Страница:
– Но-но-но! – произнес хозяин дома и шутливо погрозил канонику пальцем. – Задолго до того, как я решился войти в эту уважаемую семью, я взял на себя ведение дел пана Суходольского. И сейчас тем более не откажусь помочь пану Вацлаву как советом, так и деньгами. Выручал я ведь его не однажды, выручу и нынче!
– О Адольф, ты наш истинный друг! – в умилении воскликнул пан Вацлав, обнимая купца.
Митта и Ванда, войдя, невольно стали свидетельницами этой трогательной сценки.
– Вандзя! Митта! – так же умиленно сказал пан Вацлав. – Вот, а еще толкуют, будто купец никогда не сделает такого, из чего нельзя извлечь прибыль… А вот он, Вандзя, твой суженый, обыкновенный купец, в жилах его нет ни капельки шляхетской крови, а смотри, сколь он великодушен и благороден!
– Иного вы бы мне, пан отец, в мужья и не избрали, – опуская глаза, промолвила Ванда.
– Прошу прощения, Панове, – вмешался Коперник, – хотя я считаю, что дело ваше наполовину выиграно, но все-таки предложил бы, чтобы Збигнев с Миттой, а также Уршула с Францем на время переселились в Ольштын. Там их искать не станут, а наместник Ольштына – Тидеман Гизе – мой большой друг и сделает для них все, что в его силах… На время, – повторил он успокоительно, поворачиваясь к Куглеру, – пока пан Суходольский будет хлопотать за них в Кракове. У отцов инквизиторов длинные и цепкие руки. Необходимо обезопасить себя как можно тщательнее! А теперь я хочу извиниться перед любезным хозяином: мне нужно готовиться к отъезду, поэтому я вынужден покинуть этот гостеприимный дом.
Сопровождаемый заверениями в любви пана Вацлава, благодарными взглядами Збигнева и Митты и низкими поклонами хозяина, Коперник удалился. Вскоре его примеру последовала и молодежь; Збигневу и Митте ведь тоже предстояли сборы в дорогу.
– А теперь, Адольф, давай я обниму тебя по-настоящему, так как этого заслуживаешь! – выждав, пока все удалятся, воскликнул пан Вацлав. – Ты истинный друг нашей семьи, и я не сомневаюсь, что Вандзя будет с тобой счастлива!
– Хотелось бы мне услышать это от самой панны Ванды, – с кислой миной освобождаясь от объятий пана Суходольского, заметил Куглер.
– Э-э, ты не привередничай! – так и вспыхнул пан Вацлав. – Я дал за нее слово, а слово Суходольского – кремень! Берешь ты самую красивую девушку в Гданьске… Да что в Гданьске – пожалуй, и в Кракове мало кто может с нею сравниться! Милая, воспитанная, образованная, шляхтянка с кости и крови.
[61]Да твоему отцу или деду и во сне такое не снилось! Небось в купцы-то вы из ремесленников, а может, из хлопов вышли?
Продолжи пан Суходольский такой разговор, не видать бы, пожалуй, ему денег Куглера как собственных ушей, но, к счастью, он вовремя опомнился.
– Ну, да ладно, – виновато усмехнулся он, – не попомни моих глупых речей, Адольф! Правду говорит моя пани Ангелина: беда, когда шляхетская кровь мне в голову бросается…
Куглер, сидя за своим столом, молча писал, изредка, точно подсчитывая что-то в уме, поднимая глаза к потолку.
– Вот, – сказал он, присыпая написанное песком, – я, выяснив свои финансовые дела, решил, что могу ссудить моему будущему тестю десять тысяч талеров. А это бумага, которую вам придется подписать…
– Вексель? Обязательство? – спросил пан Вацлав, охотно принимая из рук Куглера гусиное перо. – Но что-то ты раньше, Адольф, не требовал от меня никаких обязательств… Ладно, показывай, где мне проставить подпись!
Купец с некоторым пренебрежением следил, глядя через плечо пана Вацлава, как тот царапает неумелой рукой пергамент, выводя свои закорючки. Ясновельможный пан был не шибко грамотен.
– Да прочитали ли вы хотя бы бумагу, которую подписываете? – спросил Куглер в сердцах. – Вот уж действительно чисто шляхетское пренебрежение к делам! Какие могут быть обязательства между такими близкими людьми?! Каноник Коперник принимает меры для защиты жизни и свободы членов вашей семьи, а я принимаю меры для защиты вашего имущества… Отец Миколай правильно сказал: «У отцов инквизиторов длинные и цепкие руки». Пока вы будете возбуждать встречную жалобу против монахини и ее брата, святые отцы поспешат наложить секвестр на ваше имущество. А что к святым отцам попало, то и пропало… Попробуй, сними потом секвестр! Вот я и получил от вас расписку в том, что ваше имение Сухой дол поступает ко мне во владение до тех пор, пока вы не выплатите мне причитающиеся с вас десять тысяч талеров.
Пан Вацлав растерянно посмотрел на него.
– Сухой дол?! – воскликнул он. – Да там три мельницы, лучшая в округе конюшня, луга, лес. Не много ли Это за десять тысяч, Адольф?
– Бог мой, неужели вы не понимаете, что это только формальность? Мог бы я потребовать в залог только одни мельницы, или эту вашу хатку в Осеках… Но я обязан поработиться как о своей будущей супруге, так и о её семье! Если – пускай бог милует! – нагрянет инквизиция и вздумает оттягать ваше главное достояние, Сухой дол, я тут как тут – наложу на имение руку, а святые отцы останутся с носом!
– Так-то оно так, – пробормотал пан Суходольский, – но я сразу ничего не соображу…
«Сначала подписываешь, а потом соображаешь!» – подумал Куглер.
– А может, пан Вацлав не верит в честность своего будущего зятя? – спросил он сухо, протягивая пану Вацлаву его расписку. – Прошу тогда уничтожить этот документ, но потом уже не бежать ко мне за помощью, если что случится!
– Что ты, что ты, Адольф! – сказал пан Вацлав, отодвигая расписку на угол стола. – Я всегда верил тебе, а сейчас тем более верю! Ты ведь – и месяца не пройдет – станешь мне таким же сыном, как… – «как Збигнев» у него язык не повернулся сказать, и, чуть замявшись, пан Вацлав закончил: – как любой другой зять в шляхетском семействе.
Заметил или не заметил эту заминку будущего тестя Адольф Куглер, но расписку его он, свернув трубочкой, спрятал в ящик стола, а ящик запер на замок.
