Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   - Вы и вправду странная девушка, - покачал головой полковник, - любая другая барышня на вашем месте хотя бы для виду расхныкалась: ах, бедная птичка, ах, ни в коем случае!
   - У нас в приюте, кто хныкал - оставался без обеда, - сухо проговорила Ольга. - Да и ворон я с детства не люблю. При мне одна из них выклевала глаза маленькому щенку!
   Она ещё раз промерила взглядом расстояние, повернулась спиной и, не глядя, из-за плеча, выстрелила. Ворона камнем упала вниз.
   - Да-а, - растерянно протянул поручик, забирая протянутый ею браунинг, - если вы и фехтуете так же, как стреляете, то я не завидую вашим врагам.
   - Позвольте вашу руку, - попросил полковник, - он наклонился в седле и поцеловал Ольге руку.
   - Это искусство высшего класса! Простите нашу подозрительность, но буквально вчера пришлось повесить двух шпионов. Один слепым прикинулся, а поводырем у него, по виду, мальчишка был. Оказалось, девушка... С удовольствием бы посмотрели ваш спектакль, но долг повелевает... Прощайте! Он тронул поводья.
   - На первом же послевоенном спектакле с меня - букет роз! - крикнул, оборачиваясь на скаку, поручик.
   - Удачи вам! - махнула рукой Ольга. Она подалась вперед, жадно провожая их глазами, и смутилась: циркачи пристально разглядывали её. Действительно, что это с нею? Отчего вдруг забилось сердце, словно кто-то близкий подал ей весточку...
   - Не понимаю я тебя, Василий, - говорил между тем Герасим, опять становясь в борцовскую стойку. - Чего Ольге от своих-то скрываться, если она - княжна? Небось, обрадовались бы...
   - Чего ты мелешь! - расстроенно оборвал его Аренский. - Свои, чужие... Кто теперь свой? И кому? Наташа Соловьева - ничья и каждого. Цирк любая власть своим считает, он - внеклассовый. А княжна Лиговская - совсем другое дело. Давайте-ка не будем рисковать!.. Но что хорошего можем мы извлекать из таких вот моментов? Человек в минуты опасности себя в полной мере проявляет. Я понял, с нашими талантами мы с голоду не умрем. Благодарю всех за находчивость и выдержку. Сейчас могу признаться: особенно я за Оленьку переживал. Слабый пол, аристократка, а тут - такая переделка... Ну вот, уже и рассердилась, губы сжала! Тем приятнее, добавлю, было убедиться в необоснованности своего беспокойства... Кстати, Герасим, ты что-то не рассказывал, что тебя с флота комиссовали? Да и бушлат у тебя не с чужого плеча... Правая рука не гнется. Что-то я не заметил!
   - Врачи обещали, что именно так и будет, инвалидом признавали. Только я упрямый, руку разработал. Какой же из мужика кормилец без правой руки? Так что шрам у меня больше для прикрытия. Уж если врачи, думаю, ошиблись, то полковник вряд ли разберется.
   - Ну ты и жук! - засмеялся Василий Ильич. - А кочергу узлом завязывать не пробовал?
   - А сеть, полную рыбы, вдвоем тянуть не пробовал? - огрызнулся Герасим.
   - Чудак, не сердись, я же про кочергу тебя серьезно спрашиваю. Через украинские села идем. На Ольгины штучки с выстрелами бабы могут не среагировать, а за каждую завязанную и развязанную кочергу мы сможем по доброму шматку сала заработать!
   Они продолжали на все лады обсуждать трюк с завязыванием кочерги, в котором не преминул принять участие и Алька, а Ольга молча насупилась: шматок сала, вот что для них главное. Какой-то кочергой, гнуть которую можно без особого умения, одной дурной силой, они разом перечеркнули её дебют, восхитивший даже профессиональных военных.
