оставьте, кто ее увольнял! Предложили в школе на Пестеля на пять рублей в
месяц больше."). А потом беготня с авоськой по магазинам (учителя, как ни
странно, тоже родители).
И вот, наконец, долгожданная тишина дома. Только хлопья снега несутся
горизонтально мимо черного окна, отчего комната словно бесшумно и
стремительно летит куда-то в пространстве. Только дыхание сына с кровати
справа от окна. И странное кощунственное ощущение счастья свободы от
супружеских прав и обязанностей. Можно, наконец, придя домой не нервничать и
не сдерживаться. Просто стоять и беседовать со снежинками, черными на фоне
подсвеченного рекламой неба, белыми на фоне темных деревьев двора. Она
меняет угол зрения и видит свое отражение в стекле окна. Такое отражение
всегда немного старит. Алла отворачивается, пожимает закутанными в шаль
узкими плечами и подходит к столу, где уже месяц лежит написанное сразу
после визита Кеши письмо. То самое, что следует немедленно отправить после
Юриного жеста доброй воли. Жеста не последовало. Впрочем, письмо ни при
каких жестах не было бы отправлено. Отправить, чтобы потерять все это, такую
свободу и взамен получить опостылевшего его? Вы шутите? Она рвет конверт с
письмом на мелкие кусочки и подбрасывает их к потолку.Хотела бы я
посмотреть, кто способен склеить его обратно! Да еще чтобы было лучше, чем
до разрыва. А тут пытаются склеить обрывки целой жизни... Что там Кеша
предлагал? Бросить Ленинград, один из двух-трех единственных приличных
городов этой огромной нелепой страны, ради чего? Ради идиотской виноватой
улыбки на фоне пустых гастрономов и универмагов Комсомольска?
Папаша Слуцкий и то предложил ей путь лучше - не на Дальний Восток, а
на Ближний. Переселиться на юг, а не в застывший от нечеловеческих морозов
Комсомольск. В свободный мир. И - начать новую жизнь с чистого белого листа.
И себе и сыну. Без всех этих соотечественников и их скрытой до поры до
времени ненависти к жидовским мордам жены и сына доцента Хадаса. При
упоминании собственной фамилии ее передергивает от презрения и ненависти к
мужу. Подослал Кешку, а сам так и не написал, по-до-нок...
Алла решительно закуривает, щелчком отбрасывает спичку и смотрит на
себя в зеркало. Сшитый в кредит элегантный черный костюм, решительно
расставленныеноги в черных колготках, вызывающе светящаяся над белым
воротничком свежая длинная шея, молодые злые черные глаза под рыжей челкой с
закрашенной сединой. Знамение века - свободная мать-одиночка. У них
пол-учительской таких решительных ленинградских элегантных дам, добровольно
выбравших свободу. Пусть шлет свое письмо - пойдет в мусоропровод, без
прочтения, еще чего! Кто он? Ошибка молодости, не более. Ей тридцать три.
Жизнь впереди. Новый досмотр, уже в ванной. Допрос с пристрастием - может ли
понравиться такая женщина, скажем богатому и страстному молодому
израильтянину, если она решится последовать за Слуцкими? Под глазами мешки?
Это от собачьей жизни. Исправимо - массаж, маски, дело техники. Главное -
девичья грудь, осиная талия, гладкая смуглая кожа, природная грация и
стройные ноги. Пока я такая, начерта мне его письма! Тем более, что он,
с-с-скотина, так и не написал...
Она гасит свет и идет к неестественно широкой постели с одной подушкой.
И здесь за окном все тот же бесшумный ленинградский галоп снежинок. А письмо
от проклятого Юрки так и не пришло...
В первый день второго семестра,на третьем месяце свирепых морозов и
слепых мохнятых белых окон Юрий снимал свой черный тулупчик за шкафом,
следуя неприятной привычке невольно подслушивать, что говорят на кафедре.
"Он, между прочим так и сказал: ненавижу его именно за это," - быстрым злым
шепотом говорила пожилая секретарша, доставшаяся заву Попову, как неизбежная
составляющаянаследства Вулкановича."Вот это мне решительно не понятно, -
раздался в ответ новый для Юрия высокий голос, показавшийся знакомым по
давним временам, с каким-то неприятным привкусом. - Я не сделал ему ничего
плохого." "А я откуда знаю..."
"Доброе утро, - вошел, причесываясь, Юрий и подал руку своему
рассиявшемуся ассистенту-аспиранту, раскланявшись с остальными. Вулканович,
как всегда, сердито что-то проворчал в ответ, роясь в бумагах. Новое лицо
повернулось к нему с благожелательным интересом. Оно действительно казалось
знакомым какой-то давней раздражающей связью. Этот вызывающе-внимательный,
ускользающий взгляд поблескивающих, словно слезящихся голубых глаз с
красноватыми белками. И эта умело подчеркнутая небрежная респектабельная
расслабленность в сочетании с пришибленностью и наглостью, свойственной
алкашам.
"Собираются все наши, - уловила секретарша вопрос Юрия. - Вот и Алексей
Павлович Бурятов вернулся из отпуска по семейным обстоятельствам. Да и Марк
Семенович Заманский, говорят, вернулся с ФПК..." Ага, вспоминает Юрий,
отвечая на своеобразное рукопожатие доцента Бурятова, вялое,
многозначительно усиливающиеся и длительное, когда невольно хочется отнять
руку. Года два назад, банкет у Кеши по поводу защиты его аспиранта. Словно
оборванная насильно улыбка, смешок с придыханием и непривычным в высшей
школе запахом перегара. А второй, по всей вероятности, и есть Заманский, о
котором подробно писал профессор Негода. Его будущий подзащитный...
Попов сияет детской улыбкой. У него загорелое лицо со странной белой
полосой на лбу - признак фанатика подледного лова рыбы, которым увлекается
добрая половина комсомольчан. В любую погоду они звенят ранним утром по
тротуарам стальным ломом для пробивания дыры в двухметровом льду Амура,
чтобы потом, укрываясь от ветра за прозрачным торосом, часами сидеть на
раскладном меховом стульчике в ожидании клева.
"Мы тут решили, Юрий Ефремович, - воркует зав, - отметить начало
семестра небольшим ужином после занятий. Не возражаете?" "Возражать
бесполезно, - фамильярно обнимает Юрия Бурятов, увлекая его в коридор к
слепому яркому окну. Огромное голубое небо и белое солнце сопровождает здесь
зиму от первого и часто последнего снега в сентябре-октябре до первого дождя
в мае. У подоконника Юрий осторожно, но решительно освобождает свой локоть
от цепкой руки и свое лицо от перегара.
Спортсмен Хвостов железной рукой искореняет курение в своем институте.
Бурятов это знает и курит в кулак, как школьник. По коридору спешат на
лекцию уродливо толстые ниже пояса юноши и девушки - с морозом тут шутить не
принято. "Вам привет, Юрий Ефремович, от Валерия Ивановича..."
Начинается треп провинциальных ученых с непременным желанием блеснуть в
разговоре высокими связями. Бурятов, естественно, на короткой ноге со всеми
светилами. Каких-то полгода назад в подобных фонтанах фантазий, возможно,
проскальзывало и имя доцента Хадаса, а он и не подозревал, как не
подозревает едва знакомый обоим собеседникам Валерий Иванович о застольной
дружбе с каким-то Бурятовым из Комсомольска...
Внезапно распалившийся Хлестаков обрывает свои "воспоминания" на
полуслове. Лицо его синюшно багровеет. Юрий оглядывается. К ним легкой
походкой спешит невысокий ржавый блондин с жесткими усиками на энергичном
подвижном лице. При таком морозе редко кто здесь ходит в такой замшевой
куртке, надетой на серый ручной вязки свитер. Наряд дополняют торбаза и
вязанная красная ленинградско-московская шапочка. И это вместо униформы вуза
с непременным костюмом с галстуком.
"Заманский, - протянул он Юрию веснущатую ладонь для короткого сухого
крепкого пожатия. - А вы, естественно, Юрий Ефремович? Я рад с вами
работать. Иннокентий Константинович не стал бы рекомендовать меня человеку
недостойному." "Вы знакомы с профессором Негодой?!" - Бурятов, удивленно и
подозрительно оглядел Юрия, словно впервые его увидел.
"Знакомы! Они ближайшие друзья," - мстительно замечает Заманский, сузив
желтые кошачьи глаза. "Во-от даже как! - счастливо задыхается Бурятов,
холодно поблескивая голубыми ускользающими шариками глаз. - Я давно и хорошо
знаю Кешу и Клаву, встречались часто у Эдуарда. Как же нас раньше не свел
случай в их компании? Впрочем... ведь мы с вами действительно встречались,
но не у Эдуарда... Вы по какой линии с Кешей друзья?"
"По паралелльной."
Надо же, и не постеснялся неприступного для любых компаний
ректора-академика Эдуарда Лукича приплести в свои легенды! Можно
предположить, что Кеша пару раз был с ним в ресторане, если Бурятов
пригласил для дела. Он на такие встречи ходил охотно. Мог и с Клавой придти,
но ректора назвать Эдуардом!..
"Не понял..." - на всякий случай хохотнул Бурятов.
"И - не надо." "Чего, простите, не надо?" "А ничего, простите, не
надо." "Я, кажется, не давал повода, Юрий Ефремович..." - посинел Бурятов.
Глазки его наполнились пьяной угрожающей слезой. "Давали, Алексей Павлович.
- Юрий с трудом справлялся с истерикой. - Вот вы с утра без всякого повода
навеселе и навязываете мне в этом безобразном состоянии свое общество. А мне
это, если вам так угодно -без повода, не по вкусу. Вот такие у меня странные
вкусы! Ну-ка, кто из нас хуже, Марк Семенович?"
"Алексей Павлович хуже, - растерянно сказал севшим голосом Заманский. -
Он шуток не понимает..."
Бурятов каким-то зигзагом бросился к двери кафедры. Оттуда раздался его
высокий, словно рыдающий голос и тихая злая скороговорка секретарши. Юрий
открыто закурил. Пальцы противно дрожали. "Так что мне просил передать
профессор Негода?" "Только три слова - пока не пиши..." "Что это значит?"
"Понятия не имею. В отличие от вас и... Алексея Павловича, у меня с
профессором не интимные, а служебные отношения соискателя с руководителем
диссертации. У него пока есть настроение поддерживать мою борьбу за парусные
системы с моим пониманием их аэродинамики. В подобной теме любой союзник на
вес золота. На этой безымянной высоте, как вы скоро сами увидите, и птицы не
поют, и деревья не растут..." "Когда защита?" "После заключения кафедры. А с
ней вы уже успели познакомиться." "Если я могу быть вам полезным... Кстати
вас мне особенно хвалил Ефим Яковлевич."
"Ефим Яковлевич? - подняла красивые брови Оля Заманская. - Марик, ты
что, снова наделал глупостей, если тебя хвалят твои враги?"
"Истинная ценность каждого человека определяется калибром его врагов, -
заметил Юрий, откидываясь на спинку удобного антикварного стула и ставя на
стол недопитую рюмку. - Иметь Вулкановича врагом - непозволительная
расточительность, Марк Семенович. Силы распылять нельзя."
У Заманских было удивительно уютно. Юрий впервые после августовской
катастрофычувствовал себя почти дома. Конечно, настроение создавал какой-то
непривычно естественный калорит этого семейства, непритязательность трапезы,
эта водка вместо специально разыскиваемого обычно для приема полезного гостя
дорогого коньяка, домашняя рассыпчатая картошка и душистая капуста вместо
ритуальной для званного ужина икры.
Но главным украшением вечера были для Юрия даже не милые, беззащитно
наивные хозяева, а Инга Савельева, которую Юрий никак не ожидал встретить
именно здесь. После той сцены в кубовой он избегал влюбленной студентки, на
лекциях подчеркнуто обращался к ней не к первой, в коридорах института сухо
и торопливо отвечал на ее ослепительные улыбки.
Для такого поведения было более чем странное объяснение.
Его просто замучили сны, связанные с этой девушкой после невольных
объятий в комаринном облаке в сентябре и ее сакраментальной фразы "Вы ни о
чем больше и думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой под вашим
веником..."Она оказалась права. Стоило ему чуть забыться, как перед глазами
появлялось то облепленное комарами тело Инги, то качающийся перед белой
грудью крестик в кубовой. И начинались ночные фантазии с баней, где
неизменно была эта студентка. Поскольку он о настоящей русской бане не имел
ни малейшего представления, действие во сне происходило в Сандуновских
банях, с их мрамором и гулкими залами. Он гонялся за испуганной гибкой голой
Ингой почему-то не с банным веником, а с дворницкой метлой.Вокруг были
какие-то непотребные толпы знакомых, а Алла, Негода и Вулканович лихорадочно
помогали ему Ингу изловить и страстно инструктировали, как ее отхлестать
этим уличным веником... Юрий не привык смиряться с психозами, проводил
автотреннинг, сократил до минимума общение с Ингой, перестал бывать в
общежитии.
Когда дверь ему открыла именно Инга, он невольно отпрянул с жалким
"Простите, я ошибся", но она втянула его за рукав его женского тулупчика и
сказала мягко и нежно: "Да нет же... Это очень просто. Я тут живу. Марк
Семенович с Ольгой Львовной как-то гостили у моего папы-лесника, уговорили
поступать на ваш факультет после школы-интерната. И мы подружились. А
недавно папе кто-то что-то написал после... ну, помните... Наверное, сама
Нюрка-Коряга. Вот папа и попросил Заманских, чтобы меня забрали из общежития
к себе... Это не я вас преследую, Юрий Ефремович, - вдруг грустно прошептала
она, видя его смятение. - Это - судьба..."
И вот она сидит напротив в белом мохеровом свитере, обтягивающем ее
высокий роскошный бюст, держит рки на затылке и светит своими удивительными
широко расставленными глазами. Она загадочно невпопад улыбается, когда он
начинает говорить, шевелит яркими губами, словно повторяя его фразы.
А Оля создает удивительно компанейское настроение - пьет без ужимок
водку, и смакует все - еду, мужа, гостя, жиличку, сына, наслаждаясь мигом
между прошлым и будущим. Эта жажда жизни, наслаждение данностью, самим
бытием как-то сняло вдруг с Юрия многомесячный стресс. Он стал шутить, как в
первые годы супружества, когда он легко доводил Аллу и ее подруг до слез,
предлагать двусмысленные грузинские тосты, которые Оля тут же кидалась
куда-то записывать, как и анекдоты про Хазанова. Инга так хохотала, что даже
совсем не притворно упала со стула. "Что вы с нами творите, Юрий Ефремович,
- едва выговорила она, потирая локоть, - я тут чуть не уписалась... А теперь
вылей этот суп... Ха-ха-ха", - снова стала падать она уже вместе со стулом.
"Умолкаю, умолкаю, а то снова придется вас спасать, Савельева," -
неосторожно сказал его поздно прикушенный пьяный язык.
Естественно, тотчас посыпались вопросы, Инга рассказала комариную
историю во всех пикантных подробностях, искоса поглядывая на смущенного
Юрия. Он снова почувствовал тот же психоз, метла заплясала перед его
двоящимся взором. Две голые Инги перепрыгивали через мраморные скамьи
огромной бани...
Но тут Заманский вдруг тихо спросил: "Вы прочли, Юрий Ефремович?"
"Что прочел?" - к метле и Инге вопрос не имел никакого отношения.
"Мою диссертацию..."
Так было хорошо! Отступил даже вездесущий холод белого безмолвия... И
тут какие-то диссертации... Мысли упорно не собирались, онемевшие губы не
покидала блаженная улыбка.
"Обидно не то, что Марику не дают защититься, - заговорила Оля,
понимающе заглядывая Юрию в лицо небольшими удивительного разреза горячими
карими глазами. - В конце концов, живут же люди без степени... Обидно, Юра,
другое: ведь вокруг такие ничтожества такие никчемные темы защищают, а у
Марика - революция в судоходстве, в энергетике! А государственные люди..."
"Оля, - остановил ее Заманский, - не нам их судить. Так вы прочли?"
Юрий молчал. И все трое за столом вдруг напряженно замолчали.
Они ждали всего: разгромного отзыва, как от старика и Бурятова,
круглого голыша с хохотком, как от Негоды, но не молчания. Юрий же молча
таращился в тарелку, ковыряя вилкой закуску и чувствуя, как катастрофически
растет пауза... У хозяев дома свои права перед гостем. Он не должен молчать
о том, ради чего его, собственно, и пригласили. Тем более, если он осознает,
что в глазах этих милых ему людей он оракул, из мира вершителей их судьбы. И
какое дело таким доверчивым и честным Заманским и их воспитаннице до
состояния гостя, расслабленного, влюбленного (да, да, к чему лукавить при
его-то психозах с этими банями во сне!) и, к тому же, никогда не решающего
ничего важного в подпитии...
"Юрий Ефремович, - вдруг звонко сказала Инга, и все вздрогнули. - Как
вам наши морозы? Правда, в них есть что-то от Снежной королевы? - Она
подняла рюмку, расширяя до полной темноты глаз зрачки. - Выпьем за наш
край!"
"Я отвечу на ваш вопрос, Оля, несколько позже, если вы не возражаете.
Марку. И не за столом. Это не значит, что плохо, понимаете? И не значит, что
я с ним заодно. Мое мнение далеко не так важно, как вам кажется. Я не тот
человек, увы..."
"А все-таки? - в этой семье слишком многое значило любое мнение любого
человека о цели всей жизни Заманского. Тем более мнение загадочного
столичного ученого, которого побаивался сам ректор. - Каково ваше первое
впечатление? В двух словах..."
"Если в двух словах - слишком много лозунгов и эмоций. А в диссертации
должна преобладать доказательность. Да, смело, дерзко, свежо, но упор сделан
на высокую цель, а не на рутинные средства ее достижения. Что же касается
Снежной королевы, Инга, то..."
"Запад! - восторженно закричал Заманский, делаясь пурпурным. - нет, вы
только послушайте, как можно, не обласкав и не облаяв, не сказать по
предмету обсуждения решительно ничего! Инга, тост принят, но с поправкой. За
нашу, дальневосточную ясность человеческих отношений. Чтобы мы никогда не
научились от них..."
"Я за это пить не буду, - поставил поднятую рюмку Юрий. - Я сам
лицемеров не люблю и никого учить лицемерию не собираюсь. Тем более, вас,
как я надеюсь, будущих друзей. Только и ясность-то бывает разная. То, что ты
считаешь ясностью и ждешь от меня, Марк, - не ясность, а дружеский обман в
дополнение к твоему самообману. Ты требуешь от меня через неделю
ознакомления с серьезнейшим исследованием исчерпывающего мнения о его
ценности. Причем требуешь не критики, а безоговорочной поддержки, которую ты
вроде бы получил от моего друга Иннокентия Константиновича Негоды. Но эта
поддержка тебе только кажется. Профессор Негода не из тех, кто выскажется на
Совете однозначно. Ни за, ни против. И его мнение для меня значит не больше,
чем любое другое, к тому же. У меня же лично нет пока своего заключения о
работе. Мне надо кое-что перепроверить и пересчитать. И вообще, как говорили
древние: на войне, как на войне, но за столом, как за столом..."
Инга вдруг бурно зааплодировала и закричала "Браво!", сияя глазами, где
вообще исчезли зрачки. Заманские молча таращились на гостя. "Мой тост,-
продолжил Юрий, - за честных друзей и врагов, в каких бы краях они ни
жили..."
"Впервые вижу привычные морозные узоры на стекле в Комсомольске, - Юрий
разглядывал ажурные белые папоротники на окне-стене плавательного бассейна,
около которого они с Ингой остановились после прогулки по блестящему на
солнце льду необозримого Амура. - Обычно окна здесь ослепительно белые и
слепые."
"А я с детства люблю морозные узоры. Представляю, как я скачу на белой
лошади среди вот таких огромных деревьев, в ослепительных белых джунглях на
какой-то загадочной планете. И уверена, что эта огромная планета существует,
а морозные узоры - сигнал нам, выходцам с нее, чтобы не забывали родину..."
Юрий постукивал ногой о ногу, глядя то на отражение в стекле Инги,
спокойно стоящей в своих сшитых на заказ оленьих сапожках-торбазах на модной
платформе, то на фантастически выглядевших при таком морозе людей в
купальных костюмах по ту сторону стекла. Девушка не куталась, свободно и
глубоко дышала морозным воздухом в ореоле куржаков вокруг ее розового лица -
на мехах воротника и шапки. На светлой челке, ресницах, бровьях, даже на
незаметных усиках под прямым розовым носиком искрился иней. Она сама была
похожа не Снежную королеву - свою в своем свирепом королевстве. Над ее
королевством сияло фальшивой теплотой и ласковой естественной голубизной
огромное небо.
"Хотите туда? - вдруг спросила она. - Это легко устроить. Я там
подрабатываю детским тренером. Грибка у вас нет?" "Чего нет?" "Заразной
кожной болезни?" "Да нет, я вроде не очень заразный..." "Не обижайтесь, это
же бассейн. Плавки я вам достану. Пошли? Небось ни разу в сорокоградусный
мороз не купались, а?"
"Я вас не очень компрометирую? - смеялась Инга, ежась от его
восхищенного взгляда. - Имейте в виду, тут много наших, Юрий Ефремович. И
завтра весь поток будет о нас с вами говорить. Девчонки будут мне со
страшной силой завидовать. А уж ваша изумительная спина-треугольник будет
предметом прямо анатомического исследования. В вас же все влюблены, даже
замужние." "А в вас?" "Ну, меня-то вы видите не в первый раз, а? И небось
находите, что в бикини я хуже, чем под вашим беспощадным полотенцем..."
"Неужели вы мне никогда этого не простите?" "Ни за что, пока не отомщу. Вот
приглашу вас к нам - в дом лесника, сведу в настоящую баню. Вы ведь ни о чем
больше и думать с тех пор не могли,кроме как об Инге Савельевой под вашим
веником... Верно?"
Опять этот проклятый веник, подумал Юрий.
"Раз все в меня влюблены, то и ты?" - вырвалось у него.
"А ты? Ой... простите..."
"Ничего, "ты" я признаю только взаимное." "Правда? Ой, как здорово! Что
ты...тоже!" "Мы сюда купаться пришли, или?.." "Ты прав. Для "или"..."
"Тогда... - Юрий, не совсем осознавая, что он творит на глазах купальщиков и
зевак на морозной стороне стекла, вдруг поднял Ингу на руки, крепко
поцеловал в губы и вместе с ней рухнул в воду, подняв тучу брызг. Они едва
не утонули оба, так как Инга тотчас крепко обняла его за шею и не отпустила
его губ и под водой...
4."Инга окрутила-таки Юрия Ефремовича, - хохотнул Заманский и потянулся
за сигаретой. Оля уже курила, стряхивая пепел в кухонную раковину и глядя,
как всегда на мужа в упор через столик с остатками завтрака. - Как ты?
Хорошо это или плохо?" "Ей-то хорошо. Она им просто бредит. А ему... не
знаю, он же столичная персона, а Инга - девчонка интернатская, таежная.
Впрочем, если женщине с мужчиной хорошо, она найдет способ, чтобы и он
приобщился к ее счастью. И - наоборот, кстати." "А Игнату Ильичу мы что
скажем? Доверил нам дикую девочку, а мы не уберегли. Наоборот, как бы
нарочно свели у нас за столом, а?" "Такую девушку уберечь от внимания
сильного пола невозможно. И лесник это прекрасно понимает. Что же касается
Хадаса, то мне он нравится больше, чем тот летчик." "Надежный наш Аэрофлот
мы, положим, отклонили единогласно. Но ведь Хадас твой почти ровесник
Игната!" "И что?" "Ого! Так и мне можно?" "Кому ты нужен! Кто тебя с твоими
амбициями и разбитой биографией вообще стерпит, кроме меня?" "Вот это ты
верно подметила, единственный ты мой ветер в мои паруса. Только ведь и ты,
подруга, без меня пропадешь, однако..." "Однако... Чего это ты вдруг заокал,
сибиряк ты доморощенный?" "Хадас нас считает аборигенами тайги. У них для
нас снисходительно-дружелюбный тон, как к неожиданно встреченному в лесу
медведю, однако." "А на Бурятова он зачем зарычал?" "Ой, как сладко
вызверился! Ты бы видела эту пьяную рожу! Если бы я так мог..." "Зарычи,
Марик, я разрешаю. Даже цапни. По крайней мере полай, как собака на машины,
стресс снять." "Однако, Инга-то к нам не вернулась... В общежитии снова
живет. Что-то у них не сложилось, однако." "Соскучился, козлик, по
свежатинке?" "Дело не во мне. Это она стесняется, что не окрутила
окончательно. Больно форсировала, наверное. Он к таежной тактике не приучен.
С ним тонкое обращение нужно, подходец-с... А она ему свое тело в бассейне.
А до того - в совхозе, а потом - в кубовой. Вот он и пресытился. Никакой
фантазии мужику не оставила." "Ты мой старый сводник! А сам? Если бы я не
форсировала, сидел бы бобылем на клотике фок-мачты. А Инга, по-моему, просто
очень хороший человек. И Юрий тоже. Жаль, если у них не сложится..."
Не складывалось. Свирепые февральские морозы не отступили и с
наступлением марта.Утром Юрий выходил из подъезда в своем черном приталенном
тулупчике и со страхом и отвращением смотрел в малиновое марево измороси,
висящее в воздухе от восходящего солнца. Омертвевшие на восемь месяцев
черные деревья торчали из грязного слежавшегося, полувысохшего с последнего
декабрьского снегопада мессива, не скрипящего, а визжавшего под ногами,
словно гвоздь по стеклу. Из твердых покрытых копотью сугробов ветер выдувал
сухой как пыль снег. На трамвайной остановке невозможно было прикоснуться к
поручням - варежка прикипала к металлу. Плевок звонко падал на синие рельсы.
Толпа в ожидании трамвая была похожа на манекены или пугала - неподвижные
фигуры с побелевшими от инея спинами, опушками куржаков вокруг лиц, белыми
бровьями, ресницами и усами. Трамвай кидало на кривых рельсах, когда он,
блестя на солнце бельмами окон, появлялся из-за угла и несся к остановке.
Внутри был все тот же мороз, слегка увлажненный паром изо рта десятков
плотно стоящих людей со словно замороженными лицами и с хрустящими в
варежках платками около красных носов. Окна слепо светились малиновым
светом.
У Юрия все это время было ощущение инородного тела во рту - ни
проглотить, ни выплюнуть. Катаешь, катаешь языком во рту и нет выхода... С
Ингой он больше не встречался. Она растеряла свою самоуверенность первой
красавицы, как-то сразу опростилась и сникла. Боялась с ним разговаривать,
опасаясь казаться глупой и примитивной. Через месяц после бассейна он как-то
увидел ее спешащей на каток на стадионе со знакомым студентом. Поздоровались
месяц больше."). А потом беготня с авоськой по магазинам (учителя, как ни
странно, тоже родители).
И вот, наконец, долгожданная тишина дома. Только хлопья снега несутся
горизонтально мимо черного окна, отчего комната словно бесшумно и
стремительно летит куда-то в пространстве. Только дыхание сына с кровати
справа от окна. И странное кощунственное ощущение счастья свободы от
супружеских прав и обязанностей. Можно, наконец, придя домой не нервничать и
не сдерживаться. Просто стоять и беседовать со снежинками, черными на фоне
подсвеченного рекламой неба, белыми на фоне темных деревьев двора. Она
меняет угол зрения и видит свое отражение в стекле окна. Такое отражение
всегда немного старит. Алла отворачивается, пожимает закутанными в шаль
узкими плечами и подходит к столу, где уже месяц лежит написанное сразу
после визита Кеши письмо. То самое, что следует немедленно отправить после
Юриного жеста доброй воли. Жеста не последовало. Впрочем, письмо ни при
каких жестах не было бы отправлено. Отправить, чтобы потерять все это, такую
свободу и взамен получить опостылевшего его? Вы шутите? Она рвет конверт с
письмом на мелкие кусочки и подбрасывает их к потолку.Хотела бы я
посмотреть, кто способен склеить его обратно! Да еще чтобы было лучше, чем
до разрыва. А тут пытаются склеить обрывки целой жизни... Что там Кеша
предлагал? Бросить Ленинград, один из двух-трех единственных приличных
городов этой огромной нелепой страны, ради чего? Ради идиотской виноватой
улыбки на фоне пустых гастрономов и универмагов Комсомольска?
Папаша Слуцкий и то предложил ей путь лучше - не на Дальний Восток, а
на Ближний. Переселиться на юг, а не в застывший от нечеловеческих морозов
Комсомольск. В свободный мир. И - начать новую жизнь с чистого белого листа.
И себе и сыну. Без всех этих соотечественников и их скрытой до поры до
времени ненависти к жидовским мордам жены и сына доцента Хадаса. При
упоминании собственной фамилии ее передергивает от презрения и ненависти к
мужу. Подослал Кешку, а сам так и не написал, по-до-нок...
Алла решительно закуривает, щелчком отбрасывает спичку и смотрит на
себя в зеркало. Сшитый в кредит элегантный черный костюм, решительно
расставленныеноги в черных колготках, вызывающе светящаяся над белым
воротничком свежая длинная шея, молодые злые черные глаза под рыжей челкой с
закрашенной сединой. Знамение века - свободная мать-одиночка. У них
пол-учительской таких решительных ленинградских элегантных дам, добровольно
выбравших свободу. Пусть шлет свое письмо - пойдет в мусоропровод, без
прочтения, еще чего! Кто он? Ошибка молодости, не более. Ей тридцать три.
Жизнь впереди. Новый досмотр, уже в ванной. Допрос с пристрастием - может ли
понравиться такая женщина, скажем богатому и страстному молодому
израильтянину, если она решится последовать за Слуцкими? Под глазами мешки?
Это от собачьей жизни. Исправимо - массаж, маски, дело техники. Главное -
девичья грудь, осиная талия, гладкая смуглая кожа, природная грация и
стройные ноги. Пока я такая, начерта мне его письма! Тем более, что он,
с-с-скотина, так и не написал...
Она гасит свет и идет к неестественно широкой постели с одной подушкой.
И здесь за окном все тот же бесшумный ленинградский галоп снежинок. А письмо
от проклятого Юрки так и не пришло...
В первый день второго семестра,на третьем месяце свирепых морозов и
слепых мохнятых белых окон Юрий снимал свой черный тулупчик за шкафом,
следуя неприятной привычке невольно подслушивать, что говорят на кафедре.
"Он, между прочим так и сказал: ненавижу его именно за это," - быстрым злым
шепотом говорила пожилая секретарша, доставшаяся заву Попову, как неизбежная
составляющаянаследства Вулкановича."Вот это мне решительно не понятно, -
раздался в ответ новый для Юрия высокий голос, показавшийся знакомым по
давним временам, с каким-то неприятным привкусом. - Я не сделал ему ничего
плохого." "А я откуда знаю..."
"Доброе утро, - вошел, причесываясь, Юрий и подал руку своему
рассиявшемуся ассистенту-аспиранту, раскланявшись с остальными. Вулканович,
как всегда, сердито что-то проворчал в ответ, роясь в бумагах. Новое лицо
повернулось к нему с благожелательным интересом. Оно действительно казалось
знакомым какой-то давней раздражающей связью. Этот вызывающе-внимательный,
ускользающий взгляд поблескивающих, словно слезящихся голубых глаз с
красноватыми белками. И эта умело подчеркнутая небрежная респектабельная
расслабленность в сочетании с пришибленностью и наглостью, свойственной
алкашам.
"Собираются все наши, - уловила секретарша вопрос Юрия. - Вот и Алексей
Павлович Бурятов вернулся из отпуска по семейным обстоятельствам. Да и Марк
Семенович Заманский, говорят, вернулся с ФПК..." Ага, вспоминает Юрий,
отвечая на своеобразное рукопожатие доцента Бурятова, вялое,
многозначительно усиливающиеся и длительное, когда невольно хочется отнять
руку. Года два назад, банкет у Кеши по поводу защиты его аспиранта. Словно
оборванная насильно улыбка, смешок с придыханием и непривычным в высшей
школе запахом перегара. А второй, по всей вероятности, и есть Заманский, о
котором подробно писал профессор Негода. Его будущий подзащитный...
Попов сияет детской улыбкой. У него загорелое лицо со странной белой
полосой на лбу - признак фанатика подледного лова рыбы, которым увлекается
добрая половина комсомольчан. В любую погоду они звенят ранним утром по
тротуарам стальным ломом для пробивания дыры в двухметровом льду Амура,
чтобы потом, укрываясь от ветра за прозрачным торосом, часами сидеть на
раскладном меховом стульчике в ожидании клева.
"Мы тут решили, Юрий Ефремович, - воркует зав, - отметить начало
семестра небольшим ужином после занятий. Не возражаете?" "Возражать
бесполезно, - фамильярно обнимает Юрия Бурятов, увлекая его в коридор к
слепому яркому окну. Огромное голубое небо и белое солнце сопровождает здесь
зиму от первого и часто последнего снега в сентябре-октябре до первого дождя
в мае. У подоконника Юрий осторожно, но решительно освобождает свой локоть
от цепкой руки и свое лицо от перегара.
Спортсмен Хвостов железной рукой искореняет курение в своем институте.
Бурятов это знает и курит в кулак, как школьник. По коридору спешат на
лекцию уродливо толстые ниже пояса юноши и девушки - с морозом тут шутить не
принято. "Вам привет, Юрий Ефремович, от Валерия Ивановича..."
Начинается треп провинциальных ученых с непременным желанием блеснуть в
разговоре высокими связями. Бурятов, естественно, на короткой ноге со всеми
светилами. Каких-то полгода назад в подобных фонтанах фантазий, возможно,
проскальзывало и имя доцента Хадаса, а он и не подозревал, как не
подозревает едва знакомый обоим собеседникам Валерий Иванович о застольной
дружбе с каким-то Бурятовым из Комсомольска...
Внезапно распалившийся Хлестаков обрывает свои "воспоминания" на
полуслове. Лицо его синюшно багровеет. Юрий оглядывается. К ним легкой
походкой спешит невысокий ржавый блондин с жесткими усиками на энергичном
подвижном лице. При таком морозе редко кто здесь ходит в такой замшевой
куртке, надетой на серый ручной вязки свитер. Наряд дополняют торбаза и
вязанная красная ленинградско-московская шапочка. И это вместо униформы вуза
с непременным костюмом с галстуком.
"Заманский, - протянул он Юрию веснущатую ладонь для короткого сухого
крепкого пожатия. - А вы, естественно, Юрий Ефремович? Я рад с вами
работать. Иннокентий Константинович не стал бы рекомендовать меня человеку
недостойному." "Вы знакомы с профессором Негодой?!" - Бурятов, удивленно и
подозрительно оглядел Юрия, словно впервые его увидел.
"Знакомы! Они ближайшие друзья," - мстительно замечает Заманский, сузив
желтые кошачьи глаза. "Во-от даже как! - счастливо задыхается Бурятов,
холодно поблескивая голубыми ускользающими шариками глаз. - Я давно и хорошо
знаю Кешу и Клаву, встречались часто у Эдуарда. Как же нас раньше не свел
случай в их компании? Впрочем... ведь мы с вами действительно встречались,
но не у Эдуарда... Вы по какой линии с Кешей друзья?"
"По паралелльной."
Надо же, и не постеснялся неприступного для любых компаний
ректора-академика Эдуарда Лукича приплести в свои легенды! Можно
предположить, что Кеша пару раз был с ним в ресторане, если Бурятов
пригласил для дела. Он на такие встречи ходил охотно. Мог и с Клавой придти,
но ректора назвать Эдуардом!..
"Не понял..." - на всякий случай хохотнул Бурятов.
"И - не надо." "Чего, простите, не надо?" "А ничего, простите, не
надо." "Я, кажется, не давал повода, Юрий Ефремович..." - посинел Бурятов.
Глазки его наполнились пьяной угрожающей слезой. "Давали, Алексей Павлович.
- Юрий с трудом справлялся с истерикой. - Вот вы с утра без всякого повода
навеселе и навязываете мне в этом безобразном состоянии свое общество. А мне
это, если вам так угодно -без повода, не по вкусу. Вот такие у меня странные
вкусы! Ну-ка, кто из нас хуже, Марк Семенович?"
"Алексей Павлович хуже, - растерянно сказал севшим голосом Заманский. -
Он шуток не понимает..."
Бурятов каким-то зигзагом бросился к двери кафедры. Оттуда раздался его
высокий, словно рыдающий голос и тихая злая скороговорка секретарши. Юрий
открыто закурил. Пальцы противно дрожали. "Так что мне просил передать
профессор Негода?" "Только три слова - пока не пиши..." "Что это значит?"
"Понятия не имею. В отличие от вас и... Алексея Павловича, у меня с
профессором не интимные, а служебные отношения соискателя с руководителем
диссертации. У него пока есть настроение поддерживать мою борьбу за парусные
системы с моим пониманием их аэродинамики. В подобной теме любой союзник на
вес золота. На этой безымянной высоте, как вы скоро сами увидите, и птицы не
поют, и деревья не растут..." "Когда защита?" "После заключения кафедры. А с
ней вы уже успели познакомиться." "Если я могу быть вам полезным... Кстати
вас мне особенно хвалил Ефим Яковлевич."
"Ефим Яковлевич? - подняла красивые брови Оля Заманская. - Марик, ты
что, снова наделал глупостей, если тебя хвалят твои враги?"
"Истинная ценность каждого человека определяется калибром его врагов, -
заметил Юрий, откидываясь на спинку удобного антикварного стула и ставя на
стол недопитую рюмку. - Иметь Вулкановича врагом - непозволительная
расточительность, Марк Семенович. Силы распылять нельзя."
У Заманских было удивительно уютно. Юрий впервые после августовской
катастрофычувствовал себя почти дома. Конечно, настроение создавал какой-то
непривычно естественный калорит этого семейства, непритязательность трапезы,
эта водка вместо специально разыскиваемого обычно для приема полезного гостя
дорогого коньяка, домашняя рассыпчатая картошка и душистая капуста вместо
ритуальной для званного ужина икры.
Но главным украшением вечера были для Юрия даже не милые, беззащитно
наивные хозяева, а Инга Савельева, которую Юрий никак не ожидал встретить
именно здесь. После той сцены в кубовой он избегал влюбленной студентки, на
лекциях подчеркнуто обращался к ней не к первой, в коридорах института сухо
и торопливо отвечал на ее ослепительные улыбки.
Для такого поведения было более чем странное объяснение.
Его просто замучили сны, связанные с этой девушкой после невольных
объятий в комаринном облаке в сентябре и ее сакраментальной фразы "Вы ни о
чем больше и думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой под вашим
веником..."Она оказалась права. Стоило ему чуть забыться, как перед глазами
появлялось то облепленное комарами тело Инги, то качающийся перед белой
грудью крестик в кубовой. И начинались ночные фантазии с баней, где
неизменно была эта студентка. Поскольку он о настоящей русской бане не имел
ни малейшего представления, действие во сне происходило в Сандуновских
банях, с их мрамором и гулкими залами. Он гонялся за испуганной гибкой голой
Ингой почему-то не с банным веником, а с дворницкой метлой.Вокруг были
какие-то непотребные толпы знакомых, а Алла, Негода и Вулканович лихорадочно
помогали ему Ингу изловить и страстно инструктировали, как ее отхлестать
этим уличным веником... Юрий не привык смиряться с психозами, проводил
автотреннинг, сократил до минимума общение с Ингой, перестал бывать в
общежитии.
Когда дверь ему открыла именно Инга, он невольно отпрянул с жалким
"Простите, я ошибся", но она втянула его за рукав его женского тулупчика и
сказала мягко и нежно: "Да нет же... Это очень просто. Я тут живу. Марк
Семенович с Ольгой Львовной как-то гостили у моего папы-лесника, уговорили
поступать на ваш факультет после школы-интерната. И мы подружились. А
недавно папе кто-то что-то написал после... ну, помните... Наверное, сама
Нюрка-Коряга. Вот папа и попросил Заманских, чтобы меня забрали из общежития
к себе... Это не я вас преследую, Юрий Ефремович, - вдруг грустно прошептала
она, видя его смятение. - Это - судьба..."
И вот она сидит напротив в белом мохеровом свитере, обтягивающем ее
высокий роскошный бюст, держит рки на затылке и светит своими удивительными
широко расставленными глазами. Она загадочно невпопад улыбается, когда он
начинает говорить, шевелит яркими губами, словно повторяя его фразы.
А Оля создает удивительно компанейское настроение - пьет без ужимок
водку, и смакует все - еду, мужа, гостя, жиличку, сына, наслаждаясь мигом
между прошлым и будущим. Эта жажда жизни, наслаждение данностью, самим
бытием как-то сняло вдруг с Юрия многомесячный стресс. Он стал шутить, как в
первые годы супружества, когда он легко доводил Аллу и ее подруг до слез,
предлагать двусмысленные грузинские тосты, которые Оля тут же кидалась
куда-то записывать, как и анекдоты про Хазанова. Инга так хохотала, что даже
совсем не притворно упала со стула. "Что вы с нами творите, Юрий Ефремович,
- едва выговорила она, потирая локоть, - я тут чуть не уписалась... А теперь
вылей этот суп... Ха-ха-ха", - снова стала падать она уже вместе со стулом.
"Умолкаю, умолкаю, а то снова придется вас спасать, Савельева," -
неосторожно сказал его поздно прикушенный пьяный язык.
Естественно, тотчас посыпались вопросы, Инга рассказала комариную
историю во всех пикантных подробностях, искоса поглядывая на смущенного
Юрия. Он снова почувствовал тот же психоз, метла заплясала перед его
двоящимся взором. Две голые Инги перепрыгивали через мраморные скамьи
огромной бани...
Но тут Заманский вдруг тихо спросил: "Вы прочли, Юрий Ефремович?"
"Что прочел?" - к метле и Инге вопрос не имел никакого отношения.
"Мою диссертацию..."
Так было хорошо! Отступил даже вездесущий холод белого безмолвия... И
тут какие-то диссертации... Мысли упорно не собирались, онемевшие губы не
покидала блаженная улыбка.
"Обидно не то, что Марику не дают защититься, - заговорила Оля,
понимающе заглядывая Юрию в лицо небольшими удивительного разреза горячими
карими глазами. - В конце концов, живут же люди без степени... Обидно, Юра,
другое: ведь вокруг такие ничтожества такие никчемные темы защищают, а у
Марика - революция в судоходстве, в энергетике! А государственные люди..."
"Оля, - остановил ее Заманский, - не нам их судить. Так вы прочли?"
Юрий молчал. И все трое за столом вдруг напряженно замолчали.
Они ждали всего: разгромного отзыва, как от старика и Бурятова,
круглого голыша с хохотком, как от Негоды, но не молчания. Юрий же молча
таращился в тарелку, ковыряя вилкой закуску и чувствуя, как катастрофически
растет пауза... У хозяев дома свои права перед гостем. Он не должен молчать
о том, ради чего его, собственно, и пригласили. Тем более, если он осознает,
что в глазах этих милых ему людей он оракул, из мира вершителей их судьбы. И
какое дело таким доверчивым и честным Заманским и их воспитаннице до
состояния гостя, расслабленного, влюбленного (да, да, к чему лукавить при
его-то психозах с этими банями во сне!) и, к тому же, никогда не решающего
ничего важного в подпитии...
"Юрий Ефремович, - вдруг звонко сказала Инга, и все вздрогнули. - Как
вам наши морозы? Правда, в них есть что-то от Снежной королевы? - Она
подняла рюмку, расширяя до полной темноты глаз зрачки. - Выпьем за наш
край!"
"Я отвечу на ваш вопрос, Оля, несколько позже, если вы не возражаете.
Марку. И не за столом. Это не значит, что плохо, понимаете? И не значит, что
я с ним заодно. Мое мнение далеко не так важно, как вам кажется. Я не тот
человек, увы..."
"А все-таки? - в этой семье слишком многое значило любое мнение любого
человека о цели всей жизни Заманского. Тем более мнение загадочного
столичного ученого, которого побаивался сам ректор. - Каково ваше первое
впечатление? В двух словах..."
"Если в двух словах - слишком много лозунгов и эмоций. А в диссертации
должна преобладать доказательность. Да, смело, дерзко, свежо, но упор сделан
на высокую цель, а не на рутинные средства ее достижения. Что же касается
Снежной королевы, Инга, то..."
"Запад! - восторженно закричал Заманский, делаясь пурпурным. - нет, вы
только послушайте, как можно, не обласкав и не облаяв, не сказать по
предмету обсуждения решительно ничего! Инга, тост принят, но с поправкой. За
нашу, дальневосточную ясность человеческих отношений. Чтобы мы никогда не
научились от них..."
"Я за это пить не буду, - поставил поднятую рюмку Юрий. - Я сам
лицемеров не люблю и никого учить лицемерию не собираюсь. Тем более, вас,
как я надеюсь, будущих друзей. Только и ясность-то бывает разная. То, что ты
считаешь ясностью и ждешь от меня, Марк, - не ясность, а дружеский обман в
дополнение к твоему самообману. Ты требуешь от меня через неделю
ознакомления с серьезнейшим исследованием исчерпывающего мнения о его
ценности. Причем требуешь не критики, а безоговорочной поддержки, которую ты
вроде бы получил от моего друга Иннокентия Константиновича Негоды. Но эта
поддержка тебе только кажется. Профессор Негода не из тех, кто выскажется на
Совете однозначно. Ни за, ни против. И его мнение для меня значит не больше,
чем любое другое, к тому же. У меня же лично нет пока своего заключения о
работе. Мне надо кое-что перепроверить и пересчитать. И вообще, как говорили
древние: на войне, как на войне, но за столом, как за столом..."
Инга вдруг бурно зааплодировала и закричала "Браво!", сияя глазами, где
вообще исчезли зрачки. Заманские молча таращились на гостя. "Мой тост,-
продолжил Юрий, - за честных друзей и врагов, в каких бы краях они ни
жили..."
"Впервые вижу привычные морозные узоры на стекле в Комсомольске, - Юрий
разглядывал ажурные белые папоротники на окне-стене плавательного бассейна,
около которого они с Ингой остановились после прогулки по блестящему на
солнце льду необозримого Амура. - Обычно окна здесь ослепительно белые и
слепые."
"А я с детства люблю морозные узоры. Представляю, как я скачу на белой
лошади среди вот таких огромных деревьев, в ослепительных белых джунглях на
какой-то загадочной планете. И уверена, что эта огромная планета существует,
а морозные узоры - сигнал нам, выходцам с нее, чтобы не забывали родину..."
Юрий постукивал ногой о ногу, глядя то на отражение в стекле Инги,
спокойно стоящей в своих сшитых на заказ оленьих сапожках-торбазах на модной
платформе, то на фантастически выглядевших при таком морозе людей в
купальных костюмах по ту сторону стекла. Девушка не куталась, свободно и
глубоко дышала морозным воздухом в ореоле куржаков вокруг ее розового лица -
на мехах воротника и шапки. На светлой челке, ресницах, бровьях, даже на
незаметных усиках под прямым розовым носиком искрился иней. Она сама была
похожа не Снежную королеву - свою в своем свирепом королевстве. Над ее
королевством сияло фальшивой теплотой и ласковой естественной голубизной
огромное небо.
"Хотите туда? - вдруг спросила она. - Это легко устроить. Я там
подрабатываю детским тренером. Грибка у вас нет?" "Чего нет?" "Заразной
кожной болезни?" "Да нет, я вроде не очень заразный..." "Не обижайтесь, это
же бассейн. Плавки я вам достану. Пошли? Небось ни разу в сорокоградусный
мороз не купались, а?"
"Я вас не очень компрометирую? - смеялась Инга, ежась от его
восхищенного взгляда. - Имейте в виду, тут много наших, Юрий Ефремович. И
завтра весь поток будет о нас с вами говорить. Девчонки будут мне со
страшной силой завидовать. А уж ваша изумительная спина-треугольник будет
предметом прямо анатомического исследования. В вас же все влюблены, даже
замужние." "А в вас?" "Ну, меня-то вы видите не в первый раз, а? И небось
находите, что в бикини я хуже, чем под вашим беспощадным полотенцем..."
"Неужели вы мне никогда этого не простите?" "Ни за что, пока не отомщу. Вот
приглашу вас к нам - в дом лесника, сведу в настоящую баню. Вы ведь ни о чем
больше и думать с тех пор не могли,кроме как об Инге Савельевой под вашим
веником... Верно?"
Опять этот проклятый веник, подумал Юрий.
"Раз все в меня влюблены, то и ты?" - вырвалось у него.
"А ты? Ой... простите..."
"Ничего, "ты" я признаю только взаимное." "Правда? Ой, как здорово! Что
ты...тоже!" "Мы сюда купаться пришли, или?.." "Ты прав. Для "или"..."
"Тогда... - Юрий, не совсем осознавая, что он творит на глазах купальщиков и
зевак на морозной стороне стекла, вдруг поднял Ингу на руки, крепко
поцеловал в губы и вместе с ней рухнул в воду, подняв тучу брызг. Они едва
не утонули оба, так как Инга тотчас крепко обняла его за шею и не отпустила
его губ и под водой...
4."Инга окрутила-таки Юрия Ефремовича, - хохотнул Заманский и потянулся
за сигаретой. Оля уже курила, стряхивая пепел в кухонную раковину и глядя,
как всегда на мужа в упор через столик с остатками завтрака. - Как ты?
Хорошо это или плохо?" "Ей-то хорошо. Она им просто бредит. А ему... не
знаю, он же столичная персона, а Инга - девчонка интернатская, таежная.
Впрочем, если женщине с мужчиной хорошо, она найдет способ, чтобы и он
приобщился к ее счастью. И - наоборот, кстати." "А Игнату Ильичу мы что
скажем? Доверил нам дикую девочку, а мы не уберегли. Наоборот, как бы
нарочно свели у нас за столом, а?" "Такую девушку уберечь от внимания
сильного пола невозможно. И лесник это прекрасно понимает. Что же касается
Хадаса, то мне он нравится больше, чем тот летчик." "Надежный наш Аэрофлот
мы, положим, отклонили единогласно. Но ведь Хадас твой почти ровесник
Игната!" "И что?" "Ого! Так и мне можно?" "Кому ты нужен! Кто тебя с твоими
амбициями и разбитой биографией вообще стерпит, кроме меня?" "Вот это ты
верно подметила, единственный ты мой ветер в мои паруса. Только ведь и ты,
подруга, без меня пропадешь, однако..." "Однако... Чего это ты вдруг заокал,
сибиряк ты доморощенный?" "Хадас нас считает аборигенами тайги. У них для
нас снисходительно-дружелюбный тон, как к неожиданно встреченному в лесу
медведю, однако." "А на Бурятова он зачем зарычал?" "Ой, как сладко
вызверился! Ты бы видела эту пьяную рожу! Если бы я так мог..." "Зарычи,
Марик, я разрешаю. Даже цапни. По крайней мере полай, как собака на машины,
стресс снять." "Однако, Инга-то к нам не вернулась... В общежитии снова
живет. Что-то у них не сложилось, однако." "Соскучился, козлик, по
свежатинке?" "Дело не во мне. Это она стесняется, что не окрутила
окончательно. Больно форсировала, наверное. Он к таежной тактике не приучен.
С ним тонкое обращение нужно, подходец-с... А она ему свое тело в бассейне.
А до того - в совхозе, а потом - в кубовой. Вот он и пресытился. Никакой
фантазии мужику не оставила." "Ты мой старый сводник! А сам? Если бы я не
форсировала, сидел бы бобылем на клотике фок-мачты. А Инга, по-моему, просто
очень хороший человек. И Юрий тоже. Жаль, если у них не сложится..."
Не складывалось. Свирепые февральские морозы не отступили и с
наступлением марта.Утром Юрий выходил из подъезда в своем черном приталенном
тулупчике и со страхом и отвращением смотрел в малиновое марево измороси,
висящее в воздухе от восходящего солнца. Омертвевшие на восемь месяцев
черные деревья торчали из грязного слежавшегося, полувысохшего с последнего
декабрьского снегопада мессива, не скрипящего, а визжавшего под ногами,
словно гвоздь по стеклу. Из твердых покрытых копотью сугробов ветер выдувал
сухой как пыль снег. На трамвайной остановке невозможно было прикоснуться к
поручням - варежка прикипала к металлу. Плевок звонко падал на синие рельсы.
Толпа в ожидании трамвая была похожа на манекены или пугала - неподвижные
фигуры с побелевшими от инея спинами, опушками куржаков вокруг лиц, белыми
бровьями, ресницами и усами. Трамвай кидало на кривых рельсах, когда он,
блестя на солнце бельмами окон, появлялся из-за угла и несся к остановке.
Внутри был все тот же мороз, слегка увлажненный паром изо рта десятков
плотно стоящих людей со словно замороженными лицами и с хрустящими в
варежках платками около красных носов. Окна слепо светились малиновым
светом.
У Юрия все это время было ощущение инородного тела во рту - ни
проглотить, ни выплюнуть. Катаешь, катаешь языком во рту и нет выхода... С
Ингой он больше не встречался. Она растеряла свою самоуверенность первой
красавицы, как-то сразу опростилась и сникла. Боялась с ним разговаривать,
опасаясь казаться глупой и примитивной. Через месяц после бассейна он как-то
увидел ее спешащей на каток на стадионе со знакомым студентом. Поздоровались