Страница:
Очень смеялись товарищи, когда выяснилось, что имел в виду Каспер, когда пробормотал в полусне «кабанья голова». Збигнев, который, сославшись на профессора Ланге, всегда мог освободиться от занятий в деканате, вызвался сопровождать Каспера в придорожный трактир «Под кабаньей головой». Однако боцмана Конопку они там не застали: он перед отъездом решил отстоять мессу. Купец, нанявший его, был не столь предан религии. И по характеру купец оказался отнюдь не уступчивым: наотрез отказался взять с собой Каспера, несмотря на предложенную Збигневом плату. Не помогло и то, что Збигнев отрекомендовал товарища как одного из лучших студентов Краковской академии.
– Студент! – воскликнул купец испуганно. – Не говорите мне о нем больше! Знаю я господ студентов: они, как волки, набрасываются иной раз на обозы, а еду им и не показывай – вмиг утащат баранью ногу, а то и целого барана!
Тогда Збигнев переменил тактику:
– Да он и не студент уже: отцы референдарии изгнали его из академии. А к тому же Каспер хороший знакомый вашего спутника – боцмана Конопки. Вдвоем им будет сподручнее отстоять вас и ваше добро, если в пути вам встретятся волки или недобрые люди.
Однако это соображение еще сильнее растревожило купца.
– Студент, да еще исключенный из академии! Нет, не буду я Адольф Куглер из Гданьска, если сделаю такую глупость! Да они вдвоем с этим усатым зарежут меня и удерут на моих же лошадях!
– Адольф Куглер из Гданьска? – переспросил Збигнев, внимательно присматриваясь к купцу. – А скажите, пан негоциант, не знакома ли вам фамилия – Суходольские? Отец мой давно поручил ведение своих дел некоему Куглеру… Не приходится ли этот Куглер вам родственником?
– Бог мой! – закричал купец обрадовано. – Как же я не узнал брата панны… то есть сына ясновельможного пана Суходольского! Не родственник мой, а я собственной персоной веду дела пана Суходольского. Если не ошибаюсь, я вижу перед собой панича Збигнева, сына старого пана Вацлава? Осмелюсь спросить, в добром ли здравии находится сейчас пан отец молодого панича, его уважаемая пани мама, а также его прекрасная сестрица паненка Ванда?
– К сожалению, я уже давно не получал писем от родных, но, поскольку дурные вести доходят быстрее, чем хорошие, надо полагать, что дома у нас все здоровы…
– В таком случае я могу сообщить паничу более свежие новости, так как на прошлой неделе имел счастье посетить дом пана Суходольского в Гданьске. Родители молодого человека живы и здоровы и не нарадуются на свою доченьку Вандзю, которая, да будет мне позволено сказать, за последний год из нежного бутона превратилась в роскошно распустившуюся розу. – Заметив, однако, что разговор о сестре не очень пришелся по сердцу его собеседнику, купец тотчас же переменил тему. – Следовательно, этот молодой кавалер, за какие-то грехи изгнанный из академии, является коллегой уважаемого панича Збигнева?
– И коллегой, и лучшим другом, и, можно сказать, братом, – горячо подхватил Збышек. – Полагаю, что и сила, и ловкость, и храбрость моего друга весьма пригодятся вам в пути. Очень прошу вас, господин купец, доставить его в Вармию! Должен добавить, что Каспер – ваш земляк, гданьщанин!
– Просьба члена уважаемой семьи Суходольских для меня закон! – торжественно провозгласил купец.
– Может, пан Куглер думает, что для бедного студента не по средствам будет плата за проезд? Однако не беспокойтесь… – начал было Збигнев.
Но собеседник тут же остановил его широким жестом руки:
– Какие могут быть разговоры о деньгах, о плате, если вы даете мне возможность оказать небольшую услугу одному из Суходольских! Только, – умильно добавил купец, – об одном вознаграждении я пана Збигнева все-таки попрошу: в память об этой приятной встрече прошу пана Збигнева называть меня не «пан купец» и не «пан Куглер», а попросту «Адольф», как принято между, добрыми знакомыми.
Каспер с надеждой глянул на своего друга, но выражение лица Збигнева ничего хорошего не предвещало. Тогда умоляюще, как на молитве, сложив ладони, Каспер только произнес: «Збышек!». И Збигнев, чуть поморщившись, ответил:
– Я, конечно, постараюсь запомнить имя пана Куглера… Это ничтожная плата за то одолжение, которое пан Адольф мне окажет, доставив моего друга в Вармию, а еще лучше – в самый Лидзбарк, к канонику Миколаю Копернику.
– К племяннику его преосвященства епископа вармийского? – подобострастно спросил Куглер. – Доставим, доставим, дорогой пан Збышек!
Обнимая на прощанье товарища, Збигнев смущенно сунул ему небольшой томик в кожаном переплете:
– Это хоть и не о морских науках, а только философские размышления какого-то грека Феофилакта Симокатты, но перевел их на латынь этот самый Коперник… Только что купил у проезжего монаха…
Когда боцман Конопка вернулся в харчевню, Збигнева он уже не застал, а будущие попутчики – купец и студент – вели застольную беседу, как добрые приятели. Узнав, что Каспер отправляется с ним в Лидзбарк, боцман не мог прийти в себя от радости.
– Вот это да! Вот это хорошо! – бормотал он, похлопывая по плечам то Каспера, то Куглера. – Вот отец твой, Касю, радуется сейчас на тебя с того света! Канонику Миколаю я представлю тебя самолично, а уж он не даст пропасть сыну Роха Берната! Да и сынок ведь не лыком шит: и астролябию, и секстант, и компас знает, и в небесных телах разбирается. А «понимать облака» или по цвету воды определять близость суши – уж этому я тебя научу! А если придется нам в Алжире или Тунисе побывать, тут Вуек твой и капитана и шкипера за пояс заткнет! Купить ли что, или продать, или нанять лоцмана, чтобы тот корабль между рифов провел, – для этого, сынок, нужно их языческую тарабарщину знать… А я ведь без малого три года пробыл в плену у алжирского бея, пока не выкупил меня капитан Рох, да упокоит господь его в садах праведных! Но зато я могу любому капитану службу сослужить: не хуже какого-нибудь турка с алжирцами да тунисцами разговариваю…
Вечером, покончив с лекциями и занятиями, в харчевню ввалилась вся честная студенческая компания. Спели на прощанье «Gaudeamus», «Паненку Крысю» и другие старые любимые песни. Распрощались, как сказал Генрих, «с улыбкой на устах и со слезами в сердце». Каспер печально отметил про себя, что Збигнев ни словом не обмолвился о Митте, – очевидно, повидаться с девушкой сегодня ему не удалось.
