Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   - Известно, ты у нас старый мешочник: запас карман не тянет, передразнил его Герасим. - А другие - точно бурлаки, все твои запасы на себе таскают.
   - Небось, не перетрудился? Да на тебе пахать и пахать можно... В общем, давай, матрос, поторапливайся, не размякни... на сытных харчах!
   Как ни высок забор - артистам рассказали, что здесь прежде жила семья местного богача Вовка - ребятня Смоленки буквально облепила все щели, а которые постарше и половчее, залезли на самый верх.
   Ольга, одетая в стилизованный гусарский костюм, демонстрировала Альке приемы фехтования.
   Василий Ильич безуспешно пытался объяснить Герасиму, что тот не должен применять в показательной борьбе всю свою силу и непременно ломать кости напарнику; достаточно сделать выступление зрелищным. Хотя по лицу Герасима видел, что отсутствие возможности продемонстрировать свою силищу в полной мере его не вдохновляло.
   - Зрители сразу поймут, что мы их дурачим! - убеждал он товарища.
   - Во-первых, не дурачим, а показываем приемы французской борьбы, а во-вторых, артистизм выступающих в том и состоит, чтобы зритель не заметил, что это всего лишь игра!
   Ольге с Алькой надоело фехтовать, тем более что Василий Ильич приказал им "маленько подождать", пока он позанимается с Герасимом. "Маленько" шло уже второй час и скорого конца не обещало.
   Друзья-артисты от скуки залезли в дорожный мешок Аренского, где лежали цирковые костюмы, и нашли себе одежду по вкусу. Ольга, только что выглядевшая в гусарской форме худеньким стройным подростком, облачилась в китель неизвестно какой армии, на несколько размеров больше того, какой носила она. Китель оказался ниже колен, а руки её вообще утонули в рукавах. Брюки она подвязала у подмышек. Венчала наряд огромная фуражка другого цвета и принадлежности, постоянно сползающая на глаза.
   Алька влез в полосатый борцовский костюм, который Ольга ремнями примотала к худенькому телу мальчишки. Голову ему украсили пышным рыжим париком.
   В коробке с гримом они выбрали самые яркие краски и стали раскрашивать друг друга, точно индейцы перед решающей битвой.
   Василий, изловчившись, собирался обманным приемом бросить Герасима через бедро, когда его внимание отвлекли две медленно приближающиеся фигуры. Он оглянулся, присмотрелся, толкнул в бок Герасима, и тут грохнул такой хохот, какого в Смоленке не слыхали с начала войны. Им вторила прильнувшая к забору ребятня и нерешительно посмеивались отвыкшие от смеха селяне.
   - А ведь это находка! - решил Аренский, вдоволь насмеявшись.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Первым пропал кривой Стась. Вроде только что его все видели: он упорно рвался к пану Зигмунду сообщить нечто важное. Но пану было недосуг: они с Миклошем о чем-то совещались, призвали к себе ещё троих охранников, а когда, наконец, вспомнили про Стася, его уже нигде не смогли найти. Высказали предположение, что он вернулся к себе в сторожку, но пан Зигмунд внезапно так этим озаботился, что послал в лес верхового. Стася и там не оказалось.
   - Ну-ка, приведи сюда моего камердинера, - коротко бросил он Миклошу.
   Миклош отсутствовал довольно долго, и в течение всего этого времени ясновельможный метался по комнате, как тигр по клетке. Наконец он не выдержал, выскочил наружу и уже в коридоре столкнулся с Миклошем.
   - Его тоже нигде не могут найти?!
   - Так точно, ясный пан.
   Зигмунд нахмурился.
   - Дождались!.. Он ушел, и теперь голыми руками его не взять. Говорил тебе: проверь каждый камень, простучи каждую стену, - в замке должен быть подземный ход! Иначе откуда все эти россказни про привидения?!
   - Я же нашел его.
   - Это - не тот. Пользоваться им нельзя, выход давно завален...
