Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   Ее двусмысленные намеки и шуточки, похожие на откровенное издевательство, вывели наконец Яна из себя.
   "Я должен заставить её, - решил он, - делать все, что скажу! И чтобы выглядело это как в жизни, а не как во сне. Но как?"
   Чудесный Янеков дар попал в руки совершенно неумелые. Кто мог ему объяснить, что со всем этим делать? Не выбросишь же вон то, что уже живет в тебе, и не просто живет, а настойчиво просится: возьми меня, используй как хочешь, стань хозяином... Разве мог молодой парень устоять против такого искушения?
   Юлия продолжала как ни в чем не бывало назидательно говорить с Яном, не сомневаясь в его подобострастном внимании. И вдруг... она осеклась. Опять этот тяжелый пристальный взгляд! Она рванулась было встать, топнуть ногой, хлопнуть дверью, может, ударить дерзкого холопа, но тело отказывалось ей повиноваться. Все члены налились тяжестью, происходящее вокруг потеряло реальность и окуталось туманом. Голова отяжелела, склонилась к плечу; Юлии неудержимо захотелось спать. А может, ей приказывал спать его голос? Но у неё уже не было ни сил, ни желания сопротивляться.
   А Ян действительно приказал ей:
   - Спи, Юлия!
   Она послушно прикрыла глаза.
   - Ты меня слышишь?
   - Слышу.
   - Раздевайся, - вдруг неожиданно для самого себя велел ей Ян. Покажи, какое красивое у тебя тело. Я ведь приглянулся тебе, и ты хочешь мне угодить.
   Он было смутился от собственного нахальства, но упрямо решил не отступать. Разве Юлия на его месте стала бы с ним церемониться? Он встал, запер дверь и опять подошел к ней,
   Юлия с такой поспешностью стала раздеваться, что парень струхнул. Одно дело - с Беатой. Совсем другое, заставлять силой, пусть только слова, саму дочь могущественного пана.
   - Юлия, посмотри, это же я, Беата, твоя горничная!
   От волнения он даже не подумал, что Беата никак не могла называть свою госпожу на "ты", ему просто хотелось изменить ситуацию: слишком быстро он решил раздеть Юлию. Но Юлия его оговорки, кажется, не заметила. Она подошла к Яну и стала расплетать воображаемые косы, приговаривая:
   - Ну, что ты дрожишь, глупенькая? Заплела такие красивые волосы в эти дурацкие косички! Смотри, мы их расплетаем и как красиво рассыпаются они по плечам! Сними это платье. Ты никак не можешь расстегнуть пуговицу? Дай я тебе помогу.
   Она сняла с Янека рубашку и повлекла к постели.
   - Быстрей, эти глупые тряпки только мешают. Какая у тебя нежная кожа, совсем как у благородной.
   Изумленный юноша сбросил с себя остатки одежды, помогая разоблачаться торопящейся Юлии.
   - А теперь ложись. Убери руки, дурочка, у тебя такие красивые груди! Как яблочки в саду.
   Юлия принялась ласкать воображаемую Беату, а потом вдруг так прильнула к соску груди Яна, что у него мурашки по коже побежали. А её губы опускались все ниже, ниже. Ян не выдержал: такой ласки он себе не представлял.
   - Опомнись, Юлия, перед тобой мужчина.
   Но Юлия, казалось, не видела никакой разницы. О такой любви между девушками говорил ему Иван? Впрочем, Ян больше не мог сдерживаться и размышлять. Была - не была! И уже не задумывался, какой была Юлия в "здравом уме". Сама этого хотела, сама привела его сюда. У Яна не было к ней нежности, как к Беате, но Юлия, кажется, её и не ждала. Принимала его грубость с похотливыми стонами и криками, в ответ кусала его и царапала; это было, видимо, то, что батюшка в своих проповедях называл "грязным развратом", но Ян почему-то никаких угрызений совести не испытывал.
   В конце концов от непривычных ощущений он утомился и устало скомандовал Юлии:
   - Одевайся. Иди в свою комнату.
