Шкатула Лариса. Жена русского пирата

   - Знаю. И все-таки мое решение останется неизменным.
   - Куда же ты пойдешь?
   - В мужской монастырь, на гору Афон.
   - Наши деньги... Разделим поровну, - заторопился Григорий.
   - Не надо поровну. Я возьму немного, чтобы внести свою долю в монастырский кошт... Тебе они больше понадобятся!
   Друзья бросились друг другу в объятия.
   - Ну-ну, Грицко, - похлопал его по плечу Андрей, - когда-нибудь всему приходит конец... Я буду молиться за твою удачу!
   Выехали они чуть рассвело, на телеге, запряженной Мушкой. У поворота на станицу спрыгнул с телеги и распрощался с ними Андрей. В последний момент он вдруг что-то вспомнил и подозвал к себе Яна. Полез под рубаху и снял с груди ладанку.
   - Вот возьми, это Олесина. Она очень верила в её чудотворную силу, а в лес пошла и надеть забыла... Бери, - потребовал он, видя нерешительность Яна, - у меня ещё медальон с её локоном остался... Прощайте все, не поминайте лихом!
   Он повернулся и, не оглядываясь, зашагал по дороге.
   В станице уже все знали. Отец Светланы - Павел Семенчук - кинулся к Григорию с соболезнованиями. Бричка, на которой приехал священник, стояла в его дворе. Мужчины смахнули слезы и сразу приступили к деловому разговору.
   Григорий ещё делал распоряжения по хозяйству, а маленькая хатенка Семенчуков уже наполнилась радостными детскими криками. Целая ватага ребятишек высыпала во двор и стала укладывать вещи на телегу. Отец слушал хозяина.
   - ...Гнедка из Новороссийска Алексей пригонит - он сейчас в порту амбалит. Не забудь забрать!
   - Хлопчик едет с тобой?
   - Только до большака, дальше ему в другую сторону...
   У большака Ян спрыгнул с брички, Григорий стегнул Гнедка, и некоторое время спустя только взметнувшаяся дорожная пыль ещё напоминала о нем... Янек привычно забросил на плечи нехитрые пожитки и ступил на путь к своей заветной мечте.
   - Янек! Янек! - вдруг услышал он позади далекий девичий голос.
   Он недоуменно оглянулся - его догоняла... Светлана!
   - Янек, - она запыхалась от бега и тяжело дышала. - Хоть и коротким путем бегла, а уж думала, не догоню... Визьми меня из собою у Москву!
   - Зачем тебе Москва?
   - Учителкой хочу буты.
   - А папка-мамка тебя отпустили?
   - Не-а... Я Ваньку просыла - ему щисть рокив - шоб батькам усе переказав.
   - Глупая ты девчонка! У меня ж там ни друзей, ни родных - голову преклонить негде!.. А до Москвы, может, сто дней придется добираться!
   - Так гуртом и веселей! Ага? А шо хутор? Из тоски задушитыся! Диты выросли! Я у их лета вже колыски качала, пускай и воны пороблють! Визьмешь, а?
   - Что мне с тобой делать? - вздохнул Ян, хотя в глубине души был рад и правда, вдвоем веселее!
   - Хорошо, только чтоб никаких слез и жалоб! Будешь хныкать, обратно отправлю! Поняла?
   - Ага!
   @GLAVA = ГЛАВА 15
   Наташа Романова держала в руках фотографию девушки, едва достигшей возраста, позволявшего её так называть. В манере, с которой она облокотилась на тумбу в форме греческой колонны, ещё сквозило явное подражание взрослым женщинам, а губы едва сдерживали рвущийся наружу смех. На холсте позади неё виднелось море, сбоку - развалины Колизея, что, видимо, по задумке фотографа должно было напоминать отдых в Греции.
   Фотопортрет, вне сомнения, удался. Девушка не успела - или не захотела? - выпрямиться и застыть, изобразив заученную улыбку; она - вся движение, вся - свежая, чистая юность. На обратной стороне снимка пометка фотографа: "Кн. Лиговская, 1915 год". "Кн." - значит княжна.
