Страница:
чтобы посмотреть на единственные оставшиеся в доме часы, и потом, поймав
себя на этом нетерпении, с ожесточением захлопывал дверь.
Наконец над входной дверью настойчиво задребезжал звонок.
Перед отворившею дверь Анни стоял плотный человек среднего роста, в
наглухо застегнутом черном пиджаке, из которого торчал стоячий крахмальный
воротничок. Прямые широкие поля черной шляпы почти касались оправы очков.
Обнажив коротко остриженную голову, вошедший негромко, но настойчиво
проговорил:
- Я желал бы видеть господина Шверера. - Заметив готовый сорваться с
губ Анни ответ, он предупредил его легким движением руки и уверенно
произнес: - Если вы скажете, что пришел отец Август фон Гаусс, он захочет
меня принять.
Прежде чем Анни успела что-либо ответить, за ее спиною приотворилась
дверь генеральского кабинета и выглянул сам Шверер. Он пристально и с
очевидным удивлением смотрел на Августа.
- Вполне понимаю ваше недоумение, - с улыбкою проговорил священник. - С
тех пор как мы виделись последний раз, прошло, по крайней мере, десять лет.
Вы имели право забыть меня.
- Вы... так изменились, - проговорил Шверер, продолжая в
нерешительности стоять в дверях, но Август без приглашения направился в
кабинет. Швереру поневоле пришлось посторониться, и, последовав за гостем,
он сердито прихлопнул створку двери.
Торопливо, мелкими шажками Шверер обошел стол, но не опустился в
кресло.
- Вы перестанете удивляться моему визиту, - сказал священник, - когда
узнаете, что я прибыл как посланец доброй воли от его святейшества папы!
Немцы достаточно хорошо знали святого отца, когда он был еще кардиналом
Пачелли. И он тоже достаточно хорошо знал многих немцев...
Шверер потер лоб и нерешительно проговорил:
- Да, да, кардинал Пачелли.
- Я знаю, экселенц, вы никогда не были склонны интересоваться делами
церкви. Это грех многих наших военных. Грех и большая ошибка. Политическая
и, я бы позволил себе сказать, экселенц, тактическая ошибка! Именно так:
тактическая, - внушительно повторил патер Август. - Думаю, что у моего
старшего брата есть теперь достаточно времени для размышления над ошибками,
приведшими его в плен к русским, где ему не осталось ничего иного, как
заниматься историей живописи...
- Французской! - презрительно фыркнул генерал.
- Полагаю, что вы, как всякий цивилизованный человек, хорошо знаете
заслуги его святейшества перед национал-социализмом и перед современной
Германией вообще. Еще большие услуги святая церковь рассчитывает оказать ей
в будущем.
Генерал нетерпеливо перебил:
- И все-таки я не понимаю: почему вы здесь, у меня?
Отец Август сделал вид, что не замечает его раздражения. Все тем же
ровным, спокойно-настойчивым голосом он проговорил:
- Самое могущественное государство вселенной - святая католическая
церковь - протягивает руку всякому, кто готов сотрудничать с нею на любом
поприще. - Он сделал паузу и повторил: - На любом, экселенц: духовном,
политическом, экономическом и военном. Рим поддержит всякого, кто стремится
к уничтожению коммунизма. Назовите мне иную, более универсальную и гибкую
машину, способную объединить самые разнородные, подчас даже противоречивые
силы и элементы, чем наша церковь!
- Не преувеличиваете ли вы?
- Преувеличиваю? - отец Август соболезнующе покачал головой, как если
бы ему было жаль этого, так мало знающего старикашку. - Покажите мне другую
державу, подданные которой были бы равноправными гражданами всех государств
мира! Святейший отец, наш папа, может отдать любой приказ любому из трехсот
восьмидесяти миллионов своих подданных, не считаясь ни с их положением, ни с
их национальностью! Католицизм стирает границы - он не признает
национальностей, он космополитичен...
- Я помню, то же самое говорили мне о коммунизме, - пробормотал Шверер.
- Увы, это было нашей ошибкой. На деле коммунисты всегда настойчиво
боролись только с узким национализмом. Это-то мы опрометчиво и принимали за
космополитизм.
- Я не очень разбираюсь в этом, - заметил генерал.
- А вам очень важно понять, что, будучи врагами космополитизма, за
который борется святая католическая церковь, коммунисты отстаивают право
человека на его национальность, на его любовь к его земному отечеству. Эта
точка зрения антагонистична нашей. Мы утверждаем, что истинное отечество,
единое для всех людей, не здесь, на этой грешной земле, а там... - отец
Август возвел глаза к потолку и даже воздел руки.
Шверер раздраженно повел плечами.
- Космополитизм, интернационализм! Мне нет до всего этого никакого
дела.
- Неправда! Вы не имеете права повторять ошибки прошлого. В своих
планах вы должны рассчитывать на католицизм.
Шверер в полном изумлении уставился на собеседника.
- Да, да, именно так! Католик, не признающий себя ни поляком, ни чехом,
ни итальянцем, ни французом, а только подданным святого престола, только
покорным рабом святейшего отца римской церкви, - вот на кого вы должны
делать ставку не меньшую, чем на своих солдат...
- Однако чему я все-таки обязан вашим визитом? - спросил его Шверер.
- Поймите же, - проговорил Август, - престол святого Петра - вот центр,
к которому вскоре протянутся все руки, желающие поднять меч на
большевистскую Россию. В Рим придут все, кто захочет принять участие в
крестовом походе против большевизма.
- Положение усложнилось, - резко возразил генерал. - Нам самим, всем
нашим соседям и даже самому Риму нужно лечиться от язвы коммунизма, прежде
чем выступать в поход.
- Мы это знаем, - сказал Гаусс. - Мы боремся и будем бороться с этой
бедой. Такова миссия апостольской церкви. Светские власти многих государств
и самого богатого и могущественного среди них - Соединенных Штатов -
работают рука об руку с нами. У нас нет разногласий в этом деле.
- Я очень рад, однако все же думаю: я ничем не могу быть полезен его
святейшеству. Я сторонник крайних мер. Россию нужно побеждать не крестами, а
пушками. Тут нужны не священники, а солдаты. Только над этим я работаю и
намерен работать дальше.
- Мы хорошо знаем, над чем вы теперь трудитесь. Мы одобряем ваш труд.
- Вы ничего не можете знать, - сказал Шверер. - Никому из духовных лиц
я не докладывал о том, над чем тружусь!
- И тем не менее... - Гаусс улыбнулся. - Могу вас уверить: мы очень
многое знаем.
- То же самое любила говорить наша гестапо! - желчно заметил Шверер.
