Страница:
Неприятности Римбольда — и наши заодно — одной только задержкой, увы, не ограничились. После того как я с грехом пополам вправил бабкину вывихнутую ногу (попутно наслушавшись от страдалицы таких проклятий, что даже Изверг стал шумно фыркать, выражая свой восторг) и туго прибинтовал к двум дощечкам, выяснилось, что: без поддержки старая карга в седле не удержится; Изверг категорически отказывается везти кого-нибудь, кроме меня; с Глори ехать бабка категорически не желала сама («Шоб все люди думали невесть шо, когда одна девочка будет обнимать дг'угую?!»). Оставался только Забияка.
Услышав, что ему придется Пругг знает сколько тащиться пешком или самостоятельно править Ветерком, и это все ради того, чтобы поудобнее пристроить капризную лепрехуншу, Римбольд впал в состояние, близкое к амоку. Он вращал очами, топал ногами, свирепо грыз кончики усов и сыпал такими ругательствами, по сравнению с которыми бледнели недавние излияния Штефы. К моему глубокому сожалению, самые соленые фразы звучали на гномийском, который я до сих пор так и не удосужился выучить. А вот Глори, родившаяся и выросшая в граничащем с Княжеством Гройдейле, знала его в совершенстве. Выслушав, не перебивая, она взяла низкорослого сквернослова за шиворот и ласково пообещала, что если он еще раз посмеет в ее присутствии произнести вслух нечто подобное, то в лучшем случае получит по морде. Благоразумно не став уточнять, что последует в худшем, гном кинул на лепрехуншу последний, исполненный беспредельной ненависти взгляд, смачно плюнул и зашагал вперед. Свою сумку он демонстративно пер на плече, ежеминутно вытирая якобы обильный пот и душераздирающе вздыхая. Однако мы не то чтобы игнорировали страдания бородатого, а скорее нам просто было сильно не до них.
Вся беда в том, что бабка Штефа при падении с горы не иначе как повредила кроме ноги еще и голову. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что родившееся и выросшее в этих горах существо заплутает и забудет дорогу к дому. Между тем именно это и произошло. Забравшись фиг знает куда по козлотуровой тропке, несколько раз чуть не сковырнувшись вниз и вконец издергавшись, мы через три часа уперлись в тупик. Нехилая такая стена, верхушка которой теряется где-то высоко. И, как мне кажется, никакой потайной дверки в ней не спрятано, кричи хоть «Мэллон!», хоть «Сезам!», хоть «Откройте именем закона!».
Конечно, при наличии крепкой веревки и пары десятков закаленных стальных костылей я бы мог попытаться покорить эту гору, но у меня не было ни веревки, ни костылей, ни желания это делать по причине отсутствия целесообразности.
Вот какое желание у меня время от времени возникало, так это сгрузить старую каргу вместе с ее хворостом (без последнего бабка наотрез отказывалась ехать, заводя старую песню про «сог'еться, сваг'ить похлебку» и «окочуг'юсь») где-нибудь в тенечке, оставив ей огниво, запасной котелок, одеяло, запас пищи и воды. Но сердце чуяло, что, кроме Римбольда, в этом благом начинании меня никто не поддержит. Впрочем, если бы дело дошло до открытого голосования, Бон, скорее всего, воздержался бы. Окаянная старушонка единственная из всех нас пребывала в отменном расположении духа. Рот ее не закрывался, она вертелась угрем, да еще регулярно тянулась к своей трубке. Парень надсадно кашлял, то и дело протирал слезящиеся глаза и, как следствие, дважды чуть не ушуршал в пропасть. Спасибо умнице Забияке, до морды которого смрадный дым доходил уже в весьма слабой концентрации. Самое же возмутительное, что, когда Изверг уперся в стену и я мрачно вопросил Штефу: «Как же так получилось?», та, не моргнув глазом, заявила: «Ну, значит, не получилось!» И все.