   Она опять вспомнила дядю Николя, тонкого, чуткого, терпеливо обучающего её всему, что знал и умел сам. А умел он многое, несмотря на то, что носил очки. Штабс-капитан Ахрименко, дававший дяде уроки фехтования, не раз посмеиваясь утверждал, что в качестве компенсации за близорукость во лбу у Николая Астахова есть никому не видимый третий глаз. Дядюшка смеялся вместе с ним, но Ольга-то знала, как дается ему легкость в обращении с оружием. Дядя тренировал свое тело неустанно и повторял племяннице:
   - Человек слаб, потому что хрупка его природа. Но как силен человек, желающий исправить свою природу! Нужно быть только последовательным и настырным.
   - Оля, - нарушил её задумчивость Алька, - а откуда ты узнала про приют?
   - Какой приют? - не сразу поняла она.
   - Ну, где без обеда оставляют.
   - Один раненый рассказывал: у них там такие жуткие порядки были! Чуть что - без обеда. И дети все время голодные ходили.
   - Папе тоже предлагали меня в приют отдать. Он не согласился.
   Ольга вдруг устыдилась своих мыслей: подумаешь, обиделась! Больно вы нежная, княжна! Думали, вся жизнь - сплошной праздник и вами будут только восхищаться да носить на руках? А чем вы заслужили такое отношение? Но Аренские будто сговорились сегодня не давать ей ударяться в философию. На этот раз Василий Ильич предложил:
   - Оля, может, мы с Алькой вас гадать научим?
   - Как - гадать?
   - По-всякому! На картах, на кофейной гуще, на выливании воска, по руке. Алька много чего умеет! Одно плохо: женщины его гаданий всерьез не принимают, смеются. Мне, в силу различных причин, такими делами заниматься не резон, а молодая красивая девушка...
   - Отбивать хлеб у цыган? - улыбнулась Ольга. - Вообще я не прочь. Знания, как говорил мой дядя, за плечами не носить.
   - Вот и славно. Нам ведь, милая Оленька, придется как следует за жизнь побороться. Сможете подняться над чувством превосходства, присущим вашему классу, над изнеженностью, присущей вашему полу, - станете нашим товарищем безо всяких скидок. А выживем, тогда и станем ваш путь розами устилать!
   Ольга почувствовала в словах Аренского скрытое раздражение.
   - Я сделала что-нибудь не так?
   Артист смутился.
   - Все так... Просто я увидел, как на вас смотрели... это офицерье. Даже подчеркнуто серенькое платьице не может скрыть вашу красоту... Ох, как говаривал наш директор цирка: селезенкой предчувствую грядущие неприятности!
   Солнце на поляне стало припекать. На ветке запела какая-то желто-синяя пичужка. Невдалеке бурлил и журчал весенний ручей: снег стремительно таял, с веток оглушительно срывались вниз комья снега. Неугомонный Алька с удовольствием лазил по кустам, трещал сучьями, как молодой медведь, таскал и складывал на поляне хворост. Ольга решила воспользоваться передышкой и простирнуть злополучное серенькое платьице. Все-таки Агнесса свою госпожу явно недооценивала: даже стирать одежду княжна научилась! Аренский, глядя на розовое французское мыло в её руке, без слов вытащил из мешка другое серый, похожий на булыжник, кусок. Алька ещё раньше отыскал в вещах Наташи фланелевое в крупную клетку платье и предложил его Ольге. Он неправильно истолковал её нерешительность, просто ей никогда прежде не доводилось носить чужие вещи, - и стал горячо доказывать:
   - Ты не думай, оно выстиранное. Наташа была ужасной чистюлей!
   Теперь Алька на вытянутых руках держал старый цирковой занавес, за которым Ольга умывалась и переодевалась. Заодно она сменила прическу заплела волосы в одну косу, а когда вышла, повергла мужчин в состояние, близкое к шоковому: так она была хороша и по-домашнему уютна. Совсем другая в этом девчачьем платье с накинутым на плечи полушубком, - никто бы не дал ей сейчас больше шестнадцати лет.
   Серые с зеленой искрой глаза её красиво оттенялись свежей после холодного умывания бело-розовой кожей. Аренский давно отметил про себя это розовое свечение её лица. Ольга легко бледнела в минуты переживаний и душевных волнений, а когда успокаивалась, лицо опять нежно розовело. А губы!.. Верхняя - потоньше, а нижняя - полная, цвета спелой вишни, наводила на мысль о поцелуе. Удлиненное аристократическое лицо обрамлялось светло-пепельными волосами. Аренский безоговорочно признавал её красавицей, хотя ценители классической красоты могли бы с ним поспорить.