   Пан вернулся в свои покои, занял любимое кресло и надолго задумался. Миклош почтительно стоял рядом, стараясь даже реже дышать. Несмотря на всю свою свирепость, в глубине души он панически боялся вызвать недовольство ясновельможного: тот в момент сотрет опального холопа в порошок...
   - Не допросить ли нам этого хлопца с минного поля? - осторожно предложил Миклош пану. - Уж больно он с вашим камердинером подружился... Правда, тот его выхаживал... А сельскому хлопцу внимание городского человека ох как лестно! Что, если наш тайный граф сумел его посулами да уговорами на свою сторону привлечь?
   Пан поднял на него тяжелый взгляд, от которого у Миклоша побежали по коже мурашки. "Колдун! - тоскливо подумал он. - Не приведи господь, обратит в камень или разума лишит - по-собачьи лаять заставит..." Он был свидетелем того, как крестьянин, подкарауливший пана Зигмунда со свитой в лесу, внезапно выскочил из засады с ножом, требуя вернуть пропавшую накануне дочь. Зигмунд взмахом руки остановил кинувшихся на защиту телохранителей и пристально взглянул на нападавшего: тот выронил нож, упал на четвереньки и стал лаять, как дворовая шавка...
   - Хорошо, приведи этого... Яна. Дочь мою тоже прихвати, может, она что прояснит. Что за события тут в мое отсутствие происходили? Чего вдруг Юлия им заинтересовалась?
   Миклош кивнул и поспешно вышел, облегченно вздохнув. Вроде пронесло, только надолго ли. Все обернулось не так, как пан задумал, значит, начнет виноватого искать. А виноватый вот он - всегда под рукой. Эх, жизнь холопская!.. А дочка того крестьянина прехорошенькая была! Сам пан с девчонками не развлекался, стражникам своим отдавал, но наблюдать любил; Миклош, как старший над всеми, конечно, первый начинал. Сначала непривычно было при всех-то... Да и неподвижный взгляд пана смущал. Потом Миклош приспособился: чарку самогона опрокинет - и трава не расти...
   О том, что потом делал пан со своими жертвами, Миклош старался не вспоминать. Магистр великого "Ордена черных колдунов" знал, что делает!
   Некоторое время спустя Миклош отворил дверь, пропуская вперед Юлию. В нем говорило не воспитание, а инстинктивная боязнь зверя чувствовать кого-то у себя за спиной, пусть даже это - просто молодая женщина. На молчаливый вопрос пана Миклош только пожал плечами.
   - Видимо, с хлопчиком мы тоже опоздали!
   В глазах Зигмунда зажглись зловещие огоньки.
   - Достань мне этого байстрюка хоть из-под земли! Головой отвечаешь. Учти, Миклош, ещё одна такая ошибка - самолично твое сердце из груди вырву!
   Побледневший Миклош попятился назад к двери, будто пан уже занес над ним свой острый кинжал. Для того чтобы представить, как ясновельможный это сделает, старшему охраннику не нужно было даже напрягать свое воображение; суметь бы забыть то, что он видел наяву!.. Он выскочил в коридор, вытер пот и перекрестился: кажется, он опять получил отсрочку...
   Между тем пан Зигмунд стал расспрашивать дочь.
   - Юлия, расскажи-ка мне поподробнее, как умер Епифан?
   - Не знаю.
   - Как же так? А Вальтер говорил, что ты при этом присутствовала.
   - Когда Вальтер его, мертвого, осматривал, я действительно была, а вот как это случилось - уволь!
   - Ну, не странно ли, что умер вдруг здоровый мужик, который никогда на болезни не жаловался?.. Попробуй вспомнить все, не торопись, расскажи по порядку.
   - Беата... Она провинилась передо мной. Хотела присвоить кое-что, принадлежащее мне...
   - Хочешь сказать, украла?
   - Не совсем. Правильнее так: она украла мое право быть первой. Я и отдала её Епифану. Или прикажешь церемониться с обнаглевшей служанкой?!
