такого быть, чтобы трезвый доцент, тем более вот эта студентка, Инга
Савельева... Она у нас лучшая дружинница... Чтобы они просто так избили ни
за что известного пьяницу и дебошира. Мы, конечно всех троих задержим, но
такого быть не может, чтоб Алексей Павлович был не виноват..."
"Вам погоны надоели, товарищ лейтенант? Я вам говорю, что на него
набросился сначала Хадас, а потом эта... больше не студентка, ибо хулиганкам
и развратницам делать в моем институте нечего..."
"Сейчас ты у меня и сам получишь, - огрызается Инга, вырываясь в драку
уже с ректором. - Импотент сраный!.."
"А ну-ка помолчи, Савельева, - грозит растерявшийся лейтенант. -
Докричишься... Как не стыдно! Активная дружинница, убийцу недавно
задержала... Мы тебя к грамоте представили, а ты тут ведешь себя, как
уголовный элемент, понимаешь..."
"Да брось ты, Матвеич, - Инга уже улыбается, демонстративно держа руки
по-арестантски за спиной. - Юрий Ефремович, стройся - за мной! С милым рай и
в КПЗ! Сидеть так хоть за дело, правда? Вон он, результат - у Бурятова в
кулаке..."
"Мы все тут свидетели. Бурятов с Хвостовым их спровоцировали, -
вступает староста Саша. -. Имей в виду, Матвеич, уведешь Ингу, ни один из
нас на дежурство не выйдет, понял? Ты меня знаешь..."
"Тогда пускай доцент один идет как задержанный, а Бурятов, как
пострадавший..."
"Тогда и я, как задержанная! Это я ему зуб выбила! Жалко только, что не
дали остальные выкрошить!.." "Ладно, пошли, кто хотите, в отделение. Там
разберемся. И вы, товарищ Хвостов. Кто еще свидетель? Вы?" - Вулкановичу.
"Я?.. Чего вдруг? Нет, нет... Я тут не при чем. Ничего не слышал, ничего не
видел. Меня от ваших драк, Бога ради, увольте. Молодые не поделили девушку?
Отлично, но я-то при чем? Мои девушки уже носки внукам вяжут, товарищ
лейтенант." "Жидовская морда, - почти вслух произносит сквозь зубы Хвостов.
- Ты у меня попомнишь..."
Замогильский подобострастно кивает и открывает перед ректором дверь на
лестницу.
4.
На улице совсем раскисло. Плюс пятнадцать на солнце. Весь снег таял в
одночасье. Юрий щурился на это весеннее безобразное великолепие с крыльца
отделения милиции, а потом зашагал прямо через улицу по колено в мессиве, в
своих полных талой воды суконных ботах, к ожидавшиемв волнении Ольге и Марку
Заманским. За ним на крыльце появились хохочущие студенты, все как один в
резиновых сапожках. Они подхватили на руки Ингу и триумфально перенесли ее к
тротуару, где она с хохотом повисла на шее Юрия. Потом на крыльце милиции
появились Хвостов и Бурятов. Последний был уже в пластырях, с раздутой синей
физиономией. Он что-то горячо шепелявил ректору. Тот морщился от перегара и
быстро ушел, не заметив протянутую руку.
"От-пус-ти-ли! - кричал Юрий. - Да здравствует свобода! Немедленно к
вам и - водки! У вас есть водка? А то я куплю... Надо же, первый случай в
милицейской практике - трезвые пьяного зашибли!" "А ректор? - тревожно
спросила Ольга. - Неужели сдался?" "А куда ему деться? Студенты в один голос
все подтвердили. А Саша еще пообещал коллективную кляузу в горком. Ректор
тут же на попятную: дескать его неправильно информировали злые силы...
Затравили, мол, талантливого ученого с прекрасной диссертацией. И все,
оказывается, с подачи пьяного скандалиста, которому не место в высшей
школе..."
"Юра, куда же вы прямо по лужам... Ноги мокрые," - заметила Оля.
"Плевать! Я сегодня гуляю. Мне теперь море по колено. Решился! Нет, вы
даже представить себе не можете, сколько лет я мечтал вот так - святым
кулаком по окаянной роже!.. Не их излюбленным оружием, не интригой на
интригу, не подлостью за подлость, а вот так, по-деревенски, без
колебаний..."
"Ты хоть что-нибудь понимаешь, Тоня? - расслабился после полного
стакана водки непьющий спортсмен Хвостов. - Я кто - ректор или раб? И
почему, черт меня побери,я могу поставить на место любого, кроме этих сраных
евреев? До каких пор они будут неприкасаемы в моей стране? Дал этому жиду
квартиру. Своим отказал - ему, одному, двухкомнатную! Дал полную свободу
научной работы. Ни завкафедрой, ни проректор, ни я не контролируем. Никому
такое не позволено - только ему! Подписываю, не глядя, любые финансовые
документы по теме Хадаса. А мог бы все зарубить на корню. Так ведь не только
никакой благодарности, напротив, меня при студентах подонком называет. И
этого ему мало - при мне же людей моей команды не просто поносит, как хочет,
а уже при всех им морду бьет, а ему хоть бы что! Почему, спрашивается?
Горком неизменно на его стороне. Завелась у него жидовская лапа - герой этот
липовый, скорее всего, Альтман из Биробиджана. Надо же, так нашего доцента
вдруг возлюбил, что его однополчанин-партизан из бюро крайкома без конца
звонит нашему Первому, как там Хадас? Не обижают ли прекрасного человека? И
если бы Тоня, только жиды, Заманский с Хадасом, так ведь чуть не все сегодня
вызверились на меня в милиции..." "И Вулканович?" "А-а-а! - зарычал Хвостов.
- Вот уж где жидяра так жидяра, пархатая тварь!! Этот хуже всех! Этот в
морду не даст... Ничего, говорит, не слышал, не видел. Савельеву, говорит,
Бурятов с Хадасом друг к другу ревнуют. Не идиот ли?.."
"Петь, а Петь, - замурлыкала вдруг дородная Тоня. - А почему эта...
Савельева сказала, что ты импотент? Ты что... с ней тоже?.." "Да не с ней...
То есть... Короче. Тебя мне только сегодня не хватало! Вечно напоит и
выпотрошит! Пользуется тем, что я пить не умею... Ну что тебе еще? Не знаешь
что ли, что профессиональные спортсмены... ну, слабы часто по этому делу.
Тебе надо это рассказывать? Я и решил было, что дело не во мне, а в тебе.
Привел студентку сюда, когда ты ездила к своей мамуле... Девица оказалась и
сексапильная, и умелая! А я - ну хоть бы что пошевелилось... Она старалась,
старалась, потом плюнула, представляешь, проститутка такая, прямо... на
него, оделась и ушла, хохоча во все горло. Ты довольна? Чего ты молчишь?
Хохочи тоже! Это же так смешно: грозный муж, ректор и профессор имеет между
ног вместо бандита дохлую улитку без панциря..."
"Петь, может тебе полечиться? Уколы там, гормоны, ну я не знаю... Мне
же с тобой тоже тяжело... Я здоровая баба. И еще вполне..." "То-то ты,
Антонина, у мамашки твоей на лишние две недели задержалась? Колись уже тоже!
Мне - изменяла? Откровенность за откровенность, ну?" "А драться не будешь?"