   Ольга пошла с платьем к ручью, а мужчины смотрели ей вслед.
   "Какая талия! - думал Василий Ильич. - Можно охватить двумя пальцами. И как ловко сидит на ней Наташино платье: вот только в груди, пожалуй, тесновато..."
   "Все же и среди аристократок неплохие женщины встречаются! - размышлял и Герасим. - Ее бы на парное молочко, да на сметанку, откормить, - глядишь, и вовсе красавицей стала бы!"
   Они молчали, пока не заговорил Алька. Он внимательно посмотрел прежде на одного, потом на другого - те на его изучающие взгляды не реагировали и своим мальчишеским умом определил: "Втрескались. Оба!" Потому и сказал подчеркнуто безразлично.
   - А вообще Олька молодец, да? По виду и не скажешь, что она такое умеет! Вы бы её ещё борьбе научили, чтобы она без оружия даже защищаться могла. Тогда ей никто не будет страшен: ни белые, ни красные!
   Мужчины наконец очнулись от созерцания уходящей Ольги и переглянулись. Аренский строго сказал:
   - Опять ты, Алька, фамильярничаешь! Какая она тебе Олька?
   - Чего ж это, я её тетей Олей стану звать? Она всего на шесть лет меня старше, если хотите знать, когда я вырасту, вполне смогу на ней жениться!
   - Ну и самоуверенный шкет! - возмутился Герасим. - Мне в твои годы такое бы и в голову не пришло.
   - Вот потому вы только и умеете что смотреть да попусту вздыхать.
   Аренский щелкнул сына по лбу.
   - Опять наглеешь!.. Но идея твоя хороша: пожалуй, научим мы Ольгу кое-каким приемчикам - не только для защиты, а чтобы и в работе использовать могла: здорового мужика, например, через плечо бросить, публику повеселить... Словом, сделаем клоуном на все руки!
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   После обеда Иван зашел к Яйеку и вкратце рассказал ему о событиях в замке.
   - Юлия что-то притихла. Я её осторожно порасспрашивал обо всем; говорит, что ничего не помнит, но, может, пакость какую замышляет? Пан Зигмунд завтра должен приехать, уж он раздаст всем сестрам по серьгам. Доктор Вальтер обследовал умершего Епифана и поставил диагноз: разрыв сердца. Поудивлялся вслух: чего это вдруг покойный, что раньше не знал и где у него сердце, вдруг от разрыва сердца помер? Но поскольку все признаки налицо, решил, что, значит, так богу угодно. Сегодня похоронят.
   Иван испытующе глянул на Яна:
   - А как ты, вообще? Совесть не мучает? Вроде бы человека убил!
   - Я думал об этом, - Ян вздохнул и пожал плечами, - но почему-то никакой жалости или раскаяния не чувствую. Может, потому что не рукой убил? Да и вдруг это вовсе не я?
   - Как это? Ты же сам говорил...
   - Говорил... Так Епифан же нелюдь, кат. Богу, думаю, противен был, вот он через меня его и покарал. Ты бы на висевшую Беату посмотрел, и у тебя бы жалость пропала.
   - У меня жалости и нет, я просто хотел узнать твое мнение, а оказалось, что у тебя на этот счет целая теория.
   - Не пойму, Иван, почему, когда я с тобой разговариваю, мне всегда хочется тебе плохое сказать. Может, обидеть даже... Ты всегда говоришь свысока, как наш хуторской куркуль Опанасенко. Так тот хоть богатый, власть имеет, а ты? Служишь своим врагам, убийце матери, вместо того, чтобы отомстить. Это я должен тебя презирать!
   Иван в ярости схватил его за плечо и рывком развернул лицом к себе:
   - Ты! Да я тебя...
   Ян немигающе посмотрел ему в глаза.
   - В гляделки хочешь поиграть? Давай, попробуем!
   Боль, словно беря разбег, начала мелко пульсировать в мозгу Ивана.
   - Ну-ну! Ты это брось! Здесь мне с тобой и тягаться не резон.
   Он помолчал, но, видно, случившееся не давало ему покоя, а граф Головин привык все расставлять по местам и, как хороший коллекционер, снабжать соответствующими ярлыками. Ян как явление упорно выбивался из этого ряда; его слова о том, что смотрит на него свысока, граф объяснил просто: я хочу сделать, как лучше, а этот деревенский недоросль не понимает своего счастья.
   - Вот скажи, Ян, как ты думаешь распорядиться даром, что послал тебе господь: другим во благо или себе в развлечение?
   - Ты, Иван, как наш батюшка вещаешь! Чего это я все время должен думать, как да что? Или мне этот дар в торбе носить? - Ян понизил голос. Честно тебе скажу: хочу маленько Юлию проучить, уж больно она заносится, пся крев, то да се! Если она и тебе нравится, могу подсобить.
   - Ах ты, сопляк! - рассердился Иван и даже рука его дернулась от желания дать затрещину новоявленному всемогущему. - Подсобить он хочет. Все, до чего додумался, это как с паненкой развлечься!
   - Ну, а что еще?
   - Эх, рано к тебе все это пришло, понимаешь, рано! Мальчишка совсем. Что еще... А людям послужить ты не хочешь?
   - Людям... Всем или каким-то одним? Что они мне хорошего сделали? Те, которые приютили, сам говоришь, плохие. А других я и не знаю. Служить незнакомым, кому ни попадя? А как я узнаю, что они хорошие? Молчишь. Сам не знаешь, а учишь. Я ведь тоже не лаптем щи хлебал!
   Граф Головин, врач и философ, человек, считающий себя незаурядной личностью, растерялся. "Господи, - тоскливо думал он, - ну почему мы всегда просто принимали на веру высокие слова о необходимости служения людям и повторяли их восторженно, не задавая дурацких вопросов, а этот малограмотный деревенский парень спокойно поднимает руку на святая святых и ничтоже сумняшеся расшатывает храм высшей истины..." Тут, совсем некстати, скорее, от желания прервать затянувшуюся паузу, он спросил:
   - Скажи, а что у тебя с Беатой? Любовь или так, голову ей морочишь?
   - Вот, опять! Опять ты со мной говоришь, как священник. Разве каждая девушка в жизни - непременно любовь? У тебя ни одной не было или ты всех любил? В другой раз позови проповедь читать, сегодня недосуг мне.
   - Да погоди ты!.. Ладно, прости, больше не стану тебя моралью изводить.
   - И хорошо. Чего нам с тобой ссориться? Думаю, человек ты неплохой...
   - Спасибо! - поклонился Иван.
   - Смейся-не смейся, а я считаю, что в долгу у тебя. Выхаживал меня, чужого человека, как нянька. Носил на себе, хоть и граф.
   - Издеваешься?
   - Ладно, я тоже не стану тебя изводить. Только объясни мне кое-что; Юлия о Беате говорила так, как парень говорит о девушке.
   - Понятно. В вашем хуторе о лесбийской любви, конечно, не слышали.
   - О какой?
   - Да, все равно не запомнишь, и в жизни вряд ли когда ещё встретишь. Тут тебе не древняя Греция. Зато в замке сможешь такое увидеть, что и в страшном сне не приснится.
   - Ну, насчет грязного разврата нам батюшка часто говорил... Иван, а ты не объяснишь мне, как они это... любятся друг с другом?
   - Так, теперь ещё и нездоровое любопытство.
   - Что ты меня все виноватишь? Начал рассказывать, поманил и бросил. Ничего, докумекаю. Хочу с паненкой позабавиться? Да потому, что сейчас мой верх может быть. Она на меня, как на живую игрушку смотрит, сам же говорил. А мне, выходит, нельзя?
   - Нельзя. Ты человек, а не волк!
   - С волками жить - по-волчьи выть,
   - Ты прямо философ!
