Шпанов Николай. Заговорщики. Перед расплатой

- Если это не будет минеральная вода... - ответил патер.
- У меня в буфете найдется все, что нужно, чтобы скрасить беседу
мужчин, - заискивающе вставил молча сидевший до того Винер.
- Значит, мы ваши гости, - развязно сказал Роу. - Я позвоню сейчас
Блэкборну, нужно захватить и его.
- Блэкборн?! - с некоторым испугом воскликнул Винер. - Тот самый
Блэкборн?
- Именно "тот самый". Как его у нас кто-то назвал, "главный
расщепленец".
- Весьма почтенная личность, - Винер криво усмехнулся. - Но... зачем он
вам понадобился?
- У меня есть основания не оставлять его одного на целый вечер.
- Как хозяину, мне трудно протестовать, - с кислой миной проговорил
Винер.

3

Несмотря на то, что деньги были теперь последним, на недостаток чего
мог бы жаловаться Винер, его страсть к дешевой покупке редкостей искусства
сохранилась в полной силе. Именно так: не к приобретению произведений
искусства вообще, а только к тому, чтобы купить их за десятую долю
стоимости, вырвать из рук тех, кого судьба приперла к стенке. Он не упускал
тяжелых обстоятельств, в которых находились его соотечественники.
Чтобы рыскать по складам комиссионеров и по частным адресам немногих
уцелевших коллекций, Винер находил время даже среди всех своих
многочисленных дел. Это было удивительным свойством его натуры. Спекулянт
неодолимо просыпался в нем, когда в воздухе пахло возможностью поживы.
Область искусства не составляла исключения. Он, как скупой рыцарь, вел
точный реестр своим приобретениям. Против каждого из них значилась цена, по
которой оно было куплено, и рядом с нею сумма, за которую Винер мог его
продать. Если конъюнктура на рынке картин менялась, он старательно
зачеркивал прежнюю цифру и вписывал новую, не уставая подводить баланс. Это
было душевной болезнью, которую он не мог, а может быть, и не хотел
преодолеть, несмотря на то, что она заставляла его тратить совсем не так
мало времени и сил, нужных ему на гораздо более важные, с точки зрения его
хозяев, дела.
Таких хозяев у него было теперь двое: одним был Джон Ванденгейм Третий,
в полной власти которого находились завод реактивных снарядов и лаборатория
Винера; вторым - своеобразный политический трест, возглавляемый Куртом
Шумахером. Круг деятельности этого, с позволения сказать, "треста"
заключался в поставке политических провокаторов и штрейкбрехеров,
диверсантов и фальсификаторов всех квалификаций, во всех областях жизни. В
организации и гангстеровских приемах работы "трест" Шумахера перенял весь
опыт своего увянувшего и сошедшего за время войны со сцены предшественника,
такого же темного политического предприятия - конторы по поставке шпионов,
диверсантов и убийц, организованной в свое время Троцким. Так же как
"контора" Троцкого, "трест" Шумахера мог прислать простых штрейкбрехеров, но
мог поставить и "философов", которым поручалось разбить основы человеческих
понятий о национальном достоинстве, патриотизме и о чем угодно другом, что
стояло на пути нанимателя, будь то торговая фирма или целое правительство.
Что касается самого Винера, то он был дважды на службе американских
оккупантов - и как ставленник Ванденгейма и как отданный в услужение
американцам член шайки Шумахера.
Винер не был мелкой сошкой. В числе агентов современной
социал-демократии он значился в первых рядах, выше его по
социал-демократической иерархии стояли только главные бонзы, вроде самого
Курта Шумахера и других. Винер был в области техники и прикладных наук тем
же, чем какие-нибудь Отто Зур или Клаус Шульц были в "философии". Он был как
бы полномочным представителем этой шайки агентов американского империализма,
орудовавшей в рабочем движении Западной Германии и имевшей особое задание -
представлять ее, эту шайку, в реактивном деле. Его задачей было следить,
чтобы эта машина убийства работала на американцев так же исправно, как она
прежде работала на Гитлера. И к Винеру как нельзя больше подходило
определение, данное кем-то нынешним главарям немецкой социал-демократии:
"удлиненная рука военной администрации и лейбористской партии". Да, Винер
был одним из пальцев этой очень длинной и очень грязной руки, пытавшейся
залезть в душу и в карман немецкого народа!