Август Гаусс развел руками, как бы говоря: "Можете называть это как
угодно".
- Мы знаем, что англо-американское командование пока поддерживает ваш
литературный труд. У них попрежнему велик интерес к теме похода на восток.
- Для того чтобы сообщить мне все это, вы и пришли?.. - раздраженно
проговорил генерал. - Все это я знал и знаю без вас. Я работаю для тех, кто,
так же как я, понимает, куда должен быть направлен меч будущей Германии.
- Примите же и нас в число тех, кто думает так, - произнес Гаусс и
сунул руку в карман пиджака.
Шверер увидел пачку узких длинных зеленых банкнот.
- Мы хотим внести свою лепту в великое дело. По указанию пастыря
верующих мы должны помочь вам закончить ваш труд: книга должна быть
дописана.
- Я и допишу ее!
- Безусловно, с помощью божьей. Мы только просим внести в рукопись
некоторые коррективы по нашим указаниям. - Священник подвинул пачку долларов
к Швереру. - Прошу вас, примите этот скромный взнос в наше общее дело.
- Я не нуждаюсь... - начал было сердито Шверер, но ему помешал
договорить неожиданный удар в дверь. Она порывисто распахнулась, и в кабинет
вбежал Эрнст. Его лицо было бледно. Он тяжело дышал.
Увидев его, Шверер испуганно крикнул:
- Лили?!
Эрнст протянул дрожащую руку, чтобы остановить бросившегося к нему
отца.
- Нет, нет, с нею ничего не случилось... - Окинув взглядом незнакомого
посетителя, он, насколько мог спокойно, сказал: - Просто я не застал там
никого дома.
Август Гаусс поднялся и, молча поклонившись генералу, вышел. Генерал
засеменил к двери. Он хотел крикнуть женщинам, чтобы проводили патера, но,
увидев их суетящимися в кухне, сам пошел по мосткам перед Гауссом и отворил
ему дверь.
Эрнст, оставшись один в кабинете, рывком освободился от галстука и
дрожащими пальцами расстегнул воротник рубашки. Он перестал владеть собой.
Даже здесь, на земле, не подконтрольной советским войскам, ему чудилась
погоня русских, едва не захвативших его на квартире Эгона. Если бы он не
успел вскочить в автомобиль, его схватили бы так же, как Кроне.
Эрнст провел рукою под воротником - шея была мокра от пота. Он в
бессилии откинул голову, но тут его взгляд упал на пачку долларов, лежавшую
на отцовском столе. Одно мгновение он с удивлением смотрел на деньги. Потом
быстрым движением пальцев, в которых сразу исчезла дрожь, схватил несколько
билетов и, скомкав, сунул в карман.
Когда генерал вернулся в кабинет, Эрнст сидел, откинувшись на спинку
кресла.
- Курить, надеюсь, разрешите, - спросил арестованный.
Помощник советского коменданта молча подвинул ему коробку папирос.
- Я предпочел бы получить обратно мои сигары, - сказал арестованный.
- Не раньше, чем их исследуют.
Арестованный пожал плечами и взял папиросу.
Офицер придвинул к себе протокол допроса.
- Ваше имя?
Арестованный испытующе посмотрел на офицера, пытаясь поймать его
взгляд, но тот глядел на кончик пера.
Подумав несколько мгновений, арестованный четко произнес:
- Вильгельм фон Кроне.
- Национальность?
- Немец.
- Вы в этом уверены? - спросил офицер и впервые взглянул на Кроне.
- Так утверждали мои родители. У меня не было оснований им не доверять.
- Несмотря на арест, вы пытаетесь сохранить бодрое настроение? - с
усмешкой спросил офицер.
Кроне пожал плечами:
- У меня нет оснований быть недовольным.
- А то, что провалились ваши намерения в отношении инженера Шверера?
- О, это довольно сложный вопрос!
- Поэтому-то мне и хотелось бы его выяснить.
- Я бы предпочел отложить это до другого раза: когда меня будут
допрашивать там, в России...
- Почему вы так уверены, что окажетесь в СССР?
- А разве вы не отправите меня в Россию?
- Если это будет необходимо.
- Я полагал, что всех СС вы отправляете в лагери.
- Все зависит от того, что я от вас услышу.
- Длинная и сложная история...
- Этого я не боюсь.
- В сущности, это хроника семейства Шверер. И даже больше, чем одного
этого семейства, - это хроника больших и сложных событий, которые привели к
тому, что я должен был ехать сюда, в вашу зону. И, я бы даже сказал, к тому,
что эта часть Германии стала именно вашей зоной и что я, немецкий гражданин
и чиновник, сижу тут арестованный. У вас нехватит терпения выслушать всю эту
историю.
- Хватит не только выслушать, но и записать.
- Я должен был бы начать ее издалека.
- Откуда хотите.
Помощник коменданта позвонил и приказал вошедшему сержанту прислать
стенографистку.
Пока стенографистка усаживалась и приготовляла карандаши, Кроне нервно
курил, делая глубокие затяжки. Когда стенографистка взглянула на офицера в
знак того, что она готова, Кроне сказал:
- Постараюсь сделать так, чтобы всякому, кто будет это читать, все
стало ясно. - Он криво усмехнулся, глядя на отделяющуюся от папиросы струйку
дыма. - Могу сказать: жизнь большинства участников этой истории я знаю
лучше, чем они сами. Они многое забыли, а я обязан был помнить все. - Он
полуобернулся к стенографистке: - Вы готовы, фройлейн?
Кроне уже собирался начать говорить, когда офицер остановил его
движением руки. Он мгновенье о чем-то раздумывал, потом сказал
стенографистке:
- Выйдите на несколько минут и пришлите мне сержанта.
Вошедшему сержанту помощник коменданта сказал:
- Возьмите арестованного. Приведете, когда позвоню. Ясно?
Оставшись в кабинете один, офицер несколько раз прошелся из угла в
угол. Вернулся к столу, набрал диском номер телефона.
- Тот, кто называет себя Кроне, у нас в руках, - сказал он. - Я думаю,
это ключ ко многому из того, что мы уже знаем. Остается свести концы с
концами...
Выслушав какую-ту реплику собеседника, он продолжал:
- Сейчас я начну допрос. Вы будете получать стенограммы сразу по
расшифровании. Исправляйте все неточности. Дополняйте рассказ. Он должен
содержать все, что Кроне попытается скрыть и чего он сам не может знать, но
что знаем мы... Первую стенограмму получите сегодня.
Положив трубку, он нажал кнопку звонка и приказал ввести арестованного.
