великодушных ватиков, которым они же, когда в России для них кончилось сало,
нагло навязались в сожители...
"Ладно, - сказал Юрий, темнея лицом. - Алла, переведи нам, что сказал
Сережа... Дожили, отец не понимает ни слова из речи родного сына."
"Учи иврит, - резонно заметила Алла. - Ран говорит на нашем родном
языке в своей стране, а вы говорите на никому в мире не интересном
иностранном наречии. Чем раньше вы в вашей семье забудете язык
матершинников-антисемитов и перейдете на родной иврит, тем вам же будет
лучше. И тогда ты со своим сыном пообщаешься нормально. Впрочем, я
сомневаюсь, что вам, Инга, будет легко перейти на иврит."
"Почему? Я в ульпане из лучших, - улыбнулась Инга и вдруг сказала почти
без акцента на иврите, обращаясь к Рану: - А вот вести себя так по отношению
к женщине, матери своих детей, по-моему, нехорошо. Это не украшает мужчину."
Лев и Алла вылупили глаза, а Ран разулыбался, притянул к себе жену, взасос
громко обцеловал крохотное лицо супруги и всю девочку с головы до ног. А
потом что-то горячо заговорил Инге на иврите.
Та серьезно кивала и отвечала, как оказалось, впопад. "Я учила язык еще
до отъезда, - пояснила она на иврите же растерявшимся хозяевам. - И вообще я
с детства круглая отличница. И у вас в ногах с тряпкой я ползать не буду в
своем Израиле, - добавила она совершенно ошеломленному Льву. - И Юра уже
прошел в Технионе два интервью. И ему уже дали место под стипендию Шапиро.
Не дождетесь, - зло добавила она по-русски и обратилась к растерянному мужу:
- Юра. Мне тут не нравится. Поцелуй свою семейку, и мы уходим. Унижения тоже
должны бытьдозированными. Сережа, - добавила она на иврите, - с папой
пообщаешься, когда вспомнишь русский. Вот тебе наш телефон. Шалом у
леhитраот, хаверим..."
"Подождите... - засуетился Лев. - Отсюда нет никакого общественного
транспорта..." "Не ваша забота, - сверкнула на него Инга волчьим взглядом,
от которого несчастный Лев немедленно оцепенел. - Пешком дойдем. Не старые."
"Перестаньте, - пыталась преодолеть вновь охватившее ее бешенство и овладеть
собой Алла. - Вы не представляете... Двадцать километров до станции..."
"Да я всю жизнь по тайге ходила столько к станции. А по вашему-то
куцему лесу..." "Так ведь через арабские деревни, вы с ума сошли... Лева,
отвези их, пожалуйста."
"Да нет уж, Левушка, вози кого другого." "Юра! - крикнула Алла. - Ты-то
чего молчишь?" "Кошмарный сон... - сказал глухо Юрий. - Мне это уже как-то
снилось... Я проснусь и все..."
"Идиот, - начала было Алла, но осеклась, натолкнувшись на "таежные
глаза". - Каким ты был, таким и остался... - сникла она. - Что делать? Мы
вас пригласили от всей души, а вы..." "Если это душа, - вдруг жестко сказал
Юрий, - то от нее надо держаться подальше. А вот сына ты мне угробила, Алла.
Боюсь, что навсегда. Надо было его все-таки отнять, когда он от тебя сбежал.
Так Инга тебя пожалела..."
"Инга?.. - взорвалась, наконец, Алла. - Вот эта? Пожалела? Меня?.. Да я
плевала на жалость всяких..."
Она замерла, не понимая, почему и родной дом, и сад за окном стали
вдруг странно неподвижными, словно отлитыми из разноцветного металла.
Одновременно исчезли абсолютно все мысли и эмоции. В мире больше не
существовало ни гостей, ни ее семьи. Она видела, как странными рывками,
словно на испорченной кинопленке двигаются к открытым дверям какой-то
знакомый вроде бы высокий парень в приспущенных шортах и какие-то
неизвестные ей люди, как парень пытается затащить их в машину, как какой-то
человек обнимает Рана за плечи и рывками уменьшается в размерах рядом с
какой-то женщиной по дороге...
Через несколько минут Алла судорожно рыдала в кресле, а Лев метался с
лекарствами, не зная, давать ли их жене или сначала принять самому. В памяти
этих людей не было и следа Хадасов, которые в это время бодро шагали по
каменистой обочине горячей асфальтовой ленты, проложенной через веселый
искусственный ельник вниз, к трассе, отважно идущей через арабские деревни.
Первая же машина, которая догнала их на лесной дороге, доставила
обиженных олим не на станцию, как они просили, а прямо домой, в Хайфу.
Седой обаятельный ватик внимательно слушал горячую исповедь плачущей от
обиды Инги и только разводил руками. Он взял с Хадасов обещание, что они
проведут в его семье следующий шабат. "Мы с женой заедем за вами утром, -
сказал он. - Сначала посетим очень интересный пляж, а потом к нам, идет?" "В
эту их мицпэ? - взорвалась Инга. - Да ни за что!" "В нашу мицпэ, - мягко
поправил ватик. - Вы будете не их, а моими гостями."
"А у вас в семье говорят по-русски?" "Естественно!" "Даже взрослые
дети?" "Конечно, - рассмеялся он. - Мы все свободно говорим по-русски,
по-английски и на иврите. Кроме того, я говорю и пишу по-французски, а жена
по-испански. Сейчас мы учим немецкий. Лет через десять так же будет и в
вашей семье. А ваши, простите, родственники... как бы вам это повежливее
сказать... Это у них как бы осложенение после отказа. Патологические
патриоты, muckrakers, сделавшие сионизм, естественный израильский патриотизм
своей как бы профессией. В результате, они в сущености ни одного языка
толком не знают. Вот, скажем, ваш, Ури, сын уже много лет держит пиццерию у
рынка. Клиентура у него необразованная. С кем ему учить любые языки, кроме
базарного иврита?" "А Лев кто? - спросила Инга. - Ведет себя, как профессор
Техниона." "Как вам сказать... Он какое-то время преподавал у нас свою
квантовую механику, но не справился с плотной нагрузкой. Он, по-моему,
немножко лентяй. Последние четырнадцать лет он работает в Технионе вахтером.
И как все люди его профессии привык вслух выражать свои мысли, как бы
шепотом разговаривасть самим с собой. Так что его высказывания насчет вас -
вовсе не наглый вызов на скандал, а просто выражение его тайных мыслей.
Оночень обиженный на всех господин. Самовыражение он находит в политической
деятельности, периодически меняя свои пристрастия. Сейчас он крупный
активист, как эти ни покажется вам странным, движения новых репатриантов по
созданию собственной партии. Я не разделяю его убеждений, кроме его мнения
об иврите. Вам, по-моему, все силы надо бросить на его изучение, пока есть
такая возможность, потом не будет. Не потому, что с ивритом жить проще, это
не совсем так. Со мной довольно успешно работают американцы, не знающие на
иврите ни слова. Просто высокий иврит - красивейший в мире язык, язык Книги.
Его добровольно изучали лучшие люди России. Им владеет папа Римский и
кардиналы. Вы безусловно оцените благородство и красоту иврита. Но это
неевропейский, а потому непривычный для вас язык. Его освоение -титанический
труд, но когда придет прозрение, когда вы окунетесь в его сверкающие пучины,
вы поймете, что игра стоила свеч!"
"А Алла? - осторожно спросил Юрий. - Я даже не успел ничего
расспросить... Она тоже работает в Технионе?" "Нет, она все пятнадцать лет
служит кассиром в банке. Она неплохо зарабатывает и тянет семью. Так в
шабат, друзья,в шесть утра мы с женойу вас! Не очень рано? Тогда, коль тув,
хаверим... Да, вот что я хотел бы вам сразу сказать. Мы, израильтяне,очень
гетерогенная масса. Вы встретите самых разных людей. Не обобщайте, Бога
ради! Нет деления на харедим и атеистов, левых и правых, восточных и
западных. Есть, как было и у нас в СССРделение на порядочных и непорядочных
людей. И точно так же - хороших много больше. Будьте здоровы..."
"Ну, не ждал я вас так рано, - поднялся им навстречу Миша Хадас, в
первый и в последний раз появляющийся на страницах нашего правдивого
повествования. - Ты, как всегда неотразима, мама. Но... ты что, плакала?
Неужели вас плохо приняли?" "Прекрасно. Все было просто замечательно,
Мишенька."
Все трое стали готовить обед в своем скудном жилище на земле
обетованной, привычно и весело обмениваясь старыми, доперестроечными еще
шутками. О визите к бывшей жене, сыну и внукам Юрий рассказывал сводному
брату Сергея весело, как о забавном эпизоде.
"Мама, я тоже хочу научиться делать "таежные глаза", - загорелся Миша.
- Странно, что ни дед, ни ты меня не научили." "Это очень опасное оружие,
Мишенька, - нахмурилась Инга. - Тут чуть передозируешь - и под суд. Но не
исключено, что как-нибудь и научу. Во всяком случае, к моменту призыва в
армию точно научишься..."
Все было прекрасно. Начинались абсорбция и интеграция. Хадасы, имея
право выбора, выбрали Израиль. Израиль же, за неимением ничего лучшего,
выбрал Хадасов и им подобных. Что делать? Каждый в нашем мире, в конце
концов, пользуется располагаемым правом выбора - на свою голову...
Мы же навсегда расстаемся здесь с нашими героями. Расстаемся в тот
момент, когда они еще сохранили человеческий облик и чувство собственного
достоинства. Они еще думают, что Бог сотворил их людьми...
И как я ни привык к ним, каким бы я ни был садистом в душе, у меня
просто не поворачивается язык рассказать вам о том, что ждало здесь мою
любимую Ингу и не менее милого моему сердцу Юрика, не говоря о так и не
знакомом нам всем Мише. Никакие телесные муки не сравнятся с теми, которые
испытывет живая душа, когда ее насильно скручивают, сгибают и ломают.
Страсти, что бушевали на этих страницах в оставленном моими героями далеко
не лучшем из миров, не идут ни в какое сравнение с тем, что для них как раз
только начиналось - за гранью самого человеческого бытия, в их привычном
понимании. Они, как и многие другие, начинали мучительное насильственное
приспособление к миру поруганных душ и растоптанных надежд. К моменту моего
личного знакомства с ними, через много лет после описанных здесь событий,
они имели весь букет "начинающих старожилов" - квартиру и машину, какие им и
не снились в Городе юности. На фоне сувениров из европейских столиц меня
сверлил их настороженный взгляд. Ожесточенные изломанные сердца и недоверие
ко всему роду человеческому сочетались с показной уверенностью в себе.
Они преодолели весь ужас бытия и достигли жестким образом жизни всего
того, чего они достигли. От тех, с кем мы только что расстались, в них не
осталось ровным счетом ничего, кроме разве внешнего вида. Инга и сейчас
очень соблазнительная. Я всегда рад ее встретить, особенно на пляже. Только
вот ее "таежные глаза" в новом мире ей так и не пригодились больше. На фоне
тех глаз, что смотрели в новом мире на нее, взгляд, которым можно остановить
тигра в уссурийской тайге - штует, господа репатрианты, детская хлопушка...
Что же до подробностей их биографии, то пусть читатель, оглянувшись на
собственный жизненный путь, сам их придумает. В меру своей собственной
жестокости. Я же для этого еще недостаточно озверел, а потому, как ни
просите, просто не смогу. У меня еще живое сердце...
Когда Ты простишь нам грехи наши, Господи?..
нагло навязались в сожители...
"Ладно, - сказал Юрий, темнея лицом. - Алла, переведи нам, что сказал
Сережа... Дожили, отец не понимает ни слова из речи родного сына."
"Учи иврит, - резонно заметила Алла. - Ран говорит на нашем родном
языке в своей стране, а вы говорите на никому в мире не интересном
иностранном наречии. Чем раньше вы в вашей семье забудете язык
матершинников-антисемитов и перейдете на родной иврит, тем вам же будет
лучше. И тогда ты со своим сыном пообщаешься нормально. Впрочем, я
сомневаюсь, что вам, Инга, будет легко перейти на иврит."
"Почему? Я в ульпане из лучших, - улыбнулась Инга и вдруг сказала почти
без акцента на иврите, обращаясь к Рану: - А вот вести себя так по отношению
к женщине, матери своих детей, по-моему, нехорошо. Это не украшает мужчину."
Лев и Алла вылупили глаза, а Ран разулыбался, притянул к себе жену, взасос
громко обцеловал крохотное лицо супруги и всю девочку с головы до ног. А
потом что-то горячо заговорил Инге на иврите.
Та серьезно кивала и отвечала, как оказалось, впопад. "Я учила язык еще
до отъезда, - пояснила она на иврите же растерявшимся хозяевам. - И вообще я
с детства круглая отличница. И у вас в ногах с тряпкой я ползать не буду в
своем Израиле, - добавила она совершенно ошеломленному Льву. - И Юра уже
прошел в Технионе два интервью. И ему уже дали место под стипендию Шапиро.
Не дождетесь, - зло добавила она по-русски и обратилась к растерянному мужу:
- Юра. Мне тут не нравится. Поцелуй свою семейку, и мы уходим. Унижения тоже
должны бытьдозированными. Сережа, - добавила она на иврите, - с папой
пообщаешься, когда вспомнишь русский. Вот тебе наш телефон. Шалом у
леhитраот, хаверим..."
"Подождите... - засуетился Лев. - Отсюда нет никакого общественного
транспорта..." "Не ваша забота, - сверкнула на него Инга волчьим взглядом,
от которого несчастный Лев немедленно оцепенел. - Пешком дойдем. Не старые."
"Перестаньте, - пыталась преодолеть вновь охватившее ее бешенство и овладеть
собой Алла. - Вы не представляете... Двадцать километров до станции..."
"Да я всю жизнь по тайге ходила столько к станции. А по вашему-то
куцему лесу..." "Так ведь через арабские деревни, вы с ума сошли... Лева,
отвези их, пожалуйста."
"Да нет уж, Левушка, вози кого другого." "Юра! - крикнула Алла. - Ты-то
чего молчишь?" "Кошмарный сон... - сказал глухо Юрий. - Мне это уже как-то
снилось... Я проснусь и все..."
"Идиот, - начала было Алла, но осеклась, натолкнувшись на "таежные
глаза". - Каким ты был, таким и остался... - сникла она. - Что делать? Мы
вас пригласили от всей души, а вы..." "Если это душа, - вдруг жестко сказал
Юрий, - то от нее надо держаться подальше. А вот сына ты мне угробила, Алла.
Боюсь, что навсегда. Надо было его все-таки отнять, когда он от тебя сбежал.
Так Инга тебя пожалела..."
"Инга?.. - взорвалась, наконец, Алла. - Вот эта? Пожалела? Меня?.. Да я
плевала на жалость всяких..."
Она замерла, не понимая, почему и родной дом, и сад за окном стали
вдруг странно неподвижными, словно отлитыми из разноцветного металла.
Одновременно исчезли абсолютно все мысли и эмоции. В мире больше не
существовало ни гостей, ни ее семьи. Она видела, как странными рывками,
словно на испорченной кинопленке двигаются к открытым дверям какой-то
знакомый вроде бы высокий парень в приспущенных шортах и какие-то
неизвестные ей люди, как парень пытается затащить их в машину, как какой-то
человек обнимает Рана за плечи и рывками уменьшается в размерах рядом с
какой-то женщиной по дороге...
Через несколько минут Алла судорожно рыдала в кресле, а Лев метался с
лекарствами, не зная, давать ли их жене или сначала принять самому. В памяти
этих людей не было и следа Хадасов, которые в это время бодро шагали по
каменистой обочине горячей асфальтовой ленты, проложенной через веселый
искусственный ельник вниз, к трассе, отважно идущей через арабские деревни.
Первая же машина, которая догнала их на лесной дороге, доставила
обиженных олим не на станцию, как они просили, а прямо домой, в Хайфу.
Седой обаятельный ватик внимательно слушал горячую исповедь плачущей от
обиды Инги и только разводил руками. Он взял с Хадасов обещание, что они
проведут в его семье следующий шабат. "Мы с женой заедем за вами утром, -
сказал он. - Сначала посетим очень интересный пляж, а потом к нам, идет?" "В
эту их мицпэ? - взорвалась Инга. - Да ни за что!" "В нашу мицпэ, - мягко
поправил ватик. - Вы будете не их, а моими гостями."
"А у вас в семье говорят по-русски?" "Естественно!" "Даже взрослые
дети?" "Конечно, - рассмеялся он. - Мы все свободно говорим по-русски,
по-английски и на иврите. Кроме того, я говорю и пишу по-французски, а жена
по-испански. Сейчас мы учим немецкий. Лет через десять так же будет и в
вашей семье. А ваши, простите, родственники... как бы вам это повежливее
сказать... Это у них как бы осложенение после отказа. Патологические
патриоты, muckrakers, сделавшие сионизм, естественный израильский патриотизм
своей как бы профессией. В результате, они в сущености ни одного языка
толком не знают. Вот, скажем, ваш, Ури, сын уже много лет держит пиццерию у
рынка. Клиентура у него необразованная. С кем ему учить любые языки, кроме
базарного иврита?" "А Лев кто? - спросила Инга. - Ведет себя, как профессор
Техниона." "Как вам сказать... Он какое-то время преподавал у нас свою
квантовую механику, но не справился с плотной нагрузкой. Он, по-моему,
немножко лентяй. Последние четырнадцать лет он работает в Технионе вахтером.
И как все люди его профессии привык вслух выражать свои мысли, как бы
шепотом разговаривасть самим с собой. Так что его высказывания насчет вас -
вовсе не наглый вызов на скандал, а просто выражение его тайных мыслей.
Оночень обиженный на всех господин. Самовыражение он находит в политической
деятельности, периодически меняя свои пристрастия. Сейчас он крупный
активист, как эти ни покажется вам странным, движения новых репатриантов по
созданию собственной партии. Я не разделяю его убеждений, кроме его мнения
об иврите. Вам, по-моему, все силы надо бросить на его изучение, пока есть
такая возможность, потом не будет. Не потому, что с ивритом жить проще, это
не совсем так. Со мной довольно успешно работают американцы, не знающие на
иврите ни слова. Просто высокий иврит - красивейший в мире язык, язык Книги.
Его добровольно изучали лучшие люди России. Им владеет папа Римский и
кардиналы. Вы безусловно оцените благородство и красоту иврита. Но это
неевропейский, а потому непривычный для вас язык. Его освоение -титанический
труд, но когда придет прозрение, когда вы окунетесь в его сверкающие пучины,
вы поймете, что игра стоила свеч!"
"А Алла? - осторожно спросил Юрий. - Я даже не успел ничего
расспросить... Она тоже работает в Технионе?" "Нет, она все пятнадцать лет
служит кассиром в банке. Она неплохо зарабатывает и тянет семью. Так в
шабат, друзья,в шесть утра мы с женойу вас! Не очень рано? Тогда, коль тув,
хаверим... Да, вот что я хотел бы вам сразу сказать. Мы, израильтяне,очень
гетерогенная масса. Вы встретите самых разных людей. Не обобщайте, Бога
ради! Нет деления на харедим и атеистов, левых и правых, восточных и
западных. Есть, как было и у нас в СССРделение на порядочных и непорядочных
людей. И точно так же - хороших много больше. Будьте здоровы..."
"Ну, не ждал я вас так рано, - поднялся им навстречу Миша Хадас, в
первый и в последний раз появляющийся на страницах нашего правдивого
повествования. - Ты, как всегда неотразима, мама. Но... ты что, плакала?
Неужели вас плохо приняли?" "Прекрасно. Все было просто замечательно,
Мишенька."
Все трое стали готовить обед в своем скудном жилище на земле
обетованной, привычно и весело обмениваясь старыми, доперестроечными еще
шутками. О визите к бывшей жене, сыну и внукам Юрий рассказывал сводному
брату Сергея весело, как о забавном эпизоде.
"Мама, я тоже хочу научиться делать "таежные глаза", - загорелся Миша.
- Странно, что ни дед, ни ты меня не научили." "Это очень опасное оружие,
Мишенька, - нахмурилась Инга. - Тут чуть передозируешь - и под суд. Но не
исключено, что как-нибудь и научу. Во всяком случае, к моменту призыва в
армию точно научишься..."
Все было прекрасно. Начинались абсорбция и интеграция. Хадасы, имея
право выбора, выбрали Израиль. Израиль же, за неимением ничего лучшего,
выбрал Хадасов и им подобных. Что делать? Каждый в нашем мире, в конце
концов, пользуется располагаемым правом выбора - на свою голову...
Мы же навсегда расстаемся здесь с нашими героями. Расстаемся в тот
момент, когда они еще сохранили человеческий облик и чувство собственного
достоинства. Они еще думают, что Бог сотворил их людьми...
И как я ни привык к ним, каким бы я ни был садистом в душе, у меня
просто не поворачивается язык рассказать вам о том, что ждало здесь мою
любимую Ингу и не менее милого моему сердцу Юрика, не говоря о так и не
знакомом нам всем Мише. Никакие телесные муки не сравнятся с теми, которые
испытывет живая душа, когда ее насильно скручивают, сгибают и ломают.
Страсти, что бушевали на этих страницах в оставленном моими героями далеко
не лучшем из миров, не идут ни в какое сравнение с тем, что для них как раз
только начиналось - за гранью самого человеческого бытия, в их привычном
понимании. Они, как и многие другие, начинали мучительное насильственное
приспособление к миру поруганных душ и растоптанных надежд. К моменту моего
личного знакомства с ними, через много лет после описанных здесь событий,
они имели весь букет "начинающих старожилов" - квартиру и машину, какие им и
не снились в Городе юности. На фоне сувениров из европейских столиц меня
сверлил их настороженный взгляд. Ожесточенные изломанные сердца и недоверие
ко всему роду человеческому сочетались с показной уверенностью в себе.
Они преодолели весь ужас бытия и достигли жестким образом жизни всего
того, чего они достигли. От тех, с кем мы только что расстались, в них не
осталось ровным счетом ничего, кроме разве внешнего вида. Инга и сейчас
очень соблазнительная. Я всегда рад ее встретить, особенно на пляже. Только
вот ее "таежные глаза" в новом мире ей так и не пригодились больше. На фоне
тех глаз, что смотрели в новом мире на нее, взгляд, которым можно остановить
тигра в уссурийской тайге - штует, господа репатрианты, детская хлопушка...
Что же до подробностей их биографии, то пусть читатель, оглянувшись на
собственный жизненный путь, сам их придумает. В меру своей собственной
жестокости. Я же для этого еще недостаточно озверел, а потому, как ни
просите, просто не смогу. У меня еще живое сердце...
Когда Ты простишь нам грехи наши, Господи?..