Шишова Зинаида. Приключения Каспера Берната в Польше и других странах

   Он давно уже вышел из комнаты, а Миколай Коперник все еще сидел, съежившись в своем кресле.
   – Я убил его этим известием! Но иначе поступить я не мог… Господи боже мой, как легка иногда бывает ложь, и какой трудной может быть правда!
   Поездка по деревням заняла не три-четыре дня, а несколько недель.
   Коперник и Генрих, точно по уговору, не поднимали в беседах религиозных вопросов. У них и без этого было много дела: надо было помочь разоренным, обнищавшим хлопам. Тем более, что, привлеченный вестями о «милостивом наместнике», сюда стекался бедный люд со всей Польши. Надо было снабдить раздетых одеждой, больным раздать лекарства, перевязать и обмыть раненых.
   Все это делали сообща наместник епископа Миколай Коперник и заклятый враг епископа и всех церковников Генрих Адлер.
   И большую помощь им оказывал молчаливый, сильно поседевший, ладно скроенный, статный человек с обезображенным шрамами лицом.
   И Коперник и Генрих Адлер понимали, что Касперу необходимо чем-нибудь занять свои истосковавшиеся по труду руки, истомить свое тело работой до того, чтобы, положив голову на подушку, на собственный локоть, на камень, засыпать немедленно, без раздумий и сновидений.
   Поэтому они не возражали, когда Каспер, взвалив на плечи мешок, под тяжестью которого и добрый конь присядет на задние ноги, шагал по весенней, размытой дождями дороге, а потом, не отдохнув, кидался разбирать обугленные балки дома, вытаскивал из-под развалин трупы, носил больным пищу, перевязывал раненых и даже, случалось, нянчил осиротевших ребят.
   Делал он все это, однако, с каким-то остановившимся взглядом, точно в некой забытьи, точно это не он, а кто-то другой выполняет всю эту трудную и нужную работу.
   «Боюсь, что не Митта, а этот славный хлопец попадет в конце концов в монастырь!» – не раз с огорчением думал Генрих.
   «Неужели так и не отойдет и не смягчится это горячее и чистое сердце?» – не раз задавал себе вопрос Миколай Коперник.

Глава девятая

МИЛОСТЫНЯ

   Не поднимая в своих беседах религиозных вопросов, Миколай Коперник и Генрих Адлер научились, однако, отлично понимать друг друга.
   Что Генрих не рядовой, темный еретик, ополчающийся равно и на отцов церкви, и на ученых, и на поэтов, и на художников, – это Копернику было совершенно ясно.
   Должен был признать и Генрих, что Коперник не обычный наместник, не из тех, что привыкли разъезжать по своим владениям в великолепных, запряженных цугом каретах, мало обращая внимания на хлопов, падающих перед ними ниц по обочинам дороги.
   А ведь еще месяц назад Генрих, вынужденный затянуть свое пребывание в Ольштыне, сам этим тяготился, а к человеку, столь радушно предложившему ему свое гостеприимство, относился сухо и холодно.
   Еще месяц назад, в ответ на восторженные отзывы Каспера об отце Миколае, он ответил своему пораженному другу:
   «Хитер или умен пан Коперник, но историю родного края он помнит хорошо! Помнит, как плевелами и бурьяном зарастали после татарского нашествия польские нивы, помнит, как, точно стая голодных волков, ринулись на эти земли кшижаки, сначала робко – поселенцами, колонистами, а потом стали хозяевами этих земель… Вот и приманивает пан Коперник не немцев, а своих же, польских хлопов, на эти разоренные, заросшие бурьяном земли… Приманивает их надеждою на волю, надеждою на наделы, на освобождение от десятины и других налогов… Знает он хорошо мужицкую душу. И ходит по польской земле слава о милосердном вармийском канонике… А он не о хлопе думает, в государственного мужа играет твой Учитель!»
   Сейчас, разъезжая с отцом Миколаем по Вармии, Генрих должен был коренным образом изменить о нем мнение.