На рассвете следующего дня Каспер отправился с Вуйком на конюшню – увязать как следует возок, покормить лошадей, смазать салом полозья.
Улицы Кракова были безлюдны, над городом стояло тихое зарево восхода.
– К хорошей погодке, – сказал Вуек, с таким удовлетворением потирая руки, точно не кто иной, как он, боцман Конопка, сотворил это розово-голубое небо, этот прекрасный и величественный город и даже этих сытых, крепких лошадок, которых Каспер запрягал сейчас цугом в возок, поставленный на полозья.
– Хорошо, сынок, как скажешь? – весело спросил боцман.
– Хорошо, – отозвался юноша печально. – А как ты думаешь, Вуек, придется ли мне еще вернуться в Краков, повидать друзей, съездить к матушке, поклониться отцовской могилке?
– Эх, сынок, – понимающе заметил Конопка, – не в одной матушке и не в товарищах или в отцовской могилке тут дело! Погоди, вернешься на вармийском корабле из плавания в индийских шелках да в утрехтском
[12]бархате, тогда не только профессор твой, но и любой придворный будет рад выдать за тебя свою дочку!.. Стой-ка, стой, а не к нам ли эти люди?
В конце пустынного переулка Каспер разглядел две темные, быстро движущиеся фигурки.
– Бегут, точно их нечистая сила гонит, – проворчал Конопка. – Каспер, а Каспер!
Но Каспер уже бросился за ворота.
– Хвала пресвятой деве! – с радостью произнес боцман, увидев, что тоненькая белокурая девушка кинулась на шею его любимцу. – А то уехал бы хлопец с тяжелым сердцем.
Когда Каспер вернулся в харчевню, проснулся уже и Куглер.
– О-о, молодой человек сегодня гораздо веселее смотрит, чем вчера! – с удовлетворением отметил купец. – Я рад, что содействовал такой перемене настроения.
Каспер действительно не мог сдержать улыбку. То, что наперекор воле отца Митта на рассвете в сопровождении служанки тайком убежала из дому, чтобы попрощаться со своим нареченным, наполняло сердце юноши гордостью и нежностью. И все остальное сейчас казалось ему не стоящим внимания.
Сытые кони бодро уносили возок по укатанному снегу все дальше и дальше на север.
Там, где на горизонте виднелись низкие, пологие холмы, остался Краков. Уже несколько дней дорога вилась грязно-белой лентой среди заснеженных полей и рощиц. У окраин редких деревень чернели придорожные распятия или наивные, деревенской работы изображения святой девы. Наши путники истово крестились и снова неслись вперед. Кучер-боцман торопился засветло добраться до какого-нибудь жилья – с наступлением темноты на дорогах пошаливали разбойники, да и волков за эту зиму развелось немало. Когда на рытвине возок встряхивало посильнее, Каспер невольно валился на колени к соседу. Куглер только пыхтел да отдувался, а иногда даже пытался пошутить:
– Потише, господин студент. Только бы вы не задавили меня по дороге, а с волками да с разбойниками я, даст бог, справлюсь.
Ни с волками, ни с разбойниками путникам встретиться не пришлось, но все-таки кое-какие дорожные приключения их ожидали.
Завечерело. Приставшие лошади пошли шагом. Возок подъезжал к селению. Ветер переменился, мороз спал, и Куглер откинул меховой капюшон своего плаща. Каспер повнимательнее присмотрелся к своему спутнику. Лицо жизнерадостного и неглупого человека. Черты правильные, но несколько тяжеловатые. Подчеркнутая простота обращения очень располагает к себе, но вот глаза как-то бегают…
«А впрочем, что мне за дело до его глаз и вообще – что мне до этого купца! Подвезет меня – и ладно, и больше мы с ним, вероятно, не встретимся». Откинувшись на кожаные подушки возка, Каспер приготовился, по примеру Куглера, задремать, да не тут-то было: седоков так сильно тряхнуло, что они оба стукнулись лбами.
– Куда прешь, пся крев! – услышал Каспер окрик пана Конопки.
Что-то больно толкнуло юношу в бок: это моментально проснувшийся Куглер вытаскивал из-за пояса длинный пистолет. «Эге, – с удивлением подумал студент, – оказывается, купцы сейчас, как и дворяне, чуть что – хватаются за оружие».
Из темноты выплыло какое-то светлое пятно, которое Каспер в первую минуту принял за спустившееся с небес облачко, но мычание коровы, тонкое блеяние и дробный топот копыт подсказали ему, что перед ним небольшое стадо.
– Чего это вы, на ночь глядя, по этакому морозу скотину гоните? – спросил Вуек уже приветливее.
Ответа Каспер не расслышал.
– Кто мы – спрашиваешь? – прокричал над самым его ухом Куглер. – А вы что за королевские досмотрщики? Кто дал вам право опрашивать проезжающих! Скажу одно: мы честные люди, купец и студент, держим путь в замок Лидзбарк к племяннику его преосвященства епископа Вармийского – Миколаю Копернику.
От толпы отделилась темная фигурка. Каспер разглядел изрезанное морщинами лицо, отеки под глазами и обветренные, растрескавшиеся губы.
– Н-да, не очень-то сытно обедает этот бедняк, – приглядевшись к мужику, понимающе пробормотал Вуек. – Да что ты! Что ты! – тут же закричал он. – Сказано тебе: едут купец и студент… Не король и не бискуп!
[13]
Но худой, истощенный хлоп уже повалился прямо в снег на колени.
– Пожалейте, ваши милости! Мы ведь такие же христиане, как и вы, ваши милости! Так же говеем и принимаем святое причастие! И мы не воры и не разбойники, а вот, как воры, перегоняем ночью свою последнюю скотинку, таясь от проклятых кшижаков! Пожалейте, заступитесь за нас, расскажите бискупу в Лидзбарке, что польскому хлопу житья не стало от кшижаков, все забрали – зерно, полотна, солонину. Какие были в домах кожухи, сапоги – позабирали для своего кшижацкого войска… Жен наших и дочерей бесчестят, детей малых отбирают, хуже турок и татар! Заступитесь за нас, господа хорошие, перед светлым лицом нашего бискупа! Хвала святой троице, есть на свете человек, который может оборонить нас, вот мы и подались за вармийскую границу, может, пожалеет нас его милость каноник Миколай Коперник!
