Страница:
Нисколько не чинясь, оба каноника за соседним столом приняли угощение Вуйка, а потом сами заказали трактирщику и фляков
[16]и старки, но, как заметил юноша, больше потчевали его и боцмана, а сами на еду и выпивку налегали мало.
Изредка обращаясь к Конопке и к Касперу, каноники вели между собой беседу, понятную только им двоим, хотя говорили они не по-латыни, как следовало бы ожидать от таких ученых людей, а на чистейшем краковском наречии. Насколько мог разобрать молодой студент, речь шла об обращении крови, о строении человеческого тела – вещах, в которых Каспер не очень разбирался. Доказывая что-то своему соседу, каноник повыше вытащил из-за пояса дорожную чернильницу, гусиное перо и начертил на листе бумаги какие-то круги и овалы.
– Дело ведь в том, что печень – печенью, но брат Миколай считает, что кровь поступает сюда вот таким путем, – и тут же отметил движение крови стрелками.
Тогда маленький каноник, выхватив у него из рук перо, принялся возражать высокому, тоже чертя что-то на бумаге. А славный боцман все прикладывался к оловянной кружке и доприкладывался, видно, до того, что, осмелев, вдруг спохватился:
– Да что это мы, святые отцы, все «пан моряк», да «пан студент», да «пан каноник», точно нам не дали при крещении христианских имен! Я хоть человек не родовитый, но, надо сказать, имени своего не гнушаюсь. Зовусь я Якуб Конопка, отслужил я семнадцать лет на Гданьском трехмачтовом корабле «Ясколка», товарищ мой – студент Краковской академии Каспер Бернат. Едем мы по приглашению к племяннику Вармийского епископа канонику Миколаю Копернику. Да вот, пся крев, с лошадьми у нас дело разладилось… А святых отцов как нам приказано будет величать?
Каспер не знал, куда ему деваться от смущения: во-первых, Вуек опять явно прихвастнул насчет приглашения в Лидзбарк; во-вторых, не в обычае расспрашивать подорожных людей о том, о чем они сами молчат. Еще более он смутился, когда маленький каноник, отложив гусиное перо, промолвил с доброжелательной улыбкой:
– Спасибо за откровенность, пан Конопка, мы рады, что можем вам ответить тем же. Вот это – ученый медик, отец Ян Барковский, а меня можете называть отцом Тидеманом Гизе. И, если у вас какие-нибудь затруднения с лошадьми, я с радостью вас подвезу. Для меня составит особое удовольствие выручить гостей отца Миколая. – И, к ужасу Каспера, добавил: – Я тоже направляюсь к нему, в замок Лидзбарк.
…У самых границ владений Тевтонского ордена, в шестидесяти километрах от Гданьской бухты Балтийского моря, высится замок Лидзбарк.
Стройный, выстроенный из темно-желтого камня, он увенчан четырьмя башнями, на которых развеваются флаги с гербами вармийских городов. Уже это одно как бы дает понять подъезжающему путнику, что именно здесь и находится центр управления всей Вармийской областью, резиденция главы и властителя Вармии, епископа Лукаша Ваценрода.
– Ну вот, хвала святой Марии, как будто бы и приехали, – сказал Вуек, из которого за дорогу вытряхнуло весь хмель. – Да это, оказывается, только первый двор замка, ух ты! – добавил он, видя, что тут и не собираются распрягать.
Пока кучер с боцманом, добравшись до внутреннего двора Лидзбарка, снимали багаж, а лоснящиеся от пота, окутанные паром лошади, тяжело дыша, переминались с ноги на ногу, Каспер торопливо спрыгнул наземь, чтобы помочь сойти утонувшему в своей тяжелой шубе маленькому отцу Тидеману.
Много лет спустя, вспоминая это «путешествие в Лидзбарк», Каспер часто задумывался над тем, с чего, собственно, началась его задушевная беседа с отцом Гизе. О чем только они не переговорили! О Польше, о кашубах, которым живется втрое тяжелее, чем польскому хлопу в Малой или Великой Польше.
Этих – немцы притесняют за то, что они поляки, а поляки – за то, что они, столько лет живя рядом с немцами, уже успели и покумиться и породниться с ними. Да еще их прижимают свои паны, да церковная десятина здесь взимается строже, чем всюду.
Отец Тидеман много рассказывал юноше о Миколае Копернике. Об итальянских прославленных городах, в которых довелось побывать отцу Миколаю: о Вероне, Болонье, Риме…
– Знаете, милый юноша, – говорил он, кладя руку на плечо Касперу, – многие полагали, что брат Миколай не вернется больше в свою дикую Сарматию. Это потому, что дядя его, епископ Ваценрод, послал его в Италию всего на два года, а Миколай задержался там на пять лет. Затем он во второй раз отправился в Италию – тоже на пять лет. И сана духовного, полагали завистники, он не примет, ни он, ни его брат Анджей, которого епископ также отправил в Италию… Братья вели там светский образ жизни. В Болонье Миколай даже пел под арфу знаменитого уличного певца Матитто, во Флоренции писал портрет великого Леонардо да Винчи, с ним же углублялся в изучение строения человеческого тела, а в Риме наблюдал звезды и лунное затмение с профессором Лоренцо Бонинконтри.
[17]«Забудет он свою страну и свой долг перед ней!» – думали иные. Но я и тогда знал, что Миколай избрал своей специальностью медицину для того, чтобы, вернувшись в Вармию, разделить свое время между лечением наших бедных хлопов и столь полюбившейся ему наукой о звездах.
Задушевная беседа ученого каноника Тидемана Гизе с безвестным краковским студентом Каспером Бернатом началась, пожалуй, с подарка Збигнева – маленького томика философических писем грека Симокатты.
Обронив в возке книжку, раскрывшуюся на одной из первых страниц, Каспер заметил, с каким любопытством заглянул в нее каноник.
– Стихи? – спросил Тидеман Гизе. – Вы, молодой человек, увлекаетесь стихами? И сами, надо думать, немного грешите, а?
Касперу пришли на ум его неуклюжие попытки объясниться с Миттой в стихах.
– Я со стихами не в большом ладу, – признался он откровенно. – Да здесь только предуведомление к труду Симокатты написано в стихах…
– Следовательно, это «Нравственные размышления»… – протянул с любопытством Гизе. – А как к вам попала эта книжечка? Предуведомление к ней написал Лаврентиуш Корвин.
