- Что случилось? - тотчас следом за ней спустился и Станислав.
- Понимаешь, Эмма... - стала объяснять ему Наташа. - Мне кажется, она хочет работать со мной наверху...
- Кажется?!
- Кажется! И ты, Стас, не спорь! Сейчас я возьму Эмму за лапу, а ты нас поднимешь.
Закревский опустил перекладину, Наташа села на неё боком, как когда-то садилась в дамское седло, и взяла Эмму за лапу. Перекладина поползла вверх.
- Держись, Эмма, держись, - шептала Наташа, только теперь осознав, что обезьяна ничем не привязана, внизу нет даже страховочной сетки... Но Эмма спокойно висела, точно именно это и было самым заветным её желанием: в любом положении быть рядом с хозяйкой!
- Вот и ваш номер! - крикнул снизу Стас.
Перекладину опустили.
- Для первого раза достаточно! - решил Стас.
- Умница ты моя! - обняла шимпанзе Наташа.
Та потерлась головой о руку артистки и довольно заурчала.
Начало было положено.
Через день Красавин привел на манеж своего медвежонка. Гоша оказался на редкость добродушным существом: он позволял себя гладить всем желающим, по просьбе артистов охотно стоял на задних лапах и смешно замирал, когда Федор командовал: "Умри!" Вскоре он стал всеобщим любимцем, и Федя уже начал отгонять от медвежонка своих товарищей.
- Ну вас, забалуете совсем, ему потом и вовсе работать не захочется!
- Вот видишь, как ведут себя воспитанные люди! - потихоньку выговаривала Эмме Наташа - обезьяна никак не хотела признавать кого-нибудь, кроме нее!
С Гошей начались другие трудности - он отказывался подниматься на высоту. Если хозяин настаивал, он садился на зад и ревел как ребенок. Но молодость не отступает перед трудностями. Красавин смастерил своему питомцу специальный ремень, который обхватывал его поперек живота: за ремень можно было цеплять веревку и поднимать Гошу на высоту. В первый раз от страха медвежонок взвыл и сверху наделал на манеж - Федор невозмутимо убрал за ним и опять повторил попытку. Гоша провисел молча, но только его опустили на землю, опрометью кинулся бежать. Он забился между клеток и не хотел выходить, несмотря ни на какие уговоры...
Акробаты уже стали сомневаться, что Федору удастся преодолеть Гошину высотобоязнь. Как ни ревновала Анечка мужа к его увлечению дрессурой, а в конце концов ей стало жалко Федора, над которым артисты уже открыто посмеивались. Она стала супругу помогать, и выяснилось, что у неё куда больше выдержки, чем у Федора. Где кнутом, где пряником - Гошу к высоте приучили, так что ему даже понравилось спускаться вниз по канату...
Сестры Холодовы поначалу ворчали, что возня с животными сводит на нет всю работу над аттракционом, но когда на их репетиции побывал сам директор цирка и похвалил молодежь за свежие идеи, достойные нового советского цирка, они и сами стали делать попытки сблизиться вначале с Гошей, а потом и с Эммой.
Быстрее других нашла общий язык с шимпанзе, как ни странно, более тихая и робкая Надя. Она где-то раздобыла и принесла на манеж небольшую плюшевую собачку.
Для начала поставила игрушку на опилки манежа, сама присела чуть поодаль и скомандовала Наташе:
- Отпускай!
- Может, пусть на поводке... - забеспокоилась та. - Мало ли, что придет ей в голову. Я и сама-то Эмму как следует не знаю.
Обезьяна медленно двинулась к Холодовой, косясь то на нее, то на плюшевый комочек. Потом неуловимо быстрым движением схватила игрушку и отпрянула назад. Съежившись, Эмма ждала удара, ведь она взяла чужое! Вместо этого на её лохматое плечо опустилась легкая рука хозяйки, и её спокойный голос укоризненно произнес:
- Ты забыла поблагодарить, Эмма! Ну-ка, дай Наде лапку!
Она слегка подтолкнула шимпанзе, и та протянула подошедшей Наде переднюю лапу.
- А ты, оказывается, вовсе не злая! - обрадовалась девушка, пожимая лапу и пытаясь погладить Эмму по голове. Эмма глухо зарычала.
