Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   Ей так хотелось заглянуть в свое завтра, но растревоженное сознание наслаивало один образ на другой: военные в самых разных мундирах, волны, заливающие хрупкое суденышко, чей-то черный зловещий лик и отсутствие даже промелька лица человека, за которого она сегодня вышла замуж. В своих видениях она не видела его ни раненым, ни убитым, но не видела и рядом с собой...
   Ольга считала себя просвещенным и гуманным человеком, сочувствующим революциям вообще, и, возможно, она была бы на стороне большевиков, но они не оставили ей выбора. В их глазах она выглядела чужой: буржуйкой, белой костью, эксплуататором...
   Она могла жить рядом с ними, только украв чужое имя, а ей так хотелось быть самой собой. Она не любила ложь даже во спасение.
   Ее новые друзья - Вадим, Катерина, Герасим, Алька - казалось, приняли её в свой мир, пробудили надежду на то, что она - не лишняя в этой жизни, как вдруг какой-то недобитый буржуй (она с удивлением поймала себя на этом выражении, позаимствованном у анархистов) - ротмистр появился и все испортил!
   "Да, все пропало! - мысленно стенала Ольга. - Вадим сгинет в этой проклятой мясорубке, а она - замужняя женщина - на всю жизнь останется старой девой... Миль пардон, княжна, уж не о пропавшей ли брачной ночи вы сокрушаетесь?! Разве порядочная институтка может размышлять о физиологии? А... вы вовсе не это имели в виду... И опять только о себе! В то время как любимый муж пропадает в контрразведке..."
   В дверь постучали.
   - Входи, Катя, - вяло отозвалась Ольга. Та явно запыхалась, в глазах её металась тревога.
   - Скорей собирайся, Герасим сказал, у нас только пять минут, пока они с Алькой Кару запрягают.
   - Никуда я отсюда не поеду! - заупрямилась Ольга. - Разве ты не знаешь, что Вадим...
   - Так Вадим и казав, - от волнения опять перешла на украинский Катерина.
   - Что? Он приходил? И вы меня не позвали?!
   - Якой приходив, - вздохнула Катерина, которая и сама успела привязаться к поручику. - Верховые його вели мимо викон, так вин казав, шоб мы тикали. Негайно!
   - Как же я брошу его одного?
   - А чем ты сможешь ему помочь? - хмуро бросил появившийся в дверях Герасим.
   - Он крикнул: "Идите в Мариуполь!" - Алька просунул голову подмышкой гиганта. - Ты не переживай, может, он сбежит, так хоть знать будет, где нас искать.
   - Расстрелять его не расстреляют, - задумчиво говорил Герасим, в то время как его руки ловко увязывали пожитки. - Разве что в штрафной батальон сошлют. Давай, ребята, шевелись! Поручику оттуда виднее. Раз сказал "уходите", - нужно уходить!
   Полчаса спустя повозка громыхала по дороге прочь из города. Никто их не остановил, никто вслед не выстрелил. Видно, неспешно трусящая Кара и мирная надпись на пологе кибитки "Цирк" служили им добрую службу.
   Мрачный Герасим молча правил повозкой, рядом сидел непривычно тихий Алька, а Катерина утешала пригорюнившуюся Ольгу. Алька и сам изболелся за неё душой, все порывался что-нибудь сказать, утешить, да что скажешь, когда и так все ясно.
   - Он догонит нас, - говорила Катерина, - при первой же возможности. Одному всегда легче бежать. Скажи, Герась!
   Атлет хмуро кивал, подчеркнуто внимательно глядел на дорогу. На деле же чувствовал себя муторно: на его плечи легла забота о женщинах и ребенке. А ну как и его за дезертирство к ответу призовут, кто о них позаботится? Он уже и забыл о своей пресловутой справке, освобождающей от воинской службы, о шраме, уродующем ладонь, но подтверждающем его увечность: в его голову стал закрадываться страх, который, как известно, плохой утешитель.