   Мужицкому вождю не раз доводилось слышать, как местные хлопы нахвалиться не могут своим паном наместником, который не жалеет ни времени, ни сил, ни здоровья, только бы помочь своим бедным мужикам.
   До Миколая Коперника доходили слухи о том, что разъезжающий с ним «немец» собирает какие-то сходки в разоренных деревнях, толкует о чем-то с мужиками, но, как выразился пан наместник, это была «не его забота». Это была забота папского престола и папских легатов, к которым каноник относился с должным почтением, но рвение коих и жестокость по отношению к инаковерующим не всегда понимал и одобрял.
   Отец Миколай и Генрих Адлер рады были, что Каспер Бернат как будто оставил мысль об отъезде в Гданьск, с головой окунувшись в порученные ему Учителем заботы о разоренном войной населении края. Однако на просьбу Генриха побыть с ним в Ольштыне до весны Каспер согласился с таким равнодушием, что у его товарища, отнюдь не склонного к чувствительности, больно екнуло сердце.
   Копернику и его спутникам пришлось вернуться в Ольштын раньше, чем они предполагали: 20 апреля 1521 года на взмыленных лошадях сюда прискакали королевские нарочные с важными новостями: его милость король Зыгмунт Первый заключил с Альбрехтом, магистром Тевтонского ордена, перемирие на четыре года.
   – На четыре года передышка! – сказал Коперник. – Хлопы наши, да и мы сами вздохнем наконец с облегчением!
   Вслед за первыми нарочными в Ольштын прибыл еще один курьер и вручил Копернику грамоту.
   Его королевское величество король Зыгмунт, повелитель Польши Малой и Великой, Королевской Пруссии, Поморья, Шлёнзка и Вармии, благодарил Миколая Коперника за доблесть, распорядительность и отвагу, помогшие ему отстоять Ольштын, и даровал Миколаю Копернику звание комиссара Вармии. В Ольштын же, по его королевскому повелению, должен прибыть новый наместник, коему и надлежит передать замок со всем его имуществом и снаряжением.
   – Значит, пока я не нужен, – заметил отец Миколай со своей мимолетной улыбкой. – Но любопытно знать, королевская грамота и звание комиссара Вармии – знак ли это того, что я отличен при дворе или наоборот – что король мною, как правителем Ольштына, недоволен? Хотелось бы мне также знать, кто сменит меня на этом поприще? Желательно, чтобы это не был кто-нибудь из членов вармийского капитула…
   Все присутствовавшие при этом хорошо поняли отца Миколая: когда отцы каноники вармийские, спасая свою жизнь и свое добро, спешно убегали от немцев, они кляли Коперника за то, что он якобы искушает господа, пытаясь с темными, не обученными военному искусству хлопами оборонять стоящий на плоской равнине замок от такого опытного, умелого и сильного противника, как Тевтонский орден!
   К всеобщей радости, вскоре стало известно, что заменить отца Миколая на его посту должен его старый верный и добрый друг – отец Тидеман Гизе.
   А еще через день прибыл и отец Тидеман.
   Поговорив о короле и о королеве, помянув недобрым словом королевского любимца Яна Дантышка, уговорившего Зыгмунта выбросить бог знает какие деньги на празднества в честь перемирия с тевтонами, о приближенных короля, превозносящих величайшие заслуги доктора церковного права Миколая Коперника, отстоявшего Ольштын и Вармию, Тидеман Гизе сказал:
   – Хоть и не охота кое-кому признавать твои заслуги, но ведь и впрямь, если бы не ты, мы бы уже не выдворили орденцев из Вармии. Но перемирие не должно нас успокаивать: Альбрехт ищет способа зализать раны и отлежаться в своем логове, чтобы снова броситься на Польшу и завладеть Королевской Пруссией!
