Шкатула Лариса. Замуж - не напасть

   Слышат женщины и последнее слово:
   - Убью!
   После чего Эдик отпускает летчика, переходит улицу и опять усаживается за руль.
   - Конфликт исчерпан, - спокойно говорит он и срывает машину с места. Сегодня он заберет свои вещи.
   Евгения смотрит, как Володя поворачивается и бредет обратно. На мгновение ей становится его жалко, но только на мгновение.
   Она смотрит на часы и не верит своим глазам: с тех пор, как они отъехали от загса, прошло всего пятнадцать минут. Сколько событий в них вместилось!
   В холле фирмы собрался весь коллектив "Евростройсервиса". Лада подносит новобрачным огромный букет цветов.
   - Поздравляем. Это от всех нас.
   Евгения почему-то думала, что Эдика в фирме не любят. Сказывалось, видимо, то негативное впечатление, которое осталось у неё от первых дней знакомства с начальником охраны.
   Мужчины плотной толпой окружили Эдуарда Тихоновича и его жену. Евгения оказалась в стороне и лишь слышит их шумные поздравления.
   - Твоих рук дело? - вдруг слышит она голос Ирины прямо у своего уха.
   Она изумленно оборачивается.
   - Думаешь, мне бы это удалось?
   - Но ты ведь была с ними?
   - Меня пригласили быть у них свидетелем. Меня и шефа.
   - Представляю, как этот радовался!
   - А ему-то что за корысть?
   - Месть. Я его в свое время отшила, вот он и затаился до поры. Ждал момента...
   Евгения не хочет поддерживать этот бессмысленный разговор с озлобленной женщиной. Та даже не пытается подняться над обстоятельствами, встретить их достойно. Только шипит от бессилия, как гадюка на болоте.
   Еще немного, кажется Евгении, и она откроет универсальный секрет: почему одних женщин бросают, а на других женятся? Не всегда на более красивых, более молодых, более умных. И любят их больше тех, которые лишь вопрошают:
   - И что он в ней нашел!?
   - Наверное, то, чего в тебе нет! - хочется ей ответить.
   К счастью, Надя вырывается из мужского кольца, подходит к ней и берет под руку.
   - Пойдем, покажешь, где тут у вас туалет? Нужно хоть немножко привести себя в порядок.
   - За работу, друзья, за работу, - прерывает всеобщее веселье голос президента, - оставим слова поздравленья до вечера!
   - Вечером прошу всех на праздничный ужин в кафе! - перекрывает общий шум голос Эдика.
   "Это называется у них дружеский ужин в узком кругу? - думает Евгения. - Если придут все, окажется, что гостей - не меньше тридцати человек!"
   На деле так и происходит. За столом в основном мужчины, потому немногие женщины окружены особым вниманием. За весь вечер Евгении почти не приходится сидеть - она все время танцует.
   Она думала, что у Ирины хватит ума не прийти на торжество, но главбух приходит. Ведет себя шумно, пьяно и какую цель она преследует, трудно понять. Если только возбудить у Эдика жгучую неприязнь, то своего она добивается.
   С Евгенией опять творится что-то непонятное. Неужели она разучилась веселиться? Но её вдруг начинает неистово тянуть домой, как будто её ждут там маленькие дети.
   В конце концов, она потихоньку удирает, по-английски, не прощаясь.
   После душа, сидя в кресле и просматривая любимую "Комсомолку", Евгения вдруг вспоминает Юлию. Как там поживает Серебристая Рыбка? На часах половина десятого. Время для телефонных звонков не очень подходящее, но рука её продолжает тянуться к телефонной трубке, а внутренний голос успокаивает: "Если сразу у них не ответят, значит спят. Положи трубку, а уж завтра, в урочное время, позвонишь!"
   Трубку берут сразу, и Евгения слышит голос Юлиного мужа.
   - Роберт, вы меня помните? Мы недавно вместе отдыхали в "Жемчужине".