   Дорога неожиданно раздвоилась. Герасим, помедлив, свернул на проселочную: она вилась меж полей и казалась странно мирной и тихой.
   Версту спустя возница воочию увидел обманчивость первого впечатления. По всему было видно: недавно здесь шел бой. Чернели свежей землей воронки, кое-где лежали полураздетые трупы, над которыми уже начало кружиться воронье.
   Кара ускорила шаг, как будто и её пугали эти приметы смерти. Вдруг лошадь шарахнулась в сторону, потому что из-под земли, - Герасим сразу понял, что из воронки, - стали вылезать две фигуры: мужская и женская. Алька вскрикнул и прижался к нему. Герасим остановил повозку. Люди осторожно приблизились.
   - Яки молоденьки! - удивленно шепнула Катерина.
   Парню и вправду на вид было не больше семнадцати-восемнадцати лет. Девушка смотрелась и вовсе девчонкой с пронзительно синими глазами на бледном лице.
   - Откуда, куда? - спросил Герасим, пока парень решал что-то про себя, совсем по-деревенски разглядывая их повозку. Сумей бывший моряк прочесть его мысли, он не поверил бы очевидному: парень - а это был Янек, - ждал, не зазвонит ли, как он сам себе говорил, в его голове - осторожно, зло! Но никакой опасности в повозке не чувствовалось.
   А девушка, уловив его нерешительность, сама шагнула вперед.
   - Нам все равно - куда, лишь бы подальше отсюда! У нас нет денег, чтобы заплатить, но если вы возьмете хлебом или салом...
   - Возьмем, - вмешалась Катерина, решив, что взаимное оглядывание затянулось, в то время как нужно побыстрее убираться с этого проклятого места. Ей казалось, что трупы уже начали смердеть, и этот запах смерти был невыносим. Герасим подал девушке руку, а Ян приготовился поддержать, но она сама ловко запрыгнула в повозку, следом забрался её товарищ.
   Беглецы тронулись в путь.
   - От кого ж это вы в яме прятались? - ехидно спросил Алька, которому уже надоела напряженная обстановка, и эти, как он считал, вконец запуганные взрослые. Эх, был бы жив папка! Он бы рассказал что-нибудь смешное, расшевелил их, растормошил... Чем дальше уходил в прошлое день смерти отца, тем охотней идеализировал его Алька.
   Теперь мальчику казалось, что на его папке держался весь мир, что он мог выпутаться из любой ситуации, что он был самым-самым... Он тосковал по умершему отцу.
   - От кого спрятались? Да от всех, - доверчиво, как взрослому, стала рассказывать ему Марго. - Думали, мы в эту воронку на минутку спрыгнем, а пришлось просидеть несколько часов. Такого навидались, - на всю жизнь вспоминать хватит! Друг за другом гоняются, убивают - ради чего? Разве на земле всем места мало? Мама моя говорила: на чужом несчастье своего счастья не построишь. А тут как - чем больше людей убьешь, тем счастливее будешь?.. Какую картину мы странную видели. За одной тачанкой гнался, наверное, целый отряд. Пожилой цыган лошадей нахлестывает, а двое цыган помоложе, но вроде на одно лицо, преследователей из пулемета поливают. Никогда прежде не видела цыган в военной форме, а эти молодые были так же одеты, что и те, их догонявшие. Вот загадка!
   - А не наша ли это была тачанка? - предположил Алька.
   - Никакой загадки не вижу, - подтвердил Герасим, - конечно, наша. А иначе, для чего было вожаку с нами меняться? Сыновей от деникинцев вызволял.
   Марго из их высказываний поняла далеко не все, но решила при случае расспросить их поподробнее.
   - Как вас звать, ребятки? - спрашивала их тем временем Катерина.
   - Марго. Марина. А это Ян - мой муж.
   - Муж? - удивилась молчавшая до того Ольга. - Ты же совсем девочка.
   - Вовсе я не девочка, - обиделась Марго. - Мне на Троицу шестнадцать исполнилось. И, думаю, я не намного младше вас.