Если вы думаете, что этим наши злоключения и закончились, то вы жестоко заблуждаетесь. Как я уже говорил, свой разлюбезный хворост старая карга бросить отказалась и настояла на том, чтобы вязанку навьючили на Ветерка. И вот, когда мы возвращались из тупика назад по своим следам, веревка, которой был перевязан хворост, неожиданно лопнула, и он с нежным шуршанием осыпался в пропасть. Штефа исторгла из груди вопль смертельно раненного тигропарда и явно вознамерилась сигануть следом. Бон успел перехватить лепрехуншу за шиворот в самый последний момент, в результате чего чуть сам не ухнул вниз в третий раз. Разумеется, мы остановились. Кое-как уняв дрожь в руках, парень попросил Глори:
— Заткни, пожалуйста, уши.
— Зачем? — не поняла она.
— Не хочу получить по морде.
М-да, я явно недооценивал нашего игрока. Когда Глори выполнила его просьбу, парень набрал в грудь побольше воздуха и выдал. В отличие от Римбольда он не переходил на чужие языки, поэтому я обогатил свой словарь идиоматических выражений сразу тремя роскошными образчиками.
Бабка выслушала тираду, даже не поморщившись, и заявила:
— И нечего так нег'вничать. От этого цвет лица пог'тится.
После этих слов цвет лица парня и впрямь заметно испортился: покраснел от ярости. Штефу спасло от новой порции проклятий только одно: Римбольд бросил на своего извечного оппонента столь откровенно насмешливый взгляд, что Бон лишь скрипнул зубами; мы продолжили спуск.
Наконец, совершенно выбившись из сил, мы оказались практически на том же самом злополучном месте, где встретились с лепрехуншей.
— Как хотите, — заявил Римбольд, вытягиваясь на земле, — а я сегодня больше и шагу не сделаю. И вообще находился на неделю вперед!
Поглядев на небо и поняв, что часа через полтора горы погрузятся во мрак, мы решили сделать привал.
Пока мы с Боном — охающего и тоскливо созерцающего здоровенную мозоль на пятке Римбольда пришлось оставить в покое — собирали по всей округе скудное топливо для костра, Глори также ухитрилась поцапаться со зловредной старухой. Дело в том, что метрах в пятистах от места нашей стоянки журчал меж камнями небольшой родничок. Я его приметил еще по пути сюда. Даже посетовал, помнится, на то, что, когда вечером мы остановимся на привал километров через десять-пятнадцать (наивный простачок!), там наверняка не будет ничего похожего. Так вот, Глори сходила к ручейку и принесла котелок воды для кулеша. Принесла, да и поставила невдалеке от сидящей Штефы, а сама принялась распаковывать сумки. Лепрехуншу же попросила поведать, как ее угораздило так неудачно упасть. Ну бабка и поведала, а в процессе так разошлась, что начала крайне активно жестикулировать. Короче, когда Глори обернулась на звон и плеск, то было уже поздно.
«Ладно», — Глори скрипнула зубами, подняла пустой котелок и отправилась по воду во второй раз. Принесла и поставила так далеко, чтобы Штефа не смогла дотянуться при всем желании. Она и не смогла: закурила свою неизменную трубку, провоняла всю округу, а потом что-то закашлялась и плюнула. Вроде бы и без злого умысла, но как метко! Короче, когда мы с Боном вернулись, мне всучили многострадальный котелок со словами: «Иначе я его ей на уши надену!»
Как оказалось, одной водой подлости бабки Штефы в тот вечер не ограничились. Ей встряло всенепременно поучаствовать в приготовлении кулеша. Произведя инспекцию нашего нехитрого запаса специй, лепрехунша презрительно хмыкнула и извлекла из-под своего тряпья кожаный мешочек с какими-то истолченными корешками.
— Я вам такой кулеш пг'иготовлю, — заявила она, — пальчики оближете!
