Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   Марго победно улыбнулась, отметив его изумление и восторг и, подойдя ближе, протянула руку, в которой прятала за спиной папаху.
   - Возьми, тебе она больше подойдет. Сейчас ещё не так уж тепло, чтобы ходить с непокрытой головой. Нет, подожди, я сама тебе её надену.
   Она надвинула Яну на голову папаху и отошла полюбоваться.
   - Вот, теперь совсем другое дело!
   Подошла и вдруг поцеловала его в губы. Ян от неожиданности застыл на месте и опомнился, только увидев её смеющиеся глаза.
   - Надо бы сменить повязку, - пробормотал он, переводя дыхание: точно опалила она его своим поцелуем!
   Марго счастливо улыбнулась его словам.
   - Я даже глазам не поверила: повязка почти сухая! После такой раны. Ты хоть и молод для врача, но, видимо, произошло чудо.
   - Это не чудо, - покачал головой Ян. - Все дело в моих способностях. Как у меня это получается, я и сам толком не могу объяснить, только пулю я действительно вытащил не так, как делают это обычные врачи. А потом... я просто заставил твое тело поднатужиться и самому залечить свою рану.
   Марго смотрела на него во все глаза.
   - Не понимаешь? Представь: идет слепец. Идет, куда ему надо, но медленно, ощупывая на дороге каждый вершок, стучит палкой, прислушивается и тратит три часа на путь, который зрячий пройдет за полчаса. Так вот я просто вижу то, чего не видят другие...
   Он оборвал себя на полуслове, не зная, как понятнее объяснить Марго свои недавно открывшиеся способности. Не станешь же рассказывать, что прабабушкин талант дал себя знать только после того, когда его как следует тряхнуло на немецкой мине.
   - Я не все поняла, - призналась Марго, - может, потому, что поздно стала учиться русскому языку. Мы с мамой приехали в Россию, когда мне было девять лет.
   - Значит, ты - не русская.
   - Француженка. Правда, мать настояла, чтобы отец - отчим, конечно меня удочерил. Он дал мне свою фамилию - Верещагина. А была - Дюбуа... Чего ты улыбаешься, я что-нибудь не то говорю?
   - Я забыл тебе сказать: фамилия у тебя теперь не Верещагина и даже не Дюбуа.
   - А какая?
   - Поплавская. Марина Прокопьевна Поплавская - моя жена.
   - Мы с тобой как бы поженились?
   Ян слегка растерялся: он и не подумал смотреть на свое предприятие под таким углом. Разве могут к чему-нибудь обязывать фальшивые документы? Главное - пройти через кипящий котел войны, а там их можно просто разорвать и выбросить. Так он вкратце и попытался объяснить Марго. Та разочарованно вздохнула. Что за мысли приходят ей в голову после одного дня знакомства? Наверное, Ян никогда не поймет этих женщин, которые ставят его в тупик с той минуты, как он себя помнит.
   - Что-то подсказывает мне, - между тем говорила ему Марго, - что ты необыкновенный человек, и я действительно должна тебя слушать. И потом, я знаю, у меня есть ангел-хранитель, который подбросил меня тебе в нужный момент. Ты и спас мне жизнь... Прости, что я на тебя из-за Леди напустилась. Отец ею очень дорожил. Он - известный конезаводчик, все о лошадях горевал. Мол, из-за революции его многолетний труд прахом пойдет... А мамы моей уже год как нет. На улице перестрелка была, а она случайно мимо проходила. Так что если и отчима убили, я теперь - самая круглая сирота. В России у меня никого нет.
   Она отвернулась, голос её пресекся.
   - А я... я у тебя есть! - горячо откликнулся Ян, сразу забыв о своих прежних размышлениях.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
   - Нестор Иванович Махно, - представился Ольге батька, откровенно любуясь её бледным хорошеньким личиком.
   Девушка внутренне содрогнулась: значит, не дурной сон привиделся ей на днях. Сон этот - или видение? - припомнился ей вдруг во всех подробностях. Даже страшная, с выпученными глазами, голова, скатившаяся на землю под ударом батькиной сабли. Даже открытый в крике рот с кривыми желтыми зубами. Она оглянулась на напрягшегося Вадима и глазами приказала ему: не смей! Поневоле пошла рядом с батькой, галантно поддерживавшим её под локоть.
   - Всякая власть, - говорил тот, - рождает паразитов. Потому мы анархисты - против власти, хотя бы и красной. Власть народу не нужна; какие лозунги разные партии ни кричат, а в конце концов властвует не народ, а та партия, что окажется сильнее.
   "А я-то при чем? - думала Ольга. - В анархисты вербует? Вряд ли. Скорее всего, не верит, что мы - артисты. Ведут нас, безоружных, а сами винтовки наготове держат!"
   Они вышли во двор. Там вовсю хозяйничали победители. Трупы немцев были свалены в кучу, как дрова. Небольшая горстка ещё живых испуганно жалась к стене, окруженная бойцами батьки.
   - Наша повозка! - вырвалось у Ольги. Видно было, что из цирковой кибитки расхватали все, что можно, и теперь какой-то рьяный хлопец пытался содрать с неё полог.
   - Вот и от нашего цирка ничего не осталось, - подчеркнуто безнадежно сказала Ольга. - Раз власти у вас нет, значит, и пожаловаться некому: каждый делает все, что ему вздумается. Кто защитит бедных, обворованных артистов?!
   - Милая барышня! Идет война, и мы живем по законам военного времени, сурово откликнулся задетый за живое батька и негромко позвал:
   - Долженко!
   Из группы бойцов выскочил один в черкеске и папахе набекрень.
   - Слухаю, батьку!
   - Цирковую повозку видишь?
   - Бачу. Добра телега.
   - Если через пять минут все вещи артистов не будут лежать в ней, самолично порубаю всех мародеров. Усек?
   - Усек! - веселость Долженко мгновенно сменилась деловитостью. Он что-то сказал двум-трем человекам и через несколько секунд среди махновцев началось движение. К повозке циркачей поплыли передаваемые множеством рук узлы с вещами.
   - Кто у вас тут хозяйством заведует? - спросил Махно.
   - Я, - выступила вперед Катерина.
   - Проверь и доложи, все ли на месте?
   - Хорошо, - кивнула Катерина и, недоверчиво оглянувшись на батьку, пошла к повозке. А тот уже выкликал следующего бойца.
   - Лютый!
   - Я тут.
   - В камере артист лежит убитый; парнишка, сын рядом с ним. Возьми хлопцев, подсобите, чтоб похоронили, как положено.
   - Будет исполнено! - вытянулся Лютый и, провожая глазами удаляющегося батьку, кивнул артистам. - Видали? Обо всех заботится, никого не забывает. Настоящий батька!
   Артистов поселили в небольшом одноэтажном доме, хозяева которого, видно, в спешке покидали его. Победители побывали и здесь, но в комнатах оставалась ещё кое-какая мебель, так что циркачи разместились почти с комфортом. Одну комнату отдали женщинам, другая стала мужской спальней, в третьей - самой большой - обедали и обсуждали насущные проблемы.
   Вот и сейчас все пятеро сидели за столом, планируя предстоящее выступление. Отсутствие Аренского ощущалось во всем: будто стоявший прежде надежно и основательно дом вдруг зашатался и покосился на один бок. Невеселым было это обсуждение. Алька, вначале сидевший безучастно, в ответ на неуклюжее предложение Герасима выступать вместе, громко разрыдался и выскочил из дома. Ольга выбежала следом, нашла мальчишку и прижала его, безутешного, к груди.
   - Уйди! - он шмыгнул носом и попытался оттолкнуть её. - Я не ребенок, чтобы давать себя гладить какой-то девчонке.
   Ольга на его нарочитую грубость попросту не обратила внимания.