   Ольга только собралась ответить, как с прилегающей дороги они услышали конский топот, и вскоре показались три всадника в черных бурках, одинаково бородатые и оттого странно зловещие.
   - Сто-о-ой! - закричал один из них.
   - Не останавливайся! - в один голос закричали Ольга и Ян и удивленно переглянулись: предчувствие повышенной опасности охватило их одновременно.
   От их крика Герасим встрепенулся и изо всех сил хлестнул Кару кнутом. Лошадь резко рванула вперед, и привставшая было Катерина опрокинулась в глубь повозки. Одному богу известно, как ей удалось прицелиться и выстрелить так, что ближайший к ним всадник слетел с коня и грузно хряпнулся на обочину дороги.
   Пыл преследователей заметно поугас. Случившееся стерло с их лиц алчную гримасу предчувствия легкой добычи. Следующий выстрел опомнившейся Ольги поставил точку в неприятном эпизоде - под одним из нападавших рухнул и забился в судорогах конь. Третий махнул рукой с зажатой в ней нагайкой, спешился и стал помогать товарищу выбираться из-под упавшей лошади.
   Кто были эти люди? Бандиты, промышлявшие на большой дороге? Бойцы какого-нибудь ополчения? Путники отмахнулись от вопросов, предпочитая уверять себя, что опасность, оставшаяся позади - уже не опасность. Герасим продолжал править Карой и при этом бурчал себе под нос:
   - Дожил матрос, бабы стреляют, а я только вожжами машу!
   Катерина улыбнулась и мягким шлепком прогнала Альку с насиженного места подле возницы: шось затужил её коханый!
   Алька не обиделся, он и сам хотел поближе познакомиться с новенькими. Принюхаться, как шутил отец. И он с места в карьер спросил:
   - Вы с нами надолго или так, подъехать?
   Ян и Марго непонимающе переглянулись.
   - Алька хочет знать, - пояснила Ольга, - далеко ли вам добираться? Может, к примеру, в ближайший хутор идете, к родственникам?
   - Какие там родственники! - по-бабьи горестно вздохнула Марго. Сироты мы с Янеком.
   - Все мы тут такие. Разве вот у Герасима, - Ольга кивнула на атлета, родители живы, а так... едем - кто куда, по пути представления устраиваем, на хлеб зарабатываем. Друзей по дороге теряем. У Альки отца убили, мужа моего белые забрали. Что с ним будет...
   Ольга отвернулась, стесняясь подступивших слез. Алька подозрительно засопел.
   - Жалко, что мы для вас - люди неподходящие, - разрядил возникшее напряжение Ян. - Мы с Марийкой ничего в цирковом деле не смыслим.
   - Ты за себя и говори, - не согласилась Марго.
   - Посмотрели бы вы, как я с лошадьми управляюсь! Любую смогу объездить, даже танцевать научу. Меня один папин друг, из цирка, между прочим, к себе в труппу звал, да папа не пустил. Мол, шутит он, надо мной смеется. Сказал, пока я жив...
   И тоже вздохнула. - Теперь папы нет, запрещать некому.
   - Значит, я один для вашего дела негодный, - хмыкнул Ян.
   - Не переживай, - Алька панибратски похлопал его по плечу. - Мы и тебе что-нибудь придумаем. Вон Катерина тоже ничего не умела, а теперь - заядлая циркачка.
   А вокруг буйствовала весна. Прозрачно-холодный апрель сменился пышно-зеленым маем, ночи потеплели настолько, что уже не вызывали в путниках тревоги своим приближением. Наступал вечер, и Герасим оглядывался в поисках подходящего места для ночлега. Ольга и Алька были увлечены разговорами со своими новыми товарищами. Катерина подремывала, прислонясь к плечу Герасима. Потому в первую минуту никто из путешественников не понял, что случилось?
   В воздухе просвистел аркан и затянулся на шее Кары. Обезумевшее от страха животное рванулось в сторону и захрипело. В ту же минуту повозка была окружена людьми в черных папахах, теми самыми, что уже пытались остановить их сегодня. Видимо, преследователи решили больше не рисковать и устроили засаду.