Куглер поглядел на Каспера, на пана Конопку, а потом важно ответил:
– Счастье ваше, мужики, – через день-два будем мы беседовать с каноником Миколаем Коперником, а может, допустят нас и до его преосвященства епископа Ваценрода… Какая у вас нужда в них, чем они вам могут помочь, хлоп? Только вот погляди хорошенько на меня, похож ли я на разбойника, который грабит ваш сельский люд и бесчестит ваших жен и дочерей? А? А я ведь немец чистых кровей, сын и внук немца… Когда болтаешь что – подумай прежде хорошенько!
– Не обессудьте, темнота наша всему виной, – взмолился, падая лицом в снег, мужик. – Ваша правда – и среди немцев хорошие люди бывают, нам ли об этом не знать: у нас в Поморье и не разберешь, кто немец, кто поляк – все одинаково бедуем… В один костел ходим, одну десятину платим… Но это свои немцы… А вот кшижаки нас и за людей не считают… Но и тут правда ваша: когда начальства поблизости нету, простые рейтары – немцы же! – больше милосердия к нам высказывают, чем свои же братья поляки… Слыхал пан, что натворили у нас в селе гданьские моряки, возвращаясь из дальних стран?
– Ну, это ты ври, да знай меру! – отозвался с козел пан Конопка. – Слыхал я что-то, но никак не поверю, чтобы польский моряк, да еще из дальнего плавания возвратясь, стал в польском же селе бесчинствовать!
– Простите нас, ваша милость, за глупые слова, – совсем растерявшийся хлоп пополз на коленках к боцману. – Кашубы
[14]мы… Под властью кшижаков живем, может, поэтому доблестные моряки на нас сердце сорвали…
Пожалев несчастного, Каспер вмешался в разговор.
– А какое заступничество думаете вы искать у каноника Миколая? – спросил он с интересом.
– Каноник Миколай святой человек! – закричали в толпе в один голос.
– У меня сына хворого вылечил, – говорил один.
– Два талера дал мне, – поддержал его другой.
– Грамоте моего племянника выучил…
– Ну, словом, гоните ваш скот, пока еще совсем не рассвело, – прервал мужиков Куглер. – Потому что, – обернувшись, он моргнул Касперу, – и польские шляхтичи далеко от немецких рыцарей не ушли. Смотрите, как бы не позарились они на вашу скотину.
Каспер дернул Вуйка за рукав, надеясь, что тот вступится за польскую шляхту, но боцман, в подтверждение слов купца, только кивнул головой.
– Это уж так, прости меня царица небесная: паны дерутся, а у мужиков чубы трещат! Правду говорит господин купец, гоните стадо наперерез через целину к Лидзбарку, и мы туда же тронемся, но только в объезд, через Торунь – большаком.
Мужик собрался было уже присоединиться к своим, когда его догнал окрик Куглера:
– Эй, хлоп, а не уступишь ли ты нам ягненка, а? Не даром же будем мы отнимать и у себя и у его преосвященства время, толкуя о ваших делах!
– Господин Куглер, что вы! – воскликнул Каспер возмущенно. – У нищего – последнее?!
– Но, но, молодой человек! – сказал купец, принимая из рук мужика дрожащего от холода или испуга ягненка. – Ничего вы в жизни не смыслите. Не все ли равно этому бедняге, в чье брюхо попадет это мясцо? К поляку ли, к немцу, к духовному лицу или светскому… Могу только сказать, что в мужицкое брюхо оно не попадет!
Эта встреча окончательно развеяла сон путников. Вуек предложил подкрепиться едой, и все трое налегли на его дорожные припасы.
Как ни сердился Каспер на Куглера за его поступок с бедным хлопом, но, вступив с ним в беседу, студент не мог отказать купцу ни в здравом смысле, ни в знании света.
– Вот что творится на польской земле, – медленно прожевывая пищу, говорил Куглер. – Вы на своих отцов духовных гнев держите, но признаюсь, мне о Птолемее да о Пурбахе толковать – это все равно, что кота сивухой потчевать. Может, попы ополчились на вас зря, а может, вы на них понапрасну… А нас, купцов, шляхта больше, чем попы, донимает! Раньше купец в любую страну с любым товаром мог ездить, а теперь шляхта позавидовала нашим барышам. Да, зерном наши ясновельможные теперь сами торгуют… А ведь водку, пиво, брагу из того же зерна гонят, и всем этим теперь только шляхта торговать может… Раньше все было ясно: шляхтич воевал, а хлоп его кормил. А нынче сами паны за хозяйство взялись, хлопов с полосок сгоняют. Хлоп три дня в неделю на пана работает, три – на себя. Хороший хозяин и стрижет овцу, и кормит, вот у него и шерсти вдоволь бывает. Худой же хозяин шерсть снимет, а овцу зарежет, о завтрашнем дне не думая. В точности так и наша шляхта: у хлопов землю отбирает, а у купцов – торговлю… А какой из пана купец?! Должен сказать, господин студент, купец иной раз и схитрить должен, и обмануть, и обиду от покупателя стерпеть, а разве наши ясновельможные этак сумеют? Нанимают всяких посредников да управляющих, и добро бы соседей – немцев, так нет, за чужестранцами – итальянцами да фламандцами – гонятся… Это же смеха достойно! Уплывает золото в чужие страны, а ясновельможные оттуда всякой роскоши навозят. Дочки ихние уже в имениях жить не желают – некому, мол, там шелка да бархаты показывать, все в Краков стремятся. Видел пан целую улицу новых домов? И ведь это не купцы, не ремесленники, а шляхтичи поближе к королю строились. Лет пятнадцать назад, после самого Петрковского сейма, когда шляхта вздумала взяться за торговлю, и пошли наши беды…
Такого рода разговоры купец вел с Каспером в продолжение всего пути до самого города Торунь. Он то клял шляхту и попов, то жалел хлопов, которых разрешал себе называть «быдлом».
[15]«Быдло они и есть, если голову в ярмо суют да терпят все надругательства и молчат!»
Особенно запомнилась Касперу последняя беседа с Куглером.
– Вот потому-то и приходится с особым почтением относиться к таким шляхтичам, как отец вашего товарища Збигнева. Богатства особого у пана Суходольского нет, но в душе у него живет настоящий старопольский гонор. Деньги он кладет в карман, не считая, а если из товара что приглянется ему, отваливает, не рядясь, столько, сколько с него спросишь… Приходилось ли пану Касперу бывать в «Сухом доле»? Или в их Гданьском прекрасном доме? Знаком ли пан с паненкой Вандзей?
– Я был у них в имении позапрошлым летом… Да какая Вандзя паненка! Длинноногий, желтоклювый галчонок! Впрочем, вы говорите, она сейчас совсем барышня? – в раздумье спросил Каспер, припоминая, что ведь и Митта не старше Ванды Суходольской.