   – Брат Тидеман, – вспомнил вдруг Коперник, – а ведь я не знаю, как сложились бы обстоятельства, если бы на помощь нам не подоспел пан Генрих Адлер. К сожалению, он не разрешил мне упомянуть его имя в реляции, посланной королю…
   – Пан Генрих Адлер? – переспросил маленький каноник обеспокоенно. – Брат Миколай, я привез важную новость, которую не мешало бы услышать и вам, пан Генрих, и тебе, Каспер.
   Все трое с удивлением повернулись к нему.
   – Не столь давно, – начал каноник Гизе, – в Пруссию прибыл чрезвычайный легат его святейшества папы – кардинал Арнольд фон Бреве. Папа возложил на него задачу обнаружить и истребить распространившуюся в этих местах Лютерову ересь… Так вот, этому кардиналу была подана жалоба матерью Целестиной, настоятельницей монастыря святой Екатерины. Аббатиса заявила, что в обители ее находилась некая девица – безумная Митта-Амалия Ланге, одержимая нечистым духом. Аббатиса доносила, что по дороге из обители святой Екатерины в доминиканский монастырь на обоз с монастырскими ценностями напала целая банда лютеран-сатанкстов. С помощью колдовства девицы Ланге бандиты похитили монастырские сокровища и увезли колдунью Амалию и ее сообщницу, тоже колдунью, монахиню Уршулу. В этом святотатственном деянии участвовали… – Тидеман Гизе остановился и оглядел присутствующих. Потом, понизив голос до шепота, закончил: – некий пан Збигнев Суходольский из Гданьска, Франц Фогель – беглый крепостной Филиппа Тешнера и еще третье лицо – друг Збигнева Суходольского… Кардинал фон Бреве ведет тайное расследование, виновные и не подозревают, что над ними нависла угроза. Дело-то это давнее… Вот этот третий… – Отец Тидемаи закашлялся.
   Генрих почувствовал, как Каспер сильно прижал его ногу под столом. Коперник сидел, выпрямившись и скрестив руки на груди.
   – Вот этот третий, – продолжал Тидеман Гизе, – споспешник Мюнцера…
   В этом месте отец Миколай спокойно прервал речь каноника Гизе:
   – Как жаль, брат Тидеман, что ты не запомнил имени третьего участника разбойничьего нападения…
   Гизе, глянув на друга, подтвердил:
   – Совершенно верно, беда с моей памятью! Надо же – забыл имя этого третьего!
   Наступило неловкое молчание. Его прервал деловитый, ровный голос Коперника:
   – Ну, друзья, нам с отцом Гизе пора заняться передачей Ольштына… Брат Тидеман, достаточно ли ты отдохнул с дороги? Не хочешь ли осмотреть замок?
   Каспер с Генрихом поднялись было с места.
   – Нет, нет, – остановил их хозяин, – уйдем мы с братом Гизе, а вы располагайте моими покоями, прошу вас!
   Каспер и Генрих остались одни.
   – Что же ты теперь будешь делать, Генрих? – спросил Каспер с тревогой. – Тебе необходимо скрыться от ищеек святой инквизиции!
   – Нападение на монастырский обоз – это, пожалуй, самая малая моя провинность перед святыми отцами, – ответил Генрих спокойно. – А от ищеек святой инквизиции я скрываюсь уже давно… Ну вот, сейчас перемирие, граница открыта, я смогу перебраться в Орденскую Пруссию… А лучше ты мне скажи, Каспер, что ты намереваешься делать? – Мужицкий вожак с удивлением заметил, что с лица его друга точно кто внезапно стер это ужасное, беспокоившее Генриха выражение отрешенности.
   «Нет, как видно, не достанется наш Рыжий монахам, не пойдет он замаливать свои и чужие грехи!» – с радостью решил он про себя.
   – Я еду в Гданьск, – ответил Каспер решительно. – Пожалуй, там я нужнее всего. Если Збышек с Миттой попадут в лапы к Бреве, мы и охнуть не успеем, как он отправит их на костер! Они ведь, как сказал отец Тидеман, и не подозревают об опасности… Только откуда стали известны имена всех участников нападения на обоз? Неужели их выдал кто-нибудь из домочадцев панов Суходольских?