   - А ты... ты хуже Юлии! - Ян от возмущения не мог подобрать слов. - Та хоть и ставит меня ниже всякой скотины, но и не скрывает этого. Ты же, Иван, - или как там тебя, граф Головин? - меня презираешь, мол, темный, деревенский, безродный!
   - Опять ты о глупостях. Да не презираю я тебя, у меня манера общения такая.
   - Со слугами! А я тебе не слуга. И грамоте, если хочешь знать, обучен. К батюшке за шесть километров на уроки ходил... Ты вот меня с волком сравнил. А сам? Живешь, как в кустах сидишь, момент выжидаешь!
   - Сижу... Ты хоть знаешь, что пан Зигмунд никогда один не бывает? Я камердинер, ему прислуживаю, обуваю-одеваю, вслух читаю, а рядом непременно кто-то из телохранителей сидит и в руках - револьвер. Выходит, он мне не доверяет? Никому не доверяет! Ты меня сразу осудил. Думаешь, я смерти боюсь? Я её уже пережил. Зигмунд мой род к вымиранию приговорил, мне же хочется назло этому выродку сына родить, и, может быть, не одного! Но вначале эту ядовитую гадину хочу раздавить. А он без своего отряда не ходит и не ездит.
   - Что же получается, он до гробовой доски будет так оберегаться, а ты и состаришься возле него?
   - Не беспокойся, есть у меня план, и все готово для его осуществления. Я теперь не только его привычки знаю, но и охранников, как братьев родных, изучил. Всех извергов хочу покарать. Может, господь недаром жизнь мне сохранил, чтобы я не только за свою семью отомстил, а и за всех невинно убиенных. Ты, верно, не знаешь, что по окрестным селам происходит? Нет-нет, да какая-нибудь девушка пропадает. И никто её потом не видит. Исчезает без следа.
   - У нас тоже, бывало, всякое брехали, но чтобы такое, - Ян содрогнулся. - Похоже на страшную сказку.
   - Иной раз действительность оказывается страшнее. Короче, поползли слухи, что в замке поселились вурдалаки. Вроде, кровь из молодых девушек выпивают, а трупы в болоте топят. В один из дней местные крестьяне на замок приступом пошли. А пан Зигмунд и его свора меры-то на всякий случай приняли: у них в левой башне пулемет стоял. Еле отбились, а на другой день из округа немецких минеров вызвали. Теперь вокруг всего замка минное поле. Кто-то из местных крестьян буквально за день до тебя на него попал, так ему повезло куда меньше. В клочья разнесло. Думали, и ты из местных. Скажи спасибо Юлии, приглянулся ты ей, а то пошел бы на медицинские нужды пана Вальтера или на забаву молодчикам Зигмунда. Как тебе моя сказка?
   Ян только головой помотал.
   - Что же, на них и управы никакой нет?
   - Пока немцы поблизости стояли, они им даже защиту обеспечивали. Да и замок для темных дел удачно расположен: и уединен, и малодоступен. Предки знали, как строить! А сейчас власть все время меняется, не до Зигмунда; улик против него никаких нет. Кто же серьезно в вампиров верит? Трупов никто не видел, обыскивать замок нет оснований. Считается, все крестьянские домыслы.
   - Все равно я тебя не пойму. Если бы мою мать кто убил, и я бы знал, кто он, я бы не смог так долго рядом жить, да ещё присматриваться, примериваться. Пришел бы, перерезал глотку, а там - будь что будет! Сидишь тут, как... паук! Плетешь неведомо что. Ну и сиди; я сам разберусь, как поступить с Беатой или с Юлией.
   Он с сожалением глянул на поникшего Ивана.
   - Думал, раз ты ученый, сможешь мне объяснить, почему, когда я на Епифана разозлился, увидел, что у меня в голове будто ружье: я на курок нажимаю, а оно стреляет. Я даже вижу, как стрелы огненные летят. И с Юлией. В глаза её смотрю и как бы колдую; всю её изнутри, как в книге, вижу. Становлюсь будто печка и плавлю её, как воск свечной; а Юлия становится мягкой, податливой, - лепи, что хочешь! Но надо её под властью своей все время держать: чуть на минутку выпустил, она сразу - по морде!