– Прекрасная, разумная и благовоспитанная барышня!.. – отозвался купец с восхищением. – Какое счастье, что мне довелось подвезти столь ученого и достойного молодого человека! – без всякой связи с темой разговора вдруг добавил Куглер. – Ваше присутствие намного скрасило для меня скучную дорогу. В беседе, как говорится, познаешь истинного друга. Очень прошу вас, когда будете в Гданьске, навестите меня в моем новом доме близ рынка!
– Большое вам спасибо, – смущенно отозвался студент. – Но что касается нашей встречи с вами, то это скорее для меня можно считать счастьем. Вы оказываете неоценимую услугу, подвозя меня в Лидзбарк. А что касается наших бесед, то я безусловно больше почерпнул из них, чем господин купец.
Куглер пронзительно глянул на своего спутника.
– Услуга за услугу, – сказал он с коротким смешком. – Надеюсь, что, если молодому человеку случится снова побывать в доме Суходольских, он не преминет замолвить за меня словечко пану Вацлаву, пани Ангелине, а также прекрасной паненке Вандзе?
В просьбе купца Каспер не усмотрел ничего странного и невыполнимого, но студента поразило жадное и жалкое выражение, внезапно скользнувшее по лицу Куглера.
«Да что я к нему придираюсь? – подумал он тут же. – Купец как купец. Он, конечно, рад вести дела с таким благородным шляхтичем, как пан Суходольский. Однако не надо вводить его в заблуждение».
– С удовольствием, пан Куглер, я дал бы вам самые хорошие рекомендации, но я не настолько вхож в семью Суходольских. Збышек – другое дело, но господь бог знает, когда еще я с ним увижусь…
– Пан студент едет, если не ошибаюсь, в Лидзбарк? – заметил купец. – Если пан войдет в доверие к канонику Копернику, он, помяните мое слово, скоро выйдет в большие люди! Шуточное ли дело – его преосвященство добился для обоих своих племянников звания каноника, а теперь наперекор диацезу вершит всеми делами Вармки. У епископа больше веса в Вармии, чем у нашего доброго короля Зыгмунта в Польше. А как давно, осмелюсь спросить, пан ведет знакомство с достославным каноником?
Румяные щеки Каспера вспыхнули так, что больно стало глазам, и уши молодого человека побагровели.
– Пан Куглер, очевидно, неправильно понял речи пана Конопки, – пояснил он, запинаясь. – Я его преподобие и в глаза не видел. Пану Конопке случилось, правда, когда-то, очень давно, оказать услугу матери каноника, но из этого не следует, что я могу рассчитывать на его внимание… Я хотел бы… У пана Куглера, как я понимаю, хорошее знакомство… У меня к пану Куглеру большая просьба…
– Так, так, – бесцеремонно перебил его купец и, вытряхнув из широкого, отороченного мехом рукава четки, стал быстро-быстро перебирать бусинки.
Каспер оглянулся по сторонам, ища глазами статую святой девы или придорожное распятие.
– Не время для молитв, вы полагаете? – спросил Куглер насмешливо. – А я и не молюсь, это счеты, незаменимая вещь в дороге. На них я подсчитываю свои барыши и протори. В дороге можешь подсчитать все, что дома не успел, да еще набожным человеком прослывешь, – добавил купец, ухмыльнувшись. – А научился я этому не от кого иного, как от настоятеля собора Святого Яна. Идем мы как-то с ним по улице, а он четки таким же манером вытащил и ну бормотать себе под нос что-то. Прислушиваюсь, а он: «Со старосты церковного – четырнадцать талеров причитается, с пана Олесницкого – сто десять талеров и процентов три талера»… Так-то, молодой человек. А чего вы хотели от меня?
– Я рад, что пришелся вам по душе, – начал Каспер робко. – Может быть, в случае, если мне не посчастливится в Лидзбарке, пан негоциант сможет меня порекомендовать…
– Не знаю, не знаю, – снова не дал ему закончить фразу купец. – Вот я просил вас замолвить словечко за меня в доме Суходольских, не так ли? Просил, а сам был уверен, что молодой человек мне ответит: «Матка бозка Ченстоховска, как могу я вас рекомендовать в столь уважаемый дом! Да я вас вижу в первый раз!» Однако пан студент не проявил должной осмотрительности. Я ненамного старше вас, но намного опытнее и первого встречного никому рекомендовать не стану!
Каспер вздохнул. Может, купец по-своему и прав, только очень уж неожиданно было слушать эти горькие слова после давешних излияний Куглера. И тут юноша по-настоящему призадумался о своей судьбе. «Ах, Митта, Митта, надолго ли мы с тобой расстались? И придусь ли я по душе ученому мужу Миколаю Копернику? И доведется ли мне вообще повидать его?» – думал Каспер с тоской.
Занятый своими печальными мыслями, юноша и не заметил, как на закатном небе стали вырисовываться шпили домов и башен.
– Торунь, – показывая кнутом вперед, объявил пан Конопка.
– Студент! – воскликнул купец испуганно. – Не говорите мне о нем больше! Знаю я господ студентов: они, как волки, набрасываются иной раз на обозы, а еду им и не показывай – вмиг утащат баранью ногу, а то и целого барана!
Тогда Збигнев переменил тактику:
– Да он и не студент уже: отцы референдарии изгнали его из академии. А к тому же Каспер хороший знакомый вашего спутника – боцмана Конопки. Вдвоем им будет сподручнее отстоять вас и ваше добро, если в пути вам встретятся волки или недобрые люди.
Однако это соображение еще сильнее растревожило купца.
– Студент, да еще исключенный из академии! Нет, не буду я Адольф Куглер из Гданьска, если сделаю такую глупость! Да они вдвоем с этим усатым зарежут меня и удерут на моих же лошадях!
– Адольф Куглер из Гданьска? – переспросил Збигнев, внимательно присматриваясь к купцу. – А скажите, пан негоциант, не знакома ли вам фамилия – Суходольские? Отец мой давно поручил ведение своих дел некоему Куглеру… Не приходится ли этот Куглер вам родственником?
– Бог мой! – закричал купец обрадовано. – Как же я не узнал брата панны… то есть сына ясновельможного пана Суходольского! Не родственник мой, а я собственной персоной веду дела пана Суходольского. Если не ошибаюсь, я вижу перед собой панича Збигнева, сына старого пана Вацлава? Осмелюсь спросить, в добром ли здравии находится сейчас пан отец молодого панича, его уважаемая пани мама, а также его прекрасная сестрица паненка Ванда?