Корешки были вполне безобидны, ничем особенным не пахли, к тому же Глори откровенно осточертело кухарить изо дня в день. В результате бабка с упоением колдовала над котелком, бросая в варево то щепотку, то две, потом принюхалась и ее сморщенная рожица расплылась в гримасе неземного блаженства:
— Ну, и шо вы все на меня так смотг'ите? Кушайте! Такого в ваших гог'одах не попг'обуешь! Настоящий гогский г'ецепт! — И сама с завидной резвостью заработала ложкой.
Что я могу сказать? Через полчаса, заканчивая скудную трапезу из лепешек с вяленым мясом и горстки сухофруктов, мы согласились, что да: такого в городах не попробуешь. Именно поэтому, в отличие от гор, в них до сих пор весьма много жителей. С другой стороны, все могло бы быть куда хуже: чайник с его содержимым я героически отбил.
Несмотря на усталость, спалось нам откровенно так себе. Штефа таила в себе неисчислимые возможности издавать во сне умопомрачительные звуки: от богатырского храпа до злодейского свиста и от лающего кашля до напоминающего кипящую воду бульканья. Очередной раз переворачиваясь с одного бока на другой, Глори сонно пробормотала мне в ухо: «Может, встанем пораньше и тихонечко смоемся?» Я ничего не ответил, отчаянно пытаясь ухватить за призрачный хвост ускользающий сон. Или что там бывает у сна?
Как ни странно, мы все-таки заснули… чтобы быть разбуженными уже через мгновение истошными воплями. С трудом разлепив веки, я выяснил, что, во-первых, едва-едва рассвело, а во-вторых, вопила, разумеется, неугомонная лепрехунша. Очередные ее претензии сводились к тому, что из-за скверного нрава Ветерка (нашла, понимаешь, крайнего!) она лишилась с таким трудом собранного хвороста. И если мы («ленивые и бессег'дечные типы, только и умеющие, что спать») не соберем новую вязанку того же размера, то она, Штефа, останется тут и никуда дальше не поедет, а смерть ее будет на нашей совести, «потому что без хвог'оста…» — смотри выше.
Римбольд на страшную угрозу вообще не прореагировал. Бон со страдальческим стоном зарылся с головой в одеяло. Глори, будить которую по утрам опасно для жизни, открыла глаза, пробурчала, что если бабка сейчас же не заткнется, то она, Глори, за себя не ручается, и вновь уснула. Ну конечно! Как всегда, бедный Сэд должен отдуваться один за всех!
Ко всему прочему, не успел я сходить за водой и развести костер, как зарядил дождь. Такой, знаете ли, мелкий, противный, надоедливый… как бабка Штефа. Оная бабка, кстати, зудела до тех пор, пока я не отдал ей свой дождевик и не заткнул рот котелком с остатками кулеша по «гог'скому г'ецепту». А сам, проклиная жизнь, оседлал зевающего во всю ширину пасти Изверга и отправился собирать треклятый хворост.
Несмотря на то что через пару часов дождь закончился, в лагерь я вернулся грязным, мокрым до нитки и с твердым желанием дать Штефе вязанкой по голове, если она вякнет хоть слово. Друзья уже встали и даже упаковали вещи. Разумеется, о том, что я так и не позавтракал, никто не подумал. Но не успел я возмутиться, как все трое хором выпалили:
— Эта дрянь украла Ветерка!
— Что?!
— Что слышал! — Глори аж трясло от ярости. — Мы проснулись, а их нет. Я даже подумала, что ты благородно решил избавить нас от обузы и с утречка закинуть старуху домой…
— Если… Н-нет, когда я ее поймаю, то точно куда-нибудь закину! — прорычал я.
— Вот, будете в другой раз мне верить! — буркнул Римбольд.
— Ума не приложу только, почему Ветерок позволил чужому себя увести? Околдовала она его что ли?
— Во-первых, он еще ребенок. Во-вторых, за целый день в нашей компании старая дрянь уже не воспринималась им как чужая. И, в-третьих, никакого колдовства! — и Глори пнула пустую жестяную банку, в которой мы держали сахар.
Ах вот в чем дело! Да, за сахар наш маленький сластена мать родную продаст.