"Ты же простила вроде?" "Тогда... Нет, я ничего не скажу. Вон у тебя какие
глаза стали..."
"Ладно. Мне сейчас не до этого... Скажи мне, Тоня, имею я право верить
коллективу кафедры, Попову, Вулкановичу, Бурятову и некоторым другим, если
они мне все как один говорят, что Заманский не талант, а авантюрист? Мы
живем в энергичный век. Тут не до слюнявых анализов, кто есть кто. Если мне
кажется, что этот еврейчик нихера не стоит, могу я его вышвырнуть из своего
вуза? Да или нет?"
"Конечно, Петенька, да. Ты у меня самый сильный и справедливый. А
добрым ректору быть совсем не обязательно... Даже, я тебе скажу, и вредно и
опасно. Для вуза. Для коллектива. Поэтому дави их всех, жидовню эту, где и
как только сможешь... Пока не поздно!"
1.
Как оказалось, это была не весна в день драматической предзащиты, а
редкая в нынешних краях оттепель. Уже на другой день завьюжило, посыпал
сплошной пушистой стеной густой снег, мгновенно воссоздавая сугробы на
замерзших за одну ночь лужах. Наутро ветер стих, а за оттаявшим окном
ослепительно засияла первозданная зима с умеренным пятнадцатиградусным
морозом, скакнув на тридцать градусов за каких-то полсуток... Юрий проснулся
с ощущением какой-то бурной радости, которой совсем не сулила вчерашняя
безобразная сцена. От секретаря кафедры принесли записку, что доцент Хадас
приказом по институту на неделю "отстранен от работы за недостойное
поведение." Потом пришел Толя и добавил, что лучше Юрию в институте вообще
не появляться. Оказывается, ректор оспорил рекомендацию горкома через
министерство, те вышли на ЦК. Вопрос о пребывании какого-то провинциального
доцента в прежней должности решается в недостижимых верхах, где сцепились
амбиции крайкома и министерства. Пока его курс читает всепригодный
Вулканович. В институте только и разговоров, что о вчерашней драке.
Студентка Савельева, кстати, из института тоже отчислена приказом Хвостова
"за хулиганство и разврат..." "Ничего себе формулировочка! - воскликнул
потусторонний Толя, вдруг проснувшийся из-за истории с новым другом Юрием. -
Это же волчий билет... Из комсомола уж точно попрут!"
Услышав это, Юрий поспешно надел свой тулупчик и, отчаянно скользя и
падая в своих все еще мокрых после ночи на батарее суконных ботиках, пошел в
студенческое общежитие. Там было пусто и тихо, все на занятиях. Он впервые
постучал в дверь с табличкой "Mary-Ingot-Natalie". Там точно так же как
когда-то в комнате Галкиных этажом выше, что-то упало, ахнуло, простучали
босые пятки, но на этот раз звякнул ключ в замке, дверь распахнулась, и Юрий
задохнулся в душистом кружеве легкого домашнего халата, который только и был
одет на Ингу. Он осторожно отстранил ее, воровато вглядываясь в пустой
коридор, неуверенно вошел и сел на стул у чертежного стола. В комнате был
идеальный порядок и чистота, что значит девочки!
"Новости знаешь? - спросил он, пока она усаживалась на койку, закинув
руки за голову, как тогда у Заманских. Вместо ответа она протянула ему два
железнодорожных билета. - Что это? Ты уезжаешь?"
"Мы уезжаем, - сказала она, вернув руки на затылок. - Тебе ректор дал
неделю отпуска. Так? И вот я вас, Юрий Ефремович, приглашаю к себе домой,
раз вы так дурно воспитаны, что не удосужились пригласить меня к себе домой
хоть раз за те полгода, что я хожу в ваших любовницах... И "занимаюсь
развратом", кстати, тоже только с вами!"
"А если я откажусь? Надо было хоть спросить..."
"Вот я тебя и спрашиваю: Юра, ты хочешь со своей Ингой поехать
познакомиться с ее родителями?"
"Вот я тебе и отвечаю: Инга, я согласен." "Тогда на сборы час. Поезд в
одиннадцать." "А если бы я не пришел?" "Я бы билеты выбросила... И
попробовал бы ты ко мне еще подойти..." "Излупила бы как Бурятова? -
засмеялся Юрий. - Да тебя теперь все мужчины будут обходить за версту." "И
ты?" "Так я же тоже хулиган! Отличная парочка, не так ли?.. Это далеко? Ну,
твоя станция?" "Между Хабаровском и Уссурийском. Дебри Уссурийского края. И
станцию называют Дерсу в честь сподвижника Арсеньева. Мы там будем в
полночь." "А потом?" "Папа встретит с санями." "Серьезно? С лошадкой?" "А ты
думал - аэросани? Ты что, у нас там все по-простому. Я ведь из простых. Ты
поэтому меня избегаешь, да?" "Сцены, Инночка... или как тебя папа с мамой
зовут?" "Как ни странно, именно так. Ингочка - язык сломаешь. Угораздило же
дать норвежское имя! Папа служил в Печенге, на норвежской границе, и там у
него была в молодости пассия с таким именем."
Поезд выплюнул их в ночь на тщательно выметенный перрон, едва
освещенный единственной лампочкой над дверью станционного домика. Вокруг в
тишине грозно нависали какие-то неестественно огромные черные деревья. Когда
стук колес замер вдали, явственно фыркнула лошадь и появился высокий человек
в тулупе и огромной рысьей шапке. Он приблизился, стянул рукавицы и подал
Юрию большую темную ладонь: "Савельев я, Игнат Ильич, папа этой
козы-дерезы." "Юрий Ефремович, ее учитель и друг. Если официальнее, доцент
Хадас."
"Хадас. Хадас, этой какой же нации? - обернулся лесник к прижавшимся
друг к другу седокам, когда сани тронулись,. - Латыш, литовец?"
"Он еврей, папа, - вызывающе сказала Инга. - А тебя будто ничего в
человеке не интересует, кроме его нации. С каких это пор?"
"Еврей так еврей... - не сразу пришел в себя Игнат Ильич. - Вы что,
обижаетесь, когда вас спрашивают о нации, Юрий Ефремович?"
"Да нет. У меня действительно непонятная фамилия. И не Иванов, и не
Абрамович..."
"Только я, - помолчав, продолжал лесник, - вроде должен
поинтересоваться, раз единственная дочка впервые привезла к нам молодого
человека. Инга не привезет кого попало. Значит серьезно. А раз серьезно у
нее, так и у нас. Я против евреев ничего не имею, но..."
"Ну, что там за "но", папа! - напряглась Инга. - Уж ты-то с чего был бы
антисемитом?"
"Да не антисемит я! - отчаянно крикнул отец. - А ну как увезет он тебя
навеки в этот свой Израиль, вон их сколько сейчас туда едет! И - все!
Навсегда! Была дочка и нет, как не было... Как умерла. Это хоть вы оба
понимаете?"
"Я в Израиль не собираюсь." "Сегодня не собираешься, а через год, пять
лет, как раз когда мы к внукам привыкнем... Так что, вы мне быть счастливым
от такого брака прикажете? А о матери и не говорю."
"Папа, какие там внуки? Он мне еще и предложения-то не делал."
"Не делал? А чего тогда приехал?"