   Он мог бы и приказать ей забыть обо всем, но в последний момент решил: пусть помнит. Помнит, что не всегда ей быть госпожой, что он сильнее её не по праву рождения или богатства, а... просто сильнее, и все!
   Потом он лежал в полумраке легендарной зеленой комнаты, и мысли как толстые сонные поросята лениво ворочались в его голове: знал бы Иван, чем он только что занимался! Именно тем, о чем подпольный граф так презрительно отозвался, - использовал божий дар себе во благо. А стоит ли иначе? Каждый за себя. Кто защитит Яна Поплавского, попади он в переделку? Кто вступится? Один он на белом свете, и не на кого надеяться, кроме себя.
   Дверь комнаты без стука отворилась, и в проеме возник низкорослый охранник по имени Миклош. Он неодобрительно посмотрел на лежащего - среди дня! - Яна и буркнул;
   - Быстро собирайся! Пан Зигмунд приехал, тебя видеть желает.
   У парня екнуло сердце.
   - Зачем я ему понадобился, не знаешь?
   - Раньше будешь знать - быстрее постареешь, - переделал на свой лад поговорку Миклош.
   Они шли теми же коридорами, какими недавно Ян следовал за Юлией, но теперь за Яном, будто ангел смерти, молча и монотонно шагал охранник.
   У комнаты пана Зигмунда он остановился, на полкорпуса выдвинулся вперед и опять пропустил Яна вперед.
   - Здоровы будьте, ясновельможный пан, - поклонился Ян мужчине, сидящему в большом похожем на трон резном кресле.
   Прежде пана Зигмунда он не видел. И что-то в выражении глаз, в повороте головы напомнило ему Юлию, но на том сходство и кончалось. Лицо пана несомненно было примечательным. Прямой, резко очерченный нос, подбородок с ямочкой, черные брови вразлет, голубые выразительные глаза и пышная копна черных с проседью волос. Все черты в отдельности были красивыми, но соединенные на одном лице выглядели почему-то мрачными и даже зловещими. Из-за складки ли между бровями, стальной холодности глаз или изогнутых в презрении губ? Во всяком случае, в отличие от дочери, пан и не собирался смягчать производимое им на других впечатление.
   - Миклош говорит, что видел тебя у дверей моей комнаты, - сказал пан Зигмунд, не отвечая на приветствие Яна.
   - Я проходил мимо.
   - А ещё он говорит, что шел ты от комнаты камердинера Ивана. Или ему показалось?
   - Пану сказали правду. Иван пришел за мной на кухню, где я работал по указу пани Юлии, чтобы я помог ему перенести в его комнату кованый сундук.
   Хорошо, что они с Иваном придумали эту причину на такой вот случай!
   - Ты не находишь, Миклош, ничего странного в том, что Иван обращается к человеку, только что поднявшемуся с постели, с просьбой, которая не каждому здоровому по плечу? Ну-ка, смотри мне в глаза: ты был раньше знаком с Иваном, вы встречались?
   В первый момент Ян так испугался, встретив вонзенный в него взгляд пана, что не смог сразу ответить на вопрос.
   - Не... Не был! Я его впервые здесь увидел. Мы с мамкой всю жизнь на хуторе прожили. Никогда никуда не ездили. Пани Юлия тоже все спрашивала про какого-то князя Данилу. Так я и его не видел. Я отца-то своего не видел. Его как в армию забрали, ни слуху ни духу о нем не было. Наверно, так и не узнал, что я родился.
   Ян говорил взахлеб, как сильно напуганный батрак. Он частил, выпаливал, что придет на ум, только бы увести от опасной темы, сбить с толку, показать, какой он простодушный и неопасный. Не дай бог, чтобы пан Зигмунд только подумал о том, что произошло между ним и Юлией.
   - Князя Данилу поминала, говоришь, Поплавского? А чего это вдруг?
   - Говорила, похож я на него очень.
   - То-то она тебя вырядила: рубашка, кружева, прямо знатная особа. Хочет над стариком подшутить. Я не возражаю, пусть потешится.
   И задумчиво добавил:
   - Как знать, Миклош, может, ты и ошибся. В жизни случается: кто был князь - стал грязь, а кто и наоборот.