Чем хуже жилось простому немецкому человеку в оккупированной западными
державами Тризонии, тем тверже чувствовали себя члены шайки Шумахера, тем
выше котировались ее акции у нанимателей и тем больше становилась личная
доля каждого из них в добыче, которую рвали с немецкого народа
англо-американские оккупанты и свои немецкие монополисты. Чем больше
становились доходы, тем выше задирались носы участников шайки и в их числе
доктора Вольфганга Винера.
В свои шестьдесят лет он заносчиво носил такую же черную, как десять и
пятнадцать лет тому назад, бороду ассирийского царя.
Полной противоположностью Винеру был пришедший с Роу английский физик
Блэкборн, грузный сутуловатый мужчина в мешковатом костюме, ставшем ему
заметно широким. По внешнему виду и по скромности, с которою он уселся в
уголке столовой, в старике было трудно угадать одного из величайших
авторитетов атомной физики, каким еще недавно считала Блэкборна вся Западная
Европа, - до тех пор, пока он в день окончания войны не отказался вести
дальнейшую работу над атомной бомбой. Он заявил себя решительным сторонником
запрещения этого оружия и потребовал использования энергии распада атомного
ядра исключительно для мирных, созидательных целей человечества. И тогда,
как по волшебству, старый ученый из величайшего авторитета быстро
превратился в "старого чудака, выжившего из ума и одержимого фантазиями,
смахивающими на сказки для детей". Так писалось тогда об еще полном сил и
творческой энергии физике, мысли которого не сошлись с планами его хозяев.
Изгнанный из своей лаборатории, вынужденный покинуть Англию, лишенный
материальной поддержки для проведения опытов, старик в смятении скитался по
северной Европе. Он не верил в реальность случившегося и не понимал, что в
мире, управляемом законами наживы и разбоя, не может найтись никого, кто
материально поддержал бы его работы. Он долго странствовал, подавленный и
растерянный, по привычке присаживаясь по утрам к письменному столу в номерах
гостиниц и с досадою отбрасывая перо при воспоминании об утраченной
лаборатории, о недостающих ему исполнительных помощниках и внимательных
учениках, при мысли о том, что он превратился в нищего и бездомного старика,
а все, представлявшееся ему прежде прочной собственностью, оказалось "мифом
в кредит". Но самым страшным для него был чудовищный разлад с миром, еще
оставшимся его миром, со средой, еще бывшей его средой. Неожиданным и
потрясающим было для него открытие, что всю жизнь, оказывается, он работал
не для создания жизненных благ и не для процветания человечества, а ради
разрушения лучшего, что оно создавало веками упорного труда; работал для
ниспровержения элементарных понятий свободы, демократии и человеческого
достоинства, которые кто-то успел опутать ложью и низвести в бездну
унижения.
И все это произошло, пока он, забыв о мире и людях, сидел в своей
лаборатории и занимался "надсоциальной" наукой, ловко подсунутой ему
Черчиллем еще в самом начале войны. Подобно удару грома над головой, вдруг
прозвучала истина, гласившая, что он вовсе и не хозяин своих мыслей, своих
открытий, своих идей, а всего лишь жалкий наемник заморских капиталистов,
незаметно вползших в его творческий мир и незаметно повернувших все его
устремления совсем в другую сторону, чем он когда-то мечтал. Мечты! Они
разлетелись, как хрустальный замок от грубого удара жестоких дикарей, ни
черта не понимающих ни в науке, ни в законах физики, ни в законах развития
жизни и не способных ни на иоту приобщиться к его идеям. Эти дикари
гнездились в пещерах лондонского Сити и нью-йоркской Уолл-стрит. Им не было
дела до мечтаний старого физика. Им нужна была бомба. И вот все полетело к
чорту... Он скитался, как неприкаянный, в поисках успокоения, не зная, где
его искать, и нашел его, наконец, во Франкфуртском университете, в скромной
роли профессора физики. И вовсе не случайно именно тут, во
Франкфурте-на-Майне, где сплелись сейчас самые острые интересы бывших хозяев
Блэкборна, его гидом оказался не кто иной, как агент британской секретной
службы. Блэкборн не догадывался об этом, как не подозревал и того, что на
всем его пути от Лондона до Копенгагена и от Копенгагена сюда, в сердце
Тризонии, все его "случайные" дорожные знакомые были агентами Интеллидженс
сервис, не выпускавшей его из виду ни на один день. Поэтому, когда Роу
пригласил его "провести приятно вечер" с приятелями, старый физик, не
подозревая ничего дурного, согласился.