— Ну хорошо, вы спали, ничего не слышали и не видели, но Лака-то куда смотрела?!
Рыжая подружка Глори виновато зыркнула на меня и опустила голову.
— Она тоже спала, — тут же вступилась за свою любимицу моя жена. — Равно как и Забияка. Причем так крепко, что я их еле добудилась. Похоже, без Штефы и тут не обошлось.
— А я ведь вам говорил! — вновь влез Римбольд.
— Говорил, говорил, — отмахнулась Глори. — Но кто бы мог подумать…
— А я ведь предупреждал! — не унимался гном.
— Да помолчи ты, и без тебя тошно!
К нашему счастью, день выдался весьма пасмурный, почва еще не успела высохнуть. Эх, придется мне срочно вспоминать свои навыки следопыта!
Следы лепрехунши я обнаружил почти сразу, причем у меня не было никаких сомнений, что шла она на обеих ногах, уверенно и твердо. Скрипнув зубами и пообещав при встрече переломать мерзавке все конечности, я стал смотреть дальше. Ага! Вот тут лежали драконозавры: Изверг с Лакой — впереди, Ветерок и Забияка — чуть поодаль. Вот Штефа подошла, накормила драконозаврика сахаром и взнуздала. А вот и следы Ветерка, ведущие на северо-восток.
— Ну что? — хором поинтересовались Бон, Римбольд и Глори, и даже Лака рыкнула с явным вопросом в голосе.
— Что, что… Нагружаем зверюшек! Далеко она вряд ли уехала.
Я был не прав, недооценив резвость нашего зверька. Да и Штефа явно предпочитала оказаться от нас на максимально большом расстоянии. С другой стороны, Изверг и Лака были сильно не в духе из-за предательства лепрехунши и стремились как можно скорее воссоединиться со своим ребенком. Так что мы на бешеном галопе пронеслись километров десять, и Изверг едва успел притормозить перед очередным тупиком. Следы Ветерка обрывались аккурат у монолитной скалы.
— И куда теперь? — поинтересовался Бон. — Улетели они отсюда, что ли?
Я спешился и внимательно обследовал следы. Да нет, вроде все правильно. Потом прикинул размеры Ветерка, ширину его шага и понял: нет, неправильно. Или у меня галлюцинация, или наш драконозаврик стоял здесь, наполовину засунув голову в камень! Задумавшись, я машинально облокотился на скалу… и, не удержавшись, рухнул головой вперед.
— Сэд!!! — отчаянно закричала Глори. Но ответить, что со мной все в порядке, я уже не успел…
ГЛАВА X,
в которой мы узнаем о тайне Ущелья Хрюкающей Погибели, а бабка Штефа возвращает долги
По моей щеке методично елозила мелкоячеистая терка. Шершавая, влажная и горячая. Не скажу, что это было неприятно, скорее щекотно. Потерпев минуты две, я с трудом разлепил один глаз. По-моему, левый, хотя точно утверждать не берусь.— Хватит, Изверг, — раздался рядом знакомый голос — Он, кажется, пришел в себя.
Мою щеку вновь потерли — на этот раз шелковым платком — и нежно поцеловали. Вот такое обхождение старина Сэд всегда безмерно любил и уважал. Я блаженно улыбнулся и вновь закрыл глаз, ожидая продолжения.
— Сэд!
Увы мне, увы! Я всегда поражался умению жены вложить в произношение моего имени — далеко не самого длинного — бесконечное число смыслов. Сейчас ее тон подразумевал, что в ближайшее время продолжения не последует. По крайней мере до тех пор, пока я не брошу валять дурака. Э-эх! Нет в жизни счастья!
Я вновь открыл сначала один глаз, потом другой.
— Как ты себя чувствуешь?
Нет, зря я жаловался. В глазах Глори было столько тревоги, столько любви и нежности, что… Одним словом, я все-таки получил еще один поцелуй, куда более долгий, чем первый, после чего окончательно примирился с действительностью и сел.
— Ну, как наш больной? — поинтересовался подошедший Бон.