   - Конечно, Женечка, разве можно вас забыть?
   - Я, наверное, поздно звоню? Извините, но почему-то именно сегодня мне захотелось поговорить с Юлей.
   Она немного волнуется и потому не сразу воспринимает сообщение Роберта.
   - Юля в больнице. В реанимации...
   Глава семнадцатая
   Наверное, если бы Юлия лежала в общей палате, Евгения её ни за что бы не узнала, так изменилась Серебристая Рыбка. А называется её диагноз и просто, и сложно: попытка самоубийства путем вскрытия вен. Евгения думает, что она бы предпочла снотворное. Чтобы порезать себе вены, надо иметь или невероятное хладнокровие, или психический сдвиг.
   И врачи, и её муж остановились на втором и собираются, как только Юлия придет в себя, активно заняться её лечением. Психиатрия достигла в наше время больших успехов!
   Юлия лежит одна в большой, светлой палате. Роберт - человек денежный. Наверняка здесь в действии платная, вернее, высокооплачиваемая медицина.
   Кровать у неё импортная, со всевозможными рычагами и колесиками. Капельница непривычной, суперсовременной формы.
   И среди этого всего сервисного великолепия - Юлия, бледная, обескровленная и такая беззащитная, что у Евгении сжимается сердце. Она замирает у порога и чувствует: никакие, подходящие к случаю слова не идут ей на ум. Что можно сказать человеку, вернувшемуся с того света? Насильно.
   Юлия смотрит на неё безо всякого выражения, так что Евгения не понимает: то ли она посетительницу не видит и просто смотрит перед собой, то ли она потеряла так много крови, что у неё не хватает сил на какое-нибудь движение.
   - Входи, Женя, - говорит Серебристая Рыбка так тихо, будто шелестит по палате легкий ветерок. - Я тебе рада.
   - Понимаешь, вчера меня будто что-то кольнуло, - торопливо начинает объяснять Евгения, - так вдруг захотелось тебя увидеть. Смешно, да, ведь мы провели вместе всего три дня...
   - Это неважно, - шепчет Юлия, - можно прожить вместе целую жизнь и не стремиться увидеть друг друга... Врачи гордятся, что меня откачали. Вот только зачем?
   - И что ты решила делать дальше? - спрашивает Евгения, присаживаясь на стул возле кровати. Сколько раз ей говорили, что деликатные разговоры надо начинать издалека, а не вот так, в лоб, но она все не учится. - Будешь продолжать попытки свести счеты с жизнью, пока какая-нибудь не окажется удачной?.. Какое дурацкое слово - откачали! Можно подумать, что ты тонула.
   К дипломатии у нее, положительно, нет никаких способностей!
   - Пожалуй, на второй раз меня не хватит, - покачивает головой Юлия, и тут же её лицо словно сводит гримаса боли. - Я больше не могу даже любить своих детей - из-за них погиб Левушка. Неужели его смерть сделала их счастливыми?
   - Значит, ты не думала, каково им будет без тебя?
   - Не хуже. И не лучше. Моим детям повезло - у них есть две здоровые, энергичные бабушки, которые следят за их воспитанием и передают друг другу, как эстафету...
   Попытавшаяся было приподняться Юлия, бессильно опускается на подушку и на лбу её выступает испарина.
   - Видишь, совсем ослабела. Женечка, ты хотела узнать, есть ли выход из моего положения? Нет, мой ангел! Жить рядом с ними я не могу, а умереть мне не дают...
   Она шевелит перебинтованными запястьями. Физраствор из капельницы медленно вливается в синие, проступающие сквозь тонкую кожу вены. Медики будто хотят постепенно заменить им порченую Юлину кровь.
   Бедная Серебристая Рыбка! Может, та Евгения, которая много лет плыла по течению жизни, покорно принимая удары судьбы, тоже смирилась бы и согласилась со словами Юлии, что ничего поделать нельзя и она - человек конченный. После следующей неудачной попытки её просто запихнут в сумасшедший дом и с помощью лекарств усмирят навеки.