- Для первого раза - неплохо! - подытожил Стас.
- А почему бы и тебе не попробовать себя в роли дрессировщика? съехидничала Вера. - Все-таки ты ей лекарство приносил, а не какую-то там тряпичную игрушку!
Вовсе не зловредная по натуре, Вера была тайно влюблена в Закревского и не без основания ревновала его к молодой вдове: как он её опекал! Только напрасно! Во-первых, Романова была счастлива в браке, так что своего мужа она забудет не скоро. Во-вторых, у неё маленькая дочь и ещё вопрос, признает ли она отчима?! В третьих, напрасно он старается через эту противную обезьяну втереться к ней в доверие... И вообще, как бы там Наталья ни притворялась простой и открытой, наверняка она что-то скрывает! Если покопаться в её прошлом, не окажется ли она внебрачной дочерью какого-нибудь аристократа, буржуя?! Вера подумала так сгоряча и тут же себя одернула: до каких же глупых мыслей может довести человека ревность! Тем более что Наталья воспитывалась в детдоме - как же она может знать своего отца?
В одном Вера была права: Станислав Закревский любил Наталью Романову. Ему нравилось в этой женщине все: от длинной красивой шеи до улыбки, приоткрывающей жемчужные зубы, от блеска изумрудных глаз до летящей походки. Если бы его спросили: "А какие у Романовой недостатки?", он вполне серьезно ответил бы, что у неё их нет!
Иной раз по вечерам Стае бродил вокруг дома, в котором жили Романовы, безо всякой для себя надежды, согретый лишь мыслью, что Наташа так близко от него...
В один из дней шпрехшталмейстер Принц посоветовал молодым акробатам ускорить подготовку аттракциона "Амазонки революции", потому что он слышал, будто бы их группу собираются отправить на гастроли на Урал. Через некоторое время и директор цирка собрал их, чтобы объявить, что через две недели они уезжают на гастроли в город Уфу.
В группе акробатов воцарилось оживление и творческий подъем. Каждый старался не только внести личную лепту в обкатку аттракциона, но и помочь товарищу, если у того случалась заминка. Как сказала Анечка уже в поезде они работали, как проклятые. Еще бы, для всех артистов, за исключением Станислава Закревского, эти гастроли были первыми! Но и Закревский волновался ничуть не меньше других: ведь и он впервые ехал не просто участником аттракциона, а его руководителем, режиссером!
Теперь он сможет постоянно быть рядом с Наташей, каждый день видеть её на репетиции, вечерами - на представлении, а если повезет и их поселят рядом, он каждый раз сможет желать ей спокойной ночи!
Мысли самой Натальи Романовой были далеко не такими радужными. Ей предстояло решить: брать с собой на гастроли Оленьку или оставить её с няней в Москве? Тем более что сама няня её об этом просила...
Няня Романовых, снимавшая в Москве угол у собственной тетки, была совсем молоденькой девушкой с поэтическим именем Аврора. Запуганная революцией и гражданской войной, юная няня больше всего на свете мечтала о четырех крепких стенах, за которыми можно было бы спрятаться и переждать бушевавшее снаружи людское безумие.
Аврора без памяти обрадовалась предложению пожить в их квартире на время гастролей и тогда же заронила сомнения в душу Натальи: мол, такую кроху возить в Сибирь, да накануне зимы, и неужто она, Аврора, не сможет за одним ребенком поухаживать?!
- Наталья Владимировна, миленькая, вы не сомневайтесь, я за Олюшку жизни не пожалею! - частила девушка, прослезившись от избытка чувств. - Я ведь боялась рассказывать вам, из какой я семьи, думала, выгоните... У меня отец был - горький пьяница. А уж как маму бил - страсть одна! Сам здоровый, волосатый, а как выпьет - чистый зверь. Медведь его и заломал. До сих пор во сне приснится - кричу от страха!
Она перекрестилась.