[18]
– Мне подарил ее мой Друг Збигнев, – пояснил Каспер. – Дело в том, что монах, торговавший книгами, сообщил ему, что «Нравственные размышления» с греческого на латынь перевел Миколай Коперник. Ознакомившись с предуведомлением, я из него узнал больше о канонике Копернике, чем о самом греке Симокатте…
– Насколько я мог понять из слов бравого боцмана, – каноник кивнул на храпящего в углу возка Вуйка, – Миколай Коперник – ваш добрый знакомый? Или, возможно, вы, как многие сейчас, как тот же Лаврентиуш Корвин, увлечены его трудами?
Во второй раз за нынешнее путешествие Касперу пришлось покраснеть.
– Ни то ни другое, к сожалению, – сказал он, оправившись от смущения. – Говоря о приглашении в Лидзбарк, пан Конопка имел в виду одного себя… Ему случилось когда-то оказать Миколаю Копернику небольшую услугу, но я не уверен, что каноник до сих пор помнит об этом. А я для отца Миколая уж и вовсе чужой человек. С трудами его мне не довелось ознакомиться, хотя я и полон жадного к ним интереса. Особенно после предуведомления Лаврентиуша Корвина…
– Вы дважды ошиблись, сын мой, – возразил Тидеман Гизе. – Во-первых, брат Миколай никогда не забывает людей, которые когда-либо оказали ему услугу… А во-вторых, может ли быть для него чужим человек, жадно интересующийся его трудами?!
Тут Каспер почувствовал, что должен рассказать отцу канонику историю своего изгнания из Краковской академии…
– Не правда ли, отец Тидеман, – закончил он свою повесть, – если оставить в стороне то, что мне пришлось покинуть своих друзей… и вообще близких мне людей, – добавил Каспер, краснея под проницательным взглядом Гизе, – для меня не все еще потеряно?.. Я ведь всегда мечтал о море, и, если пану Конопке удастся устроить меня хотя бы простым матросом на один из вармийских кораблей, я буду счастлив безмерно…
Отец Тидеман покачал головой.
– Науки, которые вы проходили в достославном Краковском университете, ученые споры, лекции, карты звездного неба, общение с просвещеннейшими людьми Европы – все это вы оставляете для того, чтобы до крови натирать руки канатом или пухнуть от цинги в каких-нибудь отдаленных морях? – спросил он с укором. – Я полагал, что у краковского студента больше гордости за свою альма матер, больше тяготения к знаниям… Объясните, едете ли вы к Копернику за рекомендацией на корабль или за тем, чтобы разрешить свои научные сомнения?
– Я ведь не по своей воле покинул Краков и академию, – дрожащим голосом сказал Каспер. – И мне кажется, что, если бы каждый студент, увлеченный носящимися сейчас в воздухе новыми веяниями, стал обращаться за разрешением своих сомнений к своему любимому ученому, у людей науки не осталось бы времени для их собственных дел… Что я такое, чтобы отрывать каноника Коперника от его трудов?
– Что ты такое? – подхватил внезапно проснувшийся Вуек. – Ты сын своего отца, капитана Роха Берната! Приходилось ли вам слышать это имя, святой отец?
– Этот славный капитан, если не ошибаюсь, спас от холеры не менее сотни человек, когда пираты в Каффе закрыли выход из бухты?
– Спас ровно триста одиннадцать человек, уж можете мне поверить! А сам – горе такое! – спустя пять лет умер от холеры! И мало того: когда мать каноника Миколая осталась вдовою и имела нужду в корабле, чтобы переправиться с малолетними детишками из Торуни во Влоцлавек, капитан Бернат взялся ее довезти… А ведь знаете, женщина и дети на корабле… – принялся было объяснять Вуек, но Каспер не дал ему закончить.
– Следует ли понимать ваши слова в том смысле, что мне надлежит продолжать изучение наук? – спросил он каноника. – Боюсь только, что после изгнания из Краковской академии в Польше мне трудно будет найти пристанище… – Каспер остановился, вспомнив урок, преподанный ему Куглером. Однако каноник смотрел на него так участливо, что, путаясь и запинаясь, он все-таки закончил свою мысль: – Вы видите меня в первый раз, и я не знаю, вправе ли я просить у вас ходатайства… Не поймите меня превратно, я говорю не о нынешнем годе и не о будущем. Испытайте меня, поручите мне самую черную работу, и, может быть, если я проявлю старание…
Каспер и не подозревал, что слова его могут вызвать такой взрыв гнева.
– Стыдитесь, молодой человек! – воскликнул маленький каноник, смеривая юношу негодующим взглядом. – О какой черной работе может просить воспитанник Краковской академии! Вы, насколько я мог понять, прошли уже факультет «Свободных искусств», теперь вам пора подумать, к кому из профессоров тянет вас призвание… Не торопитесь, однако… До того, как получить звание доктора церковного права, Миколай Коперник изучал и литературу, и математику, и астрономию… Дядя настаивал на церковном праве, так как надеялся, что Миколай со временем станет его преемником по управлению диацезом, а тогда эти знания Миколаю очень пригодились бы… Однако полная мелочных забот и обязанностей жизнь каноника не привлекала Миколая. Получив все-таки, по настоянию епископа, шапочку доктора церковного права, он углубился в изучение медицины и действительно вывез из Италии глубокие познания в деле врачевания недугов. Да простит мне святая дева, если я не прав, но, к стыду наших медиков, в среде их считается, что человек, совершающий какие-либо операции на человеческом теле, недостоин принять церковное посвящение. Поэтому-то и лечат, и зашивают раны, и пускают кровь у нас коновалы и цирюльники – люди грубые и малосведущие… Служитель же церкви, даже имеющий звание доктора медицины, может пользовать больных только по заветам «высшего лекарского искусства» – без пролития крови, пуская в ход только пилюли, мази и притирания. А Миколай, каноник, ученый, племянник и лейб-медик вармийского владыки, берется за все, как простой деревенский брадобрей или костоправ. Лечит он у нас почти весь капитул, но зато его освободили от входящих в обязанности каноника частых разъездов по диацезу. Свободное время он может посвящать любимой астрономии… Я говорю это к тому, что в юные годы человек не всегда может с точностью определить, к чему у него имеются способности. Поэтому море, которое, как вы думаете, призывает вас, со временем может отступить и освободить место для какой-нибудь другой почтенной науки. Иногда юноша сомневается в себе только потому, что учитель его был недостаточно опытен или настойчив… Трижды и четырежды проверьте себя перед тем, как избрать дело, которое призвано стать целью вашей жизни!