   В голосе Юлии появились истерические нотки: она всегда знала, чем пронять отца, но не возмущение зарвавшейся служанкой в ней говорило, - та получила свое сполна, - а боязнь, что отец докопается до подробностей её отношений с Яном. Она позволяла деревенскому парню, слуге, обращаться с собой, как с последней продажной девкой!
   - Хорошо-хорошо, не должна... Продолжай.
   - А это все...
   - Как - все?!
   - На другой день я проснулась, ко мне зашел Вальтер и сказал, что Епифан умер от разрыва сердца... Он, видимо, перестарался с Беатой: у неё были вывернуты руки и даже спина искусана. Сам догадайся, что мог с ней делать Епифан... Он же был зверем!
   - Но, заметь, преданным зверем. Он никогда бы не напал на своего хозяина... Что еще?
   - С Беатой случилась истерика, и Вальтер дал ей успокоительное. А потом она попросила у меня прощения. Ползала на коленях, целовала ноги... Так, знаешь ли, трогательно. Если разобраться, она - просто дурочка...
   - Но что все-таки случилось с Епифаном?
   - Говорят же тебе: умер! Похоронен на заднем дворе.
   - Кто видел, как он умер?
   - Не знаю!
   - Ладно, а где Ян?
   - На кухне. Я посылала его помочь Марии.
   - Миклош, сходи-ка на кухню. Если его там нет, спроси, кто и когда его в последний раз видел?
   Миклош поспешно вышел.
   - Если он все ещё там, будем надеяться, Миклош его отыщет...
   Пан Зигмунд взял в руку висевший на груди тяжелый серебряный крест.
   - Посмотри на него, Юлия, внимательно посмотри... Вглядись, вспомни: ты пришла к Епифану. С кем?
   Глаза Юлии затуманились, лицо побледнело и приобрело растерянное выражение.
   - С Яном... заставил... не знаю как.
   - Рассказывай: что он сделал, когда вы пришли?
   - Посмотрел на Епифана долго... страшно... Епифан упал, не шевелится... Ян снимает Беату... Она в обмороке. Ян несет её на руках. Пришли в мою комнату. Он говорит: "Охраняй!" Уходит. Возвращается с Иваном...
   Юлия наморщила лоб, лицо её мучительно исказилось.
   - Не могу. Не помню. Все расплывается.
   Пан Зигмунд провел ладонью перед её глазами.
   - Достаточно. Отдохни, приди в себя... Юлия, то, что я тебе сейчас скажу, очень важно...
   Но Юлия медленно приходила в себя, точно никак не могла проснуться. Она тряхнула головой, провела ладонью по волосам: только теперь на её лицо стали возвращаться прежние краски.
   - Ты что-то хотел сказать важное? Разве я ещё не все знаю?
   - Юлия, твой тон сейчас неуместен... Да, я занимался твоим воспитанием так, как считал нужным: узнавать, откуда берутся дети, вовсе не обязательно в брачную ночь и приходить от этого в ужас... Сейчас не об этом. Хочу поговорить с тобой о моем камердинере. Теперь уже бывшем.
   - Он - умер? Не правда ли, ты его не очень жаловал?
   - Ты наблюдательна. Более того, я его ненавидел. И вообще, он не тот, за кого себя выдавал. Думал, я его не узнаю.
   - Так кто же он все-таки?
   - Он - настоящий владелец этого замка. Граф Федор Головин.
   - Иисусе! Ты давно это знаешь?
   - С самого начала.
   - И только теперь ты его убил?
   - К сожалению, он пока жив; видимо, это моя самая большая ошибка. Хотел напоследок с ним поиграть. Как кошка с мышью.
   - Доигрался... Значит, это мне не приснилось?
   - Что - это?
   - Я не говорила тебе, думала, будешь смеяться... Однажды среди ночи что-то разбудило меня. Иной раз я забываю дверь закрыть на засов. Какая-то темная фигура со свечой в руке скользнула от двери к противоположной стене и отодвинула портрет той седой графини, которая отравила своего мужа. Стена отошла в сторону, оттуда даже потянуло сыростью. Фигура скрылась в ней и стена стала на место. Странно, но я не испугалась и опять заснула. Утром решила, что все это приснилось. На всякий случай я обследовала стену под картиной, но ничего - ни выступа, ни кнопки, ни какой-нибудь щели - не обнаружила.