"Чтобы сделать," - поцеловал Ингу Юрий.
"Ой! Мама!!- радостно взвизгнула она и кинулась ему на шею. -
Наконец-то! Спасибо, папуля. Это он тебя испугался, что с саней сбросишь
волкам на съедение, вот и раскололся..."
"А что до Израиля, - продолжал Юрий, мягко высвобождаясь, - то зачем же
так мрачно? Во-первых, я никогда туда не хотел и сейчас не хочу, а,
во-вторых, это очень не просто, даже если бы и захотел бы. И, наконец, если
ей там будет хорошо..."
Игнат Ильич только покрутил головой. Сани неслись по узкой лесной
дороге почти в полной темноте под сплошными сводами циклопических еловых лап
и кедровых ветвей, среди колоннообразных заснеженных стволов, как стоящих
вертикально, так и наваленных в первозданном хаотическом беспорядке. В
редких просветах между ветвями над головой высвечивалось переполненное
звездами невиданно ослепительное и чистое ночное небо. Лошадь бежала ровно,
сани скрипели полозьями по глубокому снегу, иногда взрывающемуся от задетых
еловых лап белым колючим облаком, покрываюшим седоков душистым покрывалом. У
Юрия замерзли ноги, хотя он, по совету Инги, надел две пары шерстяных
носков. Под меховым покрывалом, однако, было тепло, Инга счастливо дышала у
его щеки, припав к плечу и улыбалась без конца своим мыслям.
Наконец, показались едва видные над сугробами светящиеся окна,
послышался скрип открываемой двери, и сани подкатили к большому бревенчатому
дому. На ярко освещенном электрической лампочкой крыльце стояла в накинутом
на плечи тулупе высокая женщина в валенках. Негнушимися ногами Юрий прошагал
к ней и приложился губами к протянутой руке.
Она не отдернула руку, даже не смутилась, но была явно польщена
такимтонким обращением в их таежной глуши. "Я Полина Олеговна, - важно
сказала она, приглашая гостей в дом. - Милости прошу. Столько дочка о вас
писала хорошего, Юрий Ефремович..."
В просторной гостиной было тепло и чисто, совершенно городской уют,
даже телевизор, стереорадиола. Юрия поразила целая стенка книг с дефицитными
подписными изданиями. Откуда это в таком медвежьем углу столько книг и,
главное, электричество, подумалЮрий.
Игнат Ильич вдруг сказал: "Тут уже десяток лет охотится муж
Примкниготорга. Дочке нашей столичную библиотеку обеспечил. Инга,
представляете, все это перечитала! Золотая у ней головка..." "А
электричество? Что-то я столбов не приметил." "Нет, ток у нас свой."
"Дизель-генератор? А почему его не слышно?" "А вот и нет! Неужели вам Марк
Семенович не похвастался? Это ведь он все это нам наладил три года назад.
Дал мне чертежи, а я все по ним заказал у умельцев на авиазаводе в
Арсеньеве. И вот с тех пор живем что в твоей столице. Ни керосиновой лампы,
ни столбов-проводов в райцентр. Аккумулятор круглые сутки заряжается и от
ветра, и от солнца. У нас тут солнце двести девяносто дней в году, а ветер
все триста. Ветряк у меня на сопке стоит уникальный. Его мои друзья фрегатом
прозвали. На каждой лопасти парус. А солнечный свет мне в специальный
колодец трехметровая линза собирает. Она заполнена водой или льдом - вон
там, на поляне. Почистил раз-два в месяц линзу от снега, и она опять как
новенькая. У нас даже электроутюг и стиральная машина работают. Не говоря о
свете, телевизоре и холодильнике. Золотая голова у парня..."
"Пап, - злопамятно сказала Инга,- так Заманский тоже еврей."
"Ты чего вдруг? - удивилась мать. - Какая разница?"
"А такая, что Юра у меня еврей, и он мне только что сделал предложение,
а папа..." "Что папа? - засмеялась Полина Олеговна. - Он же у нас и не
интересовался никогда, что у меня у самой, между прочим, бабушка по маме
еврейка, Фаина Мордехаевна аж!"
"Иди ты! - поразился лесник. - Ты серьезно, мать? А чего молчала?"
"Так ведь ты никогда и не спрашивал."
"Ну, вы даете, - хохотала Инга, не отлипая от Юрия. - Так яу тебя,
оказывается, Хаечка, Юрик! Надо же, ехал черт-те куда, а попал к своим..."
"Все мы тут свои, советские, - примирительно сказал лесник. - Ладно,
время позднее, пьем чай и спать. А завтра после баньки отметим событие.
Куда? - рявкнул он на Ингу. - Отдельно! Покажешь брачное свидетельство,
тогда..."
За окном комнаты, где ночевал Юрий, величественно качалась огромная
лапа голубой ели в сияющем на солнце пушистом снежном колпаке. За ней
золотились сугробы на огороде. За огородом туго бил в ослепительно синее
небо белый дым над едва видимым отсюда срубом. Юрий открыл дверь на
осторожный стук и сразу задохнулся от горячего душистого поцелуя невесты.
Инга была в нарядном синем платье с розой у ворота и казалась похудевшей и
усталой.
"Ты себя плохо чувствуешь? - спросил Юрий, вглядываясь в измученные
глаза девушки. - На тебе, как говорится, лица нет..." "Зато ты выглядишь у
меня как огурчик, женишок... Отдохнул от невесты и доволен?.." "Я не
понимаю..." "Не понимаешь? И очень плохо, что ты меня по-прежнему не
понимаешь... Разные мы с тобой все-таки, Юрик. Я вот без тебя жить не могу,
всю ночь на часы смотрела, когда тебя увижу... А ты, я смотрю, и не
вспомнил..."
"Молодежь! - крикнула из гостиной Полина Олеговна. - Кончайте
любезничать. Умываться и завтракать. Мы с Савельевым уже заждались вас."
"Где у вас умываются?" "Настоящие мужчины..." "Я понял!" Юрий набросил свой
кожушок на спортивный костюм, сунул босые ноги в суконные боты и выбежал на
улицу. Инга со смехом выскочила за ним, едва успев сменить туфли на белые
валенки. Снег слепил со всех сторон. Юрий сбросил кожушок, снял
"олимпийскую" рубашку и стал, вскрикивая, натираться снегом.
"Жена, спинку потри, - сказал он и тотчас охнул и задохнулся от горы
снега, обрушенного безжалостной Ингой на его голую спину с потревоженной
еловой лапы. Тотчас нежные руки закутали его пушистым полотенцем, стали
яростно растирать со всех сторон, надели на вытянутые руки "олимпийку",
накинули на плечи кожушок и поволокли под руку к дому.
"Какой приятный запах дыма, - затянулся вкусным воздухом, как любимой
сигаретой, городской доцент. - Что это там дымит?" "А это вам, Юрий
Ефремович, папа баньку топит... Надеюсь, не возражаете?.." "Мне?" "А вы
эгоист. Чем это вы лучше других? Может и мне." "Вместе?.." "А вам бы как
хотелось?" "Я и мечтать не смею... До печати из ЗАГСа." "Иногда сбываются и
несбыточные мечты. Не я ли вам как-то обещала... Помните?" "Ты даже не
представляешь, что ты со мной натворила своим дурацким замечанием!" "Потом
расскажешь. А пока - завтракать. У моих тут такие чаи! Такой мед!.. У нас
тут все настоящее и экологически чистейшее. Как и твоя невеста, кстати.
