головой его свистнула сталь. Лицо его тотчас же залило чем-то горячим и липким, но боли он не почувствовал.
В этот момент со всех сторон через борт галеры ринулись сотни усатых босых молодцов в белых рубахах и штанах, с саблями наготове.
– Гей, хлопцы! Рубай их, чертяк окаянных! – покрывая все мощным басом, командовал тучный седоусый старик, бежавший впереди.
– Гей, гей, рубай собак! Рубай! – словно в аду, орало, свистело и улюлюкало вокруг.
Каспер, падая, наткнулся на чье-то тело и, захлебнувшись собственной кровью, устало положил голову на холодную обшивку палубы.
Очнулся юноша много времени спустя и долго не мог понять, где он. Особенно волновал его нежный и свежий, очень знакомый, но давно забытый запах. Хотелось вздохнуть поглубже и подольше задержать в груди этот аромат. Но дышать было трудно – вся голова и лицо Каспера были обмотаны тряпками. Поднеся руку к щеке, он осторожно провел по лицу от лба до подбородка, потом долго рассматривал ладонь. Нет, крови на ней не было… А чем же это пахнет? Рука его бессильно упала на что-то мягкое, свежее и влажное… Матка бозка – трава! Каспер даже забыл о том, что она существует…
Закрыв глаза, он долго и старательно восстанавливал в уме все, что с ним произошло. Он хорошо помнил свист сабли над головой и хлынувшую ему в глаза кровь… А раньше… Пан Езус, а Вуек! Что с Вуйком?!
И снова юноша осторожно провел уже другой рукой по лицу… Тряпица, обматывавшая его голову, вся покоробилась и заскорузла, но свежей крови не было. «Здорово я отделался! – подумал Каспер. – Я-то отделался, а что с Вуйком?!» Тряпка мешала ему смотреть, и Каспер попытался осторожно сдвинуть немного повязку.
– Не тронь! – услышал он старушечий голос, и над ним ласково склонилось морщинистое лицо. – Еще день, и будешь ты, хлопец, героем! – утешил его тот же голос. – А все подорожник! Это наше казацкое лекарство…
Вдруг юноша понял, что старуха, говорит с ним, мешая польские и украинские слова.
– Пани – полячка? – спросил он с волнением.
Старуха долго не отзывалась.
– И полячка, и казачка, а может, и московитка, – сказала она наконец. – Маленькой меня татары увезли, сама не знаю, кто я… Мой Павло говорит – полячка, я ведь молодой очень красивая была… Он же меня из плену спас, Шкурко мой…
– Скажите, пани, не знаете вы, где такой – он поляк тоже, паном Конопкой звать. Раненый он тоже…
– Только не обзывай ты меня, сынок, «пани», – сказала старуха. – Мы, сынок, все тут вольные люди: ни хлопов, ни панов у нас нету… Зови меня «бабка София», и всё! А за Конопку своего не турбуйся, он тут, рядом с тобой, на травке… Как двух лялечек, обвязали вас тряпицами и положили рядом… Водички дать тебе?
Каспер напряг все усилия, чтобы повернуться на бок, но это ему не удалось. Тогда старуха своими сильными руками ловко повернула его.
– Вот он, твой Конопка, – сказала она ласково, – только ты его не тревожь, он си-и-льно пораненный…
В первую минуту Каспер не узнал Вуйка, он и позабыл, что тот сейчас черноволосый и черноусый… А бороду турецкую его, оказывается, сбрили.
– Бледный он какой… – сказал Каспер с жалостью и вдруг почувствовал, что на глазах у него выступили слезы.
– Бледный, да… И подорожник ему не помогает. Может, матерь божья смилуется… – ответила старуха. – А до чего завзятый! Как перевязывала я его, он в память пришел. И перво-наперво велел, чтобы я ему бороду сбрила. «Поляки, – говорит, – как и казаки, бород не терпят».
Старуха говорила так, точно Вуек был далеко и не мог ее услышать.