   И она говорит с неожиданной верой:
   - Мы обязательно что-нибудь придумаем, Серебристая Рыбка!
   - Ты придумала мне красивую кличку, - пытается улыбнуться Юлия. Наверно, я в прошлой жизни и вправду была рыбой. Насчёт меня не бойся, хуже уже не будет...
   - Мне не разрешили с собой долго разговаривать, - сожалеет Евгения, а обещанные пять минут прошли. Завтра я приду к тебе опять. Постарайся выглядеть получше.
   Из больницы она едет к матери, где успевает разобраться со своим отпрыском, который спит до половины двенадцатого - в школу ему во вторую смену. Любящая бабушка бережет покой внука, не думая, что тем самым кохает его лень.
   - Он ещё вечером сделал уроки! - слабо отбивается вера Александровна. - Пусть поспит, пока есть возможность. Чего хорошего просто так по улицам слоняться!
   Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.
   - Зачем ты его балуешь? - сердится Евгения. - Посмотри хотя бы на эти лапы - сорок четвертый размер! Рост - сто восемьдесят! А ты до сих пор с ним нянчишься!
   - сама удивляюсь, - соглашается Вера Александровна, - уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он - настоящий ребенок.
   - Спасибо!
   - Не обижайся. Таков удел всех бабушек: любить внуков больше, чем детей.
   К Юле в больницу Евгения летит, как на крыльях. Она купила букет изумительных темно-бордовых роз - когда человек смотрит на красивое, он быстрее выздоравливает. Она накупила витаминов: гранатов, орехов, винограда - всего, что обновляет кровь и восстанавливает иммунитет - специально прочитала для такого случая популярную литературу.
   У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила - вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!
   Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.
   - Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?
   - Юлия умерла, - говорит он и плачет.
   - Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива...
   Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"
   Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое - смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!
   До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.
   Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"
   Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру - у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему... Господи, если бы так было!
   Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.
   - Жень, опять ты не закрыла дверь!
   Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:
   - Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!
   Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.
   - Жека, у тебя ничего не случилось?
   - Юля умерла, - глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.
   Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.
   - Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!
   - Зачем ей углы? - в недоумении престает плакать Евгения.
   - Нечем было упереться, вот её и раздавили.
   - Откуда ты знаешь, что её раздавили? - продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова - он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать...
   - Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили...
   - Он сам прыгнул.
   - Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.
   - Напридумывал! - бурчит Евгения, и идет умываться в ванную. - На рисунок посмотрел и сразу все понял!
   Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.
   - Успокоилась? - насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.
   - ты вообще зачем пришел? - сварливо спрашивает она. - Книгу принес?
   - Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла... А признайся, разве тебе не хреново?
   - Какой ты грубый, Аристов! - подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. - Что тебе от меня надо?
   - Ничего не надо! - злится он. - Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!
   И плюхается в кресло напротив.
   - Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.
   - Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких... Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине...
   - Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки... И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?
   - Нет, - растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы - действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!
   - Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.
   - Скотина ты, Аристов!
   - Скотина, - соглашается он и тяжело вздыхает. - Я - как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.
   Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.
   - А жизнь проходит! - с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.
   - Только не плачь, пожалуйста! - просит он. - Ты рвёшь мне сердце.
   А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!
   - Поцелуй меня, Толя! - тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?
   Он, только что сидевший в позе обречённого, подхватывается и недоверчиво смотрит на неё: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живёт в другом измерении, там время идёт гораздо быстрее...
   Аристов встаёт с кресла, но не бросается к ней, а осторожно подходит и обнимает за плечи, поднимая её к себе. Как изнывающий от жажды в пустыне, он хочет продлить удовольствие, чтобы напиться надолго - кто знает, когда ещё встретится оазис? Касается губами её шеи, глаз и только потом приникает к губам. Как мучительно сладок этот поцелуй! Но что с Толяном? Почему он пытается отстраниться от неё, как будто длить мгновение ему невыносимо?