Такие не только в столицах, ни в одном городе не растут..."
4.
Вы ни о чем больше и думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой
под вашим веником... - вспомнил Юрий тот комаринный флирт в сентябре, когда
направлялся по глубокому снегу, щурясь от ослепительного голубого сияния
сугробов, к извергающей дым бревенчатой бане в конце двора.
Она стояла среди гигантских разлапистых сине-зеленых елейу самого
берега узкой реки. Юрий вошел впредбанник и растерялся среди чистых
деревянных скамеек и вешалок на стенах. В приоткрытую дверь виднелись
уходящие под черный потолок полки, на нижней стояли два алюминиевых тазика.
В обоих лежали березовые веники. Такие же душистые сооружения висели по
стенам предбанника. Наконец-то он увидел наяву, как они не похожи на
мучавшую его в снах метлу и домашний веник...
Что ему следует тут делать - просто вымыться над тазиком или сразу идти
в парилку? В любом случае, человеку тут следует раздеться догола, иначе, что
это за баня?..Но как можно себе это позволить, если изнутри дверь не имеет
ни крючка, ни засова? Он выглянул на скрип снега и увидел, что Инга не
спеша, танцующей походкой идет к нему. Она была в малахае, отцовском тулупе
и валенках. Войдя, она прикрыла за собой дверь, по-волчьи светя в
наступившем полумраке широко расставленными удивительного цвета глазами.
Увидев смущенного Юрия, она удивленно подняла брови: "Вы сюда греться
что ли пришли, Юрий Ефремович? Раздевайтесь, вы в бане!" "Так ведь тут даже
запора нет, - растерянно показал он пальцем на дверь. - Как же я могу
раздеваться?.." "А нам никто не помешает, - небрежно сказала она, набирая
воду в ковшик и добавляя в нее что-то ароматное из бутылки. - Ясвоих
предупредила, что мы здесь. А больше тут на десятки километров вокруг ни
души. Кто же может придти? Так что не стесняйтесь. Приобщайтесь к нашей
русской культуре, вы, инстраннец в родной стране..." "А... ты?" "Я? Ну я-то
тут дома. Мне стесняться не пристало..."
Она не спеша сняла малахай, тряхнула гривой светлых волос, сбросила
ногу за ногу валенки, а потом небрежно раскрыла кожух, ослепив его белизной
и совершенством юного тела. "Нравлюсь?" - победно-взволнованно спросила она,
поворачиваясь перед ним. "Очень, - выдохнул он, не отрывая от нее взгляда. -
Я просто...не верю своим глазам!..." "Вот как! Ну, это поправимо, если кто
не верит глазам. Разрешается пощупать, - она поймала его руку и положила на
свою левую грудь. - Держите крепче, а то выскользет! - звонко хохотала Инга.
- Придется опять ловить... веру в происходящее!" "Так вам же больно..." "Мне
гораздо больнее, когда ты вот так робеешь, - жарко выдохнула она, пристроив
его вторую руку на правую грудь и поднимая по своему обыкновению руки на
затылок, прогибаясь в талии. -Вот так! Смелее! Ого!! А ну еще раз!.. Ай!..
Нет-нет... Еще чуток... Ой!! Ну.. ты даешь, доцент! - она поспешно вцепилась
в его руки. - Я же не резиновая кукла... Интересную моду себе завел - живым
студенткам сиськи отрывать!.." "Простите, Инга, но вы ведь сами..."
"Заживет, - смеялась она, поспешно раздевая его и потирая грудь. - Вот я вам
сейчас за это так отомщу! Прошу раздеться, лечь и смиренно принимать
справедливое возмездие за все!" Ой... это у него что?.. - мысленно
воскликнула Инга. -А... Я уже догадалась... Еврейские штучки?.. Нет, я ему
мстить не буду! Такого красавчика я еще не видывала... Кто же такую прелесть
обидит? Я его даже вот так ладошкой прикрою, чтобы веником не задеть... Зато
по всему остальному...
"Ага, не нравится? А сиськи любимой девушке откручивать? Шучу, шучу...
Получите-ка за это - по ногам, Юрий Ефремович! Теперь по торсу, по впалому
животу... Ладно, повернитесь, а то я ненароком руку уберу, а мне вашего
прелестниканадо беречь, я добрая женщина. Н-ну, Юрка, а вот теперь держись!
Это тебе за полотенце по беззащитной голой девушке с завязанной головой в
еврейской республике!.. А вот так за невнимание ко мне после кубовой!...
После бассейна!.. Когда сам полез целоваться и сам охладел на месяцы!... Вот
так вас за это! По вашей тощей, простите, заднице, Юрий Ефремович. А теперь
по вашей изумительной треугольной спине...теперь снова по жопе, чтоб больше
не задавался, доцент, перед влюбленной студенткой!!"
"А тебе самой уже не больно?.." "Сос-ку-чился... Давно не лапал? Еще
хочешь потискать? Потискаешь, не бойся, я терпеливая. Успокойся, мне-то уже
не больно. А вот ты у меня уже стал совсем красным. Ты просто терпеливый,
или осознал, что тебя давно пора выпороть за все твои садистские фокусы?
Больно?" "Больно, но удивительно приятно, что именно ты меня стегаешь...
Нет, действительно, все горит. Ты у меня не слабенькая... И - не добренькая,
а?" "Я не добрая?!" "А Бурятова кто чуть насмерть не пришиб? Если бы не я,
тебе бы вышку дали... за убийство с особой жестокостью..." "А прелестника
твоего кто... веником не тронул? Не я? Ладно, живите, Юрий Ефремович. Будем
вас лечить. Встать ибыстро за мной, ну же, а то я снова тонуть буду!" "Так я
же голый..." "А я, по-твоему, какая? Не бойся, у нас не принято
подглядывать. Да за елками из дома и не видно нихера." "Инга!.." "Не буду,
не буду... Стану культурненькой, не узнаешь. А пока - за мной!.."
Юрий увидел, как Инга бежит по заснеженным ступеням на лед, к свежей
проруби с вставленной лесенкой. От розового тела шел пар. Ахнув, взвизгнув
она бултыхнулась в ледяную воду и звонко закричала на весь лес: "Ай!! Тону!
Юра, сюда скорее! Тону же!.."
Скользя по снегу босыми ногами, он побежал туда же, скособочившись и
нелепо прикрываясь, съехал по оледенелым ступеням в прорубь, задохнулся и
охватил скользкое еще горячее упругое тело, утонув в крепком объятии.
"Скорее наверх, - прошептали яркие губы ему в глаза.- А то простудишься
у меня, Боже упаси, лукошко свое отморозишь..." Он вскарабкался по короткой
лесенке, пробежал уже немеющими ногами по глубокому снегу к пышущей паром
двери и ввалился в свирепый душистый жар, плюхнулся на полку, видя в
приоткрытые двери, как мечется грудь у бегущей по снегу от реки Инги. Она
влетела, звонко хлопая себя крест-накрест руками, плюхнулась ему на колени,
охватила его шею и едва не задущила поцелуем.