   - Я тебе все объясню. Но попозже, ладно? - устало сказал Иван.
   - Подождем! Но не забудь.
   Ян вышел, а Иван в оцепенении остался сидеть; слова парня поразили его своей прямотой и очевидностью. Действительно, не самообман ли его затянувшаяся месть? Ведь он уже умирал один раз, и смерть смотрела в его лицо глазами Зигмунда. Не парализует ли его теперь пережитый ранее страх? Не заставляет ли излишне осторожничать? Разве тщательно придуманный план мести не может иметь слабых мест? Можно ли утверждать, что не пробьют в нем брешь непредусмотренные случайности?
   В то время как он мучился сомнениями, Ян решил для начала проведать Беату.
   Девушка сидела в своей комнате и смотрела в замерзшее окно, будто видела в этих узорах что-то, лишь одной ей понятное. На стук Яна она полуобернулась и просияла:
   - Матка Бозка, Янек, пришел навестить!
   Но тут же радостный блеск в глазах её померк, а прижатые к груди перебинтованные руки она продолжала покачивать, точно уснувшего младенца.
   - Зачем ты пришел? Нам нельзя больше видеться. Пани Юлия... она простила меня, но я больше не хочу, я боюсь! Уйди!.. Может, потом, когда ты надоешь пани Юлии, мы сможем видеться. Если ты постараешься и угодишь ей, тебя оставят в замке!
   Ян сам был из бедняков, и ему с малых лет приходилось работать в батраках, но такой унизительной, рабской покорности у своих сельчан он не видел. Да и сам бы никому не смог покоряться настолько, что и себя не помнить. Он вдруг показался себе старым и мудрым, подумав в тот момент: "Дитя мое, что же эти изверги с тобой сделали? Ведь даже наш дворовой пес обижался, когда его незаслуженно били".
   А вслух сказал:
   - Не стану я никому угождать!
   Глаза Беаты удивленно расширились, словно она не могла взять в толк его глупость, но потом решила - рисуется! - и презрительно дернула плечом.
   - Какие мы гордые. Ты ведь хотел найти работу, так? Кто же тебе, безвестному, её даст, если богатому хозяину до души не припадешь? А припадешь тому, кому сможешь угодить. Гордость личит богатым да знатным, и нам ли, убогим, нос задирать? Потом поймешь, что дело тебе советую. А сейчас иди, видишь, нездоровится мне.
   - Скажи, Беата, а тебе никогда не хотелось уйти отсюда?
   - Что ты! - девушка посмотрела на Яна, как на ненормального. - Кто же от добра добра ищет? Мне все сельчане завидуют. Пани Юлия, бывает, сердится на меня, да кто бы не рассердился, что простая служанка на хозяйскую собственность руку поднимает. Спасибо, отходчивая она: вымолила я себе прощение, на коленях ползала, упросила, матерью поклялась, что наперед свое место знать буду. Зато видел бы ты, какое платье мне панночка подарила! А она его почти и не носила... Бывай здоров, Янек, не надо, чтобы нас вместе видели... Слышал, пан Зигмунд приезжает? Сказано, гости будут. Всем работы хватит. Ты бы пошел к хозяйке, сам помощь предложил, а то пан не любит, когда по замку кто-то без дела слоняется.
   - А мне показалось... - начал было Янек.
   - Тебе показалось, - поспешно проговорила Беата. - И поторопись, сердцем чую, панночка где-то рядом. Иди-иди!
   Теперь он решил найти Юлию и положился на интуицию Беаты, что Юлия "где-то рядом". Он вызвал в памяти её лицо, и вскоре ноги сами понесли его вперед, судя по запаху, к кухне, где Янек действительно её увидел.
   Юлия стояла у плиты и помешивала что-то в большой кастрюле. Кухарка, пожилая женщина с полным, раскрасневшимся лицом, быстрыми, точными движениями рубила капусту.
   Увидев Яна, Юлия смутилась, точно он застал её за чем-то постыдным, бросила ложку и с независимым видом отошла от плиты.
   - Чего тебе? - холодно осведомилась она.