– Он что, так крепко спит? – спросил юноша осторожно.
– Без памяти он уже четвертый день. Чуть откроет глаза, я дам ему водички, и он опять, как мертвый, дни и ночи лежит…
– Четвертый день? – спросил Каспер с удивлением. – И я, значит…
– Говорю же, вас, как двух лялечек, запеленали и положили рядом… Вы и лежали, как мертвые. Я тебя тоже побрила. Сперва думала – ты старик совсем, а ты молодой оказался… Побрила, надо же было раны твои страшные промыть. А как брила да перевязывала тебе лицо, – больно же, а ты даже не застонал… А вот видишь, пришел-таки в себя!
– Значит, и Вуек придет, – сказал Каспер, успокаиваясь.
Закрыв глаза, он сильно потянул ноздрями свежий, холодноватый запах травы. Было больно, щекотно, и, наверно, из-за этого он потерял сознание.
Глава четвертая
НА УКРАИНЕ И В ПОЛЬШЕ
Вуек умирал.
Касперу уже много раз приходилось видеть смерть, и он хорошо знал, что означает, если больной несколько дней подряд водит руками по телу, по лицу, точно обирая с себя какую-то паутину. И лица умирающих иной раз как-то светлеют, на них проступают давно утраченные черты молодости.
Глядя сейчас на Вуйка, Каспер вспоминал свое раннее-раннее детство и в Гданьском порту пана Конопку – бравым матросом, еще полным сил и задора. Ни на минуту не забывая своей красавицы жены, пани Якубовой, он считал, однако, своим долгом подмигивать всем девушкам и молодым женщинам, за что ему частенько влетало от строгого и сдержанного капитана Берната…
Вуек умирал.
Утешения не было. Казаки, которых смерть подстерегала на каждом шагу и которые хорошо знали ее повадки, просто, как очень мужественные люди, говорили молодому поляку:
– Три-четыре дня еще протянет… Хороший был человек! Мы ведь знаем его еще с той поры, как он деньги тебе на выкуп собирал.
И тут же поясняли Касперу, что это атаман Шкурко посоветовал Вуйку не бродить зря по свету: на выкуп, мол, слишком много денег надо.
«Как ты понимаешь о себе, – спросил атаман у боцмана, – хороший ты моряк? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Видать по всему – хороший… Вот и справь себе на собранные деньги богатое турецкое платье да нанимайся к какому-нибудь турку чи алжирцу на корабль. Балакать по-ихнему умеешь?»
– Конечно, не за день, не за два он тебя разыскал, – говорили казаки, – но вот выкупить тебя он и до смерти не выкупил бы!
«До смерти»! Вот все-таки до смерти своей Вуек успел спасти меня! – думал юноша с грустью. – Сколько еще смертей мне предстоит увидеть? Плохих людей не жалко, но вот жаль славного капитана Зитто, жаль кое-кого из товарищей по галере, особо полюбившихся за плавание и умерших тихо-тихо… даже после смерти не выпустивших весла из рук!»
А теперь Касперу предстоит самое тяжелое испытание – вечная разлука с Вуйком.
Если бы такая беда стряслась где-нибудь в Польше или даже в Италии, к пану Конопке позвали бы ксендза или патера, прочитали бы над ним отходную. Боцман был добрый католик, и Каспер очень страдал от того, что не сможет по-христиански справить обряд… Хоть бы русского, хоть православного попа привели бы ему казаки!
Но Шкурко только рукой махнул, когда Каспер заговорил об этом.
– А ты бы его самого спросил, хочет ли он ксендза, или патера, или попа!.. Захотел бы, так мы бы ему самого папу из Рима на чайках пригнали бы!
Каспер с досадой выслушал эти слова, не хотелось ему сейчас шутить, но, к удивлению юноши, Вуек, очнувшись как-то, сказал ему:
– Побродил я, Касю, по разным странам, и не на корабле, а пешочком с посохом и сумой. Перевидал я дай боже, сколько ксендзов, и попов, и патеров, и мулл ихних – бог с ними! Если грешен я, господь, может, по милосердию своему, меня простит, а не простит, так тут уже мне никакой ксендз не поможет!