"Я все эти месяцы мечтала об этом моменте... - горячо шептала она. - Ты
Савельева... Она у нас лучшая дружинница... Чтобы они просто так избили ни
за что известного пьяницу и дебошира. Мы, конечно всех троих задержим, но
такого быть не может, чтоб Алексей Павлович был не виноват..."
"Вам погоны надоели, товарищ лейтенант? Я вам говорю, что на него
набросился сначала Хадас, а потом эта... больше не студентка, ибо хулиганкам
и развратницам делать в моем институте нечего..."
"Сейчас ты у меня и сам получишь, - огрызается Инга, вырываясь в драку
уже с ректором. - Импотент сраный!.."
"А ну-ка помолчи, Савельева, - грозит растерявшийся лейтенант. -
Докричишься... Как не стыдно! Активная дружинница, убийцу недавно
задержала... Мы тебя к грамоте представили, а ты тут ведешь себя, как
уголовный элемент, понимаешь..."
"Да брось ты, Матвеич, - Инга уже улыбается, демонстративно держа руки
по-арестантски за спиной. - Юрий Ефремович, стройся - за мной! С милым рай и
в КПЗ! Сидеть так хоть за дело, правда? Вон он, результат - у Бурятова в
кулаке..."
"Мы все тут свидетели. Бурятов с Хвостовым их спровоцировали, -
вступает староста Саша. -. Имей в виду, Матвеич, уведешь Ингу, ни один из
нас на дежурство не выйдет, понял? Ты меня знаешь..."
"Тогда пускай доцент один идет как задержанный, а Бурятов, как
пострадавший..."
"Тогда и я, как задержанная! Это я ему зуб выбила! Жалко только, что не
дали остальные выкрошить!.." "Ладно, пошли, кто хотите, в отделение. Там
разберемся. И вы, товарищ Хвостов. Кто еще свидетель? Вы?" - Вулкановичу.
"Я?.. Чего вдруг? Нет, нет... Я тут не при чем. Ничего не слышал, ничего не
видел. Меня от ваших драк, Бога ради, увольте. Молодые не поделили девушку?
Отлично, но я-то при чем? Мои девушки уже носки внукам вяжут, товарищ
лейтенант." "Жидовская морда, - почти вслух произносит сквозь зубы Хвостов.
- Ты у меня попомнишь..."
Замогильский подобострастно кивает и открывает перед ректором дверь на
лестницу.
4.
На улице совсем раскисло. Плюс пятнадцать на солнце. Весь снег таял в
одночасье. Юрий щурился на это весеннее безобразное великолепие с крыльца
отделения милиции, а потом зашагал прямо через улицу по колено в мессиве, в
своих полных талой воды суконных ботах, к ожидавшиемв волнении Ольге и Марку
Заманским. За ним на крыльце появились хохочущие студенты, все как один в
резиновых сапожках. Они подхватили на руки Ингу и триумфально перенесли ее к
тротуару, где она с хохотом повисла на шее Юрия. Потом на крыльце милиции
появились Хвостов и Бурятов. Последний был уже в пластырях, с раздутой синей
физиономией. Он что-то горячо шепелявил ректору. Тот морщился от перегара и
быстро ушел, не заметив протянутую руку.
"От-пус-ти-ли! - кричал Юрий. - Да здравствует свобода! Немедленно к
вам и - водки! У вас есть водка? А то я куплю... Надо же, первый случай в
милицейской практике - трезвые пьяного зашибли!" "А ректор? - тревожно
спросила Ольга. - Неужели сдался?" "А куда ему деться? Студенты в один голос
все подтвердили. А Саша еще пообещал коллективную кляузу в горком. Ректор
тут же на попятную: дескать его неправильно информировали злые силы...
Затравили, мол, талантливого ученого с прекрасной диссертацией. И все,
оказывается, с подачи пьяного скандалиста, которому не место в высшей
школе..."
"Юра, куда же вы прямо по лужам... Ноги мокрые," - заметила Оля.
"Плевать! Я сегодня гуляю. Мне теперь море по колено. Решился! Нет, вы
даже представить себе не можете, сколько лет я мечтал вот так - святым
кулаком по окаянной роже!.. Не их излюбленным оружием, не интригой на
интригу, не подлостью за подлость, а вот так, по-деревенски, без
колебаний..."
"Ты хоть что-нибудь понимаешь, Тоня? - расслабился после полного
стакана водки непьющий спортсмен Хвостов. - Я кто - ректор или раб? И
почему, черт меня побери,я могу поставить на место любого, кроме этих сраных
евреев? До каких пор они будут неприкасаемы в моей стране? Дал этому жиду
квартиру. Своим отказал - ему, одному, двухкомнатную! Дал полную свободу
научной работы. Ни завкафедрой, ни проректор, ни я не контролируем. Никому
такое не позволено - только ему! Подписываю, не глядя, любые финансовые
документы по теме Хадаса. А мог бы все зарубить на корню. Так ведь не только
никакой благодарности, напротив, меня при студентах подонком называет. И
этого ему мало - при мне же людей моей команды не просто поносит, как хочет,
а уже при всех им морду бьет, а ему хоть бы что! Почему, спрашивается?
Горком неизменно на его стороне. Завелась у него жидовская лапа - герой этот
липовый, скорее всего, Альтман из Биробиджана. Надо же, так нашего доцента
вдруг возлюбил, что его однополчанин-партизан из бюро крайкома без конца
звонит нашему Первому, как там Хадас? Не обижают ли прекрасного человека? И
если бы Тоня, только жиды, Заманский с Хадасом, так ведь чуть не все сегодня
вызверились на меня в милиции..." "И Вулканович?" "А-а-а! - зарычал Хвостов.
- Вот уж где жидяра так жидяра, пархатая тварь!! Этот хуже всех! Этот в
морду не даст... Ничего, говорит, не слышал, не видел. Савельеву, говорит,
Бурятов с Хадасом друг к другу ревнуют. Не идиот ли?.."
"Петь, а Петь, - замурлыкала вдруг дородная Тоня. - А почему эта...
Савельева сказала, что ты импотент? Ты что... с ней тоже?.." "Да не с ней...
То есть... Короче. Тебя мне только сегодня не хватало! Вечно напоит и
выпотрошит! Пользуется тем, что я пить не умею... Ну что тебе еще? Не знаешь
что ли, что профессиональные спортсмены... ну, слабы часто по этому делу.
Тебе надо это рассказывать? Я и решил было, что дело не во мне, а в тебе.
Привел студентку сюда, когда ты ездила к своей мамуле... Девица оказалась и
сексапильная, и умелая! А я - ну хоть бы что пошевелилось... Она старалась,
старалась, потом плюнула, представляешь, проститутка такая, прямо... на
него, оделась и ушла, хохоча во все горло. Ты довольна? Чего ты молчишь?
Хохочи тоже! Это же так смешно: грозный муж, ректор и профессор имеет между
ног вместо бандита дохлую улитку без панциря..."
"Петь, может тебе полечиться? Уколы там, гормоны, ну я не знаю... Мне
же с тобой тоже тяжело... Я здоровая баба. И еще вполне..." "То-то ты,
Антонина, у мамашки твоей на лишние две недели задержалась? Колись уже тоже!
Мне - изменяла? Откровенность за откровенность, ну?" "А драться не будешь?"