О том, что происходит в семье Суходольских, Каспер прежде всего узнал от отца Миколая, а через день и Адольф Куглер сообщил ему о беде, нависшей над этим беспечным домом. Он отыскал молодого человека в Осеках, где тот поселился по соседству с Францем и Уршулой.
– Повлияйте на них, пан Каспер! – говорил купец с горячностью. – Прав отец Миколай: железо нужно ковать, пока горячо! Его величество король наш Зыгмунт настроен сейчас против Рима и с радостью поддержит старого шляхтича… А какие настроения будут у короля через месяц, никто не знает!
Куглер зазвал к себе на ужин Каспера специально для того, чтобы тот уговорил пана Вацлава действовать.
– Ради этого, – признался купец огорченно, – мне пришлось нарушить данное вам слово и оповестить Суходольских о вашем приезде…
«Ну, чем скорее, тем лучше!» – решил Каспер, стискивая зубы.
Здесь же, в гостиной Куглера, Каспер впервые после долгой разлуки встретился с Миттой. Для них обоих это был трудный день.
Когда Каспер в сопровождении бледного и вдруг точно похудевшего Збигнева появился в комнате, Митта, вся вспыхнув, поднялась с кресла и сделала ему навстречу несколько шагов.
«Так встречают человека много старше себя или умудренного большим житейским опытом, – промелькнуло в голове у Каспера. – Впрочем, я, конечно, и старше и опытнее этой бедной, милой и ни в чем не повинной девушки».
Он молча склонился в низком поклоне.
– Я очень рада вас видеть, пан Каспер…
– Я – тоже, панна Митта…
– Я должна вам объяснить, пан Каспер, почему я… Не думайте обо мне очень скверно… Когда пан Збигнев…
– Не надо, Митта, – прервал ее Каспер. – Не надо никаких объяснений. Мы старые друзья, и не к лицу нам оправдываться друг перед другом. Я все понимаю, Митта, и полон самого подлинного уважения к вам…
– Но я… я причинила вам такую боль и обиду…
Каспер усмехнулся.
– Вечной боли не бывает, Митта… Вот прошло всего несколько дней, и я… – Каспер хотел сказать: «И я уже начинаю к ней привыкать», но закончил фразу иначе: – и я, Митта, уже почти ее не ощущаю. Что же касается обиды, то вы взводите на себя напраслину: я нисколько на вас не в обиде!
Слезы выступили на глазах у девушки.
– Каспер, много лет назад я дала вам слово. И я должна его сдержать или уйти в монастырь, – так говорит отец Януарий, мой исповедник. А о батюшке моем позаботятся паны Суходольские… Я должна либо выполнить данную вам клятву, либо уйти в монастырь. Одно или другое… Сегодня я сообщила Збигневу свое решение, но он умолил меня дождаться вашего прихода. Я сделаю так, как вы мне подскажете.
– Но разве отец Миколай не говорил с вами… – начал было Каспер.
Девушка заплакала.
– Отец Януарий – мой духовный наставник с малых лет, – едва выговорила она сквозь слезы. – Он говорит, что господь покарает за меня бедного отца… Отец Януарий и велел мне поговорить с вами и сделать так, как вы нам со Збигневом подскажете.
Каспер оглянулся.
– Збигнев, друг мой, подойди-ка сюда поближе! – И, обхватив товарища за плечи, Каспер подвел Збышка к Митте и насильно соединил их руки.
– Вот что я могу подсказать вам! – безуспешно стараясь подавить волнение, произнес он громко. – Любите друг друга и будьте счастливы. Только обязательно пригласите меня на свою свадьбу!
Происходящую в гостиной сцену наблюдали только что появившиеся в дверях хозяин дома и его невеста – Ванда Суходольская. В противоположность Куглеру, следившему за своими гостями с иронической улыбкой на губах, Ванда застыла на месте как очарованная, не спуская с Каспера горящих от восхищения глаз.
– О, пан Каспер! Вы… вы золотая душа! Какое благородное сердце надо иметь, чтобы…
– …чтобы заставить забыть об этакой уродливой физиономии, – хихикнув, пробормотал пан Адольф себе под нос.
Не ответив жениху ни слова, только окинув его негодующим взглядом, Ванда повернулась к брату:
– Матушка и отец закончили сборы, дожидаются вас… Матушка надолго с отцом не расставалась еще с той войны… Нужно ее поддержать и утешить, и это твой долг, Збышек! Да и самому тебе с Миттой пора думать об отъезде! Такое наставление вам передал отец Миколай, уезжая…
Митта и Збигнев несколько минут еще стояли, держась за руки и растерянно улыбаясь. Потом, не говоря ни слова, Митта подошла к Касперу и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в изувеченный лоб.
Вечером, когда немного спала жара, провожали в дальний путь пана Вацлава. Было пролито немало слез.
Три возка, груженные окороками, колбасами, копченой грудинкой, салом, маслом, вязками сушеных грибов, жбанами с домашним пивом, наливкой, штуками домотканого сукна и холста, заскрипели по дороге.
Такими нехитрыми приношениями пан Суходольский надеялся смягчить сердца писцов и секретарей, от коих зависело продвижение или приостановка подаваемой им жалобы. Как ни странно, но старый шляхтич, обычно охотно и дававший и бравший деньги взаймы, решил на этот раз к талерам своего будущего зятя не притрагиваться. Выяснилось все же, что слывший когда-то первым кавалером и модником пан Вацлав непростительно отстал от краковских нравов. Столица сейчас мало ценила домашнюю снедь, наливки, домотканое сукно или холст. Краков потреблял заморские вина, заморские фрукты, индийские шелка и фландрские полотна, приглашал из-за границы поваров, лакеев и форейторов, а на все это требовались деньги, деньги и деньги!
Прошла неделя, другая… От пана Вацлава не было никаких вестей. Легаты святейшей инквизиции, на счастье, в Гданьске не появлялись. Збышек и Митта уже не раз наведывались к Францу с Уршулой, обсуждая свой предполагаемый отъезд в Ольштын, но уехать пока не было возможности: сначала заболела Уршула и ждали, пока она поправится, потом совсем плох стал доктор Ланге.
Наконец от пана Вацлава пришло послание, собственноручно нацарапанное старым шляхтичем. Видно, много пришлось ему пережить там, в Кракове, рука его сильно дрожала, с трудом выводя косые каракули. Половину послания совершенно невозможно было разобрать: чернильные кляксы, следы слез или воды, буквы, набегающие одна на другую, донельзя затрудняли чтение. Еле-еле разбирая отцовский почерк, письмо прочитала Ванда, сначала про себя, потом вслух – матери. Затем послание пана Вацлава перешло к Збигневу, от него – к Митте, Касперу, Францу и Уршуле. Последнему дали его прочесть Адольфу Куглеру.
Письмо было столь неразборчиво, что домашние пана Суходольского поняли из него только то, что старый пан здоров, познакомился со многими влиятельными людьми, но что дела здесь делаются медленно и что ему придется задержаться в Кракове на месяц – два.
Куглер с помощью увеличительного стекла разобрал все письмо от начала до конца.
Прочитав его, он только покачал головой и, выдвинув ящик стола, снова пробежал глазами расписку своего будущего тестя.
Потом, удовлетворенно щелкнув ногтем по пергаменту (бумаги, этого новшества, выделываемого из старых тряпок, купец для особо важных документов не признавал) снова спрятал расписку в ящик.
Описывая нынешние нравы Кракова, пан Суходольский винился в своем упрямстве пани Ангелине:
«Жалею я, дорогая женушка, что не послушал тебя и не избрал местом жительства Краков вместо Гданьска! Здесь наша Вандуся сделала бы, конечно, партию более подходящую, чем Адольф Куглер. Хоть и хороший он человек – и честный, и добрый, и благородный, – но все же купец, как ни говори!»
– О Адольф, ты наш истинный друг! – в умилении воскликнул пан Вацлав, обнимая купца.
Митта и Ванда, войдя, невольно стали свидетельницами этой трогательной сценки.
– Вандзя! Митта! – так же умиленно сказал пан Вацлав. – Вот, а еще толкуют, будто купец никогда не сделает такого, из чего нельзя извлечь прибыль… А вот он, Вандзя, твой суженый, обыкновенный купец, в жилах его нет ни капельки шляхетской крови, а смотри, сколь он великодушен и благороден!
– Иного вы бы мне, пан отец, в мужья и не избрали, – опуская глаза, промолвила Ванда.
– Прошу прощения, Панове, – вмешался Коперник, – хотя я считаю, что дело ваше наполовину выиграно, но все-таки предложил бы, чтобы Збигнев с Миттой, а также Уршула с Францем на время переселились в Ольштын. Там их искать не станут, а наместник Ольштына – Тидеман Гизе – мой большой друг и сделает для них все, что в его силах… На время, – повторил он успокоительно, поворачиваясь к Куглеру, – пока пан Суходольский будет хлопотать за них в Кракове. У отцов инквизиторов длинные и цепкие руки. Необходимо обезопасить себя как можно тщательнее! А теперь я хочу извиниться перед любезным хозяином: мне нужно готовиться к отъезду, поэтому я вынужден покинуть этот гостеприимный дом.
Сопровождаемый заверениями в любви пана Вацлава, благодарными взглядами Збигнева и Митты и низкими поклонами хозяина, Коперник удалился. Вскоре его примеру последовала и молодежь; Збигневу и Митте ведь тоже предстояли сборы в дорогу.
– А теперь, Адольф, давай я обниму тебя по-настоящему, так как этого заслуживаешь! – выждав, пока все удалятся, воскликнул пан Вацлав. – Ты истинный друг нашей семьи, и я не сомневаюсь, что Вандзя будет с тобой счастлива!
– Хотелось бы мне услышать это от самой панны Ванды, – с кислой миной освобождаясь от объятий пана Суходольского, заметил Куглер.
– Э-э, ты не привередничай! – так и вспыхнул пан Вацлав. – Я дал за нее слово, а слово Суходольского – кремень! Берешь ты самую красивую девушку в Гданьске… Да что в Гданьске – пожалуй, и в Кракове мало кто может с нею сравниться! Милая, воспитанная, образованная, шляхтянка с кости и крови.
[61]Да твоему отцу или деду и во сне такое не снилось! Небось в купцы-то вы из ремесленников, а может, из хлопов вышли?
Продолжи пан Суходольский такой разговор, не видать бы, пожалуй, ему денег Куглера как собственных ушей, но, к счастью, он вовремя опомнился.
– Ну, да ладно, – виновато усмехнулся он, – не попомни моих глупых речей, Адольф! Правду говорит моя пани Ангелина: беда, когда шляхетская кровь мне в голову бросается…
Куглер, сидя за своим столом, молча писал, изредка, точно подсчитывая что-то в уме, поднимая глаза к потолку.
– Вот, – сказал он, присыпая написанное песком, – я, выяснив свои финансовые дела, решил, что могу ссудить моему будущему тестю десять тысяч талеров. А это бумага, которую вам придется подписать…
Купец с некоторым пренебрежением следил, глядя через плечо пана Вацлава, как тот царапает неумелой рукой пергамент, выводя свои закорючки. Ясновельможный пан был не шибко грамотен.
– Да прочитали ли вы хотя бы бумагу, которую подписываете? – спросил Куглер в сердцах. – Вот уж действительно чисто шляхетское пренебрежение к делам! Какие могут быть обязательства между такими близкими людьми?! Каноник Коперник принимает меры для защиты жизни и свободы членов вашей семьи, а я принимаю меры для защиты вашего имущества… Отец Миколай правильно сказал: «У отцов инквизиторов длинные и цепкие руки». Пока вы будете возбуждать встречную жалобу против монахини и ее брата, святые отцы поспешат наложить секвестр на ваше имущество. А что к святым отцам попало, то и пропало… Попробуй, сними потом секвестр! Вот я и получил от вас расписку в том, что ваше имение Сухой дол поступает ко мне во владение до тех пор, пока вы не выплатите мне причитающиеся с вас десять тысяч талеров.
Пан Вацлав растерянно посмотрел на него.
– Сухой дол?! – воскликнул он. – Да там три мельницы, лучшая в округе конюшня, луга, лес. Не много ли Это за десять тысяч, Адольф?
– Бог мой, неужели вы не понимаете, что это только формальность? Мог бы я потребовать в залог только одни мельницы, или эту вашу хатку в Осеках… Но я обязан поработиться как о своей будущей супруге, так и о её семье! Если – пускай бог милует! – нагрянет инквизиция и вздумает оттягать ваше главное достояние, Сухой дол, я тут как тут – наложу на имение руку, а святые отцы останутся с носом!
– Так-то оно так, – пробормотал пан Суходольский, – но я сразу ничего не соображу…
«Сначала подписываешь, а потом соображаешь!» – подумал Куглер.
– А может, пан Вацлав не верит в честность своего будущего зятя? – спросил он сухо, протягивая пану Вацлаву его расписку. – Прошу тогда уничтожить этот документ, но потом уже не бежать ко мне за помощью, если что случится!
– Что ты, что ты, Адольф! – сказал пан Вацлав, отодвигая расписку на угол стола. – Я всегда верил тебе, а сейчас тем более верю! Ты ведь – и месяца не пройдет – станешь мне таким же сыном, как… – «как Збигнев» у него язык не повернулся сказать, и, чуть замявшись, пан Вацлав закончил: – как любой другой зять в шляхетском семействе.
Заметил или не заметил эту заминку будущего тестя Адольф Куглер, но расписку его он, свернув трубочкой, спрятал в ящик стола, а ящик запер на замок.
О том, что происходит в семье Суходольских, Каспер прежде всего узнал от отца Миколая, а через день и Адольф Куглер сообщил ему о беде, нависшей над этим беспечным домом. Он отыскал молодого человека в Осеках, где тот поселился по соседству с Францем и Уршулой.
– Повлияйте на них, пан Каспер! – говорил купец с горячностью. – Прав отец Миколай: железо нужно ковать, пока горячо! Его величество король наш Зыгмунт настроен сейчас против Рима и с радостью поддержит старого шляхтича… А какие настроения будут у короля через месяц, никто не знает!
Куглер зазвал к себе на ужин Каспера специально для того, чтобы тот уговорил пана Вацлава действовать.
– Ради этого, – признался купец огорченно, – мне пришлось нарушить данное вам слово и оповестить Суходольских о вашем приезде…
«Ну, чем скорее, тем лучше!» – решил Каспер, стискивая зубы.
Здесь же, в гостиной Куглера, Каспер впервые после долгой разлуки встретился с Миттой. Для них обоих это был трудный день.
Когда Каспер в сопровождении бледного и вдруг точно похудевшего Збигнева появился в комнате, Митта, вся вспыхнув, поднялась с кресла и сделала ему навстречу несколько шагов.
«Так встречают человека много старше себя или умудренного большим житейским опытом, – промелькнуло в голове у Каспера. – Впрочем, я, конечно, и старше и опытнее этой бедной, милой и ни в чем не повинной девушки».
Он молча склонился в низком поклоне.
– Я очень рада вас видеть, пан Каспер…
– Я – тоже, панна Митта…
– Я должна вам объяснить, пан Каспер, почему я… Не думайте обо мне очень скверно… Когда пан Збигнев…
– Не надо, Митта, – прервал ее Каспер. – Не надо никаких объяснений. Мы старые друзья, и не к лицу нам оправдываться друг перед другом. Я все понимаю, Митта, и полон самого подлинного уважения к вам…
– Но я… я причинила вам такую боль и обиду…
Каспер усмехнулся.
– Вечной боли не бывает, Митта… Вот прошло всего несколько дней, и я… – Каспер хотел сказать: «И я уже начинаю к ней привыкать», но закончил фразу иначе: – и я, Митта, уже почти ее не ощущаю. Что же касается обиды, то вы взводите на себя напраслину: я нисколько на вас не в обиде!
Слезы выступили на глазах у девушки.
– Каспер, много лет назад я дала вам слово. И я должна его сдержать или уйти в монастырь, – так говорит отец Януарий, мой исповедник. А о батюшке моем позаботятся паны Суходольские… Я должна либо выполнить данную вам клятву, либо уйти в монастырь. Одно или другое… Сегодня я сообщила Збигневу свое решение, но он умолил меня дождаться вашего прихода. Я сделаю так, как вы мне подскажете.
– Но разве отец Миколай не говорил с вами… – начал было Каспер.
Девушка заплакала.
– Отец Януарий – мой духовный наставник с малых лет, – едва выговорила она сквозь слезы. – Он говорит, что господь покарает за меня бедного отца… Отец Януарий и велел мне поговорить с вами и сделать так, как вы нам со Збигневом подскажете.
Каспер оглянулся.
– Збигнев, друг мой, подойди-ка сюда поближе! – И, обхватив товарища за плечи, Каспер подвел Збышка к Митте и насильно соединил их руки.
– Вот что я могу подсказать вам! – безуспешно стараясь подавить волнение, произнес он громко. – Любите друг друга и будьте счастливы. Только обязательно пригласите меня на свою свадьбу!
Происходящую в гостиной сцену наблюдали только что появившиеся в дверях хозяин дома и его невеста – Ванда Суходольская. В противоположность Куглеру, следившему за своими гостями с иронической улыбкой на губах, Ванда застыла на месте как очарованная, не спуская с Каспера горящих от восхищения глаз.
– О, пан Каспер! Вы… вы золотая душа! Какое благородное сердце надо иметь, чтобы…
– …чтобы заставить забыть об этакой уродливой физиономии, – хихикнув, пробормотал пан Адольф себе под нос.
Не ответив жениху ни слова, только окинув его негодующим взглядом, Ванда повернулась к брату:
– Матушка и отец закончили сборы, дожидаются вас… Матушка надолго с отцом не расставалась еще с той войны… Нужно ее поддержать и утешить, и это твой долг, Збышек! Да и самому тебе с Миттой пора думать об отъезде! Такое наставление вам передал отец Миколай, уезжая…
Митта и Збигнев несколько минут еще стояли, держась за руки и растерянно улыбаясь. Потом, не говоря ни слова, Митта подошла к Касперу и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в изувеченный лоб.
Вечером, когда немного спала жара, провожали в дальний путь пана Вацлава. Было пролито немало слез.
Три возка, груженные окороками, колбасами, копченой грудинкой, салом, маслом, вязками сушеных грибов, жбанами с домашним пивом, наливкой, штуками домотканого сукна и холста, заскрипели по дороге.
Такими нехитрыми приношениями пан Суходольский надеялся смягчить сердца писцов и секретарей, от коих зависело продвижение или приостановка подаваемой им жалобы. Как ни странно, но старый шляхтич, обычно охотно и дававший и бравший деньги взаймы, решил на этот раз к талерам своего будущего зятя не притрагиваться. Выяснилось все же, что слывший когда-то первым кавалером и модником пан Вацлав непростительно отстал от краковских нравов. Столица сейчас мало ценила домашнюю снедь, наливки, домотканое сукно или холст. Краков потреблял заморские вина, заморские фрукты, индийские шелка и фландрские полотна, приглашал из-за границы поваров, лакеев и форейторов, а на все это требовались деньги, деньги и деньги!
Прошла неделя, другая… От пана Вацлава не было никаких вестей. Легаты святейшей инквизиции, на счастье, в Гданьске не появлялись. Збышек и Митта уже не раз наведывались к Францу с Уршулой, обсуждая свой предполагаемый отъезд в Ольштын, но уехать пока не было возможности: сначала заболела Уршула и ждали, пока она поправится, потом совсем плох стал доктор Ланге.
Наконец от пана Вацлава пришло послание, собственноручно нацарапанное старым шляхтичем. Видно, много пришлось ему пережить там, в Кракове, рука его сильно дрожала, с трудом выводя косые каракули. Половину послания совершенно невозможно было разобрать: чернильные кляксы, следы слез или воды, буквы, набегающие одна на другую, донельзя затрудняли чтение. Еле-еле разбирая отцовский почерк, письмо прочитала Ванда, сначала про себя, потом вслух – матери. Затем послание пана Вацлава перешло к Збигневу, от него – к Митте, Касперу, Францу и Уршуле. Последнему дали его прочесть Адольфу Куглеру.
Письмо было столь неразборчиво, что домашние пана Суходольского поняли из него только то, что старый пан здоров, познакомился со многими влиятельными людьми, но что дела здесь делаются медленно и что ему придется задержаться в Кракове на месяц – два.
Куглер с помощью увеличительного стекла разобрал все письмо от начала до конца.
Прочитав его, он только покачал головой и, выдвинув ящик стола, снова пробежал глазами расписку своего будущего тестя.
Потом, удовлетворенно щелкнув ногтем по пергаменту (бумаги, этого новшества, выделываемого из старых тряпок, купец для особо важных документов не признавал) снова спрятал расписку в ящик.
Описывая нынешние нравы Кракова, пан Суходольский винился в своем упрямстве пани Ангелине:
«Жалею я, дорогая женушка, что не послушал тебя и не избрал местом жительства Краков вместо Гданьска! Здесь наша Вандуся сделала бы, конечно, партию более подходящую, чем Адольф Куглер. Хоть и хороший он человек – и честный, и добрый, и благородный, – но все же купец, как ни говори!»
Глава одиннадцатая
ПРОСТЫЕ ДЕРЕВЕНСКИЕ ХЛОПЦЫ
Брабанца – это, пожалуй, самый оживленный и самый кипучий район Гданьска. Здесь на улицах всегда встретишь больше людей, чем в центре города, потому что в центре богачи и аристократы разъезжают в каретах или, пользуясь услугами гайдуков, передвигаются по городу на носилках.
Каспер с детства любил бродить по набережной, вступая в беседу с видавшими виды моряками всех стран и национальностей. Сейчас, однако, слоняться без дела ему было не с руки: он донельзя стосковался по работе, а к тому же безделье всегда приводит за собой раздумья и сожаления о прошлом, а этого Каспер боялся как огня.
Старый друг капитана Роха Берната, узнав, что сын покойного уже водил корабли в венецианских и турецких водах, предложил ему сперва проследить за ремонтом каравеллы «Гелиос», а затем и принять командование над этим судном.
Поселившись поблизости от Франца с Уршулой, Каспер все свободное время проводил у этих простых и добрых людей. Вечерами маленький домик Франца заполнялся разным портовым людом – матросами, корабельными плотниками, грузчиками, рабочими с верфей, да еще ребятами из солеварен и каменоломен. Там-то Каспер и сошелся впервые в жизни с городской беднотой. Друзья Франца вскоре сделались и его друзьями. Прямой и открытый характер Каспера располагал к нему этих людей. Рубцы на его лице свидетельствовали о том, что он много испытал в жизни, а простой наряд и загрубевшие от работы руки доказывали, что молодой человек мало выиграл в жизни от этих своих испытаний.
Особенно сблизился Каспер с огромным, геркулесовского сложения, обладавшим громоподобным голосом кузнецом Петером Кёнигом. Не умея ни читать, ни писать, кузнец неплохо разбирался во всем происходящем в Польше и в мире.
Это был человек неглупый, вдумчивый, поэтому, очевидно, его так уважал и так льнул к нему весь рабочий люд с предместьев Гданьска.
Время от времени Каспер навещал дом Суходольских.
Пани Ангелина, которая поначалу побаивалась его шрамов и рубцов, понемногу свыклась с ними и находила, что Каспер настоящий кавалер, какие встречались только в добрые прежние времена: благородный, самоотверженный, готовый каждую минуту прийти на помощь тому, кто в ней нуждается. Правда, такой же отзыв добрая дама давала не так давно и Адольфу Куглеру. Однако умением успокоить пани Ангелину в самые трудные и тревожные минуты Каспер, на ее взгляд, далеко перещеголял даже жениха Ванды.
– Ах, ах, пан Каспер, – не раз говаривала старая дама, – вас хоть к ране прикладывай! Какой чудесный ксендз из вас получился бы!
Все смеялись, поглядывая на широкую грудь, на рабочие сильные руки молодого человека, на его статный торс. Смеялся и Каспер.
Иногда по вечерам молодежь отправлялась в «Дом Артуса». Адольф Куглер, подыскав подходящих (другими словами– не отказывающихся от уплаты карточных долгов) партнеров, тотчас же скрывался в игорной комнате, а Каспер неизменно приглашал Ванду на танцы. Иногда он танцевал с Миттой, а Збигнев – с сестрой.
Особенно нравились Касперу с Вандой медленные, плавные танцы, вроде недавно завезенных из Франции и Испании курантов и паванны. Не отказывались они покружиться и в стремительном родном обереке или пробежать по всем комнатам клуба в лихой мазурке.
Весело взволнованный уходил в эти дни к себе домой, в Осеки, Каспер. Веселая и взволнованная возвращалась с танцев и Ванда. Как ни любила девушка брата, но иной раз она с недоумением и сожалением поглядывала на Митту. Как та могла… Збышек хороший, благородный, любит Митту, готов за нее в огонь и в воду, но… Да разве смог бы Збышек, перенеся все то, что пришлось претерпеть Касперу, остаться таким добрым, отзывчивым, даже веселым? Вспыльчивый и (девушка с огорчением это сознавала) легкомысленный Збигнев не чета своему ровному и спокойному товарищу! Легкомыслие шляхтичей Суходольских несомненно передалось этому единственному наследнику рода… А как интересно рассказывал Каспер о своей жизни в Италии, о пребывании у грозных казаков, о чете венецианцев – Бианке и Зорзио Зитто, о плавании по Средиземному морю… Когда же по ходу рассказа Касперу случалось коснуться жизни на галере, Ванда, нежно положив на его руку свою тонкую белую ручку, говорила:
– О, не вспоминайте об этом, пан Каспер!
Как-то молодой человек, глянув на эти лежащие рядом руки, сказал с улыбкой:
– «Мавр и христианин». Так, панна Ванда, в Марокко называется похлебка из черных и белых бобов… Просто совестно рядом с вашей лилейной ручкой держать этакую грубую лапищу!
