Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   - Далеко собралась? - не слишком вежливо спросил её Василий Ильич.
   - Так из вамы.
   - А кто сказал, что мы тебя возьмем?
   - Ахвицера узялы.
   - Офицера бандиты убить могут.
   - И мене теж!
   - Катерина, подумай сама, как мы разместимся? На одну тачанку - шесть человек!
   - Розмистымось!
   - Правда, Василий, - подключился к разговору Герасим. - Нельзя ей здесь оставаться: все село видело, как она Полину пристрелила. Бандиты ей не простят!
   - Батя, ты сам говорил, плохо выступать без музыки, а Катерина вон как хорошо играет! У нас сразу же сборы вырастут.
   И Алька ловко уклонился от подзатыльника, которым хотел наградить его отец.
   - Сборы... Что ты понимаешь в сборах! Думаете, я зверь какой, не хочу войти в положение? Я просто хочу вас хоть как-то уберечь. Посмотрите на себя! Ноев ковчег какой-то, а не труппа! Крестьяне, аристократы... Первые кандидаты в шпионы по причине подозрительного вида.
   - Не переживайте, Вася, - Аренский даже вздрогнул: Ольга впервые к нему так обратилась. - Все будет хорошо. Катерина теперь наш товарищ, не можем мы здесь её одну бросить. Кто знает, что было бы со всеми нами, если бы не она!
   Василий только махнул рукой.
   - Кто тебя научил так играть? - Ольга погладила по плечу разволновавшуюся Катерину.
   - Мий свекор! - гордо выпрямилась та. - Бойовый був чоловик. Любыл мене дуже. Каты Полины його вбылы, а я видомстыла!
   Они ещё долго укладывались, возбужденно переговаривались, а поручик Зацепин полулежал с закрытыми глазами, и на лице его блуждала улыбка. То ли он вспомнил о чем-то, то ли чему-то радовался...
   Наконец после перекладывания и увязывания вещей все-таки разместились на тачанке. Герасим взял в руки вожжи, слегка стегнул лошадей, и они тронулись.
   - А дье! - прошептал поручик.
   - Шо вин казав? - спросила неугомонная Катерина.
   - Он сказал: "С богом!" - перевела Ольга.
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   Янек Поплавский второй день шел по проселочной дороге на восток. Почему именно на восток? Так он решил для себя. Когда все равно, в какой части света искать свою судьбу, лучше идти туда, откуда восходит солнце.
   Первую ночь он провел в придорожной корчме, хозяин которой ещё рисковал давать приют всем страждущим. Очевидно, по причине своего неистребимого оптимизма.
   Пан Левонтий продолжал верить людям, хотя всего за год наступивших перемен успел пострадать от гайдамаков, за ничтожную провинность приговоривших его к расстрелу и в последнюю минуту сменивших гнев на милость; от бандитов батьки Никодима - эти забрали последнего поросенка; от каких-то "зеленых" - за что они боролись, пан Левонтий не понял, но по тому, как бойко тащили из погреба его запасы, решил, что сражались за полное изъятие всего, что плохо лежит.
   Ян хотел расплатиться куском сала, который тайком принесла ему с кухни Беата, но почему-то пан Левонтий не сводил глаз с подаренной Юлией кружевной сорочки, а в ней, надо сказать, Ян чувствовал себя неуютно. В конце концов, корчмарь напрямик предложил парню поменяться и вынес почти новую домотканую, расшитую крестом косоворотку. Янек тут же с удовольствием переоделся, а пан Левонтий бережно расправил кружева и мечтательно пояснил, что когда его Кристя перешьет рубашку на себя, все девушки в округе умрут от зависти, такая она красивая и дорогая.
   - Не-е, - замахал руками Левонтий, когда Янек попытался вытащить сало. - И покормлю тебя, и постелю - будем в расчете. Еще и хлебца на дорогу дам!
   Теперь Ян ничем не отличался от других хлопцев, что бродили по дорогам Украины в поисках работы.