— Нормально, — пожал я плечами. — Голова, правда, гудит, но это не в первый раз, и, как я подозреваю, не в последний.
— Да уж. Но напугал ты нас изрядно. Вообрази: вот ты стоишь у скалы, а в следующий момент из нее торчат одни твои ноги и то место, откуда они растут! Честное слово, я был почти готов увидеть лужу крови, в которой покоится твое надвое рассеченное тело. Тем более, что тело это не подавало никаких признаков жизни. А потом Изверг преспокойно сунул в камень свою голову, без малейших повреждений извлек обратно и посмотрел на нас так…
Изверг приосанился и горделиво зыркнул по сторонам. По выражению его морды всем было ясно, что он, как всегда, считает себя самым умным, красивым и замечательным драконозавром на свете.
— А если бы это и впрямь была ловушка? — ласково спросил я этого зазнайку. В ответ Изверг лишь помотал ушами, говоря этим: «Но ведь не была!»
— Мы, разумеется, шагнули вперед, — продолжал Бон, — и увидели, во-первых, бесчувственного тебя, а во-вторых, во-он тот камень, об который ты приложился головой. — Тут он указал на валяющийся неподалеку булыжник, расколотый аккурат пополам.
— Ну врешь ведь! — возмутился я. — Моя голова, конечно, повсеместно известна своей прочностью, но, чтобы разбить такое, нужен по меньшей мере молот.
— Ладно, уговорил, — не стал настаивать парень. — Это чудо совершил наш непризнанный бородатый гений.
— Да ну тебя! — уже собирался было обидеться я. Но тут мой взгляд упал сначала на Глори, а потом на скромно опустившего очи долу Римбольда. Неужели?! Еще один взгляд на Бона, изо всех сил пытающегося сдержать улыбку. Да нет, разыгрывают!
— Ребята, они что, издеваются? — умоляюще вопросил я драконозавров. Все трое синхронно кивнули и оскалились. Вот паразиты! Уйду я от них!
— Римбольд! Ты что, правда его расколол?
— Ну-у, — задумчиво протянул гном, — это как посмотреть. С одной стороны, он раскололся после того, как я в сердцах наподдал по нему ногой. Палец отбил, между прочим. Цени.
— Ценю безмерно. А с другой?
— А с другой, — вмешалась Глори, — еще неизвестно, что бы было, если бы ты предварительно не приложился об него головой. Так что будем считать уничтожение булыжника коллективным подрядом.
— Будем, — кивнул я и огляделся по сторонам. Мы находились в узком каменном мешке. Слева и справа — отвесные стены насколько хватает глаз, за спиной — такая же, ничем не отличающаяся от других. Даже сейчас, зная, что это иллюзия, я мысленно зааплодировал поставившему ее магу. Отменная работа! Что ж, тем лучше. Не нужно ломать себе голову на предмет того, куда ехать дальше. Держись, бабка Штефа! Мы уже близко!
Дно ущелья, в котором мы очутились столь необычным образом, оказалось настолько каменистым, что ни о каких следах не приходилось и мечтать. Впрочем, Изверг и Лака несколько секунд принюхивались, а потом рванули вперед столь резво, что Забияка не сумел за ними угнаться при всем желании. Возмущенные вопли Римбольда остались далеко позади — драконозавры мчали вперед с мрачной целеустремленностью Тикакота и Тутукака — ездовых демонов богини войны Вархильды (она же Бой-Баба). Кем при таком раскладе являлись мы с Глори, даже думать не хотелось, особенно если взять в расчет, что факт наличия мужа Вархильды теологи дружно отрицали.