   - Идиот! - пан Зигмунд хлопнул себя по лбу. - Как же это я не догадался, что выходы из подземелья могут вести прямо в комнаты? На всякий случай, правда, мы обследовали некоторые, но твою, как и зеленую, не трогали. А могли бы задуматься, почему спящие в зеленой комнате гости слышали шорохи и звуки шагов? Пока мы смеялись над якобы слабыми нервами друзей, граф и его помощники - сколько их? - расхаживали по подземному ходу совершенно неуязвимые.
   Вошел встревоженный Миклош.
   - Яна, как и Ивана, нигде нет. Ко всему прочему, пропал Марин, - тот, что охранял левое крыло.
   - А этот как пропал?
   - Не знаю. Полчаса назад я обходил посты, - все были на местах. Сейчас искал Яна и решил заодно навестить Марина, а его нигде нет.
   Пан Зигмунд нахмурился; несколько секунд он размышлял и наконец заговорил:
   - Вот что, Миклош, бери Хмару и скачи в Кропочь, к князю Даниле. Возьмешь для него письмо - я попрошу подмогу. Если людей у него мало, пусть заедет в повит (Повит - уезд (устар. укр.).). А ты, Юлия, бери Крулеву и тоже уезжай. У тетки Роксаны пока поживешь. Как только здесь все успокоится, я дам тебе знать.
   - Отец!
   - И никаких возражений! У меня нет лишних людей, чтобы обеспечить охрану ещё и тебе. А в том, что граф Головин попытается завладеть моей дочерью и иметь возможность диктовать свои условия, у меня больше нет сомнений: слишком крупные ставки в игре! Отсюда поедешь с Миклошем, он проводит тебя до перекрестка. Повернешь влево, там тебе всего шесть верст останется.
   - Да знаю я; ты забыл, сколько раз мы ездили к тетке Роксане?
   - Но теперь ты поедешь одна, а это небезопасно.
   "Стареет отец, - удивленно думала Юлия, прощаясь. - Кто бы раньше мог подумать, что он - такой чадолюбивый? Боится, больше не увидимся?"
   - Погоди, Миклош, - остановил слугу Зигмунд.
   - Пусть Юлия собирается, а ты сходи к Семену - он охраняет парадное и скажи: пусть приведет ко мне гостью. Ту, что приехала с нами... И ради господа нашего, в поездке будь начеку, чтобы никто не помешал тебе вернуться!
   - Не волнуйтесь, ясный пан! <197) Миклош преданно посмотрел в глаза хозяину. - И сам вернусь, и подмогу приведу!
   Через некоторое время пан Зигмунд выглянул в окно: его посланцы уезжали. Юлия ловко правила лошадью, запряженной в двуколку. Рядом верхом ехал Миклош.
   Ясновельможный проводил их взглядом и перекрестился. Поймав себя на этом, он понял, что позволил страху овладеть сердцем; грудь теснили дурные предчувствия - его враг был многолик, неуловим, приближался, горячо дыша в затылок - от его былой беспомощи не осталось и следа.
   "Эх, грехи мои тяжкие! <197) проговорил Зигмунд и опять удивился прозвучавшему в словах сожалению: прежде он терпеть не мог жалеть о том, что прошло.
   - Немало душ я загубил, но бог не оставлял меня своей милостью. Значит, угодно ему было моей рукой проводить прополку в своем земном огороде! Видимо, и богу в раю нужны невинные души, чтобы пополнять ими сонмы ангелов..."
   Стук в дверь прервал его размышления. Вошел охранник Семен - он не то поддерживал под руку, не то подталкивал перед собой молодую девушку с красивым заплаканным лицом. Она рывком освободила локоть и шагнула к пану.
