тут, к чертям, автобусы... Садитесь, подвезу. Спешить вам некуда, как я
понимаю. Амне тоже надо побывать в Преображенском. После Денисовки,
Воздвиженского и... Короче, поехали." И он лихо пустил машину в галоп по
разбитой дороге, покрытой глубокими лужами.
"Хотели попасть в ЕАО? - спросил мужик, вглядываясь в зеркале в Юрия. -
Небось никто из вашей еврейской родни и не думал о наших краях? А могли ведь
здесь уже внуков своих еврейских на ноги ставить, если бы, не дожидаясь
гитлеровского нашествия и блокады, в довоенные еще тридцатые годы
переселились в единственное в то время в мире Еврейское государство." "Какое
же это государство? - удивился Юрий. - Область. По населению - район
нормальной области."
"Не скажите, - ударил ладонями по баранке водитель и неожиданно положил
обе ладони на затылок. Юрий с изумлением, затмившим страх от езды без рук с
такой скоростью по такой дороге, увидел на открывшемся под засаленной
стеганкой пиджаке две золотые звезды Героя - Союза и соцтруда, густую
колодку орденов. Мужик весело рассмеялся, обнажив стальные зубы и подал Юрию
руку: "Альтман, Моисей Соломонович, секретарь местного райкома партии,
бывший партизанский командир, всю войну спасавший глупых евреев Белоруссии
от уничтоженияивсю остальную жизнь проживший на своей советской еврейской
земле. А вы, как я понял, Ури Эфраимович..." "...потомок глупых белорусских
евреев, которые предпочли осесть в Ленинграде в тридцатые годы и почти все
погибли в блокаду...
"Во время войны я был в десантно-партизанской армии Бати - Линькова.
Насмотрелся на трагедию польско-российского еврейства своими глазами. Но я
смотрел на немцев не со смертельной безнадежностью с кромки расстрельного
рва в мой смертный час, а через прорезь прицела автоматаиз полесской чащи в
их последнюю на нашей земле секунду. Такими они мне и запомнились. Вот
только что это была победно ухмыляющаяся рожа, лопающаяся от самодовольства
в роли вершителя еврейских судеб безоружных стариков, женщин и детей у
только что ими же вырытой ямы. И вдруг он получает от меня очередь поперек
"Готт мин унс" на пузе, кричит свое "Майн готт" и валится к ногам
несостоявшихся жертв. Именно так и только так должен запоминать своих врагов
каждый уважающий себя еврей! А для этого он должен быть с оружием в руках и
с уверенностью, что его семья, пока он в бою, находится в безопасности, под
защитой своей армии, а не рядом с ним, жалким и беззащитным. Вы со мной
согласны?"
"Еще бы! Не даром мне... говорили, что я не на тот восток еду." "То
есть не в Израиль?! - задохнулся гневом Моисей Альтман. - Вот уж не ожидал
от наставника советской молодежи таких ненаших мыслей!" "А вы донесите на
меня. И не будет у вашей молодежи ненадежного наставника...""Я советский
боевой офицер, подполковник запаса. Доносы не по моей части. А вам следует
уяснить, что Израиль для вас и вашей семьи - заграница, чужбина. Там живут
не евреи, а израильтяне, совершенно особая нация, даже этнически более
близкая арабам, чем европейцам. Там говорят на искусственно воссозданном
древнееврейском языке, изучить который европейцам, то есть нам с вами или
тем же американцам, недоступно. Поэтому там русские евреи не чувствуют себя
своими,в отличие от бесчисленных арабских евреев, для которых иврит - родной
язык, наравне с очень близким по звучанию и написанию арабским. Всю жизнь
наши евреи и их потомки чувствуют себя приживалками у богатых родственников.
Израиль - вассал Запада, он шагу не смеет ступить без дяди Сэма. Пока дядя
благоволит Израилю, тот жив. Перестанет - погибнет."
"Какова же, по вашему мнению альтернатива для мирового еврейства?"
"Мировое еврейство меня нисколько не интересует, Ури. Что же касается
нашего, советского, то альтернатива перед вами - Еврейская ССР. Того, что
называют на Западе Холокостом, могло не быть, если бы все советские евреи,
включая жителей присоединенных перед войной областей Украины и Белоруссии,
откликнулись на приглашение Страны Советов строить на Дальнем Востоке свою
союзную республику! К сегодняшнему дню она была бы по населению
втрое-вчетверо больше Армении, имеющей ту же территорию, кстати, вдвое
больше Израиля с оккупированными территориями. У нас был бы лучший в мире
Еврейский государственный университет, национальная Академия наук, Еврейский
оперный театр, несколько лучших в Союзе драмтеатров, лучшие конструкторские
бюро, заводы и колхозы. Потому, что мы - непьющая, энергичная и жаждущая
знаний нация! Нам, в отличие от Израиля, не угрожало бы нашествие
беспощадного врага. От соседних маоистов нас защищает самая сильная в мире
Советская Армия. Представьте себе - семь-восемь миллионов людей, одержимых
образованием, а не изучением никчемных древних книг, на чем зациклена
половина израильской молодежи. Я встречал здесь тех, кого советская власть
выслала в 1940 из Львова и Пинска. Они готовы молиться на Сталина - он
ссылкой спас только их из десятков семей их родных, погибших в 1941 году! И
искренне сожалеют, что товарищ Сталин насильно не выслал сразу же, в
тридцатые годы всех евреев сюда - стройте, недоумки, свои киевы вместо того,
чтобы примазываться к украинскому. Я с первого дня моей области здесь. Мы
приняли всех желающих. И они остались живы. А только в Бабьем Яру погибло
больше евреев, чем все нынешнее население нашей области. И на очереди
идиоты, рвущиеся в Израиль. Рано или поздно, арабы их всех там уничтожат."
"Но пока Израиль прекрасно отбивает все атаки..."
"Вы правильно сказали - пока! И, заметьте, для этого не брезгует нашей
молодежью в качестве солдат. Одна из целей сионистскойпропаганды - поиск
пушечного мяса для их авантюр против соседей." "Против мирных арабов, не
имеющих к Израилю ни малейших территориальных претензий? Есть ли на свете
есть другая страна,член ООН, к которой соседи имеют сходные претензии?" "Что
вы имеете в виду?" "Официально провозглашенную арабами военную доктрину
уничтожения Израиля как государства и его населения от мала до велика!
Заметьте, не высылку, а уничтожение... И наша страна, колыбель пролетарского
интернационализма, зная все это, вооружает арабские армии для этой
совершенно гитлеровской цели, не так ли Моисей Соломонович, советский
еврейский патриот?"
"Вот именно - советский. Мне нет дела до событий в Израиле. Я -
советский патриот. Если моя армия помогает Кубе - она права. Если она
подавляет контрреволюцию в Чехословакии и не позволяет НАТО выстроить из
этой страны коридор для агрессии - она права. Почему же, если та же армия
садится в египетские и сирийские самолеты и танки для разгрома
антисоветского форпоста у наших южных границ, она становится для меня не
правой армией? Только потому, что руководство этого сионистского образования
самовольно провозгласило себя выразителем моих интересов? Где же логика,
если мы с вами, конечно, патриоты своей Родины, а не ее предатели?"
"Сколько вам лет, Моисей Соломонович?" "Пятьдесят четыре." "Согласно
предсказаниям Нострадамуса, СССР рухнет в 1990 году. Вам будет семьдесят. Вы
крепкий мужчина и будете еще живы. И мы с вами продолжим наш спор, если вы,
к моему огромному сомнению, останетесь на тех же позициях. И мы его
продолжим в процветающем Израиле, куда Всевышний соберет всех советских
евреев, и патриотов и диссидентов бывшей Страны Советов. Ваша ЕССР - утопия,
а еврейская армия обороны Израиля - страшная реальность для врагов
еврейского народа. Она защищает и нас с вами, защищает даже здесь, неявно.
Не от китайцев, здесь вы правы, а от насильственной депортации, задуманной
Сталиным в 1953 году наподобие высылки чеченцев за десять лет ло того...
Когда рухнет Союз Советов, все националисты поднимут голову. Не только в
азиатских республиках, но и в России! И нам с вами, как побитым собакам,
снисходительно позволят с чадами и домочадцами поселиться в Израиле. Вот тут
мы, два еврея, и вспомним наш этот спор на псевдоеврейской земле нашей
бывшей великой Родины. И одному из нас будет стыдно и горько. И один из нас
будет точно знать, во всяком случае для себя лично, как для глубоко
порядочного человека, что двадцать лет назад он был предателем Еврейской
Родины. И этим человеком буду не я..."
На дважды Героя страшно было смотреть. Он остановил машину и вцепился в
баранку своего "уазика", как в горло злейшего врага. "Вы действительно так
думаете? Или это полемический прием?" "Я не думаю, я знаю, что никому в мире
поверженные евреи не нужны. Это показала история второй мировой войны,
которая длилась для нашего народа двадцать лет - от поджога рейхстага до
"дела врачей". Никому, кроме Израиля. Да, я много читал, что там нас
принимают плохо, что израильтяне отнюдь не ангелы, как и мы, кстати.
Еврейская солидарность - такая же утопия, как и ваша союзная республика. Но
сионизм сильнее еврейских предрассудков. Поэтому он жизнеспособен. А вот
любое союзное национальное образование в составе СССР ли или
посткоммунистической России - бесправный вассал Москвы. Мы с вами доживем до
момента, когда само название ЕАО будет курьезом. Да оно и сейчас - курьез
при всем вашем лично героическом прошлом и настоящем. Обычное советское
несчастье. Иначе силос заготавливали бы ваши совхозники, а не мои студенты.
В Израиле студенты сейчас учатся, а киббуцники убирают урожай."
"Ну-ну..." "Донесите. А я скажу, что вы меня спровоцировали и придумали
мои высказывания. И такие лозунги накидаю на следствии, которые вам и не
снились!.."
"А ну пшел вон с машины, - ощерился Альтман. - Сионист вшивый!.."
"А вот это непорядочно, не по-родственному, - смеялся Юрий, стоя чуть
не по колено в грязи на обочине в своих туфлях. - Сам пригласил..."
Секретарь газанул и помчался вперед. Теряя в грязи свои туфли, Юрий
побрел куда-то под холодным солнцем этого территориального образования,
зримого права своей нации на самоопределение в дружной семье советских
народов, брошенный на обочину одним из вождей советского еврейства.
Но "уазик" появился вновь. Он мчался задом и тормознул, обдав доцента
потоком грязной воды из лужи. "Ну, вспомнил новые аргументы? - ехидно
спросил Юрий, стряхивая воду с плаща. - Не доругался, патриот? Или диктофон
настроил?"
"Садись, идиот! - буркнул секретарь, открывая дверцу. - Смотри, какая у
меня в этом году кукуруза, метра два. И початки по три килограмма. Тут даже
волки водятся. Еще заблудишься. Доставлю тебя в Преображенское. - Он
помолчал и сказал, не глядя на Юрия: - Если твои прогнозы сбудутся, то я
тебе на завидую, доцент. Особенно тебе! Оказаться в пятьдесят лет в
капстране без языка и связей - прямой путь на социальное дно. Будешь свое
нынешнее положение в советском обществе вспоминать, как прекрасный сон. Да,
все, к кому ты бросишься со своими знаниями и опытом, будут евреями и внешне
и по именам, но от этого тебе будет еще гаже. Еще зримее будет твое
ничтожество перед старожилами. Ты будешь там, в лучшем случае, пляжи
убирать, если тебе доверят израильтяне такую работу. А я... Что я? Посильная
для сионистов пенсия, какой-то номинальный почет, как участнику, как они
говорят, Второй мировой войны. Может быть кто-то, кого я спас от рва в
Пинских болотах, и узнает о моей старческой нищете и подкинет сотню-другую
шекелей на ремонт уцелевшего зуба, может быть, свет не без добрых евреев. А
что до диктофона, Юра, то никогда не грешил и грешить не собираюсь. Для меня
офицерская честь дороже всего на свете. - Он замолчал до самого сельпо в
центре залитого грязью села, а там сказал, протягивая Юрию руку: - Зайди при
случае в сельпо. Увидишь, как трепетно местное население относится к евреям,
- он прищурился с типичной миной издевающегося над самим собой еврея. -
Никого в этом селе так не любят, как единственную представительницу здесь
"титульной нации" Дорочку. Она у нас завсельпо. И только здесь на всю округу
продается водка. До встречи через двадцать лет. Я все-таки надеюсь, что в
Биробиджане, столице ЕССР, а не в Тель-Авиве. Но, если ты окажешься прав, я
- не застрелюсь!.." И так газанул, что куры из-под его колес полетели по
воздуху, как вороны.
"Юрий Ефремович, не хотите искупаться? - Саша, тот самый белобрысый
староста, а теперь их студенческий бригадир,вытирал пот с лица грязным
полотенцем. Трактор утюжил силос в яме, куда его собирали вилами студенты
после подходящих со всех сторон прицепов-самосвалов. Шесть вечера, конец
рабочего дня. Солнце садилось за кокетливые лесистые точечные холмы среди
бескрайних полей.
Эта отличительная черта Приамурья придавала пейзажу какой-то
празднично-библейский вид. Так и казалось, что сейчас в ручье Юрий увидит
купальщиков, а издалека появится святая величественная фигура Спасителя...
Впрочем, действительно было жарко, как редко бывает здесь в сентябре. Как бы
иллюстрация к вчерашней лекции об истории ЕАО, имеющей, по мнению общества
"Знание", украинский климат и самые благодатные на Дальнем Востоке почвы.
Все для евреев, все для их блага под солнцем родной советской страны...
Идти в духоту и тесноту их казармы на окраине села не хотелось. Но и
при мысли о купании в ледяном ручье, где Юрий умывался и делал зарядку и с
этим же Сашейпо утрам, заломило руки и ноги. Но не принять вызов, да еще
студента! Они пошли к зарослям.
Как всегда, когда человек здесь отдалялся от продуваемого пространства,
налетели комары, прокусывающие даже териленовый плащ. Как можно раздеваться
в воздухе, наполовину состоящем из этих наcекомых? - подумал Юрий.
Но кто-то уже посмел. Саша вдруг коснулся руки Юрия, прошептал что-то и
замер, не сводя глаз от запруды за кустами, где глубина позволяла окунуться
в воду. В каких-то десяти шагах от них на песке раздевалась женщина.
Медленно и величественно, словно она знала, что кто-то ею любуется, она
сняла с себя одежду и двинулась к блестящей на закатном солнце синей воде,
отражавшей пожелтевшие яркие кусты. На этом праздничном фоне блестело белое
стройное тело, которое внезапно странно подернулось дымкой и потемнело.
Нежная спина вдруг стала какой-то серой и мохнатой. С коротким взвизгом
несчастная гибко заломила руки, замахала ими во все стороны и с воплем
бросилась в воду, вскричав еще звонче от ледяной воды. Над ручьем заклубился
серый пар. Девушка кричала, ныряла, захлебывалась и снова погружала в воду
голову. Она явно тонула в этом по пояс водоеме.
Юрий решительно бросился вперед -человеку нужна помощь! Саша остался на
месте, растерянно глядя из кустов.
"Что с вами? - крикнул Юрий, вбегая на берег и еще не понимая, что это
за пар или дым стелется над снова появившейся над водой головой, над
открытым ртом, которому словно не хватало воздуха.
Он прямо в туфлях шагнул в воду, подхватил девушку под мышки, потом
поднял на руки и понес к ее одежде, чувствуя, что и сам задыхается от
слепящих, лезущих в глаза, нос, рот и легкие насекомых. Комары теперь жадно
облепили обоих. Юрий поспешно накрыл голову Инги Савельевой рубашкой,
яростно стегая ее со всех сторон полотенцем, чтобы спасти от звенящей серой
тучи. Она, начала неистово кашлять, содрогаясь всем своим скользким холодным
телом в его руках, одновременно лихорадочно пытаясь вслепую надеть поданный
ей лифчик,путаясь в бретельках.
Юрий сам надел его на нее правильно, потом сам же натянул ей трусики и
брюки. Только после этого она, прокашлявшись,решилась приоткрыть лицо и
посмотреть, кто это спас ее и теперь так смело и умело одевает. Увидев Юрия,
она вскрикнула, отпрянула было, но потом расцвела счастливой улыбкой и
бросилась к нему на шею, впившись губами в губы, не обращая внимания на то,
что ее тело и его лицоснова сталимохнатыми и серыми.
Он почти насильно натянул на нее рубашку и блузку, потом свитер и
неизменную совхозную стеганку. Она с хохотом стегнула его полотенцем по
лицу. Отмахиваясь этим полотенцем и стирая с лиц присосавшихся комаров, они,
наконец, выбежали на пригорок, где ветер тотчас разогнал серую тучу.
Только теперь Инга пришла в себя и покраснела, осознав, что там, в
чаще, происходило. "Спасибо, - сжала она его ладонь крепкими ледяными
пальцами. - Вы просто спасли меня. Я думала, что утону, - она начала
истерически хохотать. - Представляете, вода, как лед, а комары не дают
поднять из воды голову и вдохнуть воздуха. Чувствую, что кончается моя
молодая жизнь... И тут некто сильный и смелый меня выносит на берег. Только
я собираюсь его поблагодарить, как он начинает меня бить по чем попало... Вы
садист, Юрий Ефремович?" "Я просто растерялся... Уверяю вас. Я вовсе не
собрался..." "А жаль. Было так приятно. Как у нас дома в бане. Я вам
как-нибудь обязательно отомщу тем же. Я вас так отхлестаю веником! А вы
меня... Вам хочется меня отхлестать веником?" "Ей-богу, у меня и в мыслях не
было..."
"Теперь будет, - успокоила она его и себя. - Теперь вы ни о чем больше
и думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой под вашим веником... Вот
увидите! Я ведь вам там, пока вы меня спасали понравилась? Часто вам
приходилось видеть такое тело?" "Честно говоря, без комаров оно было бы
привлекательнее." "Естественно. И вы в этом убедитесь! - лихорадочно
хохотала она, прижимаясь к нему и все еще дрожа. - Я это знала с той минуты,
как только вы вошли в аудиторию. И вы... знали с того момента, как увидели
меня, правильно? Я же женщина, меня рассеянный, вроде бы на всех сразу,
взгляд не обманет."
Они уже были около казармы, где квартировали студентки. Юрий бегло сжал
тотчас метнувшуюся к нему холодную ладонь Инги. Она вбежала на высокое
крыльцо и послала ему воздушный поцелуй. Ошеломленный и сконфуженный,
уверенный, что студенты уже обсуждают сцену, которую видел бригадир, Юрий
поднялся в духотусвоего дома на еврейской земле... Спасаясь от комаров,
здесь держали закупоренными окна, напускали в воздух "дэту" - аэрозоль,
выпрошенный у соседей-танкистов.
Саша тихо спросил: "С Ингой все в порядке?" "А ты что, не видел?" "Что
вы! Я сразу ушел, как вы к ней бросились. Зачем смущать девушку? Так что с
ней случилось?" "Комары облепили ее, загнали в ледяную воду и не давали
вынырнуть и вдохнуть воздуха. Она стала просто захлебываться." "Меня там не
было, - тихо сказал староста. - Я ничего не видел. Можете не беспокоиться.
НО вами я горжусь. Я бы не решился... А комарье здесь действительно какое-то
неестественно свирепое. Если бы я был Гитлером, - вдруг добавил он,
пристально глядя на Юрия, - я бы тоже евреям отдал именно эти края. С этими
комарами..." "И не жалко было бы?" - прищурился Юрий. "Евреев? Что вы, я как
раз отношу себя к юдофилам, - ответил Саша. - Как-то прочел "Семью Опперман"
Лиона Фейхтвангера. Потом подряд прочие романы замечательного немецкого
еврея. И пожалел, что Бог не создал меня иудеем. Уж я бы в ЕАО не
поселился."
"А где же? - искренне удивился самой теме разговора Юрий. - В
Бердичеве?" "Я бы море переплыл, я бы зубами проволоку перекусил, но
оказался бы в Израиле! Надо же, иметь ТАКУЮ СТРАНУ и жить за границей...
Израиль вдвое младше ЕАО, а болота там давно осушили, и комаров вывели.
Потому, что та земля осваивалась людьми для людей, а эта - ссыльными для
бутафорской идеи... Как, кстати, и вся наша огромная нелепая и несчастная
Россия!"
Настал последний рабочий день. С утра черные подмерзшие поля, где в
распутицу могли работать только "еврейские самоходные комбайны" - уникальная
продукция Дальсельмаша в Биробиджане, покрывались блестящим розовым инеем.
Оставленные с вечера студентами костры на полевом стане напоминали
фантастических круглых серых мохнатых животных - слетевшиеся со всей округи
на тепло комары громоздились друг на друга, издавая предсмертное шипение.
Отдельные живучие твари ползали даже по покрытой инеем поверхности трактора,
привлекаемые едва сохранившимся за ночь теплом двигателя.
"За что люблю зиму, - заметил Саша, - что комаров нет. Один против них
враг - дедушка Мороз." Он честно отсчитал Юрию, прячась за самосвал, его
долю, уговорил не отказаться от оплаты натурой каждому привлеченному - мешок
картошки и мешок кукурузных початков.
Вместе они зашли в сельпо. Тут было пусто в утренний час. Сонная
толстая Дорочка зевнула красной пастью, как мурена, прямо в лицо Юрию и
спросила привычно: "Сколько?" "Чего сколько?" "Ну, водки, бормотух, чего вам
еще?" "Мне вот этот офицерский тулуп." "Так он женский!" "А размер?" "Размер
как раз мужской. Потому он и остался." "Юрий Ефремович, - горячо шептал
Саша. - Берите, самая полезная вещь при нашей зиме, пропадете без него..."
"Так ведь женский!" "А то! - встряла Дора. - Пуговицы перешьешь - будет
мужской." "А воротник круглый..." "Да кто это заметит, когда сорок градусов!
Берите, мужчина, последний остался. И недорого, тридцать пять рублей." Это
было половина того, что Юрий заработал за полтора месяца. И то благодаря
уникальным организаторским способностям Саши. Остальные остались должны
совхозу за питание.
Они вышли на улицу с замерзшими уже лужами и кружащимся снегом, который
шел все гуще. Девушки, закутанные до полной неузнаваемости даже и их пола,
торопливо садились на скамейки открытого грузовика, сразу же нахохлившись и
покрываясь белым слоем октябрьского снега советско-еврейской страны в
Приамурье.
А в Комсомольске уже стояла настоящая яркая зима. Сухой голубоватый
снег хрустел под ногами, ветер нес белую колючую пыль со свежих пушистых
сугробов. Мороз ворвался уже в тамбур, где Юрий в неизменном плаще, шляпеи
туфлях волок свои мешки к обледенелым скользким ступеням. Холод мгновенно и
враждебно ворвался в него и согнул вдвое.
Он поспешно протиснулся обратно в купе сквозь мешки и мешкообразных
закутанных студентов, словно забыл там что-то. Тут он лихорадочно натянул
свой кокетливого покроя приталенный черный огромный женский тулуп прямо на
плащ, поспешно разулся, обвернул ноги газетами, натянул на них туфли и в
этом наряде сталинградского фрица спустился с драгоценными мешками на
оледенелый перрон.
Студенты уже грузили мешки и себя на оперативно нанятые Сашей проезжие
огромные самосвалы, где вповалку разместились в заиндевевшем стальном кузове
с замерзшей грязью, уцепились друг за друга, как стадо свиней в бурю, и
понеслись по сверкающему свежим снегом городу к общежитию. Инга и здесь
исхитрилась оказаться рядом - ее бездонные глаза потусторонне светились
из-под толстого огромного пухового платка, которым она была закутана с
головы до ног.
В комнате общежития все было так же. Раскаленная батарея парового
отопления заставила Юрия мгновенно снять не только тулуп и плащ, но и свой
единственный костюм, перепачканный и помятый в совхозе. Пришлось переодеться
в трико, что живущим в общежитии преподавателям не рекомендовалось.
В кубовой, где были душ и прачечная, он взялся за чистку костюма щеткой
и мылом от пятен и за генеральную стирку слежавшихся вещей. Вокруг булькала
вода, трещали стиральные доски, пахло нечистотой.
Подняв глаза, он вздрогнул. Прямо перед ним, по ту сторону стирального
стола поблескивал нательный крестик и упруго раскачивалась словно намеренно
максимально обнаженная грудь, над которой сияли широко расставленные глаза
Инги. Она не улыбалась, сосредоточенно стирала, наклонившись, чтобы он
получше видел ее от ворота до пояса в глубоком вырезе просторной
расстегнутойблузки, надетой на голое тело.
"Застегнись, ты! - опомнился он от женского окрика. - Выставилась!
Трясет сиськами перед всеми, бес-стыжая." Комсорг курса Нюрка, как ее
почему-то все называли, демонстративно плюхнула свой тазик рядом с Юрием.
"И они хороши, - добавила она,яростно кидая в тазик мыло и косясь то на
Юрия, то на крестик на фоне словно светящихся белых шаров. - Уставились, а
еще доцент!.."
"А тебе нечего выставить, вот и завидуешь, - весело огрызнулась Инга,
спуская с округлых плеч блузку и расстегнула еще две пуговицы, все более
радостно обнажаясь.
"Смотри, Савельева, ответишь на комитете и за развратные действия, и за
религиозные атрибуты! Тебя сколько раз насчет креста предупреждали?" "А я
вам сколько раз говорила, что это дедушкин крестик? Он мне как талисман,
удачный билетик на экзаменах..." "Билетик! - окрысилась Нюрка. - Ты просто
лезешь в лицо преподавателю, вот и пятерка. Смотри, вот и этот доцент уже
ничего не соображает перед твоими телесами. Вы стирайте, стирайте, Юрий
Ефремович. Люди очереди ждут. Потом своей Ингой налюбуетесь, в другом
месте!"
"Не тобой же, - хохотала Инга. - Нет, девочки, ну как же она мне
завидует! А ты сама обнажись, обнажись перед ним, коряга. Ты же молодая
женщина, мы ровесницы. Он сразу очереднику столик с тазиком освободит!.. И
вообще ни одного мужчины в кубовой не останется. Верно, Юрий Ефремович?"
"Физические недостатки, - неуверенно начал ошеломленный всем
происходящим Юрий, - не являются основанием для..."
"Че-го!? - заорала Нюрка. - Чего это вы тут мелете? Я что, калека
по-вашему? Какое вы имеете право меня оскорблять при всех, а еще
преподаватель..."
"Ату ее! - звонко кричала Инга, подбоченясь с тазиком под рукой. -
Ко-ря-гу на мы-ло! - заскандировала она, поддержанная сначала робко, а потом
все громче женскими, а потом и мужскими голосами. Даже Юрий не удержался.
Дико оглядываясь, Нюрка вдруг стала сдирать с себя халат, рубашку,
обнажая костистый маслатый торс: "Вот вам! Я тоже могу..." "Вы с ума сошли,
понимаю. Амне тоже надо побывать в Преображенском. После Денисовки,
Воздвиженского и... Короче, поехали." И он лихо пустил машину в галоп по
разбитой дороге, покрытой глубокими лужами.
"Хотели попасть в ЕАО? - спросил мужик, вглядываясь в зеркале в Юрия. -
Небось никто из вашей еврейской родни и не думал о наших краях? А могли ведь
здесь уже внуков своих еврейских на ноги ставить, если бы, не дожидаясь
гитлеровского нашествия и блокады, в довоенные еще тридцатые годы
переселились в единственное в то время в мире Еврейское государство." "Какое
же это государство? - удивился Юрий. - Область. По населению - район
нормальной области."
"Не скажите, - ударил ладонями по баранке водитель и неожиданно положил
обе ладони на затылок. Юрий с изумлением, затмившим страх от езды без рук с
такой скоростью по такой дороге, увидел на открывшемся под засаленной
стеганкой пиджаке две золотые звезды Героя - Союза и соцтруда, густую
колодку орденов. Мужик весело рассмеялся, обнажив стальные зубы и подал Юрию
руку: "Альтман, Моисей Соломонович, секретарь местного райкома партии,
бывший партизанский командир, всю войну спасавший глупых евреев Белоруссии
от уничтоженияивсю остальную жизнь проживший на своей советской еврейской
земле. А вы, как я понял, Ури Эфраимович..." "...потомок глупых белорусских
евреев, которые предпочли осесть в Ленинграде в тридцатые годы и почти все
погибли в блокаду...
"Во время войны я был в десантно-партизанской армии Бати - Линькова.
Насмотрелся на трагедию польско-российского еврейства своими глазами. Но я
смотрел на немцев не со смертельной безнадежностью с кромки расстрельного
рва в мой смертный час, а через прорезь прицела автоматаиз полесской чащи в
их последнюю на нашей земле секунду. Такими они мне и запомнились. Вот
только что это была победно ухмыляющаяся рожа, лопающаяся от самодовольства
в роли вершителя еврейских судеб безоружных стариков, женщин и детей у
только что ими же вырытой ямы. И вдруг он получает от меня очередь поперек
"Готт мин унс" на пузе, кричит свое "Майн готт" и валится к ногам
несостоявшихся жертв. Именно так и только так должен запоминать своих врагов
каждый уважающий себя еврей! А для этого он должен быть с оружием в руках и
с уверенностью, что его семья, пока он в бою, находится в безопасности, под
защитой своей армии, а не рядом с ним, жалким и беззащитным. Вы со мной
согласны?"
"Еще бы! Не даром мне... говорили, что я не на тот восток еду." "То
есть не в Израиль?! - задохнулся гневом Моисей Альтман. - Вот уж не ожидал
от наставника советской молодежи таких ненаших мыслей!" "А вы донесите на
меня. И не будет у вашей молодежи ненадежного наставника...""Я советский
боевой офицер, подполковник запаса. Доносы не по моей части. А вам следует
уяснить, что Израиль для вас и вашей семьи - заграница, чужбина. Там живут
не евреи, а израильтяне, совершенно особая нация, даже этнически более
близкая арабам, чем европейцам. Там говорят на искусственно воссозданном
древнееврейском языке, изучить который европейцам, то есть нам с вами или
тем же американцам, недоступно. Поэтому там русские евреи не чувствуют себя
своими,в отличие от бесчисленных арабских евреев, для которых иврит - родной
язык, наравне с очень близким по звучанию и написанию арабским. Всю жизнь
наши евреи и их потомки чувствуют себя приживалками у богатых родственников.
Израиль - вассал Запада, он шагу не смеет ступить без дяди Сэма. Пока дядя
благоволит Израилю, тот жив. Перестанет - погибнет."
"Какова же, по вашему мнению альтернатива для мирового еврейства?"
"Мировое еврейство меня нисколько не интересует, Ури. Что же касается
нашего, советского, то альтернатива перед вами - Еврейская ССР. Того, что
называют на Западе Холокостом, могло не быть, если бы все советские евреи,
включая жителей присоединенных перед войной областей Украины и Белоруссии,
откликнулись на приглашение Страны Советов строить на Дальнем Востоке свою
союзную республику! К сегодняшнему дню она была бы по населению
втрое-вчетверо больше Армении, имеющей ту же территорию, кстати, вдвое
больше Израиля с оккупированными территориями. У нас был бы лучший в мире
Еврейский государственный университет, национальная Академия наук, Еврейский
оперный театр, несколько лучших в Союзе драмтеатров, лучшие конструкторские
бюро, заводы и колхозы. Потому, что мы - непьющая, энергичная и жаждущая
знаний нация! Нам, в отличие от Израиля, не угрожало бы нашествие
беспощадного врага. От соседних маоистов нас защищает самая сильная в мире
Советская Армия. Представьте себе - семь-восемь миллионов людей, одержимых
образованием, а не изучением никчемных древних книг, на чем зациклена
половина израильской молодежи. Я встречал здесь тех, кого советская власть
выслала в 1940 из Львова и Пинска. Они готовы молиться на Сталина - он
ссылкой спас только их из десятков семей их родных, погибших в 1941 году! И
искренне сожалеют, что товарищ Сталин насильно не выслал сразу же, в
тридцатые годы всех евреев сюда - стройте, недоумки, свои киевы вместо того,
чтобы примазываться к украинскому. Я с первого дня моей области здесь. Мы
приняли всех желающих. И они остались живы. А только в Бабьем Яру погибло
больше евреев, чем все нынешнее население нашей области. И на очереди
идиоты, рвущиеся в Израиль. Рано или поздно, арабы их всех там уничтожат."
"Но пока Израиль прекрасно отбивает все атаки..."
"Вы правильно сказали - пока! И, заметьте, для этого не брезгует нашей
молодежью в качестве солдат. Одна из целей сионистскойпропаганды - поиск
пушечного мяса для их авантюр против соседей." "Против мирных арабов, не
имеющих к Израилю ни малейших территориальных претензий? Есть ли на свете
есть другая страна,член ООН, к которой соседи имеют сходные претензии?" "Что
вы имеете в виду?" "Официально провозглашенную арабами военную доктрину
уничтожения Израиля как государства и его населения от мала до велика!
Заметьте, не высылку, а уничтожение... И наша страна, колыбель пролетарского
интернационализма, зная все это, вооружает арабские армии для этой
совершенно гитлеровской цели, не так ли Моисей Соломонович, советский
еврейский патриот?"
"Вот именно - советский. Мне нет дела до событий в Израиле. Я -
советский патриот. Если моя армия помогает Кубе - она права. Если она
подавляет контрреволюцию в Чехословакии и не позволяет НАТО выстроить из
этой страны коридор для агрессии - она права. Почему же, если та же армия
садится в египетские и сирийские самолеты и танки для разгрома
антисоветского форпоста у наших южных границ, она становится для меня не
правой армией? Только потому, что руководство этого сионистского образования
самовольно провозгласило себя выразителем моих интересов? Где же логика,
если мы с вами, конечно, патриоты своей Родины, а не ее предатели?"
"Сколько вам лет, Моисей Соломонович?" "Пятьдесят четыре." "Согласно
предсказаниям Нострадамуса, СССР рухнет в 1990 году. Вам будет семьдесят. Вы
крепкий мужчина и будете еще живы. И мы с вами продолжим наш спор, если вы,
к моему огромному сомнению, останетесь на тех же позициях. И мы его
продолжим в процветающем Израиле, куда Всевышний соберет всех советских
евреев, и патриотов и диссидентов бывшей Страны Советов. Ваша ЕССР - утопия,
а еврейская армия обороны Израиля - страшная реальность для врагов
еврейского народа. Она защищает и нас с вами, защищает даже здесь, неявно.
Не от китайцев, здесь вы правы, а от насильственной депортации, задуманной
Сталиным в 1953 году наподобие высылки чеченцев за десять лет ло того...
Когда рухнет Союз Советов, все националисты поднимут голову. Не только в
азиатских республиках, но и в России! И нам с вами, как побитым собакам,
снисходительно позволят с чадами и домочадцами поселиться в Израиле. Вот тут
мы, два еврея, и вспомним наш этот спор на псевдоеврейской земле нашей
бывшей великой Родины. И одному из нас будет стыдно и горько. И один из нас
будет точно знать, во всяком случае для себя лично, как для глубоко
порядочного человека, что двадцать лет назад он был предателем Еврейской
Родины. И этим человеком буду не я..."
На дважды Героя страшно было смотреть. Он остановил машину и вцепился в
баранку своего "уазика", как в горло злейшего врага. "Вы действительно так
думаете? Или это полемический прием?" "Я не думаю, я знаю, что никому в мире
поверженные евреи не нужны. Это показала история второй мировой войны,
которая длилась для нашего народа двадцать лет - от поджога рейхстага до
"дела врачей". Никому, кроме Израиля. Да, я много читал, что там нас
принимают плохо, что израильтяне отнюдь не ангелы, как и мы, кстати.
Еврейская солидарность - такая же утопия, как и ваша союзная республика. Но
сионизм сильнее еврейских предрассудков. Поэтому он жизнеспособен. А вот
любое союзное национальное образование в составе СССР ли или
посткоммунистической России - бесправный вассал Москвы. Мы с вами доживем до
момента, когда само название ЕАО будет курьезом. Да оно и сейчас - курьез
при всем вашем лично героическом прошлом и настоящем. Обычное советское
несчастье. Иначе силос заготавливали бы ваши совхозники, а не мои студенты.
В Израиле студенты сейчас учатся, а киббуцники убирают урожай."
"Ну-ну..." "Донесите. А я скажу, что вы меня спровоцировали и придумали
мои высказывания. И такие лозунги накидаю на следствии, которые вам и не
снились!.."
"А ну пшел вон с машины, - ощерился Альтман. - Сионист вшивый!.."
"А вот это непорядочно, не по-родственному, - смеялся Юрий, стоя чуть
не по колено в грязи на обочине в своих туфлях. - Сам пригласил..."
Секретарь газанул и помчался вперед. Теряя в грязи свои туфли, Юрий
побрел куда-то под холодным солнцем этого территориального образования,
зримого права своей нации на самоопределение в дружной семье советских
народов, брошенный на обочину одним из вождей советского еврейства.
Но "уазик" появился вновь. Он мчался задом и тормознул, обдав доцента
потоком грязной воды из лужи. "Ну, вспомнил новые аргументы? - ехидно
спросил Юрий, стряхивая воду с плаща. - Не доругался, патриот? Или диктофон
настроил?"
"Садись, идиот! - буркнул секретарь, открывая дверцу. - Смотри, какая у
меня в этом году кукуруза, метра два. И початки по три килограмма. Тут даже
волки водятся. Еще заблудишься. Доставлю тебя в Преображенское. - Он
помолчал и сказал, не глядя на Юрия: - Если твои прогнозы сбудутся, то я
тебе на завидую, доцент. Особенно тебе! Оказаться в пятьдесят лет в
капстране без языка и связей - прямой путь на социальное дно. Будешь свое
нынешнее положение в советском обществе вспоминать, как прекрасный сон. Да,
все, к кому ты бросишься со своими знаниями и опытом, будут евреями и внешне
и по именам, но от этого тебе будет еще гаже. Еще зримее будет твое
ничтожество перед старожилами. Ты будешь там, в лучшем случае, пляжи
убирать, если тебе доверят израильтяне такую работу. А я... Что я? Посильная
для сионистов пенсия, какой-то номинальный почет, как участнику, как они
говорят, Второй мировой войны. Может быть кто-то, кого я спас от рва в
Пинских болотах, и узнает о моей старческой нищете и подкинет сотню-другую
шекелей на ремонт уцелевшего зуба, может быть, свет не без добрых евреев. А
что до диктофона, Юра, то никогда не грешил и грешить не собираюсь. Для меня
офицерская честь дороже всего на свете. - Он замолчал до самого сельпо в
центре залитого грязью села, а там сказал, протягивая Юрию руку: - Зайди при
случае в сельпо. Увидишь, как трепетно местное население относится к евреям,
- он прищурился с типичной миной издевающегося над самим собой еврея. -
Никого в этом селе так не любят, как единственную представительницу здесь
"титульной нации" Дорочку. Она у нас завсельпо. И только здесь на всю округу
продается водка. До встречи через двадцать лет. Я все-таки надеюсь, что в
Биробиджане, столице ЕССР, а не в Тель-Авиве. Но, если ты окажешься прав, я
- не застрелюсь!.." И так газанул, что куры из-под его колес полетели по
воздуху, как вороны.
"Юрий Ефремович, не хотите искупаться? - Саша, тот самый белобрысый
староста, а теперь их студенческий бригадир,вытирал пот с лица грязным
полотенцем. Трактор утюжил силос в яме, куда его собирали вилами студенты
после подходящих со всех сторон прицепов-самосвалов. Шесть вечера, конец
рабочего дня. Солнце садилось за кокетливые лесистые точечные холмы среди
бескрайних полей.
Эта отличительная черта Приамурья придавала пейзажу какой-то
празднично-библейский вид. Так и казалось, что сейчас в ручье Юрий увидит
купальщиков, а издалека появится святая величественная фигура Спасителя...
Впрочем, действительно было жарко, как редко бывает здесь в сентябре. Как бы
иллюстрация к вчерашней лекции об истории ЕАО, имеющей, по мнению общества
"Знание", украинский климат и самые благодатные на Дальнем Востоке почвы.
Все для евреев, все для их блага под солнцем родной советской страны...
Идти в духоту и тесноту их казармы на окраине села не хотелось. Но и
при мысли о купании в ледяном ручье, где Юрий умывался и делал зарядку и с
этим же Сашейпо утрам, заломило руки и ноги. Но не принять вызов, да еще
студента! Они пошли к зарослям.
Как всегда, когда человек здесь отдалялся от продуваемого пространства,
налетели комары, прокусывающие даже териленовый плащ. Как можно раздеваться
в воздухе, наполовину состоящем из этих наcекомых? - подумал Юрий.
Но кто-то уже посмел. Саша вдруг коснулся руки Юрия, прошептал что-то и
замер, не сводя глаз от запруды за кустами, где глубина позволяла окунуться
в воду. В каких-то десяти шагах от них на песке раздевалась женщина.
Медленно и величественно, словно она знала, что кто-то ею любуется, она
сняла с себя одежду и двинулась к блестящей на закатном солнце синей воде,
отражавшей пожелтевшие яркие кусты. На этом праздничном фоне блестело белое
стройное тело, которое внезапно странно подернулось дымкой и потемнело.
Нежная спина вдруг стала какой-то серой и мохнатой. С коротким взвизгом
несчастная гибко заломила руки, замахала ими во все стороны и с воплем
бросилась в воду, вскричав еще звонче от ледяной воды. Над ручьем заклубился
серый пар. Девушка кричала, ныряла, захлебывалась и снова погружала в воду
голову. Она явно тонула в этом по пояс водоеме.
Юрий решительно бросился вперед -человеку нужна помощь! Саша остался на
месте, растерянно глядя из кустов.
"Что с вами? - крикнул Юрий, вбегая на берег и еще не понимая, что это
за пар или дым стелется над снова появившейся над водой головой, над
открытым ртом, которому словно не хватало воздуха.
Он прямо в туфлях шагнул в воду, подхватил девушку под мышки, потом
поднял на руки и понес к ее одежде, чувствуя, что и сам задыхается от
слепящих, лезущих в глаза, нос, рот и легкие насекомых. Комары теперь жадно
облепили обоих. Юрий поспешно накрыл голову Инги Савельевой рубашкой,
яростно стегая ее со всех сторон полотенцем, чтобы спасти от звенящей серой
тучи. Она, начала неистово кашлять, содрогаясь всем своим скользким холодным
телом в его руках, одновременно лихорадочно пытаясь вслепую надеть поданный
ей лифчик,путаясь в бретельках.
Юрий сам надел его на нее правильно, потом сам же натянул ей трусики и
брюки. Только после этого она, прокашлявшись,решилась приоткрыть лицо и
посмотреть, кто это спас ее и теперь так смело и умело одевает. Увидев Юрия,
она вскрикнула, отпрянула было, но потом расцвела счастливой улыбкой и
бросилась к нему на шею, впившись губами в губы, не обращая внимания на то,
что ее тело и его лицоснова сталимохнатыми и серыми.
Он почти насильно натянул на нее рубашку и блузку, потом свитер и
неизменную совхозную стеганку. Она с хохотом стегнула его полотенцем по
лицу. Отмахиваясь этим полотенцем и стирая с лиц присосавшихся комаров, они,
наконец, выбежали на пригорок, где ветер тотчас разогнал серую тучу.
Только теперь Инга пришла в себя и покраснела, осознав, что там, в
чаще, происходило. "Спасибо, - сжала она его ладонь крепкими ледяными
пальцами. - Вы просто спасли меня. Я думала, что утону, - она начала
истерически хохотать. - Представляете, вода, как лед, а комары не дают
поднять из воды голову и вдохнуть воздуха. Чувствую, что кончается моя
молодая жизнь... И тут некто сильный и смелый меня выносит на берег. Только
я собираюсь его поблагодарить, как он начинает меня бить по чем попало... Вы
садист, Юрий Ефремович?" "Я просто растерялся... Уверяю вас. Я вовсе не
собрался..." "А жаль. Было так приятно. Как у нас дома в бане. Я вам
как-нибудь обязательно отомщу тем же. Я вас так отхлестаю веником! А вы
меня... Вам хочется меня отхлестать веником?" "Ей-богу, у меня и в мыслях не
было..."
"Теперь будет, - успокоила она его и себя. - Теперь вы ни о чем больше
и думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой под вашим веником... Вот
увидите! Я ведь вам там, пока вы меня спасали понравилась? Часто вам
приходилось видеть такое тело?" "Честно говоря, без комаров оно было бы
привлекательнее." "Естественно. И вы в этом убедитесь! - лихорадочно
хохотала она, прижимаясь к нему и все еще дрожа. - Я это знала с той минуты,
как только вы вошли в аудиторию. И вы... знали с того момента, как увидели
меня, правильно? Я же женщина, меня рассеянный, вроде бы на всех сразу,
взгляд не обманет."
Они уже были около казармы, где квартировали студентки. Юрий бегло сжал
тотчас метнувшуюся к нему холодную ладонь Инги. Она вбежала на высокое
крыльцо и послала ему воздушный поцелуй. Ошеломленный и сконфуженный,
уверенный, что студенты уже обсуждают сцену, которую видел бригадир, Юрий
поднялся в духотусвоего дома на еврейской земле... Спасаясь от комаров,
здесь держали закупоренными окна, напускали в воздух "дэту" - аэрозоль,
выпрошенный у соседей-танкистов.
Саша тихо спросил: "С Ингой все в порядке?" "А ты что, не видел?" "Что
вы! Я сразу ушел, как вы к ней бросились. Зачем смущать девушку? Так что с
ней случилось?" "Комары облепили ее, загнали в ледяную воду и не давали
вынырнуть и вдохнуть воздуха. Она стала просто захлебываться." "Меня там не
было, - тихо сказал староста. - Я ничего не видел. Можете не беспокоиться.
НО вами я горжусь. Я бы не решился... А комарье здесь действительно какое-то
неестественно свирепое. Если бы я был Гитлером, - вдруг добавил он,
пристально глядя на Юрия, - я бы тоже евреям отдал именно эти края. С этими
комарами..." "И не жалко было бы?" - прищурился Юрий. "Евреев? Что вы, я как
раз отношу себя к юдофилам, - ответил Саша. - Как-то прочел "Семью Опперман"
Лиона Фейхтвангера. Потом подряд прочие романы замечательного немецкого
еврея. И пожалел, что Бог не создал меня иудеем. Уж я бы в ЕАО не
поселился."
"А где же? - искренне удивился самой теме разговора Юрий. - В
Бердичеве?" "Я бы море переплыл, я бы зубами проволоку перекусил, но
оказался бы в Израиле! Надо же, иметь ТАКУЮ СТРАНУ и жить за границей...
Израиль вдвое младше ЕАО, а болота там давно осушили, и комаров вывели.
Потому, что та земля осваивалась людьми для людей, а эта - ссыльными для
бутафорской идеи... Как, кстати, и вся наша огромная нелепая и несчастная
Россия!"
Настал последний рабочий день. С утра черные подмерзшие поля, где в
распутицу могли работать только "еврейские самоходные комбайны" - уникальная
продукция Дальсельмаша в Биробиджане, покрывались блестящим розовым инеем.
Оставленные с вечера студентами костры на полевом стане напоминали
фантастических круглых серых мохнатых животных - слетевшиеся со всей округи
на тепло комары громоздились друг на друга, издавая предсмертное шипение.
Отдельные живучие твари ползали даже по покрытой инеем поверхности трактора,
привлекаемые едва сохранившимся за ночь теплом двигателя.
"За что люблю зиму, - заметил Саша, - что комаров нет. Один против них
враг - дедушка Мороз." Он честно отсчитал Юрию, прячась за самосвал, его
долю, уговорил не отказаться от оплаты натурой каждому привлеченному - мешок
картошки и мешок кукурузных початков.
Вместе они зашли в сельпо. Тут было пусто в утренний час. Сонная
толстая Дорочка зевнула красной пастью, как мурена, прямо в лицо Юрию и
спросила привычно: "Сколько?" "Чего сколько?" "Ну, водки, бормотух, чего вам
еще?" "Мне вот этот офицерский тулуп." "Так он женский!" "А размер?" "Размер
как раз мужской. Потому он и остался." "Юрий Ефремович, - горячо шептал
Саша. - Берите, самая полезная вещь при нашей зиме, пропадете без него..."
"Так ведь женский!" "А то! - встряла Дора. - Пуговицы перешьешь - будет
мужской." "А воротник круглый..." "Да кто это заметит, когда сорок градусов!
Берите, мужчина, последний остался. И недорого, тридцать пять рублей." Это
было половина того, что Юрий заработал за полтора месяца. И то благодаря
уникальным организаторским способностям Саши. Остальные остались должны
совхозу за питание.
Они вышли на улицу с замерзшими уже лужами и кружащимся снегом, который
шел все гуще. Девушки, закутанные до полной неузнаваемости даже и их пола,
торопливо садились на скамейки открытого грузовика, сразу же нахохлившись и
покрываясь белым слоем октябрьского снега советско-еврейской страны в
Приамурье.
А в Комсомольске уже стояла настоящая яркая зима. Сухой голубоватый
снег хрустел под ногами, ветер нес белую колючую пыль со свежих пушистых
сугробов. Мороз ворвался уже в тамбур, где Юрий в неизменном плаще, шляпеи
туфлях волок свои мешки к обледенелым скользким ступеням. Холод мгновенно и
враждебно ворвался в него и согнул вдвое.
Он поспешно протиснулся обратно в купе сквозь мешки и мешкообразных
закутанных студентов, словно забыл там что-то. Тут он лихорадочно натянул
свой кокетливого покроя приталенный черный огромный женский тулуп прямо на
плащ, поспешно разулся, обвернул ноги газетами, натянул на них туфли и в
этом наряде сталинградского фрица спустился с драгоценными мешками на
оледенелый перрон.
Студенты уже грузили мешки и себя на оперативно нанятые Сашей проезжие
огромные самосвалы, где вповалку разместились в заиндевевшем стальном кузове
с замерзшей грязью, уцепились друг за друга, как стадо свиней в бурю, и
понеслись по сверкающему свежим снегом городу к общежитию. Инга и здесь
исхитрилась оказаться рядом - ее бездонные глаза потусторонне светились
из-под толстого огромного пухового платка, которым она была закутана с
головы до ног.
В комнате общежития все было так же. Раскаленная батарея парового
отопления заставила Юрия мгновенно снять не только тулуп и плащ, но и свой
единственный костюм, перепачканный и помятый в совхозе. Пришлось переодеться
в трико, что живущим в общежитии преподавателям не рекомендовалось.
В кубовой, где были душ и прачечная, он взялся за чистку костюма щеткой
и мылом от пятен и за генеральную стирку слежавшихся вещей. Вокруг булькала
вода, трещали стиральные доски, пахло нечистотой.
Подняв глаза, он вздрогнул. Прямо перед ним, по ту сторону стирального
стола поблескивал нательный крестик и упруго раскачивалась словно намеренно
максимально обнаженная грудь, над которой сияли широко расставленные глаза
Инги. Она не улыбалась, сосредоточенно стирала, наклонившись, чтобы он
получше видел ее от ворота до пояса в глубоком вырезе просторной
расстегнутойблузки, надетой на голое тело.
"Застегнись, ты! - опомнился он от женского окрика. - Выставилась!
Трясет сиськами перед всеми, бес-стыжая." Комсорг курса Нюрка, как ее
почему-то все называли, демонстративно плюхнула свой тазик рядом с Юрием.
"И они хороши, - добавила она,яростно кидая в тазик мыло и косясь то на
Юрия, то на крестик на фоне словно светящихся белых шаров. - Уставились, а
еще доцент!.."
"А тебе нечего выставить, вот и завидуешь, - весело огрызнулась Инга,
спуская с округлых плеч блузку и расстегнула еще две пуговицы, все более
радостно обнажаясь.
"Смотри, Савельева, ответишь на комитете и за развратные действия, и за
религиозные атрибуты! Тебя сколько раз насчет креста предупреждали?" "А я
вам сколько раз говорила, что это дедушкин крестик? Он мне как талисман,
удачный билетик на экзаменах..." "Билетик! - окрысилась Нюрка. - Ты просто
лезешь в лицо преподавателю, вот и пятерка. Смотри, вот и этот доцент уже
ничего не соображает перед твоими телесами. Вы стирайте, стирайте, Юрий
Ефремович. Люди очереди ждут. Потом своей Ингой налюбуетесь, в другом
месте!"
"Не тобой же, - хохотала Инга. - Нет, девочки, ну как же она мне
завидует! А ты сама обнажись, обнажись перед ним, коряга. Ты же молодая
женщина, мы ровесницы. Он сразу очереднику столик с тазиком освободит!.. И
вообще ни одного мужчины в кубовой не останется. Верно, Юрий Ефремович?"
"Физические недостатки, - неуверенно начал ошеломленный всем
происходящим Юрий, - не являются основанием для..."
"Че-го!? - заорала Нюрка. - Чего это вы тут мелете? Я что, калека
по-вашему? Какое вы имеете право меня оскорблять при всех, а еще
преподаватель..."
"Ату ее! - звонко кричала Инга, подбоченясь с тазиком под рукой. -
Ко-ря-гу на мы-ло! - заскандировала она, поддержанная сначала робко, а потом
все громче женскими, а потом и мужскими голосами. Даже Юрий не удержался.
Дико оглядываясь, Нюрка вдруг стала сдирать с себя халат, рубашку,
обнажая костистый маслатый торс: "Вот вам! Я тоже могу..." "Вы с ума сошли,