Ничего не отвечая, Ванда, вдруг стремительно наклонившись, прикоснулась губами к его загорелой, загрубевшей и сильной руке.
Долгое время пан Суходольский не подавал о себе вестей, семейные его стали уже тревожиться, как вдруг пришло долгожданное письмо.
«С делами, – писал пан Вацлав, – уже покончено, отец Ваповский обещал мне поддержку и подмогу, король получил мою встречную жалобу, делу будет дан ход, и можете ждать меня в конце месяца».
– Могу тебя порадовать, Адольф, – весело сказал Збигнев, повстречавшись вечером этого дня с сестрой, Куглером и Каспером у того же «Артуса». – Надо думать, что отцам иезуитам уже не придется накладывать лапу ни на наш дом в Гданьске, ни на наш Сухой дол. Отец пишет, что дела идут на лад. Но он очень поиздержался в Кракове… Придется, как видно, выслать ему немного денег. А я, кстати, получил письмо из имения, от пана Каэтана, управляющего. Он тоже сообщает приятные вести: хлопы наши понемногу оправились от разорения и наладили свои хозяйства. Только пан Каэтан почему-то спрашивает, кому следует выслать деньги, нам ли (я имею в виду матушку и Ванду) или… негоцианту пану Куглеру… Откуда-то он взял, что деньги следует выслать тебе! – добавил Збигнев со смехом. – Слыхал звон, да не знает, где он! Пан Каэтан человек бесхитростный и не осведомлен о том, что отец заложил у тебя и имение и дом только для того, чтобы спасти наше имущество от святых отцов инквизиторов!
Адольф Куглер высоко поднял брови.
– Не так уж он не осведомлен, этот ваш пан Каэтан, – сказал купец холодно. – Ему была переслана копия обязательства пана Вацлава, а также распоряжение, чтобы управляющий, как только соберется определенная сумма, деньги пересылал мне. Имение ваше ведь у меня в залоге и все доходы с него должны поступать мне.
Збигнев, совсем как пан Вацлав, с силой дернул себя за ус.
– Вы шутите, пан Куглер! – сказал он возмущенно. – Кто бы отдал вам в залог такое богатое имение за несчастные десять тысяч талеров? Если господь бог пошлет нам урожай, мы соберем…
– «Соберем»? – ядовито перебил его Куглер. – Могу напомнить, что, пока я не занялся ведением ваших дел, этот ваш «бесхитростный пан Каэтан» даже не мог собрать суммы, необходимой для прожития вашей небольшой семьи. Я говорю не о военном времени, а о мирном, когда за двенадцать лет хозяйничанья пана Каэтана выдался всего один неурожайный год. Ведь и этих «несчастных» десяти тысяч у вас в нужный момент не оказалось!
Збигнев молчал. Только на щеках его под кожей ходили злые желваки.
– Деньги на дорогу пану Вацлаву я, конечно, вышлю… – продолжал Куглер. – Но до этого мне необходимо поговорить с панной Вандой.
Мимо, в плавной паванне, раскланиваясь и приседая, прошла Митта с каким-то рослым шляхтичем. А где же Ванда? Ага, вот и она, обмахиваясь платочком, стоит у стены, а около нее, конечно, Каспер Бернат.
Эта пара так была занята беседой, что Збигневу пришлось дважды окликнуть сестру.
– Ванда, – сказал он, когда девушка со своим каналером подошла к ним, – купец Куглер хочет с тобой поговорить.
Ни в этот день, ни когда-либо потом никто из близких панны Ванды не узнал подробностей ее разговора с женихом.
Из комнаты, куда они удалились по просьбе Куглера, девушка вышла с пылающими от гнева щеками.
– Все кончено, – сказала она Касперу со вздохом облегчения, – я уже не буду Куглершей! Господи, какое счастье!
– Панна Ванда, – начал Каспер обеспокоено, чувствуя, как громко и радостно забилось его сердце, – панна Ванда, если вы имели неосторожность обидеть Куглера, то, боюсь, он отомстит вам. А от него всего можно ожидать… Теперь я имею право сказать вам это…
– Я имела неосторожность, – ответила Ванда весело, – сказать купцу, что никогда его не любила и, конечно, никогда не полюблю. Что дала согласие выйти за него замуж, полагая, что он человек честный, благородный, всецело преданный интересам нашей семьи. А поскольку он и не честен, и не благороден, и не предан интересам нашей семьи, я возвратила ему его кольцо и взяла назад свое слово… Только не стращайте меня, пан Каспер, а поддержите в эту трудную минуту, – сказала девушка тихо. – Я у вас хочу учиться мужеству и самообладанию. Куглер сказал: «Сегодня вы прогоняете от себя Куглера, а завтра он выгонит вас с вашим братцем и батюшкой из вашего прекрасного городского дома и из вашего прекрасного Сухого дола!»… Но отнюдь не поэтому мне нужна ваша поддержка, пан Каспер. Мы со Збигневом готовы уже ко всему… Беспокоят меня только отец и матушка: как они перенесут это известие?
Даже Юзеф, старый слуга Суходольских, был несказанно рад, что его панночка не сделается купчихой Куглершей.
– Ведь вы подумайте, – говорил он жалобно, – придет он к старому пану, даже разрешения не спросит, развалится в кресле… А намедни стал палкой своей измерять зальце, где панночка и панич учатся заморские танцы… Говорит, что здесь он, мол, какую-то свою пантору устроит!
Вечером Каспер в первый раз в жизни обманул своих друзей и не пришел, как обещал, к Францу, а там, дожидаясь его, собралось немало народу.
Из Орденской Пруссии пришли нехорошие вести, и вот, чтобы потолковать о них с Каспером, Франц и зазвал к себе соседей и единомышленников.
А Каспер, ничего не подозревая, танцевал в это время с Вандой в «зальце» Суходольских, так и не превращенном в «пантору» купца Куглера.
Легкомысленный и беспечный дух дома взял верх над рассудительностью и благоразумием Каспера.
– Порадуемся же немного, пока мы еще можем радоваться, – сказала Ванда, – и вы с нами, пан Каспер! Мне кажется, что вам необходимо каждый день петь, танцевать и веселиться, чтобы в вашей душе изгладились печальные воспоминания.
Вернись Каспер в тот вечер пораньше, ему, возможно, довелось бы еще застать в живых своих старых друзей и однокашников – Сташка Когута, прозванного Жбаном, и Яся-Сороку.
В сумерках, как раз тогда, когда Каспер с Вандой выполняли какие-то новые затейливые па, мимо домика Франца раз-другой прошел худенький монашек в грязной, заношенной рясе. Он заглянул в дверь, в окно, а так как в этой части города монахов не очень жалуют, то хозяин немедленно осведомился, что ему здесь нужно, и не очень любезно добавил приглашение убираться «до дзьябла».