Проскакав по ущелью, мы оказались в обширной котловине. Ага, вот и наша беглянка! Первым ее заметил Изверг. Штефа самым наглым образом расположилась на здоровенном валуне с трубкой в зубах и увлеченно пускала колечки, время от времени зыркая по сторонам. И вообще у меня сложилось впечатление, что старая карга поджидала именно нас. Тем более что, услышав громовой рев моего приятеля, обещающий похитительнице малолетних массу всего приятного, она ничуть не испугалась, а лишь глубоко затянулась и выпустила новую порцию аккуратных колечек. В этот момент взошло солнце, от чего-то там отразилось, и мне на миг показалось, что колечки превратились в буквы, а буквы сложились в слова. Слова же гласили: «И шо так долго?» Я моргнул, и, когда вновь открыл глаза, никаких букв, разумеется, и в помине не было. «Вот ведь довела, дрянь! — мысленно выругался я. — Уже мерещится невесть что!»
В этот момент непонятно откуда выскочил Ветерок. Увидев нас, он радостно взвизгнул и припустил навстречу, радостно мотая ушами и хвостом одновременно. Одно слово — ребенок. Подождав, пока малыш получит двойную порцию облизываний от счастливых родителей, и убедившись, что с ним все в порядке, мы не спеша направились к бабке, благо деваться ей было некуда.
— Здг'асьте-здг'асьте! — энергично помахала она, когда мы с Глори спешились.
— У тебя есть ровно две минуты, чтобы доходчиво объяснить все произошедшее, — сурово отрезал я, кладя руки на загривки Изверга и Лаки. — После этого я предоставляю вот этим милым животным полную свободу действий. Учти, они крайне недовольны твоим поведением. Время пошло.
— А пошло оно! — хмыкнула Штефа, красивым прыжком оказавшись рядом с нами. Да, с ногой у нее, и впрямь, все в порядке.
— Значит так, мои хог'ошие, — начала лепрехунша, уперев руки в боки. — Шоб вы знали, я тоже кг'айне недовольна вашим поведением. Для начала могли бы сказать стаг'ой женщине «спасибо».
— За то, что украла у нас Ветерка?!
— Ой, да нужен он мне, как паг'алитику ходули! Это во-пег'вых. Во-втог'ых, если я шо-нибудь хочу укг'асть, то я это таки укг'аду с такой же легкостью, как вы скушаете дольку апельсина.
— У тебя осталась еще минута! — зловеще напомнила Глори. — Как я понимаю, есть еще и «тг'етье»?
— Умненькая девочка, — похвалила бабка, не обратив никакого внимания на издевку. — Тг'етье касается «спасибо». За то, шо указала вам дог'огу в Ущелье, за то, шо не оставила тут одних, и главное — за то, шо…
— Время вышло! — перебил ее я, как и Глори до бесконечности возмущенный наглым поведением старушенции. — Ребята…
Конец моей фразы утонул в жутком грохоте. Потом земля содрогнулась настолько основательно, что все — и я, и Глори, и драконозавры, и даже подъезжающие Забияка, Бон и Римбольд — не удержались на ногах. Все, кроме бабки Штефы. Она будто в землю вросла и даже не покачнулась. Так и стояла, широко расставив кривые ножки в грубых башмаках, подобно полководцу созерцая из-под руки громадное облако пыли, заслонившее всю восточную часть котловины.
— Да чтоб вас всех Пругг молотом приложил! — возмутился Римбольд, поднимаясь на ноги и смачно плюнув. — Что тут происходит?!
— Не что, а кто! — прогрохотало из облака пыли. — Это я происхожу!
Несмотря на явную комичность этого заявления, нам было не до смеха. Судя по размытым контурам и подрагивающей земле, на нас надвигалось нечто размером с дом. Хороший такой, просторный. В три этажа плюс мансарда.
— А ты кто? — осторожно поинтересовалась Глори, на всякий случай пододвигаясь поближе ко мне.
— Я-то? Я-а-а-пчи!!!
Облако пыли мигом переместилось на нас. Несколько минут все мы (кроме опять-таки лепрехунши) чихали, кашляли, отплевывались, терли глаза и всячески возмущались. Потом послышалось: «Ша! Хватит! Пог'а пг'ибг'аться!» и подул ветер. Такой, знаете ли, ласковый, теплый, но при этом — весьма сильный ветерок. Причем или в моем носу от пыли что-то засбоило, или ветерок весьма отчетливо пах морем. А море отсюда не разглядеть ни с какой высоты и ни в какую подзорную трубу! Как бы там ни было, но когда мы протерли глаза, то сразу же увидели ЕГО.