Это было в то утро, когда Вуек, придя в себя, подозвал Каспера и проговорил с ним до полудня.
Другая забота отягчала сердце Вуйка.
– Что же ты, Касю, думаешь сейчас домой податься отсюда? – спросил он, с беспокойством оглядывая забинтованное еще лицо юноши. – А то атаман Шкурко большую нужду в людях имеет. Считай, что полсотни казаков он лишился, когда нас с тобою выручал… Вон из бывших твоих товарищей-гребцов почти все к нему в отряд пошли… Бабка София мне рассказала…
А Каспер сам, собственными глазами, видел эту сцену, которая растрогала его до слез.
В ту пору он еще находился на полном попечении бабки Софии Шкурковой. Ходить он не мог, добрая женщина за плечи приподняла его и кое-как прислонила к дереву. Повязки мешали Касперу, и, чуть-чуть освободив один его глаз, она дала ему возможность досмотреть все до конца.
В памятный день освобождения атаман, доставив на берег ослабевших и раненых рабов, распределил их по хатам на поправку, а сам с казаками на своих легких чайках отправился сбывать отнятое у турок добро – ковры, золотые украшения, индийские товары, вино и маслины. Вина казаки не уважали, признавали только свою горилку.
Вернулся Шкурко дней через десять – двенадцать, и вот тогда-то и произошла сцена, так растрогавшая Каспера.
Велев созвать всех бывших рабов Керима-эффенди, атаман внимательно осмотрел их, осведомился, вволю ли им давали есть и пить и что они думают делать дальше. Домой ли хотят пробираться или останутся тут?
В толпе зашумели, закричали, потом вперед вышел невысокий худой старик. Каспер видал его на галере и даже удивлялся, почему Керим не сбыл его, походившего на живой труп. Сейчас старик окреп и весь как-то приободрился.
– Брат атаман, – начал он низким и хриплым голосом, мешая украинские и, как показалось Касперу, итальянские слова, – в ноги кланяемся мы тебе, атаман, и вам, братья казаки!
Вся толпа склонилась перед Шкурко в низком поклоне.
– Разные мы тут собрались люди, – продолжал старик, – но за рабство свое научились мы друг друга понимать. Я вот родом далмат, но уже полвека своей Далмации не видел! Разные, я говорю, мы люди, а слово у нас одно. Послушай его, атаман! Богатых из неволи выкупают деньгами. Нас из неволи выручила милость господня и казацкая сабля. И выкуп за нас заплатили вот они! – Старик показал на свежие холмики могил. – Жизнью своей заплатили твои воины за нашу волю! – закричал срывающимся голосом далмат. – Жизнью, вот чем! Ты спрашиваешь, хотим ли мы домой податься? Нет, атаман, сам господь велел нам покарать злодеев за те муки, что мы от них приняли… Да и где он, дом наш? Отплатить мы должны злочинцам за спаленные села наши, за кровью залитые наши земли, за погубленных детей, за горькие слезы жен, матерей и сестер! Возьми нас, атаман, в свое войско, мы еще послужим тебе, не мушкетом – так саблей, не саблей – так хитростью и сноровкой. Много земель мы повидали, много опыта набрались! Вот меня в какую хочешь страну пошли – я нужных тебе людей всюду разыщу и приведу в курень твой! А вон те молодые, видишь, как они поздоровели на казацких хлебах, те и с голыми руками в бой рвутся…
– Да, большую нужду атаман Шкурко сейчас в людях имеет! – повторил пан Конопка.
Каспер хорошо его понял, но молчал, сжимая руками свою забинтованную голову. (Когда же наконец бабка София снимет с него повязки? Со дня на день обещает!)
– Или, может, мешают тебе раны твои? – тихо спросил боцман.