   До сих пор в их отношениях Евгения плыла по течению. Вернее, от Толяна исходила инициатива, а она старалась её погасить.
   Теперь, похоже, смерть Юлии произвела в её душе переворот. Всё заботы Евгении о добром имени, надуманные обязательства перед Ниной Аристовой отошли на второй план. Осталась тревога: значит она тоже смертна - сегодня живёт, а завтра может не быть? Тогда зачем же позволяет другим вмешиваться в сою судьбу? Чтобы тоже когда-нибудь прыгнуть с балкона?
   Кто эти зловредные другие? Никто теперь на неё не давит, и нечего рассуждать с таким надрывом! Она - сама себе хозяйка! Вот только Аристов... Смотрит на неё своими глазюками цвета речного омута. Собственно, она не совсем уверена, что омут именно такой - серо-зелёный, но сравнение ей нравится. Наверное, потому, когда Евгения долго смотрит в его глаза, кажется, что куда-то затягивает, кружится голова, не хватает воздуха... В таком омуте должны водиться черти. Вот только тишины ему не хватает. Скорее, наоборот: именно тишина и настораживает. Это означает: жди неприятностей!
   - Ты дверь закрыл или оставил открытой? - как бы между прочим спрашивает она.
   - Конечно, закрыл. Попробуй оставить открытой, сразу набежит куча мужиков!
   - Что ты имеешь в виду?
   Холодность её тона беспокоит Толяна, и глаза его потихоньку теряют колдовскую зелень, приобретая сталь. Нельзя с нею расслабляться!
   - Имею в виду только то, что ты слишком многим мужчинам нравишься!.. До чего ж ты, Лопухина, ежиха колючая! Чуть прикоснись, - фыр! - и иголки наружу!
   Ну, вот, опять она все испортила. Хотела же по-хорошему. А вообще, чего она хотела? Расслабиться и уступить? И тут же посмеивается про себя: глупый, он упустил момент! Теперь когда ещё она так размякнет, чтобы подобная мысль могла прийти ей в голову!
   - Хочешь кофе? - вежливо спрашивает она - пора и вспомнить про обязанности хозяйки!
   - Канэшна хачу! - обрадованно соглашается он, копируя грузинский акцент.
   Два дурачка! Даже прикалываются одинаково.
   - Сюда принести или пойдем в кухню?
   - В кухню. Здесь у меня такой расслабон начинается, что я боюсь не выдержать.
   - Ничего не бойся, я выдержу! - самоуверенно обещает она.
   - Выдержишь?
   - Одной левой!
   Опять она попадается на собственную удочку! Чего хвастаться? Разве не была только что она в его объятиях и млела от желания? А он вдруг шагает к ней, берет за плечо и, неуловимым движением делая подсечку, бросает на диван. Одной рукой держит её, а другой преспокойно начинает раздевать.
   - Выдержишь?
   - Что ты делаешь? - придушенным голосом возмущается она, не в силах освободиться.
   - Хочу наказать самоуверенную девчонку!
   - Пусти, я больше не буду! - пугается она.
   - почему ты уверена, что все зависит только от тебя? Что лишь ты сильная и мужественная - держишь ситуацию под контролем? А я? Каких усилий это стоит мне?
   - А кто тебя заставляет ко мне приходить?! - со слезами в голосе кричит она.
   - Любовь заставляет! - тоже кричит он.
   Отпускает Евгению и утыкается лицом в её волосы. Так они лежат, без слов, пока она не отодвигает Толяна от себя и, застегнувшись, встает с дивана.
   - Так и будем причитать?
   Аристов вскакивает.
   - Блин, хозяин жизни! Быть рядом с любимой женщиной - и то не может!
   Он опять берет в руки рисунок.
   - Может, и мне, как этому парню?
   С каким удовольствием влепила бы Евгения плюху по этой растерянной физиономии. Такой, действительно, блин, крутой, а в самом главном деле разобраться не может!