   - Вот, зашел спросить, не нужно ли помочь? - парень подчеркнуто смиренно опустил глаза. - Больной выздоровел и хочет отработать хозяевам за их доброту и ласку.
   Юлия с подозрением посмотрела на него.
   - Ой, хлопец, до чего ж ты с виду тихий да покорный!
   Она ещё помнила его попытку заставить её поцеловать его. Она никак не могла объяснить причины своей покорности, воспринимала происшедшее с нею, как дурной сон, и оттого чувствовала себя не в своей тарелке.
   - Мария, тебе помощь нужна? - подчеркнуто строго спросила она.
   - Нужна, грех отказываться. И воды маловато, и дровишек не мешает подколоть. Вы же знаете, этот ленивый мальчишка Олесь, чуть что, удирает к своим голубям!
   - Можешь поручать ему все, что нужно. Он уже вполне здоров. Настолько, что..
   Ну, с чего она так раздражается! Не из-за поцелуя же. Дело не в нем, а в том, как он это сказал: поцелуй меня! Будто был её хозяином, будто имел право приказывать, а такого Юлия не смогла бы простить никому, тем более неведомому нищенке!
   Ян не упустил ничего из тех чувств, которые вмиг отразились на её красивом лице. И сделал для себя лестный вывод: Юлия его не то, чтобы боится, но старается отойти на безопасное, с её точки зрения, расстояние. Он мысленно рассмеялся: куда ты денешься!
   Юлия заметила усмешку в его черных глазах и опять начала злиться; она ушла в растерянности - неужели за его самоуверенностью что-то стоит?!
   Кухарка оказалась доброй, хотя и глуповатой.
   - Ты, хлопче, не журись, работа тебя не дюже утомит. Пока топориком помахай. Не шибко. Я-то маленько схитрила: не сказала Юлии, что недавно тут кривой Стась околачивался, я его и припрягла. Что ему-то, здоровущему, дровишек наколоть - одно развлечение, может, и хотел бы отказаться, да меня побаивается: я у Юлии кормилицей была, вот он и опасается, что могу ей пожалиться. Да и всяк знает, что сам пан Зигмунд меня уважает. Он ведь, как Юлия выросла, меня собрался было экономкой сделать; хозяйство вести, слугами командовать. Как человека верного. Куда там, отказалась! Сейчас у нас навроде экономки Миклош. Он и грамотный, и приказать, где надо, умеет, а мое место - у плиты. Устану - всегда могу отдохнуть, да и в помощь мне людей дают. Юличка частенько забегает, сам видел. Тебя застеснялась, ушла.
   Эти слова кухарки несколько поколебали прежнее убеждение Яна в том, что Юлия зла и бессердечна, а потому не заслуживает снисхождения в обращении с ней. Может, он зря так строго судит ее? Между тем Мария продолжала:
   - Пан Зигмунд, бывает, придет, на табурет у плиты сядет и молчит. А то разговаривает со мной, и будто сам с собой советуется. Я, говорит, кормилица, хочу от людей добиться, чтобы подчинялись мне беспрекословно, чтобы мое желание было для них законом. А они дерзят, спорят и даже воюют со мной. Народ у нас и вправду, я тебе скажу, неблагодарный, для них чего ни делай - все мало. Бог ведь так положил; хозяин - подчинись, все его указы выполняй!
   Мария протянула Яну кухонную тряпку, и они вдвоем сняли тяжелую кастрюлю с огня.
   - Говорят, вокруг замка мины расставлены, - прерывая её бесконечные славословия хозяевам, сказал как бы между прочим Ян.
   - Точно так, расставлены, - живо откликнулась Мария и понизила голос:
   - Я думаю, оттого, что бывший владелец замка в этих краях появился.
   - Разве его не расстреляли? - прикинулся незнающим Ян.
   - Пан Зигмунд говорил - расстреляли. А только время спустя собрались труп хоронить, а он исчез. Пан Зигмунд считает, что недострелили, а я думаю, этот граф Головин в привидение обратился, за их родом такое водится. Юлия днями сказывала, будто по замку привидение рыцаря Ольгерда бродит. Только я думаю, это он - расстрелянный граф. Своего убийцу ищет.