   Чем дальше уходил он от замка, тем невероятнее казалось ему происшедшее: подземелье, пыточная камера, скрывающийся граф, две девушки, одна другой краше, ласкавшие парня, странный князь, назвавший его именем отца, одна за другой две смерти по его вине, почему-то не вызвавшие в нем ни ужаса, ни сожаления... И все это - за одну неделю!
   А его удивительный дар, посланный свыше, - был ли он? Сейчас Яну не хотелось размышлять об этом, как и вообще ни о чем другом, требовавшем сосредоточиться, что-то вызывать в памяти. Он устал. Ему вдруг захотелось почувствовать себя прежним человеком, таким, как все. Бродить по дорогам, сидеть у костра, печь картошку, - так ему вдруг захотелось печеной картошки, что он даже сглотнул слюну, - говорить о чем-нибудь простом и близком, постоять под стогом с хорошей сельской девушкой, с которой не нужно напрягать мозги, чувствуя её превосходство над собой...
   - Стой, стрелять буду! - прервал его размышления чей-то молодой громкий голос.
   Янек вздрогнул и остановился, прямо перед ним, шагах в пяти стоял хлопец в длинной шинели и странной островерхой шапке с длинными ушами и звездой на лбу. Хлопец вполне серьезно держал его на мушке ружья.
   - Кто ты? Куда идешь? - строго спросил он Яна.
   - Странник, - светил Ян. Ему нравилось это слово, оно часто встречалось в книге, которую ему читал у постели Иван. - По дорогам странствую.
   - А зачем?
   - Ищу свою долю.
   Хлопец неизвестно почему рассердился.
   - Ну ты, странник, руки за спину и шагом марш вперед! Учти, ружье у меня заряжено. Захочешь сбечь - пристрелю!
   Они пошли по тропинке, все больше углубляясь в лес. Чем дальше они шли, тем явственней в воздухе пахло варившейся на костре кашей. "Недаром я про костер подумал, - решил Янек, - может, прежде, чем убить, меня покормят?"
   "Пароль!" - гаркнул кто-то из ближайших кустов. - "Мировая революция", - ответил Янеков провожатый.
   Перед ними открылась большая поляна, и в центре её действительно горел костер. Над костром висел котел, в котором что-то варилось, а молодой человек в такой же, как у первого, шапке мешал варево огромной свежевыструганной ложкой. Бойцы сидели на поляне в самых живописных позах и занимались, кто чем: курили, шили, беседовали, один строгал что-то из дерева. Несколько военных в таком же, как у конвойного, обмундировании сгрудились вокруг самодельного, составленного из оструганных жердей стола. К ним конвоир и подвел Яна.
   - Командир, - обратился он к худощавому юноше, на вид не старше семнадцати лет, - посмотрите на этого пижона: он мне кажется подозрительным. На вполне законный вопрос с моей стороны, кто он, этот тип ответил: странник! А что он делает в лесу? Спросите меня, я отвечу его словами: ищет свою долю.
   - "Увы, он счастия не ищет и не от счастия бежит!" - продекламировал тот, кого назвали командиром. - Ты, Яша, как всегда, преувеличиваешь. Разве ты, разве все мы не ищем свою долю? Разве мы не боремся за лучшую долю для всего народа? Словом, подойди через полчаса, разберемся. Сейчас у нас совет, не мешай. И не забудь, покорми парня.
   - Как это - покорми? А если он - контра?
   - Значит, пусть перед смертью подкрепится.
   - Вот так, слышал? Ох, и доверчивый у нас командир! Молодой, что с него взять? Самый молодой во всей Красной Армии! Но умный, этого у него не отнять.
   Он подошел к костру и тронул кашевара за рукав.
   - Покорми-ка нас, Савелий! Что ты уставился, как солдат на вошь, пленного не видел? Командир приказал его накормить! Моя бы воля...
   - Я себе представляю, - Савелий ловко наполнил котелок. - Учти, Яшка, положил на двоих. Насчет добавок от начпрода распоряжений не поступало.
   - У тебя хоть ложка есть? - сердито проворчал конвоир Яну.
   - Есть.