   Три года назад, прогуливаясь по Петрограду - тогда Наташа ждала ребенка и врач посоветовал ей побольше гулять, - она проходила мимо дома, в витрине которого на первом этаже красовалась когда-то эта самая фотография. Теперь здесь не было никакой вывески (что-то вроде "ателье Самойлова"); дверь оказалась наглухо закрытой, и не было ничего, что указывало на присутствие за нею живого существа. Наташа для верности все же толкнула: заперто! Она разочарованно отошла прочь, как вдруг дверь отворилась, и, сверкнув стеклами пенсне, из неё выглянул какой-то старик.
   - Барышня, что вы хотели? - сипло спросил он и, увидев живот, поправился: - Пардон, мадам!
   - Может, я зря пришла, это было так давно... - замялась Наташа. Видите ли, раньше здесь было фотоателье, и пять лет назад в витрине висела одна фотография...
   Лицо старика осветила радостная улыбка.
   - Ax, мадам, как я рад! - он галантно отступил в сторону, широко открывая перед нею дверь. - Сейчас никого не интересуют фотографии. Люди хотят есть, но я надеюсь, вы не пожалеете о своем приходе!.. В витрине висели лучшие мои работы! У меня не поднялась рука их уничтожить...
   Старый фотограф - правда, пять лет назад он вовсе не выглядел стариком! - все говорил и говорил, словно вырвавшийся из камеры-одиночки пленник, между тем бросая мимолетные изучающие взгляды на её лицо.
   - Мне кажется... Вы у меня не снимались?
   - Нет... Я проходила мимо... Запомнила, потому что наш цирк гастролировал тогда в вашем городе. Подруга сказала про тот снимок, что мы похожи...
   Наташа лепетала наспех придуманную историю, уже раскаиваясь в своей неосторожности: ведь Саша предупреждал! Он просто запретил ей отыскивать кого бы то ни было из знакомых, а если найдутся сами, уйти от любых попыток сблизиться, как будто они обознались... Фотограф почувствовал её растерянность и смятение и подчеркнуто безразлично отвел глаза.
   - Мадам хочет купить фотографию? Сейчас поищем!
   Старик прошел за перегородку, и Наташе было слышно, как он передвигает коробки, шуршит какими-то бумагами и повторяет:
   - Тысяча девятьсот пятнадцатый... Тысяча девятьсот пятнадцатый... Вот он, голубчик!
   Он вынес большую картонную коробку с фотографиями.
   - Сами будете искать или помочь?
   - Сама!
   Наташа действительно нашла её почти сразу. Торопясь уйти, она сунула старому фотографу крупную ассигнацию. Тот нерешительно взял деньги. Чувствовалось: он борется с собой, но голод в его глазах и царящее в мастерской запустение говорили о его крайней нищете. Он проводил посетительницу до двери и сказал в её прямую напряженную спину:
   - Не беспокойтесь... княжна, я никому не скажу!
   Муж Наташи, однако, этим вовсе не успокоился. За два года их жизни в Петербурге он успел понять, как мало ценит человеческие жизни новая власть. Запущенная ещё в 17-м году огромная жестокая машина без напряжения перемалывала людской поток, захватывая острыми зубьями всякого, кто осмеливался подойти поближе и заглянуть в её зияющее ненасытное нутро. Не было ни правых, ни виноватых: были неосторожные. И Александр не хотел видеть среди них свою жену. Любимую жену!
   Училище морских офицеров для нужд республики производило ускоренный выпуск командиров боевых кораблей, так что к этому времени Романов уже служил на судне, получал паек и вполне мог обеспечить беременную супругу. Оставалось только поместить её в безопасное место. По возможности безопасное... Сегодня её узнал фотограф, а завтра - какой-нибудь дворник, благодаря служебному рвению доросший до управдома.