   Растерявшиеся от неожиданности путники, за исключением Герасима, почти не сопротивлялись. Матрос заехал кому-то из нападавших в ухо, другого ударил в челюсть, но нападавшие тоже умели драться и после хорошей взбучки бунтаря со связанными руками бросили на дно повозки, где аккуратно спеленутые лежали остальные его товарищи.
   - Видал, какие крали попались? - говорил один из разбойников, трясясь рядом с повозкой, которой управлял другой, постарше, в темной бекеше; на левом рукаве её был вырван пулей клок и виднелись следы крови. Катеринина пуля, как определили артисты. Раненый что-то угрюмо буркнул, видимо, ему было больно.
   - Да уж, будет Паше с чем к туркам-то ехать! - хохотнул третий всадник.
   Это странное то ли имя, то ли кличка, с ударением на втором слоге неприятно поразило пленных и заставило сжаться в дурном предчувствии женские сердца. Герасим бессильно скрипнул зубами.
   Внешне оставался спокоен один Ян. Он уже понял: стоит ему начать нервничать, суетиться или пугаться, как он перестает чувствовать окружающее и, кажется, напрочь лишается своих необычных способностей.
   Глядя на него, успокоилась и Ольга. Она все чаще посматривала в его сторону и уверялась, что уже видела юношу когда-то. Наяву или в своих странных видениях? Поплавский. Наверное, поближе к Польше - обычная распространенная фамилия. Но в Петербурге не могла ли она знать этого парня? Скорее всего, нет. Сквозь его тонкие черты лица все-таки проступал деревенский налет. И даже не просто деревенский, а по-деревенски наивный... Господи, Поплавский! Как же это она сразу не вспомнила? Ведь так звали польского шляхтича, увезшего из-под венца петербургскую красавицу Елизавету Астахову, прабабку Ольги. А в облике Яна она разглядела некоторые черты дяди Николя. Не может быть! Неужели этот парень - её дальний родственник? Невероятно. И потом, Поплавские, насколько она знала, были аристократами, а Ян наверняка из деревни... Надо спросить у него как-нибудь потом... Ольга пошевелила связанными руками. Да и не в таких же условиях выяснять родственные отношения!
   Марго подметила Ольгин интерес и заревновала. Чего эта тощая красотка так уставилась на её Янека? Да, ее! Вон и в документах написано: они - муж и жена. На женатых мужчин так смотреть нехорошо. От этих мыслей Марго даже жарко стало.
   А Ольга уже думала о другом. С тех пор, как она покинула Одессу, прошло всего два месяца, а будто целая жизнь. Господи, где та юная княжна, что танцевала на своем первом балу с кавалергардом Ростоцким? Кажется, он даже просил её руки? Где романтичная институтка, что декламировала восторженные строки: "На далекой звезде Венере солнце пламенней и золотистей..." (Стихи Н. Гумелева.)
   Хрупкий цыпленок, вывалившийся из скорлупы, не смог, подобно другим цыплятам, вновь забраться под материнское крыло. Прячась среди высокой травы и перебиваясь, чем бог послал, хоронясь от чужих равнодушных сапог и не всегда умея уберечься от пинков, цыпленок вырос во вполне боеспособного петуха. Тут Ольга засмеялась про себя и поправилась: будем считать так - в бойцовскую курицу.
   - Мне кажется странно знакомым ваше лицо, - вывел её из задумчивости голос Яна Поплавского.
   Марго насмешливо фыркнула и отвернула голову.
   - Всех нас господь создал по своему образу и подобию, - задумчиво проговорил Герасим.
   Катерина с тревогой посмотрела на него: в голосе её коханого звучали непривычные нотки обречённости.
   - Куда же они нас везут? - тщетно вопрошал он, и его вопросы без ответа звучали тягостно для пленников.