   - Должна поставить в известность, пан Бек, что больше не считаю вас порядочным человеком! Вы обманом завлекли меня сюда. Вы сообщили, что мой жених Федор Головин, по которому я уже год ношу траур, на самом деле жив. Я вам поверила, приехала в эту даль, в родовой замок Головиных, а его хозяином почему-то оказались вы!
   - Отдаю должное вашему горячему темпераменту, но хочу все-таки возразить: в чем вы видите обман? В моем сообщении об удивительном воскресении Федора Головина? Но это правда. Действительно, я - хозяин этого замка, но вы ни о чем таком меня не спрашивали, а я вам ничего другого не говорил.
   - Тогда почему меня держат взаперти?
   - С вами плохо обращались?
   - Нет, - растерянно ответила девушка.
   - Еда оказалась невкусной? Кто-то из слуг вам докучал? На что вы жалуетесь?
   - На отсутствие свободы. По какой причине я её лишена?
   - А зачем вам свобода?
   - Я хочу видеть Федора.
   - К сожалению, этого я вам обещать пока не могу.
   - Хотите сказать, что его нет в замке?
   - Я такого не говорил. Он не только в замке, но и, возможно, сейчас нас слышит.
   - Вы шутите?
   - Отнюдь. Но жизнь жестока, я вынужден следовать её законам. Тут не до шуток. Ваш жених, Матильда, объявил мне войну. Я принял вызов, и потому вы здесь.
   - Как заложница?
   - Как заложница. Как приманка. А после, надеюсь, как военный трофей.
   - Это подло, вы не имеете права!
   - Имею. Я прав, потому что имею право - неплохой каламбур, не находите?.. Граф прячется в подземелье. Оттуда тайными ходами он выныривает как щука на поверхность, хватает кого-то из моих людей и скрывается. Видимо, он их там убивает и съедает. Что это вы побледнели, милая барышня? Считаете, сильно сгущаю краски? Нисколько! Думаю, попадись ему в руки моя дочь, она больше не увидела бы белого света. Так почему я должен церемониться с его невестой?
   Пан Зигмунд схватил Матильду за руку и резко притянул к себе.
   - Он подкрадывается ко мне. Подползает все ближе, чтобы нанести последний удар, и даже не представляет, какой сюрприз я ему приготовил! Какой широкий простор для действий мне открывается! Можно, например, начать медленно пытать его невесту, чтобы она погромче кричала, и так выманить его из норы. Можно убить её, а тело подвесить на видном месте и устроить засаду...
   Матильда вздрогнула: пан Зигмунд усмехнулся:
   - Впрочем, я ещё не решил, что лучше. Ты, Семен, иди на свое место. Постарайся не заснуть до приезда Миклоша с подмогой - от этого зависит твоя жизнь. Обо мне беспокоиться нечего: с таким солидным прикрытием, как мадемуазель Матильда, мы имеем шанс довести свое дело до конца.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Василий Ильич проявил себя талантливым организатором и администратором. Ему удалось уговорить хозяйственного Петра отдать для нужд цирка сложенные у старой бани доски, из которых Аренский с Герасимом соорудили лавки для зрителей. Заметив в очередной раз сожаление о собственной щедрости в глазах старшего Нечипоренко, директор труппы приговаривал:
   - Вернем мы тебе доски, вернем; видишь, "на живую" сколотили. Гвозди вытащим, и опять будут как новые!
   Мальчишки, прежде бесцельно слонявшиеся у заборных щелей, были подключены к оповещению жителей Смоленки об имеющем быть цирковом представлении. У запасливого артиста, по совместительству директора труппы, нашелся даже громадный бумажный моток каких-то билетов. Когда зашла речь о цене за вход, Аренский грустно ответил:
   - Кто что сможет.
   К трем часам дня все было готово. Ольга успела пострелять немного в старом сарае. Совсем немного, чтобы не утомлять и без того измученных стрельбой сельчан. Ровно в три часа пополудни по команде Герасима Алька поднес к губам начищенную мелом трубу и заиграл: "Пора! Пора! Идите со двора!"