– А разве каноник Коперник не колебался перед тем, как окончательно остановиться на астрономии? – робко спросил Каспер.
– Любовь к изучению неба еще в нежном отрочестве вложили в душу Миколая каноник Водка
[19]и профессор Войцех из Брудзева.
[20]И если Миколай колебался, то только выбирая дело, которое могло оставить ему побольше свободного времени для занятий астрономией, – поправил отец Тидеман, как показалось юноше, недовольно.
Поэтому Каспер никак не ожидал конца его фразы:
– Я не стану обнадеживать вас преждевременно – брат Миколай очень требователен к себе и другим… Однако я точно знаю, что ему нужен знающий и прилежный помощник. А потом, если он найдет, что Каспер Бернат в достаточной мере усвоил преподанные ему науки, он, возможно, походатайствует перед его преосвященством епископом Ваценродом…
– Походатайствует, как же ему не походатайствовать! – снова вмешался пан Конопка. – Говорил же я вам, что капитан Бернат доставил во Влоцлавек матушку каноника с обоими сыновьями… И, заметьте, святой отец, не взял с нее за это ни гроша…
– Вуек, замолчи! – закричал Каспер возмущенно.
Но Тидеман Гизе ласково положил на его локоть свою маленькую легкую руку.
– Пускай говорит… Разве не стремимся мы до мелочей знать всю жизнь нашего дорогого отца Миколая? Пройдет время, – добавил каноник торжественно, – и весь мир поймет, что каждый прожитый Миколаем Коперником день прибавляет что-нибудь во славу науки.
– Вот я и говорю, – ободренный его заступничеством, продолжал боцман, – теперь-то много найдется людей, восхваляющих ум и ученость каноника Миколая, а ведь я его видел, когда он вот такусенький был. И верите, когда его брат упал за борт, он тут же, не раздумывая, кинулся вслед за ним. А что касается капитана Берната, – упрямо гнул свое боцман, – то это золотой человек! Когда я попал в плен к алжирцам, он выкупил меня. Полновесными испанскими дублонами заплатил за меня капитан Бернат и даже глазом не моргнул!.. Правда, и я ему сгодился: два года и восемь месяцев провел я в Алжире и Марокко, научился по-ихнему говорить. Потом, когда нашему капитану нужно было что продать, или купить, или нанять лоцмана из ихних, чтобы провел судно меж камней, так уж, кроме меня, никто с ними не мог договориться. А когда «Ясколка» наша в Константинополь пришла, я уже славно по-турецки балакал, за переводчика у капитана был… А все это я веду к тому, что капитан наш тоже, как и Коперник, мог броситься в воду утопающего спасать… Да, достойные они оба люди, ничего не скажешь!
Тидеман Гизе, сложив руки на груди, откинулся на кожаные подушки.
– Вот старший брат каноника, мне думается, совсем иной, – добавил Вуек нерешительно и наконец совсем замолчал, полагая, что отец Тидеман уснул, убаюканный мерным покачиванием возка.
Каспер, глянув на плотно зажмуренные веки Гизе, тоже не решился его тревожить. Поэтому, когда, не доезжая до Лидзбарка, каноник обратил на него свой лучистый взгляд, юноша удивился. Еще более удивили его слова отца Гизе:
– Миколай Коперник – человек деятельный, благородный и доброжелательный. Однако доля, выпавшая ему, была достаточно сурова. Завистники говорят, что он прожил жизнь играючи, заслоненный от бед широкой спиной Ваценрода. Но это не так… Не хлебом единым жив человек… Волею небес Миколай – человек светский, философ по натуре, медик, поэт, живописец (да, да, в Лидзбарке напомните мне, и я покажу мой портрет его работы). Да, так вот, он вынужден был принять сан, чтобы наследовать своему дяде, епископу, ибо никто из живущих на земле более него не заслуживает этого… Став каноником и лейб-медиком Вармийского двора, он весь отдался трудам по изучению небесных сфер. А сейчас он снова вынужден оставить секстант и астролябию, чтобы взять в руки меч: вы отправляетесь в Лидзбарк в очень тяжелые дни для Польши, а еще более тяжелые – для Вармии. Наши западные соседи то и дело нарушают границы, то и дело происходят схватки между ратниками Тевтонского ордена и нашим городским ополчением… Поэтому, я думаю, брат Миколай не сможет вам уделить того внимания, которое вы заслуживаете… Да, заслуживаете! – повторил отец Тидеман, встретив удивленный взгляд молодого человека. – И вы и этот славный моряк… Мне доводилось встречаться со многими людьми во многих странах, и первое впечатление меня никогда не обманывает. Чистая душа и верное сердце – вот что украшает человека. Кстати говоря, то обстоятельство, пан Конопка, что вы хорошо можете объясняться с басурманами – алжирцами, тунисцами и турками, – может сослужить вам хорошую службу в Вармии. Упомяните об этом, когда будете говорить с отцом Миколаем… И для вас, дорогой Каспер Бернат, я постараюсь сделать все, что в моих силах.
Уже три месяца, как Каспер находится в Лидзбарке. Он ежедневно встречается с каноником Миколаем, который стал для него всем: учителем жизни, наставником, старшим товарищем, спутником в их чудесных прогулках вдоль берегов быстрой Лыни.
«Сам господь послал мне такого трудолюбивого помощника», – не раз уже говорил отец Миколай, но Каспер до сих пор не знает, подсказаны ли эти слова жалостью к бедному изгнаннику или действительно каноник видит в Каспере усердного помощника.
Со своей стороны, юноша старается по мере сил быть полезным отцу Миколаю: он сбил тяжелые дубовые скамьи для башни, в которой Коперник ведет наблюдения за звездами, вставил слюду в окна, потому что не раз бывал свидетелем того, как его дорогого Учителя прохватывал озноб от ледяного, дующего с Балтики ветра. Он аккуратно ведет «журнал наблюдений» за небом, передвигает с места на место тяжелые приборы, дежурит по ночам в башне, когда Учителя отрывают от наблюдений редкие, но все же необходимые разъезды по диацезу или приемы.
Отец Миколай, отправляясь в соседние деревни, частенько берет с собой тяжелую поклажу, и Каспер недоумевает, для чего она Учителю. Бумага, перо, дорожная чернильница у пояса – что еще нужно для того, чтобы привезти епископу нужные сведения!
И, только отправившись как-то в путь с каноником, юноша понял, что за кульки и мешки, а иногда и бочонки грузит старый Войцех, когда его преподобие отец Миколай отправляется по диацезу.