   - Смотри, Савелий, у него даже ложка есть! Думает, мы обязаны кормить всяких странствующих дармоедов!
   - Ага, мы пахали... Если б у него не было ложки, это тоже показалось бы тебе подозрительным.
   - Правильно. Наш комиссар, дай бог ему здоровья, все время повторяет: бдительность! А я добавляю: лучше перебдеть, чем недобдеть.
   - Господи, спаси раба твоего от словоблудов!
   Савелий воздел кверху руки.
   - Кстати, Савелий, - Яков присел на бревно, кивая Яну на место рядом с собой. - Твои постоянные обращения к богу кажутся мне-таки наглыми. Хорошо, если, как говорит комиссар, бога нет. А если он есть, зачем отвлекать его по пустяками? Как звать-то тебя, странник?
   - Ян Поплавский.
   - Так мы ж почти тезки: Ян - Яков. Если ты окажешься шпионом, мне будет жалко, что тебя расстреляют. Может, я и погорячился. Однако через меня у тебя могут быть неприятности. Не переживай: если Яша ошибся, Яша и извинится. Лучше нажимай пока на ложку, каша мировая. Ты сам с откуда будешь?
   - С хутора.
   - От, я сразу и почувствовал, что ты - сельский. Значит, ты за революцию?
   - Не знаю.
   - Как так - "не знаю"? - от возмущения Яков даже вскочил с бревна. Да знаешь ли ты, что в наше время каждый честный человек - а ты, я надеюсь, честный человек? - борется за мировую революцию! Мы отберем землю и все богатство у буржуев и разделим между бедняками.
   - Поровну?
   - Поровну!
   - Тогда объясни мне такое дело, - Ян тщательно облизал ложку, не без сожаления оглядел оставшуюся в котелке кашу, о которой Яков в пылу спора совсем забыл и не спеша, обстоятельно, хотя эти мысли были предметов его долгих размышлений, заговорил: - Как можно разделить поровну, например, шубу какой-нибудь графини? Или штаны князя? Пойдем дальше. Бедняки бывают разные, так? У одного пять гусей, у другого - ни одного. Значит, вначале нужно уравнять всех бедных?
   Яков с интересом посмотрел на него.
   - Мне такие мысли никогда в голову не приходили, хотя я чувствую в них сермяжную правду. Ты - или очень умный крестьянин, или выдаешь себя не за того, кто ты есть на самом деле. Все-таки хорошо, что с тобой будет беседовать командир; комиссар, по причине твоей подозрительности, сразу бы тебя к стенке поставил.
   - Яков, - позвал командир, - давай сюда своего подозрительного!
   - Ну вот, - печально сказал тот, как будто не он только что подозревал в Яне шпиона, - твои неприятности начались. Советую говорить только правду и ничего, кроме правды!
   Они подошли к командиру, который в одиночестве теперь поджидал их.
   - Могу я узнать ваше имя, юноша? - спросил он.
   Ян смотрел на командира во все глаза: если ему действительно семнадцать, то Ян старше его на целый год, а как он обращается? Юноша! Будто их разделяют многие годы. Голос командира... Было в нем что-то такое, что заставило Яна подтянуться и по-военному кратко представиться.
   - И документ у вас имеется?
   Ян протянул свою метрику.
   - Очень приятно, Ян Георгиевич. А перед вами командир Красной Армии Андрей Гойда. Теперь расскажите мне, что вы делали в этом лесу, откуда и куда идете7
   Его откровенное и дружеское участие подбодрило Яка.
   - Мне ничего не нужно было в лесу. Просто я шел в город, а дорога как раз по краю леса.
   - У вас в городе родственники?
   - Никого у меня нет. Я хотел найти работу.
   - Считайте, что вам повезло: у нас как раз есть работа для молодого, горячего человека - уничтожать с земли всякую нечисть. Как говорили наши предки, не щадя живота своего. А нечисти на свете развелось видимо-невидимо. Белая, зеленая, жовто-блакитная - всех цветов радуги... Стрелять умеете?
   - Нет.