   – А может, это Сорока натворил все своей болтовней? – высказал предположение Генрих. – Из той сотни слов, что он выбалтывает за минуту, десяток-другой может отправить на костер не только Митту и Збигнева… А где ты предполагаешь остановиться в Гданьске?
   – До меня дошли слухи, что из Орденской Пруссии перед началом войны бежало много народу в Гданьск. Говорят, что возвратились и мой отчим с матерью… Жить у них я ни за какие блага не согласился бы: ты ведь помнишь, как я ненавидел этого капитана Кучинского… Но повидать и успокоить матушку мне, конечно, необходимо! Кто знает, не дошли ли до нее слухи о моей гибели? Приеду, осмотрюсь в Гданьске, может, и матушка пожелает пристроить меня у кого-нибудь из своих старых друзей?
   – Ну, словом, если у тебя будет нужда в приюте, – сказал Генрих, – обратись к некоему Адольфу Куглеру… Ты даже, кажется, его знаешь… Он тайный лютерец, как многие из здешних немцев… Ненавидит попов… Видный и уважаемый в городе купец… Мерзавец, по всей вероятности, но принимает большое участие в судьбе Збышка. Он может быть тебе полезен.
   – Куглер? Куглер? – пробормотал Каспер. Он смутно помнил, что с этим именем связано что-то для него неприятное. – Ах, – сказал он наконец, – да это ведь тот самый купец, который взялся нас с Вуйком подвезти в Фромборк и без зазрения совести бросил посреди дороги!
   – А где ты видел совестливого купца? – возразил Генрих спокойно. – Думаю, однако, что сейчас он не откажется тебе помочь… Впрочем, лучше всего разыщи в Осеках корабельного плотника Франца и его жену Уршулу… Поначалу их приютили Суходольские, а нынче они переехали поближе к верфи. Назови мое имя, скажи, что ты мой друг и друг Збигнева, и тебя примут с распростертыми объятиями…
   – Ага, это те самые Франц и Уршула? – улыбнулся Каспер. – Колдунья и, надо думать, колдун? Но им ведь тоже грозит суд святой инквизиции!
   – Вот и следует их предостеречь!
   – Мог бы я остановиться и в странноприимном доме, – в раздумье сказал Каспер, – но знаешь, после твоих слов об Ясе-Сороке у меня что-то пропала охота толкаться по всяким поповским богадельням… Пойдем к канонику прощаться!
   Коперника они застали в маленьком кабинете с каноником Гизе. Отец Гизе был явно чем-то растревожен. Непомерно большими шагами мерил он кабинет, и в его обычно мягком голосе звенели сейчас гневные нотки.
   – Нет, брат Миколай, ты неправ, неправ и неправ! – говорил он, рассекая воздух своей маленькой рукой. – Как можно лишать людей познания истины! Как можно лишать людей знакомства с твоим учением? Ты обязан напечатать свой труд. Обязан!
   Лицо отца Миколая было непроницаемо и сумрачно. Он нервно постукивал пальцами по столу.
   – Сколько раз я просил тебя, брат Тидеман, не поднимать этого вопроса! Ты знаешь, что я не решил еще, когда смогу опубликовать свой труд, вернее – его теоретическую часть… Таблицы определения местоположения небесных светил – другое дело! Их я скоро выпущу в свет. А всю рукопись целиком… право, не могу тебе сказать… Несовершенство моих приборов удручает меня. Один господь бог знает, как намучился я, пытаясь определить отклонение Меркурия, и все-таки, неуверенный в правильности своих данных, вынужден был воспользоваться чужими наблюдениями, а ведь правильность их тоже сомнительна… Пойми же, что в таком важном деле доказательства мои должны быть неопровержимы!