   Миклош подобострастно кивал.
   - Разберемся, - пан Зигмунд сделал жест, будто отмахивался от надоедливой мухи. - А сейчас проводи его туда, откуда привел. Проследи, чтобы по замку не гулял. Береженого бог бережет. Мало ли, ещё на рыцаря Ольгерда наткнется, а то другое какое привидение...
   Пан загадочно усмехнулся.
   "Ни в коем случае раньше времени себя не обнаруживай, - вспомнил юноша напутствие Ивана, идя под конвоем панского охранника. - Особенно перед Зигмундом. Этот хитер, как лис. Он из твоих мозгов все, что ему надо, выковырнет!"
   Все, да не у всех! Он, деревенский хлопец, провел, как мальчишку, такого опасного противника. Когда он в упор уставился на Яна, тот даже покалывание в голове почувствовал, будто в его мозгу, как в сундуке, кто-то шарил. Ян представил себе щит, которым он загородился от прощупывания. Сработало! Лучи из глаз пана Зигмунда ничего не смогли высветлить. Кажется, пан не понял, что это был поединок, решил: в этих мозгах нет ничего интересного...
   Янек ушел от пана удовлетворенный, но не мог понять, отчего ему так тревожно. Что ждет его в злосчастной зеленой комнате? Вроде внешне здесь ничего не изменилось, но напряженность была прямо-таки разлита в ней. А что это внизу скрипит? Страх мешал Яну сосредоточиться и увидеть. А скрип все приближался, становился все явственней. На лбу у Яна выступил холодный пот. Скрип перешел в скрежет и стена комнаты вдруг поехала в сторону. Прямо перед юношей зиял проход с ведущими вниз пыльными ступенями.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Смоленка оказалась маленьким аккуратным селом, раскинувшимся на небольшой возвышенности. К речке, уже свободной ото льда, вели от домов узкие тропинки, - селяне брали воду для своих нужд. Уютные хаты были побелены известкой, отчего издалека своим неестественным мирным видом село напоминало лубочную открытку. Однако у въехавших в Смоленку впечатление резко менялось. Вблизи село напоминало побитый молью тулуп, который хозяин уже и не пытается выдать за новый: плетни у многих дворов покосились, некоторые даже упали, и поднять их, видимо, было некому. Случалось, попадались дома с окнами без стекол, которые выглядели слепыми нищими, брошенными своими поводырями.
   Среди всеобщего запустения только несколько дворов ещё радовали глаз ухоженностью и порядком. Одним из таких выглядел двор, к которому подъехала телега Петра. На крыльцо небольшого опрятного домика выбежала невысокая стройная женщина. Иначе, чем писаной красавицей, её трудно было назвать. Чем сумел такой невидный хлопец, как Петро, привлечь её, оставалось только гадать, но её сияющие глаза, радость от встречи говорили о настоящем чувстве.
   "Как странно, - думала Ольга, - идет война, кругом голод и разруха; люди, казавшиеся раньше образцом выдержки и высокого духа, паникуют, ломаются, превращаются в трусливых, загнанных зверей - и вдруг здесь, в глуши, цветет такое высокое, трепетное чувство. Как не боятся люди любить друг друга в такое страшное время?!"
   - Петичка, ты с гостями, - скороговоркой зачастила женщина, проходьте у хату. Та вы ще и с дитем! Ой, бидный хлопчик, иды, наши диты покажуть, иде шо...
   - Никакое я не дитя, - опять сердито пробурчал Апька: ну сколько можно говорить об этом непонятливым взрослым! - мне скоро четырнадцать.
   - Через десять месяцев, - посмеялся Аренский.
   - Через семь!
   - Ладно, взрослый ребенок, - устало согласился Василий Ильич, помогай-ка вещи заносить.
   Не дожидаясь приглашения, четверо мальчишек, один другого меньше, вслед за Алькой кинулись к телеге и стали носить в горницу вещи артистов; из-за сложенных узлов та сразу стала казаться меньше.
   - Ксаночку, ни за што не вгадаешь, из ким я прийихав!
   Петро улыбался, приговаривал и будто невзначай касался жены то рукой, то плечом: они оба играли в эту молчаливую игру, коротко взглядывая друг другу в глаза.