– Вот это мука и крупа для бедных, разоренных тевтонскими наемниками хлопов. А здесь в кульке – сало для них же. А это – медикаменты…
Будучи личным лекарем его преосвященства, отец Миколай за недостатком времени иной раз отказывался пользовать каноников и викариев вармийских: им по средствам было съездить в Гданьск или даже в Краков. А вот, не зная ни отдыха, ни сна, племянник епископа навещает больных Сташков и Мацков и – прав отец Гизе – берется за все, как простой деревенский брадобрей или костоправ! Сколько людей он уже спас, пустив вовремя кровь, вскрыв нарыв или отняв охваченный огневицей палец!
Работать отец Миколай умеет, нет слов. Но умеет он и отдыхать. Доктор церковного права, лейб-медик его преосвященства (кто бы мог подумать!) не отказывается и от участия в играх, которые они с Каспером затевают, чтобы согреться после купания в быстрой ледяной Лыни.
А на прошлой неделе отец Миколай взял с собой на прогулку холст, натянутый на подрамник, краски и кисти.
– Разве придумает кто из людей такое дивное сочетание красок – синей, красной и зеленой! – сказал он весело.
Каспер оглянулся по сторонам. Синее – это небо или река, зеленое – ивовые заросли… А красное?..
Коперник ласково привлек его к себе:
– Это ты, мой славный помощник, ты, твоя огненно-рыжая голова! Ты говорил, что кто-то прозвал тебя подсолнухом. Да какой же ты подсолнух? Не только подсолнух, но, мне думается, и мак тотчас же поблекнет, если его поставить рядом с тобой!
В глубине души Каспер клял свои рыжие волосы, потому что из-за них ему несколько дней подряд пришлось по три-четыре часа простаивать по колена в воде. Два последних раза Учитель посадил к тому же ему на плечи маленького Яся, сына пастуха. Обоим им было велено не двигаться, не разговаривать, смотреть в одну точку. Бедный Ясик! Каково было малышу, если даже у верзилы Каспера затекали руки и ноги!
Зато в награду за терпение отец Миколай подарил Касперу его портрет. Ну, в точности образ святого Кристофора, переносящего через реку младенца Христа! Только у этого Кристофора волосы были огненно-рыжего цвета.
Вернувшись в свою келью, Каспер долго и внимательно рассматривал на портрете синеглазого юношу с тонкими длинными бровями и круглой ямочкой на подбородке. Каспер даже пришел к заключению, что он не так, может быть, красив, как Збигнев Суходольский, но, если отец Миколай ему не польстил, отнюдь не безобразен.
В тот памятный первый день пребывания Каспера в Лидзбарке Войцех, слуга Коперника, не докладывая отцу канонику о вновь прибывших, указал им комнату для гостей. Боцман, умывшись с дороги, тотчас улегся и захрапел. Каспер же долго не мог заснуть. А когда сон наконец смежил его веки, шум, раздавшийся во внутреннем дворе замка, громкий говор, отблеск факелов в окнах заставили юношу выскочить в коридор. По направлению к слабо светящемуся выходу бежали слуги, какая-то старушка, охающая на бегу, мальчишка с луком, дворцовый капеллан и, наконец, сонный, полуодетый, протирающий глаза каноник Гизе. В толпе и суматохе он не разглядел Каспера и поспешил во двор, а Каспер – за ним.
Толпа стояла так густо, что, только пробившись в первые ее ряды, молодой человек разглядел распростертого на снегу старика с запрокинутой головой. Снег подле него порозовел от крови.
Из испуганных возгласов Каспер только и мог понять, что несчастный скакал в замок, что под ним убили лошадь, а самого его ранили в ногу. Разговоры умолкли, как только над раненым склонился человек в легкой суконной рясе. По тому, как ловко разрезал он одежду раненого, как из висящей у него через плечо сумки вытащил медикаменты и умело перетянул жгутом ногу повыше раны, Каспер понял, что перед ним врач. Некоторое время ничего не было слышно, кроме жалобных стонов пострадавшего да отрывистых распоряжений врача:
– Брат Михал, подержи-ка его за плечи!.. Так, а теперь потяните кто-нибудь за ногу, у него еще и вывих к тому же… Ага, здравствуй, брат Тидеман! Как доехал? Ну, и хвала господу, но больше без провожатых я тебя не отпущу! Вот видишь, человек пострадал неповинно… А вас, пан Людек, попрошу еще немного потерпеть…
– Ой, ой, легче, пан доктор! – простонал раненый.
– Всё, всё уже… Вывих крайне болезнен, но не опасен. А рану вашу мы в Лидзбарке залечим! – со вздохом облегчения произнес врач. – Хорошо, что не затронута кость, в таком возрасте кости плохо срастаются… – И подал знак слуге, чтобы тот посветил ему фонарем. – Но-но, спокойнее: я только промою рану… Ну что, полегче вам?
При свете фонаря Каспер разглядел лицо врача: широкоскулое, смуглое, с густыми черными бровями над резко очерченным длинным носом, нежный детский рот и чуть приподнятые к вискам, ярко сверкающие незабываемые глаза. Что-то дрогнуло в груди у юноши, точно на сердце его легла теплая дружеская ладонь. «Он! Он!» – И Каспер нисколько не удивился, услышав ответ пана Людека:
– Ну и легкая же у вас рука, пане Коперник! Боль как колдовством каким сняло!
Откинув со лба мокрые от снега кудри, Коперник зашагал к обитой медью двери замка, а Каспер – за ним на некотором расстоянии. На таком же почтительном расстоянии молодой человек проследовал за каноником по темному коридору замка и вдруг с отчаянием понял, что без посторонней помощи ему не найти комнаты, в которой они с паном Конопкой расположились. Разве что он распознает ее по богатырскому храпу бравого боцмана!
Но вот за поворотом коридора мелькнул свет, круглое пятно затанцевало по потолку, скользнуло по стене и осветило маленькую сухую руку человека, державшего фонарь.
– Брат Тидеман! – обрадовался Коперник. – Как хорошо, что ты еще не лег! Мне нужно сегодня же поговорить с тобой! Вернулся ли брат Барковский из Генуи? Какие вести? Повторяю: больше без провожатых я никуда тебя не отпущу! Они, конечно, решили, что пан Людек везет мне письмо из Италии…
Каспер стоял, прислонившись к стене. Он не знал, что ему делать. Свернуть назад? Но – холера тяжкая! – куда же она делась, эта клятая дверь его комнаты?! Попросить помощи у доброго отца Гизе? А не рассердится ли каноник Коперник, что посторонний человек стал свидетелем их беседы? Однако как бы то ни было, он, Каспер, не имеет права присутствовать здесь незамеченным.