Кроне сел. Он старался сохранить спокойствие. Но когда он закуривал,
его пальцы заметно дрожали.
Едва начав диктовать, он уже потянулся за новой папиросой.
Офицер сидел у окна и, казалось, не слушая Кроне, рассматривал молодое
деревце, посаженное под окном советскими солдатами. Деревце было тоненькое,
и листочки на нем были крошечные, светлозеленые. Они разворачивались с такою
робостью, словно боялись раскрыться в этой, только еще третьей для них весне
без грохота пушек, без топота солдатских сапог.
Офицер с дружеской усмешкой смотрел, как солдат, присев на корточки,
разрыхляет землю вокруг деревца. Солдат поливал землю прямо из большого
ведра, отставив в сторону аккуратную, маленькую, разрисованную маргаритками
немецкую лейку.
Родилась счастливой,
умерла отважной.
Мао Цзе-дун
Сань Тин почти без отдыха шла со вчерашнего вечера. Усталость свинцом
наливала даже ее привычные к походам ноги, маленькие ноги китайской
девушки-бойца, еще "дьяволенком" проделавшей весь легендарный поход частей
8-й армии в японский тыл в начале Освободительной войны.
Сань Тин невыразимо хотелось присесть, но она знала: сесть - значит
уснуть, а уснуть - значит рисковать быть застигнутой гоминдановским
патрулем. Это было в ее положении недопустимо. Поэтому она заставляла себя
итти, пока были силы, а сил должно было хватить до тех пор, пока она не
достигнет цели - католической миссии в окрестностях Тайюани.
Столица Шаньси давно уже находилась в тылу наступающей
Народно-освободительной армии. Армия генерала Пын Дэ-хуая прошла на запад,
обложив укрепленный район Тайюани и не задерживаясь у нее ради овладения
таким призом, как гоминдановский генерал Янь Ши-фан, все равно, рано или
поздно, обреченный на капитуляцию. Ликвидация последних очагов сопротивления
гоминдановцев была только вопросом времени, притом совсем не такого большого
времени, как пытались это изобразить в своей прессе Чан Кай-ши и его
американские покровители. Недаром главари гоминдановцев поспешно
эвакуировались на остров Тайван, форсированными темпами перевозили туда
спасенные от НОА остатки американского вооружения и сжигали запасы
продовольствия и награбленного имущества, которое не могли ни перебросить на
юг, ни захватить с собой, но и не хотели оставить законному хозяину -
китайскому народу.
Однако, несмотря на очевидную обреченность, клика Чан Кай-ши,
подстрекаемая ее американскими повелителями, не желала сложить оружие.
Отступая под неудержимым напором НОА, Чан Кай-ши и его американские военные
советники выработали новый план, чтобы попытаться удержать в своих руках
южные и западные провинции Китая. Порты Амой, Сватоу и Кантон должны были
служить воротами для дальнейшего притока американского вооружения.
Гоминдановцы спешили стянуть свои главные силы, пока еще не
разгромленные войсками НОА, в треугольник Нанкин - Шанхай - Ханьчжоу. Эти
силы насчитывали более полумиллиона солдат под командованием генерала Тан
Энь-бо. Обороной района городов Ханькоу, Цзюцзянь, Наньчан, Чанша командовал
один из самых отвратительных палачей, жестокий и жадный генерал Бай Цзун-си,
имевший в своем распоряжении около трехсот тысяч человек. Эти провинции
должны были, по мысли американо-гоминдановских стратегов, стать главным
плацдармом для продолжения гражданской войны, окончательно ликвидированной
уже на севере и успешно заканчиваемой НОА в Западном и Центральном Китае.
Одновременно с наступлением Народно-освободительной армии на юг,
северо-западные войска НОА, возглавляемые генералами Пын Дэ-хуаем и Хо
Луном, вели широкие операции против чанкайшистских войск в северо-западных
провинциях - Шаньси, Ганьсу, Суйюань и Нинся. НОА шаг за шагом заставляла
гоминдановцев отступать, теряя живую силу и огромную боевую технику,
привезенную американцами. Гоминдановское командование возлагало большие
надежды на группы войск генералов Ху Цзун-наня, Ма Бу-фаня и Ма Хун-куя,
считая, что они являются надежным заслоном против прорыва освободительных
армий на запад и против их выхода обходным маневром на юго-запад, где
пыталась укрепиться группировка Бай Цзун-си.
Но, поддерживаемое всем многомиллионным народом Китая, наступление НОА
развивалось неудержимо. За три года боев под ее ударами Чан Кай-ши потерял
около шести миллионов человек. Трофеи НОА исчислялись в 40 тысяч
артиллерийских орудий, 250 тысяч пулеметов, 2 миллиона винтовок, около
тысячи танков и ста самолетов. Довооруженные этой техникой армии народа
стремились к последним рубежам освободительной войны - к берегам океана.
В эти критические для американо-гоминдановской авантюры дни в Токио
произошло свидание между Макарчером и прилетевшим из Америки Джоном
Ванденгеймом, личным представителем президента. Подвижность Джона,
унаследованная, вероятно, от папаши-гангстера, отличала его от других
монополистических "королей" Америки. Для затыкания брешей, образующихся в
крепости американского империализма, он готов был лететь куда угодно. Его
багровая физиономия была хорошо знакома и американо-британским сатрапам в
Западной Германии и вице-королю Дальнего Востока.
То обстоятельство, что на этот раз Джон прибыл в качестве личного
представителя Фрумэна, не радовало Макарчера. Он отлично знал, что были
времена, когда, несмотря на принадлежность к разным партиям,
делец-монополист Ванденгейм откупил у мерзкой памяти Пендергаста право
распоряжаться приглянувшимся ему мелким политическим жуком Гарри Фрумэном.
Макарчер не был так наивен, чтобы воображать, будто, продвинув Гарри до
президентского кресла, Ванденгейм перестал быть его фактическим хозяином.
Макарчер хорошо помнил времена, когда Джон Ванденгейм не без робости
входил в вагон покойного Рузвельта и когда сам он, генерал Макарчер,
несколько свысока глядел на этого грубого крикуна. Но времена переменились.
Теперь с Ванденгеймом нужно было считаться уже не только как с финансовой
силой, но и как с официальным лицом, способным открыто насовать палок в
колеса колесницы, на которой Макарчер рассчитывал прикатить к вершинам
неделимой власти над Азией и Тихим океаном.
Первые свидания Ванденгейма с Макарчером происходили без свидетелей в
личной резиденции главнокомандующего. Но кое-кто, со слов адъютантов, знал
об истерических криках Ванденгейма и площадной брани Макарчера, доносившихся
из-за двери генеральского кабинета.