   Заклеенные старыми афишами ворота, заново укрепленные артистами, были широко распахнуты. Взорам зрителей представал ряд сколоченных лавок. На натянутую через двор проволоку повесили два куска старого циркового занавеса, которые Ольга обновила найденным в неистощимом мешке Аренского золотым позументом.
   У ворот теперь стоял Герасим в красной атласной рубахе с мотком билетов. Его усы были набриолинены и на концах закручены в колечки; волосы тоже блестели от бриолина, расчесанные на прямой пробор. Именно так, по мнению Ольги, должен был выглядеть цирковой борец и атлет. На её неоспоримые доводы Василий Ильич почему-то фыркал и отворачивался в сторону, чтобы скрыть улыбку.
   Чуть поодаль, нарядная и возбужденная, отчего казалась Герасиму ещё красивее, стояла гордая Катерина. Она уже давно прибежала к артистам и вначале просто наблюдала, как Ольга намазывает фиксатором и расчесывает волосы её возлюбленного. Потом решительно оттеснила девушку.
   - Це и я можу!
   - Катя! - укоризненно глянул на неё Герасим.
   - Чы вам моя помичь непотрибна, - умоляюще проговорила Катерина. - Я тильки трошечки, а?
   - Пусть помогает, - великодушно разрешил Аренский, - у Ольги самой дел невпроворот, ей ещё переодеваться и гримироваться.
   Ольга подчеркнуто безразлично отдала Катерине расческу и грим, опять с удивлением ощущая в себе раздражение против настырной деревенской красавицы, которая протиснулась даже в их цирковую вотчину. Но тут же она со стыдом одернула себя:
   "Не кажется ли вам, Лиговская, что вы становитесь злой, ревнивой и завистливой? Этак вы захотите, чтобы, кроме вас, неповторимой, на свете и женщин больше не было! Будьте, пожалуйста, человеком, а не собственницей и истеричкой!" Так без пощады отругав себя, Ольга успокоилась и взялась за работу, которая, как известно, отвлекает от глупых мыслей.
   Алька был одет в обтягивающее розовое трико и легкие мягкие тапочки. Он помогал гримироваться Ольге, одетой в тот самый огромного размера мундир неизвестной армии, только теперь на неё ещё нацепили рыжий парик и красный нос картошкой.
   Накануне Аренский научил её нескольким клоунским штучкам, не требующим специальной подготовки.
   - Ты будешь выступать с репризами. Как только заминка или пауза, выскакивай и говори. Не волнуйся, если поначалу смеяться не будут. Делай, что хочешь: падай, ногами дрыгай, к зрителям приставай. Женщинам и в любви объясняйся. Главное, говори погромче; даже кричи. Вот так, - Аренский изобразил каркающие скрежещущие звуки.
   - Попробуй. Ничего, получится. Твоим основным номером мы завершим представление: будешь стрелять, стоя спиной, с завязанными глазами, - как договорились. Гордись, это будет гвоздем программы. А первый твой выход после нас с Алькой. Герасим объявит нас, я объявлю тебя, и, пока мы подготовимся к борьбе, ты будешь работать на арене.
   - Алька, - обратился он к сыну. - Помоги Ольге карманы зарядить. Ты, Оленька, если растеряешься или забудешь, что говорить или делать, просто с умным видом сунь руку в карман и вытащи, что попадется. Я помогу тебе это обыграть.
   Первыми пришли мальчишки. Казалось бы, они и так могли наблюдать представление сквозь щели в заборе. Но там, за забором, это было подглядыванием, а здесь внутридейством! Странно было видеть их чинные, серьезные, в подражание взрослым, физиономии. Один из старших мальчиков держал за руку двух братьев поменьше. Он протянул Герасиму три куриных яйца и солидно попросил:
   - Нам тры квытка.