   – Признанный авторитет астрономии – Птолемей, – возразил отец Гизе, стараясь говорить медленно и вразумительно, (а я надеюсь, что ты не станешь оспаривать его значение для науки), так вот, этот великий александриец ни одного своего положения не подкрепил ссылками на произведенные им опыты, и, однако, весь ученый мир на протяжении многих веков принимает, a priori его учение о Вселенной. А пифагорийцы? Кстати, дорогой Миколай, я не раз слышал, что тебя тоже кое-кто называет последователем пифагорийцев… Но разве пифагорийцы отдавали столько сил и времени на опыты и наблюдения, как ты? Прав был великий Аристотель, что «главная цель этих ученых состояла не в исследовании явлений, а в приноравливании последних к их собственным воззрениям и теориям». Ты же столько лет своей жизни отдал наблюдению за светилами, ты ничего не подтасовывал, ни одного своего положения не высказал только для того, чтобы без излишних трудов, без проверки объяснить непонятное тебе самому, и вот ты, ты, Миколай, не хочешь поделиться с людьми своими достижениями!
   – Пришли наши гости – очевидно, прощаться, – перебил его Коперник. – Что же, пан Генрих, и ты, Каспер, вы собираетесь уже в путь? Тидеман, ты сможешь завтра принять от меня Ольштын? Я поеду с ними!
   Тидеман Гизе был явно смущен и расстроен.
   – Если эта беседа ускорила твой отъезд, то заверяю тебя, что больше я о твоем труде не упомяну ни слова! – сказал он виновато. – Я не мог промолчать, я уверен, что правда на моей стороне, но такой ценой – я говорю о потере твоего расположения – я не стану добиваться и правды!
   Коперник был смущен и расстроен не меньше Гизе. Подойдя к своему старому другу, он крепко обнял его и прижал к груди.
   – Ты говорил от чистого сердца и, несомненно, желая мне добра. Ты вправе гневаться на меня за мою медлительность. Потом ты поймешь, что вызвана она отнюдь не робостью. Я готов принять все нарекания и даже гонения, когда будет опубликован мой труд. Но я так устроен, мой друг, что, не проверив окончательно своих выводов, не смогу их отдать в печать!
   – Сколько раз я убеждал себя промолчать, не говорить тебе всего, что я думаю… – пробормотал Гизе, – а вот поди ты…
   – А кому же, как не самому близкому другу, положено выкладывать всю правду, какою бы горькой и трудной она ни была! – перебил его Коперник, мимоходом взглянув на Каспера. – А что касается моего отъезда, то не тревожься: эти молодые люди подтвердят тебе, что я давно уже пообещал их подвезти, как только ты приедешь. В Гданьске меня ждут неотложные дела, а сообщенные тобою новости заставляют меня еще более поторопиться с отъездом. Давай же обнимемся в последний раз на прощанье!
   И добрейший отец Тидеман снова с готовностью бросился в объятия своего старого друга.
   На следующий день ворота Ольштына широко распахнулись, чтобы пропустить целый обоз из повозок и карет, увозящих челядь и писцов бывшего наместника, а также их имущество. Сам каноник Коперник ехал на гнедом рослом коне, а рядом с ним гарцевал Каспер Бернат. С Генрихом Адлером оба они распростились еще у ворот замка.
   – Отец Миколай, вы полагаете, что Ланге выдержит столь продолжительное и трудное путешествие? – спросил Каспер, с беспокойством показывая глазами на крытый возок, то и дело ныряющий по ухабам.
   – Он, конечно, очень слаб и немощен, – ответил Коперник тихо, – но будем надеяться, что господь бог даст ему силы добраться до Гданьска и встретиться с любимой дочерью. И кто знает, может быть, именно такое сильное потрясение и вернет ему разум…
   – А что вы думаете об этом нападении на монастырский обоз? – спросил Каспер осторожно.
   Отец Миколай вздохнул:
   – Не скрою от тебя, тяжело у меня на сердце. Когда приедем в Гданьск, я переговорю кое с кем из влиятельных отцов церкви, а потом мы сообща с тобой подумаем, чем можно помочь Збигневу и Митте и всем тем, кто принимал участие в освобождении девушки… Возможно, придется возбудить перед папским престолом ходатайство о наказании аббатисы монастыря святой Екатерины за незаконное содержание под видом умалишенной здоровой дочери профессора Ланге, поскольку оно имело целью скрыть преступление рыцаря Мандельштамма, посягавшего на жизнь отца девушки, профессора. Доказательства у нас в руках… Я надеюсь…
   – Учитель! – произнес Каспер, и такая мольба звучала в его голосе, что Коперник невольно даже приостановил коня. – Учитель, вы оплот, слава и гордость Польши. Умоляю вас не вмешиваться в это дело с ограблением. Если вас заподозрят в сочувствии еретикам – да не дай господи! – на вас тогда немедля ополчатся все ваши недоброжелатели!
   Гданьск, родимый Гданьск, город детства Каспера, город его ранней юности, встретил своего давнего друга, как показалось Касперу, холодно и отчужденно. Бывший воспитанник отцов бенедиктинцев дважды прошел мимо здания своей школы, заглянул в окна, во внутренний двор, поговорил с привратником, но не встретил ни одного знакомого лица.
   Прежде всего надо навестить матушку. Слыхала ли она о его увечье? Знает ли она вообще, что он остался в живых?
   Каспер, прижимая руку к груди, точно стараясь умерить тяжелые удары сердца, направился к приморской части города. Хорошо знакомый запах каната, смолы и краски, мерный шум моря, встречи с мастеровым людом немного успокоили молодого человека.
   Дойдя до маленького деревянного домика (боже мой, каким обширным и высоким казался он когда-то!), Каспер постучался в голубую дверь.
   «Матушка, конечно, тут, это ведь по ее настоянию дверь много лет назад была выкрашена в голубой цвет… А вот, видать, краску недавно подновляли».
   За дверью раздались грузные шаги, столь не похожие на легкую походку пани Янины Бернатовой.
   «Прошло много лет, кто его знает, мамуля могла и постареть и отяжелеть… А может, она наконец взяла себе в помощь служанку?» – думал Каспер, подыскивая в уме слова утешения, которые смогут успокоить бедную матушку, когда она разглядит своего обезображенного сына.
   Дверь распахнулась. На пороге стояла высокая дородная женщина. С подозрением оглядывая незнакомого посетителя, она молчала. Каспер назвал себя. Женщина всплеснула полными руками, на ее круглом румяном лице проступили жалость и испуг одновременно.
   – Ай-я-яй! – запричитала она. – Значит, Каспер Бернат еще не знает, что мать его вот уже пять лет, как отошла в лучший мир? Да половина города Киля провожала ее на кладбище… Это, конечно, из уважения к Станиславу Кучинскому, члену совета старейшин кильских судовладельцев… Мы ведь с мужем только полгода назад вернулись в Гданьск из Киля. Станислав больше девяти месяцев носил траур по вашей матушке, – пояснила она с достоинством, – а женаты мы уже больше четырех лет. Не зайдете ли вы в дом освежиться пивом?
   Для Каспера было бы невыносимо зайти в родной дом, где распоряжается эта чужая женщина. Он поблагодари и откланялся.
   – Может быть, пан Бернат явился в надежде получить после матери наследство? – крикнула женщина ему вдогонку. – Но ведь пол-Гданьска знает, что пани Янина ни одного гроша не принесла Станиславу в приданое… Он сам, своими руками… Все, что есть в доме…
   Эта женщина, очевидно, иначе, чем по полгорода, людей не считала. Хотелось Касперу взять что-нибудь из матушкиных вещиц на память. Но, конечно, пол-Гданьска подтвердит, что вещи принадлежат второй жене капитана Кучинского. Махнув рукой, молодой человек завернул за угол.