Им было о чем поговорить. Американская авантюра в Китае перевалила
через зенит и стремительно катилась по нисходящей кривой к неизбежному
концу. Джона выводили из себя неудачи Чан Кай-ши. Он был склонен винить во
всем неповоротливость американских роенных советников и бездарность генерала
Баркли; он называл близорукими кротами генералов Ведемейера и Маршалла.
Больше того, Ванденгейм говорил:
- Вы сами, Мак, - да, да, я не боюсь это сказать, - вы сами виноваты в
том, что под прикрытием старого дурня Чача не было организовано настоящее
американское вторжение в Китай.
- Если бы мы попробовали это сделать, мы тут же встретили бы
сопротивление не только всей Азии, а может быть, и американцев, - как раз
то, от чего нас предостерегал покойный президент Рузвельт.
- Рузвельт, Рузвельт! - раздраженно возразил Джон. - Чего стоят его
предостережения, когда нет его самого. Идеи хороши до тех пор, пока
существуют люди, способные их проводить. Идеи Рузвельта были хороши для
Рузвельта. Как бы выглядел нынешний президент, если бы попробовал
осуществлять программу своего предшественника? Это была бы трагическая
оперетка. Трагическая для Штатов. Нет, Мак, Фрумэн хорош для идей Фрумэна.
- И ваших? - с язвительностью вставил Макарчер.
- Моих и ваших, - поправил его Джон. - Не будем жаловаться на судьбу,
которая дала нам такого президента, который...
- Вам мало считать себя королем республики, хотите уже называться
судьбой?
- К чорту остроты, Мак! Нам нужно делать общее дело. Говорите толком и
вполне откровенно: вы надеетесь на то, что удастся задержаться на юге Китая?
- Скорее, на западе, если...
- На чорта нам нужен запад, граничащий с Советами! Куда мы имеем оттуда
выход? В объятия англичан, в Индию? - Вы реальный человек, Джон, - спокойно
сказал Макарчер. - Индия и англичане - это давно уже не одно и то же.
- Но Индия и Америка - еще меньше одно и то же.
- Может быть, сегодня. Но я не знаю, что будет завтра.
- Если бы я это знал, то, может быть, не прилетел бы к вам.
- Так чем же вас не устраивает Западный Китай? Я гарантирую вам, что
через год далай-лама выставит из Тибета последнего англичанина.
- Вы хотите, чтобы я занялся разведением яков? Нет, Мак, это мне не
нравится. Будем серьезны: если вам окончательно дадут под зад и в Южном
Китае, наше дело в Азии можно считать проигранным. Американское право
распоряжаться китайским сырьем и китайскими дешевыми рабочими руками,
американская промышленность на японских островах, японские солдаты в
американской форме, американские базы на корейской земле - вот на чем
строились расчеты. Они летят прахом.
- Посмотрим... - неопределенно пробормотал Макарчер.
- Что тут смотреть! - крикнул Джон. - Ответьте мне, наконец, на прямой
вопрос: вы удержитесь в Южном Китае или нет?
Макарчер продолжал молча курить свою длинную папиросу, как ни в чем не
бывало покачивая ногой.
- Ага! - еще громче крикнул Джон. - Вы потому и трубите на весь мир о
стратегических преимуществах этого дрянного "пятачка" - Формозы, что не
надеетесь сохранить ничего больше! Я понял... все понял... - машинально
повторил он несколько раз, тупо глядя на Макарчера. - Так знайте же, Мак:
это поражение будет вам стоить всей Азии, понимаете - всей Азии! Вы никогда
в нее не вернетесь.
- У меня остается еще Южная Корея. Это прекрасный стратегический
плацдарм для развития широкого наступления на Китай, на всю Азию.
- Дай бог, чтобы там с вами не случилось того же, что произошло тут. А
я уж воздержусь от вложения в эту лавочку хотя бы одного нового цента. С
меня хватит того, что стоит этот старый кретин Чан. К чорту!.. Обходитесь
без меня.
- А если я все-таки влезу в Азию через Корею обеими ногами,
по-настоящему?.. Вы немедленно явитесь!
- Если вы станете там крепко, так, чтобы вас тут же не посадили задом в
воду, я, конечно, явлюсь. Явлюсь и покажу вам, чего стоит доллар.
- Доллар рядом с винтовкой?
- Нет, позади винтовки. Только так, Мак. С этих пор только так. Вы
недаром носите такую красивую шапку с золотом. Извольте же шагать впереди. А
мы уж за вами. Зря не платят ни за что!.. Китай - прекрасный урок для нас.
Как говорят адъютанты, на этом закончились их свидания с глазу на глаз.
Следующая встреча происходила в присутствии нескольких японцев и
уполномоченного Чан Кай-ши. Речь шла о японском предложении использовать на
покидаемом американцами пространстве Китая средства бактериологической
войны. Не смущаясь тем, что все их преступные замыслы этого рода были
разоблачены хабаровский процессом Ямады, Кадзицуки, Кавасимы и других,
японцы предложили американцам свои услуги. От американцев требовалось только
доставить из Штатов средства бактериологической войны, изготовляющиеся в
Кэмп Детрик.
Джон отнесся к этому предложению благосклонно. Уполномоченный Чан
Кай-ши возражал, ссылаясь на то, что бактериологические средства угрожают и
остаткам живой силы самого гоминдана, отходящим в направлении Индо-Китая.
Макарчер знал истинный мотив благосклонности Ванденгейма: прикрытый
фиговым листком правительственного института, Кэмп Детрик фактически являлся
лавочкой Джона, сулившей ему в случае осуществления бактериологической войны
гигантские барыши. Именно поэтому Макарчеру и не хотелось пускать машину в
ход раньше, чем Джон догадается сделать его самого участником лавочки.
Макарчеру казалось, что у него есть все основания считать себя
первооткрывателем этого источника долларов. Кто, как не он, десять лет тому
назад первым выведал эту тайну японцев?
Приглашенный к обсуждению этого дела Баркли колебался. С одной стороны,
его пугала перспектива заразить чумою места, где он научился извлекать
доллары из всего, что попадалось под руку: было ли разумно уничтожать своих
собственных рабов и покупателей? С другой стороны, было соблазнительно раз
навсегда покончить с помехой, какую сторонники Мао Цзе-дуна представляли
коммерческим комбинациям Баркли на азиатском материке.
В конце концов решение было все же принято. В Штаты полетели шифровки с
приказом отгрузить продукцию Кэмп Детрик в адрес Чан Кай-ши. Оттуда самолеты
должны были доставить груз в тыл НОА. Самым удобным пунктом для этого
себя на этом нетерпении, с ожесточением захлопывал дверь.