   Их сыновья уже познакомились с Алькой и уважительно поглядывали на него. Старшая девочка - по виду лет десяти-одиннадцати - тоже не стояла без дела; о чем-то пошептавшись с матерью, она выскочила в сени и загремела там горшками, что-то переставляя и доставая.
   - Петро, колы ты перестанешь загадки загадуваты? Зовсим змучив, пеняла между делом Оксана, накрывая на стол. - Кажи скорийше, хто наши гости?
   - Цирк! - совсем по-детски радостно выкрикнул Петр. Он подмигнул детям и гордо приосанился перед женой.
   - Як так - цирк? - не поверила Оксана. - Воны артисты?
   - А я шо кажу!
   Дети оживились, зашептались. Видели они прежде цирк, или им передалось возбуждение взрослых, но один из четверых мальчиков, постарше, стал поспешно натягивать шубейку.
   - Ты куда? - подчеркнуто грозно нахмурилась мать.
   - Мамку, я на хвылыночку, до Степки сбигаю, - вин мени щегла обещал.
   - Знаю я вашего щегла!
   Когда за сыном захлопнулась дверь. Оксана шепнула Петру, помогавшему артистам разоблачаться и приводить себя в порядок:
   - Ось побачишь, зараз до хаты усе село прыбигне.
   - Чего тоди видпускала?
   - Та нехай завидуют!
   - Ото ж бабы! - неопределенно хмыкнул Петр, поливая из ковшика Ольге на руки.
   Девочка внесла в хату миску, доверху наполненную квашеной капустой и мочеными яблоками.
   - Спасыби, доню, одна ты в мене помичныця.
   И доверительно пожаловалась Ольге:
   - Любава в мене перша народылася, а писляодни хлопцы - чотыри. Яка вид ных матери допомога? Мыслю соби, шоста буде дивка. Вгадала! Ось, дывысь, у колысци Мотря - ясочка моя.
   В дверь хаты осторожно постучали.
   - Шо я казав, - покачал головой Петра. - И поисты не дадуть. Заходьте!
   Смущаясь, бочком вошла невысокая худенькая девушка лет семнадцати.
   - Тетка Оксана, - просительно начала она.
   - Не хочу и размовляты! - категорически ответила та.
   - Мы просымо одну дивчынку. Батька каже, ваша хата усым мала буде.
   - Наша хата мала? - подбоченилась Оксана. Девушка смутилась.
   - Нехай твий батько не бреше! У нашей хати дви ваших розмистятся! Отак, Глаша, и передай батькови.
   Глаша прижала руки к груди и обратилась к Ольге уже на чистом русском:
   - Тетка Оксана ругается, а не хочет понять, что вам с дороги и постираться надо, и помыться, а тут шестеро детей, да мужчины. Просто неудобно. У нас дом, может, не очень большой; но мы живем вдвоем с отцом, мама умерла год назад. Отец пошел уже баню топить, а я обещала вас упросить: пожалуйста, я так давно не разговаривала с городским человеком!
   Ольга оглянулась на товарищей.
   - А что, Петр, - поддержал Глашу Аренский, - может, и правда, Ольге удобней будет? Сколько дней с нами - сплошные неудобства. Я думаю, Оксана не обидится?
   Не успела Оксана и рта раскрыть, как дверь снова, но уже без стука, распахнулась и в хату вплыла молодка. Возможно, она не дотягивала до писаной красоты Оксаны и несельской хрупкости Глафиры, но это была женщина, что называется, в самом расцвете. Черные глаза на белом лице горели ярко и страстно, уложенные короной толстые косы придавали её лицу выражение царственного величия. Через наброшенный полушубок выглядывала расшитая сорочка, обтянувшая высокую грудь; шерстяная домотканая юбка повторяла соблазнительный изгиб бедра. Она нетерпеливо притопнула ногами в новых, явно ненадеванных сапожках и из-под длинных ресниц метнула разящий взгляд в глазевшего на неё Герасима.
   Взгляд достиг цели: бывший матрос, точно завороженный, подался ей навстречу.