   - Не злись. Представь себе, что мы с тобой два товарища - да и разве это не так? - и у одного из нас случилось несчастье. Разве другой не должен прийти на помощь и утешить?
   Алька продолжал молча сопротивляться.
   - Ты думаешь, плачут только женщины? О, когда я работала сестрой милосердия, знал бы ты, сколько мужских слез мне довелось видеть!
   Алька недоверчиво посмотрел на нее.
   - Успокаиваешь? Папа говорил, мужчины никогда не плачут!
   - Еще как плачут! Но они знают и лекарство от слез...
   - Какое это лекарство?
   - Работа. Они стараются работать до седьмого пота так, чтобы усталость валила с ног, потом падают и засыпают, а наутро, проснувшись, опять берутся за дело...
   - Наверное, это неплохое лекарство, - задумчиво произнес Алька.
   Ольга-таки осторожно погладила его по голове.
   - А ты не хочешь помочь товарищам в трудную минуту. Ведь в вопросах цирка никто, кроме тебя, не разбирается, и Герасим не хотел тебя обидеть, просто он пытается командовать нами, как твой папа, а у него не получается... И потом, помнишь, что батька сказал? Мы должны понравиться его бойцам. Выходит, от тебя зависит не только наша программа, а и наша жизнь...
   Алька усмехнулся сквозь слезы.
   - Ладно, я постараюсь... Я уже и сам думал, как лучше, а тут опять папку вспомнил... Он говорил, надо и тебя борьбе подучить. Мол, не помешает. Так что я с тобой буду заниматься. Герасим и без меня свою кочергу на "бис" гнет, а поручик с Катериной все равно никого к своим фокусам не допускают...
   Поручик Вадим Зацепин действительно всерьез увлекся искусством иллюзиона, чего никак не мог прежде от себя ожидать, причем постигал его поневоле самостоятельно.
   Потомственный военный вдруг перестал ощущать тягу к войне. Его поглотила совсем другая страсть. Все время, в которое он не пялился на Ольгу и не старался быть поближе к ней, тренирующейся под присмотром Альки в клоунских трюках, бывший поручик продолжал исследовать возможности "черного ящика". Скорее всего, он, по собственному выражению, "изобретал велосипед" в ремесле иллюзиониста, но руки его приобретали все большую гибкость и чувствительность.
   Он научился на глазах у доверчивых зрителей - преимущественно селян вытаскивать монеты, карты, часы из самых неожиданных мест, чем их и смешил, и восхищал,
   Вадим оказался вхож и к разведчикам, и к штабникам, а по профессиональной привычке военного он все отмечал и запоминал. Работай Зацепин на чью-нибудь разведслужбу, он мог бы оказаться неоценимым агентом.
   Перерожденца-поручика неизменно сопровождала ассистентка - Катерина. Ее привычная сельскому глазу пышная красота привлекала алчные взгляды анархистов, но, что в который раз изумляло Зацепина, никто из них не пытался открыто обидеть её. Люди искусства казались "борцам за светлое будущее" неизмеримо выше их самих. Артисты могли то, чего не могли они сами, и потому заслуживали преклонения, даже если, как Катерина, только заряжали "черный ящик" или подавали фокуснику нужную вещь.
   Теперь циркачи в основном выступали порознь, давая этакие мини-спектакли, что вошло в обычай после разговора Ольги с батькой Махно. Атаман анархистов питал к девушке странный интерес: то ли чувствовал в ней присущий и ему гипнотизм, то ли подозревал, что Ольга чересчур образованна для цирковой артистки.
   В ответ на предложение дать цирковое представление перед его бойцами, Ольга запросила на подготовку неделю. Сослалась на погибшего Аренского, как на ведущего артиста и организатора. Но ждать неделю анархисты не хотели, недовольно ворчали "доживем ли до завтра", и, чем дальше, тем настойчивей требовали показать хоть что-то. Нашел выход как раз сам батька.
   - Ваш фокусник выступит перед конниками Лютого, - распорядился он. - А я со своим штабом посмотрю хваленую амазонку: что там за чудеса меткости она проявляет?!
   Готовясь к выступлению перед самим батькой, Ольга волновалась так. словно у неё не было прежде спектаклей и она никогда не показывалась перед зрителями.
   Махновец Алексей Чубенко, которого атаман отправил в помощь артистам скорее, для надзора за ними, как считала Ольга, - наблюдая её переживания, посоветовал:
   - Стаканчик первача опрокинь, - куда все страхи и денутся!
   Ольга на эту глупость даже отвечать не стала.
   Какую меткость рукам может дать нетрезвая голова?
   - Знаешь, - неожиданно навел её на мысль Алька, - я видел, как тот, ростовский стрелок, к выступлению готовился. Сядет, и в одну точку уставится. Уже другим на него смотреть надоест, а он все сидит...
   Ольга попробовала так же сидя смотреть в одну точку, заставляя себя отрешиться от всего окружающего. И вправду, через некоторое время она понемногу пришла в то самое состояние, которое дядя Николя называл "готовностью номер один".
   На её выступление батька явился со всем своим штабом. Была с ними даже какая-то делегация, или депутация, одним словом, народу набралось прилично, тем более что представление устроили прямо на военном плацу. Лишь сбили какое-то подобие подмостков, да постелили ковровую дорожку, по которой Ольга сходила в "зрительный зал" и, стоя лицом к публике, стреляла в мишень через плечо.
   Батька свое обещание отпустить артистов после первого их спектакля, если таковой понравится, не сдержал, хотя увиденным остался доволен. Он считал, что выступления поднимают боевой дух бойцов, и потому в интересах революции задержать артистов подольше.
   Легче всего организовывали выступления иллюзиониста. Достаточно было вместительной комнаты в доме, амбара или сарая - весна шла к теплу, - и фокусник мог начинать представление.
   Как-то на одном из них бывший владелец небольшой винокурни, видавший в городе, как к ногам понравившихся артистов публика бросала кошельки, в восторге швырнул в ноги Вадиму набитое "николаевками" портмоне. Фокусник не растерялся, кинул его в черный ящик, постучал по стенке, а потом показал его уже пустым. С той поры у зрителей-анархисгов вошло в традицию бросать циркачам кошельки и с детским восторгом наблюдать, как они исчезают. А Катерина пришила к юбке потайной карман, куда время от времени попадали исчезающие дары. Вскоре их выступления стали немалым источником дохода труппы.
   Вся труппа в конце концов составила три небольших подгруппки, которые выступали в разных местах - Вадим и Катерина, Герасим и Алька. Ольга работала одна, что, впрочем, её нисколько не тяготило. Сложились и группы зрителей, посещавшие "своих" артистов. На выступления фокусника ходили более солидные и в то же время более простодушные зрители, которым казалось, что вот, ещё немного, - и они поймут, в чем секрет этих фокусов!
   Зрителями Герасима и Альки были, в основном, деревенские хлопцы, физически развитые, которые сами увлекались то атлетикой, то борьбой и часто не прочь были помериться силами с Герасимом. Их выступления порой превращались в настоящие соревнования.
   Самые же большие скопления зрителей вызывали, однако, выступления Ольги, так как посещала их преимущественно молодежь. Девушка - тоненькая, по-городскому изящная, казавшаяся слабой и беззащитной, - с завязанными глазами стреляла так, как многие не могли с открытыми. Началось поголовное увлечение молодых махновцев стрельбой по зажженным свечам, мишеням в виде карт и просто стрельбой на звук. Это вызвало такой перерасход патронов, что батька пригрозил вовсе прекратить выступления артистки.
   Поначалу Ольга боялась этих усатых, бородатых, длинноволосых, дурно пахнущих мужиков, которые орали, ругались матом и даже пытались её тискать. Но когда она однажды, не оглядываясь, из-за плеча прострелила у наиболее ретивого ухажера фуражку - причем пуля прошла всего в сантиметре от головы, - нахалы стали остерегаться открыто проявлять свои чувства В конце концов, её стали сообща охранять друг от друга, как общую любимицу. При появлении артистки зрители вскакивали и кричали:
   - Наташа! Наташа! Иди к нам, не бойся.
   А она уже и не боялась и с удивлением чувствовала в себе этакий кураж, захватывающее дух ощущение того, что она ходит себе по краю пропасти и не падает!
   Зато боялся за неё Вадим Зацепин.
   Подразделение, желавшее пригласить того или иного артиста, высылало за ним либо тачанку, либо просто верховых, и поручик с горечью отмечал Ольгину всегдашнюю готовность отправиться с ними, её самообладание и независимость. Оказывается, она вовсе и не нуждалась в его защите, к чему Вадим подготовил себя с первой встречи. А махновцы испытывали к девушке смешанное с восторгом почтение и не собирались никому давать её в обиду.
   Зацепин стал думать, что Ольга и не стремится к его обществу, и потому его чувства к ней попросту безнадежны. Это поручика очень удручало, но, так как он был человеком дела, то решил для себя при первой же возможности открыться княжне, которой вряд ли когда-нибудь придется пользоваться своим титулом.
   А жизнь шла своим чередом. Как-то, после одного из выступлений, Вадима с Катериной пригласили на обед анархисты. Сам Лютый, один из подручных батьки Махно, сидел рядом за столом и, обнимая поручика за плечи, признавался:
   - Дуже я вас, артистов, уважаю. Такое вы умеете, аж дух захватывает! От признайся, куда делся Васькин браунинг? Все видели, как ты положил его в ящик, а потом по стенке постучал, открыл - нема. Може, у тебя там зверек какой сидит обученный, какая-нибудь мышка?
   - И куда же она все уносит?
   - В ящике где-то дырка, а? И в столе такая ж, на который ты этот ящик ставишь. Угадал?
   - Нет, не угадал. Просто, Сидор, я тебя тоже уважаю, но секрет открыть не могу. Это мой хлеб.
   И добавил как бы про себя:
   - Смешно сказать: ящик - мой кормилец!
   - Тогда другой секрет открой. Твоя помощница - Катерина - тебе, скажу, не под стать. Она - баба справная, здоровая. Ты против неё хлипкий. И моложе глядишься.
   - Здесь никакого секрета нет. Катерина действительно только моя ассистентка.
   - Значит, она свободна?
   - Думаю, нет. По крайней мере, я знаю её жениха. Они хотят пожениться в Мариуполе, там у Герасима - отец с матерью.
   Лютый помрачнел.
   - Герасим... Ваш борец, навроде?
   - Борец.
   Анархист помолчал и тяжело вздохнул.
   - Этот ей пара. Супротив такого и мне не сдюжить.
   Катерина, будто почувствовав, что говорят о ней, улыбнулась им через стол и показала глазами, мол, пора уходить. Вадим заторопился прощаться.
   - Погодь, - Лютый положил ему на плечо тяжелую ладонь и скомандовал сидящему рядом молодому казачку. - Мешок неси!
   И кивнул Катерине.
   - А ты, девонька, садись сюда, разговор небольшой есть.
   Катерина обошла стол и села рядом. Лютый оглядел её ласкающим взглядом.
   - Говорят, ты замуж собралась? Может, передумаешь, пока не поженились? Я добрый, знаешь, как любить тебя буду!
   Катерина твердо выдержала его взгляд.
   - Верю. Только сердцу не прикажешь. Спасибо за хлеб-соль.
   Казачок принес набитый продуктами мешок.
   - Это вам. Хлопцы благодарят.
   Лютый кивнул на сидящих за столом. Те дружно захлопали.
   - Думали деньгами дать, да что сейчас деньги?
   Он замялся и посмотрел на Катерину:
   - Катря, не обидь отказом!
   Вынул из кармана френча коробочку и предложил женщине. Та открыла её и зажмурилась от вспыхнувших из неё бриллиантовых огней.
   - Подарок, на свадьбу, - он спешил, боясь её возмущения. - Не думай ничего плохого. Это так. За твою красоту. За честность. Без обиды. Знаешь, что хлопцы говорят? На неё - на тебя, значит, - смотришь и жить хочется, раз такие женщины на свете есть. Возьми.
   Катерина взглянула на Вадима. Тот согласно кивнул. Она взяла коробочку и поклонилась мужчинам.
   - Спасибо.
   Сидящие в горнице взревели от восторга. Решение подарить Катерине серьги было их общим. И тут же примолкли, будто с мечтой расставались и чувствовали, что никогда больше её не увидят.
   "Вот тебе и неотесанное мужичье!" - растроганно подумал Вадим и тут же вздрогнул от признания наклонившегося к его уху Лютого.
   - Мы вчера белый обоз взяли. Драгоценностей - на многие тыщи! В общую кассу сдали, но кое-что и себе оставили. За беспокойство.
   И довольно хмыкнул.
   - Послушай, - некоторое время спустя возбужденно говорила Вадиму Ольга, тоже вернувшаяся с представления, - я у анархистов кое-какую литературу полистала. Не так все просто, как мы себе представляем! А они, между прочим, в своих воззваниях на слова графа Толстого Льва Николаевича ссылаются: "Без возвеличивания себя и унижения других, без лицемерия, обманов, без тюрем, крепостей, казней, убийств не может ни возникнуть, ни держаться никакая власть!"
   Ольга декламировала с пафосом, почти как Алька эмоционально размахивала руками. По мнению Вадима, она с каждым днем все больше утрачивала и врожденную утонченность, и аристократическое воспитание, приобретала столь свойственные революционерам черствость и фанатизм; начинала думать об окружающем в мировом масштабе. Что ей было до страданий тех, кто рядом с ней! От этих мыслей Вадим помрачнел ещё больше.
   - У тебя что-то случилось? - почувствовала наконец неладное Ольга.
   - Ничего! - сердито буркнул он и язвительно подумал: "Заметила! Лучше поздно, чем никогда. До того ли ей теперь? Любимица анархистов, революционная амазонка, Гаврош в юбке! Глядишь, скоро начнет по окопам ползать, патроны анархистам подносить!"
   А вслух сказал.
   - Значит, твои махновцы - идейные9 Выступают против власти, как аппарата насилия, и это насилие искореняют своим революционным насилием?
   Ольга удивилась. Так ядовито, раздраженно Вадим ещё с ней не разговаривал. Она чувствовала, что нравится ему, но это не повод, чтобы так распускаться! Кажется, и он ей небезразличен, но она же ничего не говорила, когда он несколько дней подряд колдовал вместе с Катериной над своим черным ящиком и никого из посторонних близко не подпускал. Это она-то посторонняя!
   Герасим как-то заметил, что в один из подобных моментов Ольга сидит и нервно складывает и раскладывает свой платок. Он укоризненно покачал головой и показал на себя: мол, смотри, как я спокоен, а ведь мы на равном положении! На равном, да не совсем. Катерина с Герасимом давно все решили, а у них с Вадимом - одни сплошные догадки: как серьезно он к ней относится, так ли уж глубока её симпатия? Катерина с Вадимом позанимается, да бегом к своему коханому: обнимает его, оглаживает да в глаза заглядывает - что Герочка хочет? Этот же долдон сидит в своем углу, слова доброго не скажет! Что остается Ольге? Берет в охапку Альку, занимается с ним, изображая страшную увлеченность клоунадой...
   - Никакие они не мои, - сказала Ольга. - Просто мне интересно, чем люди дышат? Что заставляет их рисковать жизнью?
   - Идеи.
   - Только идеи?
   - Пожалуй, ещё надежды на то, что их идеи воплотятся в жизнь.