Наконец над входной дверью настойчиво задребезжал звонок.
Перед отворившею дверь Анни стоял плотный человек среднего роста, в
наглухо застегнутом черном пиджаке, из которого торчал стоячий крахмальный
воротничок. Прямые широкие поля черной шляпы почти касались оправы очков.
Обнажив коротко остриженную голову, вошедший негромко, но настойчиво
проговорил:
- Я желал бы видеть господина Шверера. - Заметив готовый сорваться с
губ Анни ответ, он предупредил его легким движением руки и уверенно
произнес: - Если вы скажете, что пришел отец Август фон Гаусс, он захочет
меня принять.
Прежде чем Анни успела что-либо ответить, за ее спиною приотворилась
дверь генеральского кабинета и выглянул сам Шверер. Он пристально и с
очевидным удивлением смотрел на Августа.
- Вполне понимаю ваше недоумение, - с улыбкою проговорил священник. - С
тех пор как мы виделись последний раз, прошло, по крайней мере, десять лет.
Вы имели право забыть меня.
- Вы... так изменились, - проговорил Шверер, продолжая в
нерешительности стоять в дверях, но Август без приглашения направился в
кабинет. Швереру поневоле пришлось посторониться, и, последовав за гостем,
он сердито прихлопнул створку двери.
Торопливо, мелкими шажками Шверер обошел стол, но не опустился в
кресло.
- Вы перестанете удивляться моему визиту, - сказал священник, - когда
узнаете, что я прибыл как посланец доброй воли от его святейшества папы!
Немцы достаточно хорошо знали святого отца, когда он был еще кардиналом
Пачелли. И он тоже достаточно хорошо знал многих немцев...
Шверер потер лоб и нерешительно проговорил:
- Да, да, кардинал Пачелли.
- Я знаю, экселенц, вы никогда не были склонны интересоваться делами
церкви. Это грех многих наших военных. Грех и большая ошибка. Политическая
и, я бы позволил себе сказать, экселенц, тактическая ошибка! Именно так:
тактическая, - внушительно повторил патер Август. - Думаю, что у моего
старшего брата есть теперь достаточно времени для размышления над ошибками,
приведшими его в плен к русским, где ему не осталось ничего иного, как
заниматься историей живописи...
- Французской! - презрительно фыркнул генерал.
- Полагаю, что вы, как всякий цивилизованный человек, хорошо знаете
заслуги его святейшества перед национал-социализмом и перед современной
Германией вообще. Еще большие услуги святая церковь рассчитывает оказать ей
в будущем.
Генерал нетерпеливо перебил:
- И все-таки я не понимаю: почему вы здесь, у меня?
Отец Август сделал вид, что не замечает его раздражения. Все тем же
ровным, спокойно-настойчивым голосом он проговорил:
- Самое могущественное государство вселенной - святая католическая
церковь - протягивает руку всякому, кто готов сотрудничать с нею на любом
поприще. - Он сделал паузу и повторил: - На любом, экселенц: духовном,
политическом, экономическом и военном. Рим поддержит всякого, кто стремится
к уничтожению коммунизма. Назовите мне иную, более универсальную и гибкую
машину, способную объединить самые разнородные, подчас даже противоречивые
силы и элементы, чем наша церковь!
- Не преувеличиваете ли вы?
- Преувеличиваю? - отец Август соболезнующе покачал головой, как если
бы ему было жаль этого, так мало знающего старикашку. - Покажите мне другую
державу, подданные которой были бы равноправными гражданами всех государств
мира! Святейший отец, наш папа, может отдать любой приказ любому из трехсот
восьмидесяти миллионов своих подданных, не считаясь ни с их положением, ни с
их национальностью! Католицизм стирает границы - он не признает
национальностей, он космополитичен...
- Я помню, то же самое говорили мне о коммунизме, - пробормотал Шверер.
- Увы, это было нашей ошибкой. На деле коммунисты всегда настойчиво
боролись только с узким национализмом. Это-то мы опрометчиво и принимали за
космополитизм.
- Я не очень разбираюсь в этом, - заметил генерал.
- А вам очень важно понять, что, будучи врагами космополитизма, за
который борется святая католическая церковь, коммунисты отстаивают право
человека на его национальность, на его любовь к его земному отечеству. Эта
точка зрения антагонистична нашей. Мы утверждаем, что истинное отечество,
единое для всех людей, не здесь, на этой грешной земле, а там... - отец
Август возвел глаза к потолку и даже воздел руки.
Шверер раздраженно повел плечами.
- Космополитизм, интернационализм! Мне нет до всего этого никакого
дела.
- Неправда! Вы не имеете права повторять ошибки прошлого. В своих
планах вы должны рассчитывать на католицизм.
Шверер в полном изумлении уставился на собеседника.
- Да, да, именно так! Католик, не признающий себя ни поляком, ни чехом,
ни итальянцем, ни французом, а только подданным святого престола, только
покорным рабом святейшего отца римской церкви, - вот на кого вы должны
делать ставку не меньшую, чем на своих солдат...
- Однако чему я все-таки обязан вашим визитом? - спросил его Шверер.
- Поймите же, - проговорил Август, - престол святого Петра - вот центр,
к которому вскоре протянутся все руки, желающие поднять меч на
большевистскую Россию. В Рим придут все, кто захочет принять участие в
крестовом походе против большевизма.
- Положение усложнилось, - резко возразил генерал. - Нам самим, всем
нашим соседям и даже самому Риму нужно лечиться от язвы коммунизма, прежде
чем выступать в поход.
- Мы это знаем, - сказал Гаусс. - Мы боремся и будем бороться с этой
бедой. Такова миссия апостольской церкви. Светские власти многих государств
и самого богатого и могущественного среди них - Соединенных Штатов -
работают рука об руку с нами. У нас нет разногласий в этом деле.
- Я очень рад, однако все же думаю: я ничем не могу быть полезен его
святейшеству. Я сторонник крайних мер. Россию нужно побеждать не крестами, а
пушками. Тут нужны не священники, а солдаты. Только над этим я работаю и
намерен работать дальше.
- Мы хорошо знаем, над чем вы теперь трудитесь. Мы одобряем ваш труд.
- Вы ничего не можете знать, - сказал Шверер. - Никому из духовных лиц
я не докладывал о том, над чем тружусь!
- И тем не менее... - Гаусс улыбнулся. - Могу вас уверить: мы очень
многое знаем.
- То же самое любила говорить наша гестапо! - желчно заметил Шверер.
Август Гаусс развел руками, как бы говоря: "Можете называть это как
угодно".
- Мы знаем, что англо-американское командование пока поддерживает ваш
литературный труд. У них попрежнему велик интерес к теме похода на восток.
- Для того чтобы сообщить мне все это, вы и пришли?.. - раздраженно
проговорил генерал. - Все это я знал и знаю без вас. Я работаю для тех, кто,
так же как я, понимает, куда должен быть направлен меч будущей Германии.
- Примите же и нас в число тех, кто думает так, - произнес Гаусс и
сунул руку в карман пиджака.
Шверер увидел пачку узких длинных зеленых банкнот.
- Мы хотим внести свою лепту в великое дело. По указанию пастыря
верующих мы должны помочь вам закончить ваш труд: книга должна быть
дописана.
- Я и допишу ее!
- Безусловно, с помощью божьей. Мы только просим внести в рукопись
некоторые коррективы по нашим указаниям. - Священник подвинул пачку долларов
к Швереру. - Прошу вас, примите этот скромный взнос в наше общее дело.
- Я не нуждаюсь... - начал было сердито Шверер, но ему помешал
договорить неожиданный удар в дверь. Она порывисто распахнулась, и в кабинет
вбежал Эрнст. Его лицо было бледно. Он тяжело дышал.
Увидев его, Шверер испуганно крикнул:
- Лили?!
Эрнст протянул дрожащую руку, чтобы остановить бросившегося к нему
отца.
- Нет, нет, с нею ничего не случилось... - Окинув взглядом незнакомого
посетителя, он, насколько мог спокойно, сказал: - Просто я не застал там
никого дома.
Август Гаусс поднялся и, молча поклонившись генералу, вышел. Генерал
засеменил к двери. Он хотел крикнуть женщинам, чтобы проводили патера, но,
увидев их суетящимися в кухне, сам пошел по мосткам перед Гауссом и отворил
ему дверь.
Эрнст, оставшись один в кабинете, рывком освободился от галстука и
дрожащими пальцами расстегнул воротник рубашки. Он перестал владеть собой.
Даже здесь, на земле, не подконтрольной советским войскам, ему чудилась
погоня русских, едва не захвативших его на квартире Эгона. Если бы он не
успел вскочить в автомобиль, его схватили бы так же, как Кроне.
Эрнст провел рукою под воротником - шея была мокра от пота. Он в
бессилии откинул голову, но тут его взгляд упал на пачку долларов, лежавшую
на отцовском столе. Одно мгновение он с удивлением смотрел на деньги. Потом
быстрым движением пальцев, в которых сразу исчезла дрожь, схватил несколько
билетов и, скомкав, сунул в карман.
Когда генерал вернулся в кабинет, Эрнст сидел, откинувшись на спинку
кресла.
- Курить, надеюсь, разрешите, - спросил арестованный.
Помощник советского коменданта молча подвинул ему коробку папирос.
- Я предпочел бы получить обратно мои сигары, - сказал арестованный.
- Не раньше, чем их исследуют.
Арестованный пожал плечами и взял папиросу.
Офицер придвинул к себе протокол допроса.
- Ваше имя?
Арестованный испытующе посмотрел на офицера, пытаясь поймать его
взгляд, но тот глядел на кончик пера.
Подумав несколько мгновений, арестованный четко произнес:
- Вильгельм фон Кроне.
- Национальность?
- Немец.
- Вы в этом уверены? - спросил офицер и впервые взглянул на Кроне.
- Так утверждали мои родители. У меня не было оснований им не доверять.
- Несмотря на арест, вы пытаетесь сохранить бодрое настроение? - с
усмешкой спросил офицер.
Кроне пожал плечами:
- У меня нет оснований быть недовольным.
- А то, что провалились ваши намерения в отношении инженера Шверера?
- О, это довольно сложный вопрос!
- Поэтому-то мне и хотелось бы его выяснить.
- Я бы предпочел отложить это до другого раза: когда меня будут
допрашивать там, в России...
- Почему вы так уверены, что окажетесь в СССР?
- А разве вы не отправите меня в Россию?
- Если это будет необходимо.
- Я полагал, что всех СС вы отправляете в лагери.
- Все зависит от того, что я от вас услышу.
- Длинная и сложная история...
- Этого я не боюсь.
- В сущности, это хроника семейства Шверер. И даже больше, чем одного
этого семейства, - это хроника больших и сложных событий, которые привели к
тому, что я должен был ехать сюда, в вашу зону. И, я бы даже сказал, к тому,
что эта часть Германии стала именно вашей зоной и что я, немецкий гражданин
и чиновник, сижу тут арестованный. У вас нехватит терпения выслушать всю эту
историю.
- Хватит не только выслушать, но и записать.
- Я должен был бы начать ее издалека.
- Откуда хотите.
Помощник коменданта позвонил и приказал вошедшему сержанту прислать
стенографистку.
Пока стенографистка усаживалась и приготовляла карандаши, Кроне нервно
курил, делая глубокие затяжки. Когда стенографистка взглянула на офицера в
знак того, что она готова, Кроне сказал:
- Постараюсь сделать так, чтобы всякому, кто будет это читать, все
стало ясно. - Он криво усмехнулся, глядя на отделяющуюся от папиросы струйку
дыма. - Могу сказать: жизнь большинства участников этой истории я знаю
лучше, чем они сами. Они многое забыли, а я обязан был помнить все. - Он
полуобернулся к стенографистке: - Вы готовы, фройлейн?
Кроне уже собирался начать говорить, когда офицер остановил его
движением руки. Он мгновенье о чем-то раздумывал, потом сказал
стенографистке:
- Выйдите на несколько минут и пришлите мне сержанта.
Вошедшему сержанту помощник коменданта сказал:
- Возьмите арестованного. Приведете, когда позвоню. Ясно?
Оставшись в кабинете один, офицер несколько раз прошелся из угла в
угол. Вернулся к столу, набрал диском номер телефона.
- Тот, кто называет себя Кроне, у нас в руках, - сказал он. - Я думаю,
это ключ ко многому из того, что мы уже знаем. Остается свести концы с
концами...
Выслушав какую-ту реплику собеседника, он продолжал:
- Сейчас я начну допрос. Вы будете получать стенограммы сразу по
расшифровании. Исправляйте все неточности. Дополняйте рассказ. Он должен
содержать все, что Кроне попытается скрыть и чего он сам не может знать, но
что знаем мы... Первую стенограмму получите сегодня.
Положив трубку, он нажал кнопку звонка и приказал ввести арестованного.
Кроне сел. Он старался сохранить спокойствие. Но когда он закуривал,
его пальцы заметно дрожали.