[16]и старки, но, как заметил юноша, больше потчевали его и боцмана, а сами на еду и выпивку налегали мало.
Изредка обращаясь к Конопке и к Касперу, каноники вели между собой беседу, понятную только им двоим, хотя говорили они не по-латыни, как следовало бы ожидать от таких ученых людей, а на чистейшем краковском наречии. Насколько мог разобрать молодой студент, речь шла об обращении крови, о строении человеческого тела – вещах, в которых Каспер не очень разбирался. Доказывая что-то своему соседу, каноник повыше вытащил из-за пояса дорожную чернильницу, гусиное перо и начертил на листе бумаги какие-то круги и овалы.
– Дело ведь в том, что печень – печенью, но брат Миколай считает, что кровь поступает сюда вот таким путем, – и тут же отметил движение крови стрелками.
Тогда маленький каноник, выхватив у него из рук перо, принялся возражать высокому, тоже чертя что-то на бумаге. А славный боцман все прикладывался к оловянной кружке и доприкладывался, видно, до того, что, осмелев, вдруг спохватился:
– Да что это мы, святые отцы, все «пан моряк», да «пан студент», да «пан каноник», точно нам не дали при крещении христианских имен! Я хоть человек не родовитый, но, надо сказать, имени своего не гнушаюсь. Зовусь я Якуб Конопка, отслужил я семнадцать лет на Гданьском трехмачтовом корабле «Ясколка», товарищ мой – студент Краковской академии Каспер Бернат. Едем мы по приглашению к племяннику Вармийского епископа канонику Миколаю Копернику. Да вот, пся крев, с лошадьми у нас дело разладилось… А святых отцов как нам приказано будет величать?
Каспер не знал, куда ему деваться от смущения: во-первых, Вуек опять явно прихвастнул насчет приглашения в Лидзбарк; во-вторых, не в обычае расспрашивать подорожных людей о том, о чем они сами молчат. Еще более он смутился, когда маленький каноник, отложив гусиное перо, промолвил с доброжелательной улыбкой:
– Спасибо за откровенность, пан Конопка, мы рады, что можем вам ответить тем же. Вот это – ученый медик, отец Ян Барковский, а меня можете называть отцом Тидеманом Гизе. И, если у вас какие-нибудь затруднения с лошадьми, я с радостью вас подвезу. Для меня составит особое удовольствие выручить гостей отца Миколая. – И, к ужасу Каспера, добавил: – Я тоже направляюсь к нему, в замок Лидзбарк.
…У самых границ владений Тевтонского ордена, в шестидесяти километрах от Гданьской бухты Балтийского моря, высится замок Лидзбарк.
Стройный, выстроенный из темно-желтого камня, он увенчан четырьмя башнями, на которых развеваются флаги с гербами вармийских городов. Уже это одно как бы дает понять подъезжающему путнику, что именно здесь и находится центр управления всей Вармийской областью, резиденция главы и властителя Вармии, епископа Лукаша Ваценрода.
– Ну вот, хвала святой Марии, как будто бы и приехали, – сказал Вуек, из которого за дорогу вытряхнуло весь хмель. – Да это, оказывается, только первый двор замка, ух ты! – добавил он, видя, что тут и не собираются распрягать.
Много лет спустя, вспоминая это «путешествие в Лидзбарк», Каспер часто задумывался над тем, с чего, собственно, началась его задушевная беседа с отцом Гизе. О чем только они не переговорили! О Польше, о кашубах, которым живется втрое тяжелее, чем польскому хлопу в Малой или Великой Польше.
Этих – немцы притесняют за то, что они поляки, а поляки – за то, что они, столько лет живя рядом с немцами, уже успели и покумиться и породниться с ними. Да еще их прижимают свои паны, да церковная десятина здесь взимается строже, чем всюду.
Отец Тидеман много рассказывал юноше о Миколае Копернике. Об итальянских прославленных городах, в которых довелось побывать отцу Миколаю: о Вероне, Болонье, Риме…
– Знаете, милый юноша, – говорил он, кладя руку на плечо Касперу, – многие полагали, что брат Миколай не вернется больше в свою дикую Сарматию. Это потому, что дядя его, епископ Ваценрод, послал его в Италию всего на два года, а Миколай задержался там на пять лет. Затем он во второй раз отправился в Италию – тоже на пять лет. И сана духовного, полагали завистники, он не примет, ни он, ни его брат Анджей, которого епископ также отправил в Италию… Братья вели там светский образ жизни. В Болонье Миколай даже пел под арфу знаменитого уличного певца Матитто, во Флоренции писал портрет великого Леонардо да Винчи, с ним же углублялся в изучение строения человеческого тела, а в Риме наблюдал звезды и лунное затмение с профессором Лоренцо Бонинконтри.
[17]«Забудет он свою страну и свой долг перед ней!» – думали иные. Но я и тогда знал, что Миколай избрал своей специальностью медицину для того, чтобы, вернувшись в Вармию, разделить свое время между лечением наших бедных хлопов и столь полюбившейся ему наукой о звездах.
Задушевная беседа ученого каноника Тидемана Гизе с безвестным краковским студентом Каспером Бернатом началась, пожалуй, с подарка Збигнева – маленького томика философических писем грека Симокатты.
Обронив в возке книжку, раскрывшуюся на одной из первых страниц, Каспер заметил, с каким любопытством заглянул в нее каноник.
– Стихи? – спросил Тидеман Гизе. – Вы, молодой человек, увлекаетесь стихами? И сами, надо думать, немного грешите, а?
Касперу пришли на ум его неуклюжие попытки объясниться с Миттой в стихах.
– Я со стихами не в большом ладу, – признался он откровенно. – Да здесь только предуведомление к труду Симокатты написано в стихах…
– Следовательно, это «Нравственные размышления»… – протянул с любопытством Гизе. – А как к вам попала эта книжечка? Предуведомление к ней написал Лаврентиуш Корвин.
[18]
– Мне подарил ее мой Друг Збигнев, – пояснил Каспер. – Дело в том, что монах, торговавший книгами, сообщил ему, что «Нравственные размышления» с греческого на латынь перевел Миколай Коперник. Ознакомившись с предуведомлением, я из него узнал больше о канонике Копернике, чем о самом греке Симокатте…
с пафосом продекламировал отец Гизе заключительные строки Корвина.
Он бег луны разведал и движенья
Светил, кочующих в небесном своде, —
Творенья нашего небесного отца… —
…И, исходя из повергающих в раздумье истин,
Сумел исследовать умом первопричину
Всего, что во вселенной существует! —
– Насколько я мог понять из слов бравого боцмана, – каноник кивнул на храпящего в углу возка Вуйка, – Миколай Коперник – ваш добрый знакомый? Или, возможно, вы, как многие сейчас, как тот же Лаврентиуш Корвин, увлечены его трудами?
Во второй раз за нынешнее путешествие Касперу пришлось покраснеть.
– Ни то ни другое, к сожалению, – сказал он, оправившись от смущения. – Говоря о приглашении в Лидзбарк, пан Конопка имел в виду одного себя… Ему случилось когда-то оказать Миколаю Копернику небольшую услугу, но я не уверен, что каноник до сих пор помнит об этом. А я для отца Миколая уж и вовсе чужой человек. С трудами его мне не довелось ознакомиться, хотя я и полон жадного к ним интереса. Особенно после предуведомления Лаврентиуша Корвина…
– Вы дважды ошиблись, сын мой, – возразил Тидеман Гизе. – Во-первых, брат Миколай никогда не забывает людей, которые когда-либо оказали ему услугу… А во-вторых, может ли быть для него чужим человек, жадно интересующийся его трудами?!
Тут Каспер почувствовал, что должен рассказать отцу канонику историю своего изгнания из Краковской академии…
– Не правда ли, отец Тидеман, – закончил он свою повесть, – если оставить в стороне то, что мне пришлось покинуть своих друзей… и вообще близких мне людей, – добавил Каспер, краснея под проницательным взглядом Гизе, – для меня не все еще потеряно?.. Я ведь всегда мечтал о море, и, если пану Конопке удастся устроить меня хотя бы простым матросом на один из вармийских кораблей, я буду счастлив безмерно…
Отец Тидеман покачал головой.
– Науки, которые вы проходили в достославном Краковском университете, ученые споры, лекции, карты звездного неба, общение с просвещеннейшими людьми Европы – все это вы оставляете для того, чтобы до крови натирать руки канатом или пухнуть от цинги в каких-нибудь отдаленных морях? – спросил он с укором. – Я полагал, что у краковского студента больше гордости за свою альма матер, больше тяготения к знаниям… Объясните, едете ли вы к Копернику за рекомендацией на корабль или за тем, чтобы разрешить свои научные сомнения?
– Я ведь не по своей воле покинул Краков и академию, – дрожащим голосом сказал Каспер. – И мне кажется, что, если бы каждый студент, увлеченный носящимися сейчас в воздухе новыми веяниями, стал обращаться за разрешением своих сомнений к своему любимому ученому, у людей науки не осталось бы времени для их собственных дел… Что я такое, чтобы отрывать каноника Коперника от его трудов?
– Что ты такое? – подхватил внезапно проснувшийся Вуек. – Ты сын своего отца, капитана Роха Берната! Приходилось ли вам слышать это имя, святой отец?
– Этот славный капитан, если не ошибаюсь, спас от холеры не менее сотни человек, когда пираты в Каффе закрыли выход из бухты?
– Спас ровно триста одиннадцать человек, уж можете мне поверить! А сам – горе такое! – спустя пять лет умер от холеры! И мало того: когда мать каноника Миколая осталась вдовою и имела нужду в корабле, чтобы переправиться с малолетними детишками из Торуни во Влоцлавек, капитан Бернат взялся ее довезти… А ведь знаете, женщина и дети на корабле… – принялся было объяснять Вуек, но Каспер не дал ему закончить.
– Следует ли понимать ваши слова в том смысле, что мне надлежит продолжать изучение наук? – спросил он каноника. – Боюсь только, что после изгнания из Краковской академии в Польше мне трудно будет найти пристанище… – Каспер остановился, вспомнив урок, преподанный ему Куглером. Однако каноник смотрел на него так участливо, что, путаясь и запинаясь, он все-таки закончил свою мысль: – Вы видите меня в первый раз, и я не знаю, вправе ли я просить у вас ходатайства… Не поймите меня превратно, я говорю не о нынешнем годе и не о будущем. Испытайте меня, поручите мне самую черную работу, и, может быть, если я проявлю старание…
Каспер и не подозревал, что слова его могут вызвать такой взрыв гнева.
– Стыдитесь, молодой человек! – воскликнул маленький каноник, смеривая юношу негодующим взглядом. – О какой черной работе может просить воспитанник Краковской академии! Вы, насколько я мог понять, прошли уже факультет «Свободных искусств», теперь вам пора подумать, к кому из профессоров тянет вас призвание… Не торопитесь, однако… До того, как получить звание доктора церковного права, Миколай Коперник изучал и литературу, и математику, и астрономию… Дядя настаивал на церковном праве, так как надеялся, что Миколай со временем станет его преемником по управлению диацезом, а тогда эти знания Миколаю очень пригодились бы… Однако полная мелочных забот и обязанностей жизнь каноника не привлекала Миколая. Получив все-таки, по настоянию епископа, шапочку доктора церковного права, он углубился в изучение медицины и действительно вывез из Италии глубокие познания в деле врачевания недугов. Да простит мне святая дева, если я не прав, но, к стыду наших медиков, в среде их считается, что человек, совершающий какие-либо операции на человеческом теле, недостоин принять церковное посвящение. Поэтому-то и лечат, и зашивают раны, и пускают кровь у нас коновалы и цирюльники – люди грубые и малосведущие… Служитель же церкви, даже имеющий звание доктора медицины, может пользовать больных только по заветам «высшего лекарского искусства» – без пролития крови, пуская в ход только пилюли, мази и притирания. А Миколай, каноник, ученый, племянник и лейб-медик вармийского владыки, берется за все, как простой деревенский брадобрей или костоправ. Лечит он у нас почти весь капитул, но зато его освободили от входящих в обязанности каноника частых разъездов по диацезу. Свободное время он может посвящать любимой астрономии… Я говорю это к тому, что в юные годы человек не всегда может с точностью определить, к чему у него имеются способности. Поэтому море, которое, как вы думаете, призывает вас, со временем может отступить и освободить место для какой-нибудь другой почтенной науки. Иногда юноша сомневается в себе только потому, что учитель его был недостаточно опытен или настойчив… Трижды и четырежды проверьте себя перед тем, как избрать дело, которое призвано стать целью вашей жизни!