"Ты же простила вроде?" "Тогда... Нет, я ничего не скажу. Вон у тебя какие
глаза стали..."
"Ладно. Мне сейчас не до этого... Скажи мне, Тоня, имею я право верить
коллективу кафедры, Попову, Вулкановичу, Бурятову и некоторым другим, если
они мне все как один говорят, что Заманский не талант, а авантюрист? Мы
живем в энергичный век. Тут не до слюнявых анализов, кто есть кто. Если мне
кажется, что этот еврейчик нихера не стоит, могу я его вышвырнуть из своего
вуза? Да или нет?"
"Конечно, Петенька, да. Ты у меня самый сильный и справедливый. А
добрым ректору быть совсем не обязательно... Даже, я тебе скажу, и вредно и
опасно. Для вуза. Для коллектива. Поэтому дави их всех, жидовню эту, где и
как только сможешь... Пока не поздно!"
1.
Как оказалось, это была не весна в день драматической предзащиты, а
редкая в нынешних краях оттепель. Уже на другой день завьюжило, посыпал
сплошной пушистой стеной густой снег, мгновенно воссоздавая сугробы на
замерзших за одну ночь лужах. Наутро ветер стих, а за оттаявшим окном
ослепительно засияла первозданная зима с умеренным пятнадцатиградусным
морозом, скакнув на тридцать градусов за каких-то полсуток... Юрий проснулся
с ощущением какой-то бурной радости, которой совсем не сулила вчерашняя
безобразная сцена. От секретаря кафедры принесли записку, что доцент Хадас
приказом по институту на неделю "отстранен от работы за недостойное
поведение." Потом пришел Толя и добавил, что лучше Юрию в институте вообще
не появляться. Оказывается, ректор оспорил рекомендацию горкома через
министерство, те вышли на ЦК. Вопрос о пребывании какого-то провинциального
доцента в прежней должности решается в недостижимых верхах, где сцепились
амбиции крайкома и министерства. Пока его курс читает всепригодный
Вулканович. В институте только и разговоров, что о вчерашней драке.
Студентка Савельева, кстати, из института тоже отчислена приказом Хвостова
"за хулиганство и разврат..." "Ничего себе формулировочка! - воскликнул
потусторонний Толя, вдруг проснувшийся из-за истории с новым другом Юрием. -
Это же волчий билет... Из комсомола уж точно попрут!"
Услышав это, Юрий поспешно надел свой тулупчик и, отчаянно скользя и
падая в своих все еще мокрых после ночи на батарее суконных ботиках, пошел в
студенческое общежитие. Там было пусто и тихо, все на занятиях. Он впервые
постучал в дверь с табличкой "Mary-Ingot-Natalie". Там точно так же как
когда-то в комнате Галкиных этажом выше, что-то упало, ахнуло, простучали
босые пятки, но на этот раз звякнул ключ в замке, дверь распахнулась, и Юрий
задохнулся в душистом кружеве легкого домашнего халата, который только и был
одет на Ингу. Он осторожно отстранил ее, воровато вглядываясь в пустой
коридор, неуверенно вошел и сел на стул у чертежного стола. В комнате был
идеальный порядок и чистота, что значит девочки!
"Новости знаешь? - спросил он, пока она усаживалась на койку, закинув
руки за голову, как тогда у Заманских. Вместо ответа она протянула ему два
железнодорожных билета. - Что это? Ты уезжаешь?"
"Мы уезжаем, - сказала она, вернув руки на затылок. - Тебе ректор дал
неделю отпуска. Так? И вот я вас, Юрий Ефремович, приглашаю к себе домой,
раз вы так дурно воспитаны, что не удосужились пригласить меня к себе домой
хоть раз за те полгода, что я хожу в ваших любовницах... И "занимаюсь
развратом", кстати, тоже только с вами!"
"А если я откажусь? Надо было хоть спросить..."
"Вот я тебя и спрашиваю: Юра, ты хочешь со своей Ингой поехать
познакомиться с ее родителями?"
"Вот я тебе и отвечаю: Инга, я согласен." "Тогда на сборы час. Поезд в
одиннадцать." "А если бы я не пришел?" "Я бы билеты выбросила... И
попробовал бы ты ко мне еще подойти..." "Излупила бы как Бурятова? -
засмеялся Юрий. - Да тебя теперь все мужчины будут обходить за версту." "И
ты?" "Так я же тоже хулиган! Отличная парочка, не так ли?.. Это далеко? Ну,
твоя станция?" "Между Хабаровском и Уссурийском. Дебри Уссурийского края. И
станцию называют Дерсу в честь сподвижника Арсеньева. Мы там будем в
полночь." "А потом?" "Папа встретит с санями." "Серьезно? С лошадкой?" "А ты
думал - аэросани? Ты что, у нас там все по-простому. Я ведь из простых. Ты
поэтому меня избегаешь, да?" "Сцены, Инночка... или как тебя папа с мамой
зовут?" "Как ни странно, именно так. Ингочка - язык сломаешь. Угораздило же
дать норвежское имя! Папа служил в Печенге, на норвежской границе, и там у
него была в молодости пассия с таким именем."
Поезд выплюнул их в ночь на тщательно выметенный перрон, едва
освещенный единственной лампочкой над дверью станционного домика. Вокруг в
тишине грозно нависали какие-то неестественно огромные черные деревья. Когда
стук колес замер вдали, явственно фыркнула лошадь и появился высокий человек
в тулупе и огромной рысьей шапке. Он приблизился, стянул рукавицы и подал
Юрию большую темную ладонь: "Савельев я, Игнат Ильич, папа этой
козы-дерезы." "Юрий Ефремович, ее учитель и друг. Если официальнее, доцент
Хадас."
"Хадас. Хадас, этой какой же нации? - обернулся лесник к прижавшимся
друг к другу седокам, когда сани тронулись,. - Латыш, литовец?"
"Он еврей, папа, - вызывающе сказала Инга. - А тебя будто ничего в
человеке не интересует, кроме его нации. С каких это пор?"
"Еврей так еврей... - не сразу пришел в себя Игнат Ильич. - Вы что,
обижаетесь, когда вас спрашивают о нации, Юрий Ефремович?"
"Да нет. У меня действительно непонятная фамилия. И не Иванов, и не
Абрамович..."
"Только я, - помолчав, продолжал лесник, - вроде должен
поинтересоваться, раз единственная дочка впервые привезла к нам молодого
человека. Инга не привезет кого попало. Значит серьезно. А раз серьезно у
нее, так и у нас. Я против евреев ничего не имею, но..."
"Ну, что там за "но", папа! - напряглась Инга. - Уж ты-то с чего был бы
антисемитом?"
"Да не антисемит я! - отчаянно крикнул отец. - А ну как увезет он тебя
навеки в этот свой Израиль, вон их сколько сейчас туда едет! И - все!
Навсегда! Была дочка и нет, как не было... Как умерла. Это хоть вы оба
понимаете?"
"Я в Израиль не собираюсь." "Сегодня не собираешься, а через год, пять
лет, как раз когда мы к внукам привыкнем... Так что, вы мне быть счастливым
от такого брака прикажете? А о матери и не говорю."
"Папа, какие там внуки? Он мне еще и предложения-то не делал."
"Не делал? А чего тогда приехал?"