   Романовы из Петербурга переехали в Москву. Собственно, переехала одна Наташа. Александр продолжал жить на судне, где он служил капитаном второго ранга - высокая должность для двадцатичетырехлетнего моряка. Большевиков не пугала молодость своих бойцов, заботила чистота рядов; если бы кто-то из них мог только предположить, что жена кавторанга с крейсера "Смелый" Наталья Сергеевна Романова не сирота, выросшая в детском приюте, а княжна Ольга Владимировна Лиговская... Александр боялся об этом даже подумать!
   Причина их переезда выглядела вполне уважительной: предполагаемые роды молодой жены Романова ожидались тяжелыми, и в Москве её взялся наблюдать лучший в России врач-педиатр. В конце концов, за что бьются большевики? За то, чтобы каждый гражданин страны Советов мог иметь все самое лучшее!
   Как ни странно, переезд в столицу благоприятно отразился на частоте встреч молодого моряка с его женой. Теперь при необходимости ехать в столицу с документами или по другой служебной надобности командир крейсера отправлял с поручением Романова, добавляя оправдание - кому бы понравились эти постоянные визиты к начальству! - словно невзначай:
   - А заодно и с женой повидаешься!
   Неожиданно "штатного вестника из Петербурга" заметили в Реввоенсовете: военкому по морскому флоту срочно требовался помощник. Он устал от дилетантов, которых товарищи по партии подсовывали ему словно документы с пометкой "надежно". Но даже самые надежные и преданные делу большевики не могли руководить флотом без специальных знаний. Военком заприметил знающего, расторопного морского офицера Романова и затребовал его в свое распоряжение, не слушая возражений молодого кавторанга о полной неспособности к кабинетной работе.
   Семье Романовых выделили огромную, с их точки зрения, квартиру из двух комнат с высокими потолками и камином, ванной комнатой и кухонькой, очевидно, перестроенной бывшими хозяевами из кладовой.
   К тому времени дочери Романовых Оленьке исполнилось два месяца. Комната, которую они прежде снимали, была крохотной, а на кухне с утра до позднего вечера толклись по очереди восемнадцать хозяек. Если бы можно было никогда не выходить на эту кухню...
   Сообщение Александра о новой работе и о своем - наконец-то! - жилье всколыхнуло Наташу до глубины души. Одна мысль билась в её уставшей от убогой коллективной жизни голове: "Не может быть!"
   - Может! - смеялся её муж, пока она лихорадочно одевалась, чтобы тут же бежать и смотреть эту самую квартиру!
   Теперь главным в заботе Романова о семье было раздобыть дрова для камина. В "теплой" комнате они спали, ели, растили Оленьку и долго не замечали взглядов, какие бросали на них соседи по дому. Правда раскрылась Александру случайно в разговоре с сослуживцем - офицером Реввоенсовета Василием Альтфатером. Молодые люди с первого взгляда почувствовали друг к другу симпатию, переросшую в приятельские отношения. Однажды Василий отвел его в сторонку и сообщил звенящим от волнения шепотом:
   - Я сегодня изучал документы по Кронштадтскому мятежу. Представь себе, Антоненко расстреляли совершенно незаслуженно, он не виноват!
   - Мы на судне спорили об этом... Ходили слухи, что он просто попался прокурору Данишевскому под горячую руку!
   - Ты его знал? - Альтфатер изучающе глянул на Александра.
   - Откуда? - удивился тот. - Я впервые услышал о нем, когда подавляли мятеж и первая попытка закончилась провалом...
   - Однако не было бы счастья... - хмыкнул Василий.
   - Какое тут может быть счастье?! - рассердился Александр. - Человек безвинно погиб!
   - А разве у вас плохая квартира?
   - При чем здесь... Хочешь сказать, что в ней жила его семья?
   - Хочешь сказать, что ты об этом не знал?
   - Не знал... Мне дали направление, я зашел за ключами...