   - У вас достаточно правильная речь. Вы - грамотный?
   - Могу писать и читать.
   - Отлично! Грамотных, к сожалению, у нас не очень много. Хотите служить на благо трудового народа в Красной Армии?
   - Хочу.
   - Ян Георгиевич, ну почему так нерешительно? Революция призывает вас под свои знамена, гордитесь! Мы делаем историю. Уверяю вас, потомки будут нам завидовагь.
   Ян расгерянно кивал, сожалея, что не может разделить этот бурный порыв: командир ему нравился.
   Но какие знамена, чего хотят красные? Только ли того, о чем говорил Яша? Но Гойда уже перешел на деловой тон.
   - До того как вы начнете учиться воевать, вы должны, я чувствую, освоить политграмоту. Сейчас я познакомлю вас с комиссаром Голубом. Очень умный и преданный делу человек.
   Гойда произнес эту характеристику сухо и бесстрастно, словно говорил о чужом или чем-то неприятном ему человеке. Впрочем, Ян не очень обратил на это внимания, так, отметил мимоходом; все ему здесь было внове, неожиданно и странно, он ещё не определил, чего ему хочется, и решил для себя: пока просто смотреть и слушать.
   Комиссар Голуб в его тридцать с небольшим лет показался Яну пожилым человеком: то ли ему добавляли солидности бородка и усы, то ли нездоровая желтизна лица. Он был немного похож на священника, который учил Яна, манерой убеждать и при этом внимательно разглядывать собеседника.
   - Андрей Гойда послал тебя поговорить со мной? Это хорошо: наши командиры начинают понимать роль комиссаров в деле победы революции. Ведь идеологически подкованный боец - это половина успеха. Обращайся впредь ко мне по любому интересующему тебя вопросу: если, например, тебе непонятны или подозрительны действия кого-нибудь из бойцов, вплоть до самого командира. Не бойся, в нашем святом деле все равны, и командир вполне может ошибаться. Тем более что он - выходец из враждебного класса. Конечно, он давно порвал с ним и доказал свою преданность идеалам революции, но ведь тебе, как крестьянину, известно: корни в любой момент могут дать о себе знать. Вот почему гак важна чистота наших рядов, понимаешь?
   - Понимаю, - прикинулся дурачком Ян и опять удивился про себя: кажется, комиссар впрямую предлагает ему шпионить. Тогда каких же шпионов все они опасаются, если собираются вот так следить друг за другом7
   - Обращайся ко мне просто: товарищ комиссар, - Голуб подчеркнуто дружески обнял Яна за плечи, - странно, но чем-то в эту минуту он напомнил парню графа Головина. - Я буду звать тебя Яном. Ты из бедняков?
   - Беднее нас с мамкой в селе не было.
   - А почему? Разве ты болен? Недостаточно силен? Нерадив в работе?
   - Признаться честно, в детстве я часто прихварывал, матери от меня плохая подмога была. Не было у нас ни лошади, ни быка, ни коровы, а без них - какой достаток? Правда, мы иногда держали поросенка, кур..
   - Вот видишь, получался замкнутый круг: вы не могли стать богатыми, потому что не имели тягловой силы, а тягло не на что было купить. Иными словами, вас обрекли на бедность! Сколько, например, лошадей и коров было у вашего сельского богача?
   - Шесть лошадей, четыре коровы, два быка. Так ведь у него четверо здоровых сыновей было, да две дочки, да невестки здоровущие, кровь с молоком; так работали, куда нам было за ними угнаться!
   Комиссар поморщился, разговор переходил явно не в то русло, в какое он его направлял.
   - Вам с матерью приходилось на него работать?
   - В пояс кланялись, чтобы работу дал.
   - Значит, он эксплуатировал ваш труд. А платил много?
   - Какое там! И до весны не хватало. Всегда занимали. Весной отрабатывали, отдавали и опять занимали. Конца-края не было видно!
   - Потому что труд ваш был рабский, наемный. Несвободный! Вот если бы вы работали на себя, было бы совсем другое дело. Понимаешь?
   - Чего ж тут не понять!