   Со дна кибитки, куда Герасима бросили спеленутого, точно младенца, ему был виден только кусок вечереющего неба. Колеса повозки, прежде дробно стучавшие по дороге, сейчас шуршали по чему-то мягкому, проседавшему под тяжестью кибитки и почавкивающему.
   - У болото заихалы, - пояснила ему полулежащая Катерина: она видела побольше.
   - Камыши, - подтвердил сумевший приподняться Алька.
   - Камыши? - удивленно повторил Герасим. - Значит, мне не показалось, что шумит море?
   Он глядел в потолок кибитки, стараясь не смотреть на свою возлюбленную, от которой все не мог оторвать взгляда высокий нахальный брюнет. Он ехал верхом и все время заглядывал в повозку, буквально поедая её глазами. Катерина, обороняясь, сильно укусила его за руку, а он ударом разбил ей губу и разорвал почти до пояса вышитую сорочку. Теперь из-под одежды посторонним открывалась её красивая упругая грудь, а из-за связанных рук молодая женщина не могла даже прикрыть её от жадных мужских глаз.
   Дорога между тем стала совсем узкой, так что брюнет из их поля зрения исчез. Видимо, ему приходилось ехать сзади. Катерина же время от времени только слизывала сочащуюся из разбитой губы кровь.
   - Держись, Катюша! - Ольга заметила муку в глазах Герасима и смущение подруги, которая чувствовала себя без вины виноватой. Княжна перекатилась поближе к Катерине, подтянулась, как могла, и спиной заслонила разорванную сорочку. Когда в очередной раз нахальный брюнет просунул голову в кибитку, чтобы полюбоваться понравившейся картиной, его ждало разочарование. В довершение ко всему Ольга показала ему язык, а Алька издевательски расхохотался. Брюнет было замахнулся на насмешников нагайкой, но передумал и убрался прочь. Видимо, решил, что свое он ещё возьмет.
   - Выходит, мы до моря все-таки добрались, - пошутила Ольга, которую стало тяготить повисшее в кибитке молчание.
   - Заодно и нас подвезли, - подхватила шутку Марго, тоже не любившая кукситься, - а так бы мы топали и топали!
   - Топали, - прыснул Алька, - они бы топали, а так - едут.
   Остальные пленники засмеялись, а угрюмый разбойник, правивший Карой, недоуменно оглянулся. Чему они смеются? Плакать надо. Даже он, второй год промышлявший контрабандой вместе с Черным Пашой, не мог заранее сказать, чего ожидать от этого выродка!
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Черный Паша<$E size 8 up 20 back 35 prime) - бывший севастопольский рыбак Дмитро Гапоненко - получил первую часть своей клички из-за пристрастия к черному цвету в своих нарядах. Черный полувоенный френч, черные с красными лампасами галифе, черный головной платок. Черный Паша завязывал его узлом на боку по примеру средневековых пиратов. Золотая серьга в ухе довершала его сходство с морскими разбойниками и добавляла зловещности всему облику контрабандиста.
   Пашой его прозвали за дружбу с турецкими торговцами живым товаром, чьи заказы он и выполнял.
   Раз в неделю парусная фелюга, по виду вполне мирная, рыбачья, доставляла в Стамбул невольников из России. Рабы в двадцатом веке? Цивилизованным людям это казалось невероятным, и потому они напрочь отметали слухи, ходившие о Черном Паше. Соглашаясь с тем, что он контрабандист, пограничники смотрели на его рейсы сквозь пальцы: Паша не был жадным, и всегда мог подкинуть господину офицеру "детишкам на молочишко". Какой от него мог быть вред? Что он мог этакое погрузить на свою допотопную лодку? И фелюга утюжила море туда-сюда. Две-три красотки для гарема или публичного дома, столько же молодых, крепких парней для всевозможных утех богачам.
   На фелюгу много не погрузишь, а Черный Паша к этому и не стремился. Товар у него всегда был первоклассный, потому и выручка - другим на зависть. Обратно он вез в Россию оружие, которое нарасхват раскупали у него все воюющие стороны.