   - А наши-то до сих пор уверены, что ты знал. И по углам шушукаются: мол, из молодых, да ранний, живет в квартире Антоненко как ни в чем не бывало! Уж не сам ли поспособствовал?..
   Романов ужаснулся и надолго расстроился: неужели люди настолько привыкли к подлости, что считают её чуть ли не обычным свойством человеческой натуры?! Наташе он решил ничего не говорить, чтобы её зря не расстраивать, и не знал, что почти в это же время одна из "сердобольных" соседок тоже просветила молодую женщину, как злы вокруг люди и как они несправедливы к такой симпатичной семейной паре. Мол, разве они виноваты, что за бывшим хозяином пришли среди ночи - она видела черную машину! - а потом исчезла и его жена с детьми... Наташа тоже решила об этом Саше не рассказывать, побаиваясь, как бы он в своем стремлении к справедливости не попытался отказаться от квартиры. Вряд ли ещё раз им так повезет!
   Сиденье дома возле маленькой дочери быстро утомило Наташу. Ее энергичная натура требовала действий. Она не сидела дома и те два года, что Александр учился в Петрограде. Уже через неделю устроилась учетчиком в судоремонтные мастерские.
   Почему не в цирк? Ведь цирк на Фонтанке, несмотря на голодное военное время, продолжал давать представления. На одно из них как-то повел её Александр... В цирке было холодно. Вместо привычной для мирной жизни пестро разодетой толпы на скамьях сидели красноармейцы и матросы, а рядом с ними их подруги в шалях или красных платках. Над рядами зрителей плавал сизый махорочный дым, стоял топот бьющих друг о друга мерзнущих ног.
   Артисты тоже мерзли и даже под густым ярким гримом выглядели худыми и голодными, но это были мастера своего дела и творили они ИСКУССТВО!
   Собственное умение показалось Наташе нестоящим, а приемы и репризы, которым обучали её некогда циркачи Василий и Арнольд Аренские, - наивными. Она ничего не знала о цирке, его традициях, приемах, обо всем том, что передается из поколения в поколение и достигается усиленной тренировкой...
   Цирк, возможно, так и остался бы Наташиной безответной любовью, если бы она случайно не узнала, что на Пятой улице Ямского поля действует цирковое училище и как раз сейчас туда идет прием...
   Александр поддержал идею жены. Но если Наташа мечтала стать артисткой цирка, то его больше беспокоила её безопасность. На манеже, под гримом, кто станет искать княжну Ольгу Лиговскую? Как говорят французы, если хочешь спрятаться, стань под фонарем!
   И легенду для Наташи придумали сообща: мол, прибилась случайно к бродячим артистам, зарабатывала на хлеб, вот и научилась кое-чему. Мечтает получить настоящую цирковую профессию. Теперь она могла не бояться встреч ни с бывшими анархистами, ни с селянами, перед которыми прежде выступала, все они знали её как Наташу.
   Готовиться к поступлению в училище, ещё не зная об этом, она начала, поступив на работу в Петрограде...
   Судоремонтные мастерские выполняли в первую очередь заказы для фронта. И за своевременностью их исполнения следил комиссар Балтфлота Боря Исаев. Второй его любовью после революции был спорт. Все виды без исключения: все, что так или иначе способствовало развитию человеческих способностей.
   Наташа давно не встречала Исаева, а со времени переезда в Москву вообще о нем не слышала, но именно благодаря Бориной увлеченности она научилась регулярно ходить в тир, зимой бегать на лыжах, летом плавать, каждый день заниматься гимнастикой и в конце концов смогла поступить в Московское цирковое училище. Сегодня Романовы отмечали третью годовщину со дня рождения дочери и получение её матерью диплома об окончании этого училища.
   В московском цирке остались немногие из выпускников, - но о том, где работать Романовой, вопроса даже не возникало: конечно, в столице, ведь она получила диплом с отличием и была гордостью училища! Оставили и Наташину подругу - Анечку Труцци, её мужа Федора Красавина и ещё несколько человек, с которыми, впрочем, Романова близких отношений не поддерживала.
   Кроме этой симпатичной цирковой пары остальные гости были людьми военными. Прежде всего Вася Альтфатер с женой Липой, которая за полгода до революции окончила Фребелевские курсы, готовившие воспитательниц для детских дошкольных заведений и состоятельных семей, и теперь работала в системе образования.
   Рядом с ними за столом сидел недавно вернувшийся с Южного фронта Андрей Гойда. Умный, начитанный, эмоциональный, он во время разговора так горячо жестикулировал, что успел взмахом руки сбросить на колени жене рюмку с вином, но сконфузился ненадолго. Гораздо дольше извинялась и волновалась его супруга Елена, тихая и скромная женщина, будто выбранная Андреем по контрасту с самим собой.
   Военврач Николай Крутько был несколько старше своих товарищей, ему недавно исполнилось тридцать два года, и именно на дне его рождения Наталья познакомилась с Николаем и его женой Светланой. Познакомилась недавно, а кажется - всю жизнь знала этих жизнерадостных, хлебосольных людей, у которых в разное время перебывал в гостях чуть ли не весь Реввоенсовет. Секрет был в том, что и муж, и жена любили и умели готовить, но, поскольку Светлана происходила из кубанских мест, а Николай - из Вологодчины, кулинарные школы у них очень отличались. Ссоры между супругами случались только на этой почве.
   Нередки были случаи, когда в разгар трудового дня кто-то из офицеров штаба откидывался на спинку стула, закрывал глаза и мечтательно говорил:
   - Я вчера у Крутько ел заливное из телячьих хвостов... Пальчики оближешь!
   Казалось бы, визиты товарищей должны были задолго до зарплаты опустошать семейную кассу гостеприимных хозяев. Но воистину рука дающего не оскудеет! Почти каждый приходящий к ним на трапезу приносил что-то и с собой, так что приходилось у Крутько есть не только хвосты, воблу и ребра, но и форель, вырезку, а то и черную икру. Все это немедленно выставлялось на стол и съедалось с одинаковым аппетитом.
   Детям для праздника Романовы выделили "теплую" комнату, а взрослых гостей решили "греть" изнутри. Тем более что по календарю зима закончилась, хотя холодный март 1923 года пытался опровергнуть этот документальный факт.
   Гостям Романовых, уже разгоряченным вином и спорами, вовсе не было холодно. К холоду они давно привыкли. Судьба раздвигала перед ними невиданные прежде горизонты, будущее представлялось светлым, контрреволюция оставляла последние рубежи: их била и гнала прочь молодая Красная Армия. Правда, нет-нет, то там, то здесь кого-то арестовывали, расстреливали, ссылали в далекую Сибирь... Но большевиков можно было понять: даже в тылу постоянно раскрывались мятежные группы, выявлялись саботажи и прочие белогвардейские штучки, мешавшие идти вперед. Некогда было нянчиться с оступившимися или выяснять степень вины каждого: лес рубят - щепки летят!
   Александр Романов не успел произнести тост в честь любимой жены, как из соседней комнаты раздался рев маленькой именинницы, которая тут же влетела в комнату взрослых и уткнулась в колени матери.
   - Не ве-е-лят! - захлебываясь плачем, выговаривала девочка. - Сто лев молковку ел! Говолят, влунья!
   Оля выговаривала пока не все буквы, но Наташа поняла горе дочери и, взяв её за руку, пошла к детям.
   Семилетний Толя Альтфатер, красный, взъерошенный, отчаянно жестикулируя, доказывал остальным ребятам:
   - Лев не может есть морковку! Он - хищник! Морковку едят травоядные животные!
   Он посмотрел на вошедшую Романову.
   - Скажите, тетя Наташа, разве я не прав?