Монашек вместо ответа протянул записочку, адресованную Касперу Бернату. На грязном клочке бумаги старый однокашник Каспера – Ясь, прозванный Сорокой, сообщал, что он, Ясь, а также Станислав Когут арестованы святой инквизицией по обвинению в сочувствии и содействии еретику и споспешнику Томаса Мюнцера – бунтовщику Генриху Адлеру.
«Сташка так пытали, – писал Ясь, – что размозжили ему руки и ноги, а у меня, хвала господу, пострадали только ноги, и я могу держать перо. Пишу тебе по-польски, а не по-латыни для того, чтобы если не ты, то другие смогли прочитать это письмо. Ни у меня, ни у Сташка нет ни одного зуба во рту: святой отец выбил их тяжелым распятием. Жить нам осталось недолго, значит, муки наши скоро придут к концу. Сожгут нас в ночь на святое воскресенье».
Каспер с детства любил бродить по набережной, вступая в беседу с видавшими виды моряками всех стран и национальностей. Сейчас, однако, слоняться без дела ему было не с руки: он донельзя стосковался по работе, а к тому же безделье всегда приводит за собой раздумья и сожаления о прошлом, а этого Каспер боялся как огня.
Старый друг капитана Роха Берната, узнав, что сын покойного уже водил корабли в венецианских и турецких водах, предложил ему сперва проследить за ремонтом каравеллы «Гелиос», а затем и принять командование над этим судном.
Поселившись поблизости от Франца с Уршулой, Каспер все свободное время проводил у этих простых и добрых людей. Вечерами маленький домик Франца заполнялся разным портовым людом – матросами, корабельными плотниками, грузчиками, рабочими с верфей, да еще ребятами из солеварен и каменоломен. Там-то Каспер и сошелся впервые в жизни с городской беднотой. Друзья Франца вскоре сделались и его друзьями. Прямой и открытый характер Каспера располагал к нему этих людей. Рубцы на его лице свидетельствовали о том, что он много испытал в жизни, а простой наряд и загрубевшие от работы руки доказывали, что молодой человек мало выиграл в жизни от этих своих испытаний.
Особенно сблизился Каспер с огромным, геркулесовского сложения, обладавшим громоподобным голосом кузнецом Петером Кёнигом. Не умея ни читать, ни писать, кузнец неплохо разбирался во всем происходящем в Польше и в мире.
Это был человек неглупый, вдумчивый, поэтому, очевидно, его так уважал и так льнул к нему весь рабочий люд с предместьев Гданьска.
Время от времени Каспер навещал дом Суходольских.
Пани Ангелина, которая поначалу побаивалась его шрамов и рубцов, понемногу свыклась с ними и находила, что Каспер настоящий кавалер, какие встречались только в добрые прежние времена: благородный, самоотверженный, готовый каждую минуту прийти на помощь тому, кто в ней нуждается. Правда, такой же отзыв добрая дама давала не так давно и Адольфу Куглеру. Однако умением успокоить пани Ангелину в самые трудные и тревожные минуты Каспер, на ее взгляд, далеко перещеголял даже жениха Ванды.
– Ах, ах, пан Каспер, – не раз говаривала старая дама, – вас хоть к ране прикладывай! Какой чудесный ксендз из вас получился бы!
Все смеялись, поглядывая на широкую грудь, на рабочие сильные руки молодого человека, на его статный торс. Смеялся и Каспер.
Иногда по вечерам молодежь отправлялась в «Дом Артуса». Адольф Куглер, подыскав подходящих (другими словами– не отказывающихся от уплаты карточных долгов) партнеров, тотчас же скрывался в игорной комнате, а Каспер неизменно приглашал Ванду на танцы. Иногда он танцевал с Миттой, а Збигнев – с сестрой.
Особенно нравились Касперу с Вандой медленные, плавные танцы, вроде недавно завезенных из Франции и Испании курантов и паванны. Не отказывались они покружиться и в стремительном родном обереке или пробежать по всем комнатам клуба в лихой мазурке.
Весело взволнованный уходил в эти дни к себе домой, в Осеки, Каспер. Веселая и взволнованная возвращалась с танцев и Ванда. Как ни любила девушка брата, но иной раз она с недоумением и сожалением поглядывала на Митту. Как та могла… Збышек хороший, благородный, любит Митту, готов за нее в огонь и в воду, но… Да разве смог бы Збышек, перенеся все то, что пришлось претерпеть Касперу, остаться таким добрым, отзывчивым, даже веселым? Вспыльчивый и (девушка с огорчением это сознавала) легкомысленный Збигнев не чета своему ровному и спокойному товарищу! Легкомыслие шляхтичей Суходольских несомненно передалось этому единственному наследнику рода… А как интересно рассказывал Каспер о своей жизни в Италии, о пребывании у грозных казаков, о чете венецианцев – Бианке и Зорзио Зитто, о плавании по Средиземному морю… Когда же по ходу рассказа Касперу случалось коснуться жизни на галере, Ванда, нежно положив на его руку свою тонкую белую ручку, говорила:
– О, не вспоминайте об этом, пан Каспер!
Как-то молодой человек, глянув на эти лежащие рядом руки, сказал с улыбкой:
– «Мавр и христианин». Так, панна Ванда, в Марокко называется похлебка из черных и белых бобов… Просто совестно рядом с вашей лилейной ручкой держать этакую грубую лапищу!
Ничего не отвечая, Ванда, вдруг стремительно наклонившись, прикоснулась губами к его загорелой, загрубевшей и сильной руке.
Долгое время пан Суходольский не подавал о себе вестей, семейные его стали уже тревожиться, как вдруг пришло долгожданное письмо.
«С делами, – писал пан Вацлав, – уже покончено, отец Ваповский обещал мне поддержку и подмогу, король получил мою встречную жалобу, делу будет дан ход, и можете ждать меня в конце месяца».
– Могу тебя порадовать, Адольф, – весело сказал Збигнев, повстречавшись вечером этого дня с сестрой, Куглером и Каспером у того же «Артуса». – Надо думать, что отцам иезуитам уже не придется накладывать лапу ни на наш дом в Гданьске, ни на наш Сухой дол. Отец пишет, что дела идут на лад. Но он очень поиздержался в Кракове… Придется, как видно, выслать ему немного денег. А я, кстати, получил письмо из имения, от пана Каэтана, управляющего. Он тоже сообщает приятные вести: хлопы наши понемногу оправились от разорения и наладили свои хозяйства. Только пан Каэтан почему-то спрашивает, кому следует выслать деньги, нам ли (я имею в виду матушку и Ванду) или… негоцианту пану Куглеру… Откуда-то он взял, что деньги следует выслать тебе! – добавил Збигнев со смехом. – Слыхал звон, да не знает, где он! Пан Каэтан человек бесхитростный и не осведомлен о том, что отец заложил у тебя и имение и дом только для того, чтобы спасти наше имущество от святых отцов инквизиторов!