- Я ещё девочкой была лет десяти, а он на маму с топором кинулся. Я на руке повисла, кричу, а отец меня и отшвырни... Я о печку головой стукнулась. Думали, дух вон. А только голова с той поры болеть стала... Вы не подумайте, я Олюшку не просила. Я и всерьез-то не приняла, когда она сказала: "Няня, дай я тебе головку полечу!" Пусть, думаю, ребенок потешится. Я сама-то ничего от боли и не понимала... Простите, ради Христа!
- Я знаю, - потрепала её по щеке Наташа, - мне Оля рассказывала.
Аврора оживилась и горячо зажестикулировала.
- А Олюшка - сама от земли два вершка, а глазенки сияют, ну, чистый ангел! Положила мне ручонки на голову и боль мою, ровно занозу какую, вытащила... С той поры я о своей хвори и думать забыла!
- Для такой малышки, Аврора, заниматься лечением других опасно.
- Спаси Христос! - забожилась девушка. - Больше ничего такого я ей не позволю, вот вам святой истинный крест!
- А кто тебе имя такое дал - Аврора, - отец или мать?
- Я сама, - смутилась девушка и затеребила подол юбки. - Своего имени-то я жуть как стеснялась - Агриппина! Мне девчонки на ликбезе посоветовали имя поменять. Ну я и выбрала - Аврора, значит, утренняя заря. Красиво?
- Красиво, - скрывая улыбку, кивнула Наташа.
Теперь она решила, хоть после смерти Александра, выполнить его заветное желание - дочь должна расти обычным ребенком, без каких-то там выдающихся способностей. Наташе даже не польстили восторги Лины Альтфатер после Оленькиных ручек она и думать забыла о своей женской болезни... Флинт был прав, такая нагрузка непосильна для трехлетнего ребенка.
Однажды ночью, когда дочь спала, Наташа закрыла ей... дальновидение, как она про себя это называла. Она не знала, хватит ли её защиты на всю Оленькину жизнь, но пока с тех пор дочь никого не пыталась лечить, ничего не предсказывала, и Наталья облегченно вздохнула. Если бы она только могла представить, что произойдет с нею на Урале, она сочла бы свой облегченный вздох преждевременным.
Сон был тревожный и странный: она бежала сквозь огонь по пылающему длинному коридору. Там, в самом его конце, виднелась чья-то недвижная темная фигура. Огонь не обжигал, а как бы расступался перед нею, как бы показывал дорогу: мол, не смотри по сторонам, не оглядывайся, просто беги вперед и все!
Ее естество в этом сне протестовало: "Нельзя мне туда, рано", а ноги, несмотря на сопротивление, несли, и все явственней за языками пламени многократно отраженный шепот злорадствовал:
- Пришла! Пришла! Пришла!
Лица ждущего человека не было видно, но уже угадывался в злорадной ухмылке рот и страшно было, что рот - Сашин, её любимого мужа, который при жизни не желал Наташе зла, а тут, оказывается, участвовал в каком-то страшном заговоре против нее.
Она бежала, плакала и спрашивала:
- За что? За что?
А голос позади пламени смеялся:
- За то, что ты - Ольга, а не Наташа! За то...
Она уже почти добежала. Еще несколько шагов, и она увидит лицо того, кто её ждет. Но тут среди языков пламени вдруг образовался просвет, и чьи-то две руки схватили её, втащили в этот просвет, а сомкнувшееся пламя вдруг лизнуло горячим языком её правую руку...
Наташа на мгновение пришла в себя - она не могла ни пошевелиться, ни вспомнить, что с нею? Ее ноздри уловили запах гари, а в глазах заметались языки пламени.
"Пожар! Цирк горит!" - хотела крикнуть она, но и язык не повиновался ей.
Кто-то огромный склонился над лежащей, хватая её на руки - все её существо пронзила такая боль, что она опять потеряла сознание.
Она уже не чувствовала, как некий молодой человек в обгоревшей одежде нес её по улицам города, и удивленные прохожие ошарашенно смотрели ему вслед.
Потом другой человек, пожилой, одетый в странные бело-голубые одежды с вышитым на груди солнечным диском, склонился над нею, прикоснулся двумя пальцами к её шее и скомандовал молодому:
- Ко мне на стол, быстро!
- Она жива? - замирающим голосом спросил первый.
- Стал бы я заниматься мертвой! - сердито буркнул пожилой.