   - Ты за кого? - частенько спрашивали контрабандиста покупатели.
   - Сегодня - за вас, - сверкал золотой фиксой Черный Паша, - раз вам оружие продаю, а завтра - уж за кого бог пошлет!
   И оскаливал зубы хищный зверь человечьей породы, и вздрагивали спрашивающие, когда вперивал он в них небольшие глубоко посаженные глаза, горевшие желтым огнем.
   Как-то цыганка нагадала, что в сорок лет Черный Паша умрет от пули.
   - Не иначе, в спину, - хмыкнул тот. Знал, что, в глаза ему глядя, никто на такое не решится.
   Семьи Черный Паша не имел. По части женского пола был непостоянен, к своим зазнобам быстро остывал и зачастую после одной из ночей отправлял их туда же, куда и остальные жертвы, - в Стамбул, чтобы больше никогда о них не вспоминать. Та же самая цыганка нагадала ему великую любовь, во что Черный Паша, как и его подельники, не очень-то верил. Какая любовь у зверя?
   Когда его спрашивали, почему он живет в азовских плавнях, а не на Черном море, откуда до Стамбула рукой подать, да и товар сподручнее при себе держать, Черный Паша неизменно отвечал: "Подальше положишь, поближе возьмешь!" На Черном море много крепких да сноровистых ребят околачивается, там за свой хлеб с каждым из них биться придется, силы напрасно тратить. Зато здесь, на Азове, он - полновластный хозяин.
   Да и где на Черном море спрячешься! Уходить в пещеры? Черный Паша никому не признавался, но ещё в юности, плавая на судне кочегаром, он получил контузию. На пароходе взорвался котел, и их с мотористом двое суток не могли вытащить из полузатопленного машинного отделения. С той поры Черный Паша боялся закрытых, тесных помещений, а уж добровольно лезть в катакомбы, - миль пардон! Доктор говорил, как подобная болезнь называется, да он это мудреное название позабыл.
   Нельзя сказать, что у Черного Паши не было родных. Просто о них никто не знал. На самом деле в Севастополе в небольшом домишке жила его мать, крепкая ещё старушка, торговала на базаре скумбрией, бычками и прочей рыбешкой, что ловил в море её зять - Михаил, за которым была замужем её дочь - сестра Черного Паши.
   Они давно уже похоронили и оплакали своего сына и брата. Рыболовецкая шаланда, на которой Дмитро промышлял, попала в шторм и затонула. Говорили, никто не спасся. Так что в день поминовения усопших они втроем собирались и выпивали рюмочку за упокой его души.
   Михаила не взяли в армию из-за увечья - упавшая бочка с рыбой размозжила палец на ноге, и, когда то белые, то красные по причине нехватки людей пытались все же мобилизовать молодого рыбака в свое воинство, он отсиживался в тещином домике, в то время, как его жена - женщина дотошная и горластая - тыкала в лицо вербовщикам бумажки от врачей:
   - Негодный он для службы, негодный! Чего душу рвете? С инвалидом живу, а все никакой жалости, каждый норовит женщину обездолить...
   Постепенно поток её речей становился таким бурным и неуправляемым, что вербовщики предпочитали ретироваться и избавиться от настырной бабы, тем более что у неё все было по закону оформлено. После её скандалов Михаил спокойно возвращался домой и продолжал заниматься тем, что умел и любил с детства - ловлей рыбы.
   Дмитро же - или Черный Паша - был жив и здоров, и, узнай о его делах родная мать, она бы пожелала, как и прежде, считать его мертвым. Правда, однажды она было подумала...
   Как-то под Рождество заявился к ней мрачного вида мужик и передал небольшую, но тяжелую резную шкатулку. На вопрос: "От кого?" мужик пожал плечами и буркнул:
   - Не знаем. Велено передать.