Пока Блэкборн, не обращая ни на кого внимания, листал какую-то книгу,
сидя в углу столовой, а остальные гости занимались коктейлями, Роу без
стеснения бродил по комнатам франкфуртской квартиры Винера, поворачивая к
себе лицом прислоненные к стенам многочисленные холсты и рассматривая их с
бессмысленным вниманием пьяного.
Изредка он возвращался к общему столу, чтобы отхлебнуть глоток
"Устрицы", приготовленной кем-нибудь из присутствующих. Еще в самом начале
вечера он с удивлением обнаружил, что не только отец Август Гаусс, но и все
остальные гости, кроме Винера, знают способ приготовления этого коктейля,
который он считал своей монополией.
Кажущееся увлечение трофеями Винера не мешало Роу улавливать каждое
слово, произносимое за столом. Он видел, как, твердо и дробно стуча
каблуками, в комнату вошел седой старикашка. Винер представил гостя как
своего старого друга, генерала фон Шверера, которому их друзья американцы
любезно предоставили возможность прибыть сюда из Берлина так, что берлинские
власти об этом и не знают. Роу услышал короткий диалог, произошедший между
генералом и Паркером.
- Не узнаете? - с оттенком насмешки спросил Паркер.
Генерал несколько мгновений пристально рассматривал лицо американца,
потом сделал быстрое отрицательное движение маленькой головой.
- А нашу последнюю встречу в салоне мадам Чан Кай-ши тоже забыли? -
спросил Паркер и, увидев, как обиженно насупился генерал, расхохотался. -
Значит, догадались, кому обязаны своим отъездом из Китая?
Блэкборн услышал фальцет Шверера, как иглою пронзающий жужжание других
голосов. Гости были уже сильно навеселе и касались многого такого, что
представляло интерес. Генерал сразу заговорил о войне. Старый физик, едва
уловив характер разговора, понял, к каким приятелям Роу он попал, и хотел
было уйти, но, подумав, решил остаться.
Шверер говорил, обиженно поджимая губы:
- Вы ставите вопрос на голову. Не ученые заставляли и будут заставлять
нас бросать бомбы, а мы заставляем их выдумывать эти бомбы. Не тактика и
стратегия превратились в орудия науки, а наука превратилась в их помощника.
- Но вы должны признать, дорогой мой Шверер, - фамильярно проговорил
Винер, - что именно открытия и изобретения становятся основными элементами
тактики. Скоро ученые дадут вам возможность уничтожать врага, не видя его.
- Я не сторонник мистера Винера, но на этот раз он прав, - сказал Роу.
- Ученые с их лабораториями оттеснили генералов на второй план.
Генерал заносчиво вскинул было голову, но тут же совладал со своим
раздражением против не в меру развязного победителя и, насколько мог
спокойно, проговорил:
- Мышление господ цивильных профессоров так организовано, что они не
знают, когда следует привести в действие их собственные изобретения.
- Этот момент никогда не определялся и военными, - сказал отец Август.
Он сбросил пиджак, расстегнул манжеты и, закатав рукава, воскликнул: -
Ну-ка, господа, позвольте вместо этой "Устрицы" приготовить вам кое-что по
старому монашескому способу.
Даже Роу крякнул, задохнувшись от крепкой смеси, которую взболтал
патер. Обязанности бармена перешли к Августу. Настроение быстро повышалось.
Запылал даже острый нос Шверера, и на лоснящихся желтых щеках Винера
появился легкий румянец. Он воспользовался первым случаем, чтобы вернуться к
прежней теме.
- Все старые представления о факторах войны и победы, вроде искусства
полководцев и мужества армии, дисциплины и сытной пищи, румяных щек и
крепких икр солдата, - все это отходит на задний план по сравнению с
фактором оружия, стреляющего на тысячи километров.
Роу лукаво подмигнул:
- А вы не преувеличили насчет выстрела на тысячу километров и прочего?
- Мы сможем произвести его не сегодня-завтра, если...
- Если?..
- ...если получим инженера Шверера, - сказал Винер.
- Вы полагаете, - насмешливо спросил Блэкборн, - что один инженер может
заменить миллион солдат?
Винеру хотелось изобразить на своем лице презрение, но вместо того
черты его сделались попросту злыми, и непримиримая зависть прозвучала в его
голосе, когда он сказал:
- Вам не понять!.. Мы говорим о Шверере, об Эгоне Шверере!