- Понимаешь, Эмма... - стала объяснять ему Наташа. - Мне кажется, она хочет работать со мной наверху...
- Кажется?!
- Кажется! И ты, Стас, не спорь! Сейчас я возьму Эмму за лапу, а ты нас поднимешь.
Закревский опустил перекладину, Наташа села на неё боком, как когда-то садилась в дамское седло, и взяла Эмму за лапу. Перекладина поползла вверх.
- Держись, Эмма, держись, - шептала Наташа, только теперь осознав, что обезьяна ничем не привязана, внизу нет даже страховочной сетки... Но Эмма спокойно висела, точно именно это и было самым заветным её желанием: в любом положении быть рядом с хозяйкой!
- Вот и ваш номер! - крикнул снизу Стас.
Перекладину опустили.
- Для первого раза достаточно! - решил Стас.
- Умница ты моя! - обняла шимпанзе Наташа.
Та потерлась головой о руку артистки и довольно заурчала.
Начало было положено.
Через день Красавин привел на манеж своего медвежонка. Гоша оказался на редкость добродушным существом: он позволял себя гладить всем желающим, по просьбе артистов охотно стоял на задних лапах и смешно замирал, когда Федор командовал: "Умри!" Вскоре он стал всеобщим любимцем, и Федя уже начал отгонять от медвежонка своих товарищей.
- Ну вас, забалуете совсем, ему потом и вовсе работать не захочется!
- Вот видишь, как ведут себя воспитанные люди! - потихоньку выговаривала Эмме Наташа - обезьяна никак не хотела признавать кого-нибудь, кроме нее!
С Гошей начались другие трудности - он отказывался подниматься на высоту. Если хозяин настаивал, он садился на зад и ревел как ребенок. Но молодость не отступает перед трудностями. Красавин смастерил своему питомцу специальный ремень, который обхватывал его поперек живота: за ремень можно было цеплять веревку и поднимать Гошу на высоту. В первый раз от страха медвежонок взвыл и сверху наделал на манеж - Федор невозмутимо убрал за ним и опять повторил попытку. Гоша провисел молча, но только его опустили на землю, опрометью кинулся бежать. Он забился между клеток и не хотел выходить, несмотря ни на какие уговоры...
Акробаты уже стали сомневаться, что Федору удастся преодолеть Гошину высотобоязнь. Как ни ревновала Анечка мужа к его увлечению дрессурой, а в конце концов ей стало жалко Федора, над которым артисты уже открыто посмеивались. Она стала супругу помогать, и выяснилось, что у неё куда больше выдержки, чем у Федора. Где кнутом, где пряником - Гошу к высоте приучили, так что ему даже понравилось спускаться вниз по канату...
Сестры Холодовы поначалу ворчали, что возня с животными сводит на нет всю работу над аттракционом, но когда на их репетиции побывал сам директор цирка и похвалил молодежь за свежие идеи, достойные нового советского цирка, они и сами стали делать попытки сблизиться вначале с Гошей, а потом и с Эммой.
Быстрее других нашла общий язык с шимпанзе, как ни странно, более тихая и робкая Надя. Она где-то раздобыла и принесла на манеж небольшую плюшевую собачку.
Для начала поставила игрушку на опилки манежа, сама присела чуть поодаль и скомандовала Наташе:
- Отпускай!
- Может, пусть на поводке... - забеспокоилась та. - Мало ли, что придет ей в голову. Я и сама-то Эмму как следует не знаю.
Обезьяна медленно двинулась к Холодовой, косясь то на нее, то на плюшевый комочек. Потом неуловимо быстрым движением схватила игрушку и отпрянула назад. Съежившись, Эмма ждала удара, ведь она взяла чужое! Вместо этого на её лохматое плечо опустилась легкая рука хозяйки, и её спокойный голос укоризненно произнес:
- Ты забыла поблагодарить, Эмма! Ну-ка, дай Наде лапку!
Она слегка подтолкнула шимпанзе, и та протянула подошедшей Наде переднюю лапу.
- А ты, оказывается, вовсе не злая! - обрадовалась девушка, пожимая лапу и пытаясь погладить Эмму по голове. Эмма глухо зарычала.
- Для первого раза - неплохо! - подытожил Стас.
- А почему бы и тебе не попробовать себя в роли дрессировщика? съехидничала Вера. - Все-таки ты ей лекарство приносил, а не какую-то там тряпичную игрушку!
Вовсе не зловредная по натуре, Вера была тайно влюблена в Закревского и не без основания ревновала его к молодой вдове: как он её опекал! Только напрасно! Во-первых, Романова была счастлива в браке, так что своего мужа она забудет не скоро. Во-вторых, у неё маленькая дочь и ещё вопрос, признает ли она отчима?! В третьих, напрасно он старается через эту противную обезьяну втереться к ней в доверие... И вообще, как бы там Наталья ни притворялась простой и открытой, наверняка она что-то скрывает! Если покопаться в её прошлом, не окажется ли она внебрачной дочерью какого-нибудь аристократа, буржуя?! Вера подумала так сгоряча и тут же себя одернула: до каких же глупых мыслей может довести человека ревность! Тем более что Наталья воспитывалась в детдоме - как же она может знать своего отца?
В одном Вера была права: Станислав Закревский любил Наталью Романову. Ему нравилось в этой женщине все: от длинной красивой шеи до улыбки, приоткрывающей жемчужные зубы, от блеска изумрудных глаз до летящей походки. Если бы его спросили: "А какие у Романовой недостатки?", он вполне серьезно ответил бы, что у неё их нет!
Иной раз по вечерам Стае бродил вокруг дома, в котором жили Романовы, безо всякой для себя надежды, согретый лишь мыслью, что Наташа так близко от него...
В один из дней шпрехшталмейстер Принц посоветовал молодым акробатам ускорить подготовку аттракциона "Амазонки революции", потому что он слышал, будто бы их группу собираются отправить на гастроли на Урал. Через некоторое время и директор цирка собрал их, чтобы объявить, что через две недели они уезжают на гастроли в город Уфу.
В группе акробатов воцарилось оживление и творческий подъем. Каждый старался не только внести личную лепту в обкатку аттракциона, но и помочь товарищу, если у того случалась заминка. Как сказала Анечка уже в поезде они работали, как проклятые. Еще бы, для всех артистов, за исключением Станислава Закревского, эти гастроли были первыми! Но и Закревский волновался ничуть не меньше других: ведь и он впервые ехал не просто участником аттракциона, а его руководителем, режиссером!
Теперь он сможет постоянно быть рядом с Наташей, каждый день видеть её на репетиции, вечерами - на представлении, а если повезет и их поселят рядом, он каждый раз сможет желать ей спокойной ночи!
Мысли самой Натальи Романовой были далеко не такими радужными. Ей предстояло решить: брать с собой на гастроли Оленьку или оставить её с няней в Москве? Тем более что сама няня её об этом просила...
Няня Романовых, снимавшая в Москве угол у собственной тетки, была совсем молоденькой девушкой с поэтическим именем Аврора. Запуганная революцией и гражданской войной, юная няня больше всего на свете мечтала о четырех крепких стенах, за которыми можно было бы спрятаться и переждать бушевавшее снаружи людское безумие.
Аврора без памяти обрадовалась предложению пожить в их квартире на время гастролей и тогда же заронила сомнения в душу Натальи: мол, такую кроху возить в Сибирь, да накануне зимы, и неужто она, Аврора, не сможет за одним ребенком поухаживать?!
- Наталья Владимировна, миленькая, вы не сомневайтесь, я за Олюшку жизни не пожалею! - частила девушка, прослезившись от избытка чувств. - Я ведь боялась рассказывать вам, из какой я семьи, думала, выгоните... У меня отец был - горький пьяница. А уж как маму бил - страсть одна! Сам здоровый, волосатый, а как выпьет - чистый зверь. Медведь его и заломал. До сих пор во сне приснится - кричу от страха!
Она перекрестилась.