   - Оксаночка, - ласково пропела гостья, - чи ты скрывдышь (Скрывдышь обидишь(укр.).) бидну удову?
   - Катерина, - почти простонала Оксана, - вы ж у мене усих гостей заберете! Колы ще порядну людыну зустринешь? Перший раз артистов у себе бачым.
   - От и дилытыся з людьмы!
   - Шо я казав? - в который раз вздохнул Петр.
   - Почекайте, нехай хучь поидять!
   - Але у нас нема чего исты, - отпарировала Катерина и подтолкнула Глафиру локтем.
   - Ты кого, Глашка, у гости зовешь?
   - Дивчину.
   - У мене нема заперечення (Заперечення - возражения (укр.).).
   Она вплотную подошла к Герасиму.
   - Чоловик, пидешь до мене у гости?
   - Пойду, - кивнул матрос, не отрывая от неё глаз. Ольга, вместе со всеми наблюдавшая эту сцену, с удивлением ощутила укол ревности. До сих пор, ловя на себе взгляды матроса, она воспринимала происходящее, как нечто обыденное - мало ли на неё смотрели мужчины! - и думала, так будет всегда. По крайней мере, вот так, бесцеремонно, у неё на глазах поклонников не уводили! Сначала она зло подумала, что все дело в неприкрытом кокетстве селянки, - в её кругу это было не принято. Одинокой женщине приглашать мужчину в гости, все равно что предлагать себя при всех. Но потом решила, что думать так гадко и непорядочно.
   Тут Глаша, уловив минутное замешательство, схватила Ольгу за рукав и горячо зашептала:
   - Пожалуйста, миленькая, соглашайтесь, очень прошу! Я ведь, как гимназию в городе закончила, так и сижу дома, без новостей, даже писем от подруг не получаю. По человеку как по хлебу изголодалась!
   - Хорошо-хорошо, - Ольга улыбнулась, набросила кацавейку и взяла свой узелок. - Мы ведь расстаемся ненадолго, да? Завтра увидимся.
   Катерина увела Герасима молча.
   Когда входная дверь хлопнула в очередной раз, подал голос Алька.
   - Ты, батя, как хочешь, а я до завтра из этого дома - ни ногой!
   Оксана одобрительно засмеялась, а молчаливо стоявшие мальчишки зашептались, преданно посмотрели на Альку и осторожно пододвинулись к нему.
   На село опустилась ночь. В хате Петра и Оксаны Нечипоренко умытые и накормленные мальчишки улеглись на печке и с замиранием сердца слушали залихватские рассказы юного Аренского. Заснула в люльке разомлевшая от материнского молока Мотря. Сморил сон и труженицу-Любаву, спящую на большом - из материнского приданого - кованом сундуке. Хозяйка дома что-то штопала, сидя под иконой.
   Василий и Петр вполголоса беседовали за столом; изредка, в запале, они повышали голос и тут же вспоминали о спящих детях, опять шептали, - темы для разговоров были бесконечными. Два мужика, два кормильца, разными путями добывающие свой хлеб, но одинаково работящие и надежные.
   Не спала и Катерина, двадцатитрехлетняя вдова, прожившая в замужестве всего один месяц. Муж её погиб на войне. Мать давно умерла. Отец вместе со свекром оказался в числе тех пятерых, кого расстреляла атаманша Полина в назидание другим. Умерла в одночасье свекровь - она так и не пришла в себя после страшной кончины мужа, с которым прожила в любви и согласии тридцать лет.
   Осталась Катерина одна-одинешенька, не замкнувшаяся в своем горе, но запрятавшая его глубоко на дне души. И жила, как песню пела. Только грустную, до слез. Всякое дело в руках спорилось; хату свою скребла, мыла-белила, - то ли по привычке, то ли от дурных мыслей спасалась.
   Все равно настигали её эти мысли. Просыпалась она среди ночи, в поту, пугаясь собственных криков; рыдала так, что дворовая собака Найда испуганно выла, как по покойнику. "Жизнь моя кончилась, - говорила себе Катерина, нет рядом родной души, нет впереди света, - все пусто!"