– А разве каноник Коперник не колебался перед тем, как окончательно остановиться на астрономии? – робко спросил Каспер.
– Любовь к изучению неба еще в нежном отрочестве вложили в душу Миколая каноник Водка
[19]и профессор Войцех из Брудзева.
[20]И если Миколай колебался, то только выбирая дело, которое могло оставить ему побольше свободного времени для занятий астрономией, – поправил отец Тидеман, как показалось юноше, недовольно.
Поэтому Каспер никак не ожидал конца его фразы:
– Я не стану обнадеживать вас преждевременно – брат Миколай очень требователен к себе и другим… Однако я точно знаю, что ему нужен знающий и прилежный помощник. А потом, если он найдет, что Каспер Бернат в достаточной мере усвоил преподанные ему науки, он, возможно, походатайствует перед его преосвященством епископом Ваценродом…
– Походатайствует, как же ему не походатайствовать! – снова вмешался пан Конопка. – Говорил же я вам, что капитан Бернат доставил во Влоцлавек матушку каноника с обоими сыновьями… И, заметьте, святой отец, не взял с нее за это ни гроша…
– Вуек, замолчи! – закричал Каспер возмущенно.
Но Тидеман Гизе ласково положил на его локоть свою маленькую легкую руку.
– Пускай говорит… Разве не стремимся мы до мелочей знать всю жизнь нашего дорогого отца Миколая? Пройдет время, – добавил каноник торжественно, – и весь мир поймет, что каждый прожитый Миколаем Коперником день прибавляет что-нибудь во славу науки.
– Вот я и говорю, – ободренный его заступничеством, продолжал боцман, – теперь-то много найдется людей, восхваляющих ум и ученость каноника Миколая, а ведь я его видел, когда он вот такусенький был. И верите, когда его брат упал за борт, он тут же, не раздумывая, кинулся вслед за ним. А что касается капитана Берната, – упрямо гнул свое боцман, – то это золотой человек! Когда я попал в плен к алжирцам, он выкупил меня. Полновесными испанскими дублонами заплатил за меня капитан Бернат и даже глазом не моргнул!.. Правда, и я ему сгодился: два года и восемь месяцев провел я в Алжире и Марокко, научился по-ихнему говорить. Потом, когда нашему капитану нужно было что продать, или купить, или нанять лоцмана из ихних, чтобы провел судно меж камней, так уж, кроме меня, никто с ними не мог договориться. А когда «Ясколка» наша в Константинополь пришла, я уже славно по-турецки балакал, за переводчика у капитана был… А все это я веду к тому, что капитан наш тоже, как и Коперник, мог броситься в воду утопающего спасать… Да, достойные они оба люди, ничего не скажешь!
Тидеман Гизе, сложив руки на груди, откинулся на кожаные подушки.
– Вот старший брат каноника, мне думается, совсем иной, – добавил Вуек нерешительно и наконец совсем замолчал, полагая, что отец Тидеман уснул, убаюканный мерным покачиванием возка.
Каспер, глянув на плотно зажмуренные веки Гизе, тоже не решился его тревожить. Поэтому, когда, не доезжая до Лидзбарка, каноник обратил на него свой лучистый взгляд, юноша удивился. Еще более удивили его слова отца Гизе:
– Миколай Коперник – человек деятельный, благородный и доброжелательный. Однако доля, выпавшая ему, была достаточно сурова. Завистники говорят, что он прожил жизнь играючи, заслоненный от бед широкой спиной Ваценрода. Но это не так… Не хлебом единым жив человек… Волею небес Миколай – человек светский, философ по натуре, медик, поэт, живописец (да, да, в Лидзбарке напомните мне, и я покажу мой портрет его работы). Да, так вот, он вынужден был принять сан, чтобы наследовать своему дяде, епископу, ибо никто из живущих на земле более него не заслуживает этого… Став каноником и лейб-медиком Вармийского двора, он весь отдался трудам по изучению небесных сфер. А сейчас он снова вынужден оставить секстант и астролябию, чтобы взять в руки меч: вы отправляетесь в Лидзбарк в очень тяжелые дни для Польши, а еще более тяжелые – для Вармии. Наши западные соседи то и дело нарушают границы, то и дело происходят схватки между ратниками Тевтонского ордена и нашим городским ополчением… Поэтому, я думаю, брат Миколай не сможет вам уделить того внимания, которое вы заслуживаете… Да, заслуживаете! – повторил отец Тидеман, встретив удивленный взгляд молодого человека. – И вы и этот славный моряк… Мне доводилось встречаться со многими людьми во многих странах, и первое впечатление меня никогда не обманывает. Чистая душа и верное сердце – вот что украшает человека. Кстати говоря, то обстоятельство, пан Конопка, что вы хорошо можете объясняться с басурманами – алжирцами, тунисцами и турками, – может сослужить вам хорошую службу в Вармии. Упомяните об этом, когда будете говорить с отцом Миколаем… И для вас, дорогой Каспер Бернат, я постараюсь сделать все, что в моих силах.
Уже три месяца, как Каспер находится в Лидзбарке. Он ежедневно встречается с каноником Миколаем, который стал для него всем: учителем жизни, наставником, старшим товарищем, спутником в их чудесных прогулках вдоль берегов быстрой Лыни.
«Сам господь послал мне такого трудолюбивого помощника», – не раз уже говорил отец Миколай, но Каспер до сих пор не знает, подсказаны ли эти слова жалостью к бедному изгнаннику или действительно каноник видит в Каспере усердного помощника.
Со своей стороны, юноша старается по мере сил быть полезным отцу Миколаю: он сбил тяжелые дубовые скамьи для башни, в которой Коперник ведет наблюдения за звездами, вставил слюду в окна, потому что не раз бывал свидетелем того, как его дорогого Учителя прохватывал озноб от ледяного, дующего с Балтики ветра. Он аккуратно ведет «журнал наблюдений» за небом, передвигает с места на место тяжелые приборы, дежурит по ночам в башне, когда Учителя отрывают от наблюдений редкие, но все же необходимые разъезды по диацезу или приемы.
Отец Миколай, отправляясь в соседние деревни, частенько берет с собой тяжелую поклажу, и Каспер недоумевает, для чего она Учителю. Бумага, перо, дорожная чернильница у пояса – что еще нужно для того, чтобы привезти епископу нужные сведения!