Едва начав диктовать, он уже потянулся за новой папиросой.
Офицер сидел у окна и, казалось, не слушая Кроне, рассматривал молодое
деревце, посаженное под окном советскими солдатами. Деревце было тоненькое,
и листочки на нем были крошечные, светлозеленые. Они разворачивались с такою
робостью, словно боялись раскрыться в этой, только еще третьей для них весне
без грохота пушек, без топота солдатских сапог.
Офицер с дружеской усмешкой смотрел, как солдат, присев на корточки,
разрыхляет землю вокруг деревца. Солдат поливал землю прямо из большого
ведра, отставив в сторону аккуратную, маленькую, разрисованную маргаритками
немецкую лейку.
Родилась счастливой,
умерла отважной.
Мао Цзе-дун
Сань Тин почти без отдыха шла со вчерашнего вечера. Усталость свинцом
наливала даже ее привычные к походам ноги, маленькие ноги китайской
девушки-бойца, еще "дьяволенком" проделавшей весь легендарный поход частей
8-й армии в японский тыл в начале Освободительной войны.
Сань Тин невыразимо хотелось присесть, но она знала: сесть - значит
уснуть, а уснуть - значит рисковать быть застигнутой гоминдановским
патрулем. Это было в ее положении недопустимо. Поэтому она заставляла себя
итти, пока были силы, а сил должно было хватить до тех пор, пока она не
достигнет цели - католической миссии в окрестностях Тайюани.
Столица Шаньси давно уже находилась в тылу наступающей
Народно-освободительной армии. Армия генерала Пын Дэ-хуая прошла на запад,
обложив укрепленный район Тайюани и не задерживаясь у нее ради овладения
таким призом, как гоминдановский генерал Янь Ши-фан, все равно, рано или
поздно, обреченный на капитуляцию. Ликвидация последних очагов сопротивления
гоминдановцев была только вопросом времени, притом совсем не такого большого
времени, как пытались это изобразить в своей прессе Чан Кай-ши и его
американские покровители. Недаром главари гоминдановцев поспешно
эвакуировались на остров Тайван, форсированными темпами перевозили туда
спасенные от НОА остатки американского вооружения и сжигали запасы
продовольствия и награбленного имущества, которое не могли ни перебросить на
юг, ни захватить с собой, но и не хотели оставить законному хозяину -
китайскому народу.
Однако, несмотря на очевидную обреченность, клика Чан Кай-ши,
подстрекаемая ее американскими повелителями, не желала сложить оружие.
Отступая под неудержимым напором НОА, Чан Кай-ши и его американские военные
советники выработали новый план, чтобы попытаться удержать в своих руках
южные и западные провинции Китая. Порты Амой, Сватоу и Кантон должны были
служить воротами для дальнейшего притока американского вооружения.
Гоминдановцы спешили стянуть свои главные силы, пока еще не
разгромленные войсками НОА, в треугольник Нанкин - Шанхай - Ханьчжоу. Эти
силы насчитывали более полумиллиона солдат под командованием генерала Тан
Энь-бо. Обороной района городов Ханькоу, Цзюцзянь, Наньчан, Чанша командовал
один из самых отвратительных палачей, жестокий и жадный генерал Бай Цзун-си,
имевший в своем распоряжении около трехсот тысяч человек. Эти провинции
должны были, по мысли американо-гоминдановских стратегов, стать главным
плацдармом для продолжения гражданской войны, окончательно ликвидированной
уже на севере и успешно заканчиваемой НОА в Западном и Центральном Китае.
Одновременно с наступлением Народно-освободительной армии на юг,
северо-западные войска НОА, возглавляемые генералами Пын Дэ-хуаем и Хо
Луном, вели широкие операции против чанкайшистских войск в северо-западных
провинциях - Шаньси, Ганьсу, Суйюань и Нинся. НОА шаг за шагом заставляла
гоминдановцев отступать, теряя живую силу и огромную боевую технику,
привезенную американцами. Гоминдановское командование возлагало большие
надежды на группы войск генералов Ху Цзун-наня, Ма Бу-фаня и Ма Хун-куя,
считая, что они являются надежным заслоном против прорыва освободительных
армий на запад и против их выхода обходным маневром на юго-запад, где
пыталась укрепиться группировка Бай Цзун-си.
Но, поддерживаемое всем многомиллионным народом Китая, наступление НОА
развивалось неудержимо. За три года боев под ее ударами Чан Кай-ши потерял
около шести миллионов человек. Трофеи НОА исчислялись в 40 тысяч
артиллерийских орудий, 250 тысяч пулеметов, 2 миллиона винтовок, около
тысячи танков и ста самолетов. Довооруженные этой техникой армии народа
стремились к последним рубежам освободительной войны - к берегам океана.
В эти критические для американо-гоминдановской авантюры дни в Токио
произошло свидание между Макарчером и прилетевшим из Америки Джоном
Ванденгеймом, личным представителем президента. Подвижность Джона,
унаследованная, вероятно, от папаши-гангстера, отличала его от других
монополистических "королей" Америки. Для затыкания брешей, образующихся в
крепости американского империализма, он готов был лететь куда угодно. Его
багровая физиономия была хорошо знакома и американо-британским сатрапам в
Западной Германии и вице-королю Дальнего Востока.
То обстоятельство, что на этот раз Джон прибыл в качестве личного
представителя Фрумэна, не радовало Макарчера. Он отлично знал, что были
времена, когда, несмотря на принадлежность к разным партиям,
делец-монополист Ванденгейм откупил у мерзкой памяти Пендергаста право
распоряжаться приглянувшимся ему мелким политическим жуком Гарри Фрумэном.
Макарчер не был так наивен, чтобы воображать, будто, продвинув Гарри до
президентского кресла, Ванденгейм перестал быть его фактическим хозяином.
Макарчер хорошо помнил времена, когда Джон Ванденгейм не без робости
входил в вагон покойного Рузвельта и когда сам он, генерал Макарчер,
несколько свысока глядел на этого грубого крикуна. Но времена переменились.
Теперь с Ванденгеймом нужно было считаться уже не только как с финансовой
силой, но и как с официальным лицом, способным открыто насовать палок в
колеса колесницы, на которой Макарчер рассчитывал прикатить к вершинам
неделимой власти над Азией и Тихим океаном.
Первые свидания Ванденгейма с Макарчером происходили без свидетелей в
личной резиденции главнокомандующего. Но кое-кто, со слов адъютантов, знал
об истерических криках Ванденгейма и площадной брани Макарчера, доносившихся
из-за двери генеральского кабинета.
Им было о чем поговорить. Американская авантюра в Китае перевалила
через зенит и стремительно катилась по нисходящей кривой к неизбежному
концу. Джона выводили из себя неудачи Чан Кай-ши. Он был склонен винить во
всем неповоротливость американских роенных советников и бездарность генерала
Баркли; он называл близорукими кротами генералов Ведемейера и Маршалла.
Больше того, Ванденгейм говорил:
- Вы сами, Мак, - да, да, я не боюсь это сказать, - вы сами виноваты в
том, что под прикрытием старого дурня Чача не было организовано настоящее
американское вторжение в Китай.
- Если бы мы попробовали это сделать, мы тут же встретили бы
сопротивление не только всей Азии, а может быть, и американцев, - как раз
то, от чего нас предостерегал покойный президент Рузвельт.
- Рузвельт, Рузвельт! - раздраженно возразил Джон. - Чего стоят его
предостережения, когда нет его самого. Идеи хороши до тех пор, пока
существуют люди, способные их проводить. Идеи Рузвельта были хороши для
Рузвельта. Как бы выглядел нынешний президент, если бы попробовал
осуществлять программу своего предшественника? Это была бы трагическая
оперетка. Трагическая для Штатов. Нет, Мак, Фрумэн хорош для идей Фрумэна.
- И ваших? - с язвительностью вставил Макарчер.
- Моих и ваших, - поправил его Джон. - Не будем жаловаться на судьбу,
которая дала нам такого президента, который...
- Вам мало считать себя королем республики, хотите уже называться
судьбой?
- К чорту остроты, Мак! Нам нужно делать общее дело. Говорите толком и
вполне откровенно: вы надеетесь на то, что удастся задержаться на юге Китая?
- Скорее, на западе, если...
- На чорта нам нужен запад, граничащий с Советами! Куда мы имеем оттуда
выход? В объятия англичан, в Индию? - Вы реальный человек, Джон, - спокойно
сказал Макарчер. - Индия и англичане - это давно уже не одно и то же.
- Но Индия и Америка - еще меньше одно и то же.
- Может быть, сегодня. Но я не знаю, что будет завтра.
- Если бы я это знал, то, может быть, не прилетел бы к вам.
- Так чем же вас не устраивает Западный Китай? Я гарантирую вам, что
через год далай-лама выставит из Тибета последнего англичанина.
- Вы хотите, чтобы я занялся разведением яков? Нет, Мак, это мне не
нравится. Будем серьезны: если вам окончательно дадут под зад и в Южном
Китае, наше дело в Азии можно считать проигранным. Американское право
распоряжаться китайским сырьем и китайскими дешевыми рабочими руками,
американская промышленность на японских островах, японские солдаты в
американской форме, американские базы на корейской земле - вот на чем
строились расчеты. Они летят прахом.
- Посмотрим... - неопределенно пробормотал Макарчер.
- Что тут смотреть! - крикнул Джон. - Ответьте мне, наконец, на прямой
вопрос: вы удержитесь в Южном Китае или нет?
Макарчер продолжал молча курить свою длинную папиросу, как ни в чем не
бывало покачивая ногой.
- Ага! - еще громче крикнул Джон. - Вы потому и трубите на весь мир о
стратегических преимуществах этого дрянного "пятачка" - Формозы, что не
надеетесь сохранить ничего больше! Я понял... все понял... - машинально
повторил он несколько раз, тупо глядя на Макарчера. - Так знайте же, Мак:
это поражение будет вам стоить всей Азии, понимаете - всей Азии! Вы никогда
в нее не вернетесь.
- У меня остается еще Южная Корея. Это прекрасный стратегический
плацдарм для развития широкого наступления на Китай, на всю Азию.
- Дай бог, чтобы там с вами не случилось того же, что произошло тут. А
я уж воздержусь от вложения в эту лавочку хотя бы одного нового цента. С
меня хватит того, что стоит этот старый кретин Чан. К чорту!.. Обходитесь
без меня.
- А если я все-таки влезу в Азию через Корею обеими ногами,
по-настоящему?.. Вы немедленно явитесь!
- Если вы станете там крепко, так, чтобы вас тут же не посадили задом в
воду, я, конечно, явлюсь. Явлюсь и покажу вам, чего стоит доллар.
- Доллар рядом с винтовкой?
- Нет, позади винтовки. Только так, Мак. С этих пор только так. Вы
недаром носите такую красивую шапку с золотом. Извольте же шагать впереди. А
мы уж за вами. Зря не платят ни за что!.. Китай - прекрасный урок для нас.
Как говорят адъютанты, на этом закончились их свидания с глазу на глаз.
Следующая встреча происходила в присутствии нескольких японцев и
уполномоченного Чан Кай-ши. Речь шла о японском предложении использовать на
покидаемом американцами пространстве Китая средства бактериологической
войны. Не смущаясь тем, что все их преступные замыслы этого рода были
разоблачены хабаровский процессом Ямады, Кадзицуки, Кавасимы и других,
японцы предложили американцам свои услуги. От американцев требовалось только
доставить из Штатов средства бактериологической войны, изготовляющиеся в
Кэмп Детрик.
Джон отнесся к этому предложению благосклонно. Уполномоченный Чан
Кай-ши возражал, ссылаясь на то, что бактериологические средства угрожают и
остаткам живой силы самого гоминдана, отходящим в направлении Индо-Китая.
Макарчер знал истинный мотив благосклонности Ванденгейма: прикрытый
фиговым листком правительственного института, Кэмп Детрик фактически являлся
лавочкой Джона, сулившей ему в случае осуществления бактериологической войны
гигантские барыши. Именно поэтому Макарчеру и не хотелось пускать машину в
ход раньше, чем Джон догадается сделать его самого участником лавочки.
Макарчеру казалось, что у него есть все основания считать себя
первооткрывателем этого источника долларов. Кто, как не он, десять лет тому
назад первым выведал эту тайну японцев?
Приглашенный к обсуждению этого дела Баркли колебался. С одной стороны,
его пугала перспектива заразить чумою места, где он научился извлекать
доллары из всего, что попадалось под руку: было ли разумно уничтожать своих
собственных рабов и покупателей? С другой стороны, было соблазнительно раз
навсегда покончить с помехой, какую сторонники Мао Цзе-дуна представляли
коммерческим комбинациям Баркли на азиатском материке.
В конце концов решение было все же принято. В Штаты полетели шифровки с
приказом отгрузить продукцию Кэмп Детрик в адрес Чан Кай-ши. Оттуда самолеты
должны были доставить груз в тыл НОА. Самым удобным пунктом для этого