   Говорить-то говорила, но молодое здоровое тело не хотело принимать такую участь: несмотря ни на что, в нем теплилась надежда...
   Катерина одной из первых увидела въезжающих в Смоленку незнакомцев, среди которых колоритная фигура Герасима не могла не привлечь женского внимания. Она вдруг поймала себя на том, что лихорадочно ищет полушубок, хотя он и висел на привычном месте. Зачем? Разве она такая любопытная, что должна интересоваться каждым посторонним? Но ноги упорно несли её к двери. В конце концов, она успокоила себя тем, что хочет просто узнать, что это за люди?
   Из хаты к своему дружку Степке Рубайло выскочил сын Нечипоренко Гришаня, - в их двор приехали гости, - и поспешила следом, даже не успев придумать причину посещения. Впрочем, её никто и не спрашивал. Селяне не верили ушам: к ним в Смоленку и в мирное время не приезжали артисты, а тут - не откуда-нибудь, из цирка! Так он - артист цирка? Значит, просто мужик: не белый, не красный, не зеленый.
   Она внешне спокойно и уверенно шла к хате Нечипоренко, а внутри неё сражались две Катерины.
   - Опомнись, - кричала одна, - они переночуют и уедут, а тебе на всю жизнь - слава!
   - Пусть болтают! - упрямилась другая. - Может, это - моя судьба?
   - Какая судьба? Война? Потерпи, вот вернутся мужики, найдешь себе хорошего человека...
   - Мой - не вернется, а других все равно на всех не хватит.
   - Что он о тебе подумает?
   - Если умный, если - мой, ничего плохого не подумает!
   А потом отступать уже было поздно. Вдвоем с Герасимом они истопили баню, в которую вошла и Катерина, прикрыв свою наготу, как легендарная Юдифь, длинными вьющимися волосами... Теперь же, распаренные, разомлевшие, сидели они за столом в сверкающей чистотой горнице и пили чай, говорили о чем-то незначительном и не сводили друг с друга глаз, - все ещё не верили нежданному счастью.
   В этот вечер впервые в жизни побывала в бане Ольга. После ванн, бассейнов, а в походных условиях - ковшиков и тазиков, русская баня произвела на княжну огромное впечатление. Дядюшка Николя, сам любя и славя русскую парную, считал это удовольствие слишком грубым для юной аристократки.
   В первый момент она задохнулась от пара, издающего ошеломляющий березовый дух и тысячами мелких иголок покалывающего кожу; не то, чтобы испугалась, но засомневалась в своей способности так же легко, как Глафира, сидеть на полке. Девушка подметила её нерешительность и улыбнулась.
   - Пардон, мадемуазель, антр ну (Антр ну - между нами (франц.).), вы впервые в бане?
   - Впервые, - пожаловалась Ольга, - вы уж, ма шер ами (Ма шер ами - моя дорогая подруга (франц.).), возьмите меня в ученицы.
   - Это можно, - развеселилась Глаша. - Как насчет березового веничка, не забоитесь?
   - А что им надо делать?
   - Бить ученика.
   Ольга дурачилась: она знала, что веником хлещутся, но оказалось, что это - целая наука. В то время как Глафира исхлестала её сильной, уверенной рукой селянки, что казалось неожиданным в этом хрупком на вид существе, Ольга никак не могла набрать нужную силу удара, так что даже Глаша на неё прикрикнула:
   - Сильнее! Сильнее!
   В конце концов, княжна так утомилась, что в предбаннике без сил упала на скамью.
   - Не выпить ли нам на брудершафт холодного кваску? - предложила выскочившая за ней на минутку неутомимая Глаша.
   - Видите ли, у меня - частые ангины, мне нельзя холодный, - начала было Ольга и вздрогнула от Глашиного хохота.
   - Какие ангины? Было бы сердце здоровое, изгоним мы ваши ангины веничком. Веничком!
   Ольга выстирала свои оба платья и теперь сидела за самоваром в белой офицерской рубахе из нательного белья Альфреда фон Раушенберга, найденного ею в многочисленных комодах брошенного дома. Эти рубахи частенько выручали её, закрывая ниже колен и выполняя роль то домашнего платья, то ночной сорочки.