И, только отправившись как-то в путь с каноником, юноша понял, что за кульки и мешки, а иногда и бочонки грузит старый Войцех, когда его преподобие отец Миколай отправляется по диацезу.
– Вот это мука и крупа для бедных, разоренных тевтонскими наемниками хлопов. А здесь в кульке – сало для них же. А это – медикаменты…
Будучи личным лекарем его преосвященства, отец Миколай за недостатком времени иной раз отказывался пользовать каноников и викариев вармийских: им по средствам было съездить в Гданьск или даже в Краков. А вот, не зная ни отдыха, ни сна, племянник епископа навещает больных Сташков и Мацков и – прав отец Гизе – берется за все, как простой деревенский брадобрей или костоправ! Сколько людей он уже спас, пустив вовремя кровь, вскрыв нарыв или отняв охваченный огневицей палец!
Работать отец Миколай умеет, нет слов. Но умеет он и отдыхать. Доктор церковного права, лейб-медик его преосвященства (кто бы мог подумать!) не отказывается и от участия в играх, которые они с Каспером затевают, чтобы согреться после купания в быстрой ледяной Лыни.
А на прошлой неделе отец Миколай взял с собой на прогулку холст, натянутый на подрамник, краски и кисти.
– Разве придумает кто из людей такое дивное сочетание красок – синей, красной и зеленой! – сказал он весело.
Каспер оглянулся по сторонам. Синее – это небо или река, зеленое – ивовые заросли… А красное?..
Коперник ласково привлек его к себе:
– Это ты, мой славный помощник, ты, твоя огненно-рыжая голова! Ты говорил, что кто-то прозвал тебя подсолнухом. Да какой же ты подсолнух? Не только подсолнух, но, мне думается, и мак тотчас же поблекнет, если его поставить рядом с тобой!
В глубине души Каспер клял свои рыжие волосы, потому что из-за них ему несколько дней подряд пришлось по три-четыре часа простаивать по колена в воде. Два последних раза Учитель посадил к тому же ему на плечи маленького Яся, сына пастуха. Обоим им было велено не двигаться, не разговаривать, смотреть в одну точку. Бедный Ясик! Каково было малышу, если даже у верзилы Каспера затекали руки и ноги!
Зато в награду за терпение отец Миколай подарил Касперу его портрет. Ну, в точности образ святого Кристофора, переносящего через реку младенца Христа! Только у этого Кристофора волосы были огненно-рыжего цвета.
Вернувшись в свою келью, Каспер долго и внимательно рассматривал на портрете синеглазого юношу с тонкими длинными бровями и круглой ямочкой на подбородке. Каспер даже пришел к заключению, что он не так, может быть, красив, как Збигнев Суходольский, но, если отец Миколай ему не польстил, отнюдь не безобразен.
В тот памятный первый день пребывания Каспера в Лидзбарке Войцех, слуга Коперника, не докладывая отцу канонику о вновь прибывших, указал им комнату для гостей. Боцман, умывшись с дороги, тотчас улегся и захрапел. Каспер же долго не мог заснуть. А когда сон наконец смежил его веки, шум, раздавшийся во внутреннем дворе замка, громкий говор, отблеск факелов в окнах заставили юношу выскочить в коридор. По направлению к слабо светящемуся выходу бежали слуги, какая-то старушка, охающая на бегу, мальчишка с луком, дворцовый капеллан и, наконец, сонный, полуодетый, протирающий глаза каноник Гизе. В толпе и суматохе он не разглядел Каспера и поспешил во двор, а Каспер – за ним.
Толпа стояла так густо, что, только пробившись в первые ее ряды, молодой человек разглядел распростертого на снегу старика с запрокинутой головой. Снег подле него порозовел от крови.
Из испуганных возгласов Каспер только и мог понять, что несчастный скакал в замок, что под ним убили лошадь, а самого его ранили в ногу. Разговоры умолкли, как только над раненым склонился человек в легкой суконной рясе. По тому, как ловко разрезал он одежду раненого, как из висящей у него через плечо сумки вытащил медикаменты и умело перетянул жгутом ногу повыше раны, Каспер понял, что перед ним врач. Некоторое время ничего не было слышно, кроме жалобных стонов пострадавшего да отрывистых распоряжений врача:
– Брат Михал, подержи-ка его за плечи!.. Так, а теперь потяните кто-нибудь за ногу, у него еще и вывих к тому же… Ага, здравствуй, брат Тидеман! Как доехал? Ну, и хвала господу, но больше без провожатых я тебя не отпущу! Вот видишь, человек пострадал неповинно… А вас, пан Людек, попрошу еще немного потерпеть…
– Ой, ой, легче, пан доктор! – простонал раненый.
– Всё, всё уже… Вывих крайне болезнен, но не опасен. А рану вашу мы в Лидзбарке залечим! – со вздохом облегчения произнес врач. – Хорошо, что не затронута кость, в таком возрасте кости плохо срастаются… – И подал знак слуге, чтобы тот посветил ему фонарем. – Но-но, спокойнее: я только промою рану… Ну что, полегче вам?
– Ну и легкая же у вас рука, пане Коперник! Боль как колдовством каким сняло!
Откинув со лба мокрые от снега кудри, Коперник зашагал к обитой медью двери замка, а Каспер – за ним на некотором расстоянии. На таком же почтительном расстоянии молодой человек проследовал за каноником по темному коридору замка и вдруг с отчаянием понял, что без посторонней помощи ему не найти комнаты, в которой они с паном Конопкой расположились. Разве что он распознает ее по богатырскому храпу бравого боцмана!
Но вот за поворотом коридора мелькнул свет, круглое пятно затанцевало по потолку, скользнуло по стене и осветило маленькую сухую руку человека, державшего фонарь.
– Брат Тидеман! – обрадовался Коперник. – Как хорошо, что ты еще не лег! Мне нужно сегодня же поговорить с тобой! Вернулся ли брат Барковский из Генуи? Какие вести? Повторяю: больше без провожатых я никуда тебя не отпущу! Они, конечно, решили, что пан Людек везет мне письмо из Италии…
Каспер стоял, прислонившись к стене. Он не знал, что ему делать. Свернуть назад? Но – холера тяжкая! – куда же она делась, эта клятая дверь его комнаты?! Попросить помощи у доброго отца Гизе? А не рассердится ли каноник Коперник, что посторонний человек стал свидетелем их беседы? Однако как бы то ни было, он, Каспер, не имеет права присутствовать здесь незамеченным.