   - Конечно, прав, - улыбнулась ему Олина мама. - Лев действительно хищник, но в жизни случаются и чудеса. Мне рассказывал известный цирковой артист: однажды молодому льву в час обеда бросили в клетку живого кролика. Ждали, что он разорвет его и съест. Но лев только облизал белого ушастика и прилег рядом с ним. Льву не давали есть. Он фыркал, рычал, скреб когтями клетку, но кролика не трогал. Потом ему подбросили ещё несколько кроликов их он тоже не стал есть. Кроликам дали морковку, и с удивлением увидели, как лев аппетитно хрупает её вместе со своими новыми друзьями...
   - И он больше не ел мяса? - разочарованно спросил юный эрудит.
   - Почему не ел? - рассмеялась Наташа. - Конечно, ел! Но с тех пор никогда не трогал кроликов.
   Она вернулась к своим гостям. За столом Анечка Труцци жаловалась соседям на мужа:
   - Поймите, товарищи, Федя - прирожденный силовой акробат! Я-то мечтала: окончим училище, в паре будем работать...
   - Анна и Федор Труцци! - ехидно поддел её муж.
   - Злится на меня, - вздохнула Анечка. - Я при регистрации не стала его фамилию брать. Труцци - старинная цирковая династия, потомственные акробаты! А Красавины? Слышал кто-нибудь прежде такую фамилию?
   - Как раз сейчас акробаты Крамаренко зовут тебя в свой номер - у них "верхней" нет. И будешь ты Крамаренко, как они все! А вовсе не Труцци!.. Хорошо хоть советская власть на стороне отцов: сын мою фамилию носить будет.
   - А дочь - мою! - запальчиво выкрикнула Анечка и смешалась от своей горячности. - Если, конечно, захочет...
   - Нашли о чем спорить, о фамилиях, - добродушно пожурил молодых товарищей Крутько.
   - Если б только в фамилии было дело, - опять вздохнула Анечка, - он же в своих медведях души не чает. А Гошку так точно больше меня любит! На акробата учился, а чуть поманили - в дрессировщики сбежал! Знай я, что с этого все начнется, никогда бы на рынок не пошла...
   Она потупилась и умолкла.
   - Простите меня, товарищи, Федя всегда ругается, что я рот не закрываю. Пугает: кто меня раз в гости позовет, в другой уже не пригласит!
   - Расскажи, Анечка, расскажи, - попросила Наташа, уже знавшая историю про Гошу, и с улыбкой посмотрела на подругу: и в училище, и в цирке её звали только Анечкой - такая она была тоненькая и гибкая, маленькая, будто девочка-подросток; рядом с нею Федор смотрелся медведем, как и его мохнатые питомцы.
   - Да что тут рассказывать! Пошли мы с Федей на рынок какой-нибудь еды купить. Федя перед тем на пристани помог морякам лодку разгрузить, разжились мы маленько деньгами. Проходим мимо одной старушки, а она и привязалась: "Возьмите да возьмите". Как почуяла! "Задешево отдам", - кричит. Я вначале думала, это щенок. Пригляделись медвежонок! Господи, думаю, самим есть нечего! Так Федю разве убедишь, уж если упрется! Могли бы выступать на бамбуке<$FВоздушный гимнастический снаряд.> или с першем<$FДлинный шест, используемый в акробатических номерах.>...
   Она махнула рукой, нечаянно перевела взгляд на Лину Альтфатер и замерла с полуоткрытым ртом. Лицо молодой женщины исказилось от боли, а руками она судорожно сжимала живот. Анечка хотела обратить внимание других на страдания Лины, но та предостерегающе поднесла палец ко рту. Давала себя знать холодная архангельская ссылка: там Лина застудилась, и с тех пор временами на неё накатывали приступы обжигающей боли. Недомогание Лина скрывала даже от мужа и тайком принимала небольшими порциями опиум...