— Ой, мама! — слабо простонал Римбольд, закатывая глаза и оседая на землю.
Перед нами возвышался громадный, высеченный из гранита кабан с мощными крыльями, сложенными на спине, и головой человека, изо рта которого торчали загнутые клыки подлиннее любого ятагана, а вместо носа — плоский пятачок.
— А вот и не угадал! — радостно ответил кабан гному, взрывая копытом камни. — Вовсе даже не мама. И даже не папа.
— Кто это? — Глори в кои-то веки изменило самообладание, и она юркнула ко мне за спину.
— Свинкс, — не моргнув глазом, ответила лепрехунша. — Хг'анитель пг'охода в Дальне-Г'уссианский Пг'едел.
— Хрюшиан, сын Ниф-Нифа, сына Нуф-Нуфа, сына Наф-Нафа, — шаркнул копытом по камням кабан, породив уйму искр. — Но вы можете обращаться ко мне просто: пан свиноман Хрюшиан Погибельный.
— Подожди-ка, так Ущелье Хрюкающей Погибели… — дошло до меня.
— Именно. Хрюкающая Погибель перед вами во всей своей красе! — Свинке подбоченился и громоподобно всхрюкнул, словно желая рассеять все наши сомнения.
— Впечатляет, — вынужден был признать я, лихорадочно прикидывая, сумеем ли мы сесть обратно на драконозавров прежде, чем эта живая статуя раздавит нас в лепешку. А если сумеем, то далеко ли успеем ускакать. По обоим пунктам перспектива вырисовывалась отнюдь не радостная.
— То-то! Кстати, ущелье, которое вы совсем недавно проехали, иногда называют еще Пан или Пропал. Но мне первый вариант больше нравится! — И свинкс вновь всхрюкнул так, что меж скал заметалось эхо.
— И что теперь? — поинтересовался Бон.
— Теперь я сильно хочу кушать. До вас меня тревожили в последний раз годков эдак с пятьдесят назад. Приперся один нахал, Идипом звали. Я его спрашиваю: «Кто утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером — на трех?». Он мне отвечает: «Человек».
— А при чем тут человек? — недоуменно поднял брови я. — Это же самый обыкновенный бибизян, который по деревьям на четырех бегает, на земле на две встает, а спит вниз головой, держась за ветку задними лапами и хвостом.
— Соображаешь! — похвалил меня Хрюшиан. — А вот Идип не знал. «Идип-каты, — говорю я ему, — сюда, сладенький!» Тут он завыл, на колени бухнулся, про комплекс какой-то ныть стал, дурачком прикидываться.
— А ты?
— А что я? Мне все его комплексы до окорока. Разумеется, прыгнул и сожрал. На вкус, кстати, так себе оказался. Надеюсь, вы повкуснее будете.
— Вот уж действительно, пан или пропал, — задумчиво произнес Бон, созерцая необъятную каменную тушу свинкса.
— Пропал, пропал, — радостно откликнулся тот и облизнулся.
— Ну вот что, Хг'юша! — решительно начала бабка Штефа.
— Хрюшиан! — возмущенно взвизгнул свинкс, от недавнего добродушия которого не осталось и следа. Где-то невдалеке сошла лавина, земля ощутимо содрогнулась, но лепрехунше было все нипочем.
— Хг'юша! — с нажимом повторила она, уперев руки в боки.
— Сожру!!!
— Таки сильно в том сомневаюсь!
Свинке склонил голову на бок и посмотрел на старушонку с явным замешательством.
— Это почему?
— Ой, и шо тут непонятного? Как говаг'ивал мой папочка Ися, шоб он сто тг'идцать лет кушал цимес: «Сначала тухес, потом нахес».
— А что это значит? — Любопытство Бона пересилило страх.