   Он шагал по направлению к торговой части.
   – Где находится дом купца Адольфа Куглера? – спросил он у прохожего.
   Тот указал ему улицу и дом.
   Ударив молотком по наковальне (такой причудливый вид был придан молотку у входной двери), Каспер довольно долго дожидался, пока ему откроют. Наконец дверь чуть приоткрылась, дюжий слуга, смерив его оценивающим взглядом и, как видно, установив, что стоимость гостя невелика, грубо спросил:
   – Куда? К кому прешься?
   Каспер, схватив слугу за ворот, тряхнул его как следует.
   – Протри глаза, дубина! Пан Куглер дома?
   – Дома, дома, – пробормотал парень испуганно.
   В сенях послышались мерные, уверенные шаги, и в раскрытую половину двери выглянуло румяное лицо хозяина.
   – Что там, Михель? Эй, что ты делаешь, малый?!
   Каспер оставил оторопелого Михеля и шагнул к Куглеру.
   – Пан Адольф не узнаёт меня? Впрочем, это и понятно. Я – Каспер Бернат.
   – Боже милостивый! – всплеснул руками купец. – Какими судьбами? Мой бог, у меня в доме сам Каспер Бернат, которого все считают погибшим! Сколько же седины появилось в ваших рыжих волосах!
   «Доброе предзнаменование, – подумал гость, – если только человек этот не изменился со времени нашей встречи, то я, надо думать, нужен ему для чего-то, иначе он обошелся бы со мной еще почище, чем Михель».
   Адольф Куглер тоже вспомнил о далеких днях молодости.
   – Прошу вас, пан Каспер, – сказал он, предупредительно распахнув обе створки двери. – Я отлично узнал вас… Мы ведь встречались, помнится, в юности. Какая радость будет для всей семьи панов Суходольских!
   – Вы продолжаете вести дела пана Вацлава? – спросил Каспер.
   Ответом ему была самодовольная улыбка, растекшаяся по лицу хозяина.
   – Продолжаю, – пояснил он, – но уже не в качестве нанятого поверенного, а как близкий друг и будущий родственник! – И, так как Каспер вопросительно глянул на него, он продолжал: – Я ведь собираюсь стать… в некотором роде членом их семьи… Панна Ванда, дочь пана Вацлава, в самом непродолжительном времени сделается моей супругой… Вы помните, вероятно, как я просил вас когда-то замолвить за меня словечко? Сейчас я с такой просьбой к вам уже не обратился бы!
   Каспер помнил о Куглере и кое-что другое, но это сейчас не имело значения. Гораздо важнее было то, что Куглер, поскольку он женится на Ванде, захочет, вероятно, помочь Збигневу… Нужно только выяснить, известно ли купцу об опасности, нависшей над Збышком. Судя по тому впечатлению, которое осталось у Каспера после первой встречи, Куглер был не из тех, что ради друга может пренебречь преследованием святой инквизиции.
   – А как поживают все они? – спросил молодой человек невинно, поднимаясь рядом с хозяином по лестнице, ведущей в богато убранные покои. – Как Збигнев? Небось уже в епископы или кардиналы метит?
   – О, пан Збышек сейчас меньше всего думает о сане и о духовной карьере, – махнул рукой Куглер. – Вы попали в Гданьск как раз вовремя, – добавил он улыбаясь. – Если вы задержитесь здесь на неделю-две, вам придется танцевать на двух свадьбах разом!.. Прошу же за стол – перекусить немного, – добавил он, видя, что гость его, взявшись за спинку стула, так и застыл на месте. – Две свадьбы в один день – это по нынешним трудным временам не так просто!
   – Понимаю, – пробормотал Каспер, чувствуя, что ему не следует выпускать спинки стула из рук. – Ваша свадьба и… Збигнева… надо думать? Значит, вам удалось завоевать сердечко маленькой Вандзи? Впрочем, что это я? Она сейчас, вероятно, совсем взрослая девица!