   Мать открыла передачу и ахнула: шкатулка была полна драгоценностей и золотых монет. Господи, чье это, от кого? Знать, неправедно добыто! Старуха Гапоненко перекрестилась и, никому ни слова не говоря, закопала шкатулку в подполе, под картошкой. И постаралась о ней больше не вспоминать.
   Черный Паша, рассудив, что переданного богатства хватит матери до конца дней, посчитал свой сыновний долг выполненным. И больше никаким образом знать о себе не давал. Мол, умер, так умер.
   - Едут! - вывел его из задумчивости голос дозорного.
   Черный Паша ухмыльнулся. Его правая рука - контрабандист Батя - как ни странно, но это было его подлинной фамилией, а не кличкой, - так вот, Батя Митрофан Филиппович со своими хлопцами возвращался из набега. Уезжали они без определенной цели, - шутили: кровь разогнать, чтобы не застаивалась. Но Паша знал, что с пустыми руками они не вернутся.
   На небольшой каменистой косе, надежно скрытой от людских глаз широким поясом камышей, размещалось два небольших дома и капитальный сарай. Камыши окружали косу с трех сторон, открывая лишь выход к морю. Заметить его можно было, подъехав вплотную к берегу.
   В сарае Черный Паша прятал свой товар, в одном из домов жил сам, в другом - его друзья-товарищи, в основном, холостяки. Женатые жили с семьями в небольшом поселке, в нескольких километрах от своего лагеря. Собирал их атаман без особых трудностей: по первому же сигналу его воинство вскакивало на коней и мчалось к месту сбора.
   В военной неразберихе, в толчее, в массовом перемещении людей с места на место эти волки от войны выискивали свои жертвы, хватали и скрывались в камышах неузнанные, ненайденные. Кому война, а кому - мать родна. Конечно, они знали, что рано или поздно установится такая власть, которая не потерпит их разбоя, будет вести счет людям и перекроет границы на морях. Потому спешили навеселиться, нагуляться, а потом и уйти подальше, хоть в тот же Стамбул. С деньгами-то, с золотом они в любом месте земли будут желанны...
   Наконец из камышей вынырнул верховой. "Батя!" - узнал Паша, с удивлением разглядывая появившуюся следом пеструю повозку с надписью "Цирк", которой правил Васька-Перец.
   - На кой черт вы тащили эту телегу, - начал было он.
   - Да ты внутрь загляни! - восторженно крикнул ехавший следом за повозкой контрабандист по кличке Бабник. Для защиты от его домогательств Черному Паше приходилось держать прекрасных пленниц под охраной. Он давно бы избавился от Бабника - кто же захочет иметь козла при капусте? Но Бабник был надежным товарищем, скрупулезно честным, метким стрелком и отличным мореходом. То есть имел массу достоинств, перевешивающих эту его всепоглощающую страсть к прекрасному полу.
   Паша заглянул в повозку. Улов и вправду был неплохой. Вон та, самая молодая, синеглазка, - хороша! Туркам - что в гарем, что в дом терпимости, - заплатят, сколько скажет. Вторая, видимо, чуть постарше, но такая хрупкая, изящная. Наверняка из благородных. Эту он итальянцам предложит. Их богачи очень аристократок любят. А если она ещё и с титулом, вдвое дороже пойдет.
   - А это что такое?! - Черный Паша заметил у третьей пленницы разбитую губу. - Бабник, твоя, что ли, работа? Я же предупреждал: товар портить не смейте!
   - Моя, - помрачнев, кивнул тот. - Так ведь царапается, точно дикая кошка.
   И, сверкнув глазами, добавил восхищенно:
   - Ах, какая кошка!
   Черный Паша усмехнулся и в который раз подивился: вроде, неплохой мужик Бабник, все при нем: и сила, и стать, а поди ж ты, не нравится бабам. То есть какая, может, и счастлива была бы его вниманием, так ведь этот по себе не ищет! Нравятся ему женщины все больше гордые, неуступчивые, такие, что себе цену знают. Черный Паша проследил за горящим взглядом Бабника. Понятно, кого выбрал! Сейчас, небось, просить будет...