Каспер молчал. Если бы не повязки эти – ничуть ему не мешали бы его раны! Но Вуек!.. Вуек!.. Неужели за эти годы так ожесточилось его сердце, что он забыл, как рвется Каспер в Польшу к своей Митте?! На год было страшно ему оставлять ее, а сейчас вон сколько времени утекло! Он, Каспер, безусловно обязан атаману Шкурко и безусловно выполнит свой долг… Но Вуек, Вуек… И, опустившись к ногам боцмана, Каспер вдруг неожиданно для себя громко навзрыд заплакал.
Касперу уже много раз приходилось видеть смерть, и он хорошо знал, что означает, если больной несколько дней подряд водит руками по телу, по лицу, точно обирая с себя какую-то паутину. И лица умирающих иной раз как-то светлеют, на них проступают давно утраченные черты молодости.
Глядя сейчас на Вуйка, Каспер вспоминал свое раннее-раннее детство и в Гданьском порту пана Конопку – бравым матросом, еще полным сил и задора. Ни на минуту не забывая своей красавицы жены, пани Якубовой, он считал, однако, своим долгом подмигивать всем девушкам и молодым женщинам, за что ему частенько влетало от строгого и сдержанного капитана Берната…
Вуек умирал.
Утешения не было. Казаки, которых смерть подстерегала на каждом шагу и которые хорошо знали ее повадки, просто, как очень мужественные люди, говорили молодому поляку:
– Три-четыре дня еще протянет… Хороший был человек! Мы ведь знаем его еще с той поры, как он деньги тебе на выкуп собирал.
И тут же поясняли Касперу, что это атаман Шкурко посоветовал Вуйку не бродить зря по свету: на выкуп, мол, слишком много денег надо.
«Как ты понимаешь о себе, – спросил атаман у боцмана, – хороший ты моряк? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Видать по всему – хороший… Вот и справь себе на собранные деньги богатое турецкое платье да нанимайся к какому-нибудь турку чи алжирцу на корабль. Балакать по-ихнему умеешь?»
– Конечно, не за день, не за два он тебя разыскал, – говорили казаки, – но вот выкупить тебя он и до смерти не выкупил бы!
«До смерти»! Вот все-таки до смерти своей Вуек успел спасти меня! – думал юноша с грустью. – Сколько еще смертей мне предстоит увидеть? Плохих людей не жалко, но вот жаль славного капитана Зитто, жаль кое-кого из товарищей по галере, особо полюбившихся за плавание и умерших тихо-тихо… даже после смерти не выпустивших весла из рук!»
А теперь Касперу предстоит самое тяжелое испытание – вечная разлука с Вуйком.
Если бы такая беда стряслась где-нибудь в Польше или даже в Италии, к пану Конопке позвали бы ксендза или патера, прочитали бы над ним отходную. Боцман был добрый католик, и Каспер очень страдал от того, что не сможет по-христиански справить обряд… Хоть бы русского, хоть православного попа привели бы ему казаки!
Но Шкурко только рукой махнул, когда Каспер заговорил об этом.
– А ты бы его самого спросил, хочет ли он ксендза, или патера, или попа!.. Захотел бы, так мы бы ему самого папу из Рима на чайках пригнали бы!
– Побродил я, Касю, по разным странам, и не на корабле, а пешочком с посохом и сумой. Перевидал я дай боже, сколько ксендзов, и попов, и патеров, и мулл ихних – бог с ними! Если грешен я, господь, может, по милосердию своему, меня простит, а не простит, так тут уже мне никакой ксендз не поможет!
Это было в то утро, когда Вуек, придя в себя, подозвал Каспера и проговорил с ним до полудня.
Другая забота отягчала сердце Вуйка.