   - Каким ты стал равнодушным, Вадим, как твой черный ящик! Ничего тебя не волнует. По-моему, все дело в том, что..
   - Ты никого не любишь!
   Почти выкрикнули они оба в один голос и озадаченно посмотрели друг на друга.
   - Так ты думаешь,.. - удивленно начал он.
   - Вот как ты считаешь! - возмутилась она.
   - Как дети, ей-богу! - проронила коронную Алькину фразу Катерина, которая здесь же пришивала к костюму Вадима оторвавшийся позумент, правда, на этот раз никто не засмеялся, и чуть ли не приказала им: - Идите-ка в нашу спальню и поговорите наедине, как люди, пока никого нет.
   Она опять склонилась над шитьем, а Ольга с Вадимом решили последовать её совету.
   Они оказались наедине, и Ольга вдруг запаниковала. Никогда прежде она никого не любила. Даже не влюблялась, как другие институтки. Посмеивалась над признаниями влюбленных в неё юнцов, а сердце её молчало. Подруга Надин Велехова, увлекавшаяся сказами Бажова, прозвала её за это "каменной девкой". Пору записочек, ухаживаний, любовных клятв княжна Лиговская прошла стороной. Неужели то, чего она всегда избегала, настигло её здесь, в эпицентре войны?!
   Почему-то во взволнованном мозгу её билось одно слово "Нет!" А что "нет", она и сама не смогла бы объяснить. Может, она инстинктивно понимала, что любовь сделает её такой уязвимой для окружающих, - именно этого она сейчас боялась.
   Вадим со свойственной влюбленным интуицией почувствовал её боязнь, шагнул к ней. Обнял и жарко дохнул в ухо:
   - Не бойся, Олюшка, мы же будем вдвоем!
   Это было так приятно, так сладко, - стоять рядом с ним, обнявшись, и слушать, как её сердце ударяется в его грудь, будто стучит его сердцу: "Слышишь, я здесь!" И обкатывать в голове его ласковое "Олюшка".
   - Тут недалеко церковь есть, - тихонько сказал он: только бы не отказалась! - Я говорил со священникам... на всякий случай. Сказал, обвенчает в любой момент.
   - Обвенчает, - очнулась от грез Ольга. - А как же война?
   Вадим чуть не расхохотался: говорит о войне, точно о живом существе. И возразил:
   - Ну и черт с ней, с войной! Даже если и убьют, разве плохо будет нам умереть мужем и женой?
   Что делают в таких случаях девушки? Просят время - подумать? Вздыхают, опускают глаза, краснеют, пожимают плечами?.. Что?! Она не знала, да и не хотела знать. Она просто сказала:
   - Я согласна.
   Счастливый Вадим обнял её и стал целовать так, что она задохнулась.
   - Слышишь, Герасим с Алькой пришли,<|)<197) он нехотя оторвался от её губ. - Не будем откладывать дело в долгий ящик. Пойдем!
   И потянул её за собой.
   - Подожди, торопыга, - засмеялась раскрасневшаяся Ольга. - Не могу же я идти в церковь в гусарском мундире.
   - Только пять минут, слышишь, и ни минутой больше!
   И, выходя к смеющимся чьей-то шутке товарищам, распорядился:
   - Кать, ты помоги Ольге собраться, она тебе все объяснит.
   Катерина без слов скрылась за дверью женской спальни.
   - Вы, мужики, тоже переоденьтесь, - скомандовал он удивленным Герасиму и Альке. - В церковь пойдем, а потом уже - праздничный ужин. Я для такого дела коньяк французский припрятал.
   - Для какого дела? - все ещё не понимал Алька.
   - Женится Александр Трофимович, чуешь, - объяснил ему Герасим. - Под какой фамилией венчаться-то будете?
   - Под той, под которой крестился. Что перед богом притворяться? Может, дождемся ещё нормальной жизни...
   - На Ольге женишься? - завистливо уточнил Алька.