При этих словах генерал гордо выпятил грудь, как если бы речь шла не о
сыне, навсегда потерянном для него. Генерал с нескрываемой неприязнью
посмотрел на старого ученого, который, кажется, оспаривал гениальность его
отпрыска Блэкборн действительно сказал:
- Неужели вы полагаете, что, будь этот ваш инженер хотя бы трижды
гением, он сможет заменить народные массы, без участия которых вы не
овладеете даже квадратным сантиметром чьей бы то ни было земли?
- Наши снаряды...
Блэкборн повелительным жестом остановил Винера:
- Даже миллионы снарядов остаются только снарядами. Не они воюют, а
народ. Разве вы в этом еще не убедились на опыте последней войны? Неужели вы
не поняли, что воля народа побеждает любую технику, любые "снаряды".
- Не понимаю, что вы имеете в виду!
- Волю русского народа, поставившего на колени всю немецкую машину
войны.
Винер пожал плечами и с гримасой проговорил:
- Мы говорим о науке и о войне, а вы занимаетесь агитацией.
Тогда, пренебрежительно махнув в сторону Винера рукою, с видом,
говорившим "бесполезно спорить", Блэкборн снова опустил взгляд на закрытую
было книгу.
- Значит, - спросил Роу Винера, - все дело в том, чтобы добыть для вас
этого Эгона Шверера?
- Ну, конечно же! - воскликнул, оживляясь, Винер. - Эгон Шверер увез с
собою свои расчеты, очень важные расчеты! Это звено, которого нам теперь
нехватает. Конечно, мы восстановим его и сами, но сколько времени нам на это
нужно! Да, Шверер нам необходим с тем, что осталось в его голове. Дайте нам
Шверера, и мы очень скоро сможем стрелять на три и на четыре тысячи
километров. Генералы смогут побеждать, не выходя из своих вашингтонских
кабинетов.
- Вот мы и договорились до полной чепухи! - с пьяной откровенностью
воскликнул Роу, крепко стукнув стаканом по столу.
Шверер поморщился. Глаза Августа, критически наблюдавшего, как пьянеет
Роу, сузились.
Винер насмешливо поднял бокал, чтобы чокнуться с Роу.
- Вам не кажется верным, - начал он, - что если ваши союзники поставили
Японию на колени двумя бомбами образца сорок пятого года, то...
- Если вы не знакомы с действительным положением вещей, милейший
доктор, то могу вам сказать, - ответил Роу: - в тот день, когда "Летающие
крепости" еще только начинялись атомной дрянью, Япония, ничего не зная об
этом, уже подогнула ножки. Она уже намеревалась просить пощады. Так что
бомбочки падали уже на ее склоненную шею.
- Совершенно верно! - раздался из угла, где сидел Блэкборн, его
уверенный голос. - К тому времени победа над Японией уже была решена на
материке, где ее армия была разгромлена русскими.
- Ну, это уж слишком! - сердито крикнул Винер. А Август Гаусс, чтобы
перебить физика, протянул ему стакан с коктейлем:
- Попробуйте моего сочинения.
- Не пью, - сказал Блэкборн и книгою, как если бы брезговал
прикоснуться к священнику, отвел его руку и настойчиво продолжал: - Удар
Советской Армии был решающим и там, в победе на востоке. Ни для кого из нас
не было в этом сомнения уже тогда.
- Для кого это "нас"? - поднимаясь из-за стола, визгливо крикнул
Шверер.
- Для огромного большинства людей в Европе и в Америке, для всех, кто
не имел тогда представления об истинном смысле игры, ведшейся за спиною
русских.
- Здесь нехватает только микрофона передатчика какой-нибудь
коммунистической станции! - сказал Август.
Блэкборн усмехнулся:
- Не думаю, чтобы они пожелали транслировать такого старого осла, как
я, но я бы от этого не отказался. Однако продолжаю свою мысль: в значении
удара русских не было сомнений уже тогда, а теперь нет сомнений и в том, что
истинным назначением атомных бомб, сброшенных на головы японцев, было
устрашение русских. Мы уже тогда помышляли о том, чтобы, воздействуя на
нервы русских, помешать им спокойно трудиться по окончании войны. Да, да,
господа, я отдаю себе полный отчет в том, что говорю: мы хотели испугать
русских. - Презрительная усмешка искривила его губы, когда он оглядел
присутствующих. - Мне очень стыдно: бомба, сброшенная на врагов,
предназначалась нашим самым верным, самым бескорыстным союзникам - русским!