Адольф Куглер высоко поднял брови.
– Не так уж он не осведомлен, этот ваш пан Каэтан, – сказал купец холодно. – Ему была переслана копия обязательства пана Вацлава, а также распоряжение, чтобы управляющий, как только соберется определенная сумма, деньги пересылал мне. Имение ваше ведь у меня в залоге и все доходы с него должны поступать мне.
Збигнев, совсем как пан Вацлав, с силой дернул себя за ус.
– Вы шутите, пан Куглер! – сказал он возмущенно. – Кто бы отдал вам в залог такое богатое имение за несчастные десять тысяч талеров? Если господь бог пошлет нам урожай, мы соберем…
– «Соберем»? – ядовито перебил его Куглер. – Могу напомнить, что, пока я не занялся ведением ваших дел, этот ваш «бесхитростный пан Каэтан» даже не мог собрать суммы, необходимой для прожития вашей небольшой семьи. Я говорю не о военном времени, а о мирном, когда за двенадцать лет хозяйничанья пана Каэтана выдался всего один неурожайный год. Ведь и этих «несчастных» десяти тысяч у вас в нужный момент не оказалось!
Збигнев молчал. Только на щеках его под кожей ходили злые желваки.
– Деньги на дорогу пану Вацлаву я, конечно, вышлю… – продолжал Куглер. – Но до этого мне необходимо поговорить с панной Вандой.
Мимо, в плавной паванне, раскланиваясь и приседая, прошла Митта с каким-то рослым шляхтичем. А где же Ванда? Ага, вот и она, обмахиваясь платочком, стоит у стены, а около нее, конечно, Каспер Бернат.
Эта пара так была занята беседой, что Збигневу пришлось дважды окликнуть сестру.
– Ванда, – сказал он, когда девушка со своим каналером подошла к ним, – купец Куглер хочет с тобой поговорить.
Ни в этот день, ни когда-либо потом никто из близких панны Ванды не узнал подробностей ее разговора с женихом.
Из комнаты, куда они удалились по просьбе Куглера, девушка вышла с пылающими от гнева щеками.
– Все кончено, – сказала она Касперу со вздохом облегчения, – я уже не буду Куглершей! Господи, какое счастье!
– Панна Ванда, – начал Каспер обеспокоено, чувствуя, как громко и радостно забилось его сердце, – панна Ванда, если вы имели неосторожность обидеть Куглера, то, боюсь, он отомстит вам. А от него всего можно ожидать… Теперь я имею право сказать вам это…
– Я имела неосторожность, – ответила Ванда весело, – сказать купцу, что никогда его не любила и, конечно, никогда не полюблю. Что дала согласие выйти за него замуж, полагая, что он человек честный, благородный, всецело преданный интересам нашей семьи. А поскольку он и не честен, и не благороден, и не предан интересам нашей семьи, я возвратила ему его кольцо и взяла назад свое слово… Только не стращайте меня, пан Каспер, а поддержите в эту трудную минуту, – сказала девушка тихо. – Я у вас хочу учиться мужеству и самообладанию. Куглер сказал: «Сегодня вы прогоняете от себя Куглера, а завтра он выгонит вас с вашим братцем и батюшкой из вашего прекрасного городского дома и из вашего прекрасного Сухого дола!»… Но отнюдь не поэтому мне нужна ваша поддержка, пан Каспер. Мы со Збигневом готовы уже ко всему… Беспокоят меня только отец и матушка: как они перенесут это известие?
Даже Юзеф, старый слуга Суходольских, был несказанно рад, что его панночка не сделается купчихой Куглершей.
– Ведь вы подумайте, – говорил он жалобно, – придет он к старому пану, даже разрешения не спросит, развалится в кресле… А намедни стал палкой своей измерять зальце, где панночка и панич учатся заморские танцы… Говорит, что здесь он, мол, какую-то свою пантору устроит!
Вечером Каспер в первый раз в жизни обманул своих друзей и не пришел, как обещал, к Францу, а там, дожидаясь его, собралось немало народу.
Из Орденской Пруссии пришли нехорошие вести, и вот, чтобы потолковать о них с Каспером, Франц и зазвал к себе соседей и единомышленников.
А Каспер, ничего не подозревая, танцевал в это время с Вандой в «зальце» Суходольских, так и не превращенном в «пантору» купца Куглера.
Легкомысленный и беспечный дух дома взял верх над рассудительностью и благоразумием Каспера.
– Порадуемся же немного, пока мы еще можем радоваться, – сказала Ванда, – и вы с нами, пан Каспер! Мне кажется, что вам необходимо каждый день петь, танцевать и веселиться, чтобы в вашей душе изгладились печальные воспоминания.
Вернись Каспер в тот вечер пораньше, ему, возможно, довелось бы еще застать в живых своих старых друзей и однокашников – Сташка Когута, прозванного Жбаном, и Яся-Сороку.
В сумерках, как раз тогда, когда Каспер с Вандой выполняли какие-то новые затейливые па, мимо домика Франца раз-другой прошел худенький монашек в грязной, заношенной рясе. Он заглянул в дверь, в окно, а так как в этой части города монахов не очень жалуют, то хозяин немедленно осведомился, что ему здесь нужно, и не очень любезно добавил приглашение убираться «до дзьябла».
Монашек вместо ответа протянул записочку, адресованную Касперу Бернату. На грязном клочке бумаги старый однокашник Каспера – Ясь, прозванный Сорокой, сообщал, что он, Ясь, а также Станислав Когут арестованы святой инквизицией по обвинению в сочувствии и содействии еретику и споспешнику Томаса Мюнцера – бунтовщику Генриху Адлеру.
«Сташка так пытали, – писал Ясь, – что размозжили ему руки и ноги, а у меня, хвала господу, пострадали только ноги, и я могу держать перо. Пишу тебе по-польски, а не по-латыни для того, чтобы если не ты, то другие смогли прочитать это письмо. Ни у меня, ни у Сташка нет ни одного зуба во рту: святой отец выбил их тяжелым распятием. Жить нам осталось недолго, значит, муки наши скоро придут к концу. Сожгут нас в ночь на святое воскресенье».