   А в соседней комнате дети играли в салочки. Олю Романову, как самую тихоходную бегунью, "салили" чаще всех, и малышка решила схитрить. Она забежала к взрослым и с разбегу ткнулась в живот Лины. Женщина закусила губу, чтобы не закричать от боли. Она попыталась отстранить от себя девочку, но та подняла на неё огромные зеленые глазищи и заявила во всеуслышанье:
   - А у тети Лины животик болит!
   Взрослые засмеялись. Лина покраснела и мысленно приготовилась встретить следующие волну боли, но её не было. Маленькие ладошки Оленьки вдруг стали горячими, и это благодатное тепло мягким облаком обволокло больные места, будто впитывая в себя болезнь и куда-то испаряясь вместе с нею.
   - Я тетю Лину полечила и тепель она болеть не будет! - торжественно произнесла малышка. - Я лечила няне головку, и у неё тоже ничего не болит!
   Гости все ещё воспринимали происходящее как шутку, не замечая непонятного волнения Романовых-старших: Наташа вздрогнула, а её муж смертельно побледнел. Он так надеялся, что любимая дочурка избежит дурной, как он считал, наследственности жены.
   Все пять лет совместной жизни они не вспоминали о феноменальных способностях Наташи, но боязнь, что "ведьмачество" рано или поздно вылезет наружу, заставляла его постоянно быть настороже. Неужели их дочь, Оленька, тоже этим отмечена?!
   Наташа не любила слова "ведьма": да, она умела видеть на расстоянии, предчувствовать несчастья или избавлять от хвори, но кому от этого было плохо? Боязнь Александра была сродни страху первобытного человека перед темнотой. И в то же время, когда Наташа его, спящего, избавила от фурункула на шее, он о способностях жены даже не подумал. Обрадовался:
   - Ну вот, все само собой и прошло! А то наши эскулапы сразу с приговором: резать, и точка!
   В это время за столом шел нешуточный спор о том, надо ли крестить детей и что такое религия в стране, строящей социализм. А когда Оленька, отойдя от Лины, вдруг покачнулась и упала на пол, никто из присутствующих, кроме её родителей, не связал обморок девочки с осуществленным ею лечением. Женщины засуетились:
   - Накурили мужики, хоть топор вешай, вот ребенок и угорел!
   Оленьку отнесли на широкую родительскую кровать, отгороженную от остальной комнаты огромным шифоньером, и ею как врач занялся Николай Крутько, разрешив остаться рядом только Наташе.
   - Иди-иди, - чуть ли не вытолкал он Александра, - займись гостями. Ежели что, Наташа мне поможет!
   Он стал считать Оленькин пульс, удивленно хмурясь.
   - Честно говоря, я подумал, ребенок перевозбудился: волнение, беготня. У неё же пульс замедленный, как после болезни, слабость, испарина... У ребенка ангины не было?
   - Не было, - пожала плечами Наташа. - Оля с рождения ничем не болела.
   Девочка открыла глаза.
   - Мамочка, у меня все прошло.
   Врач, все ещё щупающий её пульс, недоуменно выпрямился.
   - Ничего не понимаю! Только что ребенок был болезненно слаб, сейчас у неё нормальный здоровый пульс, кожа сухая, на щеках румянец... Пусть все же для верности немного полежит...
   - Я посижу с нею, Коля, - ласково сказала Наташа. - Скажи друзьям, чтобы не волновались.
   Она проводила взглядом Крутько и строго посмотрела на дочь.
   - Оля, ты должна мне пообещать, что делать этого больше не будешь!.. Когда ты лечила няню, тебе тоже было плохо?
   - Нисколечко, - простодушно ответила девчушка. - Няня болела чуть-чуть, а тетя Лина сильно!
   - Вот именно, - Наталья прижала малышку к себе. - Тебе ещё рано лечить людей. Ты маленькая и можешь не заметить, как отдашь другому все свое тепло...
   - И буду лезать холодная, как баба Глуня - спросила Оля, а Наташа не сразу вспомнила, что речь идет об умершей на днях соседке, чей гроб в ожидании катафалка выносили во двор.