   - А если бы вам лошадку да коровку?
   Ян замолчал. Их сосед-хуторянин дядька Назар, выпивоха и балагур, говорил в таких случаях; "Як бы бабцы яйцы, вона б дидоком була!" Как много "если бы" могли изменить Янекову судьбу. Не сидел бы он здесь, не разыгрывал перед комиссаром дурачка. Ему показалось, что Голуб и не нуждался в его ответах. Он для себя давно все решил и теперь учил таких неразумных, как Поплавский, уму-разуму, всех на один манер. Что-то было в комиссаре ненатуральное, наигранное, будто разговаривал с умом тронутым, который никогда не поймет того, что известно Голубу.
   Ян не знал, из какого такого враждебного класса Андрей Гойда, но первое впечатление открытости и искренности привлекало к нему деревенского хлопца, несмотря на отсутствие у него политграмоты.
   - Ладно, иди, - недовольно проговорил Голуб, - завтра продолжим. Боюсь, трудновато с тобой придется! Не идешь ты мне навстречу...
   С тремя молодыми красноармейцами Ян Поплавский осваивал военную грамоту. Учил их стрелять из винтовки молодой, на три-четыре года старше Яна, человек с ярко выраженными южными чертами лица, носом с горбинкой, жгучими черными глазами и жесткими вьющимися волосами. Звали его Иона. Вопреки внешности, характер у Ионы оказался спокойным, на грани флегматичности. Он не уставал каждому из новичков объяснять, как держать винтовку, как целиться, как передергивать затвор.
   Хвалил он своих учеников за каждый удачный выстрел и, казалось, радовался успехам больше их самих. Сверкая жемчужно-белыми зубами, он повторял:
   - Ах, молодец. Способный! У тебя пойдет. Главное, не спеши. Видишь, как красиво получилось? Не дергай курок, оружие этого не любит, нажимай плавно. Ай умница, ай порадовал!
   От его спокойной манеры учить, приветливости и неподдельной заинтересованности ученики старались в доску расшибиться, чтобы угодить учителю. Это был наставник, старший брат, соратник, чье доверие и дружбу каждому лестно было завоевать.
   "А ведь у него есть чему поучиться любому учителю, - думал Ян. Интересно, как относится к Ионе комиссар Голуб? Наверное, не любит".
   Ян был вполне близок к истине.
   Пока новобранцы занимались учебой, в отряде происходили интересные события. Упирая приклад в плечо, Ян краем глаза заметил, что откуда-то прискакал верховой, о чем-то пошептался с командиром, и вскоре с ним было отправлено ещё двое красноармейцев, для чего из обозных телег выпрягли двух лошадей. Андрей Гойда, только что радостно потиравший руки, теперь со скучным лицом слушал комиссара, который что-то недовольно ему доказывал. Гойда не соглашался, комиссар повышал голос, и тогда было слышно:
   - Это не по-большевистски! Красный командир не имеет права!
   - Не отвлекаться! - в голосе Ионы прозвучали строгие нотки, и тут же тоном ниже прорвалось сожаление. - Надо же, такой боевой командир, а комиссар - зануда занудой!
   Но, очевидно, командир был не из тех, кого можно брать голыми руками. Он сначала пытался спорить, доказывать свою правоту, но потом широко улыбнулся, призывая к примирению, и разбросал в стороны руки, будто намереваясь тотчас обнять Голуба. Иными словами, валял дурака. Комиссар отскочил и зашипел рассерженной кошкой; повернулся спиной и на ходу бросил:
   - Сообщу! В штаб! Самоуправство!
   Гойда лишь сплюнул ему вслед длинным плевком, как сплевывают уличные мальчишки. Занимавшиеся изучением винтовки красноармейцы только услышали:
   - А, баба с возу...
   Но не отвлекаться им сегодня не удавалось, потому что некоторое время спустя вернулись гойдовские посланники. Оживленные, говорящие наперебой, они сбрасывали к ногам командира какие-то тюки. Красноармейцы подошли поближе: чего здесь только не было! Сапоги, даже с первого взгляда, высокого качества; отличного сукна офицерские шинели, правда, отнюдь не красноармейские; гимнастерки; теплое белье. Видно, "гойдовцы" вскрыли склад с военным обмундированием.