- Вранье! - проворчал Паркер, но так громко, что его могли слышать все,
в том числе и сидящий в отдалении Блэкборн. И еще громче повторил: - Вранье!
Но Блэкборн и ему ответил только пренебрежительной усмешкой.
- Выходит, что вы пошли в своих догадках дальше, чем сами русские, -
стараясь попасть в иронический тон ученого, проговорил Август.
- Напрасно вы так думаете. Для всякого, кто следил за советской печатью
и литературой, было ясно, что они разгадали наш замысел: устрашение и еще
раз устрашение! Игра на их нервах. Наша реклама сработала против нас. Правда
оказалась совсем иною, чем мы ее расписывали, и Сталин, на мой взгляд,
совершенно справедливо сказал, что наши атомные бомбы могут устрашить только
тех, чьи слабые нервы не соответствуют нашему суровому веку.
- Однако это не помешало Молотову тут же заявить, что русские сами
намерены завести себе атомные бомбы! - вставил патер.
- Он говорил об атомной энергии, а не о бомбе, и, насколько я помню,
"еще кое о чем". Именно так: "еще кое что", - отпарировал Блэкборн.
- Значит, они не очень-то полагаются на крепость своих нервов! - со
смехом сказал Винер.
- Нет, по-моему, это значит, что они вполне уверены в слабости наших, -
ответил ему Блэкборн.
- Честное слово, - с возмущением воскликнул Винер, - можно подумать,
что вы не верите в действие бомб, которые мы пошлем в тыл противника!
- Мне не нужно ни верить, ни не верить, - спокойно произнес физик, -
потому что я, так же как вы, с точностью знаю ударную силу каждого типа
существующих бомб.
- Ничего вы не знаете! - угрожающе потрясая кулаками, закричал Винер. -
То, что мы создадим без вашей помощи, будет в десятки, в сотни раз сильнее
того, что создано при вас!
С мягкой любезностью, звучавшей более уничтожающе, чем если бы он
обозвал его самыми бранными, самыми позорными словами, старый физик
произнес, обращаясь к Винеру:
- Позвольте узнать, хорошо ли оплачивается ваша работа, сэр?
И, сделав вид, будто внимательно слушает, наклонился в сторону
оторопевшего Винера. Тот, оправившись, сказал:
- Вы сами знаете. Вы тоже занимались этим делом.
Старик сделал несколько неторопливых отрицательных движений головой и
все так же негромко произнес:
- Нет, я никогда не занимался шантажем.
- Послушайте!..
- То, что вы делаете, - не смущаясь, продолжал физик, - шантаж. Правда,
шантаж несколько необычного масштаба, я бы даже сказал: грандиозный шантаж,
но все же только шантаж.
- Вы забываетесь! - попытался крикнуть Винер, угрожающе придвигаясь к
Блэкборну, но ему загородил дорогу Роу. Он покачивался на нетвердых ногах, и
его глаза стали совершенно оловянными. Глупо хихикая, он дохнул в лицо
Винеру винным перегаром и проговорил заплетающимся языком:
- Не трогайте моего старика. Желаю, чтобы он говорил... У м-меня такое
настроение... А главное... - Роу, оглядев всех, остановил взгляд на
Винере... - мне начинает казаться: если старикан говорит, что вы шантажист,
то, может быть, это так и есть, а?
- Вы сошли с ума! - крикнул Винер, поймав на себе ободряющий взгляд
Паркера, которому тоже после нескольких лишних рюмок "Устрицы" начинала
казаться забавной эта перепалка. - Вы совершенно сошли с ума! - повторил
Винер. - То, что мы создадим, - реальность, такая же реальность, как наше
собственное существование.
- Ф-фу, чорт! - Роу провел ладонью по лицу. - Я, кажется, перестаю
что-либо понимать: значит, вы считаете, что мы с вами реальность?
- Перестаньте кривляться, Роу! - крикнул Паркер. - Винер прав.
Роу повел в сторону Паркера налившимися кровью глазами и ничего не
ответил, а Блэкборн рассмеялся было, но резко оборвал свой смех и грустно
проговорил:
- Меня утешает вера в то, что там, где дело дойдет до выражения воли
целых народов - и вашего собственного, немецкого народа, и моего, и
американского, и любого другого, - там здравый смысл, стремление к добру и
здоровые инстинкты жизни возьмут верх над злою волей таких ошметков наций,
как ваши и бывшие мои хозяева, как вы сами, милейший доктор Винер! И мои
седины позволяют предсказать вам: в кладовой народов найдется веревка и на
вас! Моток крепкой веревки, которой хватит на всех, кого не догадались
повесить вместе с кейтелями, заукелями и прочей падалью!