"Чтобы сделать," - поцеловал Ингу Юрий.
"Ой! Мама!!- радостно взвизгнула она и кинулась ему на шею. -
Наконец-то! Спасибо, папуля. Это он тебя испугался, что с саней сбросишь
волкам на съедение, вот и раскололся..."
"А что до Израиля, - продолжал Юрий, мягко высвобождаясь, - то зачем же
так мрачно? Во-первых, я никогда туда не хотел и сейчас не хочу, а,
во-вторых, это очень не просто, даже если бы и захотел бы. И, наконец, если
ей там будет хорошо..."
Игнат Ильич только покрутил головой. Сани неслись по узкой лесной
дороге почти в полной темноте под сплошными сводами циклопических еловых лап
и кедровых ветвей, среди колоннообразных заснеженных стволов, как стоящих
вертикально, так и наваленных в первозданном хаотическом беспорядке. В
редких просветах между ветвями над головой высвечивалось переполненное
звездами невиданно ослепительное и чистое ночное небо. Лошадь бежала ровно,
сани скрипели полозьями по глубокому снегу, иногда взрывающемуся от задетых
еловых лап белым колючим облаком, покрываюшим седоков душистым покрывалом. У
Юрия замерзли ноги, хотя он, по совету Инги, надел две пары шерстяных
носков. Под меховым покрывалом, однако, было тепло, Инга счастливо дышала у
его щеки, припав к плечу и улыбалась без конца своим мыслям.
Наконец, показались едва видные над сугробами светящиеся окна,
послышался скрип открываемой двери, и сани подкатили к большому бревенчатому
дому. На ярко освещенном электрической лампочкой крыльце стояла в накинутом
на плечи тулупе высокая женщина в валенках. Негнушимися ногами Юрий прошагал
к ней и приложился губами к протянутой руке.
Она не отдернула руку, даже не смутилась, но была явно польщена
такимтонким обращением в их таежной глуши. "Я Полина Олеговна, - важно
сказала она, приглашая гостей в дом. - Милости прошу. Столько дочка о вас
писала хорошего, Юрий Ефремович..."
В просторной гостиной было тепло и чисто, совершенно городской уют,
даже телевизор, стереорадиола. Юрия поразила целая стенка книг с дефицитными
подписными изданиями. Откуда это в таком медвежьем углу столько книг и,
главное, электричество, подумалЮрий.
Игнат Ильич вдруг сказал: "Тут уже десяток лет охотится муж
Примкниготорга. Дочке нашей столичную библиотеку обеспечил. Инга,
представляете, все это перечитала! Золотая у ней головка..." "А
электричество? Что-то я столбов не приметил." "Нет, ток у нас свой."
"Дизель-генератор? А почему его не слышно?" "А вот и нет! Неужели вам Марк
Семенович не похвастался? Это ведь он все это нам наладил три года назад.
Дал мне чертежи, а я все по ним заказал у умельцев на авиазаводе в
Арсеньеве. И вот с тех пор живем что в твоей столице. Ни керосиновой лампы,
ни столбов-проводов в райцентр. Аккумулятор круглые сутки заряжается и от
ветра, и от солнца. У нас тут солнце двести девяносто дней в году, а ветер
все триста. Ветряк у меня на сопке стоит уникальный. Его мои друзья фрегатом
прозвали. На каждой лопасти парус. А солнечный свет мне в специальный
колодец трехметровая линза собирает. Она заполнена водой или льдом - вон
там, на поляне. Почистил раз-два в месяц линзу от снега, и она опять как
новенькая. У нас даже электроутюг и стиральная машина работают. Не говоря о
свете, телевизоре и холодильнике. Золотая голова у парня..."
"Пап, - злопамятно сказала Инга,- так Заманский тоже еврей."
"Ты чего вдруг? - удивилась мать. - Какая разница?"
"А такая, что Юра у меня еврей, и он мне только что сделал предложение,
а папа..." "Что папа? - засмеялась Полина Олеговна. - Он же у нас и не
интересовался никогда, что у меня у самой, между прочим, бабушка по маме
еврейка, Фаина Мордехаевна аж!"
"Иди ты! - поразился лесник. - Ты серьезно, мать? А чего молчала?"
"Так ведь ты никогда и не спрашивал."
"Ну, вы даете, - хохотала Инга, не отлипая от Юрия. - Так яу тебя,
оказывается, Хаечка, Юрик! Надо же, ехал черт-те куда, а попал к своим..."
"Все мы тут свои, советские, - примирительно сказал лесник. - Ладно,
время позднее, пьем чай и спать. А завтра после баньки отметим событие.
Куда? - рявкнул он на Ингу. - Отдельно! Покажешь брачное свидетельство,
тогда..."
За окном комнаты, где ночевал Юрий, величественно качалась огромная
лапа голубой ели в сияющем на солнце пушистом снежном колпаке. За ней
золотились сугробы на огороде. За огородом туго бил в ослепительно синее
небо белый дым над едва видимым отсюда срубом. Юрий открыл дверь на
осторожный стук и сразу задохнулся от горячего душистого поцелуя невесты.
Инга была в нарядном синем платье с розой у ворота и казалась похудевшей и
усталой.
"Ты себя плохо чувствуешь? - спросил Юрий, вглядываясь в измученные
глаза девушки. - На тебе, как говорится, лица нет..." "Зато ты выглядишь у
меня как огурчик, женишок... Отдохнул от невесты и доволен?.." "Я не
понимаю..." "Не понимаешь? И очень плохо, что ты меня по-прежнему не
понимаешь... Разные мы с тобой все-таки, Юрик. Я вот без тебя жить не могу,
всю ночь на часы смотрела, когда тебя увижу... А ты, я смотрю, и не
вспомнил..."
"Молодежь! - крикнула из гостиной Полина Олеговна. - Кончайте
любезничать. Умываться и завтракать. Мы с Савельевым уже заждались вас."
"Где у вас умываются?" "Настоящие мужчины..." "Я понял!" Юрий набросил свой
кожушок на спортивный костюм, сунул босые ноги в суконные боты и выбежал на
улицу. Инга со смехом выскочила за ним, едва успев сменить туфли на белые
валенки. Снег слепил со всех сторон. Юрий сбросил кожушок, снял
"олимпийскую" рубашку и стал, вскрикивая, натираться снегом.
"Жена, спинку потри, - сказал он и тотчас охнул и задохнулся от горы
снега, обрушенного безжалостной Ингой на его голую спину с потревоженной
еловой лапы. Тотчас нежные руки закутали его пушистым полотенцем, стали
яростно растирать со всех сторон, надели на вытянутые руки "олимпийку",
накинули на плечи кожушок и поволокли под руку к дому.
"Какой приятный запах дыма, - затянулся вкусным воздухом, как любимой
сигаретой, городской доцент. - Что это там дымит?" "А это вам, Юрий
Ефремович, папа баньку топит... Надеюсь, не возражаете?.." "Мне?" "А вы
эгоист. Чем это вы лучше других? Может и мне." "Вместе?.." "А вам бы как
хотелось?" "Я и мечтать не смею... До печати из ЗАГСа." "Иногда сбываются и
несбыточные мечты. Не я ли вам как-то обещала... Помните?" "Ты даже не
представляешь, что ты со мной натворила своим дурацким замечанием!" "Потом
расскажешь. А пока - завтракать. У моих тут такие чаи! Такой мед!.. У нас
тут все настоящее и экологически чистейшее. Как и твоя невеста, кстати.
Такие не только в столицах, ни в одном городе не растут..."
4.
Вы ни о чем больше и думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой
под вашим веником... - вспомнил Юрий тот комаринный флирт в сентябре, когда
направлялся по глубокому снегу, щурясь от ослепительного голубого сияния
сугробов, к извергающей дым бревенчатой бане в конце двора.
Она стояла среди гигантских разлапистых сине-зеленых елейу самого
берега узкой реки. Юрий вошел впредбанник и растерялся среди чистых
деревянных скамеек и вешалок на стенах. В приоткрытую дверь виднелись
уходящие под черный потолок полки, на нижней стояли два алюминиевых тазика.
В обоих лежали березовые веники. Такие же душистые сооружения висели по
стенам предбанника. Наконец-то он увидел наяву, как они не похожи на
мучавшую его в снах метлу и домашний веник...
Что ему следует тут делать - просто вымыться над тазиком или сразу идти
в парилку? В любом случае, человеку тут следует раздеться догола, иначе, что
это за баня?..Но как можно себе это позволить, если изнутри дверь не имеет
ни крючка, ни засова? Он выглянул на скрип снега и увидел, что Инга не
спеша, танцующей походкой идет к нему. Она была в малахае, отцовском тулупе
и валенках. Войдя, она прикрыла за собой дверь, по-волчьи светя в
наступившем полумраке широко расставленными удивительного цвета глазами.
Увидев смущенного Юрия, она удивленно подняла брови: "Вы сюда греться
что ли пришли, Юрий Ефремович? Раздевайтесь, вы в бане!" "Так ведь тут даже
запора нет, - растерянно показал он пальцем на дверь. - Как же я могу
раздеваться?.." "А нам никто не помешает, - небрежно сказала она, набирая
воду в ковшик и добавляя в нее что-то ароматное из бутылки. - Ясвоих
предупредила, что мы здесь. А больше тут на десятки километров вокруг ни
души. Кто же может придти? Так что не стесняйтесь. Приобщайтесь к нашей
русской культуре, вы, инстраннец в родной стране..." "А... ты?" "Я? Ну я-то
тут дома. Мне стесняться не пристало..."
Она не спеша сняла малахай, тряхнула гривой светлых волос, сбросила
ногу за ногу валенки, а потом небрежно раскрыла кожух, ослепив его белизной
и совершенством юного тела. "Нравлюсь?" - победно-взволнованно спросила она,
поворачиваясь перед ним. "Очень, - выдохнул он, не отрывая от нее взгляда. -
Я просто...не верю своим глазам!..." "Вот как! Ну, это поправимо, если кто
не верит глазам. Разрешается пощупать, - она поймала его руку и положила на
свою левую грудь. - Держите крепче, а то выскользет! - звонко хохотала Инга.
- Придется опять ловить... веру в происходящее!" "Так вам же больно..." "Мне
гораздо больнее, когда ты вот так робеешь, - жарко выдохнула она, пристроив
его вторую руку на правую грудь и поднимая по своему обыкновению руки на
затылок, прогибаясь в талии. -Вот так! Смелее! Ого!! А ну еще раз!.. Ай!..
Нет-нет... Еще чуток... Ой!! Ну.. ты даешь, доцент! - она поспешно вцепилась
в его руки. - Я же не резиновая кукла... Интересную моду себе завел - живым
студенткам сиськи отрывать!.." "Простите, Инга, но вы ведь сами..."
"Заживет, - смеялась она, поспешно раздевая его и потирая грудь. - Вот я вам
сейчас за это так отомщу! Прошу раздеться, лечь и смиренно принимать
справедливое возмездие за все!" Ой... это у него что?.. - мысленно
воскликнула Инга. -А... Я уже догадалась... Еврейские штучки?.. Нет, я ему
мстить не буду! Такого красавчика я еще не видывала... Кто же такую прелесть
обидит? Я его даже вот так ладошкой прикрою, чтобы веником не задеть... Зато
по всему остальному...
"Ага, не нравится? А сиськи любимой девушке откручивать? Шучу, шучу...
Получите-ка за это - по ногам, Юрий Ефремович! Теперь по торсу, по впалому
животу... Ладно, повернитесь, а то я ненароком руку уберу, а мне вашего
прелестниканадо беречь, я добрая женщина. Н-ну, Юрка, а вот теперь держись!
Это тебе за полотенце по беззащитной голой девушке с завязанной головой в
еврейской республике!.. А вот так за невнимание ко мне после кубовой!...
После бассейна!.. Когда сам полез целоваться и сам охладел на месяцы!... Вот
так вас за это! По вашей тощей, простите, заднице, Юрий Ефремович. А теперь
по вашей изумительной треугольной спине...теперь снова по жопе, чтоб больше
не задавался, доцент, перед влюбленной студенткой!!"
"А тебе самой уже не больно?.." "Сос-ку-чился... Давно не лапал? Еще
хочешь потискать? Потискаешь, не бойся, я терпеливая. Успокойся, мне-то уже
не больно. А вот ты у меня уже стал совсем красным. Ты просто терпеливый,
или осознал, что тебя давно пора выпороть за все твои садистские фокусы?
Больно?" "Больно, но удивительно приятно, что именно ты меня стегаешь...
Нет, действительно, все горит. Ты у меня не слабенькая... И - не добренькая,
а?" "Я не добрая?!" "А Бурятова кто чуть насмерть не пришиб? Если бы не я,
тебе бы вышку дали... за убийство с особой жестокостью..." "А прелестника
твоего кто... веником не тронул? Не я? Ладно, живите, Юрий Ефремович. Будем
вас лечить. Встать ибыстро за мной, ну же, а то я снова тонуть буду!" "Так я
же голый..." "А я, по-твоему, какая? Не бойся, у нас не принято
подглядывать. Да за елками из дома и не видно нихера." "Инга!.." "Не буду,
не буду... Стану культурненькой, не узнаешь. А пока - за мной!.."
Юрий увидел, как Инга бежит по заснеженным ступеням на лед, к свежей
проруби с вставленной лесенкой. От розового тела шел пар. Ахнув, взвизгнув
она бултыхнулась в ледяную воду и звонко закричала на весь лес: "Ай!! Тону!
Юра, сюда скорее! Тону же!.."
Скользя по снегу босыми ногами, он побежал туда же, скособочившись и
нелепо прикрываясь, съехал по оледенелым ступеням в прорубь, задохнулся и
охватил скользкое еще горячее упругое тело, утонув в крепком объятии.
"Скорее наверх, - прошептали яркие губы ему в глаза.- А то простудишься
у меня, Боже упаси, лукошко свое отморозишь..." Он вскарабкался по короткой
лесенке, пробежал уже немеющими ногами по глубокому снегу к пышущей паром
двери и ввалился в свирепый душистый жар, плюхнулся на полку, видя в
приоткрытые двери, как мечется грудь у бегущей по снегу от реки Инги. Она
влетела, звонко хлопая себя крест-накрест руками, плюхнулась ему на колени,
охватила его шею и едва не задущила поцелуем.
"Я все эти месяцы мечтала об этом моменте... - горячо шептала она. - Ты