   Герасима предупредили, что за билеты последует оплата натурой, и все же растерялся: что делать с этими яйцами?! На помощь к нему пришла Катерина. Даром, что ли, она стояла тут с плетеной корзинкой! Аккуратно сложив в неё то, что сейчас действительно представляло ценность, - не керенками же получать! - Катерина толкнула Герасима локтем:
   - Чы задримав на посту? Виддай хлопчыкам квытки. Сидайте, иде хочете.
   - Ты это... не очень командуй, - опомнился Герасим, понимая теперь всю важность своей работы.
   Следующими зрителями оказалась семья Нечипоренко, первая приютившая цирковых артистов и оттого в глазах сельчан имеющая неоспоримое преимущество. Их кусок сала Герасим принял уже как само собой разумеющееся и, передав оплату Катерине, споро оторвал семь билетов. Кивая Оксане на сверток со спящей Мотрей, он пошутил:
   - Груднички - бесплатно!
   Вслед за Нечипоренко потянулось все село. В основном, это были женщины с детьми. Многие в трауре, со строгими скорбными лицами. Но были и веселые, ярко одетые молодухи, и совсем девчонки, и подростки, старающиеся казаться взрослыми.
   Одни просто здоровались с Катериной, другие ехидничали, уж не нанялась ли она работать в цирк? Три юные девчушки стрельнули глазами в Герасима и уселись, хихикая и оглядываясь на Катерину. Та продолжала собирать натуроплату с непроницаемым лицом, словно и вправду состояла на службе в цирке.
   Наконец все расселись; продолжались разговоры, лузгание семечек, пока Герасим не закрыл ворота и не встал перед занавесом.
   - Выступают акробаты Василий и Арнольд Аренские! - скороговоркой выдохнул он, чтобы от волнения не заикнуться или не запутаться.
   Катерина не захотела сидеть на почетном месте в первом ряду; она стала за занавесом и, болея за возлюбленного, первая громко захлопала в ладоши. Вслед за нею зааплодировали остальные зрители. Герасим потянул за веревку и открыл правую половину занавеса, Ольга в то же время открывала другую.
   На посыпанный соломой пятачок выскочил Алька и стал быстро крутить колесо на маленьком коврике.
   - Минька! - восторженно выкрикнул кто-то из мальчишек. - Бачь, яке коло, а ты отак не зможешь!
   - Музыку бы! - вздохнул готовый к выходу Аренский. Он не заметил, как при этих словах блеснули глаза у Катерины.
   Василий Ильич пружинисто напрягся, вышел, поклонился зрителям и стал такое вытворять с Алькой, что почтенная публика только испуганно ахала. Он бросал юного артиста и так, и эдак, но в последний момент ловил за ноги или за руки. Причем на лице Альки не было ни страха, ни растерянности. Только улыбка.
   - Який смилый хлопчик! - шептали растроганные селянки. - Ни трохы не боится!
   Они долго хлопали кланяющимся акробатам. Пока Аренский переодевался в борцовскую форму, паузу должна была заполнить Ольга.
   Чтобы огромные клоунские башмаки могли держаться на её ногах, их пришлось просто привязать к щиколоткам. "Грим-уборная" была устроена в сарае, к которому вплотную прилегал занавес, так что зрители, как им и положено, не видели приготовлений и переодеваний артистов; клоун никак не мог от волнения завершить свой туалет. Пауза начинала затягиваться, когда на манеже, наконец, появился клоун.
   А Ольга не успела потренироваться в клоунской ходьбе и потому, из-за мешающих ей ботинок, едва передвигала ноги. В неуклюжей, бесформенной фигуре девушка не угадывалась. Зрители приняли её за неизвестно откуда взявшегося мужика, толстого и трусливого.
   Услышав приветственные крики и зарождавшийся в недрах публики смех, молодая дебютантка вознамерилась раскланяться так, как, по её наблюдениям, делали клоуны в цирке. Она отставила одну ногу в сторону, другую завела за неё и, поклонившись, вдруг упала лицом прямо в солому, потому что сцепившиеся друг с другом огромные башмаки никак не желали расцепляться.