- Я ещё девочкой была лет десяти, а он на маму с топором кинулся. Я на руке повисла, кричу, а отец меня и отшвырни... Я о печку головой стукнулась. Думали, дух вон. А только голова с той поры болеть стала... Вы не подумайте, я Олюшку не просила. Я и всерьез-то не приняла, когда она сказала: "Няня, дай я тебе головку полечу!" Пусть, думаю, ребенок потешится. Я сама-то ничего от боли и не понимала... Простите, ради Христа!
- Я знаю, - потрепала её по щеке Наташа, - мне Оля рассказывала.
Аврора оживилась и горячо зажестикулировала.
- А Олюшка - сама от земли два вершка, а глазенки сияют, ну, чистый ангел! Положила мне ручонки на голову и боль мою, ровно занозу какую, вытащила... С той поры я о своей хвори и думать забыла!
- Для такой малышки, Аврора, заниматься лечением других опасно.
- Спаси Христос! - забожилась девушка. - Больше ничего такого я ей не позволю, вот вам святой истинный крест!
- А кто тебе имя такое дал - Аврора, - отец или мать?
- Я сама, - смутилась девушка и затеребила подол юбки. - Своего имени-то я жуть как стеснялась - Агриппина! Мне девчонки на ликбезе посоветовали имя поменять. Ну я и выбрала - Аврора, значит, утренняя заря. Красиво?
- Красиво, - скрывая улыбку, кивнула Наташа.
Теперь она решила, хоть после смерти Александра, выполнить его заветное желание - дочь должна расти обычным ребенком, без каких-то там выдающихся способностей. Наташе даже не польстили восторги Лины Альтфатер после Оленькиных ручек она и думать забыла о своей женской болезни... Флинт был прав, такая нагрузка непосильна для трехлетнего ребенка.
Однажды ночью, когда дочь спала, Наташа закрыла ей... дальновидение, как она про себя это называла. Она не знала, хватит ли её защиты на всю Оленькину жизнь, но пока с тех пор дочь никого не пыталась лечить, ничего не предсказывала, и Наталья облегченно вздохнула. Если бы она только могла представить, что произойдет с нею на Урале, она сочла бы свой облегченный вздох преждевременным.
Сон был тревожный и странный: она бежала сквозь огонь по пылающему длинному коридору. Там, в самом его конце, виднелась чья-то недвижная темная фигура. Огонь не обжигал, а как бы расступался перед нею, как бы показывал дорогу: мол, не смотри по сторонам, не оглядывайся, просто беги вперед и все!
Ее естество в этом сне протестовало: "Нельзя мне туда, рано", а ноги, несмотря на сопротивление, несли, и все явственней за языками пламени многократно отраженный шепот злорадствовал:
- Пришла! Пришла! Пришла!
Лица ждущего человека не было видно, но уже угадывался в злорадной ухмылке рот и страшно было, что рот - Сашин, её любимого мужа, который при жизни не желал Наташе зла, а тут, оказывается, участвовал в каком-то страшном заговоре против нее.
Она бежала, плакала и спрашивала:
- За что? За что?
А голос позади пламени смеялся:
- За то, что ты - Ольга, а не Наташа! За то...
Она уже почти добежала. Еще несколько шагов, и она увидит лицо того, кто её ждет. Но тут среди языков пламени вдруг образовался просвет, и чьи-то две руки схватили её, втащили в этот просвет, а сомкнувшееся пламя вдруг лизнуло горячим языком её правую руку...
Наташа на мгновение пришла в себя - она не могла ни пошевелиться, ни вспомнить, что с нею? Ее ноздри уловили запах гари, а в глазах заметались языки пламени.
"Пожар! Цирк горит!" - хотела крикнуть она, но и язык не повиновался ей.
Кто-то огромный склонился над лежащей, хватая её на руки - все её существо пронзила такая боль, что она опять потеряла сознание.
Она уже не чувствовала, как некий молодой человек в обгоревшей одежде нес её по улицам города, и удивленные прохожие ошарашенно смотрели ему вслед.
Потом другой человек, пожилой, одетый в странные бело-голубые одежды с вышитым на груди солнечным диском, склонился над нею, прикоснулся двумя пальцами к её шее и скомандовал молодому:
- Ко мне на стол, быстро!
- Она жива? - замирающим голосом спросил первый.
- Стал бы я заниматься мертвой! - сердито буркнул пожилой.