   Она выхватывает у него набросок, чтобы разорвать его, и он лишь в последний момент успевает остановить её руку.
   - Я пошутил. Подари мне этот рисунок, пожалуйста!
   - Подарю, если ты сейчас же уйдешь!
   Он покорно кивает, вызывая у неё прилив ярости.
   - Я знаю, чего ты боишься, - говорит она в спину неохотно уходящему Толяну.
   Он останавливается, и Евгения видит, как напряглась его шея.
   - Кто тебе сказал? Что ты знаешь? - спрашивает он, стремительно обернувшись, и подается в её сторону, отчего она невольно отшатывается и прячет голову в плечи. - Говори!
   О чем говорить? О том, что она все узнала от его жены? Непонятно, почему он так рассвирепел? Кричит на нее...
   - Не скажу!
   - Почему? - растерянно смотрит он.
   - Потому что ты орешь на меня, будто я в чем-то провинилась!
   - Извини, - он целует её пальцы, - но ты сразу ткнула в самое больное место, вот я и взвился.
   - Ладно, прощаю тебя... Ты боишься, что Нина опять полезет в петлю.
   - Боюсь, - растерянно подтверждает он.
   - Выбрось эту глупость из головы!
   - Хочешь сказать, что такую попытку она больше не повторит?
   - Ничего такого я гарантировать не могу. Врачи говорят, тот, кто попробовал хоть один раз лишить себя жизни, опять войдет в эту дверь.
   - Значит, ничего нельзя сделать? - спрашивает он с отчаянием.
   - Не знаю. Может, надо посоветоваться с психотерапевтом? Знаю одно: от тебя уже почти ничего не зависит. Нина считает, что испортила тебе жизнь. Будем надеяться, её не толкнет на такой поступок чувство вины...
   Бедный Аристов! Неизвестно, кому сейчас из них хуже: ей, что сидит одна в четырех стенах. В воскресенье. Или ему, на всю жизнь приговоренному к женщине, которую однажды взялся защищать. Можно было бы долго убиваться по этому поводу, но, как всегда, звонит телефон - главный отвлекатель Лопухиной от дурных мыслей.
   А звонит Роберт. Муж Серебристой Рыбки.
   - Завтра похороны. В десять часов. Приходите.
   - Ты ко мне - на "вы".
   - Я имею в виду тебя и Виталия.
   - У него другой телефон, и мы не общаемся.
   - Ты, Женя, отчаянная женщина. Разве можно бросаться такими мужиками?
   - Какими - такими?
   - Надежными. Крепкими. Поверь мне, сейчас таких мало.
   Она вслушивается в его голос: никаких трагических нот. Как будто, не любимая жена умерла, а... а... вагон с лесом в пути задержался! Евгения диктует ему телефон Виталия и ужасается про себя: неужели со смертью человека в жизни его близких не ощущается пустоты? Или они тут же эту пустоту стремятся заполнить? И уж совсем добивает её предложение Роберта:
   - Может, давай как-нибудь встретимся, поужинаем, повспоминаем?
   Что вспоминать? Проведенные вместе три дня? Или Юлию, которая уже тогда говорила о безысходности своей жизни?
   - Ладно, встретимся как-нибудь, - внешне бесстрастно соглашается она.
   - так завтра приходи, не забудь! - напоминает ещё раз Роберт и вешает трубку.
   Будто приглашает на банкет! С ума можно сойти! Она берет в руки гитару. Недавно в сборнике молодых поэтов она отыскала одно стихотворение, которое поразило её своей выразительностью и откровенностью. Сейчас она подберет к нему музыку и... Опять звонит телефон - её главный отвлекатель от серьезных дел!
   - Женя, как ты смотришь на то, что мы с Эдиком зайдем к тебе в гости?
   - Заходите, - говорит она, вздыхая про себя - подруги, даже любимые, не всегда могут приходить кстати.
   Они приходят оживленные, загорелые. Эдик вручает Евгении большую морскую раковину.