– Что же ты, Касю, думаешь сейчас домой податься отсюда? – спросил он, с беспокойством оглядывая забинтованное еще лицо юноши. – А то атаман Шкурко большую нужду в людях имеет. Считай, что полсотни казаков он лишился, когда нас с тобою выручал… Вон из бывших твоих товарищей-гребцов почти все к нему в отряд пошли… Бабка София мне рассказала…
А Каспер сам, собственными глазами, видел эту сцену, которая растрогала его до слез.
В ту пору он еще находился на полном попечении бабки Софии Шкурковой. Ходить он не мог, добрая женщина за плечи приподняла его и кое-как прислонила к дереву. Повязки мешали Касперу, и, чуть-чуть освободив один его глаз, она дала ему возможность досмотреть все до конца.
В памятный день освобождения атаман, доставив на берег ослабевших и раненых рабов, распределил их по хатам на поправку, а сам с казаками на своих легких чайках отправился сбывать отнятое у турок добро – ковры, золотые украшения, индийские товары, вино и маслины. Вина казаки не уважали, признавали только свою горилку.
Вернулся Шкурко дней через десять – двенадцать, и вот тогда-то и произошла сцена, так растрогавшая Каспера.
Велев созвать всех бывших рабов Керима-эффенди, атаман внимательно осмотрел их, осведомился, вволю ли им давали есть и пить и что они думают делать дальше. Домой ли хотят пробираться или останутся тут?
В толпе зашумели, закричали, потом вперед вышел невысокий худой старик. Каспер видал его на галере и даже удивлялся, почему Керим не сбыл его, походившего на живой труп. Сейчас старик окреп и весь как-то приободрился.
– Брат атаман, – начал он низким и хриплым голосом, мешая украинские и, как показалось Касперу, итальянские слова, – в ноги кланяемся мы тебе, атаман, и вам, братья казаки!
Вся толпа склонилась перед Шкурко в низком поклоне.
– Разные мы тут собрались люди, – продолжал старик, – но за рабство свое научились мы друг друга понимать. Я вот родом далмат, но уже полвека своей Далмации не видел! Разные, я говорю, мы люди, а слово у нас одно. Послушай его, атаман! Богатых из неволи выкупают деньгами. Нас из неволи выручила милость господня и казацкая сабля. И выкуп за нас заплатили вот они! – Старик показал на свежие холмики могил. – Жизнью своей заплатили твои воины за нашу волю! – закричал срывающимся голосом далмат. – Жизнью, вот чем! Ты спрашиваешь, хотим ли мы домой податься? Нет, атаман, сам господь велел нам покарать злодеев за те муки, что мы от них приняли… Да и где он, дом наш? Отплатить мы должны злочинцам за спаленные села наши, за кровью залитые наши земли, за погубленных детей, за горькие слезы жен, матерей и сестер! Возьми нас, атаман, в свое войско, мы еще послужим тебе, не мушкетом – так саблей, не саблей – так хитростью и сноровкой. Много земель мы повидали, много опыта набрались! Вот меня в какую хочешь страну пошли – я нужных тебе людей всюду разыщу и приведу в курень твой! А вон те молодые, видишь, как они поздоровели на казацких хлебах, те и с голыми руками в бой рвутся…
– Да, большую нужду атаман Шкурко сейчас в людях имеет! – повторил пан Конопка.
Каспер хорошо его понял, но молчал, сжимая руками свою забинтованную голову. (Когда же наконец бабка София снимет с него повязки? Со дня на день обещает!)
– Или, может, мешают тебе раны твои? – тихо спросил боцман.
Каспер молчал. Если бы не повязки эти – ничуть ему не мешали бы его раны! Но Вуек!.. Вуек!.. Неужели за эти годы так ожесточилось его сердце, что он забыл, как рвется Каспер в Польшу к своей Митте?! На год было страшно ему оставлять ее, а сейчас вон сколько времени утекло! Он, Каспер, безусловно обязан атаману Шкурко и безусловно выполнит свой долг… Но Вуек, Вуек… И, опустившись к ногам боцмана, Каспер вдруг неожиданно для себя громко навзрыд заплакал.