   - Одним ударом решили все проблемы снабжения, - не скрывал радости молодой командир. - Теперь и новичков оденем, и прохудившееся обмундирование заменим, и про запас ещё останется. Конечно, можно было бы не трогать этот вагон, пусть бы так и стоял себе на путях! Не нам же прислали, деникинцам. А пока штабные бы раскачались, либо бандиты налетели, разобрали, либо местные жители попользовались...
   Видимо, этими словами Гойда успокаивал самого себя, что упреки комиссара необоснованны.
   Через толпу протолкался красноармеец лет сорока, плотный, с седыми висками и полным добродушным лицом. Он бросился щупать привезенное обмундирование, время от времени восхищенно вскрикивая:
   - Ах, мои дорогие, ах, удружили!
   Конники спешились и добродушно посмеивались:
   - Что, дядя Архип, теперь есть во что народ одеть? А то истосковался вконец: одежка прохудилась, подметки отваливаются!
   - Коваленко! - кричал через головы дядя Архип. - А сапоги-то первый сорт, офицерские! Кто говорил, завхоз без хозяйства? - он передразнил невидимого Коваленко. - А Дмитращук меня старым куркулем обзывал, я все помню.
   Красноармейцы смеялись.
   - Теперь дядя Архип зазнается: нужным человеком стал! - радовался вместе со всеми Андрей Гойда.
   Бойцы подходили, наклонялись над тюками, щупали ткань, трогали сапоги, потирали руки. Лишь один человек не участвовал в общей радости, - комиссар Голуб. Он стоял поодаль воплощенным осуждением, скрестив руки на груди.
   Ян внимательно посмотрел на него и вдруг увидел, что комиссар окружен чем-то вроде ореола. Но не таким, как на иконах лики святых, а багровым, с черными сполохами. "Мерещится, - подумал парень, - от усталости что-то с глазами сделалось!" Он сморгнул. Ореол не исчез, а продолжал колебаться вокруг фигуры и вспыхивать черными языками: опасно, опасно!
   К сожалению, кроме Поплавского, никто в отряде этого не видел.
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   Герасим правил лошадьми и оттого сидел спиной к товарищам. В другое время он весь бы извертелся, прислушиваясь к их разговорам, и завидовал бы, что они общаются между собой без него. Но сейчас рядом с ним сидела Катерина, любимица и заноза смолянских жинок.
   Общительная, незлобливая певунья - многие женщины хотели быть её подругами, но ещё больше они опасались взглядов своих чоловиков на строгую красавицу-вдову. Да, строгую!
   Впервые за четыре года вдовства позволила она себе поднять глаза на постороннего мужчину. А как подняла, так и не смогла опустить, так и утонула в синих, морем просоленных глазах матроса.
   В тот день приезда циркачей будто бес в неё вселился: толкал, тормошил - иди, делай что-нибудь, а то так и пропадешь в одиночестве. Пошла, закрыв глаза, а вон как все обернулось! Как силен, как ловок её коханый! Стыдно теперь признаваться Катре, что выходила она замуж за своего Миколу без любви. Пожалела худенького, без памяти влюбленного в неё хлопца. Да и будущий свекор, человек селянами любимый и уважаемый, не выдержал, вмешался: смилуйся, Катерина, чахнет по тебе сын! Он хороший, добрый, ты его полюбишь! Не успела она полюбить Миколу - погиб на войне, недолго радовался семейной жизни. Жалела тогда вдова молодая, да и старики горевали, что не оставил Микола после себя сынка. А сейчас думала, что, может, оно и к лучшему. Куда бы она одна, с ребенком, в такую лихую годину!
   Под мерный стук колес хорошо думалось и Герасиму. Он ещё не сказал Катерине - все некогда было, - что везет свою ладушку к родителям в Мариуполь. Если доберутся, конечно. Там они свадьбу сыграют, чтобы все было по-людски. Мать, небось, уже и надежду потеряла увидеть в доме невестку да внуков!..
   Герасим скосил глаза на прижавшуюся к его плечу Катерину. Та поймала его взгляд и тихонько запела: "Цвите терен, цвите ясный, тай цвит опадае..." Сидящие в тачанке примолкли. Слов никто не знал, но песня казалась такой знакомой, родной, навевала грусть и уводила куда-то... Поручик слегка приник к Ольге: она поддерживала его за плечи, оберегая от толчков избитое тело. Ему вдруг, к великому стыду своему, захотелось плакать: в последнее время судьба бросала его то вверх, то вниз - от отчаяния к надежде, - и, видимо, под напором жизненной стихии давала трещину его прежде такая закаленная воля. Душа требовала передышки, потому сейчас, в эту минуту, ему не нужно было ничего другого, кроме присутствия рядом этой необыкновенной девушки; хотелось просто ехать и ехать неизвестно куда под эту прекрасную украинскую песню..
   А в сердце Ольги потихоньку вливалась умиротворенность и, пусть кратковременный, но покой. Это было тем более странно, что впереди у неё не было ничего определенного. Жива ли, здорова ли ничего не ведающая о ней тетка? Пока Ольга ехала в никуда, и каждый час, каждую минуту неутомимая ткачиха-жизнь плела и плела невидимые нити от неё к Катерине и Герасиму, к обоим Аренским, к поручику, затихшему у её руки.
   Аренский старался не смотреть на прелестное, бледное лицо княжны, но не мог вопреки всему оторвать от неё взгляда. Что с ним творится: недавно похоронил Наташу, а уже опять влюбился. Как мальчишка! "В отцы ей годишься, - укорял он себя и тут же возражал, - какие отцы, всего пятнадцать лет разницы между ними, ровесница Наташи! Только на этот раз не суждено взаимности дождаться. Есть вон пошустрее, помоложе". Аренский неприязненно глянул на Вадима. "Не такой уж он и больной, чтобы так наваливаться на бедную девочку!" А вслух спросил:
   - Послушайте, Вадим, мы ведь до сих пор так и не знаем, что случилось с вашим отрядом и как вы оказались в плену?
   - Видите ли, - поручик с сожалением отодвинулся от своей сестры милосердия и осторожно выпрямился, проверяя, не ушла ли боль; поморщился болело по-прежнему, - когда налетела Полина, мы не были застигнуты врасплох, но уж очень силы были неравны. Приблизительно, один к четырем.
   - Трудновато вам пришлось, - прокомментировал внимательно слушавший Алька.
   - И не говори! - поручик горестно вздохнул. - Полковника убили сразу. Почему-то таких настоящих героев бог забирает к себе в первую очередь. К тому же, мы возвращались из рейда, и патронов у нас оставалось совсем мало. Но я отомстил за Алексея Викторовича: две обоймы расстрелял - а стреляю я не очень плохо, - пока меня схватили. Как-то, знаете, увлекся, не оставил для себя последний патрон.
   - Ну и слава богу, - успокоил его Аренский, - значит, рано ещё вам о смерти думать, недаром же судьба послала нас на выручку.
   Все помолчали. Тачанка подпрыгнула на ухабе, и Зацепин болезненно крякнул. Сдерживая стон, он вдруг сказал:
   - Александр Трофимович Овчаренко...
   Ольга вздрогнула.
   - Что с вами, Вадим?
   - Привыкаю к своему новому имени.
   - Наталья Сергеевна Соловьева, - медленно, как ученица начальной школы, выговорила Ольга.
   - Это, Оленька, не повод для шуток, - рассердился директор труппы, он же силовой акробат. - Если нам до сих пор везло, вовсе не значит, что нашими легендами не придется пользоваться. Все, как говорится, под богом ходим! Может, эти документы вам жизнь спасут. Впрочем, аристократы всегда вели себя легкомысленно. Вон и власть проморгали: рабочие и крестьяне проворнее оказались. Упустили от века свое, поручик!