   - Презент!
   - Мы только приехали, - рассказывает Надя. - Оказывается в гостинице сидеть просто невыносимо. Внизу ресторан и через открытые окна бьет по ушам громкая музыка: то про завязанные узелки, то про женщину, которую и ему бы...
   - Кому? - не понимает Евгения.
   - Ну, тому мужику, который все время повторяет: ах, какая женщина, мне б такую!
   - А-а-а...
   - Дело в том, что рядом с домом, в котором мы останавливались, был бар, и там сутками громыхала музыка, и тоже о том же! В конце концов стало казаться, что наша кровать стоит прямо на эстраде. От музыки, причем оглушающей, не было спасения нигде. Ее слышно было на пляже, в горах, где мы было попробовали укрыться, в кафе, на теннисном корте... Словом, захотелось чего-нибудь потише...
   - У нас прямо-таки мечта появилась, - продолжает её муж, - посидеть где-нибудь в прохладной комнате, попивая хорошее вино, - он ставит на стол красивую бутылку, - при свечах...
   Надя роется в сумочке и достает упаковку свечей в прозрачной обертке.
   - магазин уже закрывался. Еле упросили продавщицу, чтоб нам их продала. Думали, вдруг у тебя нет?
   - При свечах, - Эдик укоризненно смотрит на жену, которая перебила его монолог, - и чтобы музыка звучала негромкая: брень-брень...
   - А я сразу сказала, - не выдерживает Надя, - этот оазис - у Женьки в квартире. Играет она на гитаре, говорю, заслушаешься!
   Как бы ты не бился за свою свободу, от соседствующего с тобой на планете человечества не отгородишься! Все равно, у тебя остаются обязанности. Например, быть гостеприимной. И не показывать друзьям, что именно сейчас ты бы хотела совсем другого - просто побыть одной!
   Глава восемнадцатая
   Дверной звонок буквально вытаскивает Евгению из душа. Она только что пришла с работы. Правда, подвезли её до дома Эдик с Надей, но и короткий путь в машине дал ей почувствовать силу солнца, которое и в сентябре, кажется, не потеряло своей мощи и жарило по-летнему, за тридцать.
   - Женя, - нерешительно говорит, входя в открывшуюся дверь, соседка Кристина. - Там не тебя зовут?
   - Где - там? - изумляется Евгения.
   - Посреди двора стоит какой-то вдрабадан пьяный мужик и орет: "Женя! Лопухина!" По-моему, я видела, как он выходил из твоей квартиры.
   Евгения краснеет.
   - Извини, Кристя, я сейчас!
   И бежит в комнату Никиты, которая выходит окнами во двор. Соседка, осторожно прикрыв за собой дверь, уходит.
   О, Господи! Во дворе стоит пьяный Аристов. И кричит.
   - Женя! Лопухина!
   Всю фамилию ему произнести трудно, потому он выкрикивает её в два приема:
   - Лопух-хина!
   Что звучит прямо издевательски.
   Евгения впрыгивает в спортивные тапочки и бежит к лифту. Кристина, которая специально оставила открытой дверь, и её караулила, спешит следом.
   - Женя, - говорит она, слегка запыхавшись, тебе одной ни за что с ним не справиться. У меня опыт, я знаю. Главное, ни в чем ему не перечить. Они, пьяные, знаешь, какие дурные!
   Еще этого ей не хватало! С какой стати она станет возиться со всякими пьяницами, которые позорят её на весь двор! А на него, между прочим, выходят окнами четыре многоэтажных дома.
   - Же-ня, - дебильно улыбается ей Толян. - Пришла. А я зову, зову... Устал.
   Он выпускает из рук молодое деревце, за которое до сего момента успешно держался, и пытается сесть на землю. Впрочем, движения у него настолько замедленные, что Евгения и Кристина успевают с двух сторон подхватить его.
   Аристов некоторое время послушно передвигает ноги, а потом вдруг спохватывается и с пьяной подозрительностью спрашивает: