Шоу Ирвин. Богач, бедняк (Часть 1 и 2)

   Снова зазвонил телефон, звонил упорно, настойчиво, но она, не обращая на него внимания, быстро одевалась. Бросив короткий взгляд на свои вещи, висевшие в стенном шкафу, выбрала простой строгий темно-синий костюм.
   К чему афишировать яркими нарядами свою миссию? Чем лучше спрячешь свое розоватое, красивое тело, тем больше его оценят, когда оно предстанет перед взором во всей своей наготе. Она щеткой пригладила свои прямые, распущенные, достающие ей до плеч волосы. Какой у нее широкий, низко посаженный лоб, такой чистый, спокойный, ни морщинки,-- а сколько за ним скрыто вероломства и тревожных сомнений.
   Гретхен не нашла такси и решила ехать в верхний город на метро. Сейчас самое главное -- сесть на поезд, следующий до Куинса, потом пересесть на другой, до Ист-Сайда, доехать до Пятьдесят третьей улицы. Персефона, выходящая из царства мертвых в период расцвета любви.
   Она вышла на Пятой авеню, пошла дальше пешком по улице, освещенной осенним солнцем. Ее строгая, стройная фигура в темно-синем костюме отражалась в блестящих витринах магазинов. Интересно, подумала она, сколько женщин прогуливались по авеню с той же миссией, что и она, выставляли напоказ свою красоту с хитроватым выражением на лице, зная о надежном противозачаточном колпачке, расположенном в своем месте.
   Она повернула на Ист-Сайд, к Пятьдесят пятой улице, прошла мимо "Сент-Риджиса", вспоминая одну брачующуюся пару неким летним вечером: она в белой фате, под руку с молодым лейтенантом. В городе -- определенное количество улиц. Никуда от них не скроешься. Вот они, последствия урбанистической географии.
   Она посмотрела на часы. Без двадцати два. У нее еще в запасе целых пять минут. Так что можно пойти медленнее и прийти спокойной и сдержанной.
   Колин Берк жил на Пятьдесят шестой улице между Мэдисон-авеню и Парк-авеню. Еще один отголосок прошлого. На этой улице она однажды была на вечеринке, с которой сбежала. Разве можно упрекать человека за то, что он снял квартиру, не считаясь с мрачными воспоминаниями своей будущей любовницы и не съехал с нее до внесения платы за первый месяц?
   Она вошла в знакомый белый вестибюль, позвонила. Сколько раз, сколько дней она нажимала на этот звонок? Двадцать? Тридцать? Шестьдесят? Когда-нибудь она посчитает. Загудел зуммер на замке, дверь открылась, она вошла в лифт и поднялась на четвертый этаж.
   Он ждал ее на пороге в пижаме и халате, стоя на полу голыми ногами. Они торопливо поцеловались. К чему такая спешка? К чему?
   В большой гостиной царил беспорядок: на кофейном столике -- остатки завтрака и опорожненная половина чашечки кофе среди папок с пьесами. Берк -режиссер театра и жил по-театральному богемной жизнью, редко ложился спать раньше пяти утра.
   -- Может, чашечку кофе? -- предложил он.
   -- Спасибо, не нужно,-- ответила Гретхен.-- Я только что пообедала.
   -- Ах, эта упорядоченная жизнь,-- вздохнул он.-- Можно только позавидовать.-- В его голосе прозвучала мягкая ирония.
   -- Завтра утром приходи ко мне и посмотри, как я буду уговаривать моего Билли съесть баранью отбивную. Вот тогда и позавидуешь.
   Берк никогда не видел ее сына, никогда не встречался с ее мужем, никогда не был у них дома. Она встретила его на официальном завтраке с одним из издателей журнала, где она иногда печаталась. Берк хотел, чтобы она написала статью о нем, так как она однажды обмолвилась, что ей понравилась поставленная им, Кевином, пьеса. Тогда на обеде он ей не понравился. Слишком задиристый, слишком самоуверенный догматик. Статью она так и не написала, но спустя три месяца, после нескольких случайных встреч, она отдалась ему, трудно объяснить почему: то ли из похоти, то ли от скуки, то ли от безразличия, то ли на нервной почве. Может, это был несчастный случай?.. Теперь она уже не анализировала подвигшие ее на это причины.
   Берк стоя потягивал из чашечки кофе, наблюдая за ней через ее краешек своими темно-серыми глазами из-под пушистых, грозно сдвинутых черных бровей. Ему тридцать пять, коротышка, ниже даже, чем она. (Неужели всю свою жизнь я обречена любить невысоких мужчин?) На его тонком, напряженном лице с колючим кустиком бородки угадывался мощный интеллектуальный запал, оно говорило о его прямолинейности и большой внутренней силе,-- это заставляло собеседников забывать о его малом росте. Он был человеком настроения, часто бывал резок в общении даже с ней, его постоянно терзали сомнения как в своем несовершенстве, так и несовершенстве других; легко обижался и порой исчезал на несколько недель, не сказав ни единого слова. Он был в разводе и считался донжуаном. В самом начале их романа, когда они впервые встретились, она чувствовала, что нужна ему лишь для удовлетворения самых простых и очевидных потребностей, но теперь, глядя на этого стройного, голоногого, низенького человека в мягком темно-синем халате, она уже не сомневалась, что любит его, что больше ей никто не нужен, и она готова пойти на любые жертвы только ради того, чтобы всю свою жизнь быть рядом с ним.
   Вчера вечером, когда она сказала брату, что хочет спать с одним мужчиной, а не с десятком, она имела в виду его, Берка. На самом деле после того, как она переспала с ним, она больше не занималась любовью ни с кем, кроме его одного, если не считать тех нечастых случаев, когда Вилли под наплывом ностальгической нежности залезал к ней в кровать,-- не дающие полного счастья мимолетные примирения, почти забытые привычки уходящей любви.
   Однажды Берк спросил ее, спит ли она еще со своим мужем, и она сказала ему правду. Она даже призналась, что это доставляет ей удовольствие. Для чего ей лгать ему, этому единственному мужчине из всех, которых она знала, которому она могла выложить все, что придет ей в голову. Он признался, что после их первой встречи он больше не спал ни с одной другой женщиной, и она знала, что он ей не лжет.
   -- Красавица Гретхен,-- сказал он, отрывая чашку от губ,-- дивная Гретхен, славная Гретхен. О боже! Если бы ты каждое утро только входила ко мне с подносом в руках, с приготовленным завтраком! Как было бы замечательно!
   -- Эй! -- воскликнула она.-- Да ты, я вижу, сегодня в хорошем настроении!
   -- Не совсем,-- ответил он. Поставив чашку на столик, он подошел к ней, и они обнялись.-- Впереди у меня кошмарный день. Час назад мне позвонил агент -- меня ждут в Нью-Йоркской конторе "Коламбиа Пикчерз" в два тридцать. Мне предлагают поехать на Запад и снять фильм. Я пару раз звонил тебе, но никто не подходил.
   Да, на самом деле, вспомнила она. Телефон звонил, когда она вошла к квартиру, когда одевалась. "Люби меня завтра, а сегодня -- увы", спасибо тебе, "Америкэн телефон энд телеграф компани". Но, увы, завтра класс Билли не пойдет в музей и тем самым не развяжет ей руки до пяти вечера. Обычно она должна быть у школы в три. Любовь по школьному расписанию.
   -- Я слышала звонки,-- призналась она, отстраняясь от него.-- Но не снимала трубку.-- Она рассеянно закурила сигарету.-- Я думала, ты собираешься ставить в этом году какую-то пьесу.
   -- Ну-ка брось сигарету,-- сказал Берк.-- Когда плохому режиссеру нужно показать, что между двумя персонажами отношения становятся напряженными, он заставляет их закурить.
   Она, засмеявшись, погасила сигарету.
   -- Пьеса пока не готова. И, если судить по тому, как идет ее переделка, то не будет готова и к следующему году. Почему у тебя такой печальный вид?
   -- Вовсе не печальный,-- возразила она.-- Просто со мной обошлись грубо, мне хотелось любви, и я сильно разочарована.
   Теперь улыбнулся он.
   -- Да, знаменитый дерзкий язычок Гретхен,-- сказал он.-- А сегодня вечером? Не сможешь?
   -- Вечера исключены. Ты и сам об этом прекрасно знаешь. Зачем афишировать наши отношения? Мне бы этого не хотелось. "Да и Вилли. Он непредсказуем,-- подумала Гретхен.-- Может приходить домой к обеду, что-то весело насвистывая, две недели подряд".-- Ну а картина? Интересная?
   -- Может быть.-- Он пожал плечами, поглаживая свою иссиня-черную бородку.-- А может, просто стенания шлюхи -- и такое тоже может быть. Честно говоря, мне сейчас нужны деньги.
   -- Но в прошлом году ты поставил хит,-- возразила она, понимая, что не должна давить на него, но все равно против своей воли сказала.
   -- Мой банк в истерике, разрывается между дядей Сэмом и алиментами,-скорчил он кислую мину.-- Линкольн, как известно, сделал доброе дело, освободив рабов в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году, но почему-то забыл про женатых мужчин. Выходит, любовь, как и все и везде сейчас, подвластна Налоговому управлению. Мы заключаем друг друга в объятия в перерывах между заполнением налоговых деклараций.
   -- Тебе бы следовало познакомиться с братом и его приятелем Джонни Хитом. В налоговом законодательстве они чувствуют себя как рыба в воде. Знают наперечет все возможные удержания, скидки, сбавки.
   -- Но они же бизнесмены. Им знакомо это искусство фокусников. Когда мой налоговый инспектор берет в руки и читает мою декларацию, он, обхватив руками голову, в отчаянии начинает рыдать. Стоит ли жалеть об истраченных деньгах? Вперед -- в Голливуд. На самом деле я возлагаю на Голливуд большие надежды. Почему в наши дни театральный режиссер не может снять кино, скажи на милость? Укоренившееся представление о том, что театр -- это нечто святое, а кинематограф -- это нечто вечно грязное и безобразное,-- чистый снобизм, и оно должно кануть в Лету, как и Дэвид Беласко. Если ты меня спросишь, кто, по моему мнению, величайший из всех ныне здравствующих драматических режиссеров, я отвечу: Федерико Феллини. Я не видел ничего лучше постановки, чем "Гражданин Кейн"1, а это чистейшей воды голливудщина. Может, я стану Орсоном Уэллсом пятидесятых. Кто знает?
   Он расхаживал взад и вперед, и Гретхен видела, что Берк настроен очень серьезно, что он серьезно воспринимает все, что говорит, во всяком случае, большую часть, что он намерен бросить вызов судьбе и перейти к новому этапу в своей карьере.
   -- Конечно, в Голливуде полно шлюх, но кто, не покривив душой, будет утверждать, что наш театр -- это женский монастырь?! На самом деле мне нужны деньги, и я отнюдь не равнодушно смотрю на долларовую бумажку. Но я не стану за ней охотиться. И, надеюсь, такого никогда не произойдет. Я веду переговоры с "Коламбиа Пикчерз" уже больше месяца, и они готовы предоставить мне полную свободу: сюжет, сценарий, который мне понравится, автор текста по моему выбору -- полную свободу. Фильм снимается на натуре, до последнего кадра, если только я не выхожу за рамки сметы, а на нее грех жаловаться -вполне приличная. Если я не сделаю фильм хуже моих постановок на Бродвее, то в этом мне придется винить только самого себя, никого другого. Приезжай на премьеру. Надеюсь, тебе понравится.
   Она натянуто улыбнулась:
   -- Ты мне не говорил, что у тебя такие планы. Месяц ведешь переговоры... Даже больше...
   -- Я такой вот негодяй, обожающий секреты,-- игриво сказал он.-- К тому же не люблю говорить раньше времени, до того, как все не станет ясно.
   Она снова закурила, только ради того, чтобы чем-то занять руки и дрожащие губы. К черту все эти режиссерские штампы с куревом для подчеркивания напряженности между действующими лицами.
   -- Ну а что делать мне? Здесь, в Нью-Йорке? -- спросила она, выпуская изо рта дым, зная наперед, что не следовало бы ей спрашивать его об этом.
   -- Тебе? -- Он задумчиво посмотрел на нее.-- Самолеты летают ежедневно.
   -- В каком направлении?
   -- В обоих.
   -- И как долго, по-твоему, мы так протянем?
   -- Две недели.-- Он постучал ногтем по фарфоровой чашечке, и раздался мелодичный звон -- крошечные куранты, отбивающие время, полное сомнений.-Шучу, конечно. Наша любовь вечна.
   -- А если мы с Билли приедем к тебе на Запад, мы сможем жить у тебя? -спокойно спросила она.
   Он подошел к ней и, обхватив ее голову руками, поцеловал в лоб. Для этого ей пришлось немного наклониться. Его колкая бородка царапнула кожу.
   -- Ах, боже мой,-- мягко сказал он, отходя от нее.-- Мне еще нужно побриться, принять душ и одеться. Я уже и без того опаздываю.
   Она наблюдала за ним, как он брился, принимал душ, одевался. Потом на такси они вместе доехали до офиса киностудии на Пятой авеню, где у него должна была состояться деловая встреча. Он так и не ответил на ее вопрос, но попросил позвонить ему вечером -- пообещал ей рассказать о том, чем закончилась встреча в "Коламбиа Пикчерз".
   Гретхен вышла из машины вместе с ним и весь день лениво, не торопясь, делала покупки. Купила платье, свитер, хотя отлично знала, что через неделю сдаст их туда, где купила.
   В пять вечера, в своих обычных штанах и старом твидовом пальто, но без резинового колпака внутри, она стояла у ворот школы Билли, ожидая, когда их класс вернется из музея естественной истории.
   III
   К концу дня он сильно устал. Все утро у него толпились юристы, и, как он неожиданно обнаружил, юристы -- самые утомительные люди. Во всяком случае, это наблюдение касалось и его самого. Постоянная борьба за преимущества, двусмысленный, коварный, не перевариваемый нормальным человеком язык, вечный поиск лазеек в законе, невидимых рычагов, устраивающих обе стороны компромиссов, бесстыдная, открытая погоня за деньгами вызывали у него глубокое отвращение, несмотря на то что он получал от всего этого свою выгоду. Одно его утешало во взаимоотношениях с юристами -- он сотни раз убеждался в своей правоте, когда наотрез отказался от предложения Тедди Бойлана финансировать его учебу в высшей юридической школе.
   Днем у него были архитекторы, и они тоже отняли у него много времени. Сейчас он работал над проектом торгового центра, и номер в его отеле был завален чертежами. По совету Джонни Хита, он выбрал для этой цели фирму молодых архитекторов, которая уже получала ряд премий за свои проекты, но у них еще было много идей и энергии. Они -- люди страстные, талантливые, в этом не было никаких сомнений, но работали исключительно в больших городах и свои дерзкие идеи воплощали в стекле, стали, железобетоне. Рудольф отлично понимал, что они считают его безнадежно отсталым ретроградом, но настаивал на более традиционных архитектурных формах и строительных материалах -- ведь речь шла не только о его личном вкусе. Он интуитивно чувствовал, что традиционная архитектура больше понравится покупателям будущего торгового центра, и Калдервуд, несомненно, одобрит все его идеи. "Я хочу, чтобы он был похож на улицу в старой деревушке, затерянной на просторах Новой Англии,-убеждал Рудольф архитекторов, а те только стонали в ответ.-- Обшивка из досок, вышка над театром, которую издали можно принять за шпиль церкви, вот что нужно. Не забывайте, это консервативно настроенная сельская глубинка, и мы будем обслуживать тамошних консерваторов в созданной нами деревенской атмосфере, а они с гораздо большей охотой отдадут свои денежки, если будут чувствовать себя в родной стихии, словно у себя дома".
   Сколько раз архитекторы собирались уходить, хлопнув дверью, а он не сдавался и все время повторял:
   -- Сделайте так, как я говорю, ребята, на сей раз, а в будущем я обещаю стать более уступчивым. То, что мы делаем сейчас,-- это только первый этап, а когда мы развернемся, можно рассмотреть и более смелые проекты.
   Те черновые проекты, которые они принесли ему на рассмотрение, были, конечно, еще очень далеки от того, что задумал Рудольф, но, глядя на последние варианты, показанные ему сегодня, он понял, что скоро эти упрямцы капитулируют.
   Делая пометки на чертежах, он чувствовал, как у него болят глаза. Может, пора носить очки? На конторке стояла бутылка виски. Он налил виски в стакан, разбавил его водой из крана в ванной комнате. Разложив чертежи на письменном столе, он еще раз стал внимательно их рассматривать, потягивая виски из стакана. Он кисло скривился, увидев на чертеже выведенную большими аккуратными буквами вывеску у входа в торговый центр: "Калдервуд". Буквы будут ярко гореть неоном по вечерам. В своем уже весьма пожилом возрасте Калдервуд все еще жаждал популярности, бессмертия и находил их в дрожащих разноцветных стеклянных трубочках, оставаясь глухим ко всем увещеваниям Рудольфа, который убеждал его в необходимости сохранить единый неброский, скромный стиль во внешнем виде центра. Все напрасно.
   Зазвонил телефон, Рудольф посмотрел на часы. Том сказал, что придет в пять, а уже почти пять. Он поднял трубку, но это был не Том. Он узнал голос секретарши Джонни Хита:
   -- Мистер Джордах? С вами хочет поговорить мистер Хит.
   Он с раздражением ждал, когда Джонни возьмет трубку. В своей корпорации он принял твердое решение: кто бы ни звонил, важная шишка или простой смертный, он будет немедленно отвечать сам на звонок, всегда готовый для любого разговора. Сколько раздосадованных клиентов, сколько недовольных покупателей по всей Америке ежедневно вешают трубку, заслышав предупредительный визгливый голосок секретарши, сколько приглашений в результате не принято, сколько женщин за этот короткий период молчания решаются сказать "нет".
   Джонни Хит наконец произнес в трубку отрывисто "алло!" Рудольф тут же подавил в себе раздражение.
   -- Я достал интересующую тебя информацию,-- сообщил Джонни.-- Карандаш с бумагой под рукой?
   -- Да, конечно.
   Джонни назвал ему адрес и имя агентства частных детективов.
   -- Меня заверили, что люди там ответственные и опытные, не болтуны,-сказал Джонни. Когда Рудольф сказал ему о том, что ему нужен частный детектив, Джонни даже не спросил, для чего Рудольфу понадобился детектив, но, вероятно, он о чем-то все же догадывался.
   -- Спасибо, Джонни,-- поблагодарил его Рудольф, записав имя и адрес детектива.-- Извини за причиненные хлопоты.
   -- Пустяки,-- ответил Джонни.-- Ну, ты сегодня свободен? Может, пообедаем вместе?
   -- Прости, не могу,-- сказал Рудольф. На самом деле у него сегодняшний вечер был свободен, и он, вероятно, принял бы его приглашение, не заставь его секретарша ждать разговора.
   Повесив трубку, он вдруг почувствовал еще большую усталость и решил сейчас не звонить детективам, отложить до завтрашнего дня. Он ужасно удивлялся -- почему он так устал? Он даже не припомнит, когда так утомлялся к пяти вечера. Но он устал, в этом не было никаких сомнений. Может, все дело в возрасте? Он рассмеялся. Ему всего двадцать семь. Рудольф посмотрел на себя в зеркало. Ни одного седого волоска в гладко зачесанных черных волосах. Никаких мешков под глазами. Никаких признаков разгульной жизни или скрытой болезни на его чистой, с оливковым оттенком коже. Если он и перенапрягался, то это никак не отражалось на его моложавом, сосредоточенном, без морщин, лице.
   И все равно он чувствовал необъяснимую усталость. Не раздеваясь, он лег на кровать, собираясь подремать несколько минут до прихода Тома. Но сон не шел. Презрительные слова сестры, произнесенные накануне вечером, звенели в его ушах, этот звон он ощущал весь день, даже тогда, когда дискутировал с непокорными архитекторами. "Тебе вообще в этой жизни что-нибудь нравится?" Зачем ему защищаться перед ней? Ведь он мог сказать ей, что ему нравится работать, ходить на концерты, что он много, очень много читает, что ему нравится бегать трусцой по утрам, ездить на мотоцикле, ему нравится, да, на самом деле нравится смотреть, как мать сидит напротив него за столом, пусть неприятная, не могущая рассчитывать на его любовь, но все же живая, и сейчас она здесь, перед ним, и благодаря только его заботам не лежит в могиле или на койке в больнице для бедняков.
   Гретхен больна болезнью века. Все у нее строится только на сексе. Все посвящено яростной погоне за оргазмом. Она, конечно, может сколько угодно твердить, что это -- любовь, но слово "секс" куда более точный термин, насколько он, Рудольф, понимает. Насколько мог судить, то, что она называет счастьем, досталось ей очень дорогой ценой, за счет счастья других.
   Ну а эта взбалмошная рыжая женщина, цепляющаяся за него обеими руками, чтобы удержать возле себя, швыряющая в него стаканом со смертельной ненавистью в глазах только потому, что ей показалось мало двух часов в постели, хотя с самого начала было ясно, что они заключают между собой обычную сделку. А эта глупенькая девчонка, дразнящая его перед своими друзьями, заставлявшая его чувствовать себя перед ними неловко, словно он окоченевший евнух, а потом дерзко хватающая тебя за член при свете дня? Если секс или нечто похожее вот на такую любовь первоначально соединили его мать с отцом, то понятно, почему они превратились в двух обезумевших зверей в клетке в зоопарке, почему они пытались сожрать друг друга. Ну а возьмем семьи второго поколения, начиная с Тома. Какое же будущее ждет его впереди, в когтях этой вечно недовольно ноющей, жадной, безмозглой, абсурдной куклы? Или, скажем, Гретхен, считающая себя выше других, изнывающая от своей всепоглощающей чувственности, так ненавидящая себя за то, что побыла в объятиях разных мужиков, и удаляющаяся все дальше и дальше от своего никчемного, бездарного, обманутого ею мужа? Кто из них опускается до позорных сделок с детективами, подглядывания в замочную скважину, оплачиваемых услуг адвокатов развода -- он или она?
   Ну их всех к черту! -- подумал он. Беззвучно засмеялся. Уж очень некрасивое выражение пришло ему на ум.
   Зазвонил телефон.
   -- Мистер Джордах, к вам пришел ваш брат, он в холле.
   -- Попросите его подняться ко мне, наверх.-- Рудольф вскочил с кровати, расправил смятое одеяло. По какой-то неясной внутренней причине ему не хотелось, чтобы Том понял, что он валялся на постели, он, лентяй и сибарит. Торопливо собрав разбросанные по комнате чертежи, засунул их в стенной шкаф. В комнате ничего не должно быть лишнего, не надо подчеркивать, что он деловой человек, погруженный в большие дела.
   Раздался стук в дверь, Рудольф открыл ее. Ну, слава богу, он в галстуке, подумал Рудольф с облегчением, будто ему было небезразлично мнение портье и швейцара в холле. Пожав Томасу руку, сказал:
   -- Входи, входи. Садись. Хочешь выпить? У меня тут есть бутылка виски, но если хочешь чего-нибудь еще, могу позвонить и попросить принести.
   -- Виски достаточно,-- Том скованно опустился в кресло, его шишковатые, грубые руки опустились между ног, складки на пиджаке разгладились на могучих плечах.
   -- С водой? -- спросил Рудольф.-- Позвонить, принесут содовой.
   -- Ладно, с водой.
   Я произвожу впечатление нервной хозяйки, подумал про себя Рудольф. Он пошел в ванную комнату, чтобы разбавить стакан с виски водой из-под крана.
   Рудольф поднял свой стакан:
   -- Ну, твое здоровье!
   -- Твое! -- откликнулся Томас, жадно выпивая напиток.
   -- В утренних газетах хорошие отзывы о вчерашнем бое,-- сказал Рудольф.
   -- Да, знаю,-- ответил Томас.-- Читал. Послушай, Руди, для чего тянуть резину? -- Засунув руку в карман, он вытащил оттуда толстый пакет. Подойдя к кровати, разорвал его и высыпал его содержимое на одеяло. Из него посыпались денежные купюры.
   -- Что это, черт подери, ты делаешь, Том? -- удивился Рудольф. Он никогда не имел дела с наличными, редко носил в кармане больше пятидесяти долларов, и вот этот долларовый дождь, пролившийся на кровать в отеле, его обеспокоил, показался ему чем-то незаконным, словно дележ награбленного среди банды гангстеров в кино.
   -- Все банкноты по сто долларов.-- Томас, скомкав конверт, точным броском отправил его в мусорную корзину.-- Пять тысяч долларов... Эти деньги -- твои.
   -- Не понимаю, о чем ты. Ты мне ничего не должен.
   -- Это деньги за твое обучение в колледже, которого я тебя лишил по своей вине,-- сказал Томас.-- Будь они прокляты! Ну те, которые отец заплатил тем подлецам в Огайо. Я хотел вернуть их отцу, но когда приехал домой, то узнал, что он умер. Теперь они твои.
   -- Тебе они достаются большим трудом, потом и кровью,-- сказал Рудольф, вспоминая его разбитое лицо на ринге.-- И разбрасываться ими так безрассудно...
   -- Я эти деньги не заработал,-- сказал Томас.-- Мне они достались легко, точно так, как их потерял отец,-- с помощью обычного шантажа. Но это было много лет назад. Все эти годы они хранились в банковском сейфе, ждали своего часа. Не комплексуй, братишка. Меня никто за шантаж не наказывал. Так что не бойся.
   -- Какой глупый жест,-- настороженно сказал Рудольф.
   -- Я ведь человек глупый,-- отозвался Томас.-- Поэтому делаю глупые жесты. Бери! Теперь я чист перед тобой.-- Отойдя от кровати, он одним залпом допил виски.-- Ну, я пошел.
   -- Подожди минутку, сядь.-- Рудольф толкнул брата в плечо, и этого мимолетного прикосновения к его мышцам было достаточно, чтобы понять, какой зверской силой он обладает.-- Мне они не нужны. Я сейчас хорошо зарабатываю. Только что завершил сделку, которая сделает меня богатым человеком. Я...
   -- Рад все это слышать, только это к делу не относится.-- Томас стоял словно статуя.-- Я обязан выплатить свой долг нашей чертовой семейке, и я это делаю. Вот и все.
   -- Я не возьму деньги, Том. Лучше положи их в банк на имя своего ребенка.
   -- Я сам позабочусь о своем ребенке, не волнуйся.-- Теперь в голосе Томаса звучала явная угроза.
   -- Но это не мои деньги,-- упорствовал Рудольф, чувствуя всю бесполезность спора.-- Что, черт подери, мне с ними делать?
   -- Можешь на них помочиться. Истратить на баб. Передать в фонд обожаемой тобой благотворительности. Но я не выйду из номера с этими деньгами, уверяю тебя.