   Отец Глафиры ушел спать в предбанник, чтобы не "засоромыты дивчаток",а дивчатки, попив чаю, улеглись вдвоем на широкой перине и говорили, говорили. Ольга уже и забыла, когда она в последний раз спала на таких белоснежных, туго накрахмаленных простынях. Правда, дома на её постели простыни были легкие, тонкие, из дорогого полотна, но и эти, льняные, манили ко сну ничуть не меньше. Глаша все никак не могла наговориться, а Ольга из последних сил крепилась, чтобы тут же не упасть в благодатный, упоительный, сладкий сон.
   - Как я тебе завидую, - тихо шептала Глаша, будто здесь, в ночи, кто-то ещё мог услышать её откровения. - Интересная жизнь, новые впечатления, среди мужчин. А здесь? Парней на войну позабирали, кого в белые, кого - в красные; молодые девки вековухами остаются. Что уж говорить о вдовах, те, по сравнению с нами, и вовсе старухами кажутся. Катерина, видела, какая пава? Уже четыре года одна. Да и на меня, ледащую, кто позарится? Бабы судачат, не больная ли я? Веришь ли, чего только ни ем никакого толку!
   - Да у тебя замечательная фигура, - искренне удивилась Ольга. - Не о чем печалиться!
   - Правда? - обрадовалась Глаша и тут же сникла. - Кто это оценит? Я бы уж давно отсюда уехала, но за отцом кто присмотрит, не бросишь же его одного?.. Знаешь, когда я училась в гимназии, за мной ухаживал один корнет...
   Продолжения этой замечательной истории Ольга уже не слышала.
   Утром Аренский обходил свою труппу, объявлял "боевую" готовность.
   - Скорее уж, рабочую, - поправила Ольга, потягиваясь и зевая. Она ещё не совсем проснулась и совершенно серьезно опасалась, что никогда больше не выспится.
   Василий украдкой охватил её взглядом, такую домашнюю и, наверное, теплую с этой ложбинкой между грудями в вороте офицерской рубахи.
   Ольга перехватила его взгляд, покраснела, придержала рукой ворот и юркнула в хату, пообещав скоро прийти.
   Во дворе Катерины на крыльцо выскочила сама хозяйка, одетая и причесанная, с сияющими от счастья глазами и замахала руками на Аренского.
   - Тихо, ради господа бога, вин ще спыть!
   - Как это - спит? Он, заметьте себе, милая женщина, цирковой артист, ему работать пора.
   - Не сплю я уже, Катюша, не сплю, - весело проговорил Герасим; он появился на крыльце, потянулся и зевнул.
   - Ох, и распустил я вас! - притворно возмутился "директор труппы". Ольга вышла - тянется и зевает, Герасим - тянется и зевает... За красивые глазки вас тут кормить будут? Ближе к вечеру устроим селянам представление, а сейчас, господа артисты, репетиция!
   - Як це так? - всполошилась Катерина. - Сниданок на столи вже охолонул.
   - Хорошо, пусть быстро позавтракает и - одна нога здесь, другая - там. Рядом с домом Нечипоренко я присмотрел двор; в нем сейчас никто не живет. Двор большой. Соломой присыпем - Петро обещал подбросить - лучше места для арены и не придумаешь. Кстати, я договорился насчет покупки револьвера для Ольги. Системы "наган". С патронами, между прочим.
   - Наган-то откуда?
   - Ты у меня спрашиваешь? Село на перекрестке дорог, войска через него в ту и другую сторону проходят. Может, какой-нибудь бравый вояка сменял лишний на бутыль самогона.
   - Насколько я знаю, денег у нас нет.
   - Зато у нас есть отличная, почти новая шинель! - Он рассмеялся, вспоминая. - Тоже, кстати, выменяли. На кусок сала. Думал, на что она нам, да старушка уж больно просила: возьмите! А сколько всего бросили за ненадобностью, когда спешно уезжал цирк! Мы с Алькой не погнушались, кое-что подобрали. И посмотри-ка, в длинной дороге, который раз убеждаюсь, ничего лишнего не бывает.