Винер приблизился к ученому и, бледнея от ярости, раздельно проговорил:
- Вы мой гость, но...
- Пожалуйста, не стесняйтесь. Это уже не может иметь для меня никакого
значения, - насмешливо произнес Блэкборн.
- Но я прошу вас... - хотел продолжить Винер. Однако старик перебил
его:
- Можете не беспокоиться: я не собираюсь делать вашу квартиру местом
"красной" агитации. - Он обвел присутствующих широким жестом. - В этом
обществе она не имела бы никакого смысла. Но обещаю вам, что если буду жив,
то поставлю на суд народов свои идеи против ваших. И верю в исход этого
суда!
На этот раз рассмеялся Винер:
- Вас привлекает такая перспектива?.. Нет, это не для меня, и этого не
будет!.. Даже если правда все, что вы тут говорили, пытаясь развенчать
могущество атомного оружия, то вы забыли об одном: об его агитационном
значении.
- Шантаж страхом! - брезгливо проговорил Блэкборн. - История слишком
серьезная штука, чтобы ее можно было делать такими грязными средствами!
- Вы не историк, а физик, профессор, - язвительно проговорил отец
Август.
- Если бы меня убедили в том, что я не прав, я, не выходя отсюда,
пустил бы себе пулю в лоб.
Винер вынул из заднего кармана и с насмешливой улыбкой протянул
Блэкборну маленький пистолет.
- Возьмите, дорогой коллега! Он вам понадобится еще сегодня!
Отец Август подошел с полным стаканом коктейля и тоже протянул его
ученому.
- Тюремный бюджет обычно предусматривает стакан ободряющего
приговоренному к смерти.
Блэкборн без всякой церемонии оттолкнул его руку так, что содержимое
стакана расплескалось, заливая костюм патера, и с достоинством произнес:
- Нет, достопочтенный отец, и вы, - он движением подбородка указал на
Винера, - не выйдет! Я еще поживу. Назло вам поживу. Мне еще в очень многом
нужно разобраться, очень многое понять, мимо чего я прежде проходил. Стыдно,
имея седую голову, признаваться, что только-только начинаешь понимать
кое-что в происходящем вокруг тебя... Очень стыдно... Но нельзя больше быть
малодушным. Рано или поздно надо перестать прятаться от самого себя. Это
ниже человеческого достоинства. Если не хочешь потерять уважение к самому
себе, то нельзя становиться глупее страуса. Нужно вытащить голову из травы и
посмотреть в глаза жизни. - Блэкборн сделал несколько шагов по комнате,
остановился, задыхаясь, и протянул руку к окну, словно ему хотелось
распахнуть его, чтобы впустить в комнату свежего воздуха. Задумчиво
проговорил: - Я теперь понял, почему для меня не оказалось места в моей
стране... Меня терзала мысль: смогу ли я прожить вне Англии, которая столько
значила для меня...
- Как видно... - насмешливо бросил Винер.
- Да, как видно, я смогу прожить вне Англии, так как живу уверенностью,
что вернусь в нее. Это не может не случиться. Я слишком верю в свой народ,
чтобы потерять надежду на то, что он придет в себя и прогонит шайку
авантюристов, которые держат в руках власть над ним.
Роу, прищурившись, посмотрел на старика.
- Не имеете ли вы в виду правительство его величества, сэр? - с пьяной
важностью спросил он.
- Безусловно.
- Я могу предложить вам работу у себя, профессор, - сказал Винер. - Вы
загладите свои ошибки, и Англия примет вас обратно.
- Я не совершал никаких ошибок, - с достоинством сказал старик.
- Если не был ошибкой ваш отказ работать над атомным оружием, значит
ошибка в том, что вы прежде делали его?
- Нет, - Блэкборн сделал гневное движение, - и то и другое было
правильно. Пока я верил, будто это оружие направлено на разгром фашизма, а
следовательно, на благо человечества, я его делал; когда я получил
уверенность, что оно направлено на укрепление нового фашизма, а
следовательно, во вред человечеству, я готов своими руками уничтожить его.
- Это уже нечто большее, чем простое неодобрение того, что мы делаем, -
спокойно сказал Паркер.
- Повидимому, у меня действительно нехватает храбрости на что-то