– К сожалению, я уже давно не получал писем от родных, но, поскольку дурные вести доходят быстрее, чем хорошие, надо полагать, что дома у нас все здоровы…
– В таком случае я могу сообщить паничу более свежие новости, так как на прошлой неделе имел счастье посетить дом пана Суходольского в Гданьске. Родители молодого человека живы и здоровы и не нарадуются на свою доченьку Вандзю, которая, да будет мне позволено сказать, за последний год из нежного бутона превратилась в роскошно распустившуюся розу. – Заметив, однако, что разговор о сестре не очень пришелся по сердцу его собеседнику, купец тотчас же переменил тему. – Следовательно, этот молодой кавалер, за какие-то грехи изгнанный из академии, является коллегой уважаемого панича Збигнева?
– И коллегой, и лучшим другом, и, можно сказать, братом, – горячо подхватил Збышек. – Полагаю, что и сила, и ловкость, и храбрость моего друга весьма пригодятся вам в пути. Очень прошу вас, господин купец, доставить его в Вармию! Должен добавить, что Каспер – ваш земляк, гданьщанин!
– Просьба члена уважаемой семьи Суходольских для меня закон! – торжественно провозгласил купец.
– Может, пан Куглер думает, что для бедного студента не по средствам будет плата за проезд? Однако не беспокойтесь… – начал было Збигнев.
Но собеседник тут же остановил его широким жестом руки:
– Какие могут быть разговоры о деньгах, о плате, если вы даете мне возможность оказать небольшую услугу одному из Суходольских! Только, – умильно добавил купец, – об одном вознаграждении я пана Збигнева все-таки попрошу: в память об этой приятной встрече прошу пана Збигнева называть меня не «пан купец» и не «пан Куглер», а попросту «Адольф», как принято между, добрыми знакомыми.
Каспер с надеждой глянул на своего друга, но выражение лица Збигнева ничего хорошего не предвещало. Тогда умоляюще, как на молитве, сложив ладони, Каспер только произнес: «Збышек!». И Збигнев, чуть поморщившись, ответил:
– Я, конечно, постараюсь запомнить имя пана Куглера… Это ничтожная плата за то одолжение, которое пан Адольф мне окажет, доставив моего друга в Вармию, а еще лучше – в самый Лидзбарк, к канонику Миколаю Копернику.
– К племяннику его преосвященства епископа вармийского? – подобострастно спросил Куглер. – Доставим, доставим, дорогой пан Збышек!
Обнимая на прощанье товарища, Збигнев смущенно сунул ему небольшой томик в кожаном переплете:
– Это хоть и не о морских науках, а только философские размышления какого-то грека Феофилакта Симокатты, но перевел их на латынь этот самый Коперник… Только что купил у проезжего монаха…
Когда боцман Конопка вернулся в харчевню, Збигнева он уже не застал, а будущие попутчики – купец и студент – вели застольную беседу, как добрые приятели. Узнав, что Каспер отправляется с ним в Лидзбарк, боцман не мог прийти в себя от радости.
– Вот это да! Вот это хорошо! – бормотал он, похлопывая по плечам то Каспера, то Куглера. – Вот отец твой, Касю, радуется сейчас на тебя с того света! Канонику Миколаю я представлю тебя самолично, а уж он не даст пропасть сыну Роха Берната! Да и сынок ведь не лыком шит: и астролябию, и секстант, и компас знает, и в небесных телах разбирается. А «понимать облака» или по цвету воды определять близость суши – уж этому я тебя научу! А если придется нам в Алжире или Тунисе побывать, тут Вуек твой и капитана и шкипера за пояс заткнет! Купить ли что, или продать, или нанять лоцмана, чтобы тот корабль между рифов провел, – для этого, сынок, нужно их языческую тарабарщину знать… А я ведь без малого три года пробыл в плену у алжирского бея, пока не выкупил меня капитан Рох, да упокоит господь его в садах праведных! Но зато я могу любому капитану службу сослужить: не хуже какого-нибудь турка с алжирцами да тунисцами разговариваю…
Вечером, покончив с лекциями и занятиями, в харчевню ввалилась вся честная студенческая компания. Спели на прощанье «Gaudeamus», «Паненку Крысю» и другие старые любимые песни. Распрощались, как сказал Генрих, «с улыбкой на устах и со слезами в сердце». Каспер печально отметил про себя, что Збигнев ни словом не обмолвился о Митте, – очевидно, повидаться с девушкой сегодня ему не удалось.
На рассвете следующего дня Каспер отправился с Вуйком на конюшню – увязать как следует возок, покормить лошадей, смазать салом полозья.
Улицы Кракова были безлюдны, над городом стояло тихое зарево восхода.
– К хорошей погодке, – сказал Вуек, с таким удовлетворением потирая руки, точно не кто иной, как он, боцман Конопка, сотворил это розово-голубое небо, этот прекрасный и величественный город и даже этих сытых, крепких лошадок, которых Каспер запрягал сейчас цугом в возок, поставленный на полозья.
– Хорошо, сынок, как скажешь? – весело спросил боцман.
– Хорошо, – отозвался юноша печально. – А как ты думаешь, Вуек, придется ли мне еще вернуться в Краков, повидать друзей, съездить к матушке, поклониться отцовской могилке?
– Эх, сынок, – понимающе заметил Конопка, – не в одной матушке и не в товарищах или в отцовской могилке тут дело! Погоди, вернешься на вармийском корабле из плавания в индийских шелках да в утрехтском
[12]бархате, тогда не только профессор твой, но и любой придворный будет рад выдать за тебя свою дочку!.. Стой-ка, стой, а не к нам ли эти люди?
В конце пустынного переулка Каспер разглядел две темные, быстро движущиеся фигурки.
– Бегут, точно их нечистая сила гонит, – проворчал Конопка. – Каспер, а Каспер!
Но Каспер уже бросился за ворота.
– Хвала пресвятой деве! – с радостью произнес боцман, увидев, что тоненькая белокурая девушка кинулась на шею его любимцу. – А то уехал бы хлопец с тяжелым сердцем.
– О-о, молодой человек сегодня гораздо веселее смотрит, чем вчера! – с удовлетворением отметил купец. – Я рад, что содействовал такой перемене настроения.
Каспер действительно не мог сдержать улыбку. То, что наперекор воле отца Митта на рассвете в сопровождении служанки тайком убежала из дому, чтобы попрощаться со своим нареченным, наполняло сердце юноши гордостью и нежностью. И все остальное сейчас казалось ему не стоящим внимания.
Сытые кони бодро уносили возок по укатанному снегу все дальше и дальше на север.
Там, где на горизонте виднелись низкие, пологие холмы, остался Краков. Уже несколько дней дорога вилась грязно-белой лентой среди заснеженных полей и рощиц. У окраин редких деревень чернели придорожные распятия или наивные, деревенской работы изображения святой девы. Наши путники истово крестились и снова неслись вперед. Кучер-боцман торопился засветло добраться до какого-нибудь жилья – с наступлением темноты на дорогах пошаливали разбойники, да и волков за эту зиму развелось немало. Когда на рытвине возок встряхивало посильнее, Каспер невольно валился на колени к соседу. Куглер только пыхтел да отдувался, а иногда даже пытался пошутить:
– Потише, господин студент. Только бы вы не задавили меня по дороге, а с волками да с разбойниками я, даст бог, справлюсь.
Ни с волками, ни с разбойниками путникам встретиться не пришлось, но все-таки кое-какие дорожные приключения их ожидали.
Завечерело. Приставшие лошади пошли шагом. Возок подъезжал к селению. Ветер переменился, мороз спал, и Куглер откинул меховой капюшон своего плаща. Каспер повнимательнее присмотрелся к своему спутнику. Лицо жизнерадостного и неглупого человека. Черты правильные, но несколько тяжеловатые. Подчеркнутая простота обращения очень располагает к себе, но вот глаза как-то бегают…
«А впрочем, что мне за дело до его глаз и вообще – что мне до этого купца! Подвезет меня – и ладно, и больше мы с ним, вероятно, не встретимся». Откинувшись на кожаные подушки возка, Каспер приготовился, по примеру Куглера, задремать, да не тут-то было: седоков так сильно тряхнуло, что они оба стукнулись лбами.
– Куда прешь, пся крев! – услышал Каспер окрик пана Конопки.
Что-то больно толкнуло юношу в бок: это моментально проснувшийся Куглер вытаскивал из-за пояса длинный пистолет. «Эге, – с удивлением подумал студент, – оказывается, купцы сейчас, как и дворяне, чуть что – хватаются за оружие».
Из темноты выплыло какое-то светлое пятно, которое Каспер в первую минуту принял за спустившееся с небес облачко, но мычание коровы, тонкое блеяние и дробный топот копыт подсказали ему, что перед ним небольшое стадо.
– Чего это вы, на ночь глядя, по этакому морозу скотину гоните? – спросил Вуек уже приветливее.
Ответа Каспер не расслышал.
– Кто мы – спрашиваешь? – прокричал над самым его ухом Куглер. – А вы что за королевские досмотрщики? Кто дал вам право опрашивать проезжающих! Скажу одно: мы честные люди, купец и студент, держим путь в замок Лидзбарк к племяннику его преосвященства епископа Вармийского – Миколаю Копернику.
От толпы отделилась темная фигурка. Каспер разглядел изрезанное морщинами лицо, отеки под глазами и обветренные, растрескавшиеся губы.
– Н-да, не очень-то сытно обедает этот бедняк, – приглядевшись к мужику, понимающе пробормотал Вуек. – Да что ты! Что ты! – тут же закричал он. – Сказано тебе: едут купец и студент… Не король и не бискуп!
[13]
Но худой, истощенный хлоп уже повалился прямо в снег на колени.
– Пожалейте, ваши милости! Мы ведь такие же христиане, как и вы, ваши милости! Так же говеем и принимаем святое причастие! И мы не воры и не разбойники, а вот, как воры, перегоняем ночью свою последнюю скотинку, таясь от проклятых кшижаков! Пожалейте, заступитесь за нас, расскажите бискупу в Лидзбарке, что польскому хлопу житья не стало от кшижаков, все забрали – зерно, полотна, солонину. Какие были в домах кожухи, сапоги – позабирали для своего кшижацкого войска… Жен наших и дочерей бесчестят, детей малых отбирают, хуже турок и татар! Заступитесь за нас, господа хорошие, перед светлым лицом нашего бискупа! Хвала святой троице, есть на свете человек, который может оборонить нас, вот мы и подались за вармийскую границу, может, пожалеет нас его милость каноник Миколай Коперник!
Куглер поглядел на Каспера, на пана Конопку, а потом важно ответил:
– Счастье ваше, мужики, – через день-два будем мы беседовать с каноником Миколаем Коперником, а может, допустят нас и до его преосвященства епископа Ваценрода… Какая у вас нужда в них, чем они вам могут помочь, хлоп? Только вот погляди хорошенько на меня, похож ли я на разбойника, который грабит ваш сельский люд и бесчестит ваших жен и дочерей? А? А я ведь немец чистых кровей, сын и внук немца… Когда болтаешь что – подумай прежде хорошенько!
– Не обессудьте, темнота наша всему виной, – взмолился, падая лицом в снег, мужик. – Ваша правда – и среди немцев хорошие люди бывают, нам ли об этом не знать: у нас в Поморье и не разберешь, кто немец, кто поляк – все одинаково бедуем… В один костел ходим, одну десятину платим… Но это свои немцы… А вот кшижаки нас и за людей не считают… Но и тут правда ваша: когда начальства поблизости нету, простые рейтары – немцы же! – больше милосердия к нам высказывают, чем свои же братья поляки… Слыхал пан, что натворили у нас в селе гданьские моряки, возвращаясь из дальних стран?
– Ну, это ты ври, да знай меру! – отозвался с козел пан Конопка. – Слыхал я что-то, но никак не поверю, чтобы польский моряк, да еще из дальнего плавания возвратясь, стал в польском же селе бесчинствовать!
– Простите нас, ваша милость, за глупые слова, – совсем растерявшийся хлоп пополз на коленках к боцману. – Кашубы
[14]мы… Под властью кшижаков живем, может, поэтому доблестные моряки на нас сердце сорвали…
Пожалев несчастного, Каспер вмешался в разговор.
– А какое заступничество думаете вы искать у каноника Миколая? – спросил он с интересом.
– Каноник Миколай святой человек! – закричали в толпе в один голос.
– У меня сына хворого вылечил, – говорил один.
– Два талера дал мне, – поддержал его другой.
– Грамоте моего племянника выучил…
– Ну, словом, гоните ваш скот, пока еще совсем не рассвело, – прервал мужиков Куглер. – Потому что, – обернувшись, он моргнул Касперу, – и польские шляхтичи далеко от немецких рыцарей не ушли. Смотрите, как бы не позарились они на вашу скотину.
Каспер дернул Вуйка за рукав, надеясь, что тот вступится за польскую шляхту, но боцман, в подтверждение слов купца, только кивнул головой.
– Это уж так, прости меня царица небесная: паны дерутся, а у мужиков чубы трещат! Правду говорит господин купец, гоните стадо наперерез через целину к Лидзбарку, и мы туда же тронемся, но только в объезд, через Торунь – большаком.
Мужик собрался было уже присоединиться к своим, когда его догнал окрик Куглера:
– Эй, хлоп, а не уступишь ли ты нам ягненка, а? Не даром же будем мы отнимать и у себя и у его преосвященства время, толкуя о ваших делах!
– Господин Куглер, что вы! – воскликнул Каспер возмущенно. – У нищего – последнее?!
– Но, но, молодой человек! – сказал купец, принимая из рук мужика дрожащего от холода или испуга ягненка. – Ничего вы в жизни не смыслите. Не все ли равно этому бедняге, в чье брюхо попадет это мясцо? К поляку ли, к немцу, к духовному лицу или светскому… Могу только сказать, что в мужицкое брюхо оно не попадет!
Эта встреча окончательно развеяла сон путников. Вуек предложил подкрепиться едой, и все трое налегли на его дорожные припасы.
Как ни сердился Каспер на Куглера за его поступок с бедным хлопом, но, вступив с ним в беседу, студент не мог отказать купцу ни в здравом смысле, ни в знании света.
– Вот что творится на польской земле, – медленно прожевывая пищу, говорил Куглер. – Вы на своих отцов духовных гнев держите, но признаюсь, мне о Птолемее да о Пурбахе толковать – это все равно, что кота сивухой потчевать. Может, попы ополчились на вас зря, а может, вы на них понапрасну… А нас, купцов, шляхта больше, чем попы, донимает! Раньше купец в любую страну с любым товаром мог ездить, а теперь шляхта позавидовала нашим барышам. Да, зерном наши ясновельможные теперь сами торгуют… А ведь водку, пиво, брагу из того же зерна гонят, и всем этим теперь только шляхта торговать может… Раньше все было ясно: шляхтич воевал, а хлоп его кормил. А нынче сами паны за хозяйство взялись, хлопов с полосок сгоняют. Хлоп три дня в неделю на пана работает, три – на себя. Хороший хозяин и стрижет овцу, и кормит, вот у него и шерсти вдоволь бывает. Худой же хозяин шерсть снимет, а овцу зарежет, о завтрашнем дне не думая. В точности так и наша шляхта: у хлопов землю отбирает, а у купцов – торговлю… А какой из пана купец?! Должен сказать, господин студент, купец иной раз и схитрить должен, и обмануть, и обиду от покупателя стерпеть, а разве наши ясновельможные этак сумеют? Нанимают всяких посредников да управляющих, и добро бы соседей – немцев, так нет, за чужестранцами – итальянцами да фламандцами – гонятся… Это же смеха достойно! Уплывает золото в чужие страны, а ясновельможные оттуда всякой роскоши навозят. Дочки ихние уже в имениях жить не желают – некому, мол, там шелка да бархаты показывать, все в Краков стремятся. Видел пан целую улицу новых домов? И ведь это не купцы, не ремесленники, а шляхтичи поближе к королю строились. Лет пятнадцать назад, после самого Петрковского сейма, когда шляхта вздумала взяться за торговлю, и пошли наши беды…
Такого рода разговоры купец вел с Каспером в продолжение всего пути до самого города Торунь. Он то клял шляхту и попов, то жалел хлопов, которых разрешал себе называть «быдлом».
[15]«Быдло они и есть, если голову в ярмо суют да терпят все надругательства и молчат!»
Особенно запомнилась Касперу последняя беседа с Куглером.
– Вот потому-то и приходится с особым почтением относиться к таким шляхтичам, как отец вашего товарища Збигнева. Богатства особого у пана Суходольского нет, но в душе у него живет настоящий старопольский гонор. Деньги он кладет в карман, не считая, а если из товара что приглянется ему, отваливает, не рядясь, столько, сколько с него спросишь… Приходилось ли пану Касперу бывать в «Сухом доле»? Или в их Гданьском прекрасном доме? Знаком ли пан с паненкой Вандзей?
– Я был у них в имении позапрошлым летом… Да какая Вандзя паненка! Длинноногий, желтоклювый галчонок! Впрочем, вы говорите, она сейчас совсем барышня? – в раздумье спросил Каспер, припоминая, что ведь и Митта не старше Ванды Суходольской.
– Прекрасная, разумная и благовоспитанная барышня!.. – отозвался купец с восхищением. – Какое счастье, что мне довелось подвезти столь ученого и достойного молодого человека! – без всякой связи с темой разговора вдруг добавил Куглер. – Ваше присутствие намного скрасило для меня скучную дорогу. В беседе, как говорится, познаешь истинного друга. Очень прошу вас, когда будете в Гданьске, навестите меня в моем новом доме близ рынка!
– Большое вам спасибо, – смущенно отозвался студент. – Но что касается нашей встречи с вами, то это скорее для меня можно считать счастьем. Вы оказываете неоценимую услугу, подвозя меня в Лидзбарк. А что касается наших бесед, то я безусловно больше почерпнул из них, чем господин купец.
Куглер пронзительно глянул на своего спутника.
– Услуга за услугу, – сказал он с коротким смешком. – Надеюсь, что, если молодому человеку случится снова побывать в доме Суходольских, он не преминет замолвить за меня словечко пану Вацлаву, пани Ангелине, а также прекрасной паненке Вандзе?
В просьбе купца Каспер не усмотрел ничего странного и невыполнимого, но студента поразило жадное и жалкое выражение, внезапно скользнувшее по лицу Куглера.
«Да что я к нему придираюсь? – подумал он тут же. – Купец как купец. Он, конечно, рад вести дела с таким благородным шляхтичем, как пан Суходольский. Однако не надо вводить его в заблуждение».
– С удовольствием, пан Куглер, я дал бы вам самые хорошие рекомендации, но я не настолько вхож в семью Суходольских. Збышек – другое дело, но господь бог знает, когда еще я с ним увижусь…
– Пан студент едет, если не ошибаюсь, в Лидзбарк? – заметил купец. – Если пан войдет в доверие к канонику Копернику, он, помяните мое слово, скоро выйдет в большие люди! Шуточное ли дело – его преосвященство добился для обоих своих племянников звания каноника, а теперь наперекор диацезу вершит всеми делами Вармки. У епископа больше веса в Вармии, чем у нашего доброго короля Зыгмунта в Польше. А как давно, осмелюсь спросить, пан ведет знакомство с достославным каноником?
Румяные щеки Каспера вспыхнули так, что больно стало глазам, и уши молодого человека побагровели.
– Пан Куглер, очевидно, неправильно понял речи пана Конопки, – пояснил он, запинаясь. – Я его преподобие и в глаза не видел. Пану Конопке случилось, правда, когда-то, очень давно, оказать услугу матери каноника, но из этого не следует, что я могу рассчитывать на его внимание… Я хотел бы… У пана Куглера, как я понимаю, хорошее знакомство… У меня к пану Куглеру большая просьба…
– Так, так, – бесцеремонно перебил его купец и, вытряхнув из широкого, отороченного мехом рукава четки, стал быстро-быстро перебирать бусинки.
Каспер оглянулся по сторонам, ища глазами статую святой девы или придорожное распятие.
– Не время для молитв, вы полагаете? – спросил Куглер насмешливо. – А я и не молюсь, это счеты, незаменимая вещь в дороге. На них я подсчитываю свои барыши и протори. В дороге можешь подсчитать все, что дома не успел, да еще набожным человеком прослывешь, – добавил купец, ухмыльнувшись. – А научился я этому не от кого иного, как от настоятеля собора Святого Яна. Идем мы как-то с ним по улице, а он четки таким же манером вытащил и ну бормотать себе под нос что-то. Прислушиваюсь, а он: «Со старосты церковного – четырнадцать талеров причитается, с пана Олесницкого – сто десять талеров и процентов три талера»… Так-то, молодой человек. А чего вы хотели от меня?
– Я рад, что пришелся вам по душе, – начал Каспер робко. – Может быть, в случае, если мне не посчастливится в Лидзбарке, пан негоциант сможет меня порекомендовать…
– Не знаю, не знаю, – снова не дал ему закончить фразу купец. – Вот я просил вас замолвить словечко за меня в доме Суходольских, не так ли? Просил, а сам был уверен, что молодой человек мне ответит: «Матка бозка Ченстоховска, как могу я вас рекомендовать в столь уважаемый дом! Да я вас вижу в первый раз!» Однако пан студент не проявил должной осмотрительности. Я ненамного старше вас, но намного опытнее и первого встречного никому рекомендовать не стану!
Каспер вздохнул. Может, купец по-своему и прав, только очень уж неожиданно было слушать эти горькие слова после давешних излияний Куглера. И тут юноша по-настоящему призадумался о своей судьбе. «Ах, Митта, Митта, надолго ли мы с тобой расстались? И придусь ли я по душе ученому мужу Миколаю Копернику? И доведется ли мне вообще повидать его?» – думал Каспер с тоской.
Занятый своими печальными мыслями, юноша и не заметил, как на закатном небе стали вырисовываться шпили домов и башен.
– Торунь, – показывая кнутом вперед, объявил пан Конопка.
Глава четвертая
ЗАМОК ЛИДЗБАРК
– Не знал я, до чего же прекрасен город Торунь, Вуек! – заявил на следующее утро Каспер, покончив с осмотром города и вернувшись в харчевню. – Пожалуй, поспорит он даже с Краковом… А народу здесь сколько! Из каких только стран не понаехало! Ну в точности как у нас в Гданьске! Прислушайся, даже здесь, в харчевне, и по-польски, и по-латыни, и по-французски, и по-испански разговоры ведут… Знаешь, Вуек, если бы не надежда устроиться в Лидзбарке и не тоска по Кракову, век бы, кажется, отсюда не уезжал бы!
– Боюсь, Касю, желание твое исполнится скорее, чем ты думаешь, – хмуро отозвался боцман. – Купец-то наш совсем нестоящим лайдаком оказался! А я-то еще старался ему угождать, как самый настоящий кучер! И за лошадьми смотрел, и возок мыл, и – уж этого я себе не прощу! – ягненочка хлопа этого несчастного велел повару зажарить! И никакой ведь платы за свою службу не просил: мне бы только добраться до Лидзбарка. А вот…
– Что? – спросил Каспер с беспокойством.
– Да вот, разыскал он, видишь ли, здесь, в Торуни, какого-то своего немца – и поляков, конечно, побоку! Даже не так я сказал: разыскал он своего торгового человека – и, понятно, студента и боцмана побоку! Полопотали, полопотали по-своему, думают, я их не пойму, да скажи, какой гданьщанин по-немецки не понимает! Тот, другой немец, просится к нашему за подводчика. Вот Куглер и говорит мне: «Я, правда, окорок твой и гуся твоего ел, но ведь и ты со своим студентом на моих лошадях две недели ехал! А овес, говорит, тоже ведь денег стоит!» Гляжу, а тот немец уже к нему на козлы карабкается. Знаешь, Касю, я скупым никогда не был, но тут разобрала меня досада. «Вот и ели бы две недели свой овес, – говорю, – а до моего гуся и сала не касались бы!»
Веселый взрыв хохота за соседним столом прервал речь пана Конопки.
– Гданьщане? – спросил маленький каноник, жестом приглашая Каспера с Вуйком занять места рядом. – Я сужу по разговору старшего пана и по его повадке. А ну-ка, пан моряк, повторите, что вы купцу ответили.
– Боюсь, Касю, желание твое исполнится скорее, чем ты думаешь, – хмуро отозвался боцман. – Купец-то наш совсем нестоящим лайдаком оказался! А я-то еще старался ему угождать, как самый настоящий кучер! И за лошадьми смотрел, и возок мыл, и – уж этого я себе не прощу! – ягненочка хлопа этого несчастного велел повару зажарить! И никакой ведь платы за свою службу не просил: мне бы только добраться до Лидзбарка. А вот…
– Что? – спросил Каспер с беспокойством.
– Да вот, разыскал он, видишь ли, здесь, в Торуни, какого-то своего немца – и поляков, конечно, побоку! Даже не так я сказал: разыскал он своего торгового человека – и, понятно, студента и боцмана побоку! Полопотали, полопотали по-своему, думают, я их не пойму, да скажи, какой гданьщанин по-немецки не понимает! Тот, другой немец, просится к нашему за подводчика. Вот Куглер и говорит мне: «Я, правда, окорок твой и гуся твоего ел, но ведь и ты со своим студентом на моих лошадях две недели ехал! А овес, говорит, тоже ведь денег стоит!» Гляжу, а тот немец уже к нему на козлы карабкается. Знаешь, Касю, я скупым никогда не был, но тут разобрала меня досада. «Вот и ели бы две недели свой овес, – говорю, – а до моего гуся и сала не касались бы!»
Веселый взрыв хохота за соседним столом прервал речь пана Конопки.
– Гданьщане? – спросил маленький каноник, жестом приглашая Каспера с Вуйком занять места рядом. – Я сужу по разговору старшего пана и по его повадке. А ну-ка, пан